Страница:
Открылись входные двери и на кухню вошёл мой опекун. Не успел я и поздороваться, как он увидел мишень:
? А это что такое?
Я соврал:
? Это домашнее задание по военной подготовке. У нас завтра контрольная.
Молча, даже не спросив как я был без него, он пошёл к себе в комнату.
Не припоминаю, чтобы я когда-то врал пану Ковалю. В это не было необходимости. Мне было стыдно. Успокаивала меня разве что история про Иванка и его маму, которую несколько лет назад рассказал нам учитель. В ней говорилось про маленького Иванка, которого мама учила говорить правду и только правду. Один раз, когда его мама находилась в подвал, пришёл мужчина с ружьём и спросил Иванка, где его мать. Наученный говорить правду, он ответил, что она в подвале. Так Иванко остался без матери.
Раздумывая над этой историей, я подумал, как удивительно, что она скучала где-то в моей памяти, ожидая чтобы вот так выскочить в самый подходящий момент. Однако это была мгновенная мысль. Что меня взаправду беспокоило ? это то, что пан Коваль пришёл с пустыми руками. Обычно, возвращаясь из проверки, он гордо выставлял свои «трофеи». А сегодня он не принёс ничего, ни колбасы, ни сала, и даже хлеба. Самое главное, не было моих лыж. Однако, испытывая радость что он вообще вернулся, я не расспрашивал ни про Анну, ни про лыжи. К тому же моё уважение к нему не позволяло задавать такие вопросы. На следующее утро пани Шебець перехватила пана Коваля по дороге на работу. Я в это время чистил зубы своей общипанной щёткой, поэтому не разобрал о чём они говорили, однако до меня постоянно долетало имя Анны. Я даже услышал последние слова пана Коваля, которые он бросил, закрывая с улицы двери веранды: «До свидания, пани Ищейка!»
Хоть Анна и не вернулась с паном Ковалем, она была колючкой в жизни пани Шебець ? потому что стояла на пути матримониальных стремлений. Хоть какой мерзкой оказалась для пани Шебець новая система, а особенно её московские представители, она отдавала ей должное только за одно существенное достижение ? она положила конец «бабничеству» пана Коваля. В его спальне с момента освобождения побывало всего несколько женщин. Это дало пани Шебець надежду, что он «одумается» и наконец женится на ней.
А теперь эту надежду подорвала Анна. Взятая в плен ревности, она считала, что Анна появится снова ? дай только время. А сейчас, чтобы получить от пана Коваля внимание, она чаще куховарила для него, одновременно ругая за «слабость к женщинам».
Однажды ночью, более месяца после исчезновения Анны, я поздно возвратился домой после «тайного» задания и сразу лёг спать. Вскоре меня разбудили голоса из спальни пана Коваля. Наверно он решил, что я остался у Богдана, потому что в последнее время это было часто.
Сначала я услышал писклявый голос пани Шебець:
? Лучше немедленно решай!
? Нет, ни за что. Об этом не может быть и речи, ? ответил пан Коваль.
? Какой же ты трус Иван, ? боишься брака, ? громко сказала она. Я отчётливо слышал её голос, несмотря на то, что ветер бил в окна и шипел как змея, готовая кинуться на свою жертву.
Ответ пана Коваля был неразборчивым, зато голос пани Шебець был достаточно громким ? мягким и сердитым, умоляющим и угрожающим:
? Ты не можешь сейчас решить? Сколько мне ещё ждать? Ты намереваешься жениться на мне в Сибири? Думаешь, они не знают, что ты офицер австрийской армии? И петлюровской! Не будь таким уверенным. Они доберутся до тебя ? это вопрос времени… Кстати, где ты прячешь свои военные фотографии? Ты на них как павлин, самовлюблённый павлин… Как только увидишь юбку, распускаешь хвост, выставляя все краски, только бы соблазнить женщину.
Я услыхал только последние слова ответа пана Коваля:
? Посушай-ка, я никогда не обещал на тебе жениться.
? Врун, опомнись! Да ты для Анны дедом мог быть! ? наседала пани Шебець.
Шум ветра заглушил слова пана Коваля, но он наверно что-то сказал, что очень разозлило пани Шебець. Она завопила:
? С меня хватит! Я последний раз с тобой. Я уже ухожу прочь!
Я надеялся, что она всё-таки уйдёт, но этого не случилось. Установилась тишина и длилась долгое время.
Неожиданно её пронзил крик пани Шебець, словно её кто-то уколол ножом. Кровать пана Коваля перестала скрипеть.
ДУХ ИЗВЕЧНОЙ СТИХИИ
ТАИНСТВЕННОЕ ПИСЬМО
МАМИН ХЛЕБ
? А это что такое?
Я соврал:
? Это домашнее задание по военной подготовке. У нас завтра контрольная.
Молча, даже не спросив как я был без него, он пошёл к себе в комнату.
Не припоминаю, чтобы я когда-то врал пану Ковалю. В это не было необходимости. Мне было стыдно. Успокаивала меня разве что история про Иванка и его маму, которую несколько лет назад рассказал нам учитель. В ней говорилось про маленького Иванка, которого мама учила говорить правду и только правду. Один раз, когда его мама находилась в подвал, пришёл мужчина с ружьём и спросил Иванка, где его мать. Наученный говорить правду, он ответил, что она в подвале. Так Иванко остался без матери.
Раздумывая над этой историей, я подумал, как удивительно, что она скучала где-то в моей памяти, ожидая чтобы вот так выскочить в самый подходящий момент. Однако это была мгновенная мысль. Что меня взаправду беспокоило ? это то, что пан Коваль пришёл с пустыми руками. Обычно, возвращаясь из проверки, он гордо выставлял свои «трофеи». А сегодня он не принёс ничего, ни колбасы, ни сала, и даже хлеба. Самое главное, не было моих лыж. Однако, испытывая радость что он вообще вернулся, я не расспрашивал ни про Анну, ни про лыжи. К тому же моё уважение к нему не позволяло задавать такие вопросы. На следующее утро пани Шебець перехватила пана Коваля по дороге на работу. Я в это время чистил зубы своей общипанной щёткой, поэтому не разобрал о чём они говорили, однако до меня постоянно долетало имя Анны. Я даже услышал последние слова пана Коваля, которые он бросил, закрывая с улицы двери веранды: «До свидания, пани Ищейка!»
Хоть Анна и не вернулась с паном Ковалем, она была колючкой в жизни пани Шебець ? потому что стояла на пути матримониальных стремлений. Хоть какой мерзкой оказалась для пани Шебець новая система, а особенно её московские представители, она отдавала ей должное только за одно существенное достижение ? она положила конец «бабничеству» пана Коваля. В его спальне с момента освобождения побывало всего несколько женщин. Это дало пани Шебець надежду, что он «одумается» и наконец женится на ней.
А теперь эту надежду подорвала Анна. Взятая в плен ревности, она считала, что Анна появится снова ? дай только время. А сейчас, чтобы получить от пана Коваля внимание, она чаще куховарила для него, одновременно ругая за «слабость к женщинам».
Однажды ночью, более месяца после исчезновения Анны, я поздно возвратился домой после «тайного» задания и сразу лёг спать. Вскоре меня разбудили голоса из спальни пана Коваля. Наверно он решил, что я остался у Богдана, потому что в последнее время это было часто.
Сначала я услышал писклявый голос пани Шебець:
? Лучше немедленно решай!
? Нет, ни за что. Об этом не может быть и речи, ? ответил пан Коваль.
? Какой же ты трус Иван, ? боишься брака, ? громко сказала она. Я отчётливо слышал её голос, несмотря на то, что ветер бил в окна и шипел как змея, готовая кинуться на свою жертву.
Ответ пана Коваля был неразборчивым, зато голос пани Шебець был достаточно громким ? мягким и сердитым, умоляющим и угрожающим:
? Ты не можешь сейчас решить? Сколько мне ещё ждать? Ты намереваешься жениться на мне в Сибири? Думаешь, они не знают, что ты офицер австрийской армии? И петлюровской! Не будь таким уверенным. Они доберутся до тебя ? это вопрос времени… Кстати, где ты прячешь свои военные фотографии? Ты на них как павлин, самовлюблённый павлин… Как только увидишь юбку, распускаешь хвост, выставляя все краски, только бы соблазнить женщину.
Я услыхал только последние слова ответа пана Коваля:
? Посушай-ка, я никогда не обещал на тебе жениться.
? Врун, опомнись! Да ты для Анны дедом мог быть! ? наседала пани Шебець.
Шум ветра заглушил слова пана Коваля, но он наверно что-то сказал, что очень разозлило пани Шебець. Она завопила:
? С меня хватит! Я последний раз с тобой. Я уже ухожу прочь!
Я надеялся, что она всё-таки уйдёт, но этого не случилось. Установилась тишина и длилась долгое время.
Неожиданно её пронзил крик пани Шебець, словно её кто-то уколол ножом. Кровать пана Коваля перестала скрипеть.
«Всё что мы имеем, мы имеем от других. Быть ? значит кому-то принадлежать».
Жан-Поль Сартр
ДУХ ИЗВЕЧНОЙ СТИХИИ
Четвёртая платформа, с которой отправлялся поезд на Самбор, была запружена крестьянами, которые возвращались с чёрного рынка. Прождав поезд больше часа, они сидели молча и неподвижно, держа на руках свои котомки, крепко прижимая их к себе, словно боялись потерять.
Сегодня на рассвете они садились в этот поезд в противоположном направлении. Они ехали из сёл в город с картофелем, яйцами, зерном, мясом и другими продуктами, которых нет в государственных магазинах. Они шли на Краковскую площадь, где продавали плоды своего труда на чёрном рынке. Домой, как сегодня, они везли сахар, водку или кожу ? то, чего не было в селе. Водка им была нужна, чтобы радоваться освобождению. Сахар они покупали на самогон, чтобы их жизнь была ещё счастливее. А кожу они покупали, чтобы делать себе обувь, так как купленная в государственных магазинах разлеталась на следующий день.
В тусклом металлическом свете единственной лампочки в углу вагоны они смотрелись как огромные куклы. Их взгляд был обращён в собственную глубину так, словно остальной мир их не интересовал. Я даже не уверен, что кто-то заметил, как мы с Богданом зашли и сели на свободные места возле туалета. А если и заметили, то им было всё равно. Замкнутые в себе, они интересовались только тем, когда тронется поезд.
Со своей стороны мы старались ничем не привлекать их внимание. Просто едут себе домой два школьника после выходных. Богдан нёс старый ранец, а я ? поношенную сумку. В билетах было написано, что мы едем в Комарно ? село, расположенное в 40 километрах от Львова. Мы никогда там не были, но нам сказали, что оно в трёх километрах от железнодорожной станции. Прибыв в Комарно, мы должны были идти по дороге на восток, там нас встретит незнакомый нам человек, но он нас узнает.
Мы имели тайное задание. Я вступал в Организацию. Богдан был моим поручителем. Данный нам инструктаж был очень понятным: выйти из поезда, подождать минут пятнадцать на станции, пока все разойдутся, идти в направлении Комарно, а связник будет ехать на телеге и встретит нас на половине пути. Его пароль? «Пасха», наш отзыв ? «Великодень».
Выехав из Львова, поезд вначале ехал медленно, пыхтя как астматик, но потом набрал обычную скорость, что вселило в нас надежду вовремя прибыть к месту назначения. Он вяло свистел на переездах и возле семафоров, останавливался на каждой самой маленькой станции, выпуская нескольких сонных пассажиров.
Казалось, лампочка засветилась ярче, а вагон наполнил пар, который просачивался из труб. Когда потеплело, туалет возле наших мест начал оттаивать. Сладковатая вонь растаявших человеческих фекалий присоединилась к спёртому воздуху. Впрочем, когда какой-то мужик закурил самокрутку из махорки, тот противный дым забил все остальные запахи.
После освобождения махорка стала и модой и необходимостью, потому что из-за нехватки сигарет и папиросной бумаги курцы не имели выбора. Это же касается и туалетов. Когда была буржуазия, их чистили. Делали это люди, вынужденные заниматься этой недостойной работой, чтобы выжить. Теперь не было высоких и низких классов. Все мы были равны ? трудящиеся. Все мы были членами одного класса ? пролетариатом. Такая грязная работа была ниже нашей чести.
Наконец, около десяти вечера, поезд прибыл в Комарно. Приятно было вдохнуть свежий воздух. Согласно инструктажа, мы подождали 15 минут возле станции, пока не разошлись все пассажиры и станционный смотритель погасил свет и ушёл домой.
Тогда мы грунтовой дорогой, которая простилалась на восток от станции, направились в сторону Комарно. Днём она, наверно, была в грязи, но теперь подмёрзла. Её запятнали заплаты снега, которые казались синеватыми при свете восходящей Луны. Мы шли молча в плену предчувствий, смешанных с волнением и моментами страха перед неизвестным. Время от времени мы переглядывались, словно чтобы уверить один другого, что мы на правильном пути.
? Смотри! ? вдруг крикнул Богдан. ? Видишь?
Из-за поворота появилось какое-то серое пятно. Оно приближалось. Вскоре мы увидели, что это телега. Поравнявшись с нами, она остановилась.
? Куда это вы так поздно? ? услышали мы голос ездового, который оказался бородатым старым мужчиной с длинными густыми усами, в традиционной меховой шапке, натянутой на глаза.
? Может вы домой едете…? он на мгновение замолчал и в глазах его сверкнули какие-то огоньки, ? на Пасху?
? На Великодень, ? громко ответили мы с Богданом.
? Быстро в телегу, ? велел он. ? Ложитесь ниц! Молчать! Не вставать! Понятно?
Мы легли. Не успели мы обдумать нашу ситуацию, как на нас набросили покрывало, а сверху, что-то, вроде мешков с соломой.
Телега развернулась и поехала туда, откуда прибыла, вскоре повернула влево, некоторое время ехала прямо, направо, а потом я потерял ориентацию. Не знаю, как чувствовал себя Богдан, потому что ездовой постоянно приказывал нам молчать, хотя голос его звучал каждый раз иначе. Я начал побаиваться, что нас поймали в ловушку. Периодически у меня возникало желание выпрыгнуть из телеги, но каждый раз я отбрасывал эту мысль ? возница мог иметь оружие.
Через некоторое время я уже не мог оценить, долго ли мы едем, потому что в таких условиях время бежит или очень быстро, или очень медленно ? телега выехала на ухабистую дорогу. Иной раз мне казалось, что нас вместе с поклажей вытрясет из телеги.
Наконец остановка. Мы услыхали шёпот, а потом скрежетание, словно отворяли тяжёлые ворота. Телега ещё немного проехала, остановилась, ворота за нами закрыли.
Мы не знали что ожидать. Коней выпрягли и увели. Потом голос, который не принадлежал ездовому, повелел нам сойти с телеги.
Мы очутились в темноте, наверно, в какой-то конюшне, потому что пахло навозом и сеном. Вскоре послышался скрип дверей ? вошёл человек с керосиновой лампой. Подойдя, он поднял лампу и осветил на нас. На лицо его был натянут капюшон. Мы видели только его глаза, которые осматривали нас. В этих глазах светилась необычная сила ? угрожающая и одновременно успокаивающая.
? Слава Украине! ? сказал он, не отрывая от нас взгляда. Это было официальное приветствие нашей Организации.
? Слава Вождю! ? ответили мы. Таким был официальный ответ. Я хорошо знал это приветствие, потому что некоторое время был в Организации стажёром. Я входил в «звено» из трёх человек ? Богдан, я, и третий, которого я не знал, ? с ним, по причине конспирации, поддерживал контакт только Богдан. Два месяца у меня был испытательный срок, выполняя различные полутайные задания, в частности узнавал расположение отдельных воинских отрядов, малоизвестных проулков в центре города и подземных каналов, которых не было на карте. К этому времени я уже доказал, что могу честно выполнять возложенные на меня обязанности.
Теперь человек в капюшоне должен был привести меня к присяге и принять в полноправные члены Организации.
В правой руке он держал тризуб. Наши «освободители» боялись его, потому что он символизировал нашу независимость. Показывать его или даже говорить о нем было преступлением серьёзнее, чем умышленное убийство. Для нас это был символ свободы. Они забрали у нас всё ? нашу землю, нашу историю, нашу культуру, нашу церковь, даже наш язык. Они хотели вынудить нас доносить один на другого. Единственное что у нас осталось, ? это тризуб, они не могли его забрать, ведь этот символ был вырезан в наших душах.
Я был готов дать на нём присягу.
Подняв тризуб, человек в капюшоне начал торжественно читать преамбулу к Десяти Заповедям Организации.
«Я, Дух Извечной Стихии, Причина и Цель твоей жизни, повелеваю тебе отдать твою жизнь на алтарь свободы твоей Нации, без которой ты будешь проклятым и навеки останешься рабом. Я вверяю тебе Десять Заповедей, которые ты поклянёшься беспрекословно выполнять».
В тусклом оранжевом свете лампы, за пределами которого лежала густая темнота, это были не просто человеческие слова ? казалось, ко мне на самом деле обращается Дух. Я ощущал это каждой фиброй своей души.
Теперь моя очередь. Человек в капюшоне велел мне положить правую руку на тризуб. Своим пронизывающим взглядом он впился мне в глаза. Его глаза, казалось, гипнотизировали. Я начал рассказывать Заповеди. Словно чародей, он не сводил с меня глаз, пока я не прочитал все десять Заповедей. Моё тело пронизало горячее щемление. Я понимал, что отныне моя жизнь не принадлежит мне.
Она стала собственностью организации.
Сегодня на рассвете они садились в этот поезд в противоположном направлении. Они ехали из сёл в город с картофелем, яйцами, зерном, мясом и другими продуктами, которых нет в государственных магазинах. Они шли на Краковскую площадь, где продавали плоды своего труда на чёрном рынке. Домой, как сегодня, они везли сахар, водку или кожу ? то, чего не было в селе. Водка им была нужна, чтобы радоваться освобождению. Сахар они покупали на самогон, чтобы их жизнь была ещё счастливее. А кожу они покупали, чтобы делать себе обувь, так как купленная в государственных магазинах разлеталась на следующий день.
В тусклом металлическом свете единственной лампочки в углу вагоны они смотрелись как огромные куклы. Их взгляд был обращён в собственную глубину так, словно остальной мир их не интересовал. Я даже не уверен, что кто-то заметил, как мы с Богданом зашли и сели на свободные места возле туалета. А если и заметили, то им было всё равно. Замкнутые в себе, они интересовались только тем, когда тронется поезд.
Со своей стороны мы старались ничем не привлекать их внимание. Просто едут себе домой два школьника после выходных. Богдан нёс старый ранец, а я ? поношенную сумку. В билетах было написано, что мы едем в Комарно ? село, расположенное в 40 километрах от Львова. Мы никогда там не были, но нам сказали, что оно в трёх километрах от железнодорожной станции. Прибыв в Комарно, мы должны были идти по дороге на восток, там нас встретит незнакомый нам человек, но он нас узнает.
Мы имели тайное задание. Я вступал в Организацию. Богдан был моим поручителем. Данный нам инструктаж был очень понятным: выйти из поезда, подождать минут пятнадцать на станции, пока все разойдутся, идти в направлении Комарно, а связник будет ехать на телеге и встретит нас на половине пути. Его пароль? «Пасха», наш отзыв ? «Великодень».
Выехав из Львова, поезд вначале ехал медленно, пыхтя как астматик, но потом набрал обычную скорость, что вселило в нас надежду вовремя прибыть к месту назначения. Он вяло свистел на переездах и возле семафоров, останавливался на каждой самой маленькой станции, выпуская нескольких сонных пассажиров.
Казалось, лампочка засветилась ярче, а вагон наполнил пар, который просачивался из труб. Когда потеплело, туалет возле наших мест начал оттаивать. Сладковатая вонь растаявших человеческих фекалий присоединилась к спёртому воздуху. Впрочем, когда какой-то мужик закурил самокрутку из махорки, тот противный дым забил все остальные запахи.
После освобождения махорка стала и модой и необходимостью, потому что из-за нехватки сигарет и папиросной бумаги курцы не имели выбора. Это же касается и туалетов. Когда была буржуазия, их чистили. Делали это люди, вынужденные заниматься этой недостойной работой, чтобы выжить. Теперь не было высоких и низких классов. Все мы были равны ? трудящиеся. Все мы были членами одного класса ? пролетариатом. Такая грязная работа была ниже нашей чести.
Наконец, около десяти вечера, поезд прибыл в Комарно. Приятно было вдохнуть свежий воздух. Согласно инструктажа, мы подождали 15 минут возле станции, пока не разошлись все пассажиры и станционный смотритель погасил свет и ушёл домой.
Тогда мы грунтовой дорогой, которая простилалась на восток от станции, направились в сторону Комарно. Днём она, наверно, была в грязи, но теперь подмёрзла. Её запятнали заплаты снега, которые казались синеватыми при свете восходящей Луны. Мы шли молча в плену предчувствий, смешанных с волнением и моментами страха перед неизвестным. Время от времени мы переглядывались, словно чтобы уверить один другого, что мы на правильном пути.
? Смотри! ? вдруг крикнул Богдан. ? Видишь?
Из-за поворота появилось какое-то серое пятно. Оно приближалось. Вскоре мы увидели, что это телега. Поравнявшись с нами, она остановилась.
? Куда это вы так поздно? ? услышали мы голос ездового, который оказался бородатым старым мужчиной с длинными густыми усами, в традиционной меховой шапке, натянутой на глаза.
? Может вы домой едете…? он на мгновение замолчал и в глазах его сверкнули какие-то огоньки, ? на Пасху?
? На Великодень, ? громко ответили мы с Богданом.
? Быстро в телегу, ? велел он. ? Ложитесь ниц! Молчать! Не вставать! Понятно?
Мы легли. Не успели мы обдумать нашу ситуацию, как на нас набросили покрывало, а сверху, что-то, вроде мешков с соломой.
Телега развернулась и поехала туда, откуда прибыла, вскоре повернула влево, некоторое время ехала прямо, направо, а потом я потерял ориентацию. Не знаю, как чувствовал себя Богдан, потому что ездовой постоянно приказывал нам молчать, хотя голос его звучал каждый раз иначе. Я начал побаиваться, что нас поймали в ловушку. Периодически у меня возникало желание выпрыгнуть из телеги, но каждый раз я отбрасывал эту мысль ? возница мог иметь оружие.
Через некоторое время я уже не мог оценить, долго ли мы едем, потому что в таких условиях время бежит или очень быстро, или очень медленно ? телега выехала на ухабистую дорогу. Иной раз мне казалось, что нас вместе с поклажей вытрясет из телеги.
Наконец остановка. Мы услыхали шёпот, а потом скрежетание, словно отворяли тяжёлые ворота. Телега ещё немного проехала, остановилась, ворота за нами закрыли.
Мы не знали что ожидать. Коней выпрягли и увели. Потом голос, который не принадлежал ездовому, повелел нам сойти с телеги.
Мы очутились в темноте, наверно, в какой-то конюшне, потому что пахло навозом и сеном. Вскоре послышался скрип дверей ? вошёл человек с керосиновой лампой. Подойдя, он поднял лампу и осветил на нас. На лицо его был натянут капюшон. Мы видели только его глаза, которые осматривали нас. В этих глазах светилась необычная сила ? угрожающая и одновременно успокаивающая.
? Слава Украине! ? сказал он, не отрывая от нас взгляда. Это было официальное приветствие нашей Организации.
? Слава Вождю! ? ответили мы. Таким был официальный ответ. Я хорошо знал это приветствие, потому что некоторое время был в Организации стажёром. Я входил в «звено» из трёх человек ? Богдан, я, и третий, которого я не знал, ? с ним, по причине конспирации, поддерживал контакт только Богдан. Два месяца у меня был испытательный срок, выполняя различные полутайные задания, в частности узнавал расположение отдельных воинских отрядов, малоизвестных проулков в центре города и подземных каналов, которых не было на карте. К этому времени я уже доказал, что могу честно выполнять возложенные на меня обязанности.
Теперь человек в капюшоне должен был привести меня к присяге и принять в полноправные члены Организации.
В правой руке он держал тризуб. Наши «освободители» боялись его, потому что он символизировал нашу независимость. Показывать его или даже говорить о нем было преступлением серьёзнее, чем умышленное убийство. Для нас это был символ свободы. Они забрали у нас всё ? нашу землю, нашу историю, нашу культуру, нашу церковь, даже наш язык. Они хотели вынудить нас доносить один на другого. Единственное что у нас осталось, ? это тризуб, они не могли его забрать, ведь этот символ был вырезан в наших душах.
Я был готов дать на нём присягу.
Подняв тризуб, человек в капюшоне начал торжественно читать преамбулу к Десяти Заповедям Организации.
«Я, Дух Извечной Стихии, Причина и Цель твоей жизни, повелеваю тебе отдать твою жизнь на алтарь свободы твоей Нации, без которой ты будешь проклятым и навеки останешься рабом. Я вверяю тебе Десять Заповедей, которые ты поклянёшься беспрекословно выполнять».
В тусклом оранжевом свете лампы, за пределами которого лежала густая темнота, это были не просто человеческие слова ? казалось, ко мне на самом деле обращается Дух. Я ощущал это каждой фиброй своей души.
Теперь моя очередь. Человек в капюшоне велел мне положить правую руку на тризуб. Своим пронизывающим взглядом он впился мне в глаза. Его глаза, казалось, гипнотизировали. Я начал рассказывать Заповеди. Словно чародей, он не сводил с меня глаз, пока я не прочитал все десять Заповедей. Моё тело пронизало горячее щемление. Я понимал, что отныне моя жизнь не принадлежит мне.
Она стала собственностью организации.
«Око за око, зуб за зуб».
Моисей
«Око за око ? и двух глаз нет».
Ганди
ТАИНСТВЕННОЕ ПИСЬМО
В середине мая, после нескольких недель настоящей весенней погоды, внезапно налетели метели. Метель пришла с северо-востока и с ожесточённостью бешенного зверя покрывала землю толстым слоем тяжёлого, влажного снега, ломала крыши и деревья. По городу было трудно ходить. Понадобилось несколько дней, чтобы прибрать поломанные ветки каштанов на нашей улице.
Но очень скоро небо засветилось голубизной и с него улыбнулось весеннее солнце. Снег исчез так же быстро, как и появился, превратив некоторые улицы в русла бурных ручьёв. Примятые цветы, поломанные кусты отходили после оттепели. Тюльпаны в нашем садике были полностью уничтожены, но сирень каким-то чудом уцелела.
Днём густая масса этого голубого и белого цветения, казалось, соперничала с небом. Вечером их успокаивающие сладкие ароматы окружали наш дом, проникали на веранду, даже если она была закрыта.
В один из таких вечеров я сидел на веранде, ища утешения в аромате сирени. Из головы не выходил сегодняшний арест брата Богдана и Романа ? его лучшего друга и одноклассника. Девочка из нашего класса, которая в это время вышла с урока в туалет, видела, как их выводили из кабинета Боцвы в наручниках.
Вначале она хотела об этом промолчать, потому что рассказывать про такие вещи считалось помощью врагам народа. Однако перед последним уроком на перерыве она подошла к Богдану с раскрытой тетрадкой и попросила объяснить ей лекцию, а тем временем шёпотом рассказала то, что видела. По пути из школы Богдан шепнул мне с невозмутимым взглядом: «Моего брата арестовали. Отбой». «Отбой» ? наше условное выражение, которое означало, что необходимо временно прекратить любую деятельность, связанную с Организацией и быть начеку.
Возможно Игоря и его друга арестовали по подозрению в осквернении статуи Сталина. Нас это очень беспокоило, ведь тогда их накажут за наше преступление. Но возможно было и то, что они принадлежат к Организации. Но в любом случае тут не обошлось без доносчика.
Самым вероятным подозреваемым был одноклассник Игоря ? Николай Ефремович Когут. Чтобы отомстить за арест, мы придумали хитрый план.
Николай был секретарём комсомола в нашей школе. Он был известен как гений математики и «уши» директрисы. При проведении политических мероприятий его представляли как «преданного строителя социализма» и пример «будущего советского человека». Он мог с уверенностью религиозного фанатика напамять цитировать Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. Он был высокий и широкоплечий, имел настойчивый и раздражающий голос, вёл себя так, словно всё в мире ему было известно.
Богдан был уверен, что именно Николай виноват в аресте его брата.
Я разделял его мысли. Действовали мы очень просто ? написали Николаю письмо, вроде от его друга, но послали не по почте, а проскользнули в его класс, когда все были в спортзале, и положили ему в верхнюю тетрадь.
«Николай, ? было написано в письме, ? ты понимаешь, почему я таким необычным способом направил тебе это письмо. Рад, что ты достиг такого положения в комсомоле и что скоро тебя будут рекомендовать в члены партии. Это отличное прикрытие. Нам необходимо больше таких людей, как ты, чтобы продолжать нашу работу. Скоро свяжемся с тобой „случайно“, по дороге домой».
Последствия были прогнозируемые и мгновенные. Мы не были их свидетелями, но нам про всё через некоторое время рассказали.
Вернувшись из спортзала, класс Николая ждал учителя математики. Николай ожидал с особым нетерпением, так как будучи «гением математики», он заслужил исключительную честь рассказать теорему Пифагора всему классу. Для него это была большая честь и случай похвастаться, ведь учитель математики к тому же был и членом партии. Николай раскрыл тетрадь, что бы что-то повторить, а там ? письмо. Оно было не заклеенным, и это не удивительно ? конверты теперь вообще не заклеивали, чтобы легче было цензорам. Но там таинственная записка…от кого? Почему? Провокация? Ошарашенный он читал и перечитывал её, не замечая прихода учителя.
? Николай Ефимович, что с вами? Вам плохо? ? прозвучал голос учителя.
Согласно школьных правил, когда входил учитель, все должны были встать. Услышав голос учителя, Николай понял, что он единственный, кто сидит. Он вскочил, держа в руке письмо. Сначала растерялся, не зная что с ним сделать, а потом попытался спрятать.
? Что это у вас? Дайте-ка посмотреть? ? сказал учитель.
Прочитав, он побледнел и минуту стоял молча.
? Сидите. И тихо. ? сказал он, выходя из класса. Через некоторое время он вернулся и попросил Николая пойти с ним к директору.
Учитель вернулся один. Как и брат Богдана с другом, Николай зашёл в кабинет директрисы и с тех пор про него больше не слышали.
Несколько недель после ареста Игоря и его друга мы с Богданом воздерживались от выполнения заданий Организации и очень убедительно изображали из себя «строителей социализма». Мы поднимали руки, чтобы отвечать на вопросы учителей, в то время, когда остальные ученики надеялись избежать этого. Мы посещали внеурочные курсы политического образования и военной подготовки. Мы со всей своей пылкостью осуждали «врагов народа», «капиталистических предателей» и «буржуазных националистов».
Мы поклонялись нашим вождям, клялись в беззаветной верности «делу пролетариата» и «коммунистического будущего».
Наверно мы неплохо играли эту роль, ведь даже продавщица военной книги была уверена, что я один из лучших активистов в школе Боцвы. Я часто посещал этот книжный магазин за различными книгами, которые, как она считала, свидетельствовали о моей заинтересованности военным делом. На самом деле эти книги заказывала Организация.
Кажется я ей и вправду нравился. Её звали Наталия Артёмовна. Она была москвичкой ? низкая, приземистая женщина, одетая в серую одежду и валенки. Лицо у неё было как пончик, а голос ? резкий, и одновременно похожий на материнский.
Одни раз, зайдя в книжный магазин, я увидел директрису Боцву, которая разговаривала с Наталией Артёмовной. Я вежливо поздоровался и пошёл в другой конец книжного магазина, но услышал, как Наталия Артёмовна сказала директрисе, что она «должна гордиться таким учеником». Я радовался от таких слов, так как понятия не имел, что директриса теперь про меня думает. Я не заходил к ней с тех пор, как она попросила стать доносчиком.
Но очень скоро небо засветилось голубизной и с него улыбнулось весеннее солнце. Снег исчез так же быстро, как и появился, превратив некоторые улицы в русла бурных ручьёв. Примятые цветы, поломанные кусты отходили после оттепели. Тюльпаны в нашем садике были полностью уничтожены, но сирень каким-то чудом уцелела.
Днём густая масса этого голубого и белого цветения, казалось, соперничала с небом. Вечером их успокаивающие сладкие ароматы окружали наш дом, проникали на веранду, даже если она была закрыта.
В один из таких вечеров я сидел на веранде, ища утешения в аромате сирени. Из головы не выходил сегодняшний арест брата Богдана и Романа ? его лучшего друга и одноклассника. Девочка из нашего класса, которая в это время вышла с урока в туалет, видела, как их выводили из кабинета Боцвы в наручниках.
Вначале она хотела об этом промолчать, потому что рассказывать про такие вещи считалось помощью врагам народа. Однако перед последним уроком на перерыве она подошла к Богдану с раскрытой тетрадкой и попросила объяснить ей лекцию, а тем временем шёпотом рассказала то, что видела. По пути из школы Богдан шепнул мне с невозмутимым взглядом: «Моего брата арестовали. Отбой». «Отбой» ? наше условное выражение, которое означало, что необходимо временно прекратить любую деятельность, связанную с Организацией и быть начеку.
Возможно Игоря и его друга арестовали по подозрению в осквернении статуи Сталина. Нас это очень беспокоило, ведь тогда их накажут за наше преступление. Но возможно было и то, что они принадлежат к Организации. Но в любом случае тут не обошлось без доносчика.
Самым вероятным подозреваемым был одноклассник Игоря ? Николай Ефремович Когут. Чтобы отомстить за арест, мы придумали хитрый план.
Николай был секретарём комсомола в нашей школе. Он был известен как гений математики и «уши» директрисы. При проведении политических мероприятий его представляли как «преданного строителя социализма» и пример «будущего советского человека». Он мог с уверенностью религиозного фанатика напамять цитировать Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. Он был высокий и широкоплечий, имел настойчивый и раздражающий голос, вёл себя так, словно всё в мире ему было известно.
Богдан был уверен, что именно Николай виноват в аресте его брата.
Я разделял его мысли. Действовали мы очень просто ? написали Николаю письмо, вроде от его друга, но послали не по почте, а проскользнули в его класс, когда все были в спортзале, и положили ему в верхнюю тетрадь.
«Николай, ? было написано в письме, ? ты понимаешь, почему я таким необычным способом направил тебе это письмо. Рад, что ты достиг такого положения в комсомоле и что скоро тебя будут рекомендовать в члены партии. Это отличное прикрытие. Нам необходимо больше таких людей, как ты, чтобы продолжать нашу работу. Скоро свяжемся с тобой „случайно“, по дороге домой».
Последствия были прогнозируемые и мгновенные. Мы не были их свидетелями, но нам про всё через некоторое время рассказали.
Вернувшись из спортзала, класс Николая ждал учителя математики. Николай ожидал с особым нетерпением, так как будучи «гением математики», он заслужил исключительную честь рассказать теорему Пифагора всему классу. Для него это была большая честь и случай похвастаться, ведь учитель математики к тому же был и членом партии. Николай раскрыл тетрадь, что бы что-то повторить, а там ? письмо. Оно было не заклеенным, и это не удивительно ? конверты теперь вообще не заклеивали, чтобы легче было цензорам. Но там таинственная записка…от кого? Почему? Провокация? Ошарашенный он читал и перечитывал её, не замечая прихода учителя.
? Николай Ефимович, что с вами? Вам плохо? ? прозвучал голос учителя.
Согласно школьных правил, когда входил учитель, все должны были встать. Услышав голос учителя, Николай понял, что он единственный, кто сидит. Он вскочил, держа в руке письмо. Сначала растерялся, не зная что с ним сделать, а потом попытался спрятать.
? Что это у вас? Дайте-ка посмотреть? ? сказал учитель.
Прочитав, он побледнел и минуту стоял молча.
? Сидите. И тихо. ? сказал он, выходя из класса. Через некоторое время он вернулся и попросил Николая пойти с ним к директору.
Учитель вернулся один. Как и брат Богдана с другом, Николай зашёл в кабинет директрисы и с тех пор про него больше не слышали.
Несколько недель после ареста Игоря и его друга мы с Богданом воздерживались от выполнения заданий Организации и очень убедительно изображали из себя «строителей социализма». Мы поднимали руки, чтобы отвечать на вопросы учителей, в то время, когда остальные ученики надеялись избежать этого. Мы посещали внеурочные курсы политического образования и военной подготовки. Мы со всей своей пылкостью осуждали «врагов народа», «капиталистических предателей» и «буржуазных националистов».
Мы поклонялись нашим вождям, клялись в беззаветной верности «делу пролетариата» и «коммунистического будущего».
Наверно мы неплохо играли эту роль, ведь даже продавщица военной книги была уверена, что я один из лучших активистов в школе Боцвы. Я часто посещал этот книжный магазин за различными книгами, которые, как она считала, свидетельствовали о моей заинтересованности военным делом. На самом деле эти книги заказывала Организация.
Кажется я ей и вправду нравился. Её звали Наталия Артёмовна. Она была москвичкой ? низкая, приземистая женщина, одетая в серую одежду и валенки. Лицо у неё было как пончик, а голос ? резкий, и одновременно похожий на материнский.
Одни раз, зайдя в книжный магазин, я увидел директрису Боцву, которая разговаривала с Наталией Артёмовной. Я вежливо поздоровался и пошёл в другой конец книжного магазина, но услышал, как Наталия Артёмовна сказала директрисе, что она «должна гордиться таким учеником». Я радовался от таких слов, так как понятия не имел, что директриса теперь про меня думает. Я не заходил к ней с тех пор, как она попросила стать доносчиком.
«Очень тяжело, товарищи, жить только одной свободой.
Определяющая черта нашей революции та, что она дала народу не только свободу, но и материальный достаток. Именно по этому жить стало лучше и веселее».
Сталин
«Меньше громких слов, больше простой, ежедневной работы».
Ленин
МАМИН ХЛЕБ
Метель не помешала нам с Богданом выполнять задания организации. Поскольку занятия на несколько дней отменили, мы смогли взяться за то, что нам поручили в начале апреля. Мы должны были взять под наблюдение военный гарнизон на улице Лычаковской и за цитаделью, находящейся на холме улицы Коперника. Как и Оперный театр, здания гарнизона на Лычаковской улице возвели в середине ХІХ столетия, когда Львов принадлежал Австро-Венгерской империи и его называли Lemberg. Между казармами, которые очерчивали квадрат, находился двор, размером с футбольное поле.
Цитадель была намного старее. Некоторые считали, что её соорудили в ХІІІ столетии. Наверно всё начиналось с небольшого укрепления на вершине холма за городскими стенами. Из наблюдательного пункта было видно весь город как на ладони, а также необозримые равнины на востоке, юге и западе. Такое преимущество давало цитадели преимущество, когда нападали татары, турки и монголы.
В XVI веке старую деревянную крепость разрушили, а на её месте возвели высокую круглую башню из тяжёлых каменных блоков. Вокруг построили мощную, на вид непреодолимую стену. Там, наверху, под крышей башни ? ряд небольших, круглых отверстий. Если бы врагу всё таки удалось взобраться на стену, его бы оттуда встретили камнями, огнём факелов или жидкой, кипящей смолой.
Столетие спустя крепость была готова к встрече с турками, но к счастью, то ли для турок, то ли для горожан, турецкое войско направилось на юго-запад, в Вену. Там, если верить историкам, им дал отпор польский король Ян Собесский ? это самый великий эпизод в истории Польши. Однако теперь учебники истории, изданные в Москве, отрицали его заслуги в борьбе с турками, провозглашали его «защитником прогнившей польской шляхты».
Цитадель приняла свой теперешний вид, когда Львов присоединили к Австро-Венгерской империи. Император перестроил башню так, чтобы можно было пользоваться ружьями, ручными гранатами и артиллерией. Вокруг построили длинные ряды казарм для многочисленных войск.
Теперь в Цитадели находилась Красная Армия. Наблюдая за Цитаделью, мы узнали, что там размешены отряд пехоты, артиллерийский полк и танковая дивизия. Чтобы убедиться, что мы правильно сосчитали солдат, вооружение и транспорт, мы с Богданом следили за воротами по очереди. Мы установили, что пехотные офицеры были русскими, а смуглые лица и раскосые глаза рядовых свидетельствовали, что они с Дальнего Востока, может, из Узбекистана, Казахстана или Монголии.
Чтобы не возбуждать подозрения у часовых, я сидел на другой стороне улицы, немного сбоку от входа в Цитадель, делая вид что читаю книжку по марксизму-ленинизму. На самом деле я шифрованно записывал вид и количество воинских подразделений, которые прибывали в Цитадель и выходили оттуда. Один раз похожий на монгола часовой начал подозревать меня, так как я засиделся, и подошёл ко мне. Однако, когда он увидел мою книгу в красной обложке с большими золотыми буквами И.Сталин «История Коммунистической Партии Советского Союза», его лицо просияло и он заметил: «Хароший книга. Мой камандир тоже читает». Он оставил меня в покое. Я видел как он присоединился к другим часовым возле ворот. Он казался очень могучим, когда стоял по стойке смирно с винтовкой на плече и четырёхгранным штыком, который высоко торчал над его головой в каске.
Он выглядел только на несколько лет старше меня ? лет 18–19. В те дни призыв в армию был пожизненным приговором. Но этот парень казался мне счастливым. Наверно, у него дома была ещё большая нужда. Тут он жил в казарме, его не выпускали в город, но армия обувала его, одевала, кормила. Не менее важным, наверно, было убеждение, что он делает что-то значащее, что-то такое, что изменит ход истории. Он видел будущее. И не он один. Пресса, радио, политруки, учителя говорили про будущее гиперболами в настоящем времени.
Когда возле цитадели ничего не происходило, я вчитывался в «Историю Коммунистической Партии Советского Союза». Некоторые отрывки звучали искушающее, красиво и убедительно, но то что я видел вокруг не имело с ними ничего общего. Мне страшно было и подумать, что в один прекрасный день меня могут забрать в армию.
Иногда наблюдая за Цитаделью или гарнизоном на Лычаковской, я ловил себя на мысли, что не понимаю, зачем Организации информация про количество и вид воинских подразделений во Львове. Они не имели силы, чтобы противостоять Красной Армии в открытой борьбе. Может Организация работала на кого-то другого? Я как-то спросил об этом Богдана, но он безразлично кинул: «А тебе не всё ли равно? Наше задание делать что приказывают. Организация знает что делает. К тому же враг нашего врага ? наш друг».
Я начал думать как Богдан. Мы дали присягу на верность Организации. Ставить под сомнение её мудрость ? это просто предательство. Кто бы не воспользовался информацией, которую мы собираем, он делает это не на пользу системе, которая породила директрису Боцву. К тому же, жить двойной жизнью было так захватывающе: дурить учителей, директрису, продавщицу из военного книжного магазина, всех тех часовый возле ворот Цитадели и других гарнизонов.
Удавалось ли мне обманывать пана Коваля? Иногда у меня возникало странное чувство, что он читает мои мысли. А эти его «проверки» по сёлам, которые в последнее время участились, наталкивали меня на мысль, что и он может иметь отношение к организации, и если он не в руководстве, то по крайней мере связной.
Цитадель была намного старее. Некоторые считали, что её соорудили в ХІІІ столетии. Наверно всё начиналось с небольшого укрепления на вершине холма за городскими стенами. Из наблюдательного пункта было видно весь город как на ладони, а также необозримые равнины на востоке, юге и западе. Такое преимущество давало цитадели преимущество, когда нападали татары, турки и монголы.
В XVI веке старую деревянную крепость разрушили, а на её месте возвели высокую круглую башню из тяжёлых каменных блоков. Вокруг построили мощную, на вид непреодолимую стену. Там, наверху, под крышей башни ? ряд небольших, круглых отверстий. Если бы врагу всё таки удалось взобраться на стену, его бы оттуда встретили камнями, огнём факелов или жидкой, кипящей смолой.
Столетие спустя крепость была готова к встрече с турками, но к счастью, то ли для турок, то ли для горожан, турецкое войско направилось на юго-запад, в Вену. Там, если верить историкам, им дал отпор польский король Ян Собесский ? это самый великий эпизод в истории Польши. Однако теперь учебники истории, изданные в Москве, отрицали его заслуги в борьбе с турками, провозглашали его «защитником прогнившей польской шляхты».
Цитадель приняла свой теперешний вид, когда Львов присоединили к Австро-Венгерской империи. Император перестроил башню так, чтобы можно было пользоваться ружьями, ручными гранатами и артиллерией. Вокруг построили длинные ряды казарм для многочисленных войск.
Теперь в Цитадели находилась Красная Армия. Наблюдая за Цитаделью, мы узнали, что там размешены отряд пехоты, артиллерийский полк и танковая дивизия. Чтобы убедиться, что мы правильно сосчитали солдат, вооружение и транспорт, мы с Богданом следили за воротами по очереди. Мы установили, что пехотные офицеры были русскими, а смуглые лица и раскосые глаза рядовых свидетельствовали, что они с Дальнего Востока, может, из Узбекистана, Казахстана или Монголии.
Чтобы не возбуждать подозрения у часовых, я сидел на другой стороне улицы, немного сбоку от входа в Цитадель, делая вид что читаю книжку по марксизму-ленинизму. На самом деле я шифрованно записывал вид и количество воинских подразделений, которые прибывали в Цитадель и выходили оттуда. Один раз похожий на монгола часовой начал подозревать меня, так как я засиделся, и подошёл ко мне. Однако, когда он увидел мою книгу в красной обложке с большими золотыми буквами И.Сталин «История Коммунистической Партии Советского Союза», его лицо просияло и он заметил: «Хароший книга. Мой камандир тоже читает». Он оставил меня в покое. Я видел как он присоединился к другим часовым возле ворот. Он казался очень могучим, когда стоял по стойке смирно с винтовкой на плече и четырёхгранным штыком, который высоко торчал над его головой в каске.
Он выглядел только на несколько лет старше меня ? лет 18–19. В те дни призыв в армию был пожизненным приговором. Но этот парень казался мне счастливым. Наверно, у него дома была ещё большая нужда. Тут он жил в казарме, его не выпускали в город, но армия обувала его, одевала, кормила. Не менее важным, наверно, было убеждение, что он делает что-то значащее, что-то такое, что изменит ход истории. Он видел будущее. И не он один. Пресса, радио, политруки, учителя говорили про будущее гиперболами в настоящем времени.
Когда возле цитадели ничего не происходило, я вчитывался в «Историю Коммунистической Партии Советского Союза». Некоторые отрывки звучали искушающее, красиво и убедительно, но то что я видел вокруг не имело с ними ничего общего. Мне страшно было и подумать, что в один прекрасный день меня могут забрать в армию.
Иногда наблюдая за Цитаделью или гарнизоном на Лычаковской, я ловил себя на мысли, что не понимаю, зачем Организации информация про количество и вид воинских подразделений во Львове. Они не имели силы, чтобы противостоять Красной Армии в открытой борьбе. Может Организация работала на кого-то другого? Я как-то спросил об этом Богдана, но он безразлично кинул: «А тебе не всё ли равно? Наше задание делать что приказывают. Организация знает что делает. К тому же враг нашего врага ? наш друг».
Я начал думать как Богдан. Мы дали присягу на верность Организации. Ставить под сомнение её мудрость ? это просто предательство. Кто бы не воспользовался информацией, которую мы собираем, он делает это не на пользу системе, которая породила директрису Боцву. К тому же, жить двойной жизнью было так захватывающе: дурить учителей, директрису, продавщицу из военного книжного магазина, всех тех часовый возле ворот Цитадели и других гарнизонов.
Удавалось ли мне обманывать пана Коваля? Иногда у меня возникало странное чувство, что он читает мои мысли. А эти его «проверки» по сёлам, которые в последнее время участились, наталкивали меня на мысль, что и он может иметь отношение к организации, и если он не в руководстве, то по крайней мере связной.