Юлия Фирсанова. Возвращение

   – Кстати о жалованье, Гиз. Кейру мы платим одну серебряную в неделю, ты ведь на такую ничтожную сумму не согласишься? Правда? – многозначительно уточнила, волоча свой тюфяк за горку багажа. – Профи твоей квалификации должен получать никак не меньше шести монет плюс премиальные, так?
   – Я начинал торговаться с пятнадцати, но хитроумная магева сбила цену более чем вдвое, – мгновенно сообразив, о чем идет речь, поддакнул Гиз.
   – А поскольку мы ничуть не сомневаемся в профессиональных навыках Кейра и не считаем его квалификацию ниже твоей, придется назначить аналогичную плату и ему, – рассудительно заключила я, а Лакс хихикнул в кулак.
   – Чему смеемся? – надменно поинтересовалась, выгребая из сундука одеяла и маленькую, точно под голову, подушечку.
   – В первый раз вижу, чтобы искали способ, как заплатить не поменьше, а побольше, – ответил вор, раскладывая на своем лежбище скатку одеяла.
   – Так я же безумна, как мартовский заяц, ты связался с сумасшедшей! – довольно констатировала, укладываясь на синее эльфийское одеяло и укрываясь сверху зеленым. – Боишься?
   – Не-а! Твое безумие восхитительно! – довольно протянул Лакс, зевнул и погасил лампу.
   – Поддерживаю, – тихо согласился из своего угла Гиз, голос его звучал до странности умиротворенно.
   Я закрыла глаза и стала ловить ровное дыхание спутников, поскрипывание старых досок фургона, отголоски смеха, музыки, песен с праздника балаганщиков. Постепенно ликующее напряжение начало проходить, возбуждение уступило место приятной расслабленности. Я начала дремать, когда на грани сна и яви возникли искусный перебор гитарных струн и низкий, с приятной хрипотцой сильный мужской голос, выводящий восхитительную мелодию. Я не разбирала слов, но само ощущение музыки было прекрасно, более прекрасно, чем все, что я когда-либо слышала. Мне бы вскочить, подбежать, посмотреть и послушать поближе удивительного музыканта, разобрать, какую же песню он поет, но почему-то я не сорвалась с места. Просто лежать, покачиваться и уплывать на волнах его музыки оказалось истинным блаженством. Под нее я сладко заснула и во сне продолжала слышать и слушать неведомого барда.

Глава 5
О болезнях, картах и мелких кражах

   – Оса! Я болен! Я умираю! – Панический вопль звенел и метался по фургону вместе с Фалем, натыкавшимся в полете на все предметы подряд и спихивающим их на пол и головы мирно спавших до сего момента людей.
   Один маленький сильф умудрился произвести столько шума, что перебудил всех: меня, все еще грезящую о гитарном переборе, Лакса, Гиза и Кейра. Судя по встрепанному виду последнего, телохранитель только-только сомкнул веки после чудно проведенной ночки.
   – Болен? – чуть хрипловатым спросонья голосом переспросила я, садясь на тюфяк и пытаясь разлепить глаза. – Чем?
   – Не знаю-у-у! – Фаль с разгону врезался мне в грудь и зарыдал. Осторожно прижав малютку к себе, я отчаянно заморгала, мимолетно поразившись тому, в какие игры играл с цветовым зрением серый утренний сумрак. Очаровашка сильф, всегда казавшийся изящнейшей алебастровой статуэткой, сегодня был покрыт чем-то красновато-пятнистым, как недоношенный ягуар-мутант.
   Проморгавшись, сообразила, что пятна не галлюцинация от недосыпа, а Фаль действительно пестренький и чрезвычайно несчастный, как каждый совершенно здоровый человек, внезапно обнаруживший у себя какую-то странную болячку.
   – Ой, до чего он пестрый, точно розовой краской сбрызнули, – озадаченно потер подбородок Кейр, с неподдельной тревогой разглядывая Фаля вместе со всеми собравшимися вокруг мужчинами. – Чего же с ним, магева, неужто и впрямь… эгхм? – Слово «помирает» телохранитель благоразумно проглотил, чтобы не вгонять больного в еще большую истерику.
   – Дружок, у тебя что-нибудь болит? – ласково спросила сильфа.
   – Пока нет, только чеш-шется-а-а все-о-о, – слабо трепеща крылышками, простонал Фаль. И так огромные глазищи с перепугу вытаращились неимоверно, будто сильф страдал самым сильным запором в своей жизни.
   – Ага, – деловито установила я и, опираясь на список человеческих болезней моего мира, выдала: – Насколько мне известно, пятнышки по всему телу могут быть следствием краснухи, ветрянки или диатеза. Первые две болезни совершенно детские, не понимаю, где бы ты, хоть и юный по возрасту сильф, мог их подхватить, а вот диатез вполне вероятен…
   – Я умру? – едва услыхав иностранное слово «диатез», жалобным тоном умирающего лебедя слабо вопросил Фаль, крылышки печально обвисли.
   – Вообще-то нет, – улыбнулась я. – Даже лечить тебя не надо. Почешется немного и перестанет, ну еще недельку нельзя будет красных ягод кушать. Ты, дружок, вчера съел слишком много незнакомой пищи, я о конфетах, вот организм и воспротивился. Это всего лишь легкое проявление аллергии, помните, я вам об этом рассказывала.
   – Было дело, – подтвердил Кейр.
   – Но ведь мы все ели их поровну, чего же, тоже такими ходить будем? – озадачился взъерошенный с ночи Лакс и на всякий случай поискал на руках признаки начинающегося недуга.
   – Ели все, но соотношение единицы продукта на единицу веса в случае нашего сильфа оказалось самым весомым, – возразила я, борясь с искушением процитировать кролика из мультфильма: «Фсе дело ф том, фто хто-то флифком много ефт».
   Мужчины переглянулись, подавив вполне обоснованное желание дружно заржать во все горло, слишком уж жалким был вид очаровательного обжоры и большим их собственное облегчение. Несмотря на эгоизм и легкомыслие, Фаль не мог не нравиться. Его открытость и наивная чистота даже в худших чертах характера против воли вызывали симпатию и завоевывали сердца. Никто не рассердился на обаятельного малыша за раннюю побудку и поднятую панику.
   Я усадила утешенного сильфа на плечо (для полного успокоения он продолжал цепляться за футболку, назначенную на роль ночной рубашки) и сладко зевнула:
   – Ложиться досыпать, наверное, уже бесполезно. Будем вставать! Раньше тронемся в путь-дорогу дальнюю. Люблю бродяжничать и терпеть не могу зимы. Патологическая жажда новых впечатлений требует утоления. Может, у меня в роду тоже были балаганщики или перелетные птицы?
   – Ты хоть выспалась? – озаботился Лакс, вылезая вслед за мной на свежий воздух, где уже или еще (вот ведь неугомонный народ лунатиков!) бродили балаганщики. То ли не ложились вовсе, то ли уже успели подняться. Кое-кто завтракал, как и наш знакомый дядюшка Каро, вместе с труппой сидевший у костерка рядом со своими фургонами и прихлебывавший из кружки горячий травяной настой. Дэлькор лежал рядом, но, завидев меня, моментально вскочил, чтобы получить свою порцию утренней ласки.
   – Наверное. Во всяком случае, спалось просто замечательно. Молодцы балаганщики со своим праздником. Мужик под гитару так пел, лучше всякой колыбельной укачивало, не голос, а сказка, – ежась от утренней прохлады, задумчиво разбирая спутавшиеся за ночь волосы и поглаживая гриву Дэлькора, признала я, по горькому опыту понимавшая: чужое веселье по ночам приносит одни неприятности.
   Пьяные вопли под окнами, звон битого стекла, рев сигнализации, ругань, топот и гогот могут прийтись по вкусу разве что мазохисту суперизвращенного толка. Самое обидное, ничего с этим гадством не поделаешь. Ругаться бесполезно, разойдутся пуще прежнего «назло врагам», милицию вызывать тоже без толку, если даже стражи порядка соблаговолят приехать, то часика через три-четыре, когда либо компания закончит гудеж, либо сама уснешь как убитая, невзирая на шум. Единственный по-настоящему действенный выход, практикуемый в свободное время, – присоединиться к общему веселью, но если поутру на занятия надо, фишка не сработает. Иногда озверевшая я мечтала еще об одном способе борьбы с нарушителями покоя – пулемете с бесконечными патронами. Но, увы, такие фантазии реализовать было невозможно.
   – Мужик с гитарой? – В голосе рыжего вора проскользнули ревнивые нотки. – Чего-то не припомню.
   – Может, ты слишком крепко спал? – предположил Кейр, и сам не слыхавший ничего подобного в силу банального отсутствия в фургоне по ряду уважительных причин. Причин, кажется, если краешек моего уха точно уловил обрывок болтовни телохранителя с Гизом, было целых три.
   – Вы слышали в ночи голос, словно бархат и шелк, и музыку, будто звучание небесных струн, сплетенных из ветра и дождя, да, магева? – отставив кружку, вскочил на ноги дядюшка Каро. Вид у крепкого мужика был словно у взволнованного первоклашки, да и вся его компания уставилась на меня как по команде.
   – Пожалуй, так, – согласилась я, не чуя подвоха. – Исполнение достойно самых высоких похвал. Никогда прежде не слышала столь восхитительной музыки.
   – Темный Менестрель играл для тебя, – благоговейно выдохнул мужчина.
   «Темный? Негр, что ли?» – мимолетно удивилась, а Лакс запальчиво заявил:
   – Это же выдумки! Темный Менестрель – сказка для наивных дурочек, грезящих о ловеласе, крадущем песней сердца!
   – Он – покровитель нашего народа, бог или иное загадочное создание – неизвестно, но не выдумка, нет, – абсолютно уверенно ответил дядюшка Каро, бросив на вора недовольный взгляд. – А уж что он для магевы играл сегодня, конечно, диво, не каждому из балаганщиков хоть раз в жизни доведется издалека увидеть его темную тень или услышать перебор волшебных струн. Так ведь то, что магева Оса вчера сотворила, чудо не меньшее, чем совершал некогда менестрель. Думаю, в благодарность за нас Темный играл для магевы. Да…
   – Значит, это был концерт по заявкам, – умильно улыбнулась я. – Здорово! Не отказалась бы каждую ночь засыпать под такую музыку! Но вряд ли у вашего покровителя найдется время баюкать меня еженощно. Жаль! Эх, вот диск с какой музыкой я бы купила, даже лицензионный! Если увидите его, передавайте мое восхищение, аплодисменты и просьбу выступить на бис.
   – Коль случится увидеть, непременно передадим, магева, – пообещал дядюшка Каро, а Лакс ревниво фыркнул. В отличие от Фаля, искренне опечаленного из-за пропущенного чуда, парень, кажется, жалел о том, что не видел загадочного музыканта, только потому, что не имел возможности задать ему трепку за исполнение серенад чужим девушкам.
   Поболтав еще чуток о загадочном феномене Темного Менестреля, занялись завтраком и упаковкой шмоток. Кейр, готовый хоть сейчас в поход, разумеется, озаботился заготовкой съестного на трапезу и про запас, припахал в помощь Гиза, а я и Лакс, в вещах которого после недельного запоя царил полный ералаш, всерьез взялись за сборы. Усевшись рядом с сундуком, откинула крышку и печально вздохнула. Да, в евклидовом пространстве все эти великолепные вещи маэстро Гирцено ни при каком искусстве упаковки не могли влезть в походную сумку скромных размеров. Предстоял процесс мучительного отбора. Не тащить же за собой сундук, приторочив его к крупу Дэлькора, и не реквизировать фургон балаганщиков! Они-то дадут, да я сама себе буду французов-мародеров под Москвой в тысяча восемьсот двенадцатом напоминать. Кажется, Фаль, обожавший все яркое, блестящее и изысканное, переживал не меньше моего, даже о своем диатезе забыл. Перелетел на краешек крышки, печально погладил верхнюю золотистую рубашку, расшитую мелким жемчугом, и вновь вернулся на плечо.
   – Чего вздыхаешь, никак о Темном Менестреле мечтаешь? – с усмешкой спросил вор, внутренне напрягаясь.
   – Менестрель – это поэзия, а на данный момент более всего меня беспокоит проза жизни. Жаль вещи здесь оставлять, а все в сумку не запихнешь, – честно призналась в собственном грехе и помечтала: – Мне б такой волшебный сундук, чтобы стукнул, скажем, три раза по крышке, он уменьшился, хоть в карман клади, стукнул снова, и сундук к прежним размерам вернулся! – Я мечтательно постучала по крышке и ойкнула.
   Сундук на моих глазах плавно съежился до размеров шкатулки.
   – Вот это да!!! – Лакс разом забыл о ревности, подался ближе и спросил: – А ты так с любой вещью можешь?
   – Я так вообще не могу, моя магия больше на стихии, дух и плоть действует, с предметами материальными сложно, на раз-два ничего не выходит, тем паче что даже рун не рисовала. – Я не стала приписывать себе чужие заслуги и предположила: – Это, наверное, Фаль!
   – Нет, Оса, я не стряхивал пыльцы, – отперся от авторства волшебства и сильф, хотя по глазам видела – испытывал сильное искушение похвастаться.
   – Может, это ты у нас колдун? – иезуитски уточнила и ткнула вора пальцем в грудь, туда, где в распахнутом вороте рубашки виднелась золотистая от загара гладкая кожа.
   – Я вор, коль позабыла, – перехватив и нежно сжав мою руку, покачал головой Лакс.
   – Вы чего тут, никак ссоритесь? – поинтересовался Кейр, заглянув в фургон, и тут же изумленно спросил: – А сундук куда дели?
   – Разбили на щепки в драке! – пошутила я и, пока Кейр в самом деле не начал искать щепки, торопливо потянулась к крышке уменьшенного предмета, осторожно постучала, почти не веря в новое чудо. Однако сундук покорно вернулся к прежнему виду. Телохранитель изумленно крякнул, а Лакс радостно наябедничал:
   – Представляешь, тут такие чудеса творятся, и никто не знает! Оса и Фаль, скромные наши, божатся, что они ни при чем!
   – Ни при чем, если только могучая сила моего подсознания не вышла на уровень применения магии без осмысленного управления, но кто бы тут ни помог, хоть Темный Менестрель, хоть сам Гарнаг, спасибо ему огромное! Дареному коню в зубы не смотрят. Я плакалась, не знала, как багаж тащить, теперь вопрос решен, – довольно объявила, снова уменьшив сундук тремя ударами по крышке и засунув его в походную сумку. Как только виновник благодеяния объявится, не премину высказать свою безграничную признательность лично. – А как там с завтраком?
   – Я затем и заглянул, хотел вас звать, а теперь думаю, может, не стоило, вдруг, если вы тут еще посидите, пара-тройка других нужных чудес случится? – усмехнулся Кейр.
   – Нет, ну или почти нет в мире таких чудес, которые стоили бы завтрака у костра в самой лучшей компании, – наставительно оповестила общество, протискиваясь мимо телохранителя из полутьмы фургона на волю.
   – Так уж и самой лучшей, – отчего-то неожиданно смутился Кейр, может, его недохвалили в детстве, когда нужно, чтобы уверенность в себе и своих силах осталась на всю жизнь.
   – Наилучшей! – уверенно подтвердила и нахально продолжила: – Я вообще так счастлива, что едва сдерживаюсь, чтобы без конца к вам на шеи от переизбытка чувств не кидаться и не душить в объятиях. А то коли не задохнетесь, так испугаетесь моей эмоциональной неуравновешенности и разбежитесь кто куда, а нам еще Проклятое озеро искать.
   – Я храбрый, можешь обнимать когда заблагорассудится, в любое время дня и особенно ночи, – моментально влез готовый на подвиги Лакс, а миляга Фаль хоть и не понял двусмысленности фразочки, охотно поддакнул.
   – Обожаю храбрецов, – пококетничала я, моментально сменив ставшую опасно интимной тему, подмигнула Гизу (дескать, внимание, секундная готовность!) и воскликнула, усаживаясь на вчерашнее место у миски с кашей: – Ах да, Кейр, что-то я тебе сказать хотела. Память девичья, ветер в голове. О, вспомнила! Ты не против, мы жалованье Гиза к твоему приравняли?
   Киллер кивнул в подтверждение моих слов.
   – Справедливо, – спокойно, без малейшей тени зависти или возмущения согласился мужчина, берясь за свою темную, чуть погнутую в долгих походах ложку.
   – Значит, семь серебряков в неделю плюс премиальные получишь у Лакса, – небрежно мотнула головой и принюхалась к каше.
   Н-да, похоже, мюсли вечно и бесконечно, как Вселенная! Стоило перебираться из мира в мир, чтобы и тут лопать утром овсянку с мелко накрошенными яблоками! Изюмом, разумеется, разжиться было негде. Ладно, за все хорошее стоит платить, и если опостылевшая каша входит в счет, так тому и быть. Я ухватилась за ложку и, не обращая внимания на донельзя подозрительный взгляд Кейра, просчитывающего, где, в чем и как я его объехала на хромой кобыле, отправила в рот первую ложку. Гиз свою почему-то попридержал, кажется, давился смехом, хоть и сохранял невозмутимый вид.
   Мыслительный процесс Кейра завершился, он покачал головой и, опустив ложку в кашу, принялся поглощать завтрак. Я для вида поковырялась в чрезвычайно полезной и питательной размазне, предоставив Фалю возможность слупить ее практически в одиночку, и с куда большим удовольствием приступила к ветчине, хлебу и сыру. Попутно озадачила друзей вопросом:
   – Кстати, а у нас есть карта?
   – Перекинуться партишку перед дорогой? – лукаво подмигнул мне вор.
   – Я о географических картах, Лакс, думала прикинуть маршрут не с ваших слов, а, так сказать, визуально.
   – Как-как? – не понял парень. – Погадать, что ли? Так ведь для этого, я слыхал, специальные картинки нужны, те, что в игре ходят, не годятся…
   – Карта – это такой рисунок, изображающий горы, леса, поля, реки, озера, города и так далее в схематическом виде. На маленьком клочке бумаги может уместиться весь мир. Ну мне сгодится и тот регион, где мы сейчас находимся, – иронично, все еще считая, что надо мной прикалываются, объяснила я.
   Взгляды Лакса и Кейра оставались туманными, хоть и отображали напряженную работу мысли.
   – Эй, вы чего, не пользуетесь картами? – Теперь уже настала моя очередь впадать в озадаченное состояние. – А как же тогда путешествуете на сколько-нибудь дальние расстояния?
   – Спрашиваем дорогу у местных. Если далеко идти надо, с купцами или балаганщиками можно словечком перекинуться, – крутя в руках свою гигантскую кружку, объяснил самоочевидную для него вещь Кейр. – А таких колдовских вещей, чтоб в одном клочке целый мир виден был, у нас нет и не было никогда.
   – На Вальдине нет карт, Оса, – разомкнул уста Гиз, во время разговора очень пристально изучавший мое лицо, будто хотел на нем чего-то прочитать, может, дознаться, с какой луны я свалилась. Так спросил бы, я бы ответила, чего скрывать! Но такая простая идея пока в хитрож… в хитромудрую голову киллера не пришла.
   – Вальдин – это самоназвание данного мира? – уточнила на всякий случай, и Гиз коротко кивнул.
   – А тебя, когда сюда засылали на мокрое дело, случайно картами не снабдили? – Надежда все еще цеплялась за крохотный уголок души.
   – Нет, – безжалостно добил наемник. – Все карты – тут! – и коснулся своей темно-рыжей головы. – Мы оставляем минимум следов.
   – А давай вытащим их из твоей башки на белый свет! Зарисуем! – азартно предложила я. – Все ведь когда-нибудь случается в первый раз! Представляешь, мы – первые картографы Вальдина!
   – Я не художник, – до той минуты, пока Лакс с Кейром не решили, что мне захотелось раскроить черепушку киллеру, успел объяснить мужчина, но проблеск интереса в глазах ясно давал понять: уговоры можно продолжить.
   – Я тоже, однако даже в школе меня учили рисовать план местности, неужто мы не осилим хотя бы схематичную карту? Понятие масштаба и условные значки знаю, бумага есть, карандаш и ластик имеются. Давай попробуем! – Я склонила голову набок и захлопала ресницами преувеличенно умильно. – Ты ж теперь не убивец на контракте, а мой телохранитель, тебе законы Тэдра Номус не писаны! Понарушай их всласть!
   – Давай, – отодвинув миску и кружку, решился мужчина, поддавшись на мою немудреную провокацию.
   Не столько в силу слабой воли и склонности к чужому влиянию, сколько потому, что сам хотел действовать, а в таком случае важен только повод, сколь бы незначительным он ни был. Полагаю, начальство и инструкции достают не только простых работяг, но и специалистов щекотливых профессий.
   Мы начали творить. Кейр и Лакс, позабыв про сборы в дорогу, уселись рядышком и с самым неподдельным любопытством следили за процессом. Еще бы! Ведь при них создавалась история, новое чудо, не менее диковинное, чем вся моя магия!
   Об условных знаках, масштабе, единицах измерения (местных гелах, это что-то вроде наших полутора километров навскидку!) и прочей ерунде мы с Гизом договорились быстро, а вот с точной картой всего Вальдина я крупно обломалась. Тэдра Номус оказались ребятами практичными и лишней ерундой головы исполнителя забивать не стремились, поэтому точные знания мой киллер имел только о Хавале, Ланце да окрестностях Мидана, принадлежащего маленькому и не особенно гордому государству Мидарен. Профессиональные навыки работников Номус оказались на самом высоком уровне, посему там и предположить не могли, что живучей магеве удастся избегать закрытия контракта сколько-нибудь длительный срок и превысить выданный исполнителю географический лимит. Представление о более дальних землях Гизу дали лишь в самом общем виде. Но даже эта малость была куда лучше, чем почти ничто, имеющееся в головах прочих моих компаньонов, нимало не озабоченных своим картографическим местом в мире.
   Спустя две трети часа несколько листков блокнота были заполнены самодельными картами: общими контурами материка размером примерно с одну из Америк и несколько более мелкими планами нашего бывшего и предполагаемого маршрутов на небольшом клочке этого участка суши.
   Лакс и Кейр, не будь дураками, довольно быстро уяснили принцип составления карт и теперь удивлялись только одному: почему же никто до сих пор у них до такого не додумался.
   – Так всегда с новыми идеями получается, – тоном записного знатока подбодрила друзей. – Пока никто ничего не знает, кажется невозможным это изобрести, а как только идея воплощается в жизнь, народ поражается: «Как же я сам до такого не допер, ведь так просто!» Впрочем, это даже хорошо, что вы у меня такие нормальные. Относительно, конечно, нормальные, иначе бы не связались со мной. Люди, у которых мозги устроены иначе и горазды сочинять новое, с ума сходят куда легче обычных трудяг, словно сжигают себя, да и вообще они плохо приспособлены к жизни.
   – Если бы Кейр занимался идеями, а не нашей едой, было бы плохо, – глубокомысленно согласился Фаль, разряжая обстановку, и не понял, чего это мы хохочем над его мудрой сентенцией.
   Так или иначе, завтрак закончился, карты были нарисованы, припасы готовы, вещи собраны, лошади оседланы, слова прощания с балаганщиками, преисполненными двойного благоговения по поводу визита в мои грезы Темного Менестреля, произнесены. Мы покинули только-только наполнившуюся первыми утренними посетителями и торговцами ярмарку у стен Мидана.
   Путь наш для начала лежал по Мидарену, оттуда к северо-западному краю Ланца и далее (тут кончалась точная карта, «срисованная» из памяти Гиза!) через Карниалесские дебри к предгорьям Недранга. Там-то и находилось озеро с цветами-сердечками по берегам, где в черной воде, полной яда беспросветных отчаяния и тоски по любимой, даже в самый ясный летний день отражались лишь ночь и звезды.
   Дэлькор весело гарцевал по дороге, то и дело оглядываясь, будто проверял, не исчезла ли я куда-нибудь снова в неизвестных далях, кинув бедного коня одного-одинешенька. Впрочем, несмотря на свой задор, конь шел мягко, даже мои филеи, успевшие за три недели отвыкнуть от прелестей верховой езды, ничуть не протестовали. Широкий тракт, тот, которого мы избегали в прошлый раз, дабы не привлекать к себе лишнего внимания враждебно настроенных элементов, предоставлял свободу для маневров энергичному коню, застоявшемуся в стойле. Поскольку все меры предосторожности, предпринятые прежде, ничуть не помогли, теперь я решительно воспротивилась всяким попыткам скрытного продвижения. Хватит уже партизанить! Я желала видеть мир, подаренный мне судьбой, и, что немаловажно, получать максимум удовольствия от каждой секундочки жизни. Вкусив прелести ночлегов на постоялых дворах и в лесу у костра, я хоть и признавала бесспорную романтичность последних, обеими руками и всем – увы! – довольно изнеженным телом голосовала за мягкую постель и вкусную горячую пищу, более полезную для обладателя легкого гастрита (а у кого из студентов его нет?), чем самые лучшие холодные бутерброды. Новый маршрут учитывал мою невинную тягу к комфорту, впрочем, стойкие мужчины, кажется, сдались перед напором дамы не без тайного удовлетворения, им, вечным бродягам, полевая кухня и плащ вместо кровати обрыдли поболее моего.
   Утреннюю, острую, пронзительно-чистую свежесть середины лета мало-помалу сменял теплый денек. Я дышала полной грудью, подставляла лицо ветерку и улыбалась от уха до уха. Некоторое время мы молчали. Это было спокойное, умиротворенно-довольное молчание людей, объединенных общей целью и вполне расположенных друг к другу, людей, которым приятно не только беседовать, но и просто слушать. Слушать просыпающийся за нашими спинами город, случайную болтовню проезжего и прохожего люда, птиц, насекомых, дыхание ветра. Когда народа, стремящегося до жары успеть в Мидан и сладить с делами, стало поменьше, я вдруг спросила, позвав едущего впереди мужчину: