Страница:
----------------------------------------------------------------------------
Лисао.- СПб.: ООО "Издательский Дом "Кристалл"", 2000. - (Б-ка мировой
лит. Восточная серия).
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
От составителя. Впервые поэма Цюй Юаня в переводе на русский язык
появилась в сборнике его произведений, вышедшем из печати в 1954 году.
Подготовкой этого издания занимался опытный китаевед, доктор филол. наук
Николай Трофимович Федоренко. Вот, что он пишет в своей монографии "Цюй
Юань, истоки и проблемы творчества* (1986): "Мне повезло: по сделанному
мною подстрочнику поэтический перевод "Лисао" был выполнен Анной Ахматовой.
Он стал, смею сказать, классическим, хотя она, в сущности почти не изменила
моего подстрочника. Она лишь поставила слова по-своему, как это дано только
Анне Ахматовой, и возникла поэзия, в высшей степени близкая к оригиналу..."
В период подготовки первого издания Цюй Юаня на русском языке,
осуществленный Н. Т. Федоренко подстрочник поэмы был также отправлен
Гослитиздатом известному отечественному поэту и переводчику Александру
Ильичу Гитовичу, который в своем письме к Н. Т. Федоренко, отправленном в
начале 60-х годов, признавался: "...М. Н. Виташевская (тогда - ответственное
лицо Гослитиздата - Р. Г.) написала мне - не соглашусь ли я передать "Лисао"
А. А. Ахматовой, а перевести "Девять напевов" и "Девять элегий". Я, как Вы
прекрасно понимаете, готов был идти для Анны Андреевны хоть в огонь и в
воду, а не то чтобы "уступить" ей "Лисао". Но Ваш подстрочный перевод
остался у меня, и я много раз возвращался к нему и размышлял над этой
действительно потрясающей и гениальной поэмой..."
Эти возвращения и размышления переводчика не остались бесплодными:
возник новый перевод поэмы. Александр Ильич пишет: "...Я перевел поэму за
четверо суток. Я не оговорился, я подсчитал, что за это время я спал не
больше десяти часов. Иначе не мог. Не выдавайте меня..." И далее: "...Итак,
когда я перевел "Лисао" и сжег свои корабли, я не мог, разумеется, и думать
о том, чтобы опубликовать его без благословения Вашего и без благословения
первого переводчика, потому что им была Ахматова. Я послал ей поэму.
Телеграмму я получил сразу. "Благодарю за великого "Лисао". Перевод выше
любых похвал". И теперь я могу с чистой совестью послать "Лисао" Вам..."
В уже упоминавшейся монографии "Цюй Юань. Истоки и проблемы творчества"
(1986) Н. Т. Федоренко приводит эту историю, но завершает свой рассказ,
поистине; Удивительно: "Остается с сожалением добавить, что перевод А.
Гитовича, сколько мне известно, до сих пор не опубликован". И это в самом
деле удивительно, поскольку в 1962 году увидела свет книга "Лирика китайских
классиков в новых переводах Александра Гитовича", выпущенная Лениздатом
прискорбно убогим тиражом 2 тысячи экземпляров (!), что немедленно сделало
ее библиографической редкостью (быть может, поэтому она и избегнула
внимания Н. Т. Федоренко, да и многих других).
В этой книге (любезно предоставленной составителю сыном А. И. Гитовича)
помимо переводов таких легендарных мастеров китайской поэзии, как Цао Чжи,
Тао Цянь, Юань Чжэнь, Су Дун-по, Лу Ю, Фань Чэн-да, Александром Ильичом
Гитовичем был включен и перевод поэмы Цюй Юаня "Лисао", _первую_
републикацию которого, спустя 38 лет, являет настоящее издание.
Однако история переводов "Лисао" на русский язык этим не исчерпывается!
Н. Т. Федоренко в своей монографии о Цюй Юане, к сожалению, никак не
отмечает, что пять лет спустя после выхода в России первого сборника
переводов из Цюй Юаня, подготовленного им, было осуществлено достопамятное
издание: Китайская литература. Хрестоматия. / Древность. Средневековье.
Новое время (Учпедгиз. М., 1959), ответственным редактором которого
выступил академик Н. И. Конрад. Среди переводчиков, привлеченных к работе
над книгой, был и Альфред Иванович Балин, осуществивший по подстрочнику
перевод ряда произведений Цюй Юаня, в том числе и поэмы "Лисао"! По
имеющимся у составителя сведениям, позднее литературные переложения А. И.
Балина никогда не переиздавались и, таким образом, _первая_ попытка
републикации предпринимается нами в рамках настоящего издания.
И теперь у читателей впервые появляется реальная возможность
познакомиться со всеми существующими на сегодняшний день переводами шедевра
Цюй Юаня и оценить каждый из них по достоинству.
Р. В. Грищенков
Перевод А.А.Ахматовой
Покойный мой отец Бо-юном звался,
Чжуань, сын неба, - славный предок мой.
В седьмой день года я на свет явился,
Сей день всех дней счастливее в году.
Отец на сына поглядел впервые,
Его счастливым именем нарек -
Чжэн-цзэ, как верная дорога, имя,
А прозвище - "Высокий строй души".
Я, удостоясь счастия такого,
Его удвоил внешнею красой:
В цветущий шпажник, словно в плащ, облекся,
Сплел пояс из осенних орхидей.
И я спешил, боясь, что не успею,
Что мне отпущено немного лет.
Магнолию срывал я на рассвете,
Сбирал у вод по вечерам суман.
Стремительно текут светила в небе,
И осенью сменяется весна.
Цветы, деревья, травы увядают,
И дни красавца князя сочтены.
Ты возмужал, в пороках утопая,
О, почему не хочешь стать иным?
Мне оседлайте скакуна лихого!
Глядите! Путь забытый покажу.
Вот Юй, Чэн Тан, Вэнь-ван,- их окружали
Умов разнообразных цветники:
Там и душистый перец и корица,
А не одни нежнейшие цветы.
В том слава Шуня и величье Яо,
Что смысл явлений ведали они,
А Цзе и Чжоу шли путем неверным
И потому от бедствий не спаслись.
Сановники веселью предаются,
Их путь во мраке к пропасти ведет.
Но разве о себе самом горюю?
Династии меня страшит конец.
Уж я ли не радел о благе общем,
Я шел дорогой праведных князей,
Но ты, всесильный, чувств моих не понял,
Внял клевете и гневом воспылал.
Я твердо знаю: прямота - несчастье,
Но с ней не в силах разлучиться я.
В свидетели я призываю небо, -
Все это ради князя я терплю.
Я говорю: сперва со мной согласный,
Потом сошел ты с этого пути.
С тобой, властитель, я могу расстаться,
Но мне твоя изменчивость горька.
Мои дела - цветущие поляны,
Я орхидеями покрыл сто му,
Взрастил благоухающие травы,
А среди них - и шпажник и духэн.
Как я хотел увидеть их в расцвете
И в должный час их срезать и собрать.
Пусть я увяну - горевать не стоит,
Жаль, если луг бурьяном зарастет.
В стяжательстве друг с другом состязаясь,
Все ненасытны в помыслах своих,
Себя прощают, прочих судят строго,
И вечно зависть гложет их сердца.
Все как безумные стремятся к власти,
Но не она меня прельщает, нет -
Ведь старость незаметно подступает,
А чем себя прославить я могу?
Пусть на рассвете пью росу с магнолий,
А ночью ем опавший лепесток...
Пока я чую в сердце твердость веры,
Мне этот долгий голод нипочем.
Сбираю я тончайшие коренья,
Чтоб ими плющ упавший подвязать,
Коричные деревья выпрямляю,
Вяжу в пучки душистую траву.
За мудрецами шел я неотступно,
Но никаких похвал не услыхал.
Пусть в наше время так не поступают,
Я, как Пэн Сянь, себя готов сгубить*
Дышать мне тяжко, я скрываю слезы,
О горестях народа я скорблю.
Хотя я к добродетели стремился,
Губила ночь достигнутое днем.
Пусть мой венок из шпажника разорван,
Из орхидей сплету другой венок.
За то, что сердцу моему любезно,
Хоть девять раз я умереть готов.
Твой дикий нрав, властитель, порицаю,
Души народа ты не постигал.
Придворные, завидуя по-женски
Моей красе, клевещут на меня.
Бездарные всегда к коварству склонны,
Они скрывают черные дела,
Всегда идут окольными путями,
Увертливость - единый их закон!
В душе моей - печаль, досада, горечь,
Несу один невзгоды этих дней,
Но лучше смерть, чтоб навсегда исчезнуть,
Чем примириться с участью такой!
Известно: сокол не летает в стае,
Так исстари на свете повелось.
И как квадрат и круг несовместимы,
Так два пути враждуют меж собой.
Я подавляю чувства и стремленья,
И оскорблениям не внемлю я,
Чтить чистоту и умереть за правду, -
Так в старину учили мудрецы.
Я путь свой, каюсь, прежде не продумал,
Остановлюсь, не возвратиться ль мне?!
Я поверну обратно колесницу,
Покуда в заблужденьях не погряз.
Средь орхидей пусть конь мой погуляет,
Пусть отдохнет на перечном холме.
Здесь буду я вдали от порицаний
И в прежние одежды облекусь.
Чилилл и лотос мне нарядом будут,
Надену плащ из лилий водяных.
Так скроюсь я, все кончатся несчастья,
О, только б верою цвела душа.
Себя высокой шапкой увенчаю
И удлиню нарядный пояс свой.
Благоухание и блеск сольются,
И совесть я нетленной сохраню.
Четыре стороны окинув взором,
Хотел бы я увидеть страны все.
Наряден свежий мой венок, и всюду
Струится благовоние его.
У каждого есть радость в этом мире,
Я с детства украшать себя привык,
И после смерти я таким же буду,
Кто может душу изменить мою?
Прелестная Нюй-сюй, моя сестрица,
С упреками твердила часто мне:
"Был Гунь чрезмерно прям, и вот несчастье
Его настигло под Юйшань в степи.
Зачем ты прям и украшаться любишь?
Нет никого изысканней тебя.
Весь двор зарос колючками, бурьяном, -
Лишь ты один обходишь их всегда.
Скажи, как людям о себе поведать, -
И чувства наши кто поймет, скажи?
Живя друг с другом, люди ценят дружбу,
И только ты внимать не хочешь мне".
Шел по стопам я мудрецов старинных,
Но участи печальной не избег...
Чрез реку Сян я направляюсь к югу,
Чтоб обратиться с речью к Чун-хуа:
"Правленье Ци достойно песнопений,
Ся Кан в разврате гнусном утопал,
О будущих невзгодах он не думал
И братьями близ дома был убит.
Беспутный Хоу И, любя охоту,
Всегда стрелял усадебных лисиц.
Злодей за это должен поплатиться, -
Хань Чжо похитил у него жену.
Го Цзяо был насильником жестоким,
Его распутству не было границ,
Порокам предавался исступленно,
Пока не обезглавили его.
Ся Цзе всегда был с нравственностью в ссоре,
Но час настал, и вот пришла беда.
Всех честных Хоу Синь казнил придворных,
Тиранов иньских был недолог век.
Сурово правил Юй, но справедливо.
При Чжоу шли по верному пути,
Ценили мудрых, верили разумным
И соблюдали правила добра.
В могуществе ты бескорыстно, небо,
И только честным помогаешь ты,
Лишь дух свой просветившие наукой
Достойны нашу землю населять.
Я прошлое и будущее вижу,
Все чаянья людские предо мной.
О можно ль родине служить без чести
И этим уваженье заслужить?
И если смерть сама грозить мне станет,
Я не раскаюсь в помыслах моих.
За прямоту свою и справедливость
Платили жизнью древле мудрецы".
Теснят мне грудь уныние и горесть,
Скорблю, что в век постыдный я живу,
Цветами нежными скрываю слезы,
Но слезы скорби льются без конца.
Склонив колени, чувства изливаю,
Моей душе я вновь обрел покой.
На феникса сажусь, дракон в упряжке,
Над бренным миром я взмываю ввысь.
Цанъу покинув при восходе солнца,
Я в час вечерний прилетел в Сяньпу.
Я погостить хотел в краю священном,
Но солнце уходило на покой.
Бег солнца я велел Си-хэ замедлить,
И не спешить в пещеру - на ночлег.
Путь предо мной просторный и далекий,
Взлечу и вновь спущусь к своей судьбе.
В Сяньчи я напоил коня-дракона,
К стволу Фусана вожжи привязал,
И, солнце веткою прикрыв волшебной,
Отправился средь облаков бродить.
Мой проводник - Ваншу, луны возница,
Фэй-ляню я велел скакать за мной,
Луаньхуан, как вестовой, мне служит,
Но бог Лэй-ши грохочет: "Не готов!"
И приказал я фениксу: в полете
Ни днем, ни ночью отдыха не знать.
Поднялся ветер, зашумела буря,
И облака приветствовали нас.
Сходясь и расходясь, летели в вихре
И в яркий блеск ныряли облака.
Открыть врата велел я стражу неба,
Но он сурово на меня взглянул...
Вдруг тьма спустилась, будто при затменье,
Я замер с орхидеями в руке...
Как грязен мир, как слеп и неразборчив,
Там губят все и завистью живут.
Я утром реку Белую миную
И на Ланфыне привяжу коня.
Вдруг вспомнил старое и пролил слезы,
Увы! И в небе честных не найти.
Приблизился внезапно я к Чуньгуну,
Бессмертья ветвь сорвал я для венка.
Сойду на землю, чтоб цветок прекрасный,
Пока он свеж, любимой подарить.
На облако воссевшему Фын-луну
Я приказал найти дворец Ми Фэй.
Я снял венок для подкрепленья просьбы,
Послал Цзянь Сю просить ее руки.
Ми-фэй сперва как будто сомневалась,
Потом с лукавством отказала мне.
По вечерам она в Цюныии уходит,
А утром моет волосы в Вэйпань.
Ми-фэй красу лелеет горделиво,
Усладам и забавам предана.
Она хоть и красива, но порочна,
Так прочь ее! - опять пойду искать.
Смотрю вокруг, весь свет передо мною,
С небес на землю опустился я.
Там, на горе с террасою дворцовой
Увидел я юсунскую Цзянь Ди.
Я повелел, чтоб выпь была мне сватом,
Но выпь сказала: "Это не к добру".
Воркует горлица об уходящем,
Я ненавижу болтовню ее.
Сомнения в моем таятся сердце,
Пойти хотел бы сам, но не могу,
Свой дар уже принес могучий Феникс,
Увы! Ди-ку меня опередил.
Ушел бы я, но где найду обитель?
Я странствовать навеки обречен...
У Шао Кана не было супруги,
Когда две девы юйские цвели.
Но, видно, сват мой слаб, а сваха - дура,
И снова неудача ждет меня.
Мир грязен, завистью живя одною,
Там губят правду, почитают зло.
Длинна дорога к царскому порогу,
И не проснулся мудрый властелин.
Мне некому свои поведать чувства,
Но с этим никогда не примирюсь.
Собрал цзюмао и листву бамбука,
Велел по ним вещунье погадать.
Лин-фэнь сказала: "Вы должны быть вместе,
Ведь где прекрасное, там и любовь.
Как девять царств огромны - всем известно.
Не только здесь красавицы живут.
Ступай вперед и прочь гони сомненья,
Кто ищет красоту, тебя найдет.
Где в Поднебесной нет травы душистой?
Зачем же думать о родных местах?
Увы! Печаль все омрачает в мире,
Кто может чувства наши объяснить?
Презренье и любовь людей различны,
Лишь низкий хочет вознести себя:
На полке у него - пучки бурьяна,
Но орхидеей не владеет он.
И как таким понять всю прелесть яшмы,
Когда от них и мир растений скрыт?
Постели их наполнены пометом,
А говорят, что перец не душист!.."
Хотел я следовать словам вещуньи,
Но нерешительность меня томит.
По вечерам У-сянь на землю сходит,
Вот рис и перец, вызову ее.
Незримым духам, в бренный мир летящим,
Навстречу девы горные идут.
Волшебно яркий свет от них струится,
У-сянь мне радость возвестила вновь:
"Бывать старайся на земле и в небе,
Своих единоверцев отыщи.
Тан, Юй, суровые, друзей искали,
И с мудрыми не ссорились они.
Будь только верен чистоте душевной,
К чему тогда посредники тебе?
Фу Юэ на каторгу в Фуянь был сослан,
Опорою престола стал потом.
Люй Ван в придворных зрелищах сражался,
Его оставил при себе Вэнь-ван.
Был пастухом Нин Ци, создатель песен,
Но сделал князь сановником его.
Спеши, пока не миновали годы,
Пока твой век на свете не прошел.
Боюсь, что крик осенний пеликана
Все травы сразу запаха лишит.
Прелестен ты в нефритовом убранстве,
Но этого невеждам не понять.
Завидуя, они глаза отводят
И, я боюсь, испортят твой наряд".
Изменчиво в безумном беге время,
Удастся ли мне задержаться здесь?
Завяла и не пахнет "орхидея",
А "шпажник" не душистей, чем пырей.
Дней прошлых ароматнейшие травы
Все превратились в горькую полынь,
И нет тому иной причины, кроме
Постыдного презренья к красоте.
Я "орхидею" называл опорой,
Не прозревая пустоты ее.
Она, утратив прелесть, опростилась,
Цветов душистых стоит ли она?
Был всех наглей, всех льстивей этот "перец",
Он тоже пожелал благоухать.
Но разве могут быть благоуханны
Предательство и грязные дела?
Обычаи подобны вод теченью,
Кто может вечно неизменным быть?
Я предан "перцем" был и "орхидеей",
Что о "цзечэ" и о "цзянли" сказать?
О, как мне дорог мой венок прекрасный,
Хоть отвергают красоту его!
Но кто убьет его благоуханье?
Оно и до сих пор еще живет.
Мной движет чувство радости и мира,
Подругу, странствуя, везде ищу;
Пока мое убранство ароматно,
Я вышел в путь, чтоб видеть земли все.
Лин-фэнь мне счастье в жизни предсказала,
Назначила отбытья добрый день,
Бессмертья ветвь дала мне вместо риса,
Дала нефрит толченый вместо яств,
Крылатого дракона обуздала
И колесницу яшмой убрала.
Несхожим душам должно расставаться, -
Уйду далеко и развею скорбь.
На Куэньлунь лежит моя дорога,
Я в даль иду, чтоб весь увидеть свет.
Я стягом-облаком скрываю солнце,
И песня птицы сказочной звенит.
Тяньцзинь покинув рано на рассвете,
Я на закате прилетел в Сицзи.
Покорно феникс держит наше знамя,
И величаво стелется оно.
Мы вдруг приблизились к пескам сыпучим,
И вот пред нами - Красная река.
Быть мне мостом я приказал дракону,
Владыка Запада меня впустил.
Трудна и далека моя дорога,
Я свите ожидать меня велел.
Наш путь лежал налево от Бучжоу,
И Западное море - наша цель.
Мои в нефрит одеты колесницы,
Их тысяча, они летят легко,
И восемь скакунов в упряжке каждой.
Как облака, над ними шелк знамен.
Себя сдержав, я замедляю скачку,
Но дух мой ввысь уносится один.
Священных Девять песен запеваю,
Пусть радостью мне будет этот миг.
И вот приблизился я к свету неба
И под собою родину узрел.
Растрогался возница... конь уныло
На месте замер, дальше не идет.
"Все кончено!" - в смятенье - восклицаю.
Не понят я в отечестве моем, -
Зачем же я о нем скорблю безмерно?
Моих высоких дум не признают, -
В обители Пэн Сяня скроюсь...
Перевод А.И.Гитовича
Потомок
Императора Чжуаня
И сын Бо-юна -
Мудрого отца,
Я в День Седьмой родился -
Я заране
Своих родителей
Пленил сердца.
Отец,
Заботясь о любимом сыне,
Из всех имен,
Что в мире хороши.
Мне выбрал то,
Которое доныне
Имеет смысл -
"Гармония души".
И, удостоен
Щедрости великой,
Себя я с детства украшал,
Как мог -
Из шпажника
И нежной повилики
И орхидей -
Я сплел себе венок.
Я жить спешил,
Как будто бы за мною
Гналась погибель,
Словно смерти шквал,
И я срывал
Магнолии весною,
И осенью
Суман я собирал.
Луна и солнце
Вовремя сияют,
От осени
Недолго до весны.
Цветы -
Те не навеки увядают,
Но дни царя,
Боюсь я, сочтены.
Мужайся, друг!
Не доверяй пороку.
И, если надо,
Измени свой путь.
Гони коня -
Я покажу дорогу,
Но ты ее
Вовек не позабудь.
Трех императоров
Святая честность
Была обителью
Для всех цветов,
Там были все
Красой своей известны, -
Там не плели
Венки из сорняков.
Величье Яо
До сих пор сохранно,
И славу Шуня
Ценят до сих пор.
Но Цзе и Чжоу,
Эти два тирана,
Еще при жизни
Обрели позор.
Пускай вельможи,
Во дворцах пируя,
Грядущих бедствий не предвидят -
Пусть!
Не о моем несчастьи
Говорю я:
Я гибели династии
Страшусь.
Всю жизнь свою
Я б отдал государству.
И я б не изменил
Своей мечте.
Но вы, мой князь,
Прислушались к коварству
И в гнев пришли,
Поверив клевете.
Я знал, что прямота -
Мое несчастье,
И я терпел,
Пока хватало сил,
Но сердце
Разрывает мне на части
Немилость -
Та, что я не заслужил.
Когда своим словам
Вы изменили
И захотели,
Чтобы я ушел,-
Ужели ж я
Расстаться был не в силе,
Хоть путь изгнанья
Горек и тяжел.
На пустырях
Я вырастил дубравы,
И орхидей я посадил
Сто му,
Я вырастил
Лекарственные травы,
Что так любезны
Сердцу моему.
Хотел я видеть
В полном процветанье
Тот сад -
Во всем разгаре красоты,
Не о своем я мыслю
Увяданье -
Скорблю,
Что вытопчут мои цветы.
Погрязло все
В стяжательстве махровом,
Где каждый
Черной злобой одержим.
Себя прощать,
Других судить сурово -
Вот их завистливый
И злой режим.
Они, соперничая,
Рвутся к власти,
Но это
Не волнует сердце мне:
Я к старости
Боюсь одной напасти,
Что буду позабыт
В родной стране.
Я пью росу
Из чашечек магнолий,
Я лепестки
Съедаю хризантем.
Была б тверда
Моя мужская воля -
А нищеты
Я не страшусь совсем.
Я ставлю
Стержней тонкие ограды,
На них
Цветы и листья нанизав,
Чтоб выпрямилась кассия,
Чтоб рядом
Жил свежий мир
Благоуханных трав.
Я жил,
Как мудрые учили люди,
Лисао.- СПб.: ООО "Издательский Дом "Кристалл"", 2000. - (Б-ка мировой
лит. Восточная серия).
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
От составителя. Впервые поэма Цюй Юаня в переводе на русский язык
появилась в сборнике его произведений, вышедшем из печати в 1954 году.
Подготовкой этого издания занимался опытный китаевед, доктор филол. наук
Николай Трофимович Федоренко. Вот, что он пишет в своей монографии "Цюй
Юань, истоки и проблемы творчества* (1986): "Мне повезло: по сделанному
мною подстрочнику поэтический перевод "Лисао" был выполнен Анной Ахматовой.
Он стал, смею сказать, классическим, хотя она, в сущности почти не изменила
моего подстрочника. Она лишь поставила слова по-своему, как это дано только
Анне Ахматовой, и возникла поэзия, в высшей степени близкая к оригиналу..."
В период подготовки первого издания Цюй Юаня на русском языке,
осуществленный Н. Т. Федоренко подстрочник поэмы был также отправлен
Гослитиздатом известному отечественному поэту и переводчику Александру
Ильичу Гитовичу, который в своем письме к Н. Т. Федоренко, отправленном в
начале 60-х годов, признавался: "...М. Н. Виташевская (тогда - ответственное
лицо Гослитиздата - Р. Г.) написала мне - не соглашусь ли я передать "Лисао"
А. А. Ахматовой, а перевести "Девять напевов" и "Девять элегий". Я, как Вы
прекрасно понимаете, готов был идти для Анны Андреевны хоть в огонь и в
воду, а не то чтобы "уступить" ей "Лисао". Но Ваш подстрочный перевод
остался у меня, и я много раз возвращался к нему и размышлял над этой
действительно потрясающей и гениальной поэмой..."
Эти возвращения и размышления переводчика не остались бесплодными:
возник новый перевод поэмы. Александр Ильич пишет: "...Я перевел поэму за
четверо суток. Я не оговорился, я подсчитал, что за это время я спал не
больше десяти часов. Иначе не мог. Не выдавайте меня..." И далее: "...Итак,
когда я перевел "Лисао" и сжег свои корабли, я не мог, разумеется, и думать
о том, чтобы опубликовать его без благословения Вашего и без благословения
первого переводчика, потому что им была Ахматова. Я послал ей поэму.
Телеграмму я получил сразу. "Благодарю за великого "Лисао". Перевод выше
любых похвал". И теперь я могу с чистой совестью послать "Лисао" Вам..."
В уже упоминавшейся монографии "Цюй Юань. Истоки и проблемы творчества"
(1986) Н. Т. Федоренко приводит эту историю, но завершает свой рассказ,
поистине; Удивительно: "Остается с сожалением добавить, что перевод А.
Гитовича, сколько мне известно, до сих пор не опубликован". И это в самом
деле удивительно, поскольку в 1962 году увидела свет книга "Лирика китайских
классиков в новых переводах Александра Гитовича", выпущенная Лениздатом
прискорбно убогим тиражом 2 тысячи экземпляров (!), что немедленно сделало
ее библиографической редкостью (быть может, поэтому она и избегнула
внимания Н. Т. Федоренко, да и многих других).
В этой книге (любезно предоставленной составителю сыном А. И. Гитовича)
помимо переводов таких легендарных мастеров китайской поэзии, как Цао Чжи,
Тао Цянь, Юань Чжэнь, Су Дун-по, Лу Ю, Фань Чэн-да, Александром Ильичом
Гитовичем был включен и перевод поэмы Цюй Юаня "Лисао", _первую_
републикацию которого, спустя 38 лет, являет настоящее издание.
Однако история переводов "Лисао" на русский язык этим не исчерпывается!
Н. Т. Федоренко в своей монографии о Цюй Юане, к сожалению, никак не
отмечает, что пять лет спустя после выхода в России первого сборника
переводов из Цюй Юаня, подготовленного им, было осуществлено достопамятное
издание: Китайская литература. Хрестоматия. / Древность. Средневековье.
Новое время (Учпедгиз. М., 1959), ответственным редактором которого
выступил академик Н. И. Конрад. Среди переводчиков, привлеченных к работе
над книгой, был и Альфред Иванович Балин, осуществивший по подстрочнику
перевод ряда произведений Цюй Юаня, в том числе и поэмы "Лисао"! По
имеющимся у составителя сведениям, позднее литературные переложения А. И.
Балина никогда не переиздавались и, таким образом, _первая_ попытка
републикации предпринимается нами в рамках настоящего издания.
И теперь у читателей впервые появляется реальная возможность
познакомиться со всеми существующими на сегодняшний день переводами шедевра
Цюй Юаня и оценить каждый из них по достоинству.
Р. В. Грищенков
Перевод А.А.Ахматовой
Покойный мой отец Бо-юном звался,
Чжуань, сын неба, - славный предок мой.
В седьмой день года я на свет явился,
Сей день всех дней счастливее в году.
Отец на сына поглядел впервые,
Его счастливым именем нарек -
Чжэн-цзэ, как верная дорога, имя,
А прозвище - "Высокий строй души".
Я, удостоясь счастия такого,
Его удвоил внешнею красой:
В цветущий шпажник, словно в плащ, облекся,
Сплел пояс из осенних орхидей.
И я спешил, боясь, что не успею,
Что мне отпущено немного лет.
Магнолию срывал я на рассвете,
Сбирал у вод по вечерам суман.
Стремительно текут светила в небе,
И осенью сменяется весна.
Цветы, деревья, травы увядают,
И дни красавца князя сочтены.
Ты возмужал, в пороках утопая,
О, почему не хочешь стать иным?
Мне оседлайте скакуна лихого!
Глядите! Путь забытый покажу.
Вот Юй, Чэн Тан, Вэнь-ван,- их окружали
Умов разнообразных цветники:
Там и душистый перец и корица,
А не одни нежнейшие цветы.
В том слава Шуня и величье Яо,
Что смысл явлений ведали они,
А Цзе и Чжоу шли путем неверным
И потому от бедствий не спаслись.
Сановники веселью предаются,
Их путь во мраке к пропасти ведет.
Но разве о себе самом горюю?
Династии меня страшит конец.
Уж я ли не радел о благе общем,
Я шел дорогой праведных князей,
Но ты, всесильный, чувств моих не понял,
Внял клевете и гневом воспылал.
Я твердо знаю: прямота - несчастье,
Но с ней не в силах разлучиться я.
В свидетели я призываю небо, -
Все это ради князя я терплю.
Я говорю: сперва со мной согласный,
Потом сошел ты с этого пути.
С тобой, властитель, я могу расстаться,
Но мне твоя изменчивость горька.
Мои дела - цветущие поляны,
Я орхидеями покрыл сто му,
Взрастил благоухающие травы,
А среди них - и шпажник и духэн.
Как я хотел увидеть их в расцвете
И в должный час их срезать и собрать.
Пусть я увяну - горевать не стоит,
Жаль, если луг бурьяном зарастет.
В стяжательстве друг с другом состязаясь,
Все ненасытны в помыслах своих,
Себя прощают, прочих судят строго,
И вечно зависть гложет их сердца.
Все как безумные стремятся к власти,
Но не она меня прельщает, нет -
Ведь старость незаметно подступает,
А чем себя прославить я могу?
Пусть на рассвете пью росу с магнолий,
А ночью ем опавший лепесток...
Пока я чую в сердце твердость веры,
Мне этот долгий голод нипочем.
Сбираю я тончайшие коренья,
Чтоб ими плющ упавший подвязать,
Коричные деревья выпрямляю,
Вяжу в пучки душистую траву.
За мудрецами шел я неотступно,
Но никаких похвал не услыхал.
Пусть в наше время так не поступают,
Я, как Пэн Сянь, себя готов сгубить*
Дышать мне тяжко, я скрываю слезы,
О горестях народа я скорблю.
Хотя я к добродетели стремился,
Губила ночь достигнутое днем.
Пусть мой венок из шпажника разорван,
Из орхидей сплету другой венок.
За то, что сердцу моему любезно,
Хоть девять раз я умереть готов.
Твой дикий нрав, властитель, порицаю,
Души народа ты не постигал.
Придворные, завидуя по-женски
Моей красе, клевещут на меня.
Бездарные всегда к коварству склонны,
Они скрывают черные дела,
Всегда идут окольными путями,
Увертливость - единый их закон!
В душе моей - печаль, досада, горечь,
Несу один невзгоды этих дней,
Но лучше смерть, чтоб навсегда исчезнуть,
Чем примириться с участью такой!
Известно: сокол не летает в стае,
Так исстари на свете повелось.
И как квадрат и круг несовместимы,
Так два пути враждуют меж собой.
Я подавляю чувства и стремленья,
И оскорблениям не внемлю я,
Чтить чистоту и умереть за правду, -
Так в старину учили мудрецы.
Я путь свой, каюсь, прежде не продумал,
Остановлюсь, не возвратиться ль мне?!
Я поверну обратно колесницу,
Покуда в заблужденьях не погряз.
Средь орхидей пусть конь мой погуляет,
Пусть отдохнет на перечном холме.
Здесь буду я вдали от порицаний
И в прежние одежды облекусь.
Чилилл и лотос мне нарядом будут,
Надену плащ из лилий водяных.
Так скроюсь я, все кончатся несчастья,
О, только б верою цвела душа.
Себя высокой шапкой увенчаю
И удлиню нарядный пояс свой.
Благоухание и блеск сольются,
И совесть я нетленной сохраню.
Четыре стороны окинув взором,
Хотел бы я увидеть страны все.
Наряден свежий мой венок, и всюду
Струится благовоние его.
У каждого есть радость в этом мире,
Я с детства украшать себя привык,
И после смерти я таким же буду,
Кто может душу изменить мою?
Прелестная Нюй-сюй, моя сестрица,
С упреками твердила часто мне:
"Был Гунь чрезмерно прям, и вот несчастье
Его настигло под Юйшань в степи.
Зачем ты прям и украшаться любишь?
Нет никого изысканней тебя.
Весь двор зарос колючками, бурьяном, -
Лишь ты один обходишь их всегда.
Скажи, как людям о себе поведать, -
И чувства наши кто поймет, скажи?
Живя друг с другом, люди ценят дружбу,
И только ты внимать не хочешь мне".
Шел по стопам я мудрецов старинных,
Но участи печальной не избег...
Чрез реку Сян я направляюсь к югу,
Чтоб обратиться с речью к Чун-хуа:
"Правленье Ци достойно песнопений,
Ся Кан в разврате гнусном утопал,
О будущих невзгодах он не думал
И братьями близ дома был убит.
Беспутный Хоу И, любя охоту,
Всегда стрелял усадебных лисиц.
Злодей за это должен поплатиться, -
Хань Чжо похитил у него жену.
Го Цзяо был насильником жестоким,
Его распутству не было границ,
Порокам предавался исступленно,
Пока не обезглавили его.
Ся Цзе всегда был с нравственностью в ссоре,
Но час настал, и вот пришла беда.
Всех честных Хоу Синь казнил придворных,
Тиранов иньских был недолог век.
Сурово правил Юй, но справедливо.
При Чжоу шли по верному пути,
Ценили мудрых, верили разумным
И соблюдали правила добра.
В могуществе ты бескорыстно, небо,
И только честным помогаешь ты,
Лишь дух свой просветившие наукой
Достойны нашу землю населять.
Я прошлое и будущее вижу,
Все чаянья людские предо мной.
О можно ль родине служить без чести
И этим уваженье заслужить?
И если смерть сама грозить мне станет,
Я не раскаюсь в помыслах моих.
За прямоту свою и справедливость
Платили жизнью древле мудрецы".
Теснят мне грудь уныние и горесть,
Скорблю, что в век постыдный я живу,
Цветами нежными скрываю слезы,
Но слезы скорби льются без конца.
Склонив колени, чувства изливаю,
Моей душе я вновь обрел покой.
На феникса сажусь, дракон в упряжке,
Над бренным миром я взмываю ввысь.
Цанъу покинув при восходе солнца,
Я в час вечерний прилетел в Сяньпу.
Я погостить хотел в краю священном,
Но солнце уходило на покой.
Бег солнца я велел Си-хэ замедлить,
И не спешить в пещеру - на ночлег.
Путь предо мной просторный и далекий,
Взлечу и вновь спущусь к своей судьбе.
В Сяньчи я напоил коня-дракона,
К стволу Фусана вожжи привязал,
И, солнце веткою прикрыв волшебной,
Отправился средь облаков бродить.
Мой проводник - Ваншу, луны возница,
Фэй-ляню я велел скакать за мной,
Луаньхуан, как вестовой, мне служит,
Но бог Лэй-ши грохочет: "Не готов!"
И приказал я фениксу: в полете
Ни днем, ни ночью отдыха не знать.
Поднялся ветер, зашумела буря,
И облака приветствовали нас.
Сходясь и расходясь, летели в вихре
И в яркий блеск ныряли облака.
Открыть врата велел я стражу неба,
Но он сурово на меня взглянул...
Вдруг тьма спустилась, будто при затменье,
Я замер с орхидеями в руке...
Как грязен мир, как слеп и неразборчив,
Там губят все и завистью живут.
Я утром реку Белую миную
И на Ланфыне привяжу коня.
Вдруг вспомнил старое и пролил слезы,
Увы! И в небе честных не найти.
Приблизился внезапно я к Чуньгуну,
Бессмертья ветвь сорвал я для венка.
Сойду на землю, чтоб цветок прекрасный,
Пока он свеж, любимой подарить.
На облако воссевшему Фын-луну
Я приказал найти дворец Ми Фэй.
Я снял венок для подкрепленья просьбы,
Послал Цзянь Сю просить ее руки.
Ми-фэй сперва как будто сомневалась,
Потом с лукавством отказала мне.
По вечерам она в Цюныии уходит,
А утром моет волосы в Вэйпань.
Ми-фэй красу лелеет горделиво,
Усладам и забавам предана.
Она хоть и красива, но порочна,
Так прочь ее! - опять пойду искать.
Смотрю вокруг, весь свет передо мною,
С небес на землю опустился я.
Там, на горе с террасою дворцовой
Увидел я юсунскую Цзянь Ди.
Я повелел, чтоб выпь была мне сватом,
Но выпь сказала: "Это не к добру".
Воркует горлица об уходящем,
Я ненавижу болтовню ее.
Сомнения в моем таятся сердце,
Пойти хотел бы сам, но не могу,
Свой дар уже принес могучий Феникс,
Увы! Ди-ку меня опередил.
Ушел бы я, но где найду обитель?
Я странствовать навеки обречен...
У Шао Кана не было супруги,
Когда две девы юйские цвели.
Но, видно, сват мой слаб, а сваха - дура,
И снова неудача ждет меня.
Мир грязен, завистью живя одною,
Там губят правду, почитают зло.
Длинна дорога к царскому порогу,
И не проснулся мудрый властелин.
Мне некому свои поведать чувства,
Но с этим никогда не примирюсь.
Собрал цзюмао и листву бамбука,
Велел по ним вещунье погадать.
Лин-фэнь сказала: "Вы должны быть вместе,
Ведь где прекрасное, там и любовь.
Как девять царств огромны - всем известно.
Не только здесь красавицы живут.
Ступай вперед и прочь гони сомненья,
Кто ищет красоту, тебя найдет.
Где в Поднебесной нет травы душистой?
Зачем же думать о родных местах?
Увы! Печаль все омрачает в мире,
Кто может чувства наши объяснить?
Презренье и любовь людей различны,
Лишь низкий хочет вознести себя:
На полке у него - пучки бурьяна,
Но орхидеей не владеет он.
И как таким понять всю прелесть яшмы,
Когда от них и мир растений скрыт?
Постели их наполнены пометом,
А говорят, что перец не душист!.."
Хотел я следовать словам вещуньи,
Но нерешительность меня томит.
По вечерам У-сянь на землю сходит,
Вот рис и перец, вызову ее.
Незримым духам, в бренный мир летящим,
Навстречу девы горные идут.
Волшебно яркий свет от них струится,
У-сянь мне радость возвестила вновь:
"Бывать старайся на земле и в небе,
Своих единоверцев отыщи.
Тан, Юй, суровые, друзей искали,
И с мудрыми не ссорились они.
Будь только верен чистоте душевной,
К чему тогда посредники тебе?
Фу Юэ на каторгу в Фуянь был сослан,
Опорою престола стал потом.
Люй Ван в придворных зрелищах сражался,
Его оставил при себе Вэнь-ван.
Был пастухом Нин Ци, создатель песен,
Но сделал князь сановником его.
Спеши, пока не миновали годы,
Пока твой век на свете не прошел.
Боюсь, что крик осенний пеликана
Все травы сразу запаха лишит.
Прелестен ты в нефритовом убранстве,
Но этого невеждам не понять.
Завидуя, они глаза отводят
И, я боюсь, испортят твой наряд".
Изменчиво в безумном беге время,
Удастся ли мне задержаться здесь?
Завяла и не пахнет "орхидея",
А "шпажник" не душистей, чем пырей.
Дней прошлых ароматнейшие травы
Все превратились в горькую полынь,
И нет тому иной причины, кроме
Постыдного презренья к красоте.
Я "орхидею" называл опорой,
Не прозревая пустоты ее.
Она, утратив прелесть, опростилась,
Цветов душистых стоит ли она?
Был всех наглей, всех льстивей этот "перец",
Он тоже пожелал благоухать.
Но разве могут быть благоуханны
Предательство и грязные дела?
Обычаи подобны вод теченью,
Кто может вечно неизменным быть?
Я предан "перцем" был и "орхидеей",
Что о "цзечэ" и о "цзянли" сказать?
О, как мне дорог мой венок прекрасный,
Хоть отвергают красоту его!
Но кто убьет его благоуханье?
Оно и до сих пор еще живет.
Мной движет чувство радости и мира,
Подругу, странствуя, везде ищу;
Пока мое убранство ароматно,
Я вышел в путь, чтоб видеть земли все.
Лин-фэнь мне счастье в жизни предсказала,
Назначила отбытья добрый день,
Бессмертья ветвь дала мне вместо риса,
Дала нефрит толченый вместо яств,
Крылатого дракона обуздала
И колесницу яшмой убрала.
Несхожим душам должно расставаться, -
Уйду далеко и развею скорбь.
На Куэньлунь лежит моя дорога,
Я в даль иду, чтоб весь увидеть свет.
Я стягом-облаком скрываю солнце,
И песня птицы сказочной звенит.
Тяньцзинь покинув рано на рассвете,
Я на закате прилетел в Сицзи.
Покорно феникс держит наше знамя,
И величаво стелется оно.
Мы вдруг приблизились к пескам сыпучим,
И вот пред нами - Красная река.
Быть мне мостом я приказал дракону,
Владыка Запада меня впустил.
Трудна и далека моя дорога,
Я свите ожидать меня велел.
Наш путь лежал налево от Бучжоу,
И Западное море - наша цель.
Мои в нефрит одеты колесницы,
Их тысяча, они летят легко,
И восемь скакунов в упряжке каждой.
Как облака, над ними шелк знамен.
Себя сдержав, я замедляю скачку,
Но дух мой ввысь уносится один.
Священных Девять песен запеваю,
Пусть радостью мне будет этот миг.
И вот приблизился я к свету неба
И под собою родину узрел.
Растрогался возница... конь уныло
На месте замер, дальше не идет.
"Все кончено!" - в смятенье - восклицаю.
Не понят я в отечестве моем, -
Зачем же я о нем скорблю безмерно?
Моих высоких дум не признают, -
В обители Пэн Сяня скроюсь...
Перевод А.И.Гитовича
Потомок
Императора Чжуаня
И сын Бо-юна -
Мудрого отца,
Я в День Седьмой родился -
Я заране
Своих родителей
Пленил сердца.
Отец,
Заботясь о любимом сыне,
Из всех имен,
Что в мире хороши.
Мне выбрал то,
Которое доныне
Имеет смысл -
"Гармония души".
И, удостоен
Щедрости великой,
Себя я с детства украшал,
Как мог -
Из шпажника
И нежной повилики
И орхидей -
Я сплел себе венок.
Я жить спешил,
Как будто бы за мною
Гналась погибель,
Словно смерти шквал,
И я срывал
Магнолии весною,
И осенью
Суман я собирал.
Луна и солнце
Вовремя сияют,
От осени
Недолго до весны.
Цветы -
Те не навеки увядают,
Но дни царя,
Боюсь я, сочтены.
Мужайся, друг!
Не доверяй пороку.
И, если надо,
Измени свой путь.
Гони коня -
Я покажу дорогу,
Но ты ее
Вовек не позабудь.
Трех императоров
Святая честность
Была обителью
Для всех цветов,
Там были все
Красой своей известны, -
Там не плели
Венки из сорняков.
Величье Яо
До сих пор сохранно,
И славу Шуня
Ценят до сих пор.
Но Цзе и Чжоу,
Эти два тирана,
Еще при жизни
Обрели позор.
Пускай вельможи,
Во дворцах пируя,
Грядущих бедствий не предвидят -
Пусть!
Не о моем несчастьи
Говорю я:
Я гибели династии
Страшусь.
Всю жизнь свою
Я б отдал государству.
И я б не изменил
Своей мечте.
Но вы, мой князь,
Прислушались к коварству
И в гнев пришли,
Поверив клевете.
Я знал, что прямота -
Мое несчастье,
И я терпел,
Пока хватало сил,
Но сердце
Разрывает мне на части
Немилость -
Та, что я не заслужил.
Когда своим словам
Вы изменили
И захотели,
Чтобы я ушел,-
Ужели ж я
Расстаться был не в силе,
Хоть путь изгнанья
Горек и тяжел.
На пустырях
Я вырастил дубравы,
И орхидей я посадил
Сто му,
Я вырастил
Лекарственные травы,
Что так любезны
Сердцу моему.
Хотел я видеть
В полном процветанье
Тот сад -
Во всем разгаре красоты,
Не о своем я мыслю
Увяданье -
Скорблю,
Что вытопчут мои цветы.
Погрязло все
В стяжательстве махровом,
Где каждый
Черной злобой одержим.
Себя прощать,
Других судить сурово -
Вот их завистливый
И злой режим.
Они, соперничая,
Рвутся к власти,
Но это
Не волнует сердце мне:
Я к старости
Боюсь одной напасти,
Что буду позабыт
В родной стране.
Я пью росу
Из чашечек магнолий,
Я лепестки
Съедаю хризантем.
Была б тверда
Моя мужская воля -
А нищеты
Я не страшусь совсем.
Я ставлю
Стержней тонкие ограды,
На них
Цветы и листья нанизав,
Чтоб выпрямилась кассия,
Чтоб рядом
Жил свежий мир
Благоуханных трав.
Я жил,
Как мудрые учили люди,