Страница:
Юрий Евгеньевич Прохоров
Действительность. Текст. Дискурс
Введение I
И когда на земле будет окончательно покончено c курением, на пачках сигарет вместо слов «Курение опасно для вашего здоровья» будут писать: «Уточняйте термины, и этим вы избавитесь от многих недоразумений».
Из несбыточного
Прочитав название работы, а потом эпиграф, лингвист подумает: «Экая претенциозность!». Положим, не большая, чем название известной работы, появившейся примерно три десятилетия назад: «Мысли о русском языке». Кроме того, лингвист еще и не догадывается, что дальше будет еще претенциознее… Безусловно, автор осознает, что его претенциозность – не Бог весть что[1]. Просто до вершин научного стиля изложения ему далеко, а тянуться-то хочется!.. Хотя справедливо замечено, что «как от дескриптивной, так и от индексальной референции отличаются «цитатные» употребления именных групп, которые подобно именным группам, используемым при «презумптивной» повторной номинации, характеризуются определенностью. При «цитатном» употреблении референт обозначается посредством той же именной группы, посредством которой он был обозначен в предшествующем тексте, хотя дескрипторное содержание такой именной группы недостаточно для однозначной идентификации референта». Но, с другой стороны, ведь «если понимать пассиорему как единицу описания класса неречевых поступков (но отнюдь не действий), указывающую на реорганизацию этнического пространства за счет ментально-культурологических взрывов (по Лотману), изменяющих модусы взаимосвязей синментальности и палеоментальности (в этой связи особую важность приобретает проблема потерь и компенсаций в этнических утилитарно-ценностных «картинах мира»), то (этнопсихо)бихевиолектему/(этнопсихо)семиолектему следует считать единицей описания класса речевых действий. Иными словами, этническое пространство/этническое поле есть не что иное, как когерентная совокупность пассиорем (как форм, в которых реализуются когиолекты) и бихевиолектем/семиолектем».
И все это, по категоричному настоянию авторов, должно выводиться «в светлое поле сознания»… Конечно, это – вершины, звезды! («Что общего между женщиной за рулем и звездой? – Мы ее видим, а она нас – нет»). И только пиетет перед ними не позволяет вспомнить незабвенного «друга Аркадия»…
Но светлое поле сознания напоминает, что пункт 2 статьи 3 проекта Федерального закона «О русском языке как государственном языке Российской Федерации»[2] гласит: «Не допускается (много чего не допускается. – Ю.П.)… употребление нецензурных слов и выражений (это пока о другом. – Ю.П.), а также иностранных слов и словосочетаний при наличии соответствующих аналогов в русском языке». Вот оно, главное – «при наличии аналогов»! Ибо нет ничего более русского, чем слово «аналог». Иначе бы оно не допустилось… Так что автор также смело может позволять себе использовать в работе некоторые подозрительно русские слова типа «дискурс», «вербальный» и, извините, «когнитивность»… Ну не может он устоять перед желанием прислониться к высокому, пусть и в мокроступах!..
И вообще! В молодые годы автора были популярны сборники «Ученые шутят». Правда, в них шутили в рамках дозволенного только нефилологи – физики, математики и пр. Тогда их время было. Но ведь сейчас появились и филологи-шутники: «Психолингвистика в анекдотах», «Грамматика в анекдотах»[3]. Тексты художественной литературы одни исследователи подразделяют на «светлые, темные, печальные, веселые, красивые, сложные и смешанные», другие – «на моногамные и полигамные, фаллические и вагинальные, а также тексты-жены, тексты-любовницы, тексты-любимые» (если кто-то хочет уточнить эту классификацию или поспорить с ней – к авторам; но аккуратнее, они – доктора филологических наук…).
В каждой шутке, как часто говорят, есть доля истины – и доля шутки… Попробуем найти золотую середину – может быть, тогда и истина станет не только яснее, но и интереснее?
Введение II
– Кто может писать воспоминания?
– Любой.
– Почему?
– Потому что никто не обязан их читать…
А.И. Герцен. Былое и думы
В последнее время практически все работы по культуроведению начинаются со слов: «Существует более двухсот (трехсот, четырехсот и т. п.) определений культуры»… Более комфортной ситуации для исследователя быть, на наш взгляд, не может! В самом деле, ну кто же с полной серьезностью будет заниматься критическим разбором 401 – го определения?! С другой стороны, новый автор защищен от язвительной критики своего маститого предшественника за то, что не учел в своей работе 247-го определения: ведь и сам маститый никогда не застрахован от ответного замечания о том, что недостаточно глубоко проанализировал 171-е…
Конечно, терминологическая проблема «текст-дискурс» стартовала значительно позже, однако, как сказали бы специалисты-лошадники, «приняла резво». Если внимательно рассмотреть хотя бы основные определения и текста, и дискурса, а к ним еще добавить и описание точек зрения на их взаимосвязь, то на собственную точку зрения не останется или сил, или полиграфических мощностей. В целом ряде работ одно только обобщение разных взглядов на эту проблему занимает несколько страниц[4].
Но все разумные доводы бессильны справиться с исследовательским зудом – если он охватил, то никакое чтение предшественников не поможет! И тянется рука к перу, перо – к бумаге…
Не отрицает наличие этого всесильного зуда и автор данной работы. Правда, по его мнению, у него есть некоторое смягчающее вину обстоятельство (а у какого автора его нет?!). Его интересует не столько собственное приобщение к высокому терминотворчеству, сколько практика его непосредственной деятельности: обучение русскому языку, русскому речевому общению, общению с носителями русского языка иностранцев. Однако эта утилитарная цель (использование термина «прагматическая» может вызвать не нужный пока на этапе «Введения» взрыв страстей) требует решения не менее утилитарного вопроса: на чем мы можем учить этому общению? К единицам обучения, кроме прочего, относится и текст (см. Азимов и др., 1999; 77) – но чему мы учим на основе текстов? Коммуникации? Или мы даем иностранцу некоторые знания, заключенные в тексте, на базе которых он (сам?) будет строить коммуникацию? Или мы должны ему давать набор некоторых высказываний (это также единица обучения), соотнесенных с ситуациями реального общения носителей русского языка в родных для них условиях коммуникации? Или мы и то и другое должны представить ему в некотором наборе упражнений (это – элементарная единица обучения), «пройдя» которые иностранец и вступит в общение с нами? И сколько всего «этого» ему необходимо, чтобы понять короткий русский анекдот: «Василий Иванович, белые в лесу! – Эх, Петька, не до грибов сейчас!».
Поэтому не корысти ради, а потребностей изучающих русский язык для, автор и вынужден обратиться к этой проблематике. А в глубине души автора пусть теплится надежда, что этим обращением он действительно поможет им, а не окончательно запутает сам себя…
Словом, как писал М.В. Ломоносов в своей оде «На взошествие когнитивности и прагматики»:
«Открылась бездна, звезд полна.
Звездам числа пет, бездне – дна…»
Глава I
Текст и дискурс
«И он ему сказал». «И он ему
сказал». «И он сказал». «И он ответил»,
«И он сказал». «И он». «И он во тьму
воззрился и сказал». «Слова на ветер».
«И он ему сказал». «Но, так сказать,
сказать «сказал» сказать совсем не то, что
он сам сказал». «И он «к чему влезать
в подробности» сказал; все ясно. Точка».
«Один сказал другой сказал струит».
«Сказал греха струит сказал к веригам».
«И молча на столе сказал стоит».
«И, в общем, отдает татарским игом».
«И он ему сказал». «А он связал
и свой сказал, и тот, чей отзвук замер».
«И он сказал». «Но он тогда сказал».
«И он ему сказал; и время занял».
И. Бродский. Песня в третьем лице
Дикари просто говорят, а мы все время что-то «хотим» сказать…
А.П. Пешковский. Объективная и нормативная точка зрения на язык
В начале было слово. И это было хорошо. Из слов возникли тексты. И это было правильно. Потом выделили дискурс. И это было необходимо. Потом пришли лингвисты и все запутали.
Сб. «Новое в лингвистике», И век до н. э.
Не будем начинать ab ovo! Это не диссертационное исследование, где главная цель – не обидеть предшественников, один из которых может оказаться оппонентом. За века исследования текста из его ovo вылупилось уже практически все, что могло: и трепетные несушки, и бойцовые петухи, и канувшие в лету отечественные голубоватые птеродактили, буревестники несостоявшегося изобилия, и даже гомункулы общества потребления – «ножки Буша», вылезающие прямо из яйца в замороженном виде… Ovo дискурса еще не может гордиться такой историей, но и его бройлеры уже стали группироваться и подыскивать себе номинацию, которая отличала бы их от бройлеров соседней птицефабрики.
Кроме того, основная работа по описанию разных взглядов на текст и на дискурс, а также их взаимосвязь уже в той или иной степени проделана авторами многих исследований последних лет. Поэтому интереснее – а на наш взгляд, и показательнее – сопоставить именно эти обобщения, а не частные определения, которые считает своим долгом дать практически каждый исследователь, поминающий в своем труде, а иногда и просто в научной суе эти термины[5].
Начнем, по старшинству, с текста.
В.В. Красных. Виртуальная реальность или реальная виртуальность? М., 1998. С. 193–197A propos I: И все же, перечитав эти обзоры, автор чувствует необходимость привести хотя бы некоторые определения[6]: «Текст – объединенная смысловой связью последовательность знаковых единиц, основными свойствами которой являются связность и цельность» (Николаева, 1997; 555). «Текст может быть определен как речевое коммуникативное образование, функционально направленное на реализацию внеязыковых задач» (Вишнякова, 2002; 183). «Текст представляет собой системно-структурное образование, обладающее упорядоченной (иерархической) организацией, которая обеспечивается связностью – глубинной и поверхностной, локальной и глобальной… Текст как процесс и текст как продукт – две тесно связанные между собой, но существенно различные стороны одного явления» (Дымарский, 1999; 21–22). Текст – это «1) вербальный и знаково зафиксированный (в устной или письменной форме) продукт речемыслительной деятельности; 2) вербальная и знаково зафиксированная «реакция» [не с позиции бихевиоризма. – прим. В.К. – Ю.П.] на ситуацию; 3) опосредованное и вербализованное отражение ситуации; 4) речемыслительный продукт, который обладает содержательной завершенностью и информационной самодостаточностью; 5) речемыслительный продукт, который обладает тематическим, структурным и коммуникативным единством; 6) нечто объективно существующее, материальное и поддающееся фиксации с помощью экстралингвистических средств (например, орудий письма, бумаги, аудио-/видеопленки и т. д.); 7) некая особая предикативная единица, если под предикацией понимать вербальный акт, с помощью которого автор интерферирует («вписывает») в окружающую действительность отраженную в его сознании картину мира, результатом чего является изменение объективно существующего реального мира; 8) нечто изменяющее окружающий мир, экстралингвистическую реальность самим фактом своего существования; 9) с точки зрения формально-содержательной структуры и вычленения в дискурсе, текст есть речевое произведение, которое начинается репликой, не имеющей вербально выраженного стимула, и заканчивается последней вербально выраженной реакцией на стимул (вербальный или невербальный) (Красных, 1998; 198[7]).
Текст – явление настолько многогранное и разноплановое, что не существует, да и вряд ли может существовать единое его понимание и определение.
Каждый исследователь вкладывает в понятие «текст» свой собственный смысл и дает термину свое собственное толкование исходя из постулатов той науки, представителем которой является, и в соответствии со своими научными взглядами, представлениями и пристрастиями, в соответствии со своей концепцией и пониманием природы языка и человека.
Многими лингвистами уже давно признано, что текст есть едва ли не основная единица коммуникации, ибо, по выражению Г. Вайнриха, «мы говорим нормально не разрозненными словами, а предложениями и текстами, и наша речь покоится на ситуации» (цит. по: [Шмидт, 1978])
Такое понимание текста характерно не только для «чистых» лингвистов и философов языка, но и для тех исследователей, которые изучали речевые произведения с точки зрения психологии и психолингвистики: текст – это основная единица коммуникации», это «феномен реальной действительности и способ отражения действительности, построенный с помощью элементов системы языка» [Леонтьев, 1979; Белянин, 1988].
На наш взгляд, именно референция (соотнесенность с соответствующей ситуацией, о чем говорил еще Бенвенист) отличает текст от иных единиц языка, сама же ситуация имеет «статус полноправного компонента структуры текста» [Барт,1978].
В связи с этим достаточно давно уже была выдвинута идея автономной науки о тексте – транслингвистики, лингвистики (связного) текста (о становлении лингвистики текста как самостоятельной дисциплины – см., например, [Москальская, 1981]). При этом задача данной научной дисциплины понималась как необходимость «найти и построить систему грамматических категорий текста с содержательными и формальными единицами именно этой сферы» [Николаева, 1978], «описать сущность и организацию предпосылок и условий человеческой коммуникации» [Ка1-lmeyer, 1974]. Однако попытки максимально точно и строго определить формальные и содержательные единицы сопровождались признаниями, что «грамматика текста есть, очевидно, грамматика полей и градуальных переходов, а не система оппозиций дискретных элементов» [Николаева, 1978]. Модели описания текста создавались учеными с учетом вертикального или горизонтального порождения текста [Николаева, 1978].
Специфика же психолингвистического подхода к тексту «состоит в рассмотрении текста как единицы коммуникации, как продукта речи, детерминированной потребностями общения» [Белянин, 1988] (что явно коррелирует с теорией коммуникации «чистых» лингвистов). Поскольку цель любого общения состоит в том, чтобы некоторым образом изменить поведение или состояние реципиента (собеседника, читателя, слушателя), т. е. вызвать определенную вербальную, физическую, ментальную или эмоциональную реакцию, то задачей текста является воздействие на реципиента, но только в том случае, если автор текста выбрал языковые средства, адекватные своему замыслу (коммуникативной программе), а реципиент понял текст адекватно замыслу автора. И поскольку «текст не существует вне его создания и восприятия» [Леонтьев, 1969], то, следовательно, задачей лингвистики текста признается исследование процессов и механизмов порождения и восприятия текста во всей совокупности текстовых элементов и категорий. При этом «основой построения психолингвистической модели того или иного типа должен быть учет не только лингвистических аспектов его организации, но и психологических мотивов его порождения. Построение психолингвистической модели восприятия должно строиться как на основе учета содержательных и формальных характеристик текста, так и психологических закономерностей восприятия текста различными реципиентами» [Белянин, 1988].
Как отмечалось многими исследователями, текст, как явление языковой и экстралингвистической действительности, представляет собой сложный феномен, выполняющий самые разнообразные функции: это и средство коммуникации, и способ хранения и передачи информации, и отражение психической жизни индивида, и продукт определенной исторической эпохи, и форма существования культуры, и отражение определенных социокультурных традиций и т. д. Все это обусловливает многообразие подходов, множественность описаний и многочисленность определений текста.
Так, с точки зрения лингвистики текста, текст есть «феноменологически заданный первичный способ существования языка» [Шмидт, 1978]; «связный текст понимается обычно как некоторая (законченная) последовательность предложений, связанных по смыслу друг с другом в рамках общего замысла автора» [Николаева, 1978], это «понятие одновременно синтагматическое и функциональное. Это – специальным образом организованная, закрытая цепочка предложений, представляющая собой единое высказывание» [Москальская, 1981]. Вместе с тем текст «включается в цепь связей» и трактуется как «множество высказываний в их функции и – соответственно – как социокоммуникативная реализация текстуальности» [Schmidt, 1973]. При этом текст есть «не просто совокупность цепочечных микроструктур, но некоторое глобальное единство, макроструктура», все высказывания которой «связаны не только линейной, но и глобальной когерентностью» [Николаева, 1978]. Текст понимается как структура любого законченного и связного, независимого и грамматически правильного письменного или устного высказывания (на эмическом уровне; напр., Koch: «Textem») или как актуальная реализация этого высказывания (на этическом уровне; напр., Harweg: «Textvorkommen») [Дресслер, 1978]. Текст как объект транслингвистики определяется как «любой конечный отрезок речи, представляющий собой некоторое единство с точки зрения содержания, передаваемый со вторичными коммуникативными целями и имеющий соответствующую этим целям внутреннюю организацию, причем связанный с иными культурными факторами, нежели те, которые относятся к собственно языку» [Барт, 1978].
С точки зрения теории речевых актов, диалогический текст (являющийся по сути одним из видов текста) представляется в виде «связной структуры минимальных единиц, формирующих статическую иллокутивную структуру диалога»; «минимальная диалогическая единица, или минимальный диалог» понимается как последовательность реплик двух участников – адресанта и адресата, характеризующаяся определенными особенностями [Баранов, Крейдлин, 1992].
При этом диалог рассматривается как «система обязательств его участников по удовлетворению коммуникативной потребностей собеседника» и определяется как «система иллокутивных вынуждений» [Баранов, Крейдлин, 