Американское правительство не дало такого успокоительного обещания ни тогда, ни позже.
Споры о супербомбе возродили наиболее острую для многих ученых проблему личной ответственности за результаты их деятельности. Сначала в наиболее ясной форме эта проблема была поднята знаменитым математиком Норбертом Винером. Немного спустя после окончания войны к нему обратились от имени одной самолетостроительной фирмы, занимавшейся также производством управляемых снарядов дальнего действия. У ученого попросили копию доклада, написанного им во время войны по требованию некоторых военных инстанций. В ответе Винера говорилось: «Опыт ученых, участвовавших в разработке атомной бомбы, показал, что любое открытие в этой области приводит к тому, что в руки людей, которым ученые меньше всего доверяют, попадают средства неограниченной мощности. Совершенно ясно также, что при нашем состоянии цивилизации распространение информации об оружии означает практически содействие применению этого оружия. Если я и не принимаю непосредственного участия в бомбардировках или отравлении беззащитного населения, то все же несу полную ответственность наравне с теми, кому раскрываю свои научные идеи. Я не намереваюсь впредь публиковать свои работы, которые могли бы послужить целям разрушения в руках милитаристов».
Столь радикальное отношение Винера к вопросу большинство американских ученых решительно отвергло. Они опирались, главным образом, на контраргумент, выдвинутый Луисом Н. Риденауером в его ответе Винеру:
«Никто не может сказать, каким окажется результат любого научного открытия. Точно так же никто не может предсказать, каков будет окончательный практический характер исследования…».
В связи с этим английский кристаллограф К. Лонсдэйл заметил: «Следует всегда учитывать риск того, что чья-то работа, хотя и благотворная сама по себе, может быть использована во зло. И если наперед известная цель является заведомо дурной, то мы несем полную ответственность за это, какой бы ординарной ни была сама работа».
Только немногие ученые Запада придерживались такого мнения. В отдельных случаях они даже отказывались от научной карьеры, как, например, англичанка Эллен Смит, ассистентка Макса Борна. Услышав об атомной бомбе и ее применении, она решительно отказалась от физики и посвятила себя юриспруденции.
Некоторые американские ученые-исследователи, противники разработки оружия, обратились к «Обществу социальной ответственности в науке». Члены этой организации, не дожидаясь, пока политики окончательно договорятся о всеобщем разоружении, требовали от каждого безотлагательного личного сопротивления гонке атомных вооружений.
Один из основателей этого Общества, профессор Виктор Пашкис из Колумбийского университета, рассказывает о его возникновении:
«В августе 1947 г. я опубликовал в квакерском журнале «Фрейендс Интеллидженсер» статью, в которой я говорил о неразумности того, что ученые, старавшиеся информировать публику об опасностях атомного оружия, вынуждены были в то же самое время совершенствовать его.
Президент «Братства примирения» А. И. Мусте позвонил мне и сказал: «Найдутся, конечно, и другие работники науки, которые чувствуют то же самое».
Это Общество выражало свой страх перед ростом вооружений. Возможно, оно приобрело еще несколько членов, когда стало известно, что Соединенные Штаты намереваются разработать супербомбу, но оно никогда не насчитывало более трехсот человек. К 1950 г. его членами состояли Эйнштейн и Макс Борн. К сожалению, влияние Общества было очень невелико. Ему даже отказали во вступлении в организацию, охватывающую все научные общества в Америке,- Американскую ассоциацию содействия прогрессу науки [37]. Протесты вскоре затихли. Через некоторое время о водородной бомбе перестали говорить. Еще раз пламенное негодование оказалось всего лишь вспышкой соломы.
В июне 1950 г. началась война в Корее. Сразу же многие ученые, до этого избегавшие работы в лабораториях, занятых разработкой вооружения, вернулись к научно-исследовательской работе в военных целях. Теперь они рассматривали свой труд как патриотический долг.
К числу таких ученых принадлежал и Ганс Бете. Как он позднее признавался, он надеялся в процессе работы убедиться в невозможности создания водородной бомбы, что было бы наилучшим вариантом для Соединенных Штатов, которым следовало значительно больше бояться войны с применением водородного оружия, чем русским. В конце же концов, вследствие выдающейся эрудиции и систематической работы, Бете сыграл решающую роль в изготовлении бомбы, которую он так боялся и так ненавидел. И, наконец, по иронии судьбы ему поручили написать ее техническую историю.
