От редакции
Эрнст Юнгер
В стальных грозах
От редакции
Издательство приступает к необычному предприятию – изданию серии «Дневники XX века». Культурная ценность этого начинания несомненна: перед читателем предстанет духовная культура и человеческая мысль с ее необычной стороны. Дневники, даже если их создатели и лелеяли в глубине души перспективу последующей публикации, тем не менее несут на себе признаки сокровенности, интимности, искренности, т. е. все те черты, которые в нашем представлении связаны с пониманием подлинности мысли, чувств, переживаний и отношений. А этого как раз и не хватает нашей формализованной и инструментализированной культуре и сплющенной до потребительской одномерности жизни. Но в этом случае редакция обрекает себя на встречу с непредсказуемыми и едва ли всегда разрешимыми трудностями и теоретического, и практического свойства. Если иметь в виду практическую сторону дела, то чего только будет стоить огромная работа по выявлению репертуара дневников и их авторов! Ведь это не тот род литературы, который лежит на поверхности. Дневники и подобные им записи пишутся в скрытности, рукописи хранятся в семейных архивах, в государственных хранилищах, нередко слабо разработанных, в иных, порой случайных и неожиданных местах. Трудно предположить, где их придется искать. Конечно, в первую очередь редакция займется переводом и изданием (или переизданием) тех дневников, мемуаров и произведений других жанров, близких мемуаристике, которые либо вовсе неизвестны российскому читателю, либо в силу различных обстоятельств были давно позабыты или изначально представляли собой библиографическую редкость.
Свой первый выбор мы остановили на знаменитых записках Эрнста Юнгера «В стальных грозах», впервые появившихся в Германии в 1920 г. как переработанные фрагменты дневника участника первой мировой войны и затем многократно там же переизданные, а также переведенные на все основные европейские языки, кроме русского. Надеемся, что эту книгу российский читатель встретит с искренней заинтересованностью, тем более что высокие художественные достоинства и заложенный в записках интеллектуально-эмоциональный комплекс освободили их от неблаготворного воздействия конъюнктуры и времени. Да и личность их автора способна поразить воображение даже тех, кто уже давно привык ничему не удивляться. Достаточно сказать, что, прожив почти 103 года, Э. Юнгер (он умер в 1998 г.) не растерял ни творческой жизни, ни телесных сил к ее воплощению. Кайзеровский офицер, отмеченный высшим орденом Германии, участник фашистского движения, имевший личные контакты с главарями режима и затем отошедший от него настолько, что подозревался в антигитлеровском заговоре 20 июля 1944 г., писатель, произведения которого были запрещены к изданию и распространению в послевоенной Западной Германии, но в конце концов признанный ее центральной культурной и интеллектуальной фигурой, достойной того, чтобы лидеры Европы, включая президентов Франции, Италии, Германии и других стран, почитали долгом и честью выражать ему свое уважение, – разве только этих обстоятельств жизни Э. Юнгера не достаточно, чтобы заинтересовать российского читателя?
Стоит указать и на теоретическую трудность затеваемого дела. Европейская мемуаристика возникла на рубеже XVI–XVII вв. Ее истинный расцвет приходится на XVII столетие, а ее родиной стала Франция. Этому делу, нередко превращавшемуся в подлинное увлечение, отдали дань многие политические и военные деятели, государственные мужи и частные лица, представители клира и миряне. Свои наблюдения оставили нам и люди, наделенные художественным вкусом – и безыскусные простодушные наблюдатели внешних событий и нравов, передавшие свои замечания и мысли незатейливым слогом; люди, склонные к глубокому самоанализу, интересовавшиеся только своим внутренним миром, отразившие тончайшие оттенки своих чувств и самые сокровенные побуждения – и поверхностные фиксаторы событий, люди, безразличные к внутренней стороне своих собственных поступков и еще менее склонные признать таковую у окружающих, кроме грубого своекорыстия, интриги или циничного расчета. Нередко мемуары превращались в многотомные сочинения, где дотошно описывались детали быстротекущего времени, но опускалось главное. Но чаще всего это были небольшие записи, ставшие бесценными историческими памятниками, отразившими жизнь в ее самом существенном отношении. Некоторым мемуарам суждено было стать памятниками высокой литературы, образцами стиля и вершинами национальной словесности.
За протекшие четыре столетия своего существования этот род литературы претерпел существенное изменение. Он возник в обстановке разложения феодального общества, в котором человек был соотнесен прежде всего со своим сословием, родом занятий, происхождением и традицией, – следовательно, выступал в обличье некоей коллективности, представлял групповые ценности, добродетели и достоинства. Он принадлежал им, и только потом уже, и то далеко не всегда, – себе.
На смену этому общественному организму пришел новый порядок жизни, именуемый ныне буржуазным, в котором человек утверждался в первую очередь как индивидуальность, как некая монада, сосредоточенная на своем личном интересе. Это было общество людей, занятых устройством своей собственной жизни, воспринимающих ее как уникальную и абсолютную ценность. Групповое, общественное отходило на второй план, становилось фоном. Внутренний же мир, сотканный из переживаний, надежд, страхов, вожделений, достойных и недостойных поползновений, зависти, ненависти, обид и злорадства, несправедливых пристрастий, раненого самолюбия, неудовлетворенной мести, беспочвенных мечтаний и циничных расчетов, обретал значимость той единственной сферы истинной жизни, в которой совершались самые важные для человека события и процессы.
Во внешней жизни человек лишь утверждал себя, подчиняя себе ее возможности, но она все же оставалась лишь частью, и иногда не самой важной, самореализации человека. Если прежде он апеллировал к внешним факторам для объяснения своих проблем, то теперь, замыкаясь на самом себе, он представал вместе с этим загадкой самому себе. Главной проблемой для человека становился он сам. Мемуары, дневники, письма служили объективированной формой или способом выражения субъективного и сокровенного содержания. Его главным мотивом стал поиск личностью своей идентичности, подлинности, нахождения себя.
У начал этой интимной одиссеи стоял блаженный Августин со своей «Исповедью». Как известно, его напряженный драматичный путь к самому себе завершился успешно. Он нашел себя в благодати, ниспосланной христианским Богом. Но не так благополучно обстоит дело с нашим современником. Предоставленный самому себе, человек в начале своего нового общественного бытия еще ощущал себя частицей какого-то важного общего порядка вещей, носителем некоего космического начала и через капилляры своей индивидуальной духовности стремился проникнуть в смыслы высшего закона жизни. Но с ходом развития общества и культуры, в силу какого-то магического закона эти опыты оказывались все менее удачными. Все чаще человек начинал воспринимать свою индивидуальность, замкнутость, предоставленность самому себе как абсурдность своего бытия. Одиночество, покинутость становились неотвратимым уделом человека нашего времени. Чтобы выразить себя, заявить о себе, о своем присутствии здесь, он вынужден был прибегать ко все более трагическим жестам, одним из которых стало его собственное существование. В результате происходящих сдвигов объективные жанры искусства становились все более субъективными и по форме, и по содержанию.
Если литература становилась исповедальным жанром, обретая нередко структуру и стилистику интимных записок, дневника, то классические формы интимной литературы постепенно деградировали. Тип культуры и способ общественной жизни, формы общения способствуют неуклонному спаду потребности вести дневники, писать письма, иным способом фиксировать свои мысли, чувства, оценки. Современный человек вообще стоит перед перспективой разучиться писать, лишиться уменья изъяснять свои переживания, излагать занимающие его побуждения. Трудно представить себе человека, склонившегося по вечерам над дневниковыми записями. Кто бы он мог быть по своему социальному положению, роду занятий? Досуг пожирает телевизор, письмо заменено телефонным звонком, факсом, в лучшем случае – поздравительной открыткой.
Итак, жанр исповеди, жанр дневника, стал вырождаться. Но до этого за указанные четыре столетия он прошел такой путь развития и филиации, в результате которых возникло бесчисленное количество техник и форм самовыражения в записанном слове. Грани между классическими литературными жанрами и мемуаристикой с их подчеркнутой нелитературностью и повышенным психологизмом становились все более проблематичными и в наше время, пожалуй, стерлись. И в этом – немалая теоретическая трудность нашего предприятия. Удастся ли из необозримого материала выбрать тот, в котором личная судьба и самовыражение стали главным предметом их авторов, который соответствовал бы заявленному намерению издавать мемуарную литературу в точном понимании этого выражения, покажет время. А пока смеем предположить, что читателя будет интересовать судьба нашего ушедшего столетия, представленная в драме личной жизни, в оценке нашего несовершенного современника, зафиксированной в самом драматическом и непосредственно-искреннем по самой сути литературном роде – дневнике и воспоминании.
Свой первый выбор мы остановили на знаменитых записках Эрнста Юнгера «В стальных грозах», впервые появившихся в Германии в 1920 г. как переработанные фрагменты дневника участника первой мировой войны и затем многократно там же переизданные, а также переведенные на все основные европейские языки, кроме русского. Надеемся, что эту книгу российский читатель встретит с искренней заинтересованностью, тем более что высокие художественные достоинства и заложенный в записках интеллектуально-эмоциональный комплекс освободили их от неблаготворного воздействия конъюнктуры и времени. Да и личность их автора способна поразить воображение даже тех, кто уже давно привык ничему не удивляться. Достаточно сказать, что, прожив почти 103 года, Э. Юнгер (он умер в 1998 г.) не растерял ни творческой жизни, ни телесных сил к ее воплощению. Кайзеровский офицер, отмеченный высшим орденом Германии, участник фашистского движения, имевший личные контакты с главарями режима и затем отошедший от него настолько, что подозревался в антигитлеровском заговоре 20 июля 1944 г., писатель, произведения которого были запрещены к изданию и распространению в послевоенной Западной Германии, но в конце концов признанный ее центральной культурной и интеллектуальной фигурой, достойной того, чтобы лидеры Европы, включая президентов Франции, Италии, Германии и других стран, почитали долгом и честью выражать ему свое уважение, – разве только этих обстоятельств жизни Э. Юнгера не достаточно, чтобы заинтересовать российского читателя?
Стоит указать и на теоретическую трудность затеваемого дела. Европейская мемуаристика возникла на рубеже XVI–XVII вв. Ее истинный расцвет приходится на XVII столетие, а ее родиной стала Франция. Этому делу, нередко превращавшемуся в подлинное увлечение, отдали дань многие политические и военные деятели, государственные мужи и частные лица, представители клира и миряне. Свои наблюдения оставили нам и люди, наделенные художественным вкусом – и безыскусные простодушные наблюдатели внешних событий и нравов, передавшие свои замечания и мысли незатейливым слогом; люди, склонные к глубокому самоанализу, интересовавшиеся только своим внутренним миром, отразившие тончайшие оттенки своих чувств и самые сокровенные побуждения – и поверхностные фиксаторы событий, люди, безразличные к внутренней стороне своих собственных поступков и еще менее склонные признать таковую у окружающих, кроме грубого своекорыстия, интриги или циничного расчета. Нередко мемуары превращались в многотомные сочинения, где дотошно описывались детали быстротекущего времени, но опускалось главное. Но чаще всего это были небольшие записи, ставшие бесценными историческими памятниками, отразившими жизнь в ее самом существенном отношении. Некоторым мемуарам суждено было стать памятниками высокой литературы, образцами стиля и вершинами национальной словесности.
За протекшие четыре столетия своего существования этот род литературы претерпел существенное изменение. Он возник в обстановке разложения феодального общества, в котором человек был соотнесен прежде всего со своим сословием, родом занятий, происхождением и традицией, – следовательно, выступал в обличье некоей коллективности, представлял групповые ценности, добродетели и достоинства. Он принадлежал им, и только потом уже, и то далеко не всегда, – себе.
На смену этому общественному организму пришел новый порядок жизни, именуемый ныне буржуазным, в котором человек утверждался в первую очередь как индивидуальность, как некая монада, сосредоточенная на своем личном интересе. Это было общество людей, занятых устройством своей собственной жизни, воспринимающих ее как уникальную и абсолютную ценность. Групповое, общественное отходило на второй план, становилось фоном. Внутренний же мир, сотканный из переживаний, надежд, страхов, вожделений, достойных и недостойных поползновений, зависти, ненависти, обид и злорадства, несправедливых пристрастий, раненого самолюбия, неудовлетворенной мести, беспочвенных мечтаний и циничных расчетов, обретал значимость той единственной сферы истинной жизни, в которой совершались самые важные для человека события и процессы.
Во внешней жизни человек лишь утверждал себя, подчиняя себе ее возможности, но она все же оставалась лишь частью, и иногда не самой важной, самореализации человека. Если прежде он апеллировал к внешним факторам для объяснения своих проблем, то теперь, замыкаясь на самом себе, он представал вместе с этим загадкой самому себе. Главной проблемой для человека становился он сам. Мемуары, дневники, письма служили объективированной формой или способом выражения субъективного и сокровенного содержания. Его главным мотивом стал поиск личностью своей идентичности, подлинности, нахождения себя.
У начал этой интимной одиссеи стоял блаженный Августин со своей «Исповедью». Как известно, его напряженный драматичный путь к самому себе завершился успешно. Он нашел себя в благодати, ниспосланной христианским Богом. Но не так благополучно обстоит дело с нашим современником. Предоставленный самому себе, человек в начале своего нового общественного бытия еще ощущал себя частицей какого-то важного общего порядка вещей, носителем некоего космического начала и через капилляры своей индивидуальной духовности стремился проникнуть в смыслы высшего закона жизни. Но с ходом развития общества и культуры, в силу какого-то магического закона эти опыты оказывались все менее удачными. Все чаще человек начинал воспринимать свою индивидуальность, замкнутость, предоставленность самому себе как абсурдность своего бытия. Одиночество, покинутость становились неотвратимым уделом человека нашего времени. Чтобы выразить себя, заявить о себе, о своем присутствии здесь, он вынужден был прибегать ко все более трагическим жестам, одним из которых стало его собственное существование. В результате происходящих сдвигов объективные жанры искусства становились все более субъективными и по форме, и по содержанию.
Если литература становилась исповедальным жанром, обретая нередко структуру и стилистику интимных записок, дневника, то классические формы интимной литературы постепенно деградировали. Тип культуры и способ общественной жизни, формы общения способствуют неуклонному спаду потребности вести дневники, писать письма, иным способом фиксировать свои мысли, чувства, оценки. Современный человек вообще стоит перед перспективой разучиться писать, лишиться уменья изъяснять свои переживания, излагать занимающие его побуждения. Трудно представить себе человека, склонившегося по вечерам над дневниковыми записями. Кто бы он мог быть по своему социальному положению, роду занятий? Досуг пожирает телевизор, письмо заменено телефонным звонком, факсом, в лучшем случае – поздравительной открыткой.
Итак, жанр исповеди, жанр дневника, стал вырождаться. Но до этого за указанные четыре столетия он прошел такой путь развития и филиации, в результате которых возникло бесчисленное количество техник и форм самовыражения в записанном слове. Грани между классическими литературными жанрами и мемуаристикой с их подчеркнутой нелитературностью и повышенным психологизмом становились все более проблематичными и в наше время, пожалуй, стерлись. И в этом – немалая теоретическая трудность нашего предприятия. Удастся ли из необозримого материала выбрать тот, в котором личная судьба и самовыражение стали главным предметом их авторов, который соответствовал бы заявленному намерению издавать мемуарную литературу в точном понимании этого выражения, покажет время. А пока смеем предположить, что читателя будет интересовать судьба нашего ушедшего столетия, представленная в драме личной жизни, в оценке нашего несовершенного современника, зафиксированной в самом драматическом и непосредственно-искреннем по самой сути литературном роде – дневнике и воспоминании.
Ю. Н. Солонин. Эрнст Юнгер: от воображения к метафизике истории.
Эрнст Юнгер: от воображения к метафизике истории
Ю. Н. Солонин.
Российскому читателю впервые предоставлена возможность «вживую» воспринять одно из знаменитейших произведений немецкой литературы XX в. Перед ним – «В стальных грозах» Эрнста Юнгера (1895—1998). «Вживую» – потому что в нескольких отечественных изданиях прежних лет по истории немецкой литературы был дан всего лишь некий «коктейль» из литературоведческого анализа и идеологических оценок этого произведения, как и всего творчества его создателя. Причем, как было принято в те годы, суждения представлялись даже без цитирования каких-либо фрагментов. Этим знакомство и ограничивалось.[1]
Эта книга, впервые опубликованная за счет автора в 1920 г., выдержала бесчисленное количество изданий у себя на родине, а затем и почти на всех европейских языках и некоторых азиатских. Трудно объяснить, почему не был сделан ее русский перевод в 20-х годах, когда условия еще не были столь жесткими, ведь до 1923—1924 гг., и даже позднее, в нашей стране появлялись некоторые книги неприемлемых западных писателей и философов. Но в последующем, конечно, не могло быть и речи об издании чего бы то ни было, вышедшего из-под пера Э. Юнгера, поскольку его идеологические и политические позиции, рассмотренные сквозь классово-политическую оптику тех лет, бесспорно должны были быть отнесены к разделу крайне реакционных, а точнее, фашистских.
Нельзя сказать, что для этого не было оснований. Связь с фашизмом была вменена Э. Юнгеру в вину и западными аллиантами, в частности англичанами, настоявшими на запрете изданий его произведений в западных зонах оккупации и даже подвергшими его домашнему аресту, впрочем непродолжительному, сразу же после своего вторжения в Германию. Но настоящей писательской изоляции Э. Юнгера никогда не было, и постепенно популярность его росла как в Германии, так и на Западе вообще. Только в социалистических странах он был неизвестен или, точнее, известен специфически, вне контекста своих сочинений. Впрочем, опираясь на фундаментальный библиографический справочник произведений Э. Юнгера, следует отметить, что рассматриваемая нами книга в 1935 г. была переведена в Польше, а в 1936 г. – в Румынии. Но тогда то были другие страны. Некоторое исключение все-таки составила Румыния, где в 60-е годы были переведены и другие сочинения Э. Юнгера.[2]
Насколько известно, первым художественным произведением Э. Юнгера, появившемся в русском переводе, был его фантастический роман «Гелиополис», по жанру относимый к антиутопиям.[3] Публикацию препровождало эссе, претендующее, помимо обычной скромной цели – дать необходимый минимум надежных сведений о неизвестном авторе, еще и на пересмотр, исправление и истинную оценку дел и личности Э. Юнгера. Безапелляционно развязную манеру эссе можно было бы благодушно не принимать во внимание, отнеся ее к оправданной горячности в деле восстановления попранной истины, если бы не важная деталь: автор эссе считал Э. Юнгера почившим в 1990 г., хотя тот продолжал здравствовать еще целых 8 лет, и не только здравствовать, но и творить. Наконец, «Иностранная литература» недавно дала две последние главки из книги «В стальных грозах».[4] Возможно, это и весь «русский Юнгер». Впрочем, стоит еще указать на справочную литературу философского направления, дающую общую оценку умственной ориентации Юнгера, представленной работами социально-философского жанра[5] и несущей на себе отпечаток изменившейся духовной ситуации в России.
И еще одно вступительное замечание. В 1978 г. в Германии появилось небольшое издание «Книги, которые всколыхнули столетие».[6] Оно представляло собой сборник рецензий, появившихся в разные годы в немецкой прессе как отклик на наиболее значительные явления интеллектуальной жизни. Среди почти трех десятков книг, удостоившихся признания в качестве духовных оснований культуры нашего времени, названа и книга Э. Юнгера «Рабочий. Господство и гештальт» (1932). Нечего и говорить, что ее известность в нашей стране была ничуть не больше, чем предыдущей. Мир переживал и осваивал социальные идеи, которые никак не затрагивали духовную жизнь нашего общества. Сложилась странная картина: некий представитель европейской культуры XX в., создавший по общему признанию шедевр художественной литературы, а затем развивший будоражащую мысль социально-философскую доктрину, оказался недостаточно значительным, чтобы быть удостоенным внимания советского человека. Информационная стерилизация общества, всегда интенсивно переживавшего интеллектуальные продукты мировой духовной культуры, неизбежно должна была породить эффект бумеранга. Он оказался столь сильным, что снес своей силой сам политический режим.
Кто же такой на самом деле Эрнст Юнгер, что собой представляет его художественное и интеллектуальное творчество и какое место в нем принадлежит, в частности, книге «В стальных грозах»? Собственно говоря, отвечая на вторую часть вопроса, мы в значительной мере ответим и на первую, ибо как бы ни были отъединены творения от своих творцов, приобретая свой собственный способ существования, до момента этого расщепления и отчуждения они едины. А для Э. Юнгера это тем более верно, если иметь в виду несомненное единство жизни, мысли и дела, которым была отмечена его личность.
Если пометить 1920 г. как начало его творчества, что является, конечно же, не очень точной точкой отсчета, то оно продолжалось едва ли не 78 лет. Удивительный факт! Все, знавшие Э. Юнгера, отмечали необычную витальность его натуры. С годами его умственные способности не ослабевали. Художественное творчество оставалось столь же насыщенным, и его продукты не содержали признаков старческого несовершенства. На склоне более чем почтенных библейских лет он был способен к экспериментаторству и освоению новых литературных жанров. Его мысль была ясной и острой, а средства ее выражения – всегда свежими и точными. Достойно удивления и то, что это была жизнь, не поддерживаемая никакими оздоровительными техниками, целительными процедурами, воздержаниями и диетами, с уклонениями от рискованных контактов и видов деятельности. Первую мировую войну Э. Юнгер провел в окопном сидении, сменяемом яростными атаками, риск смерти был его повседневностью. Не уклонялся он и от радостей жизни, свойственных молодости и непритязательному быту первых трех десятилетий существования. В начале 20-х он пробует на себе действие наркотиков – обычная практика среди людей тогдашнего художественного мира, стремящихся раздвинуть границы опыта и войти в новые духовные состояния. После войны он подвергает себя воздействию знаменитого препарата ЛСД, опять-таки с этой же целью. Но ничто не подорвало заложенных в его организме жизненных сил. В день столетнего юбилея он как обычно курил и вкушал свои любимые вина.
Эрнст Юнгер родился в семье, лишенной избыточных средств существования. Предки его были людьми труда и скромных жизненных притязаний. Вестфалия и Нижняя Саксония, окрестности Ганновера – вот места их исконного обитания. Его дед по отцовской линии Христиан Якоб Фридрих Кламор Юнгер, таково было его полное имя, первый оторвался от семейной традиции ремесленного занятия и сделался учителем арифметики и природоведения младших классов. Ему удалось перебраться в Ганновер и завести пансион, обеспечивший семье скромное, но надежное благополучие. Здесь в 1878 г. родился отец Эрнста Юнгера – Эрнст Георг Юнгер. Ему будущий писатель был обязан больше, чем рождением и обычными родительскими заботами. В нескольких случаях вмешательство отца оказывало решающее и всегда благотворное воздействие на повороты судьбы сына.
Старший Юнгер готовил себя к ученой карьере. Областью его интересов была химия. В Гейдельбергском университете под руководством известного химика Виктора Мейера он защитил докторскую диссертацию. Но в конце XIX столетия в представлении трезвомыслящего бюргерства химия не представлялась сферой, гарантировавшей жизненный успех и обеспеченное существование. По совету практичного отца он решает заняться чем-то более определенным, и таким занятием стало аптечное дело. Отец Юнгера сделался аптекарем, приобретя устойчивую репутацию солидного человека хорошим знанием дела, трезвостью суждений и обязательностью. Что-то из этих фамильных качеств перешло и к сыну, хотя последний в целом был человеком иной жизненной установки.
В произведениях Юнгера, особенно в дневниках и мемуарах, отцу отводится много места. Он предстает человеком, вполне соответствующим требованиям XIX в., века позитивизма, естествознания и трезвой рассудительности. Жизненным идеалом людей того времени было стремление обрести личную и материальную независимость, хорошо отлаженный быт и ясные представления о конечных целях и устремлениях: ничего недостижимого, туманного и не проверенного расчетом. Странным образом некоторые из этих черт отложились в структуре личности и психике Эрнста Юнгера. К ним мы отнесем решительность, некоторую замкнутость, которая воспринималась то как снобизм, то, что более удивительно в применении к потомку мелких бюргеров, как аристократический эстетизм. Любовь к миру природы, увлечение естествознанием, присущие Э. Юнгеру, тоже имеют свои родовые корни.
Отец часто менял места жительства и свои дела, переезжая из одного города в другой. За ним ехала и его все более увеличивающаяся семья. В целом она была дружной и сплоченной. Семейные фотографии Юнгеров уверяют нас в том, что согласие, мир, уважение и, возможно, легкая дружелюбная ирония неразрывно связывали всех ее членов, источающих здоровье и удовлетворение жизнью. Частые переезды имели последствия для Эрнста Юнгера: он не мог закрепиться ни в одной школе, а это, в свою очередь, избавило его от восприятия традиций немецкой школьной системы с ее консерватизмом и отупляющей дрессурой. Он сменил девять (!) учебных заведений, нигде не блеснув успехами.
Эрнст Юнгер родился в Гейдельберге, где его отец завершал свою недолгую научную карьеру. Он был старшим из пяти оставшихся в живых детей. Среди них особо надо выделить Георга Фридриха (1897—1977), также ставшего известным литератором и культур-философом.[7] Братьев связывали не только родственные узы, но и нечто более значительное: единомыслие, конгениальность творческих идей и близость психических типов. Когда родился самый младший из братьев – Вольфганг (в 1908 г.), небо Европы посетила комета Галлея. Отец предсказал, что именно ему выпадет счастье увидеть ее снова. Увы, из всех братьев он умер раньше всех (в 1975 г.), а во второй раз увидеть комету посчастливилось именно Эрнсту, для чего он предпринял специальную поездку на Дальний Восток.
Отец занял в писательской судьбе сына особое место. Он присутствует в его воспоминаниях и парративах как постоянный оппонент. Для Э. Юнгера отец воплощал некоторые принципиальные культур-философские и жизненные принципы не просто прошлого века, но иной культуры, иного мировоззрения, с которыми его сын порвал и в которых не видел смысла. Техника, наука, понимаемая как средство достижения комфорта жизни, орудия преображения мира по меркам житейской целесообразности, какими они воспринимались людьми прошлого века, уже не составляли в интеллектуальном круге нового поколения основания оптимизма. Позитивистская идея прогресса и линейного историзма выглядели наивными атрибутами упрощенного воззрения. Новое мышление творило историзм по канонам, идейные корни которых тонули в смутных глубинах неоромантической философии жизни с ее культом героя, жертвенности, жизни как борьбы, когда личная жизнь не является самой большой ценой, с верой в преображения и перевоплощения, из коих рождается новый мир, но по извечным формам бытия. В основе его лежали принципы «вечного возвращения», органичной целостности истории, существующей не как дурная формальная смена эпох и стадий, а производящей формы бытия в культурных типах. Ее структурируют гештальты, смену которых бессмысленно трактовать в терминах законосообразности и рациональной осмысленности исторического процесса. Отец – это символическая персонификация эпохи, культурного типа, с которыми Юнгер находился в постоянном интеллектуальном диалоге и взаимоотталкивании.
Школьные годы Э. Юнгера (1901—1914) – это время первого структурирования пока еще слаборазвитой психической стороны личности и ее эмоционального выражения. Как уже было сказано, он не блистал усердием и знаниями. В нем рано проснулось чувство личной и духовной независимости, беспокойное стремление к ее утверждению, а также неприязнь к рутине и опосредованному отношению к миру. Жажда нового, необычного, жажда непосредственного вхождения в самую глубину происходящего наполняет его. Это далеко не обычный юношеский романтизм, быстро развивающийся под дуновениями отрезвляющего ветра жизни. Юноша не только творит фиктивный мир фантастической жизни, где главным является приключение, но и пытается жить в нем как в реальности. Он включается в молодежное движение «кочующих птиц» (Wandervogel), распространившееся к началу века по всей Германии. Туристические походы, лагерная жизнь, сопровождаемая непременными атрибутами в виде костра и песен, создали особую, хотя и неглубокую субкультуру приключенческой жизни, которой полностью предался юноша Юнгер. Он дополняет ее чтением, особенно его интересует сказочная и фантастическая литература: книги Майн Рида, Фенимора Купера, сказки Шахерезады, «Дон-Кихот», «Робинзон Крузо», описания путешествий и открытий. Казалось бы, обычный набор юношеского чтения, но все дело было в способе отношения к нему, т. е. к тому содержанию, которое они несли.
У Юнгера оно было самым серьезным. Фантастическое и мистическое он стал воспринимать как коренные свойства реальности, без которых мир неполон. Их он разрабатывал всю свою жизнь, свидетельства чему – и его поэтика, и его философия истории. Следы интенсивных занятий фантастическим миром восточных сказок мы встречаем даже на закате его жизни, например в рассказе «Проблема Аладдина». В монографической повести «Авантюрное сердце» (“Das Abentencrliche Herz”, 1929) мы встречаем самопризнание Юнгера о роли книг в формировании его внутреннего мира. Реальность явно не отвечала воображению юноши.
Эта книга, впервые опубликованная за счет автора в 1920 г., выдержала бесчисленное количество изданий у себя на родине, а затем и почти на всех европейских языках и некоторых азиатских. Трудно объяснить, почему не был сделан ее русский перевод в 20-х годах, когда условия еще не были столь жесткими, ведь до 1923—1924 гг., и даже позднее, в нашей стране появлялись некоторые книги неприемлемых западных писателей и философов. Но в последующем, конечно, не могло быть и речи об издании чего бы то ни было, вышедшего из-под пера Э. Юнгера, поскольку его идеологические и политические позиции, рассмотренные сквозь классово-политическую оптику тех лет, бесспорно должны были быть отнесены к разделу крайне реакционных, а точнее, фашистских.
Нельзя сказать, что для этого не было оснований. Связь с фашизмом была вменена Э. Юнгеру в вину и западными аллиантами, в частности англичанами, настоявшими на запрете изданий его произведений в западных зонах оккупации и даже подвергшими его домашнему аресту, впрочем непродолжительному, сразу же после своего вторжения в Германию. Но настоящей писательской изоляции Э. Юнгера никогда не было, и постепенно популярность его росла как в Германии, так и на Западе вообще. Только в социалистических странах он был неизвестен или, точнее, известен специфически, вне контекста своих сочинений. Впрочем, опираясь на фундаментальный библиографический справочник произведений Э. Юнгера, следует отметить, что рассматриваемая нами книга в 1935 г. была переведена в Польше, а в 1936 г. – в Румынии. Но тогда то были другие страны. Некоторое исключение все-таки составила Румыния, где в 60-е годы были переведены и другие сочинения Э. Юнгера.[2]
Насколько известно, первым художественным произведением Э. Юнгера, появившемся в русском переводе, был его фантастический роман «Гелиополис», по жанру относимый к антиутопиям.[3] Публикацию препровождало эссе, претендующее, помимо обычной скромной цели – дать необходимый минимум надежных сведений о неизвестном авторе, еще и на пересмотр, исправление и истинную оценку дел и личности Э. Юнгера. Безапелляционно развязную манеру эссе можно было бы благодушно не принимать во внимание, отнеся ее к оправданной горячности в деле восстановления попранной истины, если бы не важная деталь: автор эссе считал Э. Юнгера почившим в 1990 г., хотя тот продолжал здравствовать еще целых 8 лет, и не только здравствовать, но и творить. Наконец, «Иностранная литература» недавно дала две последние главки из книги «В стальных грозах».[4] Возможно, это и весь «русский Юнгер». Впрочем, стоит еще указать на справочную литературу философского направления, дающую общую оценку умственной ориентации Юнгера, представленной работами социально-философского жанра[5] и несущей на себе отпечаток изменившейся духовной ситуации в России.
И еще одно вступительное замечание. В 1978 г. в Германии появилось небольшое издание «Книги, которые всколыхнули столетие».[6] Оно представляло собой сборник рецензий, появившихся в разные годы в немецкой прессе как отклик на наиболее значительные явления интеллектуальной жизни. Среди почти трех десятков книг, удостоившихся признания в качестве духовных оснований культуры нашего времени, названа и книга Э. Юнгера «Рабочий. Господство и гештальт» (1932). Нечего и говорить, что ее известность в нашей стране была ничуть не больше, чем предыдущей. Мир переживал и осваивал социальные идеи, которые никак не затрагивали духовную жизнь нашего общества. Сложилась странная картина: некий представитель европейской культуры XX в., создавший по общему признанию шедевр художественной литературы, а затем развивший будоражащую мысль социально-философскую доктрину, оказался недостаточно значительным, чтобы быть удостоенным внимания советского человека. Информационная стерилизация общества, всегда интенсивно переживавшего интеллектуальные продукты мировой духовной культуры, неизбежно должна была породить эффект бумеранга. Он оказался столь сильным, что снес своей силой сам политический режим.
Кто же такой на самом деле Эрнст Юнгер, что собой представляет его художественное и интеллектуальное творчество и какое место в нем принадлежит, в частности, книге «В стальных грозах»? Собственно говоря, отвечая на вторую часть вопроса, мы в значительной мере ответим и на первую, ибо как бы ни были отъединены творения от своих творцов, приобретая свой собственный способ существования, до момента этого расщепления и отчуждения они едины. А для Э. Юнгера это тем более верно, если иметь в виду несомненное единство жизни, мысли и дела, которым была отмечена его личность.
* * *
Годы жизни и деятельности Эрнста Юнгера – это весь XX век. Указанные годы жизни – не ошибка. Он действительно прожил более ста двух лет: родился 29 марта 1895 г. в Гейдельберге и скончался 17 февраля 1998 г. в больнице небольшого швабского городка Ридлинген, недалеко от Штуттгарта. Именно здесь в исключительных по красоте и здоровому климату местах Верхней Швабии прошли последние четыре с небольшим десятилетия его долгой жизни. Летом 1950 г. Э. Юнгер поселяется в маленьком городке, почти деревне, Вильфинген, где в уединении и покое, прерываемых, впрочем, частыми выездами в различные турне и деловые поездки или приездами разного рода и звания гостей, он предавался своим литературным и научным трудам.Если пометить 1920 г. как начало его творчества, что является, конечно же, не очень точной точкой отсчета, то оно продолжалось едва ли не 78 лет. Удивительный факт! Все, знавшие Э. Юнгера, отмечали необычную витальность его натуры. С годами его умственные способности не ослабевали. Художественное творчество оставалось столь же насыщенным, и его продукты не содержали признаков старческого несовершенства. На склоне более чем почтенных библейских лет он был способен к экспериментаторству и освоению новых литературных жанров. Его мысль была ясной и острой, а средства ее выражения – всегда свежими и точными. Достойно удивления и то, что это была жизнь, не поддерживаемая никакими оздоровительными техниками, целительными процедурами, воздержаниями и диетами, с уклонениями от рискованных контактов и видов деятельности. Первую мировую войну Э. Юнгер провел в окопном сидении, сменяемом яростными атаками, риск смерти был его повседневностью. Не уклонялся он и от радостей жизни, свойственных молодости и непритязательному быту первых трех десятилетий существования. В начале 20-х он пробует на себе действие наркотиков – обычная практика среди людей тогдашнего художественного мира, стремящихся раздвинуть границы опыта и войти в новые духовные состояния. После войны он подвергает себя воздействию знаменитого препарата ЛСД, опять-таки с этой же целью. Но ничто не подорвало заложенных в его организме жизненных сил. В день столетнего юбилея он как обычно курил и вкушал свои любимые вина.
Эрнст Юнгер родился в семье, лишенной избыточных средств существования. Предки его были людьми труда и скромных жизненных притязаний. Вестфалия и Нижняя Саксония, окрестности Ганновера – вот места их исконного обитания. Его дед по отцовской линии Христиан Якоб Фридрих Кламор Юнгер, таково было его полное имя, первый оторвался от семейной традиции ремесленного занятия и сделался учителем арифметики и природоведения младших классов. Ему удалось перебраться в Ганновер и завести пансион, обеспечивший семье скромное, но надежное благополучие. Здесь в 1878 г. родился отец Эрнста Юнгера – Эрнст Георг Юнгер. Ему будущий писатель был обязан больше, чем рождением и обычными родительскими заботами. В нескольких случаях вмешательство отца оказывало решающее и всегда благотворное воздействие на повороты судьбы сына.
Старший Юнгер готовил себя к ученой карьере. Областью его интересов была химия. В Гейдельбергском университете под руководством известного химика Виктора Мейера он защитил докторскую диссертацию. Но в конце XIX столетия в представлении трезвомыслящего бюргерства химия не представлялась сферой, гарантировавшей жизненный успех и обеспеченное существование. По совету практичного отца он решает заняться чем-то более определенным, и таким занятием стало аптечное дело. Отец Юнгера сделался аптекарем, приобретя устойчивую репутацию солидного человека хорошим знанием дела, трезвостью суждений и обязательностью. Что-то из этих фамильных качеств перешло и к сыну, хотя последний в целом был человеком иной жизненной установки.
В произведениях Юнгера, особенно в дневниках и мемуарах, отцу отводится много места. Он предстает человеком, вполне соответствующим требованиям XIX в., века позитивизма, естествознания и трезвой рассудительности. Жизненным идеалом людей того времени было стремление обрести личную и материальную независимость, хорошо отлаженный быт и ясные представления о конечных целях и устремлениях: ничего недостижимого, туманного и не проверенного расчетом. Странным образом некоторые из этих черт отложились в структуре личности и психике Эрнста Юнгера. К ним мы отнесем решительность, некоторую замкнутость, которая воспринималась то как снобизм, то, что более удивительно в применении к потомку мелких бюргеров, как аристократический эстетизм. Любовь к миру природы, увлечение естествознанием, присущие Э. Юнгеру, тоже имеют свои родовые корни.
Отец часто менял места жительства и свои дела, переезжая из одного города в другой. За ним ехала и его все более увеличивающаяся семья. В целом она была дружной и сплоченной. Семейные фотографии Юнгеров уверяют нас в том, что согласие, мир, уважение и, возможно, легкая дружелюбная ирония неразрывно связывали всех ее членов, источающих здоровье и удовлетворение жизнью. Частые переезды имели последствия для Эрнста Юнгера: он не мог закрепиться ни в одной школе, а это, в свою очередь, избавило его от восприятия традиций немецкой школьной системы с ее консерватизмом и отупляющей дрессурой. Он сменил девять (!) учебных заведений, нигде не блеснув успехами.
Эрнст Юнгер родился в Гейдельберге, где его отец завершал свою недолгую научную карьеру. Он был старшим из пяти оставшихся в живых детей. Среди них особо надо выделить Георга Фридриха (1897—1977), также ставшего известным литератором и культур-философом.[7] Братьев связывали не только родственные узы, но и нечто более значительное: единомыслие, конгениальность творческих идей и близость психических типов. Когда родился самый младший из братьев – Вольфганг (в 1908 г.), небо Европы посетила комета Галлея. Отец предсказал, что именно ему выпадет счастье увидеть ее снова. Увы, из всех братьев он умер раньше всех (в 1975 г.), а во второй раз увидеть комету посчастливилось именно Эрнсту, для чего он предпринял специальную поездку на Дальний Восток.
Отец занял в писательской судьбе сына особое место. Он присутствует в его воспоминаниях и парративах как постоянный оппонент. Для Э. Юнгера отец воплощал некоторые принципиальные культур-философские и жизненные принципы не просто прошлого века, но иной культуры, иного мировоззрения, с которыми его сын порвал и в которых не видел смысла. Техника, наука, понимаемая как средство достижения комфорта жизни, орудия преображения мира по меркам житейской целесообразности, какими они воспринимались людьми прошлого века, уже не составляли в интеллектуальном круге нового поколения основания оптимизма. Позитивистская идея прогресса и линейного историзма выглядели наивными атрибутами упрощенного воззрения. Новое мышление творило историзм по канонам, идейные корни которых тонули в смутных глубинах неоромантической философии жизни с ее культом героя, жертвенности, жизни как борьбы, когда личная жизнь не является самой большой ценой, с верой в преображения и перевоплощения, из коих рождается новый мир, но по извечным формам бытия. В основе его лежали принципы «вечного возвращения», органичной целостности истории, существующей не как дурная формальная смена эпох и стадий, а производящей формы бытия в культурных типах. Ее структурируют гештальты, смену которых бессмысленно трактовать в терминах законосообразности и рациональной осмысленности исторического процесса. Отец – это символическая персонификация эпохи, культурного типа, с которыми Юнгер находился в постоянном интеллектуальном диалоге и взаимоотталкивании.
Школьные годы Э. Юнгера (1901—1914) – это время первого структурирования пока еще слаборазвитой психической стороны личности и ее эмоционального выражения. Как уже было сказано, он не блистал усердием и знаниями. В нем рано проснулось чувство личной и духовной независимости, беспокойное стремление к ее утверждению, а также неприязнь к рутине и опосредованному отношению к миру. Жажда нового, необычного, жажда непосредственного вхождения в самую глубину происходящего наполняет его. Это далеко не обычный юношеский романтизм, быстро развивающийся под дуновениями отрезвляющего ветра жизни. Юноша не только творит фиктивный мир фантастической жизни, где главным является приключение, но и пытается жить в нем как в реальности. Он включается в молодежное движение «кочующих птиц» (Wandervogel), распространившееся к началу века по всей Германии. Туристические походы, лагерная жизнь, сопровождаемая непременными атрибутами в виде костра и песен, создали особую, хотя и неглубокую субкультуру приключенческой жизни, которой полностью предался юноша Юнгер. Он дополняет ее чтением, особенно его интересует сказочная и фантастическая литература: книги Майн Рида, Фенимора Купера, сказки Шахерезады, «Дон-Кихот», «Робинзон Крузо», описания путешествий и открытий. Казалось бы, обычный набор юношеского чтения, но все дело было в способе отношения к нему, т. е. к тому содержанию, которое они несли.
У Юнгера оно было самым серьезным. Фантастическое и мистическое он стал воспринимать как коренные свойства реальности, без которых мир неполон. Их он разрабатывал всю свою жизнь, свидетельства чему – и его поэтика, и его философия истории. Следы интенсивных занятий фантастическим миром восточных сказок мы встречаем даже на закате его жизни, например в рассказе «Проблема Аладдина». В монографической повести «Авантюрное сердце» (“Das Abentencrliche Herz”, 1929) мы встречаем самопризнание Юнгера о роли книг в формировании его внутреннего мира. Реальность явно не отвечала воображению юноши.