– Нет, ты рассуди, Иваныч, – обратился Стоцкий к Фёдору Ивановичу, – приглашая его в качестве арбитра. – Зачем мне свой потом и кровью заработанный рубль в пьянку вкладывать, если я спиртное на дух не переношу?
   – Затем, что надо жить по товарищески, а не по жлобски, – разъяснил ситуацию Лёва Тройб и начал сдавать. – Коллектив решил праздник отметить. Какое такое дело коллективу пьёшь ты, или нет? Клади деньги и соблюдай свои принципы сколько влезет. Вон смотри, Фёдор Иванович тоже не пьёт, а рублик вложит, потому что людей уважает.
   Фёдор Иванович поморщился в душе, но раскрыл бумажник и внёс рубль в общее дело. Потом попросил Анну Петровну пригласить родственников для беседы и прошёл в свою комнату.
   – Фёдор Иванович, может не будем? – на пороге стояла Анна Петровна.
   – Что не будем? – не понял Фёдор Иванович.
   – А ничего не будем, – внятно пояснила Анна Петровна. – Они там все немного выпивши.
   – Анна Петровна. Дорогая, – начал, как ребёнку объяснять Фёдор Иванович. – Я приехал сюда проводить церемонию. И я её проведу, даже если покойник воскреснет и закричит: «Не надо!» Анна Петровна только вздохнула.
   Фёдор Иванович ожидал, что к нему на беседу придёт пьянь последняя, – иначе бы Аннушка не предупреждала, – но в комнату вошли абсолютно трезвые люди. Статный блондин с голубыми ясными глазами и высокая женщина. Фёдор Иванович встретил вошедших, выразил свои соболезнования по поводу тяжёлой утраты и усадил пару в кресла. Записал в своей книжечке – Головкина Мария Мироновна, 1925 года рождения.
   – Товарищи! – Это Фёдор Иванович к родственникам обратился. Расскажите пожалуйста биографию покойной. Мне нужно на чём-то основываться, выстраивая траурную речь.
   – Биография у мамы обычная. Ничего героического она не совершала. В двадцать лет вышла замуж. Домохозяйка. На пенсии в последние годы.
   – А муж? – спросил Фёдор Иванович, втайне надеясь хоть что-нибудь раскопать.
   – Муж умер двумя годами раньше, – это уже женщина начала рассказывать. – Сергей Никанорович был офицером НКВД и в одной из операций получил травму позвоночника. Казалось, столько лет прошло – и ничего такого. И вдруг – полная неподвижность. – Тут женщина спохватилась и представилась – Эльза Яновна. Я жена Карла Фрицевича и она головой показала на своего спутника.
   – Так это у вашей мамы был второй брак? – догадался Фёдор Иванович.
   – Тут сложная история – Вступил Карл Фрицевич. – Мама в 1943 году вышла замуж за офицера немецкой армии. Когда немцы стали отступать, офицер этот дезертировал и скрывался у мамы на хуторе. А потом, это, когда уже наши пришли, соседи сообщили куда следует. Фриц, ну офицер этот, оказал сопротивление и был убит. А когда Сергей Никанорович приехал арестовывать маму, так получилось, что он на ней женился. Взял, как говорится, с ребёнком. Со мной то есть.
   – Он что? Не знал о немце? – заинтересовался Фёдор Иванович.
   – Как не знал, – сказала Эльза Яновна. – Знал. Он ведь сам и растрелял этого немца. Это он нам уже перед смертью рассказывал. Мы его, когда Карл закончил училище и начал служить, к себе взяли.
   – Мы бы и маму взяли – вступил Карл Фрицевич, – только она отказалась наотрез. Говорила что эти… – Карл Фрицевич помолчал, подбирая слова, но видно нужных не нашёл, – что брат с сестрой без неё совсем пропадут. Карл Фрицевич ещё помолчал и спросил осторожно:
   – А может не будем?
   – Что не будем? – оторвался Фёдор Иванович от своих мыслей.
   – Ну это… обряд этот… Они там немного выпивши.
   – Ну вы то трезвые? Трезвые, – подвёл черту Фёдор Иванович, – Значит будем. Да. Я хотел спросить как долго у вас пробыл, – Фёдор Иванович заглянул в свою книжку, – Сергей Никанорович?
   – Восемнадцать лет, – Просто сказала Эльза Яновна и поднялась. Поднялся вместе с нею и Карл Фрицевич.
   Фёдор Иванович походил немного по комнате. Он никак не мог себе представить, что можно восемнадцать лет за убийцей своего отца горшки выносить. Не укладывалось это в голове у Фёдора Ивановича. Наконец он проглотил слюну, тем самым убрав спазм, внезапно перехвативший горло, и вошёл в ритуальный зал.
   Да… Нужно было всё же послушать Аннушку и не вязаться с этой церемонией.
   Возле гроба в центре зала стояли мужичок и баба. И видно, что в горе. Женщина время от времени вскрикивала – Маманя! – и заливалась пьяными слезами. Тут же мужичок брал инициативу по выражению скорби в свои руки и провозглашал:
   – Матка! Что ж ты не сказала-то ничего?
   Человек пятнадцать просто дремали в разных концах зала.
   Фёдор Иванович сразу же отогнал безутешных родственников от гроба, потом нашёл глазами недавних собеседников и начал говорить. Он говорил о подвижничестве и подвиге. Не о том подвиге, когда с гранатой на танк, когда всё заканчивается за считанные секунды, а о том подвиге длинною в жизнь, когда для родных и любимых забываешь себя. Да. Безусловно это было лучшее из того, что когда-либо говорил Фёдор Иванович. И он сам понимал это.
   Закончив говорить Фёдор Иванович предложил родным проститься и пошёл поднимать оркестр. Уже дойдя до оркестровой Фёдор Иванович неожиданно повернулся, зашёл в холодильник и, приподняв крышку стоящего там гроба, нашарил злополучный Мишкин мудштук и положил этот мудштук в карман. А войдя к музыкантам, вручил этот мудштук Стоцкому со словами, что это подарок от Дедушки Мороза. Стоцкий покрутил мудштук в руках, потом со словами: Захлебнитесь! – кинул рублёвку на стол.
   Вышел оркестр. Рявкнули трубы нечто горестное. Забабахал барабан. Понесли.
   Фёдор Иванович посмотрел, как несут гроб, и отвернулся. В хлам пьяные мужики плохо понимали, что делают, спорили и матерились на ходу.
   Фёдор Иванович по-быстрому закончил церемонию и вернулся к каплице. Подошла Эльза Яновна. Со словами благодарности протянула Фёдору Ивановичу конверт. Фёдор Иванович неожиданно для себя от денег отказался. Только попросил подбросить до остановки. Из уважения Фёдора Ивановича посадили в кабину крытого брезентом военного грузовика и с надписью на заднем борту «Люди».
   Хмурый водитель покуривал и всё качал головой:
   – Ну, команда! – обратился он к Фёдору Ивановичу. – Первый раз такое видел. В морг третьего дня со мной поехал этот шпендик-сынуля да дочка. Сам видел, как старший сын им деньги давал. Приехали. Так они – нет, чтобы бабуське местной десятку дать, чтоб покойницу одела да в порядок привела, сами взялись. Выпили из горла по бутылке креплёного и пошли. Мне что? Проблемы у них. Новый год на носу. Никого не найти. Но мне-то что? Я жду. Подъезжает смотрю ещё машина покойного забирать. Люди вошли – такой скандал начался – до милиции дошло. Эти пиздюки чужую маму одели и оттдавать не хочут. Ну, цирк, да и только. – Водитель приоткрыл боковое стекло и сплюнул на дорогу.
   – А что ж старший не поехал? – спросил Фёдор Иванович для поддержки разговора.
   – А ему нельзя, – пояснил разговорчивый водила, – он же по голове инвалид. В нашей части служил. Хороший офицер был. Толковый. Во всех горячих точках побывал. Наград одних у него не сосчитать. А потом ранило. И ему в голову зашло. Стал всем рассказывать, что он немец. И имя себе новое придумал Карл. Жаль человека. Настоящий мужик.
   – А вот жена его тоже Карлом называет, – неасторожился Фёдор Иванович.
   – Мученица. Такая женщина что… – шофёр снова покрутил головой. – Она и себя Эльзой просит называть, чтобы мужику потакать. Сколько лет и дом и дети на ней держатся. Вот и сейчас кафе открыла. Где поднакопила, где подзаняла. И всё сама. И у плиты, и в зале. Люди к ней идут. А что? Вкусно, дёшево и пьянь туда не ходит. Эх! Вот на таких бабах всё и держится, короче. А какая она Эльза? Она ж Маруська!
   – Говорят, что они за больным отцом ухаживали?
   – Это да. Это было. Это все знают. Только какой же он отец? – шофер от возмущения даже баранку из рук выпустил. – У этой мамашки, царствие ей небесное, столько мужиков было, говорят, что отца и судебная экспертиза не установит. Карл этот, вообще, детдомовец. А с Мироновной они соседи были. И вот, когда еёный политрук заболел, Мария его к себе взяла и стали они его отцом называть. Она бы и старуху эту приютила, да говорят, не пошла бабка. А так приняла бы, как родную. Такая вот душа у этой женщины. Ты вот хоть сегодня посмотри. Хоронят старуху, как человека. А она же им никто. Просто соседка – алкашка.
   Да, брат. Такая вот душа…
   Фёдор Иванович вышел на трамвайной остановке. Стоял и всё думал о том, сколько доброты в людях таится, и не придумано такой меры, чтоб доброту эту измерить. Потом Фёдор Иванович вспомнил, что отказался от чаевых, и загордился собой, невидящим взглядом уставясь в здоровенного мужика с ребёнком на руках. И так вот стоял Фёдор Иванович пока мужик не подошёл в нему и не спросил:
   – В морду хошь?
   – Чего? – Фёдор Иванович оглядел вопрошавшего и сразу сообразил, что этот слон его, Фёдора Ивановича убьет и не очень напряжётся.
   – Может я и сумасшедший, – ответил Фёдор Иванович, – но я же не самоубийца. Ты на себя посмотри, горилла.
   – А может всё же? – сказал мужик с надеждой и поставил ребёнка на снег.
   – Я же тебе по-русски сказал – мы в разных весовых категориях, – Фёдор Иванович всё не терял присутствие духа.
   – Ты что, боксом занимался? – мужик протянул Фёдору Ивановичу пачку сигарет, приглашая угощаться.
   – Занимался, – признался Фёдор Иванович. – Только выгнали меня за неспособность.
   – Меня тоже! – заржал мужик, а потом посерьёзнел – Слушай, брат! Посмотри, что у моего малого на лице? Вчера ещё ничего, а сегодня высыпало.
   Фёдор Иванович посмотрел:
   – Это, брат, он у тебя шоколада перелопал. Зайди в дежурную аптеку и возьми такую траву календула называется, ноготки если попросту. Завари ему чаёк. Через пару дней пройдёт.
   – Вот спасибо, брат, – обрадовался мужик, подхватил сынишку и прыгнул в трамвай.
   Фёдор Иванович остался ждать своего номера, но уже не думал о высоких материях. Он решил, что сегодня по случаю Нового года не грех и пару рюмочек за обедом пропустить. И предвкушал удовольствие.

Здравствуй, Дедушка Мороз!

   Ма-а-аленькой ё-ё-ёлочке холодно зимой… – Одуреть можно – какая жаруха! Совсем, суки, обнаглели – в такой зальчик запихать шесть классов. Да ещё родители, будь они здоровенькими.
   Хорошо еще, что первые классы. А если бы пятые?
   – …стали в хоровод… – Что ж я устал то так? И елки эти клятые, кажись, кручу недавно. Третий день всего. С чего уставать? – Такие вот вопросы у Константина Петровича Михайлова – артиста разговорного жанра местной филармонии.
   – А сейчас, маленькие, станем в ровный и большой круг. Шире! Шире!
   Мамочки наши нам помогут…
   – Всё одно и то же! Куда ни ткнись – всё одно и тоже! Везде одно говно!
   – Ручку левую вперёд, а потом её назад, и опять её вперёд…
   – Пора Тоську выпускать, а то застоялась – ишь, как копытами перебирает…
   – А сейчас, детки, моя внучка Снегурочка…
   – Сколько сегодня ёлок осталось? Штук пять – не меньше. И вечер…
   Ох! Сдохнуть бы!..
   – А кто из вас, ребята, приготовил Дедушке Морозу стихотворение или песенку?..
   – Ну, понеслась косая в баню!..
   – …Ты подарки нам принёс, пидарас горбатый?..
   – Интересно, почему везде одно и то же? Ну, почему?.. Конфет-то эти скупердяи пожилились побольше положить. Что в финале делать буду?
   – …Раз! Два! Три!..
   – Господи, Боже! Что мы с детьми делаем? Так вот и вырастут в уверенности, что стоит только погромче заорать – и работать не надо. И всё само собой…
   – …лошадка лохмоногая…
   – Всегда поют именно лохмоногая. Ну, почему? Почему эта идиотская песенка пережила несколько поколений?
   – Теперь спокойно…Бороду, рубашку, костюм – на батарею. Двадцать минут в запасе – должны подсохнуть… – Кофе будешь? – Это Костя уже к Снегурочке. Та тоже сушит костюм и курит, сидя в одной сорочке. Тоська, маленькая симпатичная женщина, на работу ненасытна – одна ребёнка поднимает. Ей эти несколько сотен за десять дней, как находка.
   – Спасибо, Костя, я покурю лучше.
   – Сейчас старшенькие пойдут – поставим пару эстафет.
   – Ты загадки для них посложней…
   – Волос на волос, тело на тело – и начинается ночное дело.
   – Ты что? Сдурел?
   – Всё в порядке…Это глазки закрываются. Сначала реснички…
   – Чего они закрываются? Спят?
   – C кем им спать? – Сдохли! По двенадцать ёлок в день – вот и сдохли.
   – А…
   – …Мы матрёшки – вот такие крошки…
   – Ничего… Ничего… Я сильный!.. Я выдержу!..
   – Я сильный, мама. Я сильный и мы выдержим. Мы прорвёмся. – Это уже на мамин вопрос как жить будем. У Кости такой вопрос возник уже на похоронах отца. И он всю следующую неделю в школу не ходил – искал работу.
   И он нашёл эту работу! Он нашёл её! И даже из школы уходить не надо было.
   Три вечера в неделю за целых шестьдесят рублей. Мы выживем. Мы обязательно выживем. С тех пор Костя никогда не ходил на танцы, чтобы развлечься, только, чтобы работать. Он ненавидел громкую музыку вместе с запахом пота и похоти. Может поэтому в свои сорок с хвостиком – холостяк.
   – Я пришёл сюда пешком с бородою и мешком. Раздаю подарки детям с прибауткой и смешком… – Ну и леплю я! Ну и пошлятину гоню!..
   – Нашу речку, словно в сказке, за ночь вымостил мороз…
   – А кто, внучки, мне скажет сколько углов останется у стола, если один отпилить?
   – …Стой на месте! Дружно вместе делаем вот так…
   – Нет, внучки, мы сегодня не будем стрелять из хлопушек дедушке в лицо.
   У дедушки борода загорится.
   – Трусишка зайка серенький…
   – Так, ребята, едем в гриме. Иначе не успеть.
   – Костя! Мне переодеться надо.
   – Не волнуйся. Помрёшь – тебя переоденут.
   – Товарищ! Вы ещё должны раздать детям подарки.
   – Ничего я не должен. (Вот крыса, мать её!..) Но только ради вас… Переоденься пока, раз тебе повезло.
   – Родительский комитет решил, что Женя Дурилов за плохое поведение не получит подарка. Тем более, что его родители отказались вносить деньги…
   – Что она мелет, эта барракуда?
   – …раздаю подарки детям с прибауткой и смешком… А ну-ка подойди ко мне Женя!
   Шёпотом и на ухо:
   – Быстро – твой адрес. Быстро. Господи, какой он худющий! В Новый год Дедушка Мороз не может оставить без подарка никого. Вот тебе, Женя.
   – Я буду звонить в филармонию. То, что вы позволили себе, подрывает авторитет педагога.
   – Это кто тут педагог? Ты, что ли? Да ты сука конкретная, а не педагог.
   – Я, как коммунист…
   – Пошла ты к ебени матери вместе со своей партией…
   – Зайка серенький сидит и ушами шевелит…
   – По машинам! Спокойно. Только спокойно. Прогреть как следует…
   Ремень пристегни – поеду быстро, а дорога скользкая. Что это у тебя с рукой, Толик?
   – Ремнями растёр. Аккордеон дали тяжёлый, как моя жизнь.
   – Тось! В бардачке возьми бинты и пластырь. Там же кожаная перчатка. Отрежь пальцы. Завтра я тебе другую бандуру принесу. Вчера мог сказать. А то – калечится, блин.
   – …катится, катится голубой вагон…
   – Сколько до Нового года? Ещё три дня? А я думал – завтра.
   – …и бесплатно покажет кино…
   – Товарищ сержант! Да. Я превысил. Да. Но там же дети, товарищ сержант.
   В совхоз «Путь Ильича». Спасибо, товарищ сержант. С наступающим!..
   – …а глаза-то папины!..
   – Что там у тебя с этой мымрой произошло?
   – Дрессировала, стерва, мальчонку. А он из малоимущих видно – на утренник в спортивном костюме пришёл. У них ведь, у нынешних учителей, как? Не естественный отбор, а искуственный. Кто послушен – тот и хорош. А малышня – они, как куры, тех, кто послабей, заклёвывают. Им только покажи жертву – и фас кричать не надо. Понятно, что пацан отбивался, как мог.
   – Костя! Ты бы женился на мне, что ли?
   – Нашу речку, словно в сказке…
   – Куда мне жениться – сама посуди. Старый я уже. Женилка отсохла.
   – …мы матрёшки – вот такие…
   – Не прикидывайся. Женись сначала, а потом прикидывайся. А то вид делаешь такой, будто и не влюблялся никогда…
   – Как не влюблялся? Влюблялся, конечно.
   – …Мы танцуем Буги-вуги, поворачиваясь в круге…
   – Эта Наташка Смирнова – видная девчонка была. Созрела на хороших харчах раньше времени. А я, дурачина, всё сказки ей сочинял. Пятый класс – ума с горошину. Папашка у неё был известный венеролог. Три рубля до получки у соседей не клянчил.
   – Няня, ты и Костику конфету дай, а то они бедные…
   – Тут вот и скончалась любовь в одно мгновение. Классовой ненавистью заместилась.
   – …по ней звонят колокола…
   – И вот она нарядная…
   – Маяковского любил цитировать. «Я жирных с детства привык ненавидеть, себя за гроши продавая»… – Потом прошло. Всё проходит.
   – Станем, дети, станем в круг…
   – С сельскими детками и работа другая. Тут бойко – нагленькие ещё не появились.
   – Бусы повесили, стали в хоровод…
   – А откуда они вообще появились? Из стишков на табуретке. Точно. Из стишков.
   – …и морозец знатный. По дороге столбовой едет парень… тра-та-та… ямщичок возвратный…
 
   – Ты смотри-ка! Такой клоп, а какой стих длинный выучил. Старайся, Костик, учись. Вырастешь – тебя по имени отчеству называть будут. В галстуке ходить будешь. На, вот, тебе конфетку… – Как тут не стараться?
   – Вышел Ванька на крыльцо почесать своё яйцо. Сунул руку – нет яйца. Гопцы-дрынцы-гоп-ца-ца!
   – Что ж там за яйцо, Костинька?
   – Варёное, наверно. С Пасхи осталось. А он не съел – сэкономил…
   – Ха-ха-ха!..
   – …Поздравляю вас с наступающим тысяча девятьсот… Каким годом?
   – Восемьдесят пятым!..
   – Молодцы!
   – Как? восемьдесят пятым? А я думал – семьдесят… С головой что-то…
   – …И вот она нарядная…
   – Ха-ха-ха…
   – …Вот тут некоторые говорят – Театр! Искусство Мельпомэны!.. – …Уморил!..
   – …семьдесят пятый… семьдесят пятый… – Костя, вы свободны завтра вечером?
   – Для Вас, Зинаида Михайловна, я всегда свободен.
   – Поедете со мной на концерт в санаторий. Почитаете стихи. У вас есть свой репертуар?
   – Как не быть?
   – С оплатой сделаем так – Вы зайдите в филармонию. Они в курсе. Там Вас оформят.
   – Да… Репертуар – это я несколько смело задвинул… Ну, в конце концов сколько там стишков понадобится? Десяток от силы…
   – Заполните анкету…
   – Слушай, парень, ты трепачом оформляешься? Давай со мной покатайся, а то моя Наташка вчера никак сюиту выговорить не могла – то суюта, то сиита, то саюта – заплакала и ушла… Я понимаю – бывает, что и клинит…
   – …Медленно минуты убегают вдаль…
   – Спасибо от всей души! Нам всё как– то с Морозами не везло. В прошлом году прислали какого-то – так он, бедолага, как заорал вместе с детьми: – Ёлочка гори! – и блевать прямо под ёлку. И без того еле на ногах стоял, а тут ещё и кричать взялся.
   – Ничего… бывает…
   – …мне в сугробе горе, а ребятам смех…
   – Слушай, Михайлов, проведи нам дискотеку в самый Новый год.
   По полторы сотни на нос плачу…
   – Эк, у Тоськи глаз загорелся. Словно фара на паровозе.
   – Только условие – после часа нас – домой.
   – Сам отвезу – какие вопросы!
   – Открываю календарь, начинается январь…
   – Ниночка, в Вашем хозяйстве гитары не найдётся? Костик нам романсы попоёт…
   – Начинается звук и, покорна щемящему звуку, холодеет душа…
   – Господи! Вот написать однажды такую строчку – и помирать можно!
   – …выпьем с горя, где же кружка?..
   – Она, похоже, этот «репертуар» для начальной школы…
   – Всё, ребята, сейчас на комбинате три выхода – и по хатам.
   – Костя, куда тебе спешить? Тебя же не ждёт никто.
   – Как это никто? Меня Арноля ждёт. Котяра мой. Пришлось даже соседке ключи оставить, чтобы покормила… – А теперь, дорогие друзья, от дущи поблагодарим наших артистов, окунувших нас в прекрасный мир Поэзии…
   – Как приятно, Костя, сознавать, что именно ты донёс до человека сокровенное поэтическое слово.
   – Не знаю, Зинаида Михайловна, не знаю… Я почему-то чувствую себя маленькой облезлой обезьянкой на плече у шарманщика. Старой и больной обезьянкой…
   – Костя! Ну, как так можно! Не смейте так говорить!..
   – Я и не говорю… Моя обезьянка не говорит по-русски…
   – …Ёлка плакала сначала от домашнего тепла…
 
   – Вы знаете, Костя, Ваш кот меня чуть не съел!
   – Он больше не будет. Арнольд! Поди извинись перед Клавдией Степановной.
   – Это же надо!..
   – Алло! Ну, я…Какие гости! Я чуть живой! У меня ёлки!.. Да, наверное поэтому и не женился…
   – …и бесплатно покажет кино…
   – Дедушка-а-а Моро-о-о-з!
   – Шёл, летел, бежал, скакал! И успел. Не опоздал…
   – …лошадка лохмоногая…
   – Не спешим. Следующая – в парке. Надо обсохнуть как следует…
   – Какая сволочь привела эту собаку!
   – Видите, дети, как радуется Новому году эта собачка? И поёт песни вместе с нами…
   – Весело, весело встретим Новый год…
   Ты привяжи эту паскуду покрепче. Верёвку не жалей! Ну, невозможно работать под собачий вой… – Почему невозможно?
   – Потому что она слова плохо выговаривает.
   – Вы, молодой человек, сами подумайте – что же это за профессия массовик? Мы не можем доверить судьбу нашей дочери какому-то актёришке…
   – А теперь мы сыграем вот в какую развесёлую игру!..
   – Поздравляя всех вас, собравшихся на этом вечере «Тем, кому за тридцать», желаю…
   – …но мы же любим друг – друга…
   – … ничего… ничего… это наживное. Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда…
   – … Просто зима, полагаете? Да полагаю…
   – … То, что воздушные шарики все успешно надули – это великолепно!..
   – … Эй, Дед Мороз! В лотерею играешь?
   – Что за лотерея в туалете?
   – Элементарно! Клади пятёрку и вынимай билетик. На билетике имя. Эта баба, значится, твоя. Чем не лотерея?
   – А они правы в чём-то, эти деловары. В жизни тоже так – денежку положил в грязную шапку и тяни билетик.
   – … Вы, Костя, мне о любви не загибайте! Вы посмотрите на себя! Кто вы есть? Неудачник и недоучка – затейник, одним словом… Вы задайте себе вопрос – семью содержать сумеете? Нет! Ну, а на нет и суда…
   – … Надеюсь, что Вы понимаете нас, как родителей?.. Ну, что Вы молчите?
   – … Я, как собака, всё понимаю. Только говорить не смею. У меня, кроме матерных, никаких слов нет.
   – Так, ребята! Завтра с утра работаете с Васькой. У меня школа для умственно отсталых. Им Снегурочка и аккомпаниатор не по карману. В три я вас заберу.
   – Ёлка плакала сначала…
   – А чего ты на этих дебилов подписался?
   – Учительница моя первая попросила. Там для учителей место хлебное.
   – Бросаешь, значит? А я, дура, ещё замуж за него собралась. А он бросает.
   – Я в детстве тоже в космонавты собирался. А куда попал?
   – Господи! Куда это я попал!?
   – Белый танец! Дамы приглашают кавалеров!..
   – Там где брошка – там перёд…
   – Почему самые дебильные строчки запоминаются без усилий – раз и навсегда?
   Кислотой не вытравишь. Как татуировка.
   – Арноля – хороший кот!.. Хороший… Иди, малыш, перекуси. И мне тоже чего-нибудь неплохо.
   Что у нас там, Арноля, в холодильнике? Ни хрена? Правильно.
   А мы яишенку… А мы чаёк…Блин, сахар кончился… Когда купить?
   – …Трусишка зайка серенький под ёлочкой торчал…
 
   Костя припарковал машину за углом школы и, поминая недобрыми словами дворников, прошёл по снежному месиву к входу. Давно не был он в родной школе. Ох, давно. В коридоре прямо у входа висел всё то же портрет Ломоносова с приписанными внизу строчками – Дерзайте ныне ободрёны.. Сейчас, когда школа стала специализированной этот призыв к юным дебилам выглядел очень ободряюще. Костя потопал ногами, сбивая снег, и только стал подниматься по лестнице, как выпорхнула Ирина Кузминична – первая Костина учительница.
   В мозгу тут же заиграло – Но каждый год мы в свой приходим класс… – но Костя выключил песню и пошёл здороваться.
   Ирина Кузминична совсем не изменилась за эти четверть века – всё тот же кружевной воротничок, всё также коса-приплёт уложена венчиком.
   – Костинька! Дорогой! – ласково запела она, и Костя чуть было не прослезился, да во время взял себя в руки – Спасибо, что пришёл. Как жена? Как детки?
   – Я не женат, Ирина Кузминична, – порадовал её Костя и они пошли в свободный класс. Костя вынул из чемодана свои прибамбасы, открыл окно и, закурив, стал рассматривать себя в зеркало и размышлять – бороду наклеить, или обойдутся они и привязной. Клеить очень не хотелось, да и риск был, что наклейки от пота начнут отставать, и Костя решил, что обойдутся.
   А Ирина Кузминична всё говорила и говорила. Говорила о том, что сейчас, когда стала спецшкола, работать намного выгодней – доплаты за то, за сё. И ответственности никакой. Сетовала на то, что комиссия присылает частенько здоровых детей, которым очень трудно. Пожаловалась, что у неё в пятом классе девочка забеременела и, что никто не знал, как быть. Она бы ещё много чего рассказала, но зазвонил звонок и слышно стало, что в актовый зал, который был расположен через коридор, стали собираться дети.
   Ирина Кузминична тоже засобиралась и Костя посоветовал – Громче зовите. Я, как всегда, на третий вопль и выйду.
   И третий вопль не заставил себя ждать.
   Костя весь засветился от радости предстоящей встречи и вошёл в актовый зал.