Однако в 1954 г. он говорил: «Боюсь, что мои внутренние сомнения остались неразрешенными. Я все еще чувствую себя так, как будто совершил дурной поступок. Но я его все-таки совершил».
В начале 1950 г. ученые-атомники, протестовавшие ранее против планов Теллера, приняли участие в осуществлении проекта супербомбы. Сразу же после выхода в свет директивы Белого дома Теоретический отдел в Лос-Аламосе начал производить расчеты, необходимые для конструирования новой бомбы.
Две группы, независимо друг от друга, энергично взялись за решение проблемы. Одна из них использовала первую большую электронную вычислительную машину «ЭНИАК», построенную по проекту фон Неймана и направленную из Филадельфии на артиллерийский полигон в Абердине, главным образом для вычисления баллистических траекторий. Вторая группа состояла всего только из двух человек - Улама и его помощника Эверетта. Она пользовалась единственным механическим прибором - обычной счетной машинкой, которую употребляли еще при расчетах первых атомных бомб.
Система выработки одних и тех же данных параллельно двумя группами и последующее сравнение полученных независимо друг от друга результатов стала почти традиционной в Лос-Аламосе. Она применялась здесь как некая разновидность спорта. Рольф Ландсхофф, в свое время эмигрировавший в Соединенные Штаты из Берлина и во время войны входивший в группу Теллера, в связи с таким «состязанием» вспоминает:
«Однажды в кабинете Теллера собрались Ферми, фон Нейман и Фейнман. Я также присутствовал, так как мне предстояло выполнять планируемые здесь вычисления. Возникало и отвергалось много разных идей, и через каждые несколько минут у Ферми и Теллера появлялась необходимость быстрой численной проверки. И тогда ученые начинали действовать: Фейнман с помощью настольного арифмометра, Ферми с помощью маленькой логарифмической линейки, которую постоянно носил с собой, а фон Нейман обходился собственной головой. Голова обычно срабатывала быстрее, и было поразительно, как близко совпадали все три ответа».
При выполнении расчетных работ для супербомбы Улам решил, что силы неравны, причем неравенство было не в его пользу. Он предполагал, что сумеет выполнить работу на несколько недель позже, чем «ЭНИАК». Но, как хорошо известно, «искусственные мозги» говорят на своем языке, на который сначала надо перевести любую поставленную перед ними задачу.
Такое программирование редко обходится без ошибок. Машина «замечает» их и дает бессмысленные ответы. Только после тщательного изучения их можно обнаружить ошибку.
Все эти процессы требовали времени, которое Улам отлично сумел использовать. Прежде чем группа на «ЭНИАКе» закончила обнаружение ошибок и предложила откорректированные вопросы электронному оракулу, Улам, сделав несколько смелых упрощений, уже достиг цели и представил на рассмотрение свои результаты. Согласно этим данным, на изготовление водородной бомбы требовалось такое огромное количество редкого изотопа водорода, трития, что стоимость ее была бы неимоверно высокой.
Теллер реагировал на эту новость подобно восточному деспоту. Он не мог, конечно, отрубить голову Уламу, этому вестнику дурных новостей, но он подверг его опале. Когда немного позже поступили первые результаты от группы с «ЭНИАКа» и показались сначала обнадеживающими, подозрительный Теллер вообразил, что Улам умышленно ввел его в заблуждение. В конце концов, в Лос-Аламосе было немало людей, которые работали здесь только потому, что надеялись на неосуществимость супербомбы. Но немного позже последующие результаты, поступившие с большого абердинского вычислителя, блестяще подтвердили выводы польского математика. Они апробировали его вычисления во всех деталях.
Таким образом, вся работа, проделанная до сих пор по разработке супербомбы, как сказал Теллер, оказалась «не чем иным, как фантазией».
Все следовало начинать снова. Насколько точны предварительные измерения, на основе которых велись расчеты? Это можно было узнать только путем проверки их заново, в ходе фактического испытания.
Удастся ли получить более точные данные? Стало очевидным, что требовалась новая аппаратура с небывалыми скоростями и точностями. Фотокамеры должны были производить тысячи снимков в долю минуты. Требовалась система, которая могла бы передать результаты съемки на пост дистанционного управления до того, как камеры и сама система будут уничтожены силой взрыва. Такие данные могли бы подсказать теоретикам новую, более перспективную методику.
Испытания, к которым готовились Теллер и его помощники с 1950 г. по май 1951 г., носили условное наименование «Гринхауз» («Оранжерея»).
Сами ученые гораздо чаще называли их «Айсбокс» («Холодильник»). Все это чудовищное устройство надо было содержать в условиях чрезвычайно низкой температуры, чтобы сохранить тяжелый водород (тритий) в агрегатном состоянии, необходимом для взрыва. Много позднее это наиболее дорогостоящее и грандиозное из всех испытаний супербомбы признали излишним: хотя ученые и получили богатый «улов» экспериментальных данных, испытания в конечном счете не оправдали надежд.
Еще до проведения этого эксперимента Стэн Улам в ходе исследований напал на совершенно новый след. О своей идее, указывавшей на возможность совершенно нового направления работ, он сообщил Теллеру (последний уже успел извиниться перед ним за свои прежние подозрения).
Теллер обсудил предложение с Фредериком де Гоффманом - своим молодым помощником. Гоффман рассказывает: «В то время он не придал этому значения, так как, в конце концов, у Эдварда всегда имелись идеи. Но на следующее утро он вошел ко мне и сказал: «Фредди, мне кажется, что я действительно кое-что имею. Прикиньте-ка несколько цифр». Я начал работать с арифмометром. Получившийся ответ оказался подходящим».
Высказанное Уламом предположение послужило причиной развития той простой идеи, которая в конечном счете привела к созданию американской супербомбы.
В июне 1951 г. Теллер впервые изложил эту идею перед специалистами, собравшимися в Институте перспективных исследований на субботнюю дискуссию о текущем состоянии термоядерной проблемы.
Настроения ученых сильно изменились по сравнению с октябрьскими днями 1949 г. Тогда большинство из присутствовавших здесь находилось в оппозиции по отношению к разработке супербомбы главным образом по политическим или этическим соображениям. Перемена в настроениях ученых очевидна из сообщения участника дискуссии Гордона Дина, бывшего тогда председателем Комиссии по атомной энергии: «В июне 1951 г. мы собрали буквально всех, кто, по нашим предположениям, мог внести что-нибудь новое в обсуждение вопроса. Люди, подобные Норрису Брэдбюри, начальнику лаборатории из Лос-Аламоса, его ассистентам, доктору Нордгейму, проявили большую активность в осуществлении «Н-программы». Джон фон Нейман из Принстона, один из лучших в мире создателей оружия, доктор Теллер, доктор Бете, доктор Ферми, Джон Уилер, все ведущие работники, главы лабораторий, собрались здесь, чтобы в течение двух дней обсудить термоядерную проблему.
Теллер сообщил ученым о совершенно новом подходе к проблеме термоядерного оружия. На доске были нарисованы схемы. Производились подсчеты главным образом докторами Бете, Теллером и Ферми. Большую активность проявлял также Оппи.
К исходу этих двух дней мы все без исключения твердо верили, что прочно стоим на пути к реализации идеи. Я вспоминаю, как все участники собрания, в том числе и доктор Оппенгеймер, были полны горячего энтузиазма. Споры закончились успешно, и мы надеялись, что примерно в течение года изготовим эту новинку». Из сказанного видно, что речь идет вовсе не о людях, которые неохотно отказывались от своих прежних «но» после длительной внутренней борьбы. Наоборот, они отреклись от них с энтузиазмом. Чем объяснить этот мрачный энтузиазм, который смел все прежние сомнения и возражения против суперчудовища? Оппенгеймер объясняет это: «Мое суждение сводится к тому, что если перед Вами возникает технически интересная проблема, то вы стремитесь к ее решению, не раздумывая о том, что будет с этим потом. Так было и с атомной бомбой». В этих словах нет больше и следа моральных колебаний.
Говоря так, Оппенгеймер то ли умышленно, то ли нет обнаруживает опасную тенденцию современного ученого-исследователя. Его замечательное признание, возможно, объясняет, почему Фауст двадцатого столетия в своем стремлении к познанию, невзирая на преходящие угрызения совести, соглашается подписать договор со стоящим перед ним Мефистофелем: то, что «технически интересно», то для ученого положительно неотразимо.
Споры о супербомбе возродили наиболее острую для многих ученых проблему личной ответственности за результаты их деятельности. Сначала в наиболее ясной форме эта проблема была поднята знаменитым математиком Норбертом Винером. Немного спустя после окончания войны к нему обратились от имени одной самолетостроительной фирмы, занимавшейся также производством управляемых снарядов дальнего действия. У ученого попросили копию доклада, написанного им во время войны по требованию некоторых военных инстанций. В ответе Винера говорилось: «Опыт ученых, участвовавших в разработке атомной бомбы, показал, что любое открытие в этой области приводит к тому, что в руки людей, которым ученые меньше всего доверяют, попадают средства неограниченной мощности. Совершенно ясно также, что при нашем состоянии цивилизации распространение информации об оружии означает практически содействие применению этого оружия. Если я и не принимаю непосредственного участия в бомбардировках или отравлении беззащитного населения, то все же несу полную ответственность наравне с теми, кому раскрываю свои научные идеи. Я не намереваюсь впредь публиковать свои работы, которые могли бы послужить целям разрушения в руках милитаристов».
Столь радикальное отношение Винера к вопросу большинство американских ученых решительно отвергло. Они опирались, главным образом, на контраргумент, выдвинутый Луисом Н. Риденауером в его ответе Винеру:
«Никто не может сказать, каким окажется результат любого научного открытия. Точно так же никто не может предсказать, каков будет окончательный практический характер исследования…».
В связи с этим английский кристаллограф К. Лонсдэйл заметил: «Следует всегда учитывать риск того, что чья-то работа, хотя и благотворная сама по себе, может быть использована во зло. И если наперед известная цель является заведомо дурной, то мы несем полную ответственность за это, какой бы ординарной ни была сама работа».
Только немногие ученые Запада придерживались такого мнения. В отдельных случаях они даже отказывались от научной карьеры, как, например, англичанка Эллен Смит, ассистентка Макса Борна. Услышав об атомной бомбе и ее применении, она решительно отказалась от физики и посвятила себя юриспруденции.
Некоторые американские ученые-исследователи, противники разработки оружия, обратились к «Обществу социальной ответственности в науке». Члены этой организации, не дожидаясь, пока политики окончательно договорятся о всеобщем разоружении, требовали от каждого безотлагательного личного сопротивления гонке атомных вооружений.
Один из основателей этого Общества, профессор Виктор Пашкис из Колумбийского университета, рассказывает о его возникновении:
«В августе 1947 г. я опубликовал в квакерском журнале «Фрейендс Интеллидженсер» статью, в которой я говорил о неразумности того, что ученые, старавшиеся информировать публику об опасностях атомного оружия, вынуждены были в то же самое время совершенствовать его.
Президент «Братства примирения» А. И. Мусте позвонил мне и сказал: «Найдутся, конечно, и другие работники науки, которые чувствуют то же самое».
Это Общество выражало свой страх перед ростом вооружений. Возможно, оно приобрело еще несколько членов, когда стало известно, что Соединенные Штаты намереваются разработать супербомбу, но оно никогда не насчитывало более трехсот человек. К 1950 г. его членами состояли Эйнштейн и Макс Борн. К сожалению, влияние Общества было очень невелико. Ему даже отказали во вступлении в организацию, охватывающую все научные общества в Америке,- Американскую ассоциацию содействия прогрессу науки [37]. Протесты вскоре затихли. Через некоторое время о водородной бомбе перестали говорить. Еще раз пламенное негодование оказалось всего лишь вспышкой соломы.
В июне 1950 г. началась война в Корее. Сразу же многие ученые, до этого избегавшие работы в лабораториях, занятых разработкой вооружения, вернулись к научно-исследовательской работе в военных целях. Теперь они рассматривали свой труд как патриотический долг.
К числу таких ученых принадлежал и Ганс Бете. Как он позднее признавался, он надеялся в процессе работы убедиться в невозможности создания водородной бомбы, что было бы наилучшим вариантом для Соединенных Штатов, которым следовало значительно больше бояться войны с применением водородного оружия, чем русским. В конце же концов, вследствие выдающейся эрудиции и систематической работы, Бете сыграл решающую роль в изготовлении бомбы, которую он так боялся и так ненавидел. И, наконец, по иронии судьбы ему поручили написать ее техническую историю.
Однако в 1954 г. он говорил: «Боюсь, что мои внутренние сомнения остались неразрешенными. Я все еще чувствую себя так, как будто совершил дурной поступок. Но я его все-таки совершил».
В начале 1950 г. ученые-атомники, протестовавшие ранее против планов Теллера, приняли участие в осуществлении проекта супербомбы. Сразу же после выхода в свет директивы Белого дома Теоретический отдел в Лос-Аламосе начал производить расчеты, необходимые для конструирования новой бомбы.
Две группы, независимо друг от друга, энергично взялись за решение проблемы. Одна из них использовала первую большую электронную вычислительную машину «ЭНИАК», построенную по проекту фон Неймана и направленную из Филадельфии на артиллерийский полигон в Абердине, главным образом для вычисления баллистических траекторий. Вторая группа состояла всего только из двух человек - Улама и его помощника Эверетта. Она пользовалась единственным механическим прибором - обычной счетной машинкой, которую употребляли еще при расчетах первых атомных бомб.
Система выработки одних и тех же данных параллельно двумя группами и последующее сравнение полученных независимо друг от друга результатов стала почти традиционной в Лос-Аламосе. Она применялась здесь как некая разновидность спорта. Рольф Ландсхофф, в свое время эмигрировавший в Соединенные Штаты из Берлина и во время войны входивший в группу Теллера, в связи с таким «состязанием» вспоминает:
«Однажды в кабинете Теллера собрались Ферми, фон Нейман и Фейнман. Я также присутствовал, так как мне предстояло выполнять планируемые здесь вычисления. Возникало и отвергалось много разных идей, и через каждые несколько минут у Ферми и Теллера появлялась необходимость быстрой численной проверки. И тогда ученые начинали действовать: Фейнман с помощью настольного арифмометра, Ферми с помощью маленькой логарифмической линейки, которую постоянно носил с собой, а фон Нейман обходился собственной головой. Голова обычно срабатывала быстрее, и было поразительно, как близко совпадали все три ответа».
При выполнении расчетных работ для супербомбы Улам решил, что силы неравны, причем неравенство было не в его пользу. Он предполагал, что сумеет выполнить работу на несколько недель позже, чем «ЭНИАК». Но, как хорошо известно, «искусственные мозги» говорят на своем языке, на который сначала надо перевести любую поставленную перед ними задачу.
Такое программирование редко обходится без ошибок. Машина «замечает» их и дает бессмысленные ответы. Только после тщательного изучения их можно обнаружить ошибку.
Все эти процессы требовали времени, которое Улам отлично сумел использовать. Прежде чем группа на «ЭНИАКе» закончила обнаружение ошибок и предложила откорректированные вопросы электронному оракулу, Улам, сделав несколько смелых упрощений, уже достиг цели и представил на рассмотрение свои результаты. Согласно этим данным, на изготовление водородной бомбы требовалось такое огромное количество редкого изотопа водорода, трития, что стоимость ее была бы неимоверно высокой.
Теллер реагировал на эту новость подобно восточному деспоту. Он не мог, конечно, отрубить голову Уламу, этому вестнику дурных новостей, но он подверг его опале. Когда немного позже поступили первые результаты от группы с «ЭНИАКа» и показались сначала обнадеживающими, подозрительный Теллер вообразил, что Улам умышленно ввел его в заблуждение. В конце концов, в Лос-Аламосе было немало людей, которые работали здесь только потому, что надеялись на неосуществимость супербомбы. Но немного позже последующие результаты, поступившие с большого абердинского вычислителя, блестяще подтвердили выводы польского математика. Они апробировали его вычисления во всех деталях.
Таким образом, вся работа, проделанная до сих пор по разработке супербомбы, как сказал Теллер, оказалась «не чем иным, как фантазией».
Все следовало начинать снова. Насколько точны предварительные измерения, на основе которых велись расчеты? Это можно было узнать только путем проверки их заново, в ходе фактического испытания.
Удастся ли получить более точные данные? Стало очевидным, что требовалась новая аппаратура с небывалыми скоростями и точностями. Фотокамеры должны были производить тысячи снимков в долю минуты. Требовалась система, которая могла бы передать результаты съемки на пост дистанционного управления до того, как камеры и сама система будут уничтожены силой взрыва. Такие данные могли бы подсказать теоретикам новую, более перспективную методику.
Испытания, к которым готовились Теллер и его помощники с 1950 г. по май 1951 г., носили условное наименование «Гринхауз» («Оранжерея»).
Сами ученые гораздо чаще называли их «Айсбокс» («Холодильник»). Все это чудовищное устройство надо было содержать в условиях чрезвычайно низкой температуры, чтобы сохранить тяжелый водород (тритий) в агрегатном состоянии, необходимом для взрыва. Много позднее это наиболее дорогостоящее и грандиозное из всех испытаний супербомбы признали излишним: хотя ученые и получили богатый «улов» экспериментальных данных, испытания в конечном счете не оправдали надежд.
Еще до проведения этого эксперимента Стэн Улам в ходе исследований напал на совершенно новый след. О своей идее, указывавшей на возможность совершенно нового направления работ, он сообщил Теллеру (последний уже успел извиниться перед ним за свои прежние подозрения).
Теллер обсудил предложение с Фредериком де Гоффманом - своим молодым помощником. Гоффман рассказывает: «В то время он не придал этому значения, так как, в конце концов, у Эдварда всегда имелись идеи. Но на следующее утро он вошел ко мне и сказал: «Фредди, мне кажется, что я действительно кое-что имею. Прикиньте-ка несколько цифр». Я начал работать с арифмометром. Получившийся ответ оказался подходящим».
Высказанное Уламом предположение послужило причиной развития той простой идеи, которая в конечном счете привела к созданию американской супербомбы.
В июне 1951 г. Теллер впервые изложил эту идею перед специалистами, собравшимися в Институте перспективных исследований на субботнюю дискуссию о текущем состоянии термоядерной проблемы.
Настроения ученых сильно изменились по сравнению с октябрьскими днями 1949 г. Тогда большинство из присутствовавших здесь находилось в оппозиции по отношению к разработке супербомбы главным образом по политическим или этическим соображениям. Перемена в настроениях ученых очевидна из сообщения участника дискуссии Гордона Дина, бывшего тогда председателем Комиссии по атомной энергии: «В июне 1951 г. мы собрали буквально всех, кто, по нашим предположениям, мог внести что-нибудь новое в обсуждение вопроса. Люди, подобные Норрису Брэдбюри, начальнику лаборатории из Лос-Аламоса, его ассистентам, доктору Нордгейму, проявили большую активность в осуществлении «Н-программы». Джон фон Нейман из Принстона, один из лучших в мире создателей оружия, доктор Теллер, доктор Бете, доктор Ферми, Джон Уилер, все ведущие работники, главы лабораторий, собрались здесь, чтобы в течение двух дней обсудить термоядерную проблему.
Теллер сообщил ученым о совершенно новом подходе к проблеме термоядерного оружия. На доске были нарисованы схемы. Производились подсчеты главным образом докторами Бете, Теллером и Ферми. Большую активность проявлял также Оппи.
К исходу этих двух дней мы все без исключения твердо верили, что прочно стоим на пути к реализации идеи. Я вспоминаю, как все участники собрания, в том числе и доктор Оппенгеймер, были полны горячего энтузиазма. Споры закончились успешно, и мы надеялись, что примерно в течение года изготовим эту новинку». Из сказанного видно, что речь идет вовсе не о людях, которые неохотно отказывались от своих прежних «но» после длительной внутренней борьбы. Наоборот, они отреклись от них с энтузиазмом. Чем объяснить этот мрачный энтузиазм, который смел все прежние сомнения и возражения против суперчудовища? Оппенгеймер объясняет это: «Мое суждение сводится к тому, что если перед Вами возникает технически интересная проблема, то вы стремитесь к ее решению, не раздумывая о том, что будет с этим потом. Так было и с атомной бомбой». В этих словах нет больше и следа моральных колебаний.
Говоря так, Оппенгеймер то ли умышленно, то ли нет обнаруживает опасную тенденцию современного ученого-исследователя. Его замечательное признание, возможно, объясняет, почему Фауст двадцатого столетия в своем стремлении к познанию, невзирая на преходящие угрызения совести, соглашается подписать договор со стоящим перед ним Мефистофелем: то, что «технически интересно», то для ученого положительно неотразимо.