Юрьев Зиновий Юрьевич. Тонкий голосок безымянного цветка

   Я долго сидел не двигаясь. В соседней квартире за стеной послышался плач ребенка. Я сообразил, что магнитофон включен на полную мощность, и убавил звук.
   Так что же, мне все-таки чудились голоса растений? А почему бы и нет? Почему Александр Васильевич, мой тихий и кроткий друг, может страдать галлюцинациями, а я -- нет?
   И все-таки эта версия не укладывалась в сознание. Как-то не вязалось холодное, скользкое слово "галлюцинация" с веселым, шаловливым голосом Безымянки, с рассудительными репликами братьев сциндапсусов. Но магнитофон? Я снова перемотал пленку, снова бедного сэра начали соблазнять девчонки, снова их оборвала шипящая тишина. Магнитофон работал, но не записал голоса Безымянки. Может, я плохо включил магнитофон? Может, вообще магнитофон не пишет? Я схватил микрофон, забормотал:
   -- Раз, два, три, четыре, пять.
   -- Раз, два, три, четыре, пять,-- исправно ответила мне "Весна".
   Боже, как мне не хотелось расставаться с уютным душевным покоем! Я так привык к нему... А может, магнитофон и не мог ничего записать? Ну, конечно же не мог, обрадовался я спасительной мысли. Он может записать только звуковые волны, а мои растения ведь не говорят, как мы. У них же нет, черт побери, рта! Да, но как же они тогда говорят?
   Я подошел к Безымянке, поднял один из ее длинных, листиков и пропустил его между пальцами:
   -- Ну, скажи же что-нибудь. Она промолчала.
   -- Почему ты молчишь?
   Собственно, она уже объяснила мне все несколько мину назад. Как она сказала? "Ты еще боишься. Ты не сможешь слышать нас, если будешь бояться..." Но ведь это мистика, это черт знает что! -- мысленно застонал я. Слова, только слова. Что такое мистика? Что за привычка: чуть что -- прикрываться щитом привычных слов. Мистика, не мистика -- все это пустая шелуха. Чего я боюсь? Ну, столкнулся я с каким-то неизвестным явлением. И пусть в нем разбираются ученые мужи, ежели у них на то появится охота. Мало ли' в мире и в науке белых пятен. А мне становится тепло на ДУше от"голосов обоих сциндапсусов и Безымянки. И черт с ней, с мистикой. Смелее, Геночка, смелее надо быть.
   На следующий день мы договорились с Александром Васильевичем встретиться в бильярдной. На этот раз он приехал раньше и уже ждал меня у стола с поставленной пирамидкой.
   -- Пятнадцать очков форы и пятерку со стола,-- твердо сказал я.
   -- Это грабеж, -- печально произнес бутафор и обиженно замолчал.
   -- Это не грабеж,-- покачал я головой,-- то, что делал Робин Гуд, было не грабежом. Попытка восстановить социальную справедливость.
   -- Геночка,-- жалобно сказал Александр Васильевич и вытащил из кармана грязный платок.-- Вы меня разочаровываете. Вы казались мне молодым человеком с благородным смелым характером, а теперь вы базарно выторговываете у бедного старика лишних пять очков. Хотите, я вам дам не три креста, а пятнадцать? И не надо будет играть. Давите пенсионеров, давите, если вам совесть позволяет.
   -- Дядя Саша,-- с достоинством произнес я,-- вы пользуетесь запрещенными приемами. Даже если мы сговоримся, я не смогу играть, меня душат слезы.
   Мы посмеялись и согласились на прошлую фору.
   -- В конце концов,-- сказал я бутафору,-- я буду рассматривать свой неизбежный проигрыш как гонорар исцелителю.
   -- Ну вот и прекрасненько, -- пропел Александр Васильевич.-- С вашего разрешения я разбиваю.
   На этот раз я действительно набрался терпения и уже не кидался на сомнительные шары. Бутафор ходил вокруг стола, сокрушенно качал головой и подолгу обдумывал варианты.
   -- Вы изменились, Геночка.
   -- В какую сторону?
   -- Вы стали мудрее и терпеливее. Какая ирония судьбы! Я подарил вам два отростка растения с острова Борнео и одну луковицу в горшке, и они делают вас мудрым и терпеливым, и вы раздеваете бедного старика.
   У бедного старика к этому моменту было уже два партионных Шара. Мне было весело и покойно с ним. Господи, да пусть выигрывает у меня всегда, лишь бы я продолжал жить в уютном, легком мире, о котором мечтал всю жизнь. В мире, в котором неуместны злобная раздражительность и постоянная язвительность.
   Один из партионных шаров Александра Васильевича стоял у средней лузы. Если бить его, то надо класть наверняка, потому что иначе дядя Саша добьет его. Но шар был трудный. У меня почему-то появилась твердая уверенность, что я забью этот шар.
   -- Туза налево в середину,-- торжественно сказал я.
   -- Идущий на казнь приветствует тебя. Правильно я сказал? Не напутал? -- наморщил лобик Александр Васильевич. -- Это Цезарю говорили? Да?
   -- Именно,-- сказал я и забил шар в лузу. На лице Александру Васильевича появилось обиженное выражение:
   -- Это нечестно.
   -- Что нечестно?
   -- Вы прятали свою настоящую игру. Вы заманивали старика. Вы, Геночка, злоупотребляете моей доверчивостью.
   -- Вас, пожалуй, заманишь, -- грубо сказал я. -- Вы мне лучше вот что скажите: вот вы .разговариваете с растениями, а как они говорят?
   -- Что значит -- как?
   -- Ну, у них же нет рта...
   -- А я, Геночка, не знаю. И знать не хочу. Я слышу добрый голосок -- и хорошо. -- Он вдруг внимательно посмотрел на меня: -- Что, заговорили ваши?
   -- Немножко.
   -- Поздравляю вас. И спасибо вам.
   -- За что?
   -- Что дали мне возможность помочь вам. Это, Геночка, очень приятно. Сейчас я положу последний шар.
   -- Однако вы самоуверенны, дядя Саша.
   -- А это не я, это мои растения сейчас помогут мне. Налево в угол.
   Шар был трудный, но он положил его. 7
   -- Леночка,-- сказал я ассистентке Сурена Аршаковича, - я никогда не видел вас ни в чем, кроме джинсов. Поэтому я считаю вас крупнейшим специалистом по ним.-- Леночка снисходительно опустила ресницы.-- Не помогли бы вы ,мне найти джинсы для дочери? Пожалуй, она примерно такого же роста, как вы.-- И снова ресницы утвердительно опустились. Я даже не удивился. Я уже начал привыкать к более благосклонному к себе миру.-- У меня даже и деньги с собой есть, -- подобострастно продолжал я. -- Сколько?
   Леночка посмотрела на меня, подумала и взмахнула прекрасными ресницами. Я хотел было мысленно крякнуть: сто рублей За хлопчатобумажные штаны, что ни говори, все-таки дороговато, но, к своему удивлению, не крякнул, а торопливо полез в карман.
   Мне было немножко тревожно и весело. Я все время находился в компании с человеком, которого почти не знал. Поступки его стали непредсказуемы. Я с поклоном отдал деньги ассистенту режиссера и поцеловал ее в щеку.
   Леночка посмотрела на меня взглядом задумчивым и оценивающим. Сегодня этот тип покупает джинсы дочке и легко расстается, да еще авансом, с сотней-другой, а завтра, может быть, начнет раздаривать направо и налево золотые цепочки. А что, если сказать ей: Леночка, вы прекрасны, у вас длинные стройные ножки, тонкая талия и серые огромные глаза, я люблю вас. Интересно, промолвит она в ответ хоть словечко или спокойно взмахнет накрашенными ресницами?
   И вдруг Леночка открыла рот. Я даже не сразу сообразил, что голос принадлежит ей.
   -- Вас прямо не узнать,-- сказал незнакомый голос.
   -- В каком смысле?
   Она засмеялась и ушла, должно быть утомленная длинной речью.
   По пути домой я зашел в сберкассу и заполнил расходный ордер на шестьсот рублей.
   -- На мотоцикл? -- полюбопытствовала молоденькая круглоглазая операторша, вставляя мою сберегательную книжку в автоматическую пишущую машинку. Вопрос меня не изумил, потому что я несколько раз видел ее на заднем сиденье "Явы". Она обнимала громадного парня с пышными пшеничными усами и горделиво прижималась к его необъятной спине.
   -- Хочу сделать подарки,-- ответил я.-- Двум бывшим женам и матери.
   Операторша тихонько засмеялась. Наверное, мой ответ показался ей очень остроумным. Я ее понимал. Мне самому мои поступки казались диковатыми.
   -- Ребята,-- сказал я дома цветам,-- вы, конечно, молодцы, спасибо вам, но эдак мы скоро будем сидеть без копейки. Знаете, сколько у меня осталось?
   -- Сколько? -- спросил Приоконный брат.
   -- Восемьсот рублей.
   -- А это много или мало? -- спросила Безымянна.-- Я совершенно не разбираюсь в деньгах.
   -- Ах, мои бедные зеленые насаждения, что мне с вами делать?
   -- Любить,-- пискнула Безымянка.
   -- А жить на что?
   -- Ге-ена,-- укоризненно сказала Безымянка, и мне даже показалось, что она покачала своими тонкими листиками,-- вы любите, а остальное приложится.
   Я засмеялся.
   -- А вы не смейтесь,-- обиженно пробасил Стенной брат. - Она истинно говорит.
   -- Так это все знают.
   -- А истины все знают. Они ведь такие простые и их так немного. Только их не понимают. Странные вы вообще существа, люди. Все знаете и мало что понимаете.
   Я более или менее современный человек. Я набит миллионами (или миллиардами?) битов информации. Я знаю, что воскликнул Архимед, говоря о рычагах, и что такое итальянский неореализм. Я в общих чертах представляю себе, как устроен лазер, и знаю, где находится страна под названием Лесото. Я не верю в существование летающих тарелок (хотя с удовольствием посмотрел бы на них) и верю в парапсихологические явления. Мне нравится Чехов и я люблю стихи Мандельштама.
   Я скольжу по этим битам легко и непринужденно, как опытный слаломист по склону горы. Я легко сохраняю равновесие, ловко перенося центр тяжести то направо, то налево. Гора большая, лыжня удобная, смазка на лыжах подобрана правильно, скольжение идеальное, а скорость велика. И я несусь вместе со всеми в легком снежном тумане, все мелькает, сливается, размазывается в поле зрения. Я вижу все, но ничего не вижу.
   И вдруг какая-то сила вырывает меня из нескончаемого бессмысленного скольжения, отбрасывает в сторону. Все уносятся с веселым гиканьем вниз по нескончаемому склону, а я медленно вытряхиваю снег, забившийся за шиворот, и осматриваюсь. Тихо. Непривычно. Немножко страшно. Солнце. Изогнутый морщинистый ствол одинокой сосенки.
   Подняться и поспешить за всеми? По привычной колее? Или слушать тишину? И чувствовать, как медленно, бесконечно медленно начинаешь понимать, даже не понимать, а прикасаться тайнам, которые известны всем и которые почти никто не понимает.
   Спасибо, мои маленькие друзья.
   С этого дня я стал задумываться над новым сценарием. О, это еще не был сценарий, не было еще ничего, но тишина, переполнявшая меня, и сосна на склоне в мудрых древних морщинах искали выхода.
   Если бы только можно было переписать теперь заново все свои сценарии! И жизнь. Сколько мусора выгреб бы я из них!
   Я стал больше улыбаться и с удивлением обнаружил, что большинство людей словно только и ждали моей улыбки, чтобы улыбнуться в ответ.
   Я поднимался в лифте со старушкой, которая всегда тащила авоську с апельсинами, даже когда их не было у нас в "Овощах", и которая потому, наверное, глядела на всех с настороженным недоверием. На этот раз из сумки у нее торчали толстенные пальцы бананов.
   -- Здравствуйте, -- сказал я старушке и улыбнулся. -- Я рад, что вы везете домой бананы. Они снизят вам давление и наладят работу почек.
   Старушка вздрогнула, инстинктивно прижала к себе авоську, но тут же несмело улыбнулась в ответ.
   -- Вы так думаете? -- спросила она.
   -- Абсолютно уверен.
   -- Спасибо,-- прошептала старушка и робко перекрестила меня.
   Не знаю почему, но в тот вечер мои растения были особенно разговорчивы, и мне впервые пришла в голову мысль, что, может быть, они любят меня. 8
   Позвонил наш оператор Сережа Бухвостов и пригласил на день рождения. Сережа родом из-под Новгорода, но смуглая матовость лица и роскошная с проседью борода делают его похожим на арабского шейха. Правда, запасов нефти у него нет и он вечно занимает до получки, но тем не менее за глаза все его зовут шейхом. К тому же он чудовищно, извращенно жесток, к счастью, теоретически. Если осветители не вовремя поставят свет, он обещает сначала четвертовать их, а потом уже по частям сварить из них студень. Чуть быстрее повезут его ассистенты тележку с камерой, как Сережа тонким задушенным голосом закричит: "Ногти бы вам повытаскивал пассатижами!" Почему ногти -известно только Сереже. Очевидно, в его подсознании движение тележки с камерой как-то связано с ногтями.
   При этом наш оператор-постановщик довольно бездарен, кроток и панически боится жены и Сурена Аршаковича. Я часто думал, почему Сурен упорно не расстается с Бухвостовым. Дело, разумеется, не в лояльности. Если бы ему нужно было, он спокойно отправил бы полгруппы на галеры. Погребите, дорогие мои, это вовсе не так страшно. Почти как круиз, только питание однообразнее. Скорее всего, его устраивали рабская покорность оператора и всеобщее мнение, что режиссер просто мученик, работая с таким человеком. Не раз я со вздохом приходил к убеждений, что и наш союз стоит, по-видимому, на том же фундаменте.
   Я поехал к Шейху. Я никогда не бывал у него, ошибся, вылез из автобуса на остановку раньше и шел теперь, поглядывая на номера домов. Сейчас я найду его квартиру, позвоню и окажусь в гареме. Шейх лежит на шелковых подушках, держит в руке длиннющий кальян, а две невольницы с обнаженными торсами медленно покачивают над ним опахалами. Из соседней комнаты раздаетется пронзительный крик. "А, не обращайте внимания, Геннадий Степанович. Это я приказал содрать живьем кожу с Зульфии. Пересолила, негодяйка, щи".
   Гарем оказался двухкомнатной квартирой, а сам Шейх был не в халате, а в свитере, и брюки его были обвязаны кухонным полотенцем.
   -- Заходите, заходите, Геннадий Степанович. Это я дамам своим помогаю. Сюда, налево. Ну зачем вы принесли цветы? - голос его звучал до такой степени фальшиво, что он сам почувствовал это и уполз на кухню. Вместо него оттуда появилась самая высокая и могучая девушка, которую я когда-нибудь видел вблизи. Сейчас она возьмет в правую руку ядро, прижмет кокетливо к подбородку, повернется несколько раз на месте и толкнет снаряд. И установит мировой рекорд.
   -- Здравствуйте,-- низким, чуть хрипловатым голосом сказала толкательница, -- это вы Геннадий Степанович?
   -- Это я, -- ответил я смиренно.
   Она скептически осмотрела меня, и тут я только заметил, что у нее было изумительное лицо. Я даже не успел мысленно сформулировать, чем оно было изумительно, как сердце мое заколотилось. Наверное, ему не нужны были формулировки.
   -- Я Нина. Сестра Вари. Жены Сергея. Сюда. Налево. Я вас познакомлю с гостями.
   Я пожимал кому-то руки, кивал, пока вдруг не сообразил, что представился Сурену Аршаковичу.
   -- И вы тоже? -- спросил он, довольно кивнул несколько раз и усмехнулся.
   -- Что тоже?
   -- В нокдауне.
   -- В нокдауне?
   -- Сама ваша чрезмерная тупость, Геночка, уже служит ответом. Я говорю о штангистке.
   Плотоядная улыбка старого ловеласа была отвратительной. Какое право имеет этот негодяй говорить в таком неуважительном тоне о богине спорта и красоты?
   -- Она не штангистка, -- твердо сказал- я режиссеру. -- Она толкательница ядра.
   -- Тш,-- зашипел он,-- что вы кричите, вы в своем уме?
   Тем временем появились хозяева с чем-то заливным.
   Нина сидела напротив меня. Глаза у нее были огромные, фиолетовые, бездонные, насмешливые, и смотрела она сквозь меня, туда, где живут такие же гиганты и красавицы, где с коротким выдохом посылают в небо копья и ядра, где мужчины играют чудовищными бицепсами и рассказывают о последних соревнованиях на Галапагосских островах.
   Я поймал себя на том, что непроизвольно выпячивал грудь и втягивал живот. Мне стало вдруг смешно. Я увидел себя со стороны: сорокалетний человек с глубокими залысинами, выглядящий, по словам моей героини Шурочки, на все пятьдесят, пыжится и распускает ощипанный хвост, уязвленный красотой юной метательницы или толкательницы.
   Тем временем Сурен Аршакович сказал что-то о глубоком уважении, которое советская кинематография испытывает к Сергею Бухвостову, о новом шедевре "Любовь по протоколу", который он, Сергей Бухвостов, и Сурен Абрамян создают в едином творческом союзе.
   Нина продолжала улыбаться своей прозрачной отсутствующей улыбкой, а я постепенно разрешал плечам и животу принять более привычное для них положение.
   Вдруг кровь бросилась мне в лицо. Нина вернулась со стадиона и спрашивала меня своим низким, хрипловатым голосом:
   -- А что значит "Любовь по протоколу"?
   Сейчас я отвечу ловко и остроумно. Она увидит, что под невзрачной внешностью сценариста прячется живой, острый ум и бушует вулканический темперамент.
   -- А... э... -- мучительно застонал я.-- Видите ли... это... э-э... фигурально...
   - Спасибо, Геннадий Степанович,-- прозрачно улыбнулась она, -- вы изумительно объяснили...
   Жизнь, собственно говоря, была уже прожита. Если бы у меня была воля самурая, я бы повернулся к Сурену и сказал холодным, стальным голосом: "Сурен, выберите мне нож поострее и помогите мне сделать сеппуку. Я не хочу жить, опозоренный в глазах толкательницы Нины". Но надо знать этого сального негодяя. "Во-первых,-- скажет он,-- не сеппуку, а харакири. Во-вторых, вскрывать живот лучше всего консервным ножом. В-третьих, вы мне нужны как посредственный, но надежный сценарист".
   Понимая все это, я не стал делать сеппуку. Вместо этого я позволил своему соседу слева набулькать огромную стопку.
   -- Скажите, Сурен Аршакович, -- сказала Нина,-- а почему так много выходит скучных картин?
   -- Ниночка у нас, так сказать, анфан террибль, -- испуганно хихикнул именинник.
   -- Ужасный ребенок,-- басом пояснила его жена.
   -- Может, я и террибль, -- пожала Нина своими могучими плечами, -- но не ребенок. Я аспирантка Московского автодорожного института.
   Боже мой, умилился я, как это прекрасно! Если она занимается двигателями внутреннего сгорания, она вынимает и вставляет их голыми руками.
   -- А какая у вас узкая специальность? -- вдруг спросил я.
   Нина изумленно посмотрела на меня. Непонятно было, что ее так удивило: что я в состоянии сформулировать вопрос или что кто-то интересуется ее узкой специальностью.
   -- Двигатели внутреннего сгорания. Процесс горения. .Процесс горения! Какое романтическое занятие!
   -- Понимаете, -- продолжала Нина,-- сейчас, в связи с энергетическим кризисом, эффективность двигателей внутреннего сгорания приобретает особое значение. А эффективность двигателя -- это, строго говоря, эффективность сгорания топлива в цилиндре.
   Нина закончила краткую лекцию и снова посмотрела куда-то сквозь меня.
   -- Очень хорошо при отравлении выпить стакан марганцовки, -- вдруг ни с того ни с сего твердо сказал мой сосед слева.
   -- Я с вами вполне согласен, -- зачем-то полупоклонился я. -- Позвольте представиться: Сеньчаков Геннадий Степанович, сценарист.
   -- Голубев Иван Анатольевич,-- наклонил голову мой сосед.-- К сожалению, не могу назвать свой род занятий. А вообще она хорошая девочка...
   -- Кто?
   -- Нинка. Моя дочка. Метательница копья. В пяти странах была. Мастер спорта. Но избалована -- страшное дело. Никакого почтения к'отцу. У вас тоже, наверное, взрослые дети...
   -- Да,-- вздохнул я.-- Дочери сорок первый год, а сыну скоро пятьдесят.
   Он долго и подозрительно смотрел на меня, нахмурил лоб, должно быть что-то считал, потом сказал устало:
   -- Ладно, давайте выпьем. А работаю я... -- он понизил голос,-- только прошу вас, никому ни слова...
   -- Клянусь. Могу дать расписочку.
   -- Ладно. Работаю я старшим товароведом в комиссионторге. Страшная работа. Ваше здоровье.
   -- Ваше здоровье, товарищ подполковник.
   Внезапно я почувствовал, что моей щиколотки коснулась чья-то нога. Я подвинул ногу, но чужая нога последовала за моей. Нога явно принадлежала кому-то, сидящему напротив. "Странно, -- подумал я.-- Наверное, это вон та молчаливая особа толкает Ивана Анатольевича, чтоб он меньше пил".
   -- А чего вы не рядом с женой? -- с осуждением спросил я старшего товароведа.
   Тот дико посмотрел на меня:
   -- Она умерла два года назад.
   -- Простите, я...
   Нога под столом явно напрашивалась на знакомство. Она тихонько касалась моей ноги, отступала и снова поглаживала мою ногу. Я почти поджал под себя ноги и вдруг заметил, что Нина чуть съехала вниз на своем стуле. Кровь бросилась мне в голову. Кто-то включил для меня цветомузыку, которая пульсировала в такт колотящемуся сердцу.
   ---- ...Сгорела за три месяца...
   -- Простите, я...
   Нина посмотрела на меня и усмехнулась. Фиолетовые глаза смотрели насмешливо. Она встала и вышла из комнаты.
   Кто-то взял меня за шиворот, рывком поднял на ноги. Я поднялся в воздух, легко пролетел между спинками стульев и румынской горкой и заложил крутой вираж в коридорчик. Я оглянулся. Никого не было. Нина стояла перед зеркалом, ко мне спиной, и поправляла прическу. Прически, строго говоря, у нее никакой не было, была она подстрижена а ля мальчик, но именно этого мальчика она зачем-то поправляла.
   Зачем я вышел? Для чего смотрю с обмиранием сердца на спину в коричневом тонком свитере?
   -- Проводите меня,--не оглядываясь, лениво сказала Нина.
   Мы шли по улице, я старался попасть в шаг Нине и судорожно Думал, о чем спросить ее, о процессе ли сгорания, .о метании копья или о пяти странах, в которых она побывала.
   Ветер гнал по тротуару маленькие снежные смерчики, выносил их на мостовую.
   -- Где вы живете, Ниночка? -- спросил я.
   -- А? -- встрепенулась она.-- На Семеновской площади.
   Я остановил такси. Я сидел рядом с ней и думал, положить ли руку ей на плечо. Она закрыла глаза, и в полосах света, скользивших по ее лицу, видна была ленивая, загадочная улыбка.
   Бедная моя голова кружилась, сердце билось гулко, с натугой, я уже не мог ни о чем думать.
   У подъезда она повернулась ко мне и спросила равнодушно:
   --- Подниметесь ко мне или вам нужно домой? К строгой жене?
   -- У меня нет жены, -- глупо пробормотал я и подумал зачем-то о Нинином отце.'
   Мы поднимались в лифте, и Нина вдруг провела рукой по моему подбородку. Словно говорила: выше голову, малыш, не бойся. Я хрипло рассмеялся.
   -- Чему вы смеетесь, Геннадий Степанович? --спросила Нина.
   -- Я, собственно...-- замялся я, но она уже забыла о вопросе, открыла ключом дверь и щелкнула выключателем.
   Прямо на меня смотрело огромное лицо бородатого человека с автоматом в руках.
   -- Мне подарили этот плакат на Кубе... Как бы мне хотелось быть с ним...-- сказала Нина.
   -- В каком смысле?
   -- Рядом. С автоматом в руках. Стрелять, бежать, любить...-- она усмехнулась.-- Ну, ничего, процесс сгорания -- это тоже интересно. Почему вы стоите в пальто? По-моему, вы очень стеснительный человек. Самолюбивый и стеснительный. Или у вас это возрастное? Я никогда не встречалась с человеком ваших лет.
   С противоположной стенки на бородатого смотрела девушка, занесшая над собой руку с копьем. Мне стало грустно. Я влез сюда через окно. Это место не принадлежало мне, человеку с залысинами.
   Может быть, если бы в руке у меня был автомат, и я был бы покрыт дорожной горячей пылью, и за мной гнались бы... Я бы схватил ее за руку, властно и не задумываясь, и она пошла бы за мной в сельву...
   Но я мог вытащить из кармана только шариковый "паркер" и героически втянуть живот. Боже, есть же на свете счастливые люди, которых природа не приговорила к постоянному самоистязанию. Зачем мне орел, выклевывающий мою деликатесную печень когда я сам постоянно расклевываю себя?
   -- Хотите кофе? -- спросила Нина.-- По-кубински?
   -- Не знаю, -- печально сказал я.-- Обычно я избегаю пить кофе перед сном...-- вот тебе, еще раз и еще! Знай, как ухаживать за юными девушками, специалистками по двигателям внутреннего сгорания!
   -- Какой вы скучный и рассудительный, -- вздохнула Нина и бросила быстрый взгляд на плакат.
   Кофе был крепкий и обжигающий, и я пил его маленькими глотками. Почему я не сделал харакири консервным ножом? Нина смотрела на меня, и улыбка ее была ленива и презрительна. Она. поставила чашечку на низкий столик, повернулась и положила руки мне на плечи.
   "Бежать, бежать пока не поздно", -- пронеслось у меня в голове. Но было поздно. Все мои защитные системы выключались одна за другой. Пробки перегорели. Старый -- не старый, смешной -- не смешной -- все уже не имело значения. Губы ее были чуть-чуть шершавы, теплы, и она водила ими по моим щекам.
   Потом я спросил, почему она обратила на меня свое божественное внимание.
   -- Не знаю,-- зевнула Нина.-- Так просто...
   Воздушный шар, который только что плавал в теплом бризе седьмого неба, со зловещим свистом терял высоту.
   -- Так просто...-- повторил я.
   -- Господи, какой же вы, Геннадий Степанович, ребенок, -- Нина сделала неудачную попытку подавить зевок, и я подумал, что даже с перекошенным лицом она противоестественно прекрасна. 9
   Когда я поднялся к себе на четырнадцатый этаж, я вдруг сообразил, что ни разу не вспомнил о сциндапсусах и Безымянке. Мне стало стыдно. Стовосьмидесятисантиметровая копьеметательница поманила меня, просто так, и я, как дворняжка, бросился к ней с восторженным вилянием хвоста. И не вспомнил ни разу о тех, кто -- я знал -- спас меня от безумия, кто нежно и бескорыстно каждодневно награждал меня радостью бытия.
   Я открыл дверь и бросился к братьям сциндапсусам. Мне показалось, что сердцеобразные их листочки обиженно съежились и отвернулись.
   -- Как вы поживаете, мои милые? -- спросил я.
   -- Ничего, спасибо,-- сухо ответил Приоконный брат.
   -- Как обычно,-- сказал Стенной брат.
   -- А ты, моя Безымяночка?
   Она не была безразлична, она не заговорила со мной просто так, моя милая Безымяночка. Мне было чего-то стыдно, грустно.
   -- Ты неспокоен,-- сказала Безымяночка.-- Тебе нехорошо на душе.
   -- Почему? Ничего особенного не произошло. Прекрасная девушка наградила меня любовью. Просто так. Жизнь прекрасна, Безымяночка.,