Страница:
Аусму нашли через пару дней. Кондрат потом сам её и похоронил. Следователи решили, что мотив убийства – ограбление. А через неделю – другую Кондрат встретил на кладбище двух сосунков, одуревших от похмелья, подпоил их и, потихоньку засунув одному пацану Аусмин перстень в карман, сам позвонил в милицию.
Черти потом Кондратом нахвалиться не могли: «Хитёр ты, братец. На кривой кобыле тебя не объедешь!» Только стала после этого ночами Аусма к Кондрату в дом ходить. Если бы что говорила, или делала – а то станет на пороге, руки на груди крестом сложены, и молчит. А Кондратию из за неё не спится. Сидит, да курит.
Пожаловался чертям как-то. А те, дурилки лохматые, только смеются.
«А ты думал, – говорят, – что всё пройдёт бесследно. Ан нет! – чужая душа не прыщ на жопе – просто так не исчезает.» Кондрат чего только ни делал. И попа звал хату освятить, и сам святой водой углы окроплял, и свечи у киота на ночь зажигал – всё зря. Как двенадцать пробило, глядь – она уже стоит. И добро бы делала что-нибудь, может, легче бы было, а то – ничего. Стоит и пялится.
А тут, как на грех, по телевизору передача была. Рассказывали про инквизицию, да про ведьм. Кондрата и осенило! Но, на всякий случай, он с чертями посоветовался: «А правда ли, что ведьмы огня боятся?» «Истинная правда.» – говорят, – «Вот у нас в пекле никаких таких ведьм нету потому, что огня много».
Тогда Кондрат решил поставить точку. К ночи принёс две канистры бензина в дом, аккуратно, чтобы не испортить мебель, облил все углы и зауголья, а когда пришла полночь – чиркнул спичкой.
Хоронили Кондратия за счёт города, как инвалида войны, с воинскими почестями. Красиво хоронили.
Кубышку с золотишком так и никто не нашёл – покойный умел прятать.
А на десятый день ближе к обеду пришли Кондратовы собутыльники – черти, выхватили его из могилы и унесли. И больше не появлялись.
Только иногда люди видят, как сидит у Кондратовой могилы женщина, вся закутанная в платки, а возле резвится смуглый бойкий мальчонка. Хороший мальчонка, только ушки острые, да шерстью поросли. Ну, да это не дефект для мужчины. Подрастёт – побреет…
Открытие
Карьера
Черти потом Кондратом нахвалиться не могли: «Хитёр ты, братец. На кривой кобыле тебя не объедешь!» Только стала после этого ночами Аусма к Кондрату в дом ходить. Если бы что говорила, или делала – а то станет на пороге, руки на груди крестом сложены, и молчит. А Кондратию из за неё не спится. Сидит, да курит.
Пожаловался чертям как-то. А те, дурилки лохматые, только смеются.
«А ты думал, – говорят, – что всё пройдёт бесследно. Ан нет! – чужая душа не прыщ на жопе – просто так не исчезает.» Кондрат чего только ни делал. И попа звал хату освятить, и сам святой водой углы окроплял, и свечи у киота на ночь зажигал – всё зря. Как двенадцать пробило, глядь – она уже стоит. И добро бы делала что-нибудь, может, легче бы было, а то – ничего. Стоит и пялится.
А тут, как на грех, по телевизору передача была. Рассказывали про инквизицию, да про ведьм. Кондрата и осенило! Но, на всякий случай, он с чертями посоветовался: «А правда ли, что ведьмы огня боятся?» «Истинная правда.» – говорят, – «Вот у нас в пекле никаких таких ведьм нету потому, что огня много».
Тогда Кондрат решил поставить точку. К ночи принёс две канистры бензина в дом, аккуратно, чтобы не испортить мебель, облил все углы и зауголья, а когда пришла полночь – чиркнул спичкой.
Хоронили Кондратия за счёт города, как инвалида войны, с воинскими почестями. Красиво хоронили.
Кубышку с золотишком так и никто не нашёл – покойный умел прятать.
А на десятый день ближе к обеду пришли Кондратовы собутыльники – черти, выхватили его из могилы и унесли. И больше не появлялись.
Только иногда люди видят, как сидит у Кондратовой могилы женщина, вся закутанная в платки, а возле резвится смуглый бойкий мальчонка. Хороший мальчонка, только ушки острые, да шерстью поросли. Ну, да это не дефект для мужчины. Подрастёт – побреет…
Открытие
Эта зараза Колька позвонил в субботу аж в семь утра:
– Давай в баню собирайся на первый пар! Дрыхнешь, как сурок. Так и царствие небесное проспишь!
– Стихни, шебутной! – заворчал Фёдор, – Прими таблетки от кашля и спи. А потом я до бани не охотник. Я и в ванной помыться могу.
– Нет, Федя! Ты не понимаешь. Ты не понимаешь всей той мощи душевной терапии, что даёт банька. Ты давай одевайся быстрее. Я счас за тобой заскочу.
– Ну, что ты с этим мудаком сделаешь? Всё равно заснуть не даст, гадюка.
Вот какой характер упёртый у человека, уж если что втемяшится в башку – гаси свет. И битый он за это был не раз – всё, как с гуся вода, – ворчал Фёдор, начиная бриться.
– Федя! Ты что вскочил, как ужаленый? – возникла из кухни Ольга. – Ты бы спал ещё и спал. А то вчера пришёл домой плоский, как доска. Только что не падал.
– Ты, Лёля, стихни, вот что я тебе скажу, – весомо объяснил Фёдор. – Ты стихни и бельишко мне в баню собери. Колька сейчас припрётся – в баню пойдём. – Фёдора крепко мутило после вчерашнего, но он виду не подавал. – Не пойди, так начнёт в бригаде подначивать. Дескать, через бабу перелезть не смог, вот и не пошёл. Знаем мы его.
Ольга ворча стала собирать бельё, а Фёдор пошёл на кухню – неплохо было бы что-то в клюв кинуть. Съел сардельку. Принялся за чай. А тут и Колька завалил.
– Вот, Оленька, щас твоего отмоем, так и не узнаешь потом. За соседа принимать будешь. А сама знаешь – с соседом приятней.
– Моего кобеля не отмоешь добела – засмеялась Ольга. А Фёдор только нахмурился – и за что этого болтуна бабы любят?
Вышли на улицу и уже почти до бани дотопали, а Фёдор всё хмурил брови и на друга старался не глядеть.
В бане было пусто и непривычно чисто. Мордатый банщик взял билетики и спросил:
– Веничек, простынку не желаете?
– Веничек свой, – ответил Колька солидно, – а вот простынку – это мы с нашим удовольствием.
– На хрена тебе простынь? – зашептал Фёдор, – ты что спать сюда пришёл, или мыться?
Но Колька взял две латанные простыни и заплатил за обе:
– Ты, Федя, молчи, когда не понимаешь. Из парной выйдем остынуть, а тут сквозняки. У кого хошь спроси – любой скажет, что сквозняки – это последнее дело.
Ну ладно. Что тут спорить? Всё равно – даром.
Выбрали шкафчики в закуточке. Стали раздеваться. А Кольке и тут неймётся:
– Ты, Федя, трусы неправильные носишь, – начал он пояснения. – Ты носишь импортные. В облипку. А надо семейные, – и Колька продемонстрировал на себе синие в белый горошек трусы аж до колена. – От этих, которые в облипку, вред один. Вот подумай сам, что хорошего, когда яйцы всё время сжаты? От этого и настроение плохое бывает.
– Все носят – и ничего, – проворчал Фёдор и настроение у него снова начало портиться.
– Все носят, потому что моду такую взяли. А вот древние греки вообще штанов не носили, поэтому и умные были. Цивилизация…
– Как это не носили? – удивился Фёдор. – Так ведь холодно без штанов.
– У них там зимы нету, – сказал Колька довольно. – А хоть бы и была? Вон у нас раньше бабы и понятия о трусах не имели. И ничего. Ни у одной шмонька не заиндевела. – Колька развернул свой веник и встряхнул:
– Видишь, какие я вяжу. Тут тебе и берёзка, и дубочек, и можжевельничек, и крапивка!.. Попробуешь сегодня, так другим и париться не захочешь.
– Засохнешь ты сегодня, или нет? – разъярился Фёдор, – Ну, что ты за человек такой? С самого утра, как трактор – Дыр-дыр-дыр! Дождёшься – как длызну!
– Вот, вот! – огорчился Колька, – вот все вы так – Длызну! – а как своей головой что подумать, так нет. Только на длызги ваших голов и хватает.
– Ладно. Ты не сердись, – пошёл Фёдор на мировую. Пошли лучше в парную.
В этой бане тех парных было аж целых три. Правда, на двери каждой было написано, что это сауна, но народ по русскому обыкновению сначала парился, а уж потом надписи читал.
В отделении с паром в шестьдесят градусов сидело несколько молодых. Они не парились. Только потели и пластмассовыми мыльницами соскребали с себя пот.
Фёдор с Николаем сначала попрели в восьмидесяти, а потом пошли в сто двадцать градусов. Там Колька поддал парку как следует. Так подлюга поддал, что Фёдор выскочил и встал под холодный душ, по рыбьи раскрывая рот. Он сделал ещё два захода, а Колька всё не сдавался. Всё хлестал себя веником приговаривая:
– Матерь честная, Богородица! Ох, Николай Угодник! Ох, заступитесь!..
Потом всё же вышел. Красномордый и счастливый. Подошёл к Фёдору:
– Ты заметь, Федя, в которую сторону в стоке вода крутится. Ты заметь, а я тебе попозже, что-то расскажу.
Вышли. Сели отдышаться в прохладе. Фёдор размяк и подумал:
– А ведь прав, паразит. Действительно в простыне лучше.
Колька тем временем сбегал к банщику и вернулся с двумя кружками пива:
– Вот. Держи. Служивый говорит, что только для хороших людей. А вообще здесь нельзя.
Господи! Как же это хорошо бывает, когда никому нельзя, а тебе можно! Прямо сразу начинаешь себя уважать, гордо держать голову и втягивать живот!
Только выпили по кружечке, сопя и покручивая головами, как банщик, чертяга, снова тут:
– Может ёршика соорудить? У меня водочка припасена.
– Давай, родной, сооружай! – распорядился Фёдор. Его на старые дрожжи уже цепануло и душа его парила, если не в облаках, так под потолком – это уж точно.
Когда отхлебнули ёршика, Колька начал снова:
– Вот ты, Федя, заметил, в какую сторону у тебя вода на сливе крутилась?
– Отцепись, Коля! – проворчал Фёдор. – Делать мне больше не хрен было, только смотреть, куда вода крутится.
– Вот мы всегда так! – расстроился Колька. – Мы всегда с таким вниманием к явлениям природы! – потом помолчал немного – и опять за своё:
– А скажи-ка ты мне, друг мой ситный, в какую сторону земля крутится? Молчишь, да морду кривишь? А я тебе скажу. Если стать лицом на север, то – справа налево, а если стать лицом на юг, то слева направо. Поэтому и вода, – ну, там, на молекулярном уровне, в нашем северном полушарии закручивается наоборот. То есть слева направо. Проведи простой опыт. Возьми ведро воды и открытого водоёма, – из пруда, или речки, – и вылей в ванну. Воронка на сливе будет крутиться слева направо. То есть естественно. А возьми воду из-под крана – воронка будет крутиться справа налево. То есть противоестественно!
– А не один ли хрен? – спросил размякший Фёдор. Его самого уже крутило. То слева направо, то справа налево.
– Хрен то он, может, и один, да яйцы разные! – зарадовался Колька. Вода из-под крана крутится в другую сторону, потому что она через насосы прошла! А что получается, если мы противоестественно закрученную воду пьём? Вот! Тут тебе и рак, тут тебе и СПИД!
– Не! – возразил Фёдор, – Я сам в газете читал, что СПИД в Африке обезьяны придумали. А газета врать не будет.
– Еще как будет, Федя, ещё как! – загрустил Колька. – Я тебе точно говорю – всё от этих насосов.
– А что же делать? – растерялся Фёдор. – Все мы к водопроводу привязаны. Не могу же я на пятом этаже колодец вырыть?
– Есть выход! – торжествовал Колька. – И уже испытано. Я катушечку намотал и своему Москвичу на бензопровод. Подсоединил к аккомулятору. И что ты думаешь?
– Что?
– А вот что! Расход бензина уменьшился на треть! Приходи завтра я покажу.
– Нет. Я завтра не могу, – огорчился Фёдор, – я завтра обещал со своей в церкву сходить.
– Вот, блин! Тут мир, может, погибает, а им церковь понадобилась! Богомольцы хреновы! – Потом Колька допил своего ерша и заорал противным голосом частушку:
– Богомол Богу молился – таракан в жопу свалился. Богомолиха кричит – таракан с жопы торчит.
– Ты засохни, Колька! – пригрозил Фёдор, Ты свою бабу заведи сначала, а потом над чужими надекивайся! Ты заткнись, пока я добрый!
– Ну ладно, ладно, – пошёл Колька на попятную, – Сам знаешь – у дурака и шутки дурацкие.
Подошёл банщик. Забрал кружки. Пошептал:
– Больше нельзя, ребята. Народ пошёл.
Ну, раз пошёл – стали одеваться.
– Федя! – опять этот Колька житья не даёт, – Давай, Федя, трусами поменяемся для пробы. Ты не боись – мои чистые. Вот поносишь свободные, других не захочешь.
Ладно. Меняться, так меняться. Правда Фёдор особо большого удобства не ощутил. Трусы, как трусы.
Фёдор пришёл домой. Поел. Поспал чуток. Потом взял ведро и пошёл на улицу за водой. Там строители начали было котлован рыть, да и бросили. Яма наполнилась водой. Такой прудик получился. Фёдор принёс ведро воды и вылил в ванну. Вода закручивалась слева направо. Тогда он открыл кран. Справа налево!
– Не может быть! – похолодел Фёдор, – Не может такого быть!
Он носил воду на пятый этаж до позднего вечера. Носил, пока не вернулась Ольга от родителей.
– Ты что, Федя, заболел? – затревожилась Ольга взглянув на Фёдора, который курил на кухне весь в поту и глине.
– Не встревай, Оля, – попросил Фёдор, – Ты только не лезь. Не срывай научный эксперимент. Тут, может, судьба мира решается.
– Поздно уже, – пожалела Ольга мужа, – Ты бы вымылся, а завтра продолжишь свой эксперимент.
– И то правда, – сказал Фёдор и начал раздеваться.
– Федя! Это что же такое на тебе? – вдруг спохватилась Ольга – Ты где свои трусы оставил? Вот вы какую баньку себе устроили! Теперь я понимаю! Теперь всё ясно! – и заплакала.
– Ну, не шуми ты, раз не знаешь! – пояснил Фёдор, – Это мы с Колькой на время трусами поменялись, тоже для эксперимента.
Фёдор пошёл принимать душ, а Ольга всё бурчала, да сопливилась по поводу трусов. Баба она ж и в Африке баба.
А Фёдор мылся, задумчиво смотрел на воронку мыльной воды, которая упрямо закручивалась справа налево и всё повторял про себя:
– Не может быть! Ну, не может такого быть!..
– Давай в баню собирайся на первый пар! Дрыхнешь, как сурок. Так и царствие небесное проспишь!
– Стихни, шебутной! – заворчал Фёдор, – Прими таблетки от кашля и спи. А потом я до бани не охотник. Я и в ванной помыться могу.
– Нет, Федя! Ты не понимаешь. Ты не понимаешь всей той мощи душевной терапии, что даёт банька. Ты давай одевайся быстрее. Я счас за тобой заскочу.
– Ну, что ты с этим мудаком сделаешь? Всё равно заснуть не даст, гадюка.
Вот какой характер упёртый у человека, уж если что втемяшится в башку – гаси свет. И битый он за это был не раз – всё, как с гуся вода, – ворчал Фёдор, начиная бриться.
– Федя! Ты что вскочил, как ужаленый? – возникла из кухни Ольга. – Ты бы спал ещё и спал. А то вчера пришёл домой плоский, как доска. Только что не падал.
– Ты, Лёля, стихни, вот что я тебе скажу, – весомо объяснил Фёдор. – Ты стихни и бельишко мне в баню собери. Колька сейчас припрётся – в баню пойдём. – Фёдора крепко мутило после вчерашнего, но он виду не подавал. – Не пойди, так начнёт в бригаде подначивать. Дескать, через бабу перелезть не смог, вот и не пошёл. Знаем мы его.
Ольга ворча стала собирать бельё, а Фёдор пошёл на кухню – неплохо было бы что-то в клюв кинуть. Съел сардельку. Принялся за чай. А тут и Колька завалил.
– Вот, Оленька, щас твоего отмоем, так и не узнаешь потом. За соседа принимать будешь. А сама знаешь – с соседом приятней.
– Моего кобеля не отмоешь добела – засмеялась Ольга. А Фёдор только нахмурился – и за что этого болтуна бабы любят?
Вышли на улицу и уже почти до бани дотопали, а Фёдор всё хмурил брови и на друга старался не глядеть.
В бане было пусто и непривычно чисто. Мордатый банщик взял билетики и спросил:
– Веничек, простынку не желаете?
– Веничек свой, – ответил Колька солидно, – а вот простынку – это мы с нашим удовольствием.
– На хрена тебе простынь? – зашептал Фёдор, – ты что спать сюда пришёл, или мыться?
Но Колька взял две латанные простыни и заплатил за обе:
– Ты, Федя, молчи, когда не понимаешь. Из парной выйдем остынуть, а тут сквозняки. У кого хошь спроси – любой скажет, что сквозняки – это последнее дело.
Ну ладно. Что тут спорить? Всё равно – даром.
Выбрали шкафчики в закуточке. Стали раздеваться. А Кольке и тут неймётся:
– Ты, Федя, трусы неправильные носишь, – начал он пояснения. – Ты носишь импортные. В облипку. А надо семейные, – и Колька продемонстрировал на себе синие в белый горошек трусы аж до колена. – От этих, которые в облипку, вред один. Вот подумай сам, что хорошего, когда яйцы всё время сжаты? От этого и настроение плохое бывает.
– Все носят – и ничего, – проворчал Фёдор и настроение у него снова начало портиться.
– Все носят, потому что моду такую взяли. А вот древние греки вообще штанов не носили, поэтому и умные были. Цивилизация…
– Как это не носили? – удивился Фёдор. – Так ведь холодно без штанов.
– У них там зимы нету, – сказал Колька довольно. – А хоть бы и была? Вон у нас раньше бабы и понятия о трусах не имели. И ничего. Ни у одной шмонька не заиндевела. – Колька развернул свой веник и встряхнул:
– Видишь, какие я вяжу. Тут тебе и берёзка, и дубочек, и можжевельничек, и крапивка!.. Попробуешь сегодня, так другим и париться не захочешь.
– Засохнешь ты сегодня, или нет? – разъярился Фёдор, – Ну, что ты за человек такой? С самого утра, как трактор – Дыр-дыр-дыр! Дождёшься – как длызну!
– Вот, вот! – огорчился Колька, – вот все вы так – Длызну! – а как своей головой что подумать, так нет. Только на длызги ваших голов и хватает.
– Ладно. Ты не сердись, – пошёл Фёдор на мировую. Пошли лучше в парную.
В этой бане тех парных было аж целых три. Правда, на двери каждой было написано, что это сауна, но народ по русскому обыкновению сначала парился, а уж потом надписи читал.
В отделении с паром в шестьдесят градусов сидело несколько молодых. Они не парились. Только потели и пластмассовыми мыльницами соскребали с себя пот.
Фёдор с Николаем сначала попрели в восьмидесяти, а потом пошли в сто двадцать градусов. Там Колька поддал парку как следует. Так подлюга поддал, что Фёдор выскочил и встал под холодный душ, по рыбьи раскрывая рот. Он сделал ещё два захода, а Колька всё не сдавался. Всё хлестал себя веником приговаривая:
– Матерь честная, Богородица! Ох, Николай Угодник! Ох, заступитесь!..
Потом всё же вышел. Красномордый и счастливый. Подошёл к Фёдору:
– Ты заметь, Федя, в которую сторону в стоке вода крутится. Ты заметь, а я тебе попозже, что-то расскажу.
Вышли. Сели отдышаться в прохладе. Фёдор размяк и подумал:
– А ведь прав, паразит. Действительно в простыне лучше.
Колька тем временем сбегал к банщику и вернулся с двумя кружками пива:
– Вот. Держи. Служивый говорит, что только для хороших людей. А вообще здесь нельзя.
Господи! Как же это хорошо бывает, когда никому нельзя, а тебе можно! Прямо сразу начинаешь себя уважать, гордо держать голову и втягивать живот!
Только выпили по кружечке, сопя и покручивая головами, как банщик, чертяга, снова тут:
– Может ёршика соорудить? У меня водочка припасена.
– Давай, родной, сооружай! – распорядился Фёдор. Его на старые дрожжи уже цепануло и душа его парила, если не в облаках, так под потолком – это уж точно.
Когда отхлебнули ёршика, Колька начал снова:
– Вот ты, Федя, заметил, в какую сторону у тебя вода на сливе крутилась?
– Отцепись, Коля! – проворчал Фёдор. – Делать мне больше не хрен было, только смотреть, куда вода крутится.
– Вот мы всегда так! – расстроился Колька. – Мы всегда с таким вниманием к явлениям природы! – потом помолчал немного – и опять за своё:
– А скажи-ка ты мне, друг мой ситный, в какую сторону земля крутится? Молчишь, да морду кривишь? А я тебе скажу. Если стать лицом на север, то – справа налево, а если стать лицом на юг, то слева направо. Поэтому и вода, – ну, там, на молекулярном уровне, в нашем северном полушарии закручивается наоборот. То есть слева направо. Проведи простой опыт. Возьми ведро воды и открытого водоёма, – из пруда, или речки, – и вылей в ванну. Воронка на сливе будет крутиться слева направо. То есть естественно. А возьми воду из-под крана – воронка будет крутиться справа налево. То есть противоестественно!
– А не один ли хрен? – спросил размякший Фёдор. Его самого уже крутило. То слева направо, то справа налево.
– Хрен то он, может, и один, да яйцы разные! – зарадовался Колька. Вода из-под крана крутится в другую сторону, потому что она через насосы прошла! А что получается, если мы противоестественно закрученную воду пьём? Вот! Тут тебе и рак, тут тебе и СПИД!
– Не! – возразил Фёдор, – Я сам в газете читал, что СПИД в Африке обезьяны придумали. А газета врать не будет.
– Еще как будет, Федя, ещё как! – загрустил Колька. – Я тебе точно говорю – всё от этих насосов.
– А что же делать? – растерялся Фёдор. – Все мы к водопроводу привязаны. Не могу же я на пятом этаже колодец вырыть?
– Есть выход! – торжествовал Колька. – И уже испытано. Я катушечку намотал и своему Москвичу на бензопровод. Подсоединил к аккомулятору. И что ты думаешь?
– Что?
– А вот что! Расход бензина уменьшился на треть! Приходи завтра я покажу.
– Нет. Я завтра не могу, – огорчился Фёдор, – я завтра обещал со своей в церкву сходить.
– Вот, блин! Тут мир, может, погибает, а им церковь понадобилась! Богомольцы хреновы! – Потом Колька допил своего ерша и заорал противным голосом частушку:
– Богомол Богу молился – таракан в жопу свалился. Богомолиха кричит – таракан с жопы торчит.
– Ты засохни, Колька! – пригрозил Фёдор, Ты свою бабу заведи сначала, а потом над чужими надекивайся! Ты заткнись, пока я добрый!
– Ну ладно, ладно, – пошёл Колька на попятную, – Сам знаешь – у дурака и шутки дурацкие.
Подошёл банщик. Забрал кружки. Пошептал:
– Больше нельзя, ребята. Народ пошёл.
Ну, раз пошёл – стали одеваться.
– Федя! – опять этот Колька житья не даёт, – Давай, Федя, трусами поменяемся для пробы. Ты не боись – мои чистые. Вот поносишь свободные, других не захочешь.
Ладно. Меняться, так меняться. Правда Фёдор особо большого удобства не ощутил. Трусы, как трусы.
Фёдор пришёл домой. Поел. Поспал чуток. Потом взял ведро и пошёл на улицу за водой. Там строители начали было котлован рыть, да и бросили. Яма наполнилась водой. Такой прудик получился. Фёдор принёс ведро воды и вылил в ванну. Вода закручивалась слева направо. Тогда он открыл кран. Справа налево!
– Не может быть! – похолодел Фёдор, – Не может такого быть!
Он носил воду на пятый этаж до позднего вечера. Носил, пока не вернулась Ольга от родителей.
– Ты что, Федя, заболел? – затревожилась Ольга взглянув на Фёдора, который курил на кухне весь в поту и глине.
– Не встревай, Оля, – попросил Фёдор, – Ты только не лезь. Не срывай научный эксперимент. Тут, может, судьба мира решается.
– Поздно уже, – пожалела Ольга мужа, – Ты бы вымылся, а завтра продолжишь свой эксперимент.
– И то правда, – сказал Фёдор и начал раздеваться.
– Федя! Это что же такое на тебе? – вдруг спохватилась Ольга – Ты где свои трусы оставил? Вот вы какую баньку себе устроили! Теперь я понимаю! Теперь всё ясно! – и заплакала.
– Ну, не шуми ты, раз не знаешь! – пояснил Фёдор, – Это мы с Колькой на время трусами поменялись, тоже для эксперимента.
Фёдор пошёл принимать душ, а Ольга всё бурчала, да сопливилась по поводу трусов. Баба она ж и в Африке баба.
А Фёдор мылся, задумчиво смотрел на воронку мыльной воды, которая упрямо закручивалась справа налево и всё повторял про себя:
– Не может быть! Ну, не может такого быть!..
Карьера
Cергей Семёнович Морозов ввалился в общую гримёрку. Сел на свой стул и закурил, подавляя рвоту. Уже несколько лет, как его поташнивало от запаха грима и пудры. Да вдобавок врезали вчера как следует после концерта. Ездили в колхоз Авангард. Сеяли разумное, доброе вечное. Интересно, когда придёт пора убирать урожай? Правда Сергей Семёнович плохо верил в то, что из их посевов взойдёт хоть что-нибудь стоящее. На обратном пути в придорожном магазинчике затарились водкой и килькой в томате.
– Одно из двух, – размышлял Сергей Семёнович, покуривая, – либо водка была несвежая, либо килька.
По соседству Чеслав Антонович, уже привёдший себя в порядок, начал обуваться. Сергея Семёновича обдало волной такой вони, что он даже глаза закрыл и затаил дыхание.
– Посмотри, Сергей Семёнович, какие я туфли вчера на рынке оторвал. Настоящая Италия.
– Лучше бы носки менял, а не туфли, скотина, – подумал Сергей Семёнович. Однако повернулся к Чеславу Антоновичу и туфли похвалил.
– Ну ка, покажите, друг мой, что за дефицит Вы раздобыли! – подошёл к Чеславу Антоновичу Абрам Львович, старый комик буфф. Подошёл, посмотрел, сопя и всё ещё вытирая лицо клочком лигнина, и изрёк:
– Я Вас очень уважаю, Чеслав Антонович. И как актёра и как человека. Но купили Вы чистое говно. Эту Италию армяшки в подвалах нелегально лепят. Вот попомните мои слова – развалится Ваша Италия через месяц.
Чеслав Антонович побледнел и, сорвав с правой ноги туфель, начал совать им в лицо Абраму Львовичу:
– Нет, милейший Абрам Львович! Нет! Вы сначала посмотрите внимательно, а потом охаивайте. Тут же русским языком написано – Маде ин Италия.
Абрам Львович только брезгливо отвернулся:
– А какое, собственно, вы имеете право русскому актёру в лицо всякое такое совать?
Чеслав Антонович прекратил бледнеть и начал медленно наливаться краской. И неизвестно, чем бы эта беседа закончилась, да в гримёрку вошла, поскрипывая на ходу, директор театра Дзинтра Язеповна. Неестественно худа была Дзинтра Язеповна. Худа и ядовита. За эту ядовитость и за очки в пол лица труппа звала Дзинтру Язеповну Коброй.
– Товарищи мужчины! – Начала вещать Дзинтра Язеповна с порога, – Товарищи мужчины! Если виновник сегодняшнего безобразия не признается сам, то будут оштрафованы все. Все до одного, – и Дзинтра Язеповна громко хрустнула суставами пальцев. Это было её любимое занятие – похрустывать суставами.
– Прошу прощения, уважаемая Дзинтра Язеповна, – обернулся к ней Чеслав Антонович, – Не могли бы Вы пояснить, что там у вас такое произошло.
– Я хочу, чтобы тот негодяй, который вымазал клеем сиденье унитаза, признался сам. Это безобразие. Мало того, что Светлана Николаевна опоздала на выход, так у неё теперь ещё нервный шок.
А Вы, товарищ Морозов, завтра после дневной репетиции пожалуйте вместе со мной в Горком Партии. Там о многом поговорим. И о вчерашнем медвытрезвытеле тоже, – изрекла Дзинтра Язеповна и хлопнула дверью.
К Сергею Семёновичу подскочил шустрый Вадимка Шипов. Начал делиться опытом:
– Ты, Серёга, только ни в чём не сознавайся. Начнут наседать – то, да сё – а ты стой на своём. Кричи – Не виноватая я! Это всё интриги.
Сергей Семенович посмотрел на Вадимову лисью мордочку и решил, что в случае с унитазом без этого пройды не обошлось. И мысленно похлопал в ладоши – уж очень эта Светлана Николаевна приму из себя корчила.
Сергей Семёнович протёр одеколоном лицо и руки и поднялся в буфет. Там было тихо и пусто. О недавнем спектакле помнили лишь неубранные столики. Буфетчица Зинаида Карповна считала выручку. Сергей Семёнович наклонился к ней и зашептал:
– Зинаида Карповна, золотце! Налей в счёт зарплаты. А то до смерти четыре шага осталось, право слово.
Зинаида Карповна посмотрела на Сергея Семёновича одним глазком, а другим уткнулась в таинственную тетрадочку, где фиксировала актёрские обязательства.
– Смотри, Серёженька. На тебе и без того двенадцать рублей. Ну, что с тобой поделаешь. Бедолага. Четвёртый десяток… небось, яйца уже сивые, а всё кота играешь.
– Я люблю искусство в себе, а не себя в искусстве, – привычно парировал Сергей Семёнович, и добавил, – Мне бы сто пятьдесят беленькой и закусить. Веришь ли, со вчерашнего дня крошки во рту не было.
Зинаида Карповна налила водку, плеснула яблочного сока на запивку и, бросив на тарелку две ложки зелёного горошка, да рыхлую сардельку, сказала – Поправляйся, солдатик. А потом снова взялась за свои загадочные подсчёты.
И только успел Сергей Семёнович выпить свои вожделенные сто пятьдесят и только вытер тыльной стороной ладони выступившую испарину на лбу, как в буфетную влетела Татьяна Ивановна Смулько по кличке Танька-Шамурла. Натуральная блондинка и стерва ещё та, Татьяна Ивановна добрых пять лет числилась невестой Сергея Семёновича. Он каждый вечер обещал на ней жениться, да вот всё как-то не выходило.
– Серёженька! Да что же это такое. Вся труппа говорит, что тебя увольняют! – и на кукольно-синих глазах Татьяны Ивановны выступили слёзы.
– Танюша. Ты больше их слушай. Они ещё не того наговорят. Просто как-то так вышло, что вчера меня забрали в вытрезвиловку, вот завтра – на ковёр. Пожурят, да отстанут. Дело известное.
– А где же ты вчера нажраться успел? – Татьяна Ивановна начала подозревать недоброе. – Ты же от меня совсем не пьяный ушёл. Так… выпивши немножко.
– Ох, Танюша! – беспомощно развёл руками Сергей Семёнович. – И рассказал бы, да ты не поверишь. – Сергей Семёнович помолчал и добавил скорбно: Со вчерашнего так мутит, так мутит… А ведь, кажется, и выпили всего ничего.
Татьяна Ивановна подошла в буфету, потопталась, вернулась со стаканом, наполненным вполовину и смачно впечатала этот стакан в столик перед Сергеем Семёновичем.
– На, паразит, пей. И только попробуй мне соврать! Только попробуй!
Сергей Семёнович, воровато оглянулся, выпил содержимое и уронил голову в ладони. Потом только, отыграв этюд на тему «Как мне было плохо», начал рассказывать:
– Я, Танюша, как от тебя вышел, так решил пешочком через парк прогуляться. А там, как на грех, – как раз возле их административного здания, – лужа большая замёрзла. Я и поскользнись. Стал подниматься – никак. Ноги разъезжаются. Ну, я корячился, корячился, а тут откуда ни возьмись хмелеуборочная. И загребли.
– Господи Боже ж ты мой! И до чего же ты у меня невезучий! – поверила в рассказанное Татьяна Ивановна. – Ладно. Пошли ко мне. Отмыть тебя надо, да в порядок привести. В Горком пойдёшь, всё-таки.
Сергей Семёнович, разумеется, бессовестно врал и прикидывался, когда рассказывал о своих бедах. Всё было пусть немного, но не так.
Действительно пошёл Сергей Семёнович через парк. И вот, когда он проходил мимо ихнего административного корпуса, из подворотни вышел мужичок небольшого росточка и хрипло спросил:
– Прошу прошения, огоньку не найдётся?
Cергей Семёнович обомлел:
– Попал. Вот сейчас грабить начнут. Они, говорят, нарочно вперёд мелких подсылают. Как же, как же! – Засуетился Сергей Семёнович, – конечно найдётся! Как не найтись? – и Сергей Семёнович не только достал дрожащими руками из кармана спички, но и угодливо чиркнул, осветив огоньком собственные ладони и часть лица незнакомца.
– Я не курю, – сказал этот незнакомец. – Я не курю. Это у меня напарник Жорка курить хочет. А может ты с нами водки выпьешь, пока Жорка покурит?
– Как не выпью? Очень даже выпью, – стал бормотать Сергей Семёнович, а сам думал – Вот теперь точно – всё. Заманят и убьют. Может они меня в карты проиграли.
А пока Сергей Семёнович сочинял сам себе разные ужасы, мужичок распахнул калиточку, совсем неприметную в заборе:
– Ну проходи тогда. Что ты тут стоишь? Сказал буду, а сам стоишь, как поц.
Сергей Семёнович пригнулся и вошёл во двор. Там под деревом был вкопан столик. На дереве качалась на шнуре голая лампочка. За столом неестественно прямо сидел мужчина.
– Ну, Жора, это тебе повезло. Только вышел, так тут же курящий попался. Теперь ты не пропадёшь, – начал хвастаться мелкий, а похвалившись представился:
– Миша. Ты давай садись, раз пришёл. Мы с Жорой сегодня дежурим. Ну и выпили немного, чтобы спать не хотелось. Садись, садись. На Жору не обращай внимания. Он когда выпьет лишку, нажрётся короче, говорить может только три слова.
– Гик! – сказал Жора. Потом подумал и добавил, – Гик – шванц!
Сергей Семёнович сел на холодную скамейку, выпил полстакана водки, налитой общительным Мишей и закурил. Дал прикурить и Жоре. Тот затянулся пару раз и поблагодарил:
– Уррр! По скотски!
А Миша всё стрекотал:
– А ты кто по профессии то будешь? Сергей Семёнович подумал и признался:
– Серёжа. Артист.
– Да ну! – обрадовался Миша – Это надо же! А я киномеханик здешний. Так давай тогда поднимем за творчество, которое в нас. На Жору внимания не обращай. Это он только говорить не может, а выпить выпьет.
Жора сказал – Уррр! – и опорожнил стакан. Сергей Семёнович тоже не заставил себя ждать.
– Вот интересно, продолжал трепаться Миша, – чему там в ваших училищах учат?
– Хрен его знает, – задумался Сергей Семёнович, – ну… скороговорки, например…
– А ну, задай мне скороговорку, – воодушевился Миша, – Я тебе эту самую скороговорку без всякого обучения сделаю.
Сергей Семёнович помедлил и задал:
– Возле ямы – холм с кулями. Выйду на холм – куль поправлю.
Миша попробовал пару раз и бросил:
– Это ты мне нарочно такую подлянку сказал, что ли?
Сергей Семёнович заверил, что подлянки у него и в мыслях не было. Неугомонный Миша поверил и приволок гитару.
– А ну, давай, артист, сбацай!
– Очи чёрные… – начал Сергей Семёнович. Что тут началось! Сергей Семёнович орал песню, Миша плясал и колотил палкой в старый чайник. Даже Жора стучал кулаком в стол и выкрикивал – По скотски!
И тут приехали милицейские и весь кайф обломили…
Так что злосчастная лужа, о которой так надрывно рассказывал Сергей Семёнович была ни при чём.
На следующий день Сергей Семёнович появился в театре за полчаса до репетиции, свежевыбритый и в новой белой сорочке. Он потолкался в коридорчиках и нарвался на главного режиссёра Игоря Вадимовича.
– Вы что это Сергей Семёнович тут маетесь? – бросил на ходу Игорь Вадимович. – Вас же приказом с роли сняли. Дзинтра Язеповна сказала, чтоб другим неповадно было.
Сказал и растворился в полутьме.
Сергей Семёнович только успел расстроиться, как из той же полутьмы возникла Дзинтра Язеповна и прошипела:
– Это хорошо, Морозов, что Вы сегодня пораньше пришли. В Горкоме нам время перенесли. Вот сейчас и отправимся.
– Как же это, Дзинтра Язеповна? – проскулил Сергей Семёнович. – Это же форменное издевательство над артистом. Я может роль Солёного всю жизнь ждал.
– Солёный, или копчёный – это мы сейчас разберёмся, – заявила Дзинтра Язеповна. И ничего не оставалось Сергею Семёновичу, как пойти за ней следом.
Кабинет заведующего отделом агитации и пропаганды Прокопия Степановича Серого был просторен и обставлен, как говорится, простенько, но со вкусом. Сергей Семёнович и Дзинтра Язеповна уселись на стулья, стоящие у стола Прокопия Степановича. Сергей Семёнович начал пялиться по сторонам, а Дзинтра Язеповна с хрустом выдёргивать суставы пальцев.
– В общем так, товарищи! – сразу взял быка за рога Прокопий Степанович. – Не за горами очередной юбилей Владимира Ильича Ленина. И наши горожане, как и весь советский народ, хотят отметить этот славный юбилей не только трудовыми подвигами, но и идеологически выдержанными культурно-массовыми мероприятиями, выстроенными в свете последних решений партии и правительства. Есть мнение, – и Прокопий Степанович многозначительно поднял правую бровь к потолку, – есть мнение не делать традиционное собрание партхозактива с докладом и президиумом, а партхозактиву, нашим доблестным ветеранам войны и труда, нашим передовикам производства подарить торжественный концерт. Они, в конце концов, этого заслужили, – и Прокопий Степанович выразительно обвёл глазами кабинет, как бы ожидая возражений. Но возражений не последовало и Прокопий Степанович продолжил:
– Вся ответственность за организацию и постановку мероприятия возложена на ваше учреждение, Дзинтра Язеповна. Под нашим чутким руководством естественно. Так что не тяните, а прямо сегодня начинайте работу. Снимите со спектакля этого бездельника Игоря Вадимовича, пусть хоть раз в жизни займётся настоящим делом.
Так. Теперь с Вами, – и Прокопий Степанович всем телом повернулся к Сергею Семёновичу. – Вас, уважаемый, по моему мнению давно из театра нужно было гнать поганой метлой, потому что Вы бездарь и аморальный тип. Но… – Прокопий Степанович выдержал паузу и удивлённо поднял уже обе брови вверх:
– Одно из двух, – размышлял Сергей Семёнович, покуривая, – либо водка была несвежая, либо килька.
По соседству Чеслав Антонович, уже привёдший себя в порядок, начал обуваться. Сергея Семёновича обдало волной такой вони, что он даже глаза закрыл и затаил дыхание.
– Посмотри, Сергей Семёнович, какие я туфли вчера на рынке оторвал. Настоящая Италия.
– Лучше бы носки менял, а не туфли, скотина, – подумал Сергей Семёнович. Однако повернулся к Чеславу Антоновичу и туфли похвалил.
– Ну ка, покажите, друг мой, что за дефицит Вы раздобыли! – подошёл к Чеславу Антоновичу Абрам Львович, старый комик буфф. Подошёл, посмотрел, сопя и всё ещё вытирая лицо клочком лигнина, и изрёк:
– Я Вас очень уважаю, Чеслав Антонович. И как актёра и как человека. Но купили Вы чистое говно. Эту Италию армяшки в подвалах нелегально лепят. Вот попомните мои слова – развалится Ваша Италия через месяц.
Чеслав Антонович побледнел и, сорвав с правой ноги туфель, начал совать им в лицо Абраму Львовичу:
– Нет, милейший Абрам Львович! Нет! Вы сначала посмотрите внимательно, а потом охаивайте. Тут же русским языком написано – Маде ин Италия.
Абрам Львович только брезгливо отвернулся:
– А какое, собственно, вы имеете право русскому актёру в лицо всякое такое совать?
Чеслав Антонович прекратил бледнеть и начал медленно наливаться краской. И неизвестно, чем бы эта беседа закончилась, да в гримёрку вошла, поскрипывая на ходу, директор театра Дзинтра Язеповна. Неестественно худа была Дзинтра Язеповна. Худа и ядовита. За эту ядовитость и за очки в пол лица труппа звала Дзинтру Язеповну Коброй.
– Товарищи мужчины! – Начала вещать Дзинтра Язеповна с порога, – Товарищи мужчины! Если виновник сегодняшнего безобразия не признается сам, то будут оштрафованы все. Все до одного, – и Дзинтра Язеповна громко хрустнула суставами пальцев. Это было её любимое занятие – похрустывать суставами.
– Прошу прощения, уважаемая Дзинтра Язеповна, – обернулся к ней Чеслав Антонович, – Не могли бы Вы пояснить, что там у вас такое произошло.
– Я хочу, чтобы тот негодяй, который вымазал клеем сиденье унитаза, признался сам. Это безобразие. Мало того, что Светлана Николаевна опоздала на выход, так у неё теперь ещё нервный шок.
А Вы, товарищ Морозов, завтра после дневной репетиции пожалуйте вместе со мной в Горком Партии. Там о многом поговорим. И о вчерашнем медвытрезвытеле тоже, – изрекла Дзинтра Язеповна и хлопнула дверью.
К Сергею Семёновичу подскочил шустрый Вадимка Шипов. Начал делиться опытом:
– Ты, Серёга, только ни в чём не сознавайся. Начнут наседать – то, да сё – а ты стой на своём. Кричи – Не виноватая я! Это всё интриги.
Сергей Семенович посмотрел на Вадимову лисью мордочку и решил, что в случае с унитазом без этого пройды не обошлось. И мысленно похлопал в ладоши – уж очень эта Светлана Николаевна приму из себя корчила.
Сергей Семёнович протёр одеколоном лицо и руки и поднялся в буфет. Там было тихо и пусто. О недавнем спектакле помнили лишь неубранные столики. Буфетчица Зинаида Карповна считала выручку. Сергей Семёнович наклонился к ней и зашептал:
– Зинаида Карповна, золотце! Налей в счёт зарплаты. А то до смерти четыре шага осталось, право слово.
Зинаида Карповна посмотрела на Сергея Семёновича одним глазком, а другим уткнулась в таинственную тетрадочку, где фиксировала актёрские обязательства.
– Смотри, Серёженька. На тебе и без того двенадцать рублей. Ну, что с тобой поделаешь. Бедолага. Четвёртый десяток… небось, яйца уже сивые, а всё кота играешь.
– Я люблю искусство в себе, а не себя в искусстве, – привычно парировал Сергей Семёнович, и добавил, – Мне бы сто пятьдесят беленькой и закусить. Веришь ли, со вчерашнего дня крошки во рту не было.
Зинаида Карповна налила водку, плеснула яблочного сока на запивку и, бросив на тарелку две ложки зелёного горошка, да рыхлую сардельку, сказала – Поправляйся, солдатик. А потом снова взялась за свои загадочные подсчёты.
И только успел Сергей Семёнович выпить свои вожделенные сто пятьдесят и только вытер тыльной стороной ладони выступившую испарину на лбу, как в буфетную влетела Татьяна Ивановна Смулько по кличке Танька-Шамурла. Натуральная блондинка и стерва ещё та, Татьяна Ивановна добрых пять лет числилась невестой Сергея Семёновича. Он каждый вечер обещал на ней жениться, да вот всё как-то не выходило.
– Серёженька! Да что же это такое. Вся труппа говорит, что тебя увольняют! – и на кукольно-синих глазах Татьяны Ивановны выступили слёзы.
– Танюша. Ты больше их слушай. Они ещё не того наговорят. Просто как-то так вышло, что вчера меня забрали в вытрезвиловку, вот завтра – на ковёр. Пожурят, да отстанут. Дело известное.
– А где же ты вчера нажраться успел? – Татьяна Ивановна начала подозревать недоброе. – Ты же от меня совсем не пьяный ушёл. Так… выпивши немножко.
– Ох, Танюша! – беспомощно развёл руками Сергей Семёнович. – И рассказал бы, да ты не поверишь. – Сергей Семёнович помолчал и добавил скорбно: Со вчерашнего так мутит, так мутит… А ведь, кажется, и выпили всего ничего.
Татьяна Ивановна подошла в буфету, потопталась, вернулась со стаканом, наполненным вполовину и смачно впечатала этот стакан в столик перед Сергеем Семёновичем.
– На, паразит, пей. И только попробуй мне соврать! Только попробуй!
Сергей Семёнович, воровато оглянулся, выпил содержимое и уронил голову в ладони. Потом только, отыграв этюд на тему «Как мне было плохо», начал рассказывать:
– Я, Танюша, как от тебя вышел, так решил пешочком через парк прогуляться. А там, как на грех, – как раз возле их административного здания, – лужа большая замёрзла. Я и поскользнись. Стал подниматься – никак. Ноги разъезжаются. Ну, я корячился, корячился, а тут откуда ни возьмись хмелеуборочная. И загребли.
– Господи Боже ж ты мой! И до чего же ты у меня невезучий! – поверила в рассказанное Татьяна Ивановна. – Ладно. Пошли ко мне. Отмыть тебя надо, да в порядок привести. В Горком пойдёшь, всё-таки.
Сергей Семёнович, разумеется, бессовестно врал и прикидывался, когда рассказывал о своих бедах. Всё было пусть немного, но не так.
Действительно пошёл Сергей Семёнович через парк. И вот, когда он проходил мимо ихнего административного корпуса, из подворотни вышел мужичок небольшого росточка и хрипло спросил:
– Прошу прошения, огоньку не найдётся?
Cергей Семёнович обомлел:
– Попал. Вот сейчас грабить начнут. Они, говорят, нарочно вперёд мелких подсылают. Как же, как же! – Засуетился Сергей Семёнович, – конечно найдётся! Как не найтись? – и Сергей Семёнович не только достал дрожащими руками из кармана спички, но и угодливо чиркнул, осветив огоньком собственные ладони и часть лица незнакомца.
– Я не курю, – сказал этот незнакомец. – Я не курю. Это у меня напарник Жорка курить хочет. А может ты с нами водки выпьешь, пока Жорка покурит?
– Как не выпью? Очень даже выпью, – стал бормотать Сергей Семёнович, а сам думал – Вот теперь точно – всё. Заманят и убьют. Может они меня в карты проиграли.
А пока Сергей Семёнович сочинял сам себе разные ужасы, мужичок распахнул калиточку, совсем неприметную в заборе:
– Ну проходи тогда. Что ты тут стоишь? Сказал буду, а сам стоишь, как поц.
Сергей Семёнович пригнулся и вошёл во двор. Там под деревом был вкопан столик. На дереве качалась на шнуре голая лампочка. За столом неестественно прямо сидел мужчина.
– Ну, Жора, это тебе повезло. Только вышел, так тут же курящий попался. Теперь ты не пропадёшь, – начал хвастаться мелкий, а похвалившись представился:
– Миша. Ты давай садись, раз пришёл. Мы с Жорой сегодня дежурим. Ну и выпили немного, чтобы спать не хотелось. Садись, садись. На Жору не обращай внимания. Он когда выпьет лишку, нажрётся короче, говорить может только три слова.
– Гик! – сказал Жора. Потом подумал и добавил, – Гик – шванц!
Сергей Семёнович сел на холодную скамейку, выпил полстакана водки, налитой общительным Мишей и закурил. Дал прикурить и Жоре. Тот затянулся пару раз и поблагодарил:
– Уррр! По скотски!
А Миша всё стрекотал:
– А ты кто по профессии то будешь? Сергей Семёнович подумал и признался:
– Серёжа. Артист.
– Да ну! – обрадовался Миша – Это надо же! А я киномеханик здешний. Так давай тогда поднимем за творчество, которое в нас. На Жору внимания не обращай. Это он только говорить не может, а выпить выпьет.
Жора сказал – Уррр! – и опорожнил стакан. Сергей Семёнович тоже не заставил себя ждать.
– Вот интересно, продолжал трепаться Миша, – чему там в ваших училищах учат?
– Хрен его знает, – задумался Сергей Семёнович, – ну… скороговорки, например…
– А ну, задай мне скороговорку, – воодушевился Миша, – Я тебе эту самую скороговорку без всякого обучения сделаю.
Сергей Семёнович помедлил и задал:
– Возле ямы – холм с кулями. Выйду на холм – куль поправлю.
Миша попробовал пару раз и бросил:
– Это ты мне нарочно такую подлянку сказал, что ли?
Сергей Семёнович заверил, что подлянки у него и в мыслях не было. Неугомонный Миша поверил и приволок гитару.
– А ну, давай, артист, сбацай!
– Очи чёрные… – начал Сергей Семёнович. Что тут началось! Сергей Семёнович орал песню, Миша плясал и колотил палкой в старый чайник. Даже Жора стучал кулаком в стол и выкрикивал – По скотски!
И тут приехали милицейские и весь кайф обломили…
Так что злосчастная лужа, о которой так надрывно рассказывал Сергей Семёнович была ни при чём.
На следующий день Сергей Семёнович появился в театре за полчаса до репетиции, свежевыбритый и в новой белой сорочке. Он потолкался в коридорчиках и нарвался на главного режиссёра Игоря Вадимовича.
– Вы что это Сергей Семёнович тут маетесь? – бросил на ходу Игорь Вадимович. – Вас же приказом с роли сняли. Дзинтра Язеповна сказала, чтоб другим неповадно было.
Сказал и растворился в полутьме.
Сергей Семёнович только успел расстроиться, как из той же полутьмы возникла Дзинтра Язеповна и прошипела:
– Это хорошо, Морозов, что Вы сегодня пораньше пришли. В Горкоме нам время перенесли. Вот сейчас и отправимся.
– Как же это, Дзинтра Язеповна? – проскулил Сергей Семёнович. – Это же форменное издевательство над артистом. Я может роль Солёного всю жизнь ждал.
– Солёный, или копчёный – это мы сейчас разберёмся, – заявила Дзинтра Язеповна. И ничего не оставалось Сергею Семёновичу, как пойти за ней следом.
Кабинет заведующего отделом агитации и пропаганды Прокопия Степановича Серого был просторен и обставлен, как говорится, простенько, но со вкусом. Сергей Семёнович и Дзинтра Язеповна уселись на стулья, стоящие у стола Прокопия Степановича. Сергей Семёнович начал пялиться по сторонам, а Дзинтра Язеповна с хрустом выдёргивать суставы пальцев.
– В общем так, товарищи! – сразу взял быка за рога Прокопий Степанович. – Не за горами очередной юбилей Владимира Ильича Ленина. И наши горожане, как и весь советский народ, хотят отметить этот славный юбилей не только трудовыми подвигами, но и идеологически выдержанными культурно-массовыми мероприятиями, выстроенными в свете последних решений партии и правительства. Есть мнение, – и Прокопий Степанович многозначительно поднял правую бровь к потолку, – есть мнение не делать традиционное собрание партхозактива с докладом и президиумом, а партхозактиву, нашим доблестным ветеранам войны и труда, нашим передовикам производства подарить торжественный концерт. Они, в конце концов, этого заслужили, – и Прокопий Степанович выразительно обвёл глазами кабинет, как бы ожидая возражений. Но возражений не последовало и Прокопий Степанович продолжил:
– Вся ответственность за организацию и постановку мероприятия возложена на ваше учреждение, Дзинтра Язеповна. Под нашим чутким руководством естественно. Так что не тяните, а прямо сегодня начинайте работу. Снимите со спектакля этого бездельника Игоря Вадимовича, пусть хоть раз в жизни займётся настоящим делом.
Так. Теперь с Вами, – и Прокопий Степанович всем телом повернулся к Сергею Семёновичу. – Вас, уважаемый, по моему мнению давно из театра нужно было гнать поганой метлой, потому что Вы бездарь и аморальный тип. Но… – Прокопий Степанович выдержал паузу и удивлённо поднял уже обе брови вверх: