Я как мог успокаивал ее.
- На радостях, сыночек, плачу. Не обращай внимания, - тихо проговорила мать. - Ты надолго? В отпуск? А может... по ранению?
- В отпуск, мама, в отпуск. Решил вот проведать вас.
О том, что трижды был ранен, умолчал, конечно. Зачем растравлять ей душу? Она и так неспокойна.
- Значит, в отпуск? - вздохнув, переспросила мать и стала ощупывать меня всего, долго смотрела на ноги - не протезы ли. Потом заглянула в глаза, и по ее щекам покатились слезы, оставляя блестящие дорожки. - А Коля, братик твой, погиб. Под Ростовом где-то... Нету больше моего соколика... И как же это он не уберегся?..
- Не надо, мамочка, не плачь! Что ж теперь делать? Не вернешь его, говорил я, а сам чувствовал, как сердце давит, сжимается. А когда прочел похоронку, захотелось сию же минуту улететь на фронт и мстить за брата, за всех погибших.
- Мама, я рассчитаюсь с фашистами за Колю. Обязательно рассчитаюсь! как клятву произнес я твердо и решительно. И в ту же секунду созрело решение прервать отпуск и вернуться в разведотдел.
Несколько минут мы стояли молча. Потом мать вновь оглядела меня с ног до головы, наклонилась к блеснувшим на свету наградам, поцеловала их и с гордостью промолвила:
- А ты у меня, сынок, оказывается, заслуженный! И что же это у тебя за ордена?
- Один, мама, орден, - я указал на Красное Знамя. - А это медаль партизанская.
- Значит, геройство проявил? - любопытствовала мать.
- Заработал, видно. Кому попало орденов не дают.
- Так и я об этом, что дали за геройство.
Мы сели к столу. Мать вдруг спохватилась:
- Прости, сынок, с дороги, наверно, есть хочешь? Посиди маленько, а я картошечки сварю, чайку согрею.
- Картошки, мама, не надо, а чайку можно. - И я выложил содержимое своего вещевого мешка на стол.
Мать глянула на консервные банки, всевозможные кульки, пачки шоколада, на многое другое и всплеснула руками:
- Батюшки, сколько всего! Это вас так кормят? Я утвердительно кивнул.
- А худющий почему такой? - допытывалась мать.
- Нормальный! - отмахнулся я, а сам подумал: "Увидела бы ты меня, когда только прилетел..."
Мать недоверчиво покачала головой и принялась заваривать чай.
- А мне колхоз привез работенку. Арахисовое масло, говорят, для самолетов нужно, вот и трудимся ночами, после полевых работ...
* * *
На десятый день я попрощался с матерью и вернулся в разведотдел фронта. Встретил меня генерал-майор. Доложил ему о своем решении.
- Так вы же еще слабы, не окрепли! - возразил Капалкин.
- Я совершенно здоров и прошу...
- Хорошо, подумаем, если вы так настаиваете, - и, помолчав, спросил: А к партизанам снова не желаете?
- Мне все равно. Куда направите.
- Погиб кто? - осторожно спросил Капалкин.
- Да, старший брат, - не сразу ответил я. - Прошу вас...
- Хорошо, хорошо, - перебил меня генерал-майор. - Послезавтра получите рацию, документацию, оружие и ночью улетите.
- Есть!
Всякий раз при встрече с начальником разведотдела фронта меня подмывало спросить о нашем парашютно-десантном батальоне. Но все не осмеливался. А туг решился. Генерал-майор минуту-другую сидел, опустив голову. Потом тихо сказал:
- Не существует больше батальона.
- Как не существует? - растерялся я.
И снова - минутное молчание. Видимо, Капалкину было тяжко рассказывать о случившемся: батальон - его детище, он его создавал. И все-таки рассказал.
* * *
...В первых числах августа 1942 года, выполняя приказ о передислокации, батальон отбыл из Краснодара в Невинномысск. На станции Кавказской эшелон остановили, так как впереди была взорвана железная дорога.
Не имея связи с разведотделом, командир батальона майор Няшин принял решение разгрузиться и примкнуть к отходившей армии Южного фронта. Командующий 56-й армией поставил батальону задачу - выбить передовые механизированные части противника, внезапно появившиеся на правом берегу реки Кубани, и захватить мост у станицы Новомихайловской.
Батальон, имевший в своем составе всего около двухсот бойцов, совершил невозможное. Внезапным ночным налетом на станицу, где расположился противник, выбил его, отбросил на противоположный берег реки и захватил мост. Однако утром на помощь гитлеровцам подошло подкрепление - основные силы дивизии, и ребята были окружены.
Не привыкший отступать, всегда стоявший насмерть, комсомольский парашютный батальон героически сражался в неравном бою до последней возможности. Он нанес противнику большой урон, но и сам почти полностью был уничтожен. В этом бою смертью героя пал комиссар Яковлев, а комбата Няшина тяжело ранило. Покидая поле боя, он отдал бойцам приказ пробиваться в горы.
Так закончил свой короткий, но героический путь славный комсомольский парашютно-десантный батальон.
35
И вот я опять в Крыму, среди старых и верных друзей. Наш Р-5 приземлился на маленьком партизанском аэродроме. Утром в Яманташском лагере встретился с Николаем Григоряном. Он еще больше похудел, почернел.
- Вот и свиделись, братишка, - сказал я, волнуясь.
- Прилетел меня сменить?
- Нет, меня направляют в Старокрымские леса. Григорян помрачнел. Потом спохватился:
- Как в Старокрымские? Там же Ася Апарина.
- Все верно. Видимо, кто-то из нас пойдет в глубинку. Наши войска готовятся к решительному наступлению на Крым, и фронту нужна оперативность.
- Тянут долго резину, - буркнул Николай. - Давно надо было, еще когда гитлеровцев пугнули с Северного Кавказа. Они тогда были в панике.
- Нет, Коля. В Крым они вцепились крепко. И к обороне готовились заранее. Помнишь, мы передавали о генерале Клейсте, который посещал Феодосию и Керчь? Думаешь, просто так? Гитлеровцам нужна керченская руда, Черное море. Крым им нужен для нанесения ударов во фланг нашим войскам, которые уже движутся к границам. Удерживают они Крым и как базу для своего флота, авиации, чтобы нападать на наши морские коммуникации на Черном море и для нанесения массированных ударов авиацией по районам добычи нефти на Кавказе.
Вот так-то, Коля... - продолжал я. - Ты же знаешь, что наш десант прочно удерживается на Керченском полуострове, а 4-й Украинский фронт надежно закрыл немцам ворота на Перекопе. Так что не сегодня завтра наши войска пойдут в наступление.
Григорян молчал: думал о чем-то своем.
К нам пришел Петр Романович Ямпольский. Он положил свои крепкие, тяжелые руки на наши плечи, мягко улыбаясь, сказал:
- Вот вы и снова вместе, славные наши ребятки...
- Где там! - с грустью произнес Николай. - Степан уходит в Старокрымские леса.
- Что ж, видно, там он нужнее, - спокойно ответил. Ямпольский и крепко, по-отечески прижал нас к себе. - Работа ,есть работа! Не так уж много осталось нам ждать: не за горами освобождение Крыма. Так что носа не вешать!
Петр Романович оставил Николаю текст радиограммы и ушел, а мы еще долго стояли и разговаривали. Я рассказывал Николаю о Сочи, о судьбе батальона, о поездке домой, о том, почему снова прилетел к партизанам...
- А я не знаю, что делается у меня дома. Никаких вестей! - с отчаянием проговорил Григорян.
Три дня мы, как и раньше, жили вместе. На связь я выходил раз в сутки. На четвертый день отправился с группой партизан в Восточное соединение (районы были переименованы в соединения), которое базировалось около Феодосии и в Старом Крыму.
Две ночи брели мы по горам и лесам, пока добрались до лагеря бригады, которой командовал бывший начальник штаба района Николай Кузьмич Котельников. В бригаде находился командир Восточного соединения Владимир Степанович Кузнецов.
Я доложил о прибытии. Кузнецов выслушал, подумал и сказал:
- Пока побудь при второй бригаде.
Котельников улыбнулся и подмигнул мне: дескать, снова вместе.
* * *
Бригада располагалась в Старокрымских лесах. Она контролировала автомагистраль Симферополь - Феодосия и железную дорогу Джанкой - Керчь. По железной дороге к Керчи беспрерывно перебрасывалась живая сила, техника и боеприпасы противника.
Разведка приносила разведданные, и в эфир снова полетели сведения о противнике. По нескольку радиограмм в день передавал!
На Керченском полуострове сдерживали натиск наших войск остатки 17-й немецкой армии, которой командовал генерал-полковник Руофф. В августе сорок первого в зоне его армии находился концлагерь "Уманская яма", как называли лагерь сами узники, где ежедневно умирало до 400 военнопленных.
Да, это был тот самый Руофф, что, захватив в сорок втором году Краснодар, хвастался японскому военному атташе: "Ворота Кавказа открыты. Близится час, когда германские войска и войска вашего императора Хирохито встретятся в Индии".
Интересно, что сейчас сказал бы генерал Руофф японскому атташе?
Немцы строили оборонительные сооружения в районах Севастополя, Феодосии, Судака, укрепляли Акмонайские позиции, Перекоп. Они думали удержать Крым.
Даже некоронованный король Румынии маршал Антонеску в своем обращении к солдатам и офицерам 3-й румынской армии, находившейся в Крыму, писал 14 ноября 1943 года: "...Крым - это щит нашей страны. Оберегайте этот щит, который бережет нашу родину от угроз врага с воздуха, моря-и суши".
36
Рассвет сменил темноту ночи, и сквозь утренний туман все отчетливей проступали вдали очертания гор и леса.
В этот день я проснулся рано. Партизаны еще спали, лишь прохаживались по лагерю часовые. На связь вышел ровно в семь утра. Передал две радиограммы о передвижении противника и принял одну: она адресовалась командиру бригады Котельникову и комиссару Черкезу. В ней говорилось, чтобы меня немедленно направили с рацией в район Аджимушкая для оперативной работы.
Командир бригады прочитал радиограмму раз, другой...
- А как же мы будем без рации? - спросил недоуменно.
- Видимо, и о вас позаботятся.
- Нет, тут что-то не так, - засомневался Котельников и набросал текст радиограммы в штаб фронта.
Ответ был получен в следующем сеансе связи. В нем говорилось, что сложившаяся обстановка требует немедленной посылки рации в район Аджимушкая, а в бригаду будет направлен другой радист. Подписи Василевский, Ворошилов.
На этот раз у Котельникова не было сомнений. Он воспринял радиограмму как приказ Ставки Верховного командования.
Комиссар бригады Сергей Иосифович Черкез рассказывал о партизанах Аджимушкая, среди которых ему довелось находиться в сорок первом году, о Керчи. Тогда он был комиссаром отряда имени Ленина, а командиром - Майоров. Черкез хорошо знал, где можно укрыться, откуда вести наблюдение за противником...
Вечером мы долго сидели с Сергеем Иосифовичем. И он снова и снова рассказывал мне, как лучше пройти в район Аджимушкая. Даже нарисовал схему с ориентирами. Я все запомнил: никаких записей у меня не должно было быть.
* * *
Начались сборы. Завтра, 25 марта 1944 года, я должен отправиться в путь. День в день, два года назад, меня выбросили на парашюте к партизанам. Мне почему-то вспомнилось, как провожали нас в Краснодаре на аэродром... Как после десантирования бродил по лесу, проваливаясь в сугробы... Все вдруг вспомнилось!
Мне выделили проводника. Это был совсем еще молодой белобрысый паренек, Леня Белоусов. Он, житель Ленинского района, куда относился Аджимушкай, не раз бывал в каменоломнях, играл там с мальчишками. Лене в то время было лет восемнадцать, не больше.
Лицо нежное, как у девушки. В светло-голубых глазах постоянно таилась скрытая грусть. За время нашего похода по тылам врага я не слышал от него ни намека на усталость, на мучительный голод. Он все переносил молча.
Вышли мы из лагеря в два часа дня. Солнце то показывалось между туч и ярко светило, то едва проглядывало сквозь серую дымку. Пахло березовым соком, хвоей...
Провожали нас Кузнецов, Котельников и Черкез. По дороге Сергей Иосифович еще раз напомнил, как лучше пройти к Керчи, в район Аджимушкая. В километре от лагеря остановились, попрощались.
- Счастливого пути! - пожав нам руки, сказал Котельников. - Скорее возвращайтесь! - Ему, видимо, было жаль меня: двадцать месяцев вместе...
Через три с лишним часа мы уже были в километре от города Старый Крым. Укрылись в лесу, на высотке, поджидая вечер. Нам хорошо был виден город, дорога, идущая на Феодосию. На улицах Старого Крыма машины, танки, бронетранспортеры, солдаты. В южной части, на пустоши, виднеется до десятка танков, грузовиков. По шоссейной дороге в сторону Керчи тянутся фургоны, бронетранспортеры, крытые машины.
Мне предписывалось на своем пути вести наблюдение за противником и передавать сведения разведотделу фронта. По необходимости - вызывать огонь на себя.
Перед вечером я раскинул антенну и связался с Большой землей: сообщил штабу фронта о Старом Крыме, о передвижении войск по дороге. А также сообщил, что нахожусь в пути.
Наступили сумерки. До нас все реже и реже стали доноситься рев и гул моторов на дороге. Низиной подошли вплотную к шоссе, осмотрелись и быстро перебежали дорогу. Леня шел впереди, я за ним. Ночь была темная, туманная...
- Как думаешь, до утра дойдем до Ново-Покровки? - спросил я парнишку.
- Должны, - ответил он. - С подрывниками доходили до этой деревни.
Более тридцати километров за ночь... Это не так уж много, если идти по хорошей дороге, по прямой, не петляя, не обходя деревни, как придется нам. Я прикинул: до утра остается восемь часов, и мы должны успеть до рассвета войти в Ново-Покровку. Там живет семья партизана - наша надежда.
Ночью сгустился туман, потянуло морозцем, лужи сковало ледком. Путь наш осложнялся. Мы брели, а под ногами предательски звонко ломался лед. Мы часто останавливались, прислушивались, не сбились ли с пути.
- Не заблудимся? - с тревогой спросил я Леню. Он посмотрел, посмотрел по сторонам и спокойно ответил:
- Пока идем правильно.
Стоял густой туман, и мы покрывались инеем: он оседал на бровях, на ресницах. Пытались смахивать его, но буквально через полчаса глаза опять были залеплены.
37
К Ново-Покровке подошли на рассвете. Пока прислушивались и разглядывали сквозь дымку тумана два крайних дома, на востоке становилось все светлее и светлее: день входил в свои права.
Залегли в бурьяне метров за сто от домов. По рассказам Лени, в одном из них должна жить семья партизана нашей бригады. Лежим, зорко оглядываем двор, соседей. Но долго находиться здесь нельзя - могут обнаружить.
- Да, это и есть тот дом, - шепнул мне Леня и кошкой метнулся к сараю.
Через минуту-другую к нему подошла пожилая женщина в накинутом наспех платке. Леня перебросился с ней несколькими словами, и женщина быстро вернулась в дом. А Леня позвал меня.
- Ну что? - Я подполз к нему.
- Сейчас развесит белье, чтобы с улицы не было видно, и позовет нас, ответил парнишка.
И вот мы в теплой комнате. Хозяйка встретила нас как давно знакомых или близких людей: расцеловала, усадила за стол. Морщины обильно избороздили ее лицо, виски отметила густая седина. Женщина суетилась, гремела чугунками, расспрашивала о сыне.
Возле печи, на нарах, застланных какой-то тряпкой, лежали ребятишки. Из-за ситцевой шторы вышла русоволосая молодуха: невестка хозяйки. Поздоровалась, начала расспрашивать о муже.
- Он у вас молодец. Воюет хорошо, - рассказывал Леня. - Здорово бьет фрицев. Так что вы за него не беспокойтесь.
- И я хотела уйти в лес, просила мужа взять с собой. Не захотел! С детьми, говорит, будь, - вздохнула молодуха.
- Воевать - не женское дело, - сказал Леня. - Оно и лучше, что не взял. Партизанская жизнь суровая.
- А как же другие женщины воюют? Им что, легко?
- Не переживайте. Уже недолго фашистам осталось здесь хозяйничать!
- Дай бы бог скорее, - прошептала хозяйка. Она перекрестилась, растолкала на кровати девчушку лет десяти, что-то ей приказала.
Та вскочила, поклонилась нам и проворно выскользнула во двор. Не успели мы позавтракать, как девочка вбежала в комнату, и еще с порога крикнула:
- Идут! К нам они идут!
- Ой, миленькие, собирайтесь скорее, - засуетилась хозяйка. - Надюша, помоги ребятам... - И принялась убирать посуду со стола.
Нас провели в сарай. Там стояла корова, спокойно пережевывая жвачку. Хозяйка оттолкнула ее в сторону .и открыла лаз в подвал.
- Спускайтесь, миленькие, и сохрани вас бог, - прошептала она. Извиняйте... - И опустила за нами люк.
В подвале было темно и сыро. В одном углу в щелку едва заметно просачивался свет. Сели мы на солому, приготовили на всякий случай оружие и стали прислушиваться к каждому шороху наверху.
Полицаи грубо спрашивали у хозяйки, не прячутся ли у них "красные бандиты".
- Бог миловал... Бог миловал... - отвечала та.
- Проверим!
- А то как же? Проверяйте! Возражений не имеем, - тараторила хозяйка. - На то вы и поставлены.
- Раскудахталась... А тебе известно, старая, что будет, если найдем?
- Как же, знаем. Все знаем.
- Ох, гляди, старая! Худо будет...
Полицаи зашли в сарай. Сейчас они откроют люк... Но те, видимо, ничего подозрительного не увидели. К тому же над нашей головой по-прежнему стояла корова и все так же спокойно пережевывала жвачку.
Сидел я в подвале и думал не о полицейских, нет, а о хозяйке, о ее поступке. Ведь она рисковала и жизнью близких, и своей собственной ради нашего спасения. Как мне жаль, что я не помню ее фамилии!
Десятилетняя девочка с братишкой весь день играли во дворе и наблюдали за улицей. И всякий раз девочка сообщала матери о появлении полицаев, а хозяйка, в свою очередь, предупреждала нас. Три раза приходили полицаи, и все безрезультатно.
Вечером мы выбрались из подвала. Наскоро поужинали, поблагодарили за все и отправились в путь. По словам Лени, мы должны ночью пересечь железнодорожное полотно и двигаться вдоль дороги к Керчи. Так безопасней, и за дорогой наблюдать можно.
Подошли к путям, хотели перейти, но нас обстреляли: усиленная охрана на всякий шорох открывала беспорядочную стрельбу. В нескольких местах пытались мы перейти железную дорогу, и все безуспешно: в нас стреляли.
Пока искали проход, ночь истаяла, и на востоке заполыхала заря. Удивительно быстро светлело.
Нам надо было где-то укрыться. Но кругом степь. И Леня вспомнил, как однажды ему приходилось прятаться тут в нише. Рассказал мне о ней. Начали искать, но найти было нелегко: вход в нишу закрывал прошлогодний сухой густой пырей, свисавший до самой воды. Вырыта ниша была на крутом берегу реки Салгир.
Наконец Леня отыскал ее, и мы забрались внутрь. Во второй половине дня услышали, как по дороге над нами проехала подвода, затем кто-то прошел, разговаривая. Время тянулось так медленно, что казалось, минул не день, а целая вечность.
Днем сильно припекало солнце, и задержавшийся снег стаял. Уровень воды в реке поднялся, и нас начало подтапливать. Я первый почувствовал, как по спине потекла студеная обжигающая вода. Судорога сводила озябшие мокрые ноги и руки.
Но я терпел и больше всего боялся, чтобы вода не просочилась к батареям и в рацию, хотя они были в прорезиненных чехлах.
Наконец в нишу заглянули сумерки. Я осторожно выбрался наружу, осмотрелся. Кругом тихо. Вылез и Леня.
Мы были грязные, мокрые, а обсушиться негде, и костер нельзя разжечь. Решили, не теряя времени, двигаться дальше. Попытались в одном месте приблизиться к железной дороге, но тут же услышали: "Хальт!" и вслед окрику - стрельбу.
- Давайте попробуем перейти железку через переезд, - предложил Леня. Мы однажды переходили! Переезд не охраняется.
- Что ж, рискнем, - согласился я.
И мы двинулись. А вскоре впереди залаяла собака, показались дома, в некоторых окнах мерцал огонек.
- Сейчас будет переезд, - шепнул Леня. Я на всякий случай приготовил гранату, вытащил из кобуры пистолет.
Идем по дороге. Справа и слева дома. Наконец перешли железную дорогу, впереди засветлело поле. Свернули в сторону и быстро зашагали по степи. Под ногами звонко потрескивал ледок. Но мы уже не обращали на это внимание: шли и шли. Верхняя одежда наша шелестела, как пересушенная бумага, - мороз сковал ее.
Вдруг Леня остановился, увидев какие-то таблички. Я осторожно посветил карманным фонариком на одну из них. На ней было написано: "Минен". Другая указывала объезд. Давно не езженная, заросшая бурьяном грунтовая дорога проходила через минное поле. Справа и слева темнело несколько подорванных танков.
На востоке занималась заря. Тихая, зябкая, погасившая густую звездную россыпь, она разлилась в полнеба. Все отчетливей вырисовывались разбросанные по полю танки.
- Где же мы укроемся?
- Давайте заберемся в какой-нибудь.
- Пожалуй, верно говоришь... - И я осторожно шагнул к ближнему танку.
Залезли мы внутрь. Мокрая одежда на нас распарилась от ходьбы, и клонило ко сну. Но спать нам было нельзя. А тут еще меня томило какое-то предчувствие...
- Знаешь, Леня, давай уйдем отсюда! Чует мое сердце что-то неладное.
- Но куда же мы пойдем? Кругом степь, а тут вот минное поле...
- По нему и пойдем!
Леня с удивлением уставился на меня.
- Да, да, по минному полю и пойдем, - повторил я.
Выбрались мы из танка, перешли дорогу и медленно, осторожно двинулись в глубь минного поля. Я шел впереди, Леня на несколько метров сзади.
Как мне хотелось поскорее проскочить эту опасную для жизни зону, добраться до Сиваша и по болоту двинуться вперед! Но быстро не пойдешь: можно подорваться. Поэтому шли ощупью.
Я почему-то не боялся идти, о смерти не думал. Шел и вспоминал мать.
Как далеко ушли мы от танков, трудно сказать, наскочили вдруг на блиндаж. Он был совершенно целый, добротно сделанный. Осмотрели его и решили: лучшего места на случай обороны не сыскать. И мы расположились в нем.
День выдался пасмурный. Небо заволокло тучами. Они ползли низко, цепляясь, казалось, за телеграфные столбы, что шагали вдоль железной дороги. Где-то в полдень заморосил дождь со снегом. Но нам он теперь был нипочем: мы сидели в надежном укрытии.
Спали поочередно. Перед вечером меня растолкал Леня: он был встревожен. Оказалось, что из-за холма показались машины.
Я выглянул из блиндажа - к минному полю подъезжали два грузовика, остановились возле указателей. Гитлеровцы соскочили с машин, осмотрели один танк, потом другой. Постояли с полчаса и укатили в деревню, что за холмом.
Видимо, кто-то из немецких прислужников видел, что мы перешли переезд, иначе не приехали бы точно по нашим следам. Как же хорошо, что не остались в тайке!
Потом наступили сумерки. Ночь надвигалась темная, зябкая.
38
От Сиваша полз туман. Пахло сыростью и водорослями. Мы брели по минному полю навстречу белой пелене. Шли и с каждым шагом чувствовали, как по спине все чаще и чаще пробегает холодок.
Наконец минное поле осталось позади, и под ногами захлюпала вода. А вот и Сиваш - гнилое болото. Но как ему обрадовались: опасность ведь осталась позади!
Постояли, передохнули и снова зашагали. Шли на юго-восток. На рассвете подошли к железной дороге. Укрылись в окопе. Справа в серой дымке виднелась какая-то деревня.
- Это станция Владиславовка, - сказал Леня.
На путях стояло два эшелона с танками и самоходными орудиями. Паровозов мы не видели. За день в сторону Керчи проследовало два железнодорожных состава с солдатами и один - с орудиями и бронетранспортерами. А из Керчи прошел санитарный поезд.
Результаты наблюдения я незамедлительно передавал разведотделу фронта.
Следим за железной дорогой поочередно. Наш НП, то есть наш окоп, находился почти рядом с дорогой. Когда шел эшелон, под нами вздрагивала земля.
В сумерках услышали приближающийся гул наших самолетов. Летели они высоко, а над Владиславовкой сделали круг и снизились. Захлопали зенитки, но самолеты зашли на цель и сбросили бомбы.
Фонтаны черного дыма с огненными вспышками взвились за железной дорогой. На станции что-то горело, освещая все окрест. В этом свете мы увидели: состав с танками был разорван на несколько частей... Две или три платформы стоят боком, а рядом с ними - танки...
Вскоре самолеты улетели, пропал даже их гул.
Двинулись в путь и мы. Шли в нескольких метрах от дороги и, когда, громыхая, проходили эшелоны, подползали ближе к полотну, стараясь рассмотреть, что везут на платформах или в вагонах. За ночь в сторону Керчи прошел один состав с танками и три эшелона с теплушками. Что в них было, определить не смогли. Видимо, солдаты.
Утро застало нас за Арабатской стрелкой. Спрятались в окопе, доверху заваленном перекати-полем. День был теплый, солнечный. Мы поснимали с себя мокрую одежду, развесили сушиться. А сон валил с ног...
Но спать обоим - нельзя: надо наблюдать за передвижением противника. Да и мало ли кто может наскочить на нас, сонных!
До выхода в эфир у меня было более трех часов, и я прилег. А парнишка бодрствовал - глаз не отводил от железной дороги.
Не знаю, сколько я спал, когда меня разбудил Леня. С трудом заставил себя шевельнуться - тело не хотело подчиняться. Еле открыл глаза и тут же смежил веки: до боли резанул яркий свет. Постепенно стал приоткрывать глаза. Кругом снег, белый, белый. Откуда он? Ведь такой солнечный день!
Поднялся. Вокруг нашего окопа ни единого следа на белоснежном настиле: ни человеческого, ни звериного...
- Немцы идут, - спокойно сказал Леня.
- Немцы? Где? Сколько их? - Я выглянул из окопа.
Верно, в нашу сторону бредут два немца. Набросали мы на себя побольше перекати-поле, стали наблюдать.
- Что будем делать?
- Если обнаружат нас - стрелять. Другого выхода нет, - ответил я. - Ты держи на мушке маленького, я - высокого. Как только увидят, постарайся выстрелить разом со мной. А не заметят, пусть проходят. Черт с ними...
А фашисты все приближаются и приближаются. Идут с автоматами на изготовку. Слева - плотный, небольшого роста, в солдатской форме. Справа офицер, длинный, в новом мундире, сапоги блестят.
Вот уже десять, пять метров остается до нас. На заваленный бурьяном окоп вроде не обращают внимания. А если заметят? Незамедлительно дадут по нас очередь.
Как нее не хочется нелепо погибать! Но мы еще посмотрим, кто первый выстрелит. Они уже на мушке. Пальцы лежат на спусковых крючках пистолетов. Кажется, они вот-вот сами нажмут и прогремят выстрелы. Да, сейчас мы встретимся взглядами, и пальцы без приказа сделают свое дело...
А в это время почти над нами в сторону Керчи пролетело три звена вражеских бомбардировщиков. Их сопровождало несколько истребителей. В трех-четырех шагах от нас немцы остановились, подняли головы и долго провожали взглядами самолеты. Потом двинулись вперед: офицер с левой стороны обошел окоп, солдат - с правой. На щель с перекати-полем посмотрели мельком.
Когда гитлеровцы удалились на несколько метров, мы легко вздохнули: пронесло и на этот раз...
- Все-таки мы с вами счастливые, - сказал Леня, улыбаясь.
А немцы брели и брели по степи, пока не скрылись за бугром. Больше мы их не видели.
* * *
Надвигалась ночь. В ее черноте высветилась холодная россыпь звезд. Где-то в районе Керчи были видны всполохи: оттуда все громче и громче доносилась канонада. Земля содрогалась: это поднимало у нас дух, и мы ускоряли шаги. Но как ни быстро шли, а рассвет застал нас недалеко от Багерова. Это было 2 апреля 1944 года.
В вечернем сеансе связи получил радиограмму, где мне предлагалось немедленно вернуться в лес. Я был в недоумении: находиться почти у цели и вдруг возвращаться?..
- Еще ночь, и мы будем под Керчью, - сказал Леня. - Тут же всего ничего осталось!
- Приказ есть приказ, Леня, - мрачно ответил я и передал радиограмму, где сообщал свои координаты.
Но вновь последовало: немедленно возвратиться в лес. А радисты добавили от себя, что начинается наступление наших войск.
Тогда и нам стало ясно решение разведотдела фронта.
* * *
Восемь дней добирались мы обратно. Дважды при ночном переходе через железную дорогу немцы обстреляли нас, но от преследования удалось уйти: спасла речушка, по которой около километра брели в воде.
Мокрые, голодные, добрались мы до партизанского лагеря в Старокрымском лесу. Пришли, а он разгромлен, шалаши сожжены, партизан нет. Сели мы на вывернутое с корнями дерево возле пепелища и задумались: куда идти, где искать партизан?
Вдруг - разговор. Залегли мы за деревьями, всматриваемся... Из-за орешника выходят трое партизан. Мы бросились к ним. И они рассказали о вчерашнем бое, в котором пришлось оставить лагерь, уходя от преследования. Даже записку не успели положить в "почтовый ящик"!
* * *
Штаб бригады находился на высотке, недалеко от города Старый Крым. Котельников и Черкез встретили нас с радостью. Я рассказал им о нашем нелегком пути, о приказе вернуться, о наступлении Красной Армии...
А вечером, у костра, узнал о дерзкой операции бригады, проведенной в ночь на 27 марта 1944 года в городе Старый Крым, где находилось до 1300 гитлеровцев.
В результате ее партизаны уничтожили два танка, шестнадцать автомашин, склад с горючим и боеприпасами. Заняли здание комендатуры и городской полиции, забрали оттуда документы, забросали гранатами ресторан, в котором кутили фашистские головорезы. Захвачено было также здание тюрьмы, из которой освободили 46 советских патриотов, 21 из них был приговорен к расстрелу. В налете убито и ранено 189 немецких солдат и 6 офицеров. Взяты большие трофеи.
Я сообщил в разведотдел, что нахожусь в Старокрымских лесах, в бригаде Котельникова, и передал о том, что по автодороге в сторону Керчи проследовало два эскадрона конницы и двадцать два самоходных орудия.
Через два дня партизанские отряды двух бригад Восточного соединения повели наступление на город Старый Крым и вскоре заняли его. А 13 апреля в освобожденный партизанами Старый Крым вошли советские войска Отдельной Приморской армии. На площади города состоялся митинг. Партизан и жителей поздравляли маршалы Ворошилов и Василевский.
После митинга я передал штабу фронта предварительные итоги боя за Старый Крым. Партизаны двух бригад уничтожили 4 орудия, 92 автомашины, 73 повозки, 3 танка, 1 бронемашину, 2 автобуса, 559 солдат. Большое количество фашистов взяли в плен.
Жизнь в тылу врага была полна тягот, лишений и невзгод, но теперь она осталась позади. Просто не верилось, что все это удалось пережить, выстрадать! На улицы Старого Крыма пришла радость, долгожданное веселье. Пришел незабываемый праздник.
А до конца войны оставался еще год и двадцать пять дней...
