Яковлева Анна. Тоннель желаний

   Цефей с Кассиопеей отыскались почти сразу, а вот Лира ускользала, и от этого Егор почувствовал обиду и без всякой логической связи снова вспомнил двух куриц – Светку и Наташку. С первого дня замужества Таисия пыталась навязать подружек в качестве придатка к самой себе.
   – Они хорошие, – агитировала она мужа, – они добрые. Они беззлобные. Просто к ним нужно привыкнуть.
   Как же, как же. Хорошие они… Когда спят. А когда бодрствуют, становятся злобными неудачницами. Привыкнешь к таким, как же. Можно привыкнуть к пираньям?
   Избегая кислотных мыслей, Егор снова уставился в небо и попытался вспомнить, какая звезда болтается над ним: Вега или Полярная?
   Кажется, Полярной оканчивается ручка ковша какой-то из Медведиц. Большой или Малой? Ага, вот она, Большая: семь звезд, и все одинаковые. Значит, у Малой.
   Едва Егор добрался до ручки ковша Малой Медведицы, в прихожей раздался необычайно резкий по ночному времени звонок телефона.
   Ответить на звонок было, как всегда, некому: бабуля еще в те времена, когда со слухом у нее был полный порядок, не подходила к аппарату принципиально, считая, что она, как старослужащий солдат, может себе позволить не делать лишних телодвижений.
   Настена ест, пьет, моется в наушниках, к которым подключено все, что только можно подключить, и тоже игнорирует телефон. Оставались две боеспособные единицы – Егор и Таисия, но Таисия была при деле, выходило, что кроме Егора снять трубку некому.
   Дожил, блин. Полный дом народу, а он бегай, как мальчишка.
   Телефон не унимался.
   С сожалением пристроив в пепельницу только что прикуренную сигарету и гадая, кто бы это мог быть (никаких деловых звонков в это время он не ждал), Егор вытащил себя из кресла и направился в прихожую.
   Обессилев от слез, Таська зарылась в подушках и мирно посвистывала заложенным от слез носом. Эта способность засыпать от усталости всегда поражала Егора: он как раз от усталости спать не мог. Наверное, разная у них с Тасюсиком усталость.
   – Егор, привет. – Собственно, никаких вариантов, кроме Славки Морозана, не было.
   Славка Морозан – друг и партнер, единственный человек, кто мог звонить практически в любое время суток: понятия «поздно» для него не существовало.
   – Привет. – Забрав с собой трубку, Егор вернулся на балкон, умостился в кресле и сделал затяжку.
   – Можно у тебя переночевать? – не стал ходить кругами Славка.
 
   …Из двух имеющихся в наличии диванов один – в столовой, как почтительно именовала кухню Яга, – не раскладывался, и друзья трижды тянули жребий – трижды выбрасывали пальцы.
   Волею судьбы кухня досталась Вячеславу, а Егор устроился в гостиной на шикарном итальянском диване, который ловким движением руки превращался… в двуспальную раскладушку.
   Под весом Егора пружины на раскладушке растянулись и немыслимо скрипели, за что Егор ненавидел ее всей душой.
   Покрутившись без сна около часа и прокляв все на свете, Егор поднялся и осторожно, стараясь ничего не зацепить в темноте и не наступить на вездесущего Барончика, пробрался на кухню.
   – Это ты? – встретил его Славкин шепот. Именно на это Егор и рассчитывал.
   – Я. Не спишь? – глупо спросил он.
   – Не могу.
   Щелкнул выключатель, Егор скорбно улыбнулся:
   – Водку будешь?
   – А есть? – Другого ответа от Славки ждать не приходилось.
   Организм у Морозана был устроен весьма и весьма оригинально: без алкоголя сахар в крови повышался, портил всю картину. Алкоголь же проникал сквозь мембрану клетки, прицепом перетягивая за собой инсулин. На радостях Славка беззастенчиво злоупотреблял алкоголем.
   Через десять минут был накрыт холостяцкий ужин, на столе появилась кета горячего копчения, красная икра, гребешки в кляре и баночка тресковой печени.
   Предвкушая славный межсобойчик, друзья наполнили рюмки.
   Совершенно не ко времени в коридоре раздался грохот – так Яга, не рассчитав силушку, обычно распахивала дверь своей комнаты, – послышались шаркающие шаги, и в дверном проеме нарисовалась согбенная бабуля.
   Тонкие, как младенческий пух, остриженные под горшок, подкрашенные хной волосенки торчали в разные стороны, под ночной рубашкой болталась отвисшая грудь.
   – Добрый вечер, – с претензией на светскость поздоровалась Яга и переваливающейся походкой перетекла на кухню.
   – Привет, ба. – Слуховой аппарат Яга игнорировала, в разговоре с ней приходилось повышать голос.
   – О, как у вас тут. – Яга неодобрительным взглядом окинула сервированный на скорую руку стол. – Развод отмечаете? – Тугая на ухо бабуля в самые неожиданные моменты жизни поражала прозорливостью.
   Иногда домашние терялись в догадках: это проявление редкой мудрости или на самом деле тугоухости никакой не существует, а есть чистой воды симуляция?
   – Точно, – отозвался Славка. К бабуле он относился снисходительно, нежелание носить слуховой аппарат объяснял пушкинской строкой «он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог».
   – Ба, а ты чё не спишь? – опрометчиво поинтересовался Егор.
   Яга тотчас пустилась в подробности:
   – Ой, не спрашивай. Какая в этом году весна тяжелая. Погода туда-сюда, туда-сюда, никак не установится, ветер без конца меняется. То был западный, то стал юго-восточный, потом еще какой-нибудь. Вот давление и скачет. Утром было сто пятьдесят на восемьдесят, вечером – сто восемьдесят на девяносто. Как бы скорую не пришлось вызывать, – оптимистично завершила свое спонтанное выступление она.
   Друзья переглянулись, и Егор невнятно пробормотал:
   – Держись, ба, ты у нас этот… оплот.
   На лице у бабули появилось загадочное выражение, которое появлялось, когда она или не хотела слышать, или не понимала, о чем речь.
   С этим загадочным выражением на лице бабуля направилась к святая святых – шкафу, в котором хранила самое дорогое: зачехленный стетоскоп и шкатулку для рукоделия. Шкатулка, вопреки ожиданиям, являлась филиалом круглосуточной аптеки.
   С аппаратом в одной руке, с аптечкой в другой, Яга проковыляла к столу, устроилась на одном из стульев и вся сосредоточилась на стетоскопе.
   – Покурим? – предложил Вячеслав, с некоторым сожалением поглядывая на полную рюмку.
   Мужики поднялись, заняв сразу все пространство, и вымелись на балкон.
   Привороженная содержимым аптечки, Яга и через десять минут все еще торчала за столом.
   Наконец под отчаянными взглядами друзей старушка покинула кухню, и рюмки сомкнулись.
   – За нас.
   – За нас. – Краткость тоста объяснялась его зрелостью.
   После первой закусили в полном молчании – слишком много всего было на душе, чтобы сразу выбрать тему для разговора.
   Неожиданно Егора повело с двух глотков и потянуло на откровенность.
   – Слушай, Слав, – пугаясь того, что хочет сказать, начал он, – меня мысли о вечном посещать стали. Даже купил Таське еще брюликов: если со мной что случится, хоть первое время не будет бедствовать.
   На лице Вячеслава отразилась целая гамма чувств. Победило удивление.
   – Откуда такие мрачные мысли?
   – Как тебе сказать? Перелеты, поездки – все в жизни бывает. Она же совершенно неприспособленная. Пропадет без меня.
   Над столом воцарилось молчание.
   Признание повергло Славку в недоумение: он категорически не был согласен с утверждением, что Таська неприспособленная. Неприспособленная – это вообще не о Таське. Таська как раз редкая приспособленка. Или это только со стороны видно?
   Кроме того, Вячеслав пытался лихорадочно сообразить, как себя вести при новом, незнакомом Егоре.
   – Я слышал, – совершенно не в тему отозвался Славик, – что если родители благословили сына иконой Чудотворца, то он будет главой семьи. Признайся, тебя благословляли Чудотворцем?
   После того как у Морозана обнаружили сахарный диабет, он перестал себе отказывать: не только стал впадать в запои, но еще ударился в религию.
   Сбитый с толку, Егор растерянно посмотрел на гостя.
   – А фиг его знает, – далекий от православия и веры в целом, Егор как-то вяло усмехнулся, – интересно, а если женщину благословить Чудотворцем?
   – Тогда она будет как Ленка у меня.
   «Как Ленка – это, конечно, перебор», – быстро подумал Егор, Тасе хватило бы и десятой доли Ленкиной экспрессии.
   – Да-а? – заинтригованно протянул он. – А что, Ленку благословляли какой-то иконой?
   – Ну, это я так, к слову. Но ты сам видишь: Ленка – не баба, а конь в юбке. Вот ты можешь представить, чтобы Таисия взяла швабру и расхреначила лобовое стекло в твоей машине?
   – Только в порядке бреда, – подумав, согласился Егор, – хотя, Слав, я не знаю, что лучше, а что хуже. Мне иногда хочется, чтобы Таська хоть что-нибудь предприняла. Нельзя же до конца дней такой мямлей оставаться.
   Теперь молчание стало прямо-таки драматичным.
   – А давай съездим в Бари, – вышел с внезапным предложением Вячеслав, – поклонимся мощам Николая Угодника.
   – Зачем это?
   Захваченный идеей, Слава отодвинул тарелку и устроил локти на столе.
   – Слушай, как это я раньше не додумался? Нам с тобой обязательно нужно съездить и поклониться мощам Чудотворца. Можешь не верить, но все получают просимое у святого Николая. Все, без исключения. Ты попросишь Николая за Таську, а я за себя. – Он постучал пальцем по бутылке. – Скажу тебе по большому секрету: если мне Угодник не поможет, мне уже никто и ничто не поможет.
   Славик говорил с такой искренней верой в глазах, с такой силой убеждения, что Егор на мгновение поддался:
   – Бари – это где?
   Отдающая религиозным фанатизмом, идея съездить к Чудотворцу приобрела в его глазах совсем другое звучание. Ради того, чтобы Таська без него не пропала, Егор, пожалуй, поклонился бы каким угодно мощам.
   – Это побережье Италии.
   – Зачем так далеко переться? – уставился на своего гуру Егор, – мало в Москве церквей Николая Чудотворца?
   – Э-э, – досадливо поморщился «гуру», – ничего ты не понимаешь. Там мощи. Они мироточат. И святыни, которым несколько веков. Они намолены. К ним прикоснешься – и желание исполнилось.
   – Намолены? – удивился странному слову Егор.
   В этот момент он увидел их с Морозаном со стороны.
   Ночь. Двое здоровых мужиков, обиженных на своих баб (женщин, конечно, женщин), сидят за рюмашкой и фиг знает о чем базарят. Было в этом что-то странное.
   В бесконечной звездной ночи, в которой они волею случая оказались вдвоем, в этом бредовом разговоре, в том, что они рассиропились и устроили душевный стриптиз, – во всем была какая-то ненормальность, какое-то помешательство.
   Не говоря о том, что лететь специально в Италию за какой-то мифической благодатью – полный идиотизм. Совсем другое дело – как бы невзначай, как бы мимоходом оказаться перед какой-нибудь мироточивой, намоленной, или как там у них это называется, иконой. Совместить приятное с полезным – почему нет?
   В этом году Егор планировал Турцию, и отступать от планов было не в его привычках. Мысль об этом придала уверенности.
   К Егору вернулся его всегдашний скептицизм, он совершенно пришел в себя и разлил еще по одной.
   – А в Турции, случайно, нет каких-нибудь мощей?
   – В Турции? – Славик так изумился, что не донес рюмку до рта.
   – Да. Я хотел свозить Таську в Турцию в этом году. Так что поищи мощи в Турции.
   Славка помрачнел и насупился:
   – Откуда в Турции быть мощам? Хотя, – озарило его, – я как-то смотрел передачу о святых по ТВ3, там что-то было про Турцию. Да! Точно. Вроде бы там родился Чудотворец. Вроде турки сперли мощи святого, а потом у турок мощи выкрали итальянцы – короче, мутная история. Но в передаче показали храм Святого Николая в горах. Раз есть храм, то наверняка есть и святыни. Можно рвануть и туда, – не очень уверенно закончил Славик и хотел уже опрокинуть стопарик, но Егор остановил друга:
   – Подожди.
   Канули в Лету времена, когда он рисковал последним. Теперь Егор был очень чувствителен к своему статусу и не любил попадать впросак.
   – Надо узнать все точно, поискать в Интернете, позвонить в туристические агентства. Короче, собрать информацию.
   – Точно-точно! – загорелся Славик, – я наведу справки и доложу оперативную обстановку.
   За это они и выпили.

* * *

   Тезис о том, что сила женщины в ее слабости, Ленка считала шовинистическим. Как это сила может быть в слабости? Одно из двух.
   Либо ты слабый, либо ты сильный. Если слабый, тобой все помыкают. Если сильный, помыкаешь ты.
   Она, Елена Федосеева, сильная. Егор Бинч тоже сильный, вот и подмял под себя Таисию. Раздавил. Елена бы тоже раздавила Славку, если бы захотела. Просто цель считала недостойной.
   А так – воля у нее несгибаемая.
   Благодаря своей несгибаемой воле в начале девяностых она получила серебро на первенстве России по лыжному спорту среди юниоров, благодаря характеру не потерялась, когда Федерация лыжных гонок развалилась и надежное, стабильное будущее сделало ручкой.
   Собрала волю в кулак, окончила торговый техникум и до последнего тащила маму-инвалида и брата-наркомана.
   Сначала брата, а потом и маму Лена похоронила незадолго до встречи с Морозаном, так что на данный момент жизни Славка был ее семьей, ее самым родным человеком – это Ленка обнаружила неожиданно и страшно удивилась, когда поняла, что привязалась к этому сучьему потроху, к пьяни гидролизной, к этому слюнтяю и размазне.
   Единственное, что было у них общего, – любовь к лыжам. Благо на Сахалине с этим никаких проблем.
   Логично, что единственным местом, где они переставали собачиться и заключали перемирие, была лыжня – хоть не снимай лыжи, так и ходи по квартире.
   Превращать жизнь в лыжню, при всей ее любви к лыжному спорту, Ленка не желала. Ну, в конце концов, в природе не всегда зима, случается и лето.
   Бывают ведь и женские недомогания там, и разные обстоятельства… Например, малогабаритная квартира. Или, может, она когда-нибудь (невероятно, но вдруг) решится родить кого-то этому недотепе Морозану. Когда он пошлет на фиг свою Москву и переедет на Сахалин. Или когда она решится переехать к нему в Москву – что вряд ли.
   А пока слишком все зыбко.
   Морозан практически живет на два дома. Каждый рыболовецкий сезон они по очереди с Егором торчат на Сахалине, где они со Славкой, кстати сказать, и познакомились.
   Полгода на Сахалине – полгода в Москве.
   Заканчивается у Морозана сезон – Ленка прилетает за товаром в Москву. Так и мечутся оба между Дальним Востоком и столицей.
   Одни разговоры по телефону чего стоят.
   – Нужна тебе эта лавка в твоем Задрыщенске? – орал Славка.
   – Не в Задрыщенске, а в Корсакове, – надменно возражала Ленка, – а тебе? Нужна тебе эта помойка – Москва?
   Каждый раз намечали дату, когда сядут, все взвесят, обсудят и решат. Дата проходила, решения не было. Несмотря на всю силу воли, несгибаемую и железобетонную, Ленка панически, до кишечной колики, до тошноты, до ломоты в висках боялась потерь. А Славка был прогнозируемой потерей: сахарный диабет.
 
   Воткнутый в держатель телефон разрывался, но Егор звонки сбрасывал – новый бухгалтер Алексей Цупров, на редкость прилипчивый малый, доставал идиотским вопросом:
   – Егор Александрович, когда вы приедете?
   Ему, видите ли, приспичило оплатить налоги в первой половине дня. Чем вторая половина дня не устраивает бухгалтера, Егор не понимал и злился.
   – Когда закончу, тогда и приеду, – буркнул он в трубку и нажал отбой.
   В пять утра они с Морозаном разъехались по делам: Егор укатил выручать застрявший на станции Москва-Товарная-Павелецкая контейнер с морепродуктами из Ванино, а Славик отправился на базу – отгружать продукцию клиентам.
   Закончить быстро не получилось.
   Бумаги были лучше, чем настоящие, но в договоре и в счете-фактуре мелькало два разных наименования, и инспектор Россельхознадзора («Россельхознавоза», как прозвали ведомство предприниматели и рыбаки) Дмитрий Васильевич – приятный мужчинка средних лет, по виду добряк и балагур – чуть не час выклевывал Егору печень. Лишенное фискальных полномочий, ведомство тихо цвело пышным цветом на злоупотреблениях в икорном бизнесе.
   Видно было, что этот малый с ясными, чистыми, как у младенца, глазами считал предпринимателя перспективным на предмет взятки и просто не мог с ним расстаться.
   «Вымогатель хренов, – злился Егор. Скулы свело, улыбка уже превратилась в оскал. – Нюх у прохвоста – как у таксы».
   Очень не хотелось пользоваться «телефонным правом», но, если этот иезуит не отстанет, он просто вынужден будет позвонить своей «крыше».
   Егор достал из пачки последнюю сигарету и прилепил к спекшимся губам (пачку распечатал утром, во дворе дома, когда разъезжался с Морозаном). Во рту уже было горько от никотина.
   А Дмитрий Васильевич мучился сомнениями.
   Уличить предпринимателя в мошенничестве ему было не по силам, с одной стороны, с другой стороны, он рассчитывал раскрутить жертву на взятку. Взятка была предпочтительней: Василич мечтал пересесть с «форда» на что-то более приличествующее его должности. Пока что жертва выскальзывала, прикидывалась валенком.
   Поклонник Пикуля, Дмитрий Васильевич поглядывал на предпринимателя с нежной грустью: «Баязет, блин, из себя корчит. У нас и не такие выбрасывали белые флаги».
   Предприниматель Егор Александрович Бинч был действительно перспективным предпринимателем, настолько перспективным, что мелким чинушам взятки не давал – мордой не вышли.
   – Дмитрий Василич, ну хлопни штамп уже, – с нервным смешком попросил Егор, когда вышло всякое разумное время на аудиенцию.
   – Не могу, Егор Александрович. Не-мо-гу. – Такса скуксилась, изображая глубокую непритворную скорбь.
   – Почему? Все же в порядке.
   – Да ничего не в порядке, – сердечно воскликнул Дмитрий Васильевич, – ты сам все знаешь.
   – Что я знаю?
   – Как бы контейнер не пришлось вскрывать. У тебя в инвойсе икра от ООО «Берег», а договор с ООО «Берег» и ООО «Наутилус». Контрабас гонишь.
   – Такими объемами? Шутишь? – играя по правилам, оскорбился Егор Александрович.
   Разговор зашел в тупик.
   «Если сейчас он не поставит штамп, я окажусь в полной заднице», – уныло подумал Егор, и небеса в этот момент явили божескую милость.
   Где-то в глубинах форменного зеленого кителя зазвонил мобильный телефон, и, едва взглянув на высветившийся номер, чинуша подобрался:
   – Да, Константин Иванович. Да, – последовал короткий взгляд в сторону Бинча, – да. Да. Понял. Есть.
   Сразу после разговора благообразная физиономия подернулась обидой.
   – Что ж ты, Егор Александрович, молчишь? О тебе такие люди беспокоятся, а ты молчишь.
   – А ты что, первый день на службе? – Егор не собирался распространяться на эту тему. Он вообще предпочитал меньше говорить в чужих кабинетах.

* * *

   Первую половину дня Славик разжигал в себе обиду и жажду мести, упустив из виду, что еще ночью строил планы, как с помощью святых угодников окоротить Ленку.
   «Попытка создать семью провалилась, – с угрюмым видом убеждал себя Морозан, – примирение невозможно».
   Если он помирится с Ленкой, то она окончательно распоясается.
   «Это ей с рук не сойдет. Совсем свихнулась, дура. «Жигули» я так не оставлю, – растравлял себя Славка. – «Жигули» – это ни в какие ворота. Такое не прощается».
   Растравлял себя Славка искусственно. Внешняя суровость воина на поверку оказывалась напускной – сердце у воина было мягким, по этой причине у них с Ленкой всегда первым мирился он.
   Задавал себе вопрос: кому я нужен, инвалид? Жить осталось три пятницы, а я кочевряжусь. И мирился.
   Всегда мирился, а сейчас не станет.
   Сейчас пришло время сломать несправедливую, непонятно кем и когда заведенную традицию.
   К обеду Вячеслав Морозан почувствовал, что накопил достаточно желчи и презрения, чтобы покончить со своей слабостью раз и навсегда и указать Ленке ее место.
   В качестве меры унижения даже составил список литературы, которую ей нужно прочитать; список пьес, которые нужно посмотреть; музеев, которые нужно посетить, и так далее. А то это дитя природы даже в Третьяковку не удосужилось сходить, а гонору-то, а гонору… Махровая провинция, разговаривать бы научилась, а то «ложит», «звонит» пересыпают речь, и это еще далеко не все перлы.
   В этом месте Славка хмыкнул, поняв, что примеряет на себя роль великого просветителя. Он, конечно, может воображать себя хоть Вольтером, хоть Монтескье и Жан-Жаком Руссо в одном лице, только Ленке фиолетово.
   Она сама себе просветитель и с тем же успехом может составить длинный список, куда следует отправиться ему, Вячеславу Морозану.
   От него требуется только одно: выдержать характер.
   «Короче, – сказал себе Морозан, – мужик ты или где? Пора решать».
   Но Ленка и тут его переиграла.
   Позвонила первая (случай беспрецедентный в их практике), застала врасплох, смяла оборону противника и предложила ничью:
   – Ладно, Вячик, сознаю: погорячилась. Прости. Давай поедем за телевизором вечером?
   Как православный христианин, Славка уже готов был согласиться, но бес попутал.
   – Думаешь, ты так легко отделаешься?
   – Ну, хорошо, – медленно произнесла на другом конце мегаполиса Ленка, – я оплачу лобовое стекло в твоем драндулете.
   – Я и сам в состоянии оплатить, – оскорбился Славик – слаб человек.
   Ленка помолчала, потом бодро произнесла:
   – Тебе уже давно пора поменять тачку.
   – А-а, – сообразил Славик, – так это ты так поспособствовала?
   – Ладно, если ты такой нищий, так и быть, куплю тебе машину. Через месяц.
   Славка на мгновение потерял дар речи. Идея была просто захватывающей, жаль, что авторство принадлежало не ему.
   – Не пойдет, – как только обрел голос, тут же стал торговаться он, – как ты себе это представляешь: я целый месяц буду без колес?
   – Ну, как-нибудь, – предложила не самый лучший выход Ленка, – я же без телика осталась, и ничего.
   – Нашла что сравнить. Мне машина нужна для работы, а тебе телик – для развлекухи.
   Это была жалкая попытка сохранить воинственный настрой.
   От Ленкиного низкого голоса, от полуулыбки на сочных губах, которые так и видел Славик, обида таяла, как пломбир под солнцем, стремительно и безнадежно. Нужно признать, Ленка была великой мастерицей дурить голову. Или все дело в нем самом?
   Ну почему он такой конформист?
   – Заменишь лобовое и на старой поездишь, – уперлась Ленка, и Славик мгновенно испытал раскаяние.
   Ну чего он на самом деле? Пусть это будет самой большой неприятностью в его жизни – разбитое лобовое стекло.
   – Лен, а давай в кино сходим? – вдруг предложил он, и Ленка рассмеялась:
   – Давай. Чур я выбираю фильм.
   Славка обожал, когда Ленка смеялась, и совершенно размякал. Ну вот, опять она на коне, обреченно подумал он, опять она из него веревки вьет.
   Словно подслушав его мысли, Ленка в очередной раз обезоружила противника:
   – Ладно, фильм выбирает наиболее пострадавшая сторона, то есть ты. Только учти, – добавила она, когда Славка уже решил, что все-таки Ленка умеет быть великодушной, – фантастику твою я смотреть не стану.
 
   При всей своей меланхоличности Таисия обожала жаловаться Светке и Наташке на жизнь и мужа, не гнушалась и легким поклепом (очевидно, так обнаруживал себя скрытый темперамент).
   Жалобы сводились к тому, что у Егора бизнес идет не очень хорошо, что деньги он выдает каждый день и строго на питание, что у нее все еще нет шубы, а пора бы – тридцать пять стукнуло. Да и брюлики могли бы быть поувесистей.
   Скорее всего, это не были жалобы в привычном смысле – это было кокетство, способ выказать различие между нею и подругами: у меня есть муж, а у вас, дорогие Света и Наташа, – нет. Пусть даже с проблемами в бизнесе, пусть даже с возможным леваком, пусть с носками и трусами, зато свой собственный мужик. Есть с кем выйти в люди и к морю съездить.
   Подруги нытье Таисии понимали как-то превратно и кидались врассыпную, стоило Егору переступить порог дома и застать их в гостях. Неестественные улыбки и поспешные сборы приводили его в бешенство.
   – Чего они от меня как от чумного шарахаются? – недоумевал он. – Или я как-то отличаюсь от остальных людей?
   Таська помалкивала и смотрела на мужа, как чихуахуа Барончик, склоняя голову то влево, то вправо. Она привыкла и не замечала, насколько мрачное выражение лица бывает у Егора.
   Низкие надбровные дуги и глубоко посаженные глаза, плотно сжатый рот и выражение скуки на физиономии, а также манера поворачиваться всем корпусом – тут и не такие стойкие предпочтут ретироваться.
   – Егорушка, – уверяла мужа Таисия, – просто Светка с Наташкой очень деликатные. Понимают, что ты устаешь на работе, дома бываешь мало, приходишь, чтобы отдохнуть, – вот они и торопятся уйти.
   Как только Егор улетал на Сахалин, Таисия превращалась в освобожденную восточную женщину, сбрасывала паранджу и в срочном порядке обзванивала подруг.
   – Девочки, вы не представляете, как я устала! – закатывая перед зеркалом глаза, вещала она в трубку. – Эти вечные ужины, стирки, глажки. Ужас!
   Мягко говоря, заслуги жены и матери были сильно преувеличены, но воспринимались как сигнал общего сбора.
   В борьбе с подругами у Егора был верный союзник – Яга.
   В отсутствие внука она считала себя его правопреемницей и требовала от Таськи отчета.
   – Ты куда собралась? – Чтобы лучше слышать, бабуля имела манеру оттопыривать ладонью ушную раковину.
   Таська не была воспитанницей Института благородных девиц, но от этого жеста ее передергивало и хотелось сделать какую-нибудь пакость, хотя бы соврать, что она и практиковала.