Молодец, Лена! Не зря она держала меня за хуй! Не зря я кончал. Не зря выходил на поклоны слон.
Это было сильнее Маркеса, Гессе и Набокова. Это было даже сильнее Пикуля и Юлиана Семенова. Потому что "Вишневый сад" поставить уже невозможно. И только одна Лена знала, как его можно поставить. Как "Вишневый ад".
У Лены был и другой концепт. Даже более актуальный, чем предыдущий. Но тот же "Вишневый ад". Наше время. Война в Афганистане. Маленький военно-полевой госпиталь в окрестностях Кандагара. Завтра - годовщина смерти Чехова. И весь госпиталь решает сделать сам себе маленький подарок естественно, "Вишневый сад". Декорации - больничная стенка, больничная койка, унитаз, кровь, гной, по полу разная зараза ползает, блевотина, фекалии, моча, рваные бинты, использованная туалетная бумага, чья-то раненая жопа, молоденький солдатик Федя, сквозь больничное окно смотрит скупая афганская луна. Афганистан - все-таки не Сибирь, там луна быть обязана. Все мужские роли играют раненые солдаты - те, кто еще в состоянии шевелить рукой или ногой. Или хотя бы говорить. Все женские роли - конечно, медсестры. В роли старика Фирса - молоденький солдатик Федя. Звучат советские и зарубежные песни. Есть и хореографический номер: контуженый товарищ Феди пытается встать и как следует отпиздить молоденького солдатика Федю за то, что он молоденький, солдатик и Федя, но встать не может. Контузия не дает. И тогда молоденький солдатик Федя пиздит себя сам - чтобы не мучить контуженого товарища. На финальных репликах пьесы в госпиталь врываются душманы и всех убивают. Свою последнюю фразу в роли Фирса Федя произносит уже мертвый. У Чехова он сначала произносит, а потом уже умирает, а у Лены наоборот. Душманы вытирают ноги о медсестру, ссут на контуженого товарища Феди, так и не успевшего как следует отпиздить Федю, и насилуют мертвого Федю. Сквозь больничное окошко светит скупая афганская луна. Звучит веселая музыка - ведь жизнь все равно несмотря ни на что продолжается! Суть постановки - показать советской власти, что высокая духовность Чехова может жить, и очень хорошо жить, даже в скотских условиях афганской войны.
Я чуть не заплакал. Так было жалко луну и Федю. Что-то Феде в "Вишневом аде" доставалось больше всех. Но Лена запретила мне жалеть Федю. Так Феде и надо! В обоих концептах.
Лена - ты не только ангел! Ты - гений! Ты - гениальный ангел! Ты смогла схватить за хвост русский советский контекст. Ты почти свернула ему шею. Он только чудом уцелел. Ты вдохнула новую жизнь в засохшие деревья "Вишневого сада". Они не расцвели. Но ты в этом не виновата. В этом виноват только контекст.
Ночью приснился Федя. У Феди в глазах был довольно традиционный недоуменный русский вопрос - за что? За то. За то, Феденька, за то. Вероятно, есть за что. Лена знает - за что. Лена - ангел! А с ангелами не спорят. Лучше скажи спасибо, что и в Сибири, и в Афганистане тебя насилуют уже мертвым! Живому тебе, Федя, было бы хуже. Больнее.
И потом, Федя, "за что?" - это вопрос несолидный. Плохой вопрос. Глупый. Неправильно поставленный. На него невозможно ответить. Ты, Федя, все же не русская литература, чтобы без конца задавать только глупые вопросы.
Надо точнее задавать вопросы. На них также будет невозможно ответить. Но все равно - их надо задавать точнее.
Мы были не только в цирке. Мы еще ходили в кино. Тогда, при советской власти, русские люди много ходили в кино. Мы смотрели "Сталкер" Тарковского. Я уже видел "Сталкера"; и Лена уже видела "Сталкера"; "Сталкера" уже видели все. Но без "Сталкера" уже было невозможно жить - и мы снова пошли на "Сталкера". Тем более все мы тогда были сталкерами. Я был сталкер. Лена была сталкер. Слон из цирка был сталкер. Молоденький солдатик Федя был сталкер. Дедушка Крылов тоже был в некотором роде сталкер. Все мы шли в свою зону, в которой нужно было поставить "Вишневый ад". Поэтому "Сталкер" был не просто фильм - "Сталкер" был почти групповой портрет. "Сталкер" был еще и последним значительным фильмом советского кино. Мы тогда этого не знали. Я догадывался, но боялся сказать. Эпоха большого стиля в советском кино закончилась. Закончилась эпоха хорошего кино. Закончилась, закончилась. Казалось, она будет продолжаться вечно. А она, сука, закончилась! Но мы-то этого не знали! Теперь я понимаю, что "Сталкер" - очень плохой фильм. "Сталкер" - хороший фильм, но именно поэтому он и хуже, чем плохой фильм. В мире больше не должно быть хорошего кино. В мире должно быть только плохое кино: "Санта-Барбара", "Просто Мария", фильмы категории "Б" для стран Восточной Европы. "Сталкер" и другие хорошие фильмы опасны. Хорошее кино много обещает. Например, оно обещает изменить жизнь, но после него жизнь остается точно такой же, как и до него. И после плохого кино жизнь остается точно такой же. Но плохое кино ничего и не обещает.
Если бы сейчас, Лена, падали с обрыва "Сталкер" и фильм категории "Б", то я бы, Лена, подхватил фильм категории "Б", а "Сталкера" подхватывать бы не стал. Пусть лежит. Но тогда, когда мы с Леной смотрели "Сталкера", я бы, конечно, подхватил "Сталкера". А если бы не успел подхватить, то бросился бы за ним вслед с обрыва и подхватил бы уже в полете.
Во время сеанса Лена снова положила мне руку на хуй. Но не сжимала, а просто водила вверх-вниз. На "Сталкере" сжимать было нельзя - не цирк. Вокруг сидели взрослые люди - но и они, как дети в цирке, на нас не смотрели. Они смотрели фильм. Лучше бы Лена в цирке водила, а на "Сталкере" сжимала. Но она все сделала наоборот. Русские женщины вечно все путают и так же вечно все делают наоборот.
Хотя Лена не просто так водила. Она не только ласкала; она меня успокаивала. Молодой бескомпромиссный духовный хуй не может воспринимать культуру отстраненно. Для него встреча с культурой - всегда половой акт. Он может воспринимать культуру только с энтузиазмом, только с эрекцией. Или не воспринимать ее совсем. Если культура действительно хороша, то она должна вызывать у молодого бескомпромиссного хуя эрекцию. А "Сталкер" был хорошим фильмом; поэтому и возбуждал. Поэтому на "Сталкере" меня надо было успокаивать. А в цирке меня успокаивать было не надо. В цирке я скучал. В цирке молодого, бескомпромиссного, требующего немедленного результата вот прямо здесь и вот прямо сейчас хуя надо было возбудить. В цирке секса не было. В "Сталкере" секс был. Был и ум; это - Лена, которая сидела рядом. На "Сталкере", если бы не Лена, я был бы фабрикой по производству духовной спермы. Я бы мог залить весь кинотеатр! Сейчас бы я вопрос об эрекции в цирке или на "Сталкере" решил в пользу цирка. Или не решал бы его вообще. Но тогда я его решил, конечно, в пользу "Сталкера". В пользу духовной эрекции на "Сталкере" и всей остальной в цирке.
Лена на "Сталкере" плакала. Водила меня по хую и плакала. Она была влюблена в Кайдановского, сыгравшего в "Сталкере" главную роль. Она хотела предложить ему в "Вишневом аде" Федю. Я ревновал Лену к Кайдановскому и отговорил ее. Роль Феди досталась мне. Но я не хотел играть Федю. Я уже не чувствовал себя актером. Но ради Лены я был готов сыграть Федю. Но я совершенно не понимал Федю. Ну, Федя. Ну, допустим, интересный типаж очередная невинная жертва русской литературы. Но играть-то там что?
Федю можно было сыграть только глазами. Чтобы в глазах стоял вопрос "за что?". Но в моих глазах уже не было места вопросу "за что?".
Тогда нельзя было поднимать руку на "Сталкера". У "Сталкера" была мощная крыша - духовность. Самые главные русские боги берегли "Сталкера". Веером для "Сталкера" были крылья самых лучших русских ангелов. В "Сталкере" открывались самые прочные русские замки. На "Сталкере" пеклись самые вкусные русские блины. Все самое-самое: самое чистое, самое обжигающее, самое испепеляющее, самое обнадеживающее стояло за "Сталкером". На "Сталкера" наезжать тогда было нельзя. И сейчас тоже нельзя. Но сейчас мне уже все равно. Сейчас, из пика ситуации провала почти конца девяностых, разницы между можно и нельзя больше нет. Все уже можно и нельзя одновременно.
Сейчас у кино другая крыша - политкорректность. Крыша политкорректности все же лучше, чем крыша духовности. Крыша духовности в итоге раздавила кино; осталась только одна крыша. Крыша тоже развалилась. А крыша политкорректности оставляет все же больше простора для кино, чем крыша духовности. Но русского кино это не касается. Русского кино не касается уже больше ничего. Русское кино ушло из-под крыши духовности, но так и не смогло найти себе крышу политкорректности.
Героем нового "Сталкера" мог бы стать хитрый гомосексуалист. Или простодушный еврей. Или буддийски настроенный к жизни поросенок. Или еще что-нибудь такое политкорректное. Но не станет; нового "Сталкера" потому что никогда уже больше не будет!
После "Сталкера" мы пошли в гости. При советской власти у русских людей было принято, особенно после сильных культурных потрясений, ходить в гости. По дороге мы почти не целовались. В гостях Лена разговаривала с хозяевами дома, а я смотрел в другой комнате футбол. Я терпеть не могу спорта. И футбол не люблю. Но иногда я люблю смотреть футбол. Иногда имеет смысл смотреть футбол. Футбол иногда помогает в оформлении шкалы ценностей. И кроссворды люблю решать! И селедку люблю с луком. Без лука тоже люблю, но с луком люблю больше. И вареную картошку люблю - с водкой, селедкой и луком. В простых удовольствиях есть вполне конкретная энергетика, которой нет в удовольствиях сложных.
Когда Лена вошла в комнату, где я смотрел футбол, она оцепенела. А потом едва не устроила мне скандал. Действительно, как же можно после "Сталкера" смотреть футбол?! После "Сталкера" надо думать, думать, думать и думать. Думать о "Вишневом аде". А футбол после "Сталкера" смотреть нельзя. Футбол после "Сталкера" могут смотреть только идиоты. И обыватели. И проклятые коммунисты. Все те, кому скучна или просто не по зубам духовность "Сталкера" и кого тянет на разрешенные советской властью простые удовольствия. "Ты бы еще кроссворд решал", - Лена уже была готова к скандалу.
Мне стало стыдно. Я же не конформист! Я же все-таки будущий актер-маяк! Я же как-никак молодой бескомпромиссный непредсказуемый хуй! И я перестал смотреть футбол.
Сейчас я бы уже не стал смотреть после "Сталкера" футбол. Прежде всего потому, что сейчас бы я не стал смотреть "Сталкера". Сейчас для футбола уже просто бы уже не было причины. А у меня не было бы повода для стыда.
Я не люблю интеллигенции. Интеллигенция меня тоже не любит. Но если еще есть люди, которые любят интеллигенцию, мне проще полюбить этих людей, чем интеллигенцию. А если есть люди, которые любят меня, то интеллигенция в состоянии полюбить этих людей. А потом интеллигенция сможет через этих людей полюбить меня. Так всем будет проще. В тот вечер в доме, где мы с Леной оказались, было много интеллигенции. Лена заворожила ее "Вишневым адом", а мне так и не дала досмотреть футбол.
Лена волновалась. Она снова и снова пересказывала концепты "Вишневого ада". Ее внимательно слушали. Я высказывал свои соображения насчет Феди. Федю можно было сыграть с гитарой; ведь Федя - в душе поэт! Федю можно было сыграть и без гитары. Федю можно было сыграть даже и без слов - только телом и глазами. Федю можно было и совсем не играть. Только я пока не решался сказать об этом Лене. А интеллигенции тем более не решался сказать. Для них это было бы ударом. Мне приходилось беречь и интеллигенцию, и Лену.
Тогда интеллигенция любила театр и, естественно, любила Чехова. А больше всего любила "Вишневый сад". И с нетерпением ждала метаморфозы "Вишневого сада" в "Вишневый ад". Потому что, хотя у Чехова был сад, но вокруг-то был недвусмысленный ад. Вокруг была советская власть. И этот ад куда-то надо было девать. А куда? Только в сад. Сад мог бы вполне поглотить ад. А затем, поглотив, перевоспитать его в рай. Или хотя бы нейтрализовать.
Понимаешь, Лена, тогда я боялся тебе об этом сказать. И сейчас боюсь. Но все-таки скажу. Твой, Лена, "Вишневый ад" - такое же говно, как и не твой "Вишневый сад". Оба они говно. А "Вишневый ад" даже большее говно, чем "Вишневый сад". "Вишневый сад" все же чистый секс и чистое говно. А "Вишневый ад" - грязный секс и понос. В "Вишневом аде" ниже уровень качества говна. Но тогда я был так же заворожен "Вишневым адом", как и другие.
Лена увлеклась. Она без конца варьировала декорации и музыку к спектаклю. Меня попросили прочитать монолог Феди. Я отказался. Лена украдкой погладила мне хуй. Вдруг кто-то вздохнул. Все думали, что это вздохнул я, отказываясь читать монолог Феди. Но я не вздыхал - я в этот момент был занят. Я отказывался читать монолог Феди; мне некогда было даже вздохнуть. Это вздохнул хуй. Русский хуй обиделся и вздохнул. И правильно сделал, что вздохнул! Лена его обидела. Русский хуй только с виду грубый медведь. Но в быту он - нежная душа. Его легко обидеть. Вот Лена его и обидела! Лена его слишком быстро погладила. И даже не услышала его вздоха. Лена была погружена в "Вишневый ад". Ей нравилось, как ее слушают и кто ее слушает.
Мы были в интересном месте. Возможно, это была мастерская. А может быть, квартира. Квартира как квартира. Я многого не помню. А многого не хочу помнить! Не хуя помнить всякую хуйню! Но многое вот именно что искренне не могу вспомнить. Как Лена гладила хуй - помню. Как хуй вздохнул - тоже помню. А где это было конкретно - не помню. Но помню, что место было интересное. И люди вокруг тоже.
Это была не просто интеллигенция, завороженная "Вишневым адом". Это была интеллигенция, специально предназначенная для того, чтобы оценить "Вишневый ад". Это была элита. Богема. Сливки. Пенка. Я не знаю, элита я с богемой или нет. Возможно, нет. Возможно, именно элита с богемой. Может быть, я всегда был только элитарной богемой; или богемной элитой. Я никогда об этом не задумывался. А надо бы! Но с этими людьми я чувствовал себя плохо. Все они были абсолютные, законченные козлы. Это были лучшие люди своего времени. Именно поэтому они были абсолютные, законченные козлы.
Им не нравилось, когда Лена невзначай брала меня за хуй. Им нравился только "Вишневый ад".
Это были писатели. Журналисты. Артисты. Режиссеры. Художники. Были люди, близкие к церкви. Были просто хорошие духовные русские люди. Была просто всякая разная богемная мразь. Все они были связаны с КГБ. Или не были связаны с КГБ. КГБ к этому времени уже перестал быть силой; КГБ превратился просто в символ.
Вдохновленная Лена придумала с ходу и третий вариант "Вишневого ада". Средней величины хлев где-то на юге. Завтра - годовщина знакомства Антона Павловича Чехова с Ольгой Леонардовной Книппер. Животные решают сделать сами себе маленький подарок: естественно, поставить "Вишневый сад". От людей такого подарка им хуй дождаться. Животных много - тут и коровы, и овцы, и козлы. И свиньи. Декорация - стенка хлева с забытой пастухом недопитой бутылкой водки и газетой "Известия" с интересной статьей. Много вишен. На юге в этот год - неурожай. Ничего, кроме вишен, не родилось. Поэтому все животные, даже коровы, едят только вишни. Воды нет. Засуха, еб твою мать! Поэтому все животные, даже коровы, пьют исключительно вишневый сок. В углу барахтается молоденький козлик Федя, любимец всего хлева. Очень перспективный молодой козлик. Один из самых перспективных козликов района. На него возлагают большие надежды. Музыкальное сопровождение - Бах, Вивальди, Чайковский, кантри, шотландский национальный инструмент волынка, а также много другой хорошей музыки. Роль Раневской взяла дойная корова Зойка. Козлик Федя хотел сыграть Гаева или Лопахина - но роль Гаева взял породистый хряк Кузя, а Лопахина - безумный боров Никитич. А козлик Федя так надеялся, так мучительно долго репетировал и Гаева, и Лопахина! Но разве пойдешь против Кузи и Никитича? В том-то и дело, что не пойдешь. Феде кинули самую завалящую роль Фирса. Есть и хореографические номера - дойная корова Зойка пытается завалить навозом козлика Федю, породистый хряк Кузя хочет сесть козлику Феде на голову, а безумный боров Никитич собирается Федю отъебать. Но Федя - прыткий увертливый козлик! А не беспомощный хуй импотента. Поэтому молоденький козлик Федя удачно избегает и первого, и второго, и третьего. В финале пьесы в хлев врываются за недопитой пастухом бутылкой водки пьяные ветеринары и всех убивают. Федя все-таки успевает произнести свои последние реплики, но мертвым. Пьяные ветеринары, допивая водку, делают с телом бывшего прыткого козлика Феди то, что не успели сделать с ним при жизни Зойка, Кузя и Никитич. Пьяные ветеринары садятся Феде на голову, ебут и заваливают навозом. Звучит Бах. Или какая-нибудь другая хорошая музыка вроде Баха. Но лучше Бах. Пьеса показывает советской власти, как изощренная духовность Чехова может жить даже в хлеву. В хлеву ей живется так же хорошо, как и не в хлеву.
Когда Лена закончила, кто-то опять вздохнул. В каноническом "Вишневом саде" тоже кто-то все время вздыхал. Может быть, сам вишневый сад. Он понимал: его скоро выебут. Вот и вздыхал. Или вздыхал секс, который в "Вишневом саде" на втором плане. Секс вздыхал потому, что его не пускают на первый план. Также секс вздыхал из-за отсутствия в пьесе ума. Лена, слава Богу, в своих "Вишневых адах" не использовала парадигму вздоха. Там и так всего хватает. А после того, как Лена закончила, вздохнули двое. Вздохнул Федя. Феде опять досталось больше всех! И вздохнул мой русский хуй. Он был разочарован. Его перестали гладить. По нему перестали водить вверх-вниз. Лена занята "Вишневым адом", а про него забыла совсем.
В третьем варианте "Вишневого ада" слишком много Орвелла. Орвелл не понял механизмов русской революции. Ты их тоже, Лена, не поняла. Ты, Лена, глупая девушка! Лена, ты - совсем не глупая. Их никто не понял: не одна только ты и не один только Орвелл. "Скотский хутор" и "1984" - очередные басни с очередной моралью. Эта литература не дотягивает до Маркеса. До Пикуля она тем более не дотягивает. Ничего страшного. Какие к ебене матери механизмы! В русской революции не было никаких механизмов. В русской революции был только один голый пиздец. В русской революции был только голый пиздец механизма и механизм голого пиздеца.
И еще, Лена. Еще вот что. Самое главное, Лена, на чем ты споткнулась в "Вишневом аде", - ты не нашла путей к русскому контексту. И ты мало водила по моему хую вверх-вниз. Ты здесь, впрочем, не виновата. Ты здесь ни при чем. Я не могу списать только на тебя провал девяностых! Мы все не нашли путей к русскому контексту. Мы все мало водили по своим и чужим хуям вверх-вниз.
Третий вариант "Вишневого ада" не вызвал такого восторга, как предшествующие два. Но все равно - многие были довольны. Некоторые были разочарованы, но большинство были довольны. Все сразу стали пить. Много пить. Мужчины стали много пить. Женщины стали много пить. Тогда в России женщины пили так же много, как и мужчины. Сейчас женщины пьют меньше. Но сейчас и мужчины меньше пьют.
Снова и снова много пили. Хвалили Лену. Ругали советскую власть. Если Брежнев был жив, то ругали Брежнева. Если он уже умер, то ругали кого-то следующего после Брежнева. Вдруг все разделились. Все мужчины оказались в одной комнате, а все женщины - в другой. Запахло гомосексуализмом. Тогда для России это был непривычный запах. Это была новость. Сейчас, конечно, не новость. Но тогда была большая новость. Тогда, правда, все было новостью. В том числе и гомосексуализм.
Меня обступили. Меня трогали. Мне говорили комплименты. Меня это не удивляло. В юности я нравился мужчинам. У меня были красивые глаза, и пальцы у меня тоже были красивые. К этому времени они все еще были красивые. Но только внутри. Снаружи они уже заматерели. А раньше они были красивые и снаружи.
Кажется, я даже с кем-то танцевал и целовался. Вроде бы это было по пьяни. Но мы все, хотя и много пили, были не такие и пьяные. Просто пьяному проще танцевать и целоваться с мужчинами.
Я за себя не боялся. С мужчинами у меня ничего получиться не может. К сожалению. У меня все-таки традиционно предрасположенный русский хуй. Он реагирует только на пизду. К мужчинам он плохо относится априори. В этом моя трагедия вплоть до сегодняшнего дня! Мне перестали нравиться женщины, но так и не начали нравиться мужчины. Я ушел от женщин, но так и не дошел до мужчин. Мне тяжело с женщинами. Они все такие дуры! Но и с мужчинами мне тоже тяжело.
Мне давали советы насчет Феди, как лучше сыграть козлика и как солдатика. Мне уже подбирали костюм. И грим подбирали.
С тем, кто подбирал мне костюм и грим наиболее тщательно, мы долго танцевали. И долго целовались. Теперь он - известный театральный режиссер. Или журналист. Или на телевидении. Я знаю, что он - известный, но в какой конкретно области - не знаю. Его зовут Андрей. И тогда его звали Андрей. У него соответствующая, откровенно гомосексуальная фамилия.
Он пытался гладить мне хуй. У него это плохо получалось. У Лены это получалось лучше. А может, у них получалось одинаково. Только мне больше нравилось, когда хуй гладит Лена.
У Андрея сразу появилась своя версия "Вишневого сада". У Андрея была иная версия, чем у Лены. Не "Вишневый ад", а "Вишневый зад". Это была радикальная версия.
Ведь "Вишневый сад" - чисто мужской мир. В нем нет места ни женщинам, ни вишням. Поэтому в "Вишневом заде" все мужские роли играют мужчины, а все женские - опять же они. Вся Россия изнасилована. Изнасилована советской властью и злыми ангелами. И полита кровью. Россия уже больше не может, а ее все равно продолжают и продолжают ебать. Отсюда вишневый, отсюда и зад. Вся Россия - сплошной вишневый зад. Но есть еще в России живая душа! Это, конечно, Федя. И эту душу надо продемонстрировать людям.
- Живую душу, - добавил Андрей, - надо взять за хуй и резко потянуть на себя!
И он взял меня за хуй и резко потянул на себя. Он хотел немедленно приступить к репетициям. Но я не привык, чтобы меня тянули за хуй. Мне это не нравится. Если бы я привык, мне бы это, возможно, и нравилось, но я не привык. Поэтому мы с хуем отстранились.
Ведь я бы все равно не сыграл бы душу. Солдатика я бы сыграл. И козлика я бы сыграл. Плохо, естественно, но сыграл бы. А вот душу - нет! Про душу я ничего не знаю. Душу я не умею.
Это был бы солдатик без души. И козлик без души. Душа в них обоих даже бы не намечалась. А душа в чистом виде у меня бы тем более не получилась.
С Леной в другой комнате происходило нечто похожее. Ее окружили лесбиянки. Они целовались и танцевали. Некоторое время отдыхали и только пили. А потом снова целовались и танцевали.
Сейчас, почти в конце девяностых, намечается идеальный брак: гомосексуалист и лесбиянка. Не бисексуал и бисексуалка, а именно гомосексуалист и лесбиянка. Они откроют новую эру. Чудесную новую эру. У них будут дети. Дети новой эпохи. Настанет эпоха новых детей. У детей будет замечательная интересная жизнь. Жизнь, заполненная и даже переполненная умом и сексом. Умным сексом и сексуальным умом. Это будет брак двадцать первого века.
Сейчас-то понятно, что нельзя было тогда отказываться от танцев и поцелуев с гомосексуалистами и лесбиянками. Но мы отказывались. Вот мы и прохуячили новую эру! То, что мы прохуячили двадцатый век, - ладно. Тут уже ничего не поправишь. Хуй с ним. Но мы, кажется, прохуячили и двадцать первый. Мы прохуячили идеальный брак. Гомосексуалист пока так и не встал под венец с лесбиянками. Гомосексуалист пошел под венец с гомосексуалистом. А лесбиянку не пригласили даже на свадебную церемонию. Россия - мужская страна! Россия прощает мужчинам все. Гомосексуалистам Россия все простила. Женщин она не прощает! Лесбиянкам она не простила ничего.
Вот и "Вишневый сад" тоже царство мужчин и садов. В нем нет места ни женщинам, ни вишням. Заебанным мужской похотью женщинам и вишням. Но старая эра закончилась. Начинается новая эра. Начинается "Вишневый зад", где все женские роли играют женщины, а все мужские - снова они.
Действие происходит в роддоме. Или женской исправительной колонии. Может быть, в женской волейбольной команде. Или в медучилище - в любом месте, где мужчин не может быть в принципе. Где только женщины и вишни. Из мужчин - один, конечно, Федя. Но Федя - он не совсем мужчина. Федя начисто лишен первичных мужских половых признаков: пота, хуя, волосяного покрова, тяги к блядям и алкоголю. Федя - эхо. Федя - аромат. Федя - бабочка. Только без крыльев. Федя - что-то легкое и воздушное; только не летает.
От Лены требовали забрать у меня роль Феди. Федю должна играть сама Лена. Лена - лучший Федя в мире! Ведь Федя - это душа! А какая у меня душа? Души у меня нет. И не предвидится. Душа есть, и замечательная душа, только у Лены.
Лене подбирали грим и костюм. Лене ставили интонации. С Леной обсуждали мизансцены. Лену дергали за клитор. Лена уворачивалась. Русские женщины никогда не умели ценить клитор - ни у себя, ни у других. Русские женщины не любят о нем вспоминать. Русские женщины стараются о нем не говорить. Клитор остался для русской женщины терра инкогнита.
Окружавшие Лену лесбиянки теперь все при деле. У них все в порядке. Они забросили театр. Они - модели, имиджмейкеры и владельцы рекламных агентств. Они на виду. Тогда Лена от них уворачивалась, как и я от своих гомосексуалистов. Мы не знали, что они будут наверху в этой жизни. Но если бы знали, все равно бы уворачивались.
Потом мужчины и женщины снова оказались все вместе в одной комнате. Никто не танцевал. Никто не целовался. Никто не вспоминал про "Вишневый зад" в мужском и женском вариантах. Все только много пили. Мы с Леной ушли. Мы не могли тогда столько пить.
Это было сильнее Маркеса, Гессе и Набокова. Это было даже сильнее Пикуля и Юлиана Семенова. Потому что "Вишневый сад" поставить уже невозможно. И только одна Лена знала, как его можно поставить. Как "Вишневый ад".
У Лены был и другой концепт. Даже более актуальный, чем предыдущий. Но тот же "Вишневый ад". Наше время. Война в Афганистане. Маленький военно-полевой госпиталь в окрестностях Кандагара. Завтра - годовщина смерти Чехова. И весь госпиталь решает сделать сам себе маленький подарок естественно, "Вишневый сад". Декорации - больничная стенка, больничная койка, унитаз, кровь, гной, по полу разная зараза ползает, блевотина, фекалии, моча, рваные бинты, использованная туалетная бумага, чья-то раненая жопа, молоденький солдатик Федя, сквозь больничное окно смотрит скупая афганская луна. Афганистан - все-таки не Сибирь, там луна быть обязана. Все мужские роли играют раненые солдаты - те, кто еще в состоянии шевелить рукой или ногой. Или хотя бы говорить. Все женские роли - конечно, медсестры. В роли старика Фирса - молоденький солдатик Федя. Звучат советские и зарубежные песни. Есть и хореографический номер: контуженый товарищ Феди пытается встать и как следует отпиздить молоденького солдатика Федю за то, что он молоденький, солдатик и Федя, но встать не может. Контузия не дает. И тогда молоденький солдатик Федя пиздит себя сам - чтобы не мучить контуженого товарища. На финальных репликах пьесы в госпиталь врываются душманы и всех убивают. Свою последнюю фразу в роли Фирса Федя произносит уже мертвый. У Чехова он сначала произносит, а потом уже умирает, а у Лены наоборот. Душманы вытирают ноги о медсестру, ссут на контуженого товарища Феди, так и не успевшего как следует отпиздить Федю, и насилуют мертвого Федю. Сквозь больничное окошко светит скупая афганская луна. Звучит веселая музыка - ведь жизнь все равно несмотря ни на что продолжается! Суть постановки - показать советской власти, что высокая духовность Чехова может жить, и очень хорошо жить, даже в скотских условиях афганской войны.
Я чуть не заплакал. Так было жалко луну и Федю. Что-то Феде в "Вишневом аде" доставалось больше всех. Но Лена запретила мне жалеть Федю. Так Феде и надо! В обоих концептах.
Лена - ты не только ангел! Ты - гений! Ты - гениальный ангел! Ты смогла схватить за хвост русский советский контекст. Ты почти свернула ему шею. Он только чудом уцелел. Ты вдохнула новую жизнь в засохшие деревья "Вишневого сада". Они не расцвели. Но ты в этом не виновата. В этом виноват только контекст.
Ночью приснился Федя. У Феди в глазах был довольно традиционный недоуменный русский вопрос - за что? За то. За то, Феденька, за то. Вероятно, есть за что. Лена знает - за что. Лена - ангел! А с ангелами не спорят. Лучше скажи спасибо, что и в Сибири, и в Афганистане тебя насилуют уже мертвым! Живому тебе, Федя, было бы хуже. Больнее.
И потом, Федя, "за что?" - это вопрос несолидный. Плохой вопрос. Глупый. Неправильно поставленный. На него невозможно ответить. Ты, Федя, все же не русская литература, чтобы без конца задавать только глупые вопросы.
Надо точнее задавать вопросы. На них также будет невозможно ответить. Но все равно - их надо задавать точнее.
Мы были не только в цирке. Мы еще ходили в кино. Тогда, при советской власти, русские люди много ходили в кино. Мы смотрели "Сталкер" Тарковского. Я уже видел "Сталкера"; и Лена уже видела "Сталкера"; "Сталкера" уже видели все. Но без "Сталкера" уже было невозможно жить - и мы снова пошли на "Сталкера". Тем более все мы тогда были сталкерами. Я был сталкер. Лена была сталкер. Слон из цирка был сталкер. Молоденький солдатик Федя был сталкер. Дедушка Крылов тоже был в некотором роде сталкер. Все мы шли в свою зону, в которой нужно было поставить "Вишневый ад". Поэтому "Сталкер" был не просто фильм - "Сталкер" был почти групповой портрет. "Сталкер" был еще и последним значительным фильмом советского кино. Мы тогда этого не знали. Я догадывался, но боялся сказать. Эпоха большого стиля в советском кино закончилась. Закончилась эпоха хорошего кино. Закончилась, закончилась. Казалось, она будет продолжаться вечно. А она, сука, закончилась! Но мы-то этого не знали! Теперь я понимаю, что "Сталкер" - очень плохой фильм. "Сталкер" - хороший фильм, но именно поэтому он и хуже, чем плохой фильм. В мире больше не должно быть хорошего кино. В мире должно быть только плохое кино: "Санта-Барбара", "Просто Мария", фильмы категории "Б" для стран Восточной Европы. "Сталкер" и другие хорошие фильмы опасны. Хорошее кино много обещает. Например, оно обещает изменить жизнь, но после него жизнь остается точно такой же, как и до него. И после плохого кино жизнь остается точно такой же. Но плохое кино ничего и не обещает.
Если бы сейчас, Лена, падали с обрыва "Сталкер" и фильм категории "Б", то я бы, Лена, подхватил фильм категории "Б", а "Сталкера" подхватывать бы не стал. Пусть лежит. Но тогда, когда мы с Леной смотрели "Сталкера", я бы, конечно, подхватил "Сталкера". А если бы не успел подхватить, то бросился бы за ним вслед с обрыва и подхватил бы уже в полете.
Во время сеанса Лена снова положила мне руку на хуй. Но не сжимала, а просто водила вверх-вниз. На "Сталкере" сжимать было нельзя - не цирк. Вокруг сидели взрослые люди - но и они, как дети в цирке, на нас не смотрели. Они смотрели фильм. Лучше бы Лена в цирке водила, а на "Сталкере" сжимала. Но она все сделала наоборот. Русские женщины вечно все путают и так же вечно все делают наоборот.
Хотя Лена не просто так водила. Она не только ласкала; она меня успокаивала. Молодой бескомпромиссный духовный хуй не может воспринимать культуру отстраненно. Для него встреча с культурой - всегда половой акт. Он может воспринимать культуру только с энтузиазмом, только с эрекцией. Или не воспринимать ее совсем. Если культура действительно хороша, то она должна вызывать у молодого бескомпромиссного хуя эрекцию. А "Сталкер" был хорошим фильмом; поэтому и возбуждал. Поэтому на "Сталкере" меня надо было успокаивать. А в цирке меня успокаивать было не надо. В цирке я скучал. В цирке молодого, бескомпромиссного, требующего немедленного результата вот прямо здесь и вот прямо сейчас хуя надо было возбудить. В цирке секса не было. В "Сталкере" секс был. Был и ум; это - Лена, которая сидела рядом. На "Сталкере", если бы не Лена, я был бы фабрикой по производству духовной спермы. Я бы мог залить весь кинотеатр! Сейчас бы я вопрос об эрекции в цирке или на "Сталкере" решил в пользу цирка. Или не решал бы его вообще. Но тогда я его решил, конечно, в пользу "Сталкера". В пользу духовной эрекции на "Сталкере" и всей остальной в цирке.
Лена на "Сталкере" плакала. Водила меня по хую и плакала. Она была влюблена в Кайдановского, сыгравшего в "Сталкере" главную роль. Она хотела предложить ему в "Вишневом аде" Федю. Я ревновал Лену к Кайдановскому и отговорил ее. Роль Феди досталась мне. Но я не хотел играть Федю. Я уже не чувствовал себя актером. Но ради Лены я был готов сыграть Федю. Но я совершенно не понимал Федю. Ну, Федя. Ну, допустим, интересный типаж очередная невинная жертва русской литературы. Но играть-то там что?
Федю можно было сыграть только глазами. Чтобы в глазах стоял вопрос "за что?". Но в моих глазах уже не было места вопросу "за что?".
Тогда нельзя было поднимать руку на "Сталкера". У "Сталкера" была мощная крыша - духовность. Самые главные русские боги берегли "Сталкера". Веером для "Сталкера" были крылья самых лучших русских ангелов. В "Сталкере" открывались самые прочные русские замки. На "Сталкере" пеклись самые вкусные русские блины. Все самое-самое: самое чистое, самое обжигающее, самое испепеляющее, самое обнадеживающее стояло за "Сталкером". На "Сталкера" наезжать тогда было нельзя. И сейчас тоже нельзя. Но сейчас мне уже все равно. Сейчас, из пика ситуации провала почти конца девяностых, разницы между можно и нельзя больше нет. Все уже можно и нельзя одновременно.
Сейчас у кино другая крыша - политкорректность. Крыша политкорректности все же лучше, чем крыша духовности. Крыша духовности в итоге раздавила кино; осталась только одна крыша. Крыша тоже развалилась. А крыша политкорректности оставляет все же больше простора для кино, чем крыша духовности. Но русского кино это не касается. Русского кино не касается уже больше ничего. Русское кино ушло из-под крыши духовности, но так и не смогло найти себе крышу политкорректности.
Героем нового "Сталкера" мог бы стать хитрый гомосексуалист. Или простодушный еврей. Или буддийски настроенный к жизни поросенок. Или еще что-нибудь такое политкорректное. Но не станет; нового "Сталкера" потому что никогда уже больше не будет!
После "Сталкера" мы пошли в гости. При советской власти у русских людей было принято, особенно после сильных культурных потрясений, ходить в гости. По дороге мы почти не целовались. В гостях Лена разговаривала с хозяевами дома, а я смотрел в другой комнате футбол. Я терпеть не могу спорта. И футбол не люблю. Но иногда я люблю смотреть футбол. Иногда имеет смысл смотреть футбол. Футбол иногда помогает в оформлении шкалы ценностей. И кроссворды люблю решать! И селедку люблю с луком. Без лука тоже люблю, но с луком люблю больше. И вареную картошку люблю - с водкой, селедкой и луком. В простых удовольствиях есть вполне конкретная энергетика, которой нет в удовольствиях сложных.
Когда Лена вошла в комнату, где я смотрел футбол, она оцепенела. А потом едва не устроила мне скандал. Действительно, как же можно после "Сталкера" смотреть футбол?! После "Сталкера" надо думать, думать, думать и думать. Думать о "Вишневом аде". А футбол после "Сталкера" смотреть нельзя. Футбол после "Сталкера" могут смотреть только идиоты. И обыватели. И проклятые коммунисты. Все те, кому скучна или просто не по зубам духовность "Сталкера" и кого тянет на разрешенные советской властью простые удовольствия. "Ты бы еще кроссворд решал", - Лена уже была готова к скандалу.
Мне стало стыдно. Я же не конформист! Я же все-таки будущий актер-маяк! Я же как-никак молодой бескомпромиссный непредсказуемый хуй! И я перестал смотреть футбол.
Сейчас я бы уже не стал смотреть после "Сталкера" футбол. Прежде всего потому, что сейчас бы я не стал смотреть "Сталкера". Сейчас для футбола уже просто бы уже не было причины. А у меня не было бы повода для стыда.
Я не люблю интеллигенции. Интеллигенция меня тоже не любит. Но если еще есть люди, которые любят интеллигенцию, мне проще полюбить этих людей, чем интеллигенцию. А если есть люди, которые любят меня, то интеллигенция в состоянии полюбить этих людей. А потом интеллигенция сможет через этих людей полюбить меня. Так всем будет проще. В тот вечер в доме, где мы с Леной оказались, было много интеллигенции. Лена заворожила ее "Вишневым адом", а мне так и не дала досмотреть футбол.
Лена волновалась. Она снова и снова пересказывала концепты "Вишневого ада". Ее внимательно слушали. Я высказывал свои соображения насчет Феди. Федю можно было сыграть с гитарой; ведь Федя - в душе поэт! Федю можно было сыграть и без гитары. Федю можно было сыграть даже и без слов - только телом и глазами. Федю можно было и совсем не играть. Только я пока не решался сказать об этом Лене. А интеллигенции тем более не решался сказать. Для них это было бы ударом. Мне приходилось беречь и интеллигенцию, и Лену.
Тогда интеллигенция любила театр и, естественно, любила Чехова. А больше всего любила "Вишневый сад". И с нетерпением ждала метаморфозы "Вишневого сада" в "Вишневый ад". Потому что, хотя у Чехова был сад, но вокруг-то был недвусмысленный ад. Вокруг была советская власть. И этот ад куда-то надо было девать. А куда? Только в сад. Сад мог бы вполне поглотить ад. А затем, поглотив, перевоспитать его в рай. Или хотя бы нейтрализовать.
Понимаешь, Лена, тогда я боялся тебе об этом сказать. И сейчас боюсь. Но все-таки скажу. Твой, Лена, "Вишневый ад" - такое же говно, как и не твой "Вишневый сад". Оба они говно. А "Вишневый ад" даже большее говно, чем "Вишневый сад". "Вишневый сад" все же чистый секс и чистое говно. А "Вишневый ад" - грязный секс и понос. В "Вишневом аде" ниже уровень качества говна. Но тогда я был так же заворожен "Вишневым адом", как и другие.
Лена увлеклась. Она без конца варьировала декорации и музыку к спектаклю. Меня попросили прочитать монолог Феди. Я отказался. Лена украдкой погладила мне хуй. Вдруг кто-то вздохнул. Все думали, что это вздохнул я, отказываясь читать монолог Феди. Но я не вздыхал - я в этот момент был занят. Я отказывался читать монолог Феди; мне некогда было даже вздохнуть. Это вздохнул хуй. Русский хуй обиделся и вздохнул. И правильно сделал, что вздохнул! Лена его обидела. Русский хуй только с виду грубый медведь. Но в быту он - нежная душа. Его легко обидеть. Вот Лена его и обидела! Лена его слишком быстро погладила. И даже не услышала его вздоха. Лена была погружена в "Вишневый ад". Ей нравилось, как ее слушают и кто ее слушает.
Мы были в интересном месте. Возможно, это была мастерская. А может быть, квартира. Квартира как квартира. Я многого не помню. А многого не хочу помнить! Не хуя помнить всякую хуйню! Но многое вот именно что искренне не могу вспомнить. Как Лена гладила хуй - помню. Как хуй вздохнул - тоже помню. А где это было конкретно - не помню. Но помню, что место было интересное. И люди вокруг тоже.
Это была не просто интеллигенция, завороженная "Вишневым адом". Это была интеллигенция, специально предназначенная для того, чтобы оценить "Вишневый ад". Это была элита. Богема. Сливки. Пенка. Я не знаю, элита я с богемой или нет. Возможно, нет. Возможно, именно элита с богемой. Может быть, я всегда был только элитарной богемой; или богемной элитой. Я никогда об этом не задумывался. А надо бы! Но с этими людьми я чувствовал себя плохо. Все они были абсолютные, законченные козлы. Это были лучшие люди своего времени. Именно поэтому они были абсолютные, законченные козлы.
Им не нравилось, когда Лена невзначай брала меня за хуй. Им нравился только "Вишневый ад".
Это были писатели. Журналисты. Артисты. Режиссеры. Художники. Были люди, близкие к церкви. Были просто хорошие духовные русские люди. Была просто всякая разная богемная мразь. Все они были связаны с КГБ. Или не были связаны с КГБ. КГБ к этому времени уже перестал быть силой; КГБ превратился просто в символ.
Вдохновленная Лена придумала с ходу и третий вариант "Вишневого ада". Средней величины хлев где-то на юге. Завтра - годовщина знакомства Антона Павловича Чехова с Ольгой Леонардовной Книппер. Животные решают сделать сами себе маленький подарок: естественно, поставить "Вишневый сад". От людей такого подарка им хуй дождаться. Животных много - тут и коровы, и овцы, и козлы. И свиньи. Декорация - стенка хлева с забытой пастухом недопитой бутылкой водки и газетой "Известия" с интересной статьей. Много вишен. На юге в этот год - неурожай. Ничего, кроме вишен, не родилось. Поэтому все животные, даже коровы, едят только вишни. Воды нет. Засуха, еб твою мать! Поэтому все животные, даже коровы, пьют исключительно вишневый сок. В углу барахтается молоденький козлик Федя, любимец всего хлева. Очень перспективный молодой козлик. Один из самых перспективных козликов района. На него возлагают большие надежды. Музыкальное сопровождение - Бах, Вивальди, Чайковский, кантри, шотландский национальный инструмент волынка, а также много другой хорошей музыки. Роль Раневской взяла дойная корова Зойка. Козлик Федя хотел сыграть Гаева или Лопахина - но роль Гаева взял породистый хряк Кузя, а Лопахина - безумный боров Никитич. А козлик Федя так надеялся, так мучительно долго репетировал и Гаева, и Лопахина! Но разве пойдешь против Кузи и Никитича? В том-то и дело, что не пойдешь. Феде кинули самую завалящую роль Фирса. Есть и хореографические номера - дойная корова Зойка пытается завалить навозом козлика Федю, породистый хряк Кузя хочет сесть козлику Феде на голову, а безумный боров Никитич собирается Федю отъебать. Но Федя - прыткий увертливый козлик! А не беспомощный хуй импотента. Поэтому молоденький козлик Федя удачно избегает и первого, и второго, и третьего. В финале пьесы в хлев врываются за недопитой пастухом бутылкой водки пьяные ветеринары и всех убивают. Федя все-таки успевает произнести свои последние реплики, но мертвым. Пьяные ветеринары, допивая водку, делают с телом бывшего прыткого козлика Феди то, что не успели сделать с ним при жизни Зойка, Кузя и Никитич. Пьяные ветеринары садятся Феде на голову, ебут и заваливают навозом. Звучит Бах. Или какая-нибудь другая хорошая музыка вроде Баха. Но лучше Бах. Пьеса показывает советской власти, как изощренная духовность Чехова может жить даже в хлеву. В хлеву ей живется так же хорошо, как и не в хлеву.
Когда Лена закончила, кто-то опять вздохнул. В каноническом "Вишневом саде" тоже кто-то все время вздыхал. Может быть, сам вишневый сад. Он понимал: его скоро выебут. Вот и вздыхал. Или вздыхал секс, который в "Вишневом саде" на втором плане. Секс вздыхал потому, что его не пускают на первый план. Также секс вздыхал из-за отсутствия в пьесе ума. Лена, слава Богу, в своих "Вишневых адах" не использовала парадигму вздоха. Там и так всего хватает. А после того, как Лена закончила, вздохнули двое. Вздохнул Федя. Феде опять досталось больше всех! И вздохнул мой русский хуй. Он был разочарован. Его перестали гладить. По нему перестали водить вверх-вниз. Лена занята "Вишневым адом", а про него забыла совсем.
В третьем варианте "Вишневого ада" слишком много Орвелла. Орвелл не понял механизмов русской революции. Ты их тоже, Лена, не поняла. Ты, Лена, глупая девушка! Лена, ты - совсем не глупая. Их никто не понял: не одна только ты и не один только Орвелл. "Скотский хутор" и "1984" - очередные басни с очередной моралью. Эта литература не дотягивает до Маркеса. До Пикуля она тем более не дотягивает. Ничего страшного. Какие к ебене матери механизмы! В русской революции не было никаких механизмов. В русской революции был только один голый пиздец. В русской революции был только голый пиздец механизма и механизм голого пиздеца.
И еще, Лена. Еще вот что. Самое главное, Лена, на чем ты споткнулась в "Вишневом аде", - ты не нашла путей к русскому контексту. И ты мало водила по моему хую вверх-вниз. Ты здесь, впрочем, не виновата. Ты здесь ни при чем. Я не могу списать только на тебя провал девяностых! Мы все не нашли путей к русскому контексту. Мы все мало водили по своим и чужим хуям вверх-вниз.
Третий вариант "Вишневого ада" не вызвал такого восторга, как предшествующие два. Но все равно - многие были довольны. Некоторые были разочарованы, но большинство были довольны. Все сразу стали пить. Много пить. Мужчины стали много пить. Женщины стали много пить. Тогда в России женщины пили так же много, как и мужчины. Сейчас женщины пьют меньше. Но сейчас и мужчины меньше пьют.
Снова и снова много пили. Хвалили Лену. Ругали советскую власть. Если Брежнев был жив, то ругали Брежнева. Если он уже умер, то ругали кого-то следующего после Брежнева. Вдруг все разделились. Все мужчины оказались в одной комнате, а все женщины - в другой. Запахло гомосексуализмом. Тогда для России это был непривычный запах. Это была новость. Сейчас, конечно, не новость. Но тогда была большая новость. Тогда, правда, все было новостью. В том числе и гомосексуализм.
Меня обступили. Меня трогали. Мне говорили комплименты. Меня это не удивляло. В юности я нравился мужчинам. У меня были красивые глаза, и пальцы у меня тоже были красивые. К этому времени они все еще были красивые. Но только внутри. Снаружи они уже заматерели. А раньше они были красивые и снаружи.
Кажется, я даже с кем-то танцевал и целовался. Вроде бы это было по пьяни. Но мы все, хотя и много пили, были не такие и пьяные. Просто пьяному проще танцевать и целоваться с мужчинами.
Я за себя не боялся. С мужчинами у меня ничего получиться не может. К сожалению. У меня все-таки традиционно предрасположенный русский хуй. Он реагирует только на пизду. К мужчинам он плохо относится априори. В этом моя трагедия вплоть до сегодняшнего дня! Мне перестали нравиться женщины, но так и не начали нравиться мужчины. Я ушел от женщин, но так и не дошел до мужчин. Мне тяжело с женщинами. Они все такие дуры! Но и с мужчинами мне тоже тяжело.
Мне давали советы насчет Феди, как лучше сыграть козлика и как солдатика. Мне уже подбирали костюм. И грим подбирали.
С тем, кто подбирал мне костюм и грим наиболее тщательно, мы долго танцевали. И долго целовались. Теперь он - известный театральный режиссер. Или журналист. Или на телевидении. Я знаю, что он - известный, но в какой конкретно области - не знаю. Его зовут Андрей. И тогда его звали Андрей. У него соответствующая, откровенно гомосексуальная фамилия.
Он пытался гладить мне хуй. У него это плохо получалось. У Лены это получалось лучше. А может, у них получалось одинаково. Только мне больше нравилось, когда хуй гладит Лена.
У Андрея сразу появилась своя версия "Вишневого сада". У Андрея была иная версия, чем у Лены. Не "Вишневый ад", а "Вишневый зад". Это была радикальная версия.
Ведь "Вишневый сад" - чисто мужской мир. В нем нет места ни женщинам, ни вишням. Поэтому в "Вишневом заде" все мужские роли играют мужчины, а все женские - опять же они. Вся Россия изнасилована. Изнасилована советской властью и злыми ангелами. И полита кровью. Россия уже больше не может, а ее все равно продолжают и продолжают ебать. Отсюда вишневый, отсюда и зад. Вся Россия - сплошной вишневый зад. Но есть еще в России живая душа! Это, конечно, Федя. И эту душу надо продемонстрировать людям.
- Живую душу, - добавил Андрей, - надо взять за хуй и резко потянуть на себя!
И он взял меня за хуй и резко потянул на себя. Он хотел немедленно приступить к репетициям. Но я не привык, чтобы меня тянули за хуй. Мне это не нравится. Если бы я привык, мне бы это, возможно, и нравилось, но я не привык. Поэтому мы с хуем отстранились.
Ведь я бы все равно не сыграл бы душу. Солдатика я бы сыграл. И козлика я бы сыграл. Плохо, естественно, но сыграл бы. А вот душу - нет! Про душу я ничего не знаю. Душу я не умею.
Это был бы солдатик без души. И козлик без души. Душа в них обоих даже бы не намечалась. А душа в чистом виде у меня бы тем более не получилась.
С Леной в другой комнате происходило нечто похожее. Ее окружили лесбиянки. Они целовались и танцевали. Некоторое время отдыхали и только пили. А потом снова целовались и танцевали.
Сейчас, почти в конце девяностых, намечается идеальный брак: гомосексуалист и лесбиянка. Не бисексуал и бисексуалка, а именно гомосексуалист и лесбиянка. Они откроют новую эру. Чудесную новую эру. У них будут дети. Дети новой эпохи. Настанет эпоха новых детей. У детей будет замечательная интересная жизнь. Жизнь, заполненная и даже переполненная умом и сексом. Умным сексом и сексуальным умом. Это будет брак двадцать первого века.
Сейчас-то понятно, что нельзя было тогда отказываться от танцев и поцелуев с гомосексуалистами и лесбиянками. Но мы отказывались. Вот мы и прохуячили новую эру! То, что мы прохуячили двадцатый век, - ладно. Тут уже ничего не поправишь. Хуй с ним. Но мы, кажется, прохуячили и двадцать первый. Мы прохуячили идеальный брак. Гомосексуалист пока так и не встал под венец с лесбиянками. Гомосексуалист пошел под венец с гомосексуалистом. А лесбиянку не пригласили даже на свадебную церемонию. Россия - мужская страна! Россия прощает мужчинам все. Гомосексуалистам Россия все простила. Женщин она не прощает! Лесбиянкам она не простила ничего.
Вот и "Вишневый сад" тоже царство мужчин и садов. В нем нет места ни женщинам, ни вишням. Заебанным мужской похотью женщинам и вишням. Но старая эра закончилась. Начинается новая эра. Начинается "Вишневый зад", где все женские роли играют женщины, а все мужские - снова они.
Действие происходит в роддоме. Или женской исправительной колонии. Может быть, в женской волейбольной команде. Или в медучилище - в любом месте, где мужчин не может быть в принципе. Где только женщины и вишни. Из мужчин - один, конечно, Федя. Но Федя - он не совсем мужчина. Федя начисто лишен первичных мужских половых признаков: пота, хуя, волосяного покрова, тяги к блядям и алкоголю. Федя - эхо. Федя - аромат. Федя - бабочка. Только без крыльев. Федя - что-то легкое и воздушное; только не летает.
От Лены требовали забрать у меня роль Феди. Федю должна играть сама Лена. Лена - лучший Федя в мире! Ведь Федя - это душа! А какая у меня душа? Души у меня нет. И не предвидится. Душа есть, и замечательная душа, только у Лены.
Лене подбирали грим и костюм. Лене ставили интонации. С Леной обсуждали мизансцены. Лену дергали за клитор. Лена уворачивалась. Русские женщины никогда не умели ценить клитор - ни у себя, ни у других. Русские женщины не любят о нем вспоминать. Русские женщины стараются о нем не говорить. Клитор остался для русской женщины терра инкогнита.
Окружавшие Лену лесбиянки теперь все при деле. У них все в порядке. Они забросили театр. Они - модели, имиджмейкеры и владельцы рекламных агентств. Они на виду. Тогда Лена от них уворачивалась, как и я от своих гомосексуалистов. Мы не знали, что они будут наверху в этой жизни. Но если бы знали, все равно бы уворачивались.
Потом мужчины и женщины снова оказались все вместе в одной комнате. Никто не танцевал. Никто не целовался. Никто не вспоминал про "Вишневый зад" в мужском и женском вариантах. Все только много пили. Мы с Леной ушли. Мы не могли тогда столько пить.