- На радостях, сыночек, плачу. Не обращай внимания, - тихо проговорила мать. - Ты надолго? В отпуск? А может... по ранению?
- В отпуск, мама, в отпуск. Решил вот проведать вас.
О том, что трижды был ранен, умолчал, конечно. Зачем растравлять ей душу? Она и так неспокойна.
- Значит, в отпуск? - вздохнув, переспросила мать и стала ощупывать меня всего, долго смотрела на ноги - не протезы ли. Потом заглянула в глаза, и по ее щекам покатились слезы, оставляя блестящие дорожки. - А Коля, братик твой, погиб. Под Ростовом где-то... Нету больше моего соколика... И как же это он не уберегся?..
- Не надо, мамочка, не плачь! Что ж теперь делать? Не вернешь его, говорил я, а сам чувствовал, как сердце давит, сжимается. А когда прочел похоронку, захотелось сию же минуту улететь на фронт и мстить за брата, за всех погибших.
- Мама, я рассчитаюсь с фашистами за Колю. Обязательно рассчитаюсь! как клятву произнес я твердо и решительно. И в ту же секунду созрело решение прервать отпуск и вернуться в разведотдел.
Несколько минут мы стояли молча. Потом мать вновь оглядела меня с ног до головы, наклонилась к блеснувшим на свету наградам, поцеловала их и с гордостью промолвила:
- А ты у меня, сынок, оказывается, заслуженный! И что же это у тебя за ордена?
- Один, мама, орден, - я указал на Красное Знамя. - А это медаль партизанская.
- Значит, геройство проявил? - любопытствовала мать.
- Заработал, видно. Кому попало орденов не дают.
- Так и я об этом, что дали за геройство.
Мы сели к столу. Мать вдруг спохватилась:
- Прости, сынок, с дороги, наверно, есть хочешь? Посиди маленько, а я картошечки сварю, чайку согрею.
- Картошки, мама, не надо, а чайку можно. - И я выложил содержимое своего вещевого мешка на стол.
Мать глянула на консервные банки, всевозможные кульки, пачки шоколада, на многое другое и всплеснула руками:
- Батюшки, сколько всего! Это вас так кормят? Я утвердительно кивнул.
- А худющий почему такой? - допытывалась мать.
- Нормальный! - отмахнулся я, а сам подумал: "Увидела бы ты меня, когда только прилетел..."
Мать недоверчиво покачала головой и принялась заваривать чай.
- А мне колхоз привез работенку. Арахисовое масло, говорят, для самолетов нужно, вот и трудимся ночами, после полевых работ...
* * *
На десятый день я попрощался с матерью и вернулся в разведотдел фронта. Встретил меня генерал-майор. Доложил ему о своем решении.
- Так вы же еще слабы, не окрепли! - возразил Капалкин.
- Я совершенно здоров и прошу...
- Хорошо, подумаем, если вы так настаиваете, - и, помолчав, спросил: А к партизанам снова не желаете?
- Мне все равно. Куда направите.
- Погиб кто? - осторожно спросил Капалкин.
- Да, старший брат, - не сразу ответил я. - Прошу вас...
- Хорошо, хорошо, - перебил меня генерал-майор. - Послезавтра получите рацию, документацию, оружие и ночью улетите.
- Есть!
Всякий раз при встрече с начальником разведотдела фронта меня подмывало спросить о нашем парашютно-десантном батальоне. Но все не осмеливался. А туг решился. Генерал-майор минуту-другую сидел, опустив голову. Потом тихо сказал:
- Не существует больше батальона.
- Как не существует? - растерялся я.
И снова - минутное молчание. Видимо, Капалкину было тяжко рассказывать о случившемся: батальон - его детище, он его создавал. И все-таки рассказал.
* * *
...В первых числах августа 1942 года, выполняя приказ о передислокации, батальон отбыл из Краснодара в Невинномысск. На станции Кавказской эшелон остановили, так как впереди была взорвана железная дорога.
Не имея связи с разведотделом, командир батальона майор Няшин принял решение разгрузиться и примкнуть к отходившей армии Южного фронта. Командующий 56-й армией поставил батальону задачу - выбить передовые механизированные части противника, внезапно появившиеся на правом берегу реки Кубани, и захватить мост у станицы Новомихайловской.
Батальон, имевший в своем составе всего около двухсот бойцов, совершил невозможное. Внезапным ночным налетом на станицу, где расположился противник, выбил его, отбросил на противоположный берег реки и захватил мост. Однако утром на помощь гитлеровцам подошло подкрепление - основные силы дивизии, и ребята были окружены.
Не привыкший отступать, всегда стоявший насмерть, комсомольский парашютный батальон героически сражался в неравном бою до последней возможности. Он нанес противнику большой урон, но и сам почти полностью был уничтожен. В этом бою смертью героя пал комиссар Яковлев, а комбата Няшина тяжело ранило. Покидая поле боя, он отдал бойцам приказ пробиваться в горы.
Так закончил свой короткий, но героический путь славный комсомольский парашютно-десантный батальон.
35
И вот я опять в Крыму, среди старых и верных друзей. Наш Р-5 приземлился на маленьком партизанском аэродроме. Утром в Яманташском лагере встретился с Николаем Григоряном. Он еще больше похудел, почернел.
- Вот и свиделись, братишка, - сказал я, волнуясь.
- Прилетел меня сменить?
- Нет, меня направляют в Старокрымские леса. Григорян помрачнел. Потом спохватился:
- Как в Старокрымские? Там же Ася Апарина.
- Все верно. Видимо, кто-то из нас пойдет в глубинку. Наши войска готовятся к решительному наступлению на Крым, и фронту нужна оперативность.
- Тянут долго резину, - буркнул Николай. - Давно надо было, еще когда гитлеровцев пугнули с Северного Кавказа. Они тогда были в панике.
- Нет, Коля. В Крым они вцепились крепко. И к обороне готовились заранее. Помнишь, мы передавали о генерале Клейсте, который посещал Феодосию и Керчь? Думаешь, просто так? Гитлеровцам нужна керченская руда, Черное море. Крым им нужен для нанесения ударов во фланг нашим войскам, которые уже движутся к границам. Удерживают они Крым и как базу для своего флота, авиации, чтобы нападать на наши морские коммуникации на Черном море и для нанесения массированных ударов авиацией по районам добычи нефти на Кавказе.
Вот так-то, Коля... - продолжал я. - Ты же знаешь, что наш десант прочно удерживается на Керченском полуострове, а 4-й Украинский фронт надежно закрыл немцам ворота на Перекопе. Так что не сегодня завтра наши войска пойдут в наступление.
Григорян молчал: думал о чем-то своем.
К нам пришел Петр Романович Ямпольский. Он положил свои крепкие, тяжелые руки на наши плечи, мягко улыбаясь, сказал:
- Вот вы и снова вместе, славные наши ребятки...
- Где там! - с грустью произнес Николай. - Степан уходит в Старокрымские леса.
- Что ж, видно, там он нужнее, - спокойно ответил. Ямпольский и крепко, по-отечески прижал нас к себе. - Работа ,есть работа! Не так уж много осталось нам ждать: не за горами освобождение Крыма. Так что носа не вешать!
Петр Романович оставил Николаю текст радиограммы и ушел, а мы еще долго стояли и разговаривали. Я рассказывал Николаю о Сочи, о судьбе батальона, о поездке домой, о том, почему снова прилетел к партизанам...
- А я не знаю, что делается у меня дома. Никаких вестей! - с отчаянием проговорил Григорян.
Три дня мы, как и раньше, жили вместе. На связь я выходил раз в сутки. На четвертый день отправился с группой партизан в Восточное соединение (районы были переименованы в соединения), которое базировалось около Феодосии и в Старом Крыму.
Две ночи брели мы по горам и лесам, пока добрались до лагеря бригады, которой командовал бывший начальник штаба района Николай Кузьмич Котельников. В бригаде находился командир Восточного соединения Владимир Степанович Кузнецов.
Я доложил о прибытии. Кузнецов выслушал, подумал и сказал:
- Пока побудь при второй бригаде.
Котельников улыбнулся и подмигнул мне: дескать, снова вместе.
* * *
Бригада располагалась в Старокрымских лесах. Она контролировала автомагистраль Симферополь - Феодосия и железную дорогу Джанкой - Керчь. По железной дороге к Керчи беспрерывно перебрасывалась живая сила, техника и боеприпасы противника.
Разведка приносила разведданные, и в эфир снова полетели сведения о противнике. По нескольку радиограмм в день передавал!
На Керченском полуострове сдерживали натиск наших войск остатки 17-й немецкой армии, которой командовал генерал-полковник Руофф. В августе сорок первого в зоне его армии находился концлагерь "Уманская яма", как называли лагерь сами узники, где ежедневно умирало до 400 военнопленных.
Да, это был тот самый Руофф, что, захватив в сорок втором году Краснодар, хвастался японскому военному атташе: "Ворота Кавказа открыты. Близится час, когда германские войска и войска вашего императора Хирохито встретятся в Индии".
Интересно, что сейчас сказал бы генерал Руофф японскому атташе?
Немцы строили оборонительные сооружения в районах Севастополя, Феодосии, Судака, укрепляли Акмонайские позиции, Перекоп. Они думали удержать Крым.
Даже некоронованный король Румынии маршал Антонеску в своем обращении к солдатам и офицерам 3-й румынской армии, находившейся в Крыму, писал 14 ноября 1943 года: "...Крым - это щит нашей страны. Оберегайте этот щит, который бережет нашу родину от угроз врага с воздуха, моря-и суши".
36
Рассвет сменил темноту ночи, и сквозь утренний туман все отчетливей проступали вдали очертания гор и леса.
В этот день я проснулся рано. Партизаны еще спали, лишь прохаживались по лагерю часовые. На связь вышел ровно в семь утра. Передал две радиограммы о передвижении противника и принял одну: она адресовалась командиру бригады Котельникову и комиссару Черкезу. В ней говорилось, чтобы меня немедленно направили с рацией в район Аджимушкая для оперативной работы.
Командир бригады прочитал радиограмму раз, другой...
- А как же мы будем без рации? - спросил недоуменно.
- Видимо, и о вас позаботятся.
- Нет, тут что-то не так, - засомневался Котельников и набросал текст радиограммы в штаб фронта.
Ответ был получен в следующем сеансе связи. В нем говорилось, что сложившаяся обстановка требует немедленной посылки рации в район Аджимушкая, а в бригаду будет направлен другой радист. Подписи Василевский, Ворошилов.
На этот раз у Котельникова не было сомнений. Он воспринял радиограмму как приказ Ставки Верховного командования.
Комиссар бригады Сергей Иосифович Черкез рассказывал о партизанах Аджимушкая, среди которых ему довелось находиться в сорок первом году, о Керчи. Тогда он был комиссаром отряда имени Ленина, а командиром - Майоров. Черкез хорошо знал, где можно укрыться, откуда вести наблюдение за противником...
Вечером мы долго сидели с Сергеем Иосифовичем. И он снова и снова рассказывал мне, как лучше пройти в район Аджимушкая. Даже нарисовал схему с ориентирами. Я все запомнил: никаких записей у меня не должно было быть.
* * *
Начались сборы. Завтра, 25 марта 1944 года, я должен отправиться в путь. День в день, два года назад, меня выбросили на парашюте к партизанам. Мне почему-то вспомнилось, как провожали нас в Краснодаре на аэродром... Как после десантирования бродил по лесу, проваливаясь в сугробы... Все вдруг вспомнилось!
Мне выделили проводника. Это был совсем еще молодой белобрысый паренек, Леня Белоусов. Он, житель Ленинского района, куда относился Аджимушкай, не раз бывал в каменоломнях, играл там с мальчишками. Лене в то время было лет восемнадцать, не больше.
Лицо нежное, как у девушки. В светло-голубых глазах постоянно таилась скрытая грусть. За время нашего похода по тылам врага я не слышал от него ни намека на усталость, на мучительный голод. Он все переносил молча.
Вышли мы из лагеря в два часа дня. Солнце то показывалось между туч и ярко светило, то едва проглядывало сквозь серую дымку. Пахло березовым соком, хвоей...
Провожали нас Кузнецов, Котельников и Черкез. По дороге Сергей Иосифович еще раз напомнил, как лучше пройти к Керчи, в район Аджимушкая. В километре от лагеря остановились, попрощались.
- Счастливого пути! - пожав нам руки, сказал Котельников. - Скорее возвращайтесь! - Ему, видимо, было жаль меня: двадцать месяцев вместе...
Через три с лишним часа мы уже были в километре от города Старый Крым. Укрылись в лесу, на высотке, поджидая вечер. Нам хорошо был виден город, дорога, идущая на Феодосию. На улицах Старого Крыма машины, танки, бронетранспортеры, солдаты. В южной части, на пустоши, виднеется до десятка танков, грузовиков. По шоссейной дороге в сторону Керчи тянутся фургоны, бронетранспортеры, крытые машины.
Мне предписывалось на своем пути вести наблюдение за противником и передавать сведения разведотделу фронта. По необходимости - вызывать огонь на себя.
Перед вечером я раскинул антенну и связался с Большой землей: сообщил штабу фронта о Старом Крыме, о передвижении войск по дороге. А также сообщил, что нахожусь в пути.
Наступили сумерки. До нас все реже и реже стали доноситься рев и гул моторов на дороге. Низиной подошли вплотную к шоссе, осмотрелись и быстро перебежали дорогу. Леня шел впереди, я за ним. Ночь была темная, туманная...
- Как думаешь, до утра дойдем до Ново-Покровки? - спросил я парнишку.
- Должны, - ответил он. - С подрывниками доходили до этой деревни.
Более тридцати километров за ночь... Это не так уж много, если идти по хорошей дороге, по прямой, не петляя, не обходя деревни, как придется нам. Я прикинул: до утра остается восемь часов, и мы должны успеть до рассвета войти в Ново-Покровку. Там живет семья партизана - наша надежда.
Ночью сгустился туман, потянуло морозцем, лужи сковало ледком. Путь наш осложнялся. Мы брели, а под ногами предательски звонко ломался лед. Мы часто останавливались, прислушивались, не сбились ли с пути.
- Не заблудимся? - с тревогой спросил я Леню. Он посмотрел, посмотрел по сторонам и спокойно ответил:
- Пока идем правильно.
Стоял густой туман, и мы покрывались инеем: он оседал на бровях, на ресницах. Пытались смахивать его, но буквально через полчаса глаза опять были залеплены.
37
К Ново-Покровке подошли на рассвете. Пока прислушивались и разглядывали сквозь дымку тумана два крайних дома, на востоке становилось все светлее и светлее: день входил в свои права.
Залегли в бурьяне метров за сто от домов. По рассказам Лени, в одном из них должна жить семья партизана нашей бригады. Лежим, зорко оглядываем двор, соседей. Но долго находиться здесь нельзя - могут обнаружить.
- Да, это и есть тот дом, - шепнул мне Леня и кошкой метнулся к сараю.
Через минуту-другую к нему подошла пожилая женщина в накинутом наспех платке. Леня перебросился с ней несколькими словами, и женщина быстро вернулась в дом. А Леня позвал меня.
- Ну что? - Я подполз к нему.
- Сейчас развесит белье, чтобы с улицы не было видно, и позовет нас, ответил парнишка.
И вот мы в теплой комнате. Хозяйка встретила нас как давно знакомых или близких людей: расцеловала, усадила за стол. Морщины обильно избороздили ее лицо, виски отметила густая седина. Женщина суетилась, гремела чугунками, расспрашивала о сыне.
Возле печи, на нарах, застланных какой-то тряпкой, лежали ребятишки. Из-за ситцевой шторы вышла русоволосая молодуха: невестка хозяйки. Поздоровалась, начала расспрашивать о муже.
- Он у вас молодец. Воюет хорошо, - рассказывал Леня. - Здорово бьет фрицев. Так что вы за него не беспокойтесь.
- И я хотела уйти в лес, просила мужа взять с собой. Не захотел! С детьми, говорит, будь, - вздохнула молодуха.
- Воевать - не женское дело, - сказал Леня. - Оно и лучше, что не взял. Партизанская жизнь суровая.
- А как же другие женщины воюют? Им что, легко?
- Не переживайте. Уже недолго фашистам осталось здесь хозяйничать!
- Дай бы бог скорее, - прошептала хозяйка. Она перекрестилась, растолкала на кровати девчушку лет десяти, что-то ей приказала.
Та вскочила, поклонилась нам и проворно выскользнула во двор. Не успели мы позавтракать, как девочка вбежала в комнату, и еще с порога крикнула:
- Идут! К нам они идут!
- Ой, миленькие, собирайтесь скорее, - засуетилась хозяйка. - Надюша, помоги ребятам... - И принялась убирать посуду со стола.
Нас провели в сарай. Там стояла корова, спокойно пережевывая жвачку. Хозяйка оттолкнула ее в сторону .и открыла лаз в подвал.
- Спускайтесь, миленькие, и сохрани вас бог, - прошептала она. Извиняйте... - И опустила за нами люк.
В подвале было темно и сыро. В одном углу в щелку едва заметно просачивался свет. Сели мы на солому, приготовили на всякий случай оружие и стали прислушиваться к каждому шороху наверху.
Полицаи грубо спрашивали у хозяйки, не прячутся ли у них "красные бандиты".
- Бог миловал... Бог миловал... - отвечала та.
- Проверим!
- А то как же? Проверяйте! Возражений не имеем, - тараторила хозяйка. - На то вы и поставлены.
- Раскудахталась... А тебе известно, старая, что будет, если найдем?
- Как же, знаем. Все знаем.
- Ох, гляди, старая! Худо будет...
Полицаи зашли в сарай. Сейчас они откроют люк... Но те, видимо, ничего подозрительного не увидели. К тому же над нашей головой по-прежнему стояла корова и все так же спокойно пережевывала жвачку.
Сидел я в подвале и думал не о полицейских, нет, а о хозяйке, о ее поступке. Ведь она рисковала и жизнью близких, и своей собственной ради нашего спасения. Как мне жаль, что я не помню ее фамилии!
Десятилетняя девочка с братишкой весь день играли во дворе и наблюдали за улицей. И всякий раз девочка сообщала матери о появлении полицаев, а хозяйка, в свою очередь, предупреждала нас. Три раза приходили полицаи, и все безрезультатно.
Вечером мы выбрались из подвала. Наскоро поужинали, поблагодарили за все и отправились в путь. По словам Лени, мы должны ночью пересечь железнодорожное полотно и двигаться вдоль дороги к Керчи. Так безопасней, и за дорогой наблюдать можно.
Подошли к путям, хотели перейти, но нас обстреляли: усиленная охрана на всякий шорох открывала беспорядочную стрельбу. В нескольких местах пытались мы перейти железную дорогу, и все безуспешно: в нас стреляли.
Пока искали проход, ночь истаяла, и на востоке заполыхала заря. Удивительно быстро светлело.
Нам надо было где-то укрыться. Но кругом степь. И Леня вспомнил, как однажды ему приходилось прятаться тут в нише. Рассказал мне о ней. Начали искать, но найти было нелегко: вход в нишу закрывал прошлогодний сухой густой пырей, свисавший до самой воды. Вырыта ниша была на крутом берегу реки Салгир.
Наконец Леня отыскал ее, и мы забрались внутрь. Во второй половине дня услышали, как по дороге над нами проехала подвода, затем кто-то прошел, разговаривая. Время тянулось так медленно, что казалось, минул не день, а целая вечность.
Днем сильно припекало солнце, и задержавшийся снег стаял. Уровень воды в реке поднялся, и нас начало подтапливать. Я первый почувствовал, как по спине потекла студеная обжигающая вода. Судорога сводила озябшие мокрые ноги и руки.
Но я терпел и больше всего боялся, чтобы вода не просочилась к батареям и в рацию, хотя они были в прорезиненных чехлах.
Наконец в нишу заглянули сумерки. Я осторожно выбрался наружу, осмотрелся. Кругом тихо. Вылез и Леня.
Мы были грязные, мокрые, а обсушиться негде, и костер нельзя разжечь. Решили, не теряя времени, двигаться дальше. Попытались в одном месте приблизиться к железной дороге, но тут же услышали: "Хальт!" и вслед окрику - стрельбу.
- Давайте попробуем перейти железку через переезд, - предложил Леня. Мы однажды переходили! Переезд не охраняется.
- Что ж, рискнем, - согласился я.
И мы двинулись. А вскоре впереди залаяла собака, показались дома, в некоторых окнах мерцал огонек.
- Сейчас будет переезд, - шепнул Леня. Я на всякий случай приготовил гранату, вытащил из кобуры пистолет.
Идем по дороге. Справа и слева дома. Наконец перешли железную дорогу, впереди засветлело поле. Свернули в сторону и быстро зашагали по степи. Под ногами звонко потрескивал ледок. Но мы уже не обращали на это внимание: шли и шли. Верхняя одежда наша шелестела, как пересушенная бумага, - мороз сковал ее.
Вдруг Леня остановился, увидев какие-то таблички. Я осторожно посветил карманным фонариком на одну из них. На ней было написано: "Минен". Другая указывала объезд. Давно не езженная, заросшая бурьяном грунтовая дорога проходила через минное поле. Справа и слева темнело несколько подорванных танков.
На востоке занималась заря. Тихая, зябкая, погасившая густую звездную россыпь, она разлилась в полнеба. Все отчетливей вырисовывались разбросанные по полю танки.
- Где же мы укроемся?
- Давайте заберемся в какой-нибудь.
- Пожалуй, верно говоришь... - И я осторожно шагнул к ближнему танку.
Залезли мы внутрь. Мокрая одежда на нас распарилась от ходьбы, и клонило ко сну. Но спать нам было нельзя. А тут еще меня томило какое-то предчувствие...
- Знаешь, Леня, давай уйдем отсюда! Чует мое сердце что-то неладное.
- Но куда же мы пойдем? Кругом степь, а тут вот минное поле...
- По нему и пойдем!
Леня с удивлением уставился на меня.
- Да, да, по минному полю и пойдем, - повторил я.
Выбрались мы из танка, перешли дорогу и медленно, осторожно двинулись в глубь минного поля. Я шел впереди, Леня на несколько метров сзади.
Как мне хотелось поскорее проскочить эту опасную для жизни зону, добраться до Сиваша и по болоту двинуться вперед! Но быстро не пойдешь: можно подорваться. Поэтому шли ощупью.
Я почему-то не боялся идти, о смерти не думал. Шел и вспоминал мать.
Как далеко ушли мы от танков, трудно сказать, наскочили вдруг на блиндаж. Он был совершенно целый, добротно сделанный. Осмотрели его и решили: лучшего места на случай обороны не сыскать. И мы расположились в нем.
День выдался пасмурный. Небо заволокло тучами. Они ползли низко, цепляясь, казалось, за телеграфные столбы, что шагали вдоль железной дороги. Где-то в полдень заморосил дождь со снегом. Но нам он теперь был нипочем: мы сидели в надежном укрытии.
Спали поочередно. Перед вечером меня растолкал Леня: он был встревожен. Оказалось, что из-за холма показались машины.
Я выглянул из блиндажа - к минному полю подъезжали два грузовика, остановились возле указателей. Гитлеровцы соскочили с машин, осмотрели один танк, потом другой. Постояли с полчаса и укатили в деревню, что за холмом.
Видимо, кто-то из немецких прислужников видел, что мы перешли переезд, иначе не приехали бы точно по нашим следам. Как же хорошо, что не остались в тайке!
Потом наступили сумерки. Ночь надвигалась темная, зябкая.
38
От Сиваша полз туман. Пахло сыростью и водорослями. Мы брели по минному полю навстречу белой пелене. Шли и с каждым шагом чувствовали, как по спине все чаще и чаще пробегает холодок.
Наконец минное поле осталось позади, и под ногами захлюпала вода. А вот и Сиваш - гнилое болото. Но как ему обрадовались: опасность ведь осталась позади!
Постояли, передохнули и снова зашагали. Шли на юго-восток. На рассвете подошли к железной дороге. Укрылись в окопе. Справа в серой дымке виднелась какая-то деревня.
- Это станция Владиславовка, - сказал Леня.
На путях стояло два эшелона с танками и самоходными орудиями. Паровозов мы не видели. За день в сторону Керчи проследовало два железнодорожных состава с солдатами и один - с орудиями и бронетранспортерами. А из Керчи прошел санитарный поезд.
Результаты наблюдения я незамедлительно передавал разведотделу фронта.
Следим за железной дорогой поочередно. Наш НП, то есть наш окоп, находился почти рядом с дорогой. Когда шел эшелон, под нами вздрагивала земля.
В сумерках услышали приближающийся гул наших самолетов. Летели они высоко, а над Владиславовкой сделали круг и снизились. Захлопали зенитки, но самолеты зашли на цель и сбросили бомбы.
Фонтаны черного дыма с огненными вспышками взвились за железной дорогой. На станции что-то горело, освещая все окрест. В этом свете мы увидели: состав с танками был разорван на несколько частей... Две или три платформы стоят боком, а рядом с ними - танки...
Вскоре самолеты улетели, пропал даже их гул.
Двинулись в путь и мы. Шли в нескольких метрах от дороги и, когда, громыхая, проходили эшелоны, подползали ближе к полотну, стараясь рассмотреть, что везут на платформах или в вагонах. За ночь в сторону Керчи прошел один состав с танками и три эшелона с теплушками. Что в них было, определить не смогли. Видимо, солдаты.
Утро застало нас за Арабатской стрелкой. Спрятались в окопе, доверху заваленном перекати-полем. День был теплый, солнечный. Мы поснимали с себя мокрую одежду, развесили сушиться. А сон валил с ног...
Но спать обоим - нельзя: надо наблюдать за передвижением противника. Да и мало ли кто может наскочить на нас, сонных!
До выхода в эфир у меня было более трех часов, и я прилег. А парнишка бодрствовал - глаз не отводил от железной дороги.
Не знаю, сколько я спал, когда меня разбудил Леня. С трудом заставил себя шевельнуться - тело не хотело подчиняться. Еле открыл глаза и тут же смежил веки: до боли резанул яркий свет. Постепенно стал приоткрывать глаза. Кругом снег, белый, белый. Откуда он? Ведь такой солнечный день!
Поднялся. Вокруг нашего окопа ни единого следа на белоснежном настиле: ни человеческого, ни звериного...
- Немцы идут, - спокойно сказал Леня.
- Немцы? Где? Сколько их? - Я выглянул из окопа.
Верно, в нашу сторону бредут два немца. Набросали мы на себя побольше перекати-поле, стали наблюдать.
- Что будем делать?
- Если обнаружат нас - стрелять. Другого выхода нет, - ответил я. - Ты держи на мушке маленького, я - высокого. Как только увидят, постарайся выстрелить разом со мной. А не заметят, пусть проходят. Черт с ними...
А фашисты все приближаются и приближаются. Идут с автоматами на изготовку. Слева - плотный, небольшого роста, в солдатской форме. Справа офицер, длинный, в новом мундире, сапоги блестят.
Вот уже десять, пять метров остается до нас. На заваленный бурьяном окоп вроде не обращают внимания. А если заметят? Незамедлительно дадут по нас очередь.
Как нее не хочется нелепо погибать! Но мы еще посмотрим, кто первый выстрелит. Они уже на мушке. Пальцы лежат на спусковых крючках пистолетов. Кажется, они вот-вот сами нажмут и прогремят выстрелы. Да, сейчас мы встретимся взглядами, и пальцы без приказа сделают свое дело...
А в это время почти над нами в сторону Керчи пролетело три звена вражеских бомбардировщиков. Их сопровождало несколько истребителей. В трех-четырех шагах от нас немцы остановились, подняли головы и долго провожали взглядами самолеты. Потом двинулись вперед: офицер с левой стороны обошел окоп, солдат - с правой. На щель с перекати-полем посмотрели мельком.
Когда гитлеровцы удалились на несколько метров, мы легко вздохнули: пронесло и на этот раз...
- Все-таки мы с вами счастливые, - сказал Леня, улыбаясь.
А немцы брели и брели по степи, пока не скрылись за бугром. Больше мы их не видели.
* * *
Надвигалась ночь. В ее черноте высветилась холодная россыпь звезд. Где-то в районе Керчи были видны всполохи: оттуда все громче и громче доносилась канонада. Земля содрогалась: это поднимало у нас дух, и мы ускоряли шаги. Но как ни быстро шли, а рассвет застал нас недалеко от Багерова. Это было 2 апреля 1944 года.
В вечернем сеансе связи получил радиограмму, где мне предлагалось немедленно вернуться в лес. Я был в недоумении: находиться почти у цели и вдруг возвращаться?..
- Еще ночь, и мы будем под Керчью, - сказал Леня. - Тут же всего ничего осталось!
- Приказ есть приказ, Леня, - мрачно ответил я и передал радиограмму, где сообщал свои координаты.
Но вновь последовало: немедленно возвратиться в лес. А радисты добавили от себя, что начинается наступление наших войск.
Тогда и нам стало ясно решение разведотдела фронта.
* * *
Восемь дней добирались мы обратно. Дважды при ночном переходе через железную дорогу немцы обстреляли нас, но от преследования удалось уйти: спасла речушка, по которой около километра брели в воде.
Мокрые, голодные, добрались мы до партизанского лагеря в Старокрымском лесу. Пришли, а он разгромлен, шалаши сожжены, партизан нет. Сели мы на вывернутое с корнями дерево возле пепелища и задумались: куда идти, где искать партизан?
Вдруг - разговор. Залегли мы за деревьями, всматриваемся... Из-за орешника выходят трое партизан. Мы бросились к ним. И они рассказали о вчерашнем бое, в котором пришлось оставить лагерь, уходя от преследования. Даже записку не успели положить в "почтовый ящик"!
* * *
Штаб бригады находился на высотке, недалеко от города Старый Крым. Котельников и Черкез встретили нас с радостью. Я рассказал им о нашем нелегком пути, о приказе вернуться, о наступлении Красной Армии...
А вечером, у костра, узнал о дерзкой операции бригады, проведенной в ночь на 27 марта 1944 года в городе Старый Крым, где находилось до 1300 гитлеровцев.
В результате ее партизаны уничтожили два танка, шестнадцать автомашин, склад с горючим и боеприпасами. Заняли здание комендатуры и городской полиции, забрали оттуда документы, забросали гранатами ресторан, в котором кутили фашистские головорезы. Захвачено было также здание тюрьмы, из которой освободили 46 советских патриотов, 21 из них был приговорен к расстрелу. В налете убито и ранено 189 немецких солдат и 6 офицеров. Взяты большие трофеи.
Я сообщил в разведотдел, что нахожусь в Старокрымских лесах, в бригаде Котельникова, и передал о том, что по автодороге в сторону Керчи проследовало два эскадрона конницы и двадцать два самоходных орудия.
Через два дня партизанские отряды двух бригад Восточного соединения повели наступление на город Старый Крым и вскоре заняли его. А 13 апреля в освобожденный партизанами Старый Крым вошли советские войска Отдельной Приморской армии. На площади города состоялся митинг. Партизан и жителей поздравляли маршалы Ворошилов и Василевский.
После митинга я передал штабу фронта предварительные итоги боя за Старый Крым. Партизаны двух бригад уничтожили 4 орудия, 92 автомашины, 73 повозки, 3 танка, 1 бронемашину, 2 автобуса, 559 солдат. Большое количество фашистов взяли в плен.
Жизнь в тылу врага была полна тягот, лишений и невзгод, но теперь она осталась позади. Просто не верилось, что все это удалось пережить, выстрадать! На улицы Старого Крыма пришла радость, долгожданное веселье. Пришел незабываемый праздник.
А до конца войны оставался еще год и двадцать пять дней...