– Ещё и свечку подержит, – заверил кто-то, и клакеры дружно загоготали, а Женевьев скользнула в дверь, приоткрытую перед ней Джонатаном, и, когда уличный гомон остался наконец позади, перевела дух.
– Как они вульгарны, – проговорила она, и Джонатан хмуро промолчал, хотя ей почудилось, будто он хотел ответить что-то, но в последний момент придержал язык.
Им долго пришлось бы плутать в опустевшем после спектакля театре, но тут, к счастью, Иветт сама выбежала к ним из боковой двери, которой они даже не заметили.
– Я вас увидела в окно! Что случилось? – воскликнула она, и её вопрос повторил, выглядывая из той же самой коморки, растрёпанный и взъерошенный Клайв. Вопрос Иветт прозвучал недоумённо, вопрос Клайва – в высшей степени неодобрительно. Женевьев удивилась, отчего это Джонатан вдруг покраснел до самых ушей; но смущение тут же прошло, и Джонатан быстро рассказал, что произошло на Петушиной улице.
Клайв выругался, выходя наконец в коридор и почемуто одёргивая на ходу ремень.
– Проклятье! Я слыхал про то, что готовится рейд, но вроде это были всего лишь слухи. Джонатан, ты белее люксия, что с тобой? Рана опять открылась?
– Всё в порядке, – тот поморщился, то ли от напоминания о боли, то ли от самого вопроса. – Клайв, нам нужно что-то делать.
– Знаю, знаю, дай подумать. Чёрт, куда бы вас пристроить хоть на ночь, а завтра…
– Я не об этом. Нам пора выбираться из города, сейчас. Этот рейд может быть не последним, особенно если они уже напали на след. Прятаться дальше нет смысла.
– Тебе надо бы отлежаться ещё…
– Не надо, – яростно ответил Джонатан и скрипнул с досады зубами. – Просто сделай, что я прошу… если можешь.
Клайв вздохнул. Потом почесал в затылке.
– По правде, как раз на днях тут подвернулся один вариантец, только… Я думал, стоит ещё немного подождать. Но раз ты говоришь, что не стоит, – добавил он, когда Джонатан опять собрался возмущаться, – я тебе верю. Сдохнешь от кровопотери – будешь сам виноват.
– Разумеется. Что за вариант, Клайв?
Клайв посмотрел на Женевьев как-то странно, словно оценивая. Потом спросил:
– Вам точно надо валить из города, дамочка? Носом крутить не станете? А то видал я, с какой вы физиономией в доме Иветт гостили.
– Клайв, – укоризненно начала Иветт, но тот оборвал её, резко мотнув головой.
Женевьев слегка вздёрнула подбородок и ничего не сказала.
И тут Ортега почему-то ухмыльнулся, широко, и, как ей показалось, злорадно.
– Ладно. Тогда пошли. Тут как раз недалеко.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
– Как они вульгарны, – проговорила она, и Джонатан хмуро промолчал, хотя ей почудилось, будто он хотел ответить что-то, но в последний момент придержал язык.
Им долго пришлось бы плутать в опустевшем после спектакля театре, но тут, к счастью, Иветт сама выбежала к ним из боковой двери, которой они даже не заметили.
– Я вас увидела в окно! Что случилось? – воскликнула она, и её вопрос повторил, выглядывая из той же самой коморки, растрёпанный и взъерошенный Клайв. Вопрос Иветт прозвучал недоумённо, вопрос Клайва – в высшей степени неодобрительно. Женевьев удивилась, отчего это Джонатан вдруг покраснел до самых ушей; но смущение тут же прошло, и Джонатан быстро рассказал, что произошло на Петушиной улице.
Клайв выругался, выходя наконец в коридор и почемуто одёргивая на ходу ремень.
– Проклятье! Я слыхал про то, что готовится рейд, но вроде это были всего лишь слухи. Джонатан, ты белее люксия, что с тобой? Рана опять открылась?
– Всё в порядке, – тот поморщился, то ли от напоминания о боли, то ли от самого вопроса. – Клайв, нам нужно что-то делать.
– Знаю, знаю, дай подумать. Чёрт, куда бы вас пристроить хоть на ночь, а завтра…
– Я не об этом. Нам пора выбираться из города, сейчас. Этот рейд может быть не последним, особенно если они уже напали на след. Прятаться дальше нет смысла.
– Тебе надо бы отлежаться ещё…
– Не надо, – яростно ответил Джонатан и скрипнул с досады зубами. – Просто сделай, что я прошу… если можешь.
Клайв вздохнул. Потом почесал в затылке.
– По правде, как раз на днях тут подвернулся один вариантец, только… Я думал, стоит ещё немного подождать. Но раз ты говоришь, что не стоит, – добавил он, когда Джонатан опять собрался возмущаться, – я тебе верю. Сдохнешь от кровопотери – будешь сам виноват.
– Разумеется. Что за вариант, Клайв?
Клайв посмотрел на Женевьев как-то странно, словно оценивая. Потом спросил:
– Вам точно надо валить из города, дамочка? Носом крутить не станете? А то видал я, с какой вы физиономией в доме Иветт гостили.
– Клайв, – укоризненно начала Иветт, но тот оборвал её, резко мотнув головой.
Женевьев слегка вздёрнула подбородок и ничего не сказала.
И тут Ортега почему-то ухмыльнулся, широко, и, как ей показалось, злорадно.
– Ладно. Тогда пошли. Тут как раз недалеко.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
в которой труппа доктора Мо приезжает в столицу, а затем покидает её, ко всеобщему облегчению
Помимо «Гра-Оперетты», в Саллании существует множество других театров, балаганов и увеселительных заведений самого разного толка.
Есть театр «Монтрер», где сцена и фойе освещается люксиевыми лампами, стены украшены позолоченной лепкой, а потолок в зрительном зале разрисовывал фресками сам Никалос Дамо. В этом театре никогда не увидишь рабочего или мелкого бакалейщика, да и клакерам там кормиться нечем, ибо труппы, дающие представления в «Монтрер», слишком ценят себя и своё искусство, чтобы заводить публику с помощью лжи.
Есть ещё несколько театров поскромнее, с репертуаром «Гра-Оперетты», но не таких больших и модных, а потому дающих по три-четыре спектакля в неделю. Есть Народный театр имени Сорок девятого года, построенный во времена революции и, по чьей-то бюрократической оплошности, так и не закрытый после восстановления монархии. Там дают весьма малопристойные пьесы, во время которых у актрис частенько юбки задираются до самых подвязок, и величиною если не таланта, то ляжек актрисы эти каждый вечер привлекают в зал толпы народу.
Наконец, тем, кому не хватило даже пятидесяти пенсов на место в партере Народного театра, остаётся дождаться ярмарочного дня и отправиться на площадь Справедливости. Там раскинется целый городок балаганов, помостов и просто ограждённых площадок на мостовой, где развлекают почтенную публику жонглёры, акробаты, чревовещатели, кукловоды и дрессировщики диких лесных кошек.
И вот там-то, на площади Справедливости, в тот самый день, когда приключился инцидент во дворце Сишэ, разбил свою палатку «Анатомический театр доктора Мо».
Они явились, когда места на площади уже почти не осталось, и заняли скромный уголок впритык к улице ЛеГия, между палаткой зубодёра и шатром бородатой женщины. У них была всего одна повозка, из которой достали доски, балки, занавеси и лебёдки, и за ночь сколотили из всего этого небольшой помост с закулисьем. К утру новое сооружение уже вовсю пользовалось вниманием зевак, и внимание лишь усилилось вечером, когда новая труппа дала своё первое представление.
Оно имело огромный успех, так как открывал и закрывал занавес самый что ни на есть настоящий голем.
Для богатой и знатной публики «живые» люксиевые машины были не в диковинку, но уличному отребью путь был заказан что в изящные салоны, что в рабочие залы фабрик. Все знали о големах, об этих огромных жестяных болванах, которые двигались, как настоящие люди, только не могли говорить, думать, видеть, чувствовать и дышать – а в остальном ну в точности как живые. Голем доктора Мо был не так уж велик, пониже среднего мужчины и даже, пожалуй, пониже средней женщины. Голова у него была квадратной и лишённой лица. Однако соединение сварочных швов на жести создавало жутковатую иллюзию неких фантасмагорических черт, которые мог разглядеть дотошный зевака, наделённый богатым воображением. Голем был одет в брезентовую жилетку, распахнутую на груди и обнажавшую его абсолютно плоский железный живот и неестественно тонкую, с точки зрения человеческих пропорций, талию. Также на големе были короткие шерстяные штаны, вот только ходил он босиком, и каждый шаг его отдавался грохотом и скрежетом на всю площадь, привлекая любопытных. Когда толпа собралась достаточная, голем медленно и по-своему величаво начал крутить лебёдку, раздвигая занавес. Но даже когда сцена оказалась открыта взгляду, зрители ещё глазели какое-то время на этакое диво, живое свидетельство технологического прогресса и великих возможностей люксия. И только потом, наглазевшись, взглянули на сцену.
На сцене они увидели труп.
Труп принадлежал мужчине и был ещё достаточно свежий, чтобы не отпугивать запахом, но и достаточно лежалый, чтобы походить на живого человека не больше, чем голем. Он располагался на столе, покрытом девственно белой скатертью, и пятки его вызывающе торчали из-под полупрозрачной простыни. Над трупом стояли двое: мужчина в белом фраке и мужчина в чёрном фраке. Мужчина в белом фраке был Паулюс ле-Паулюс, импресарио, идейный вдохновитель и рифмоплёт; мужчина в чёрном фраке был доктор Мо.
Паулюс ле-Паулюс представил доктора Мо почтеннейшей публике и объяснил, что только сегодня и только один раз, а также в течение последующих пятнадцати вечеров, почтенная публика сможет узреть новейшее и любопытнейшее в мире зрелище, приближающее к познанию сути жизни и смерти. Доктор Мо, почётный член медицинских академий в Гальтаме, Миное, Лаплунии и Турендии, впервые и только для почтенной публики готов провести уникальный опыт, скрываемый доныне от глаз непосвящённых, ибо способность его поражать умы и открывать знания поистине безмерна. И так далее, и так далее – Паулюс ле-Паулюс заливался соловушкой, завлекая, искушая, но не рассказывая ничего конкретного. В сочетании с застывшим големом у лебёдки и трупом с его торчащими пятками всё это производило самый интригующий эффект из возможных.
Поэтому когда импресарио наконец смолк и скрылся в тени кулис, а доктор Мо вынул из чемоданчика скальпель и с невозмутимейшим видом вскрыл трупу грудную клетку, по толпе пронёсся столь мощный и глубокий вздох, словно присутствующим и впрямь открылось бог весть какое великое знание, а не внутренности лежалого мертвеца.
Обращаясь к напирающей толпе, доктор Мо прочитал короткую лекцию о строении человеческого тела, продемонстрировал ошалевшей публике сердце, печень и селезёнку «препарируемого объекта», затем небрежно свалил всё это в стоящее под столом жестяное ведро, поклонился, лебёдка опять затрещала в унисон с суставами голема, занавес сомкнулся, и публика взорвалась аплодисментами.
На следующий день акробаты, чревовещатели и даже бородатая женщина сидели без клиентов. Все оборванцы Саллании сгрудились вокруг Анатомического театра. Появление голема сорвало овацию. Появление Паулюса ле-Паулюса вызвало не меньший энтузиазм публики. Ну а доктор Мо вообще стал самым популярным мужчиной в столице после господина Буви. Труп был сегодня новый, и это многих разочаровало.
Представление, столь же короткое и насыщенное полезными сведениями, как накануне, вновь имело огромный успех. Медь, ассигнации, а иногда и серебро лились рекой в чемодан для пожертвований, стоящий у ног голема возле сцены. Это был настоящий фурор. Назавтра об Анатомическом театре кричали все бульварные газеты.
А ещё через день явился патруль городской стражи, возглавляемый капралом Клайвом Ортегой, – разбираться, а если надо, то и арестовывать.
Доктор Мо был человеком творческим, непонятым и печальным. Поэтому разговаривал за него Паулюс, в котором бойкости, наглости и смекалки хватало на двоих. Уже через четверть часа суть дела стала для Клайва Ортеги ясна. Пронырливый мошенник ле-Паулюс откопал в каком-то паршивом трактире унылого, отчаявшегося, готового свести счёты с жизнью лекаря-неудачника, который в жизни не вылечил ничего тяжелее запора, но умел красиво и аккуратно резать, а также трагически глядеть вдаль. Этого было довольно, чтобы сколотить какое-никакое дельце. Тем более что у ле-Паулюса был голем, которого тот, используя свои небольшие навыки чревовещания, последние полгода выдавал за первого в мире голема с настоящей живой душой. Дело это само по себе оказалось не слишком прибыльное, а вот в качестве пикантной приправы к Анатомическому театру – очень даже сгодилось.
Капрала Ортегу, впрочем, интересовала не гениальная находчивость Паулюса ле-Паулюса, а два куда более простых вопроса: откуда взяли голема? откуда берёте трупы?
С трупами всё оказалось просто. Паулюс показал Ортеге бумажку, заверенную старшим лекарем городской больницы для бедных, согласно которой за небольшое пожертвование господину ле-Паулюсу разрешалось раз в сутки забирать из больницы тела безвестных бродяг, скончавшихся в течение дня. Всё равно этим беднягам было уготовано место в общей могиле – так пусть хоть напоследок послужат искусству. С големом, однако, вышла заминка. Никаких документов на него у лицедеев не было, однако, поскольку никто в городе не заявлял о пропаже подобного механизма, напрямую обвинить труппу доктора Мо в воровстве было нельзя. Клайв нутром чуял, что здесь что-то нечисто, однако доказать ничего не мог. Поэтому ограничился внушительным взглядом и обещанием «присматривать за вами, ребята», и ушёл с нехорошим чувством под ложечкой. Слово он сдержал и в самом деле ещё несколько раз отправлялся посмотреть представление, сам не зная, на чём надеется поймать этих странных артистов, – но так ничего и не придумал.
На пятое или шестое посещение доктор Мо, до сих пор ограничивавшийся лишь крайне скупым медицинским монологом во время представлений, внезапно предложил Клайву выпить. Клайв от удивления согласился.
Расстались они друзьями, а на следующий день в «Рыжего ежа» ввалился умирающий Джонатан, и на какое-то время Клайв о докторе Мо и его соратниках – живых, неживых и жестяных – напрочь забыл. Да так, может, и не вспомнил бы, если бы они не напомнили о себе сами.
Успех Анатомического театра был хотя и велик, но огорчительно быстротечен. Жутковатое и необычное представление, привлекавшее толпу в первые вечера, очень скоро всем надоело. Надоел даже голем, ибо всё, на что он был способен, – это наклоняться вперёд-назад и крутить лебёдку, и это зрелище к концу первой недели отдавало рутиной не меньше, чем вскрытие грудной клетки и демонстрация сердца, шмякавшегося затем в ведро под столом. Доктор Мо был не только бездарным врачом, но и редким занудой, и даже оживлённая болтовня Паулюса ле-Паулюса не могла спасти положение. На восьмой день пришло всего десять зрителей, на десятый – только три, и никто из них не заплатил. А поскольку ле-Паулюс и его грустный доктор, вдохновленные первоначальным успехом, резво пропили и прогуляли всё заработанное за первые дни, оказалось, что им нечем даже заплатить завтра больнице за нового мертвяка.
Надо было или сворачиваться и уезжать на поиски нового хлебного места, или идти на криминал. Паулюсу уезжать не хотелось – он не распробовал ещё прелестей столичной жизни. Поэтому он заверил безутешного доктора, что решит проблему, а сам под покровом ночи пробрался в холодильную комнату больницы и бессовестным образом украл первый попавшийся труп.
Быть может, никто бы этого не заметил, если бы в больнице на следующее утро не дежурил особо дотошный лекарь. Он ценил своих пациентов и свои трупы. Он подал жалобу в караул. Что же это такое, писал он, сажая от возмущения кляксы на бумаге, что же за время такое пошло, раз уже даже труп без присмотра оставить нельзя.
Жалоба легла на стол Клайву Ортеге, державшему в гарнизоне караул тем утром. Клайв Ортега сразу всё понял. А поскольку он как раз подыскивал для Джонатана и его спутницы возможности выбраться из города, то немедленно надвинул шляпу на лоб и, сграбастав жалобу, отправился прямиком на площадь Справедливости.
В насыщенной беседе, произошедшей между ним, доктором Мо и господином ле-Паулюсом, было постановлено следующее. Ле-Паулюс раскается и вернёт труп на место (позже было дополнительно оговорено, что, так и быть, этим займётся Клайв). Труппа доктора Мо признает, что пик её славы в столице миновал, и покинет город – впрочем, не прямо сейчас, а в тот день, когда Клайв им скажет. И уедет она в расширенном составе. Господин Паулюс наймёт профессионального плотника, чтобы сподручнее было собирать и разбирать сцену, а к доктору Мо будет приставлена ассистентка, которая в будущем наденет костюм сестры милосердия и будет на сцене подавать доктору инструменты из чемоданчика. Этих двоих надо будет вписать в общий паспорт труппы, с которым Анатомический театр доктора Мо колесил по стране. Так они смогут проехать через любые ворота в столице.
Идея про ассистентку Паулюсу очень понравилась.
– Хорошенькая женщина! Именно то, что нам надо, – воскликнул он, энергично хлопая себя по колену. – И как я сам не додумался? Она оживит публику, можно даже не уезжать сразу…
– Нет, вы уедете сразу, – отрезал Клайв. – К тому же, по правде, ассистентка не такая уж и хорошенькая.
– С бородой?
– Что?! Нет, но…
– Нужна или хорошенькая, или с бородой. Закон мира лицедеев, мой друг, только так, а иначе от женщины на подмостках нет никакого толку.
– Уж какая есть. Или берёте её вместе с плотником, или едем в дежурную часть – оформлять дело о похищении трупа. Ну?
Есть театр «Монтрер», где сцена и фойе освещается люксиевыми лампами, стены украшены позолоченной лепкой, а потолок в зрительном зале разрисовывал фресками сам Никалос Дамо. В этом театре никогда не увидишь рабочего или мелкого бакалейщика, да и клакерам там кормиться нечем, ибо труппы, дающие представления в «Монтрер», слишком ценят себя и своё искусство, чтобы заводить публику с помощью лжи.
Есть ещё несколько театров поскромнее, с репертуаром «Гра-Оперетты», но не таких больших и модных, а потому дающих по три-четыре спектакля в неделю. Есть Народный театр имени Сорок девятого года, построенный во времена революции и, по чьей-то бюрократической оплошности, так и не закрытый после восстановления монархии. Там дают весьма малопристойные пьесы, во время которых у актрис частенько юбки задираются до самых подвязок, и величиною если не таланта, то ляжек актрисы эти каждый вечер привлекают в зал толпы народу.
Наконец, тем, кому не хватило даже пятидесяти пенсов на место в партере Народного театра, остаётся дождаться ярмарочного дня и отправиться на площадь Справедливости. Там раскинется целый городок балаганов, помостов и просто ограждённых площадок на мостовой, где развлекают почтенную публику жонглёры, акробаты, чревовещатели, кукловоды и дрессировщики диких лесных кошек.
И вот там-то, на площади Справедливости, в тот самый день, когда приключился инцидент во дворце Сишэ, разбил свою палатку «Анатомический театр доктора Мо».
Они явились, когда места на площади уже почти не осталось, и заняли скромный уголок впритык к улице ЛеГия, между палаткой зубодёра и шатром бородатой женщины. У них была всего одна повозка, из которой достали доски, балки, занавеси и лебёдки, и за ночь сколотили из всего этого небольшой помост с закулисьем. К утру новое сооружение уже вовсю пользовалось вниманием зевак, и внимание лишь усилилось вечером, когда новая труппа дала своё первое представление.
Оно имело огромный успех, так как открывал и закрывал занавес самый что ни на есть настоящий голем.
Для богатой и знатной публики «живые» люксиевые машины были не в диковинку, но уличному отребью путь был заказан что в изящные салоны, что в рабочие залы фабрик. Все знали о големах, об этих огромных жестяных болванах, которые двигались, как настоящие люди, только не могли говорить, думать, видеть, чувствовать и дышать – а в остальном ну в точности как живые. Голем доктора Мо был не так уж велик, пониже среднего мужчины и даже, пожалуй, пониже средней женщины. Голова у него была квадратной и лишённой лица. Однако соединение сварочных швов на жести создавало жутковатую иллюзию неких фантасмагорических черт, которые мог разглядеть дотошный зевака, наделённый богатым воображением. Голем был одет в брезентовую жилетку, распахнутую на груди и обнажавшую его абсолютно плоский железный живот и неестественно тонкую, с точки зрения человеческих пропорций, талию. Также на големе были короткие шерстяные штаны, вот только ходил он босиком, и каждый шаг его отдавался грохотом и скрежетом на всю площадь, привлекая любопытных. Когда толпа собралась достаточная, голем медленно и по-своему величаво начал крутить лебёдку, раздвигая занавес. Но даже когда сцена оказалась открыта взгляду, зрители ещё глазели какое-то время на этакое диво, живое свидетельство технологического прогресса и великих возможностей люксия. И только потом, наглазевшись, взглянули на сцену.
На сцене они увидели труп.
Труп принадлежал мужчине и был ещё достаточно свежий, чтобы не отпугивать запахом, но и достаточно лежалый, чтобы походить на живого человека не больше, чем голем. Он располагался на столе, покрытом девственно белой скатертью, и пятки его вызывающе торчали из-под полупрозрачной простыни. Над трупом стояли двое: мужчина в белом фраке и мужчина в чёрном фраке. Мужчина в белом фраке был Паулюс ле-Паулюс, импресарио, идейный вдохновитель и рифмоплёт; мужчина в чёрном фраке был доктор Мо.
Паулюс ле-Паулюс представил доктора Мо почтеннейшей публике и объяснил, что только сегодня и только один раз, а также в течение последующих пятнадцати вечеров, почтенная публика сможет узреть новейшее и любопытнейшее в мире зрелище, приближающее к познанию сути жизни и смерти. Доктор Мо, почётный член медицинских академий в Гальтаме, Миное, Лаплунии и Турендии, впервые и только для почтенной публики готов провести уникальный опыт, скрываемый доныне от глаз непосвящённых, ибо способность его поражать умы и открывать знания поистине безмерна. И так далее, и так далее – Паулюс ле-Паулюс заливался соловушкой, завлекая, искушая, но не рассказывая ничего конкретного. В сочетании с застывшим големом у лебёдки и трупом с его торчащими пятками всё это производило самый интригующий эффект из возможных.
Поэтому когда импресарио наконец смолк и скрылся в тени кулис, а доктор Мо вынул из чемоданчика скальпель и с невозмутимейшим видом вскрыл трупу грудную клетку, по толпе пронёсся столь мощный и глубокий вздох, словно присутствующим и впрямь открылось бог весть какое великое знание, а не внутренности лежалого мертвеца.
Обращаясь к напирающей толпе, доктор Мо прочитал короткую лекцию о строении человеческого тела, продемонстрировал ошалевшей публике сердце, печень и селезёнку «препарируемого объекта», затем небрежно свалил всё это в стоящее под столом жестяное ведро, поклонился, лебёдка опять затрещала в унисон с суставами голема, занавес сомкнулся, и публика взорвалась аплодисментами.
На следующий день акробаты, чревовещатели и даже бородатая женщина сидели без клиентов. Все оборванцы Саллании сгрудились вокруг Анатомического театра. Появление голема сорвало овацию. Появление Паулюса ле-Паулюса вызвало не меньший энтузиазм публики. Ну а доктор Мо вообще стал самым популярным мужчиной в столице после господина Буви. Труп был сегодня новый, и это многих разочаровало.
Представление, столь же короткое и насыщенное полезными сведениями, как накануне, вновь имело огромный успех. Медь, ассигнации, а иногда и серебро лились рекой в чемодан для пожертвований, стоящий у ног голема возле сцены. Это был настоящий фурор. Назавтра об Анатомическом театре кричали все бульварные газеты.
А ещё через день явился патруль городской стражи, возглавляемый капралом Клайвом Ортегой, – разбираться, а если надо, то и арестовывать.
Доктор Мо был человеком творческим, непонятым и печальным. Поэтому разговаривал за него Паулюс, в котором бойкости, наглости и смекалки хватало на двоих. Уже через четверть часа суть дела стала для Клайва Ортеги ясна. Пронырливый мошенник ле-Паулюс откопал в каком-то паршивом трактире унылого, отчаявшегося, готового свести счёты с жизнью лекаря-неудачника, который в жизни не вылечил ничего тяжелее запора, но умел красиво и аккуратно резать, а также трагически глядеть вдаль. Этого было довольно, чтобы сколотить какое-никакое дельце. Тем более что у ле-Паулюса был голем, которого тот, используя свои небольшие навыки чревовещания, последние полгода выдавал за первого в мире голема с настоящей живой душой. Дело это само по себе оказалось не слишком прибыльное, а вот в качестве пикантной приправы к Анатомическому театру – очень даже сгодилось.
Капрала Ортегу, впрочем, интересовала не гениальная находчивость Паулюса ле-Паулюса, а два куда более простых вопроса: откуда взяли голема? откуда берёте трупы?
С трупами всё оказалось просто. Паулюс показал Ортеге бумажку, заверенную старшим лекарем городской больницы для бедных, согласно которой за небольшое пожертвование господину ле-Паулюсу разрешалось раз в сутки забирать из больницы тела безвестных бродяг, скончавшихся в течение дня. Всё равно этим беднягам было уготовано место в общей могиле – так пусть хоть напоследок послужат искусству. С големом, однако, вышла заминка. Никаких документов на него у лицедеев не было, однако, поскольку никто в городе не заявлял о пропаже подобного механизма, напрямую обвинить труппу доктора Мо в воровстве было нельзя. Клайв нутром чуял, что здесь что-то нечисто, однако доказать ничего не мог. Поэтому ограничился внушительным взглядом и обещанием «присматривать за вами, ребята», и ушёл с нехорошим чувством под ложечкой. Слово он сдержал и в самом деле ещё несколько раз отправлялся посмотреть представление, сам не зная, на чём надеется поймать этих странных артистов, – но так ничего и не придумал.
На пятое или шестое посещение доктор Мо, до сих пор ограничивавшийся лишь крайне скупым медицинским монологом во время представлений, внезапно предложил Клайву выпить. Клайв от удивления согласился.
Расстались они друзьями, а на следующий день в «Рыжего ежа» ввалился умирающий Джонатан, и на какое-то время Клайв о докторе Мо и его соратниках – живых, неживых и жестяных – напрочь забыл. Да так, может, и не вспомнил бы, если бы они не напомнили о себе сами.
Успех Анатомического театра был хотя и велик, но огорчительно быстротечен. Жутковатое и необычное представление, привлекавшее толпу в первые вечера, очень скоро всем надоело. Надоел даже голем, ибо всё, на что он был способен, – это наклоняться вперёд-назад и крутить лебёдку, и это зрелище к концу первой недели отдавало рутиной не меньше, чем вскрытие грудной клетки и демонстрация сердца, шмякавшегося затем в ведро под столом. Доктор Мо был не только бездарным врачом, но и редким занудой, и даже оживлённая болтовня Паулюса ле-Паулюса не могла спасти положение. На восьмой день пришло всего десять зрителей, на десятый – только три, и никто из них не заплатил. А поскольку ле-Паулюс и его грустный доктор, вдохновленные первоначальным успехом, резво пропили и прогуляли всё заработанное за первые дни, оказалось, что им нечем даже заплатить завтра больнице за нового мертвяка.
Надо было или сворачиваться и уезжать на поиски нового хлебного места, или идти на криминал. Паулюсу уезжать не хотелось – он не распробовал ещё прелестей столичной жизни. Поэтому он заверил безутешного доктора, что решит проблему, а сам под покровом ночи пробрался в холодильную комнату больницы и бессовестным образом украл первый попавшийся труп.
Быть может, никто бы этого не заметил, если бы в больнице на следующее утро не дежурил особо дотошный лекарь. Он ценил своих пациентов и свои трупы. Он подал жалобу в караул. Что же это такое, писал он, сажая от возмущения кляксы на бумаге, что же за время такое пошло, раз уже даже труп без присмотра оставить нельзя.
Жалоба легла на стол Клайву Ортеге, державшему в гарнизоне караул тем утром. Клайв Ортега сразу всё понял. А поскольку он как раз подыскивал для Джонатана и его спутницы возможности выбраться из города, то немедленно надвинул шляпу на лоб и, сграбастав жалобу, отправился прямиком на площадь Справедливости.
В насыщенной беседе, произошедшей между ним, доктором Мо и господином ле-Паулюсом, было постановлено следующее. Ле-Паулюс раскается и вернёт труп на место (позже было дополнительно оговорено, что, так и быть, этим займётся Клайв). Труппа доктора Мо признает, что пик её славы в столице миновал, и покинет город – впрочем, не прямо сейчас, а в тот день, когда Клайв им скажет. И уедет она в расширенном составе. Господин Паулюс наймёт профессионального плотника, чтобы сподручнее было собирать и разбирать сцену, а к доктору Мо будет приставлена ассистентка, которая в будущем наденет костюм сестры милосердия и будет на сцене подавать доктору инструменты из чемоданчика. Этих двоих надо будет вписать в общий паспорт труппы, с которым Анатомический театр доктора Мо колесил по стране. Так они смогут проехать через любые ворота в столице.
Идея про ассистентку Паулюсу очень понравилась.
– Хорошенькая женщина! Именно то, что нам надо, – воскликнул он, энергично хлопая себя по колену. – И как я сам не додумался? Она оживит публику, можно даже не уезжать сразу…
– Нет, вы уедете сразу, – отрезал Клайв. – К тому же, по правде, ассистентка не такая уж и хорошенькая.
– С бородой?
– Что?! Нет, но…
– Нужна или хорошенькая, или с бородой. Закон мира лицедеев, мой друг, только так, а иначе от женщины на подмостках нет никакого толку.
– Уж какая есть. Или берёте её вместе с плотником, или едем в дежурную часть – оформлять дело о похищении трупа. Ну?
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента