– Мне нужно ехать домой, – сказал он. – Нилла…
В эту секунду белый «вольво» резко завернул во двор, обогнул пожарные машины и остановился прямо перед «саабом» – радиатор к радиатору. Из машины вышли двое – мужчина и женщина. В гражданской одежде, но никаких сомнений в том, кто они такие, не было. Мужчина пошел к «скорой помощи», женщина – к «саабу». Пер открыл дверь.
– Добрый вечер, – сказал он.
– Добрый, добрый, – без выражения сказала женщина и протянула удостоверение – уголовная полиция в Векшё. – Это вы звонили в службу спасения?
– Я.
– Назовите имя, фамилию, персональный номер.
– Пер Мернер. – Он достал водительские права.
– А вы кто? – спросила она у мрачно уставившегося на нее Джерри.
Пер знал, что отец терпеть не может полицейских. Полицию и парковочных стервятников он ненавидел больше всего на свете.
– Это мой отец, – поспешил сказать Пер, – Джерри Морнер. Он и есть владелец дома.
– Вот как? – Она оглянулась на горящий дом. – Надеюсь, у вас все в порядке со страховкой. Или как, Джерри?
Отец промолчал.
– У отца был удар, – мягко сказал Пер. – Ему трудно говорить.
Женщина кивнула и записала имя Джерри в блокнот.
– Значит, вы были тут, когда начался пожар?
– Не совсем… Джерри был в доме, а я приехал за ним.
– Расскажите, что вы видели.
Мне нечего скрывать, снова подумал Пер – и стал рассказывать, как он вошел в дом, как сначала подумал, что пахнет спиртом, а потом нашел Джерри и увидел канистру с бензином, как вывел отца и вернулся в горящую виллу.
Она все записывала.
– Значит, вы видели человека на втором этаже? И слышали крик о помощи?
– Думаю, да.
– А кого-нибудь еще вы видели? В доме или рядом?
Пер помолчал, обдумывая ответ. Что он видел? Неясную фигуру на опушке и след от колес?
– Нет… не видел.
Но кто-то же ударил отца по голове и пырнул ножом!
– Вот как?
– Бремер, – вдруг послышался тихий голос у него за спиной.
– Бремер? Кто это?
– Помощник отца… Ганс Бремер. Может быть, это именно он там… наверху.
Все трое, как по команде, посмотрели на горящую виллу. Огонь никак не хотел подчиняться мощным струям направленных на него брандспойтов. В небе по-прежнему летали искры, жар ощущался даже здесь.
– Ну хорошо, – сказала женщина. – Сейчас поставим оцепление.
– То есть вы рассматриваете это как место преступления?
– Очень может быть.
Она пошла от машины.
– Мы можем ехать? – крикнул Пер ей в спину.
– Здесь мы скоро закончим. – Она обернулась. – Но вам придется последовать за нами в Векшё. В вашей же машине.
– Зачем?
– Для допроса. Не волнуйтесь, много времени это не займет.
Пер вздохнул. Посмотрел на темное небо и на часы. Без четверти восемь.
Он чувствовал себя совершенно измотанным. Он собирался отвезти Джерри в Кристианстад, но тогда он не успеет до глубокой ночи вернуться на Эланд. И Йесперу придется спать одному в пустом доме.
– Джерри, я не успею завезти тебя домой сегодня. Поедешь со мной на Эланд.
Отец уставился на него:
– Эланд?
Он, судя по всему, сомневался в разумности такого предложения. Пер, по правде говоря, тоже – когда-то он дал себе обещание не допускать Джерри к детям.
– Да… ты же мой отец, не так ли? Член семьи…
– Семьи?
Похоже, Джерри не понял смысла этого слова.
– Моей семьи, – пояснил Пер. – Поедешь со мной и вместе отметим Пасху. Со мной, с Йеспером и Ниллой… при одном условии.
Джерри то ли ожидал продолжения, то ли просто не понимал, о чем речь.
– При одном условии – ты будешь молчать.
– Молчать?
Пер кивнул. Молчать. В этом было нечто комичное – просить о молчании человека, который едва мог выговорить связное предложение… но он даже не улыбнулся.
– При внуках ты будешь молчать, Джерри… им не надо знать, чем вы здесь с Бремером занимались.
15
Вендела и эльфы
В эту секунду белый «вольво» резко завернул во двор, обогнул пожарные машины и остановился прямо перед «саабом» – радиатор к радиатору. Из машины вышли двое – мужчина и женщина. В гражданской одежде, но никаких сомнений в том, кто они такие, не было. Мужчина пошел к «скорой помощи», женщина – к «саабу». Пер открыл дверь.
– Добрый вечер, – сказал он.
– Добрый, добрый, – без выражения сказала женщина и протянула удостоверение – уголовная полиция в Векшё. – Это вы звонили в службу спасения?
– Я.
– Назовите имя, фамилию, персональный номер.
– Пер Мернер. – Он достал водительские права.
– А вы кто? – спросила она у мрачно уставившегося на нее Джерри.
Пер знал, что отец терпеть не может полицейских. Полицию и парковочных стервятников он ненавидел больше всего на свете.
– Это мой отец, – поспешил сказать Пер, – Джерри Морнер. Он и есть владелец дома.
– Вот как? – Она оглянулась на горящий дом. – Надеюсь, у вас все в порядке со страховкой. Или как, Джерри?
Отец промолчал.
– У отца был удар, – мягко сказал Пер. – Ему трудно говорить.
Женщина кивнула и записала имя Джерри в блокнот.
– Значит, вы были тут, когда начался пожар?
– Не совсем… Джерри был в доме, а я приехал за ним.
– Расскажите, что вы видели.
Мне нечего скрывать, снова подумал Пер – и стал рассказывать, как он вошел в дом, как сначала подумал, что пахнет спиртом, а потом нашел Джерри и увидел канистру с бензином, как вывел отца и вернулся в горящую виллу.
Она все записывала.
– Значит, вы видели человека на втором этаже? И слышали крик о помощи?
– Думаю, да.
– А кого-нибудь еще вы видели? В доме или рядом?
Пер помолчал, обдумывая ответ. Что он видел? Неясную фигуру на опушке и след от колес?
– Нет… не видел.
Но кто-то же ударил отца по голове и пырнул ножом!
– Вот как?
– Бремер, – вдруг послышался тихий голос у него за спиной.
– Бремер? Кто это?
– Помощник отца… Ганс Бремер. Может быть, это именно он там… наверху.
Все трое, как по команде, посмотрели на горящую виллу. Огонь никак не хотел подчиняться мощным струям направленных на него брандспойтов. В небе по-прежнему летали искры, жар ощущался даже здесь.
– Ну хорошо, – сказала женщина. – Сейчас поставим оцепление.
– То есть вы рассматриваете это как место преступления?
– Очень может быть.
Она пошла от машины.
– Мы можем ехать? – крикнул Пер ей в спину.
– Здесь мы скоро закончим. – Она обернулась. – Но вам придется последовать за нами в Векшё. В вашей же машине.
– Зачем?
– Для допроса. Не волнуйтесь, много времени это не займет.
Пер вздохнул. Посмотрел на темное небо и на часы. Без четверти восемь.
Он чувствовал себя совершенно измотанным. Он собирался отвезти Джерри в Кристианстад, но тогда он не успеет до глубокой ночи вернуться на Эланд. И Йесперу придется спать одному в пустом доме.
– Джерри, я не успею завезти тебя домой сегодня. Поедешь со мной на Эланд.
Отец уставился на него:
– Эланд?
Он, судя по всему, сомневался в разумности такого предложения. Пер, по правде говоря, тоже – когда-то он дал себе обещание не допускать Джерри к детям.
– Да… ты же мой отец, не так ли? Член семьи…
– Семьи?
Похоже, Джерри не понял смысла этого слова.
– Моей семьи, – пояснил Пер. – Поедешь со мной и вместе отметим Пасху. Со мной, с Йеспером и Ниллой… при одном условии.
Джерри то ли ожидал продолжения, то ли просто не понимал, о чем речь.
– При одном условии – ты будешь молчать.
– Молчать?
Пер кивнул. Молчать. В этом было нечто комичное – просить о молчании человека, который едва мог выговорить связное предложение… но он даже не улыбнулся.
– При внуках ты будешь молчать, Джерри… им не надо знать, чем вы здесь с Бремером занимались.
15
Вендела наклонилась и поцеловала Алоизиуса в лоб. На ней были белая шапочка и непродуваемый красный тренировочный костюм. Она еще раз погладила Алоизиуса и пошла к выходу.
– Пошла на пробежку! – крикнула она. – Увидимся через час!
Макс не ответил, зато заскулил Алоизиус. Он очень нервничал, может быть, перед предстоящим праздником. С тех пор как у него ослабло зрение, он стал очень чувствителен к чужим голосам.
Будет человек десять: она с Максом, пара Курдин, их малыш, Пер Мернер и двое его детей-подростков, старик Герлоф с приятелем Ионом. Так что готовить много не придется, хотя, конечно, надо все рассчитать, чтобы не вышло конфуза. Завтра хорошо бы съездить в Боргхольм и купить продукты. Не забыть корм для Алли.
А потом придется все это готовить… но ей сейчас не хотелось об этом думать. Главное – хорошая пробежка.
Она бегала уже десять лет. Как ни странно, она начала заниматься джоггингом сразу после того, как вышла замуж за Макса, который сам не бегал и не понимал, зачем это нужно. Зимой она пользовалась беговой дорожкой, но ей очень не хватало метафизического ощущения единения с природой, которое всегда появлялось, когда она выбегала из дома.
Она несколько минут позанималась стречингом у крыльца и побежала. Наметила сделать широкий полукруг в обход каменоломни.
На север от выработки был необычный проход, образовавшийся между двумя кустами орешника. Орешник – особое растение, из него делают волшебные палочки, а лозоходы – свои рамки.
Через этот проход она словно попадала в новый мир. Ей, во всяком случае, так казалось. Она поставила цель: попробовать вернуться на сорок лет назад, в свое детство, в свою семью – только бы найти тропинку. Только бы найти тропинку… здесь так все изменилось. Построили дома, заасфальтировали дороги, пастбища заросли кустами и травой.
Она прибавила скорость и побежала по тропинке над берегом. Дело шло к вечеру, солнце уже стояло над горизонтом, как в октябре, но свет его все равно был намного сочнее и ярче – снегу, залежавшемуся в канавах, против такого солнца не устоять.
Каменистый пейзаж казался совершенно неподвижным. Единственная подвижная точка – она сама; смешно, наверное, со стороны, как она дергает руками и ногами в этом вечном, почти космическом, покое… Вендела наконец поймала ритм и расслабилась. Дальше тропинка разделялась. Она выбрала правую, ведущую вглубь острова.
Воздух был свежий и прохладный. Аллергия затаилась и ничем о себе не напоминала.
Через двадцать минут она добежала до места, где прошло ее детство. Где оно началось и закончилось. Интересно – она нашла дорогу, ни разу не спутав, как будто это было вчера. Сначала по асфальтированной дорожке, потом по проселку – ей показалось, что она его узнала, – потом мимо маленькой ясеневой рощи – тогда это были изящные тонкие деревца, чуть ли не саженцы. За эти годы ясени превратились в статные высокие деревья.
Еще через пятьдесят метров проселок уперся в хутор. Вендела выдохнула и остановилась.
Хутор стоял на самом краю известнякового плато, всего-то в паре километров от Стенвика. За двумя белыми металлическими калитками – выложенная камнем дорожка в сад. Там, похоже, никого нет. Она осторожно открыла одну из калиток.
Солнце клонилось к закату. Сад стоял в полумраке, но в окнах дома еще плавились последние солнечные блики.
Вендела очень боялась, что хутор заброшен, что дом постепенно разрушается. Она представляла выбитые окна, насквозь проржавевшие петли дверей. Но дом был ухожен, даже выкрашен желтой масляной краской. Очевидно, недавно – кто-то, у кого были время и деньги, купил хутор и привел его в порядок.
Рядом с домом заросший газон, а чуть подальше – возвышение в форме правильного прямоугольника. Когда-то здесь находился коровник. Трава и мох проросли через фундамент, образовав нечто вроде зеленого помоста.
Она подошла к дому и постучала в дверь – ей хотелось полюбоваться видом из окна. Никто не открыл. Многие хутора сейчас скупили дачники, наверное, и этот тоже. Газон зарос, в окнах – глухие шторы. Наверняка дом пустует с осени до весны.
Она попыталась представить себе людей, которые скоро сюда приедут и начнут весеннюю уборку, им наверняка захочется побыстрее ликвидировать следы прошедшей зимы. Молодые, беззаботные… с детьми. И все равно… неужели они не ощущают мрачные токи случившегося здесь несчастья?
Она посмотрела на кустарник в дальнем конце сада и заметила старый сарай. Он стоял в тени и не особенно сочетался со свежевыкрашенным домом. Некрашеный, покосившийся… сараю, похоже, решили дать умереть своей смертью.
Она прошла через сад. За забором кое-где еще виднелись островки снега, а мох сочился влагой и даже хлюпал под ногами. Земля еще не успела впитать растаявший снег.
Сарай и в самом деле выглядел так, словно его много лет никто не только не чинил, но даже не замечал. Вендела вдруг вспомнила, что отец держал в нем свои инструменты. Кое-что он оставлял в каменоломне, но наиболее ценные вещи приносил с собой и запирал в этом сарайчике.
Она подошла и потянула на себя перекошенную дверь. Та со скрипом поддалась. В сарае было темно и тесно, слегка пахло землей и пылью. Пара молотков и кирка были сложены в кучу вместе с какими-то ящиками. В углу у самой двери стояла тонкая обструганная каштановая палка. Вендела сразу ее узнала.
Пастушеский хлыст.
Это был ее хлыст. Когда она начала пасти коров, отец вырезал его из ветви каштана и подарил ей.
Хлыст был чистый и блестящий, как будто им все время кто-то пользовался.
– Пошла на пробежку! – крикнула она. – Увидимся через час!
Макс не ответил, зато заскулил Алоизиус. Он очень нервничал, может быть, перед предстоящим праздником. С тех пор как у него ослабло зрение, он стал очень чувствителен к чужим голосам.
Будет человек десять: она с Максом, пара Курдин, их малыш, Пер Мернер и двое его детей-подростков, старик Герлоф с приятелем Ионом. Так что готовить много не придется, хотя, конечно, надо все рассчитать, чтобы не вышло конфуза. Завтра хорошо бы съездить в Боргхольм и купить продукты. Не забыть корм для Алли.
А потом придется все это готовить… но ей сейчас не хотелось об этом думать. Главное – хорошая пробежка.
Она бегала уже десять лет. Как ни странно, она начала заниматься джоггингом сразу после того, как вышла замуж за Макса, который сам не бегал и не понимал, зачем это нужно. Зимой она пользовалась беговой дорожкой, но ей очень не хватало метафизического ощущения единения с природой, которое всегда появлялось, когда она выбегала из дома.
Она несколько минут позанималась стречингом у крыльца и побежала. Наметила сделать широкий полукруг в обход каменоломни.
На север от выработки был необычный проход, образовавшийся между двумя кустами орешника. Орешник – особое растение, из него делают волшебные палочки, а лозоходы – свои рамки.
Через этот проход она словно попадала в новый мир. Ей, во всяком случае, так казалось. Она поставила цель: попробовать вернуться на сорок лет назад, в свое детство, в свою семью – только бы найти тропинку. Только бы найти тропинку… здесь так все изменилось. Построили дома, заасфальтировали дороги, пастбища заросли кустами и травой.
Она прибавила скорость и побежала по тропинке над берегом. Дело шло к вечеру, солнце уже стояло над горизонтом, как в октябре, но свет его все равно был намного сочнее и ярче – снегу, залежавшемуся в канавах, против такого солнца не устоять.
Каменистый пейзаж казался совершенно неподвижным. Единственная подвижная точка – она сама; смешно, наверное, со стороны, как она дергает руками и ногами в этом вечном, почти космическом, покое… Вендела наконец поймала ритм и расслабилась. Дальше тропинка разделялась. Она выбрала правую, ведущую вглубь острова.
Воздух был свежий и прохладный. Аллергия затаилась и ничем о себе не напоминала.
Через двадцать минут она добежала до места, где прошло ее детство. Где оно началось и закончилось. Интересно – она нашла дорогу, ни разу не спутав, как будто это было вчера. Сначала по асфальтированной дорожке, потом по проселку – ей показалось, что она его узнала, – потом мимо маленькой ясеневой рощи – тогда это были изящные тонкие деревца, чуть ли не саженцы. За эти годы ясени превратились в статные высокие деревья.
Еще через пятьдесят метров проселок уперся в хутор. Вендела выдохнула и остановилась.
Хутор стоял на самом краю известнякового плато, всего-то в паре километров от Стенвика. За двумя белыми металлическими калитками – выложенная камнем дорожка в сад. Там, похоже, никого нет. Она осторожно открыла одну из калиток.
Солнце клонилось к закату. Сад стоял в полумраке, но в окнах дома еще плавились последние солнечные блики.
Вендела очень боялась, что хутор заброшен, что дом постепенно разрушается. Она представляла выбитые окна, насквозь проржавевшие петли дверей. Но дом был ухожен, даже выкрашен желтой масляной краской. Очевидно, недавно – кто-то, у кого были время и деньги, купил хутор и привел его в порядок.
Рядом с домом заросший газон, а чуть подальше – возвышение в форме правильного прямоугольника. Когда-то здесь находился коровник. Трава и мох проросли через фундамент, образовав нечто вроде зеленого помоста.
Она подошла к дому и постучала в дверь – ей хотелось полюбоваться видом из окна. Никто не открыл. Многие хутора сейчас скупили дачники, наверное, и этот тоже. Газон зарос, в окнах – глухие шторы. Наверняка дом пустует с осени до весны.
Она попыталась представить себе людей, которые скоро сюда приедут и начнут весеннюю уборку, им наверняка захочется побыстрее ликвидировать следы прошедшей зимы. Молодые, беззаботные… с детьми. И все равно… неужели они не ощущают мрачные токи случившегося здесь несчастья?
Она посмотрела на кустарник в дальнем конце сада и заметила старый сарай. Он стоял в тени и не особенно сочетался со свежевыкрашенным домом. Некрашеный, покосившийся… сараю, похоже, решили дать умереть своей смертью.
Она прошла через сад. За забором кое-где еще виднелись островки снега, а мох сочился влагой и даже хлюпал под ногами. Земля еще не успела впитать растаявший снег.
Сарай и в самом деле выглядел так, словно его много лет никто не только не чинил, но даже не замечал. Вендела вдруг вспомнила, что отец держал в нем свои инструменты. Кое-что он оставлял в каменоломне, но наиболее ценные вещи приносил с собой и запирал в этом сарайчике.
Она подошла и потянула на себя перекошенную дверь. Та со скрипом поддалась. В сарае было темно и тесно, слегка пахло землей и пылью. Пара молотков и кирка были сложены в кучу вместе с какими-то ящиками. В углу у самой двери стояла тонкая обструганная каштановая палка. Вендела сразу ее узнала.
Пастушеский хлыст.
Это был ее хлыст. Когда она начала пасти коров, отец вырезал его из ветви каштана и подарил ей.
Хлыст был чистый и блестящий, как будто им все время кто-то пользовался.
Вендела и эльфы
Сонное жужжание разбуженных весенним солнцем мух над тропинкой, спокойные вздохи ветра в листве… Вендела поднимает палку и подгоняет коров:
– Да шевелитесь же!
Она босиком, в белом платьице. Удар что есть силы хлыстом по ляжке – шмяк! Если взять чуть вперед, ближе к брюху, – шмок!
Ритмические, сильные удары разносятся далеко по лугу. Наверняка их слышно и на хуторе, где она живет с Генри и Инвалидом. Коровы почти не обращают на нее внимания. За ними неуклонно, рывками, следует рой синих с металлическим отливом мух.
– Пошли, пошли, пошли…
Колокольчики ритмически позвякивают в такт неторопливой коровьей походке. Очень жарко, палка тяжелая. Ей только девять, она вспотела, платье прилипает к телу, волосы то и дело спадают на лоб… Она сморкается в траву и опять поднимает палку:
– Пошли, пошли…
Когда ей исполнилось восемь, ей было поручено отгонять коров на выгон и пригонять обратно. Это настоящая работа, хотя никто за нее не платил – у Генри не было денег даже на оплату счетов за электричество, хотя проводку на хутор давно уже сделали.
Единственное вознаграждение – отец разрешил ей назвать коров по своему усмотрению, и она дала им вот такие имена: Роза, Роза и Роза.
Отец очень смеялся:
– Можно было просто их пронумеровать!
Для него имена неважны – он пометил коров надрезами на ухе. Так что все кругом знают – это коровы Генри. Но имена, которые Вендела дала коровам, так и остались – отец сказал, что это забавно. Ни у кого нет таких коров. Роза, Роза и Роза.
А Венделе вовсе не было забавно. Не все ли равно, как их зовут, – она не видела между ними никакой разницы. Для нее это были три бурых чучела, три враждебных чудовища, которых она должна была гонять с хутора на пастбище и обратно, а потом доить. Это была ее ежедневная обязанность с начала весны. В апреле Генри выгонял коров во двор и давал каждой обмакнутую в смолу селедку – старинная традиция. В первый день выпаса коровы должны съесть смоляную селедку. Потом ими занималась Вендела.
Хлыст гладкий, тонкий и гибкий. Она прекрасно помнит, как Генри снимал с него кору и обстругивал.
– Будешь направлять им коров, – сказал он. – Иди сзади и слегка пошлепывай, чтобы шли, куда надо.
Коровы были огромными, как скалы. Вендела поначалу осторожно пошлепывала их по бокам – боялась, что коровы разозлятся и забодают ее. Но коровы никак не реагировали, она для них словно бы и не существовала. Так что она хлестала их все сильнее и сильнее, а через месяц уже колотила что было силы.
Это стало привычкой – колотить коров. У Розы, Розы и Розы была толстая бурая, с белыми пятнами шкура. Иногда Венделе хотелось хлестнуть корову до крови, но важнее всего ей было, чтобы они ее боялись. Но три Розы никуда не торопились, шли и шли себе, покачивая огромными головами и не обращая внимания на свистящий хлыст. Иногда, после особенно удачного удара, какая-нибудь из Роз пробегала несколько шагов трусцой. Колокольчик на мгновение сбивался с ритма, а потом все шло своим чередом.
Этот медленный, неторопливый шаг, качающиеся головы, темные равнодушные глаза с длинными белесыми ресницами – все это стало как бы символом ежедневной, никогда не прекращающейся борьбы. Три Розы словно хотели доказать ей, что она для них никто, но они ошибались. Она им докажет!
Летом Генри поручил ей следить еще и за курятником. Она попробовала колотить кур и цыплят заодно, чтобы знали свое место:
– Пошли отсюда!
Но петух, оказывается, с такой постановкой вопроса мириться не хотел. Он словно с ума сошел, бил крыльями, кукарекал, а однажды набросился на Венделу, начал ее клевать и выгнал из курятника.
Она плакала и звала на помощь, но Генри был в каменоломне, Инвалид сидел в своей комнате, а мама Кристин уже умерла.
Генри никогда не говорил об умершей жене, а Вендела почти совсем ее не помнила. Не помнила ее лицо, не помнила даже запах.
Все, что осталось от матери, – надгробный камень на кладбище в Марнесе, овальная фотография в кухне на стене и ларчик с украшениями у Генри в спальне.
И у Венделы болело все тело – наверное, от бесконечных взмахов хлыстом.
После смерти Кристин Генри, казалось, все время куда-то стремился. По утрам он, напевая, уходил на работу, а по вечерам стоял на веранде и смотрел на звезды.
Почти вся работа по дому легла на Венделу. Она прибиралась, стирала свои платьица, чтобы ее не дразнили в школе, что от нее воняет хлевом. Таскала продукты между погребом и кухней – на холодильник денег не было, да и электричества тоже не было. Работала в огороде: картошка, стручковая фасоль, сахарная свекла. Доила всех трех Роз и выгоняла их на пастбище. До уроков и после уроков в школе в Стенвике. Но хуже всего было подниматься на второй этаж и кормить Инвалида.
Вендела даже и припомнить не могла, когда Инвалид появился в их доме. Помнила только, что это был осенний вечер. Ей тогда было шесть или семь лет, и у Генри водились какие-то деньги. Во всяком случае, машина у них тогда еще была. Отец весь вечер слонялся по кухне, потом выскочил и уехал, ничего не сказав Венделе. Она пошла в свою крошечную спальню и легла.
Через пару часов она услышала звук мотора. Генри подъехал вплотную к крыльцу. Вендела лежала в постели и слышала, как он помогает кому-то выйти… нет, не помогает выйти, а выносит кого-то из машины и тяжелыми шагами, не снимая сапог, поднимается на второй этаж с какой-то ношей.
Она прислушалась – отец тихо с кем-то разговаривал. Потом этот кто-то засмеялся.
Отец вернулся к машине и долго возился, доставая что-то из багажника. Она услышала его шаги в кухне и вышла в ночной рубашонке. Отец катил перед собой кресло-каталку, через руку у него было переброшено одеяло, а на сиденье каталки лежал транзисторный приемник. Он подошел к лестнице, поднялся на несколько ступенек и потащил за собой каталку. Остановился передохнуть и встретился взглядом с Венделой.
Он выглядел так, как будто она застала его за каким-то недостойным делом. Отец что-то пробормотал. Вендела не расслышала и подошла поближе:
– Что ты сказал, папа?
Отец поглядел на нее внимательно и вздохнул.
– Их там привязывают ремнями, – сказал он.
Больше никаких объяснений не последовало. Он даже не рассказал, кем ему приходится человек, которого он привез к ним домой.
Вендела и не спрашивала. Какая разница? В дальнейшем Генри никогда не называл нового жильца иначе как Инвалидом. А чаще вообще не произносил имени, просто кивал на второй этаж или многозначительно вращал глазами. Но в тот первый вечер, когда Вендела слышала глухой смех над головой и в испуге смотрела на потолок, отец спросил:
– Не хочешь подняться? Познакомиться?
Вендела отчаянно затрясла головой.
Новые обязанности быстро стали привычными. Вендела ухаживала за Инвалидом так же, как за скотиной, с той только разницей, что Инвалид никогда не показывался. Двери в его комнату всегда были закрыты, но звуки музыки и новостей по радио были слышны с утра до вечера. Ей было страшно интересно, не запирает ли Инвалид дверь, но попробовать она не решалась.
– Да шевелитесь же!
Она босиком, в белом платьице. Удар что есть силы хлыстом по ляжке – шмяк! Если взять чуть вперед, ближе к брюху, – шмок!
Ритмические, сильные удары разносятся далеко по лугу. Наверняка их слышно и на хуторе, где она живет с Генри и Инвалидом. Коровы почти не обращают на нее внимания. За ними неуклонно, рывками, следует рой синих с металлическим отливом мух.
– Пошли, пошли, пошли…
Колокольчики ритмически позвякивают в такт неторопливой коровьей походке. Очень жарко, палка тяжелая. Ей только девять, она вспотела, платье прилипает к телу, волосы то и дело спадают на лоб… Она сморкается в траву и опять поднимает палку:
– Пошли, пошли…
Когда ей исполнилось восемь, ей было поручено отгонять коров на выгон и пригонять обратно. Это настоящая работа, хотя никто за нее не платил – у Генри не было денег даже на оплату счетов за электричество, хотя проводку на хутор давно уже сделали.
Единственное вознаграждение – отец разрешил ей назвать коров по своему усмотрению, и она дала им вот такие имена: Роза, Роза и Роза.
Отец очень смеялся:
– Можно было просто их пронумеровать!
Для него имена неважны – он пометил коров надрезами на ухе. Так что все кругом знают – это коровы Генри. Но имена, которые Вендела дала коровам, так и остались – отец сказал, что это забавно. Ни у кого нет таких коров. Роза, Роза и Роза.
А Венделе вовсе не было забавно. Не все ли равно, как их зовут, – она не видела между ними никакой разницы. Для нее это были три бурых чучела, три враждебных чудовища, которых она должна была гонять с хутора на пастбище и обратно, а потом доить. Это была ее ежедневная обязанность с начала весны. В апреле Генри выгонял коров во двор и давал каждой обмакнутую в смолу селедку – старинная традиция. В первый день выпаса коровы должны съесть смоляную селедку. Потом ими занималась Вендела.
Хлыст гладкий, тонкий и гибкий. Она прекрасно помнит, как Генри снимал с него кору и обстругивал.
– Будешь направлять им коров, – сказал он. – Иди сзади и слегка пошлепывай, чтобы шли, куда надо.
Коровы были огромными, как скалы. Вендела поначалу осторожно пошлепывала их по бокам – боялась, что коровы разозлятся и забодают ее. Но коровы никак не реагировали, она для них словно бы и не существовала. Так что она хлестала их все сильнее и сильнее, а через месяц уже колотила что было силы.
Это стало привычкой – колотить коров. У Розы, Розы и Розы была толстая бурая, с белыми пятнами шкура. Иногда Венделе хотелось хлестнуть корову до крови, но важнее всего ей было, чтобы они ее боялись. Но три Розы никуда не торопились, шли и шли себе, покачивая огромными головами и не обращая внимания на свистящий хлыст. Иногда, после особенно удачного удара, какая-нибудь из Роз пробегала несколько шагов трусцой. Колокольчик на мгновение сбивался с ритма, а потом все шло своим чередом.
Этот медленный, неторопливый шаг, качающиеся головы, темные равнодушные глаза с длинными белесыми ресницами – все это стало как бы символом ежедневной, никогда не прекращающейся борьбы. Три Розы словно хотели доказать ей, что она для них никто, но они ошибались. Она им докажет!
Летом Генри поручил ей следить еще и за курятником. Она попробовала колотить кур и цыплят заодно, чтобы знали свое место:
– Пошли отсюда!
Но петух, оказывается, с такой постановкой вопроса мириться не хотел. Он словно с ума сошел, бил крыльями, кукарекал, а однажды набросился на Венделу, начал ее клевать и выгнал из курятника.
Она плакала и звала на помощь, но Генри был в каменоломне, Инвалид сидел в своей комнате, а мама Кристин уже умерла.
Генри никогда не говорил об умершей жене, а Вендела почти совсем ее не помнила. Не помнила ее лицо, не помнила даже запах.
Все, что осталось от матери, – надгробный камень на кладбище в Марнесе, овальная фотография в кухне на стене и ларчик с украшениями у Генри в спальне.
И у Венделы болело все тело – наверное, от бесконечных взмахов хлыстом.
После смерти Кристин Генри, казалось, все время куда-то стремился. По утрам он, напевая, уходил на работу, а по вечерам стоял на веранде и смотрел на звезды.
Почти вся работа по дому легла на Венделу. Она прибиралась, стирала свои платьица, чтобы ее не дразнили в школе, что от нее воняет хлевом. Таскала продукты между погребом и кухней – на холодильник денег не было, да и электричества тоже не было. Работала в огороде: картошка, стручковая фасоль, сахарная свекла. Доила всех трех Роз и выгоняла их на пастбище. До уроков и после уроков в школе в Стенвике. Но хуже всего было подниматься на второй этаж и кормить Инвалида.
Вендела даже и припомнить не могла, когда Инвалид появился в их доме. Помнила только, что это был осенний вечер. Ей тогда было шесть или семь лет, и у Генри водились какие-то деньги. Во всяком случае, машина у них тогда еще была. Отец весь вечер слонялся по кухне, потом выскочил и уехал, ничего не сказав Венделе. Она пошла в свою крошечную спальню и легла.
Через пару часов она услышала звук мотора. Генри подъехал вплотную к крыльцу. Вендела лежала в постели и слышала, как он помогает кому-то выйти… нет, не помогает выйти, а выносит кого-то из машины и тяжелыми шагами, не снимая сапог, поднимается на второй этаж с какой-то ношей.
Она прислушалась – отец тихо с кем-то разговаривал. Потом этот кто-то засмеялся.
Отец вернулся к машине и долго возился, доставая что-то из багажника. Она услышала его шаги в кухне и вышла в ночной рубашонке. Отец катил перед собой кресло-каталку, через руку у него было переброшено одеяло, а на сиденье каталки лежал транзисторный приемник. Он подошел к лестнице, поднялся на несколько ступенек и потащил за собой каталку. Остановился передохнуть и встретился взглядом с Венделой.
Он выглядел так, как будто она застала его за каким-то недостойным делом. Отец что-то пробормотал. Вендела не расслышала и подошла поближе:
– Что ты сказал, папа?
Отец поглядел на нее внимательно и вздохнул.
– Их там привязывают ремнями, – сказал он.
Больше никаких объяснений не последовало. Он даже не рассказал, кем ему приходится человек, которого он привез к ним домой.
Вендела и не спрашивала. Какая разница? В дальнейшем Генри никогда не называл нового жильца иначе как Инвалидом. А чаще вообще не произносил имени, просто кивал на второй этаж или многозначительно вращал глазами. Но в тот первый вечер, когда Вендела слышала глухой смех над головой и в испуге смотрела на потолок, отец спросил:
– Не хочешь подняться? Познакомиться?
Вендела отчаянно затрясла головой.
Новые обязанности быстро стали привычными. Вендела ухаживала за Инвалидом так же, как за скотиной, с той только разницей, что Инвалид никогда не показывался. Двери в его комнату всегда были закрыты, но звуки музыки и новостей по радио были слышны с утра до вечера. Ей было страшно интересно, не запирает ли Инвалид дверь, но попробовать она не решалась.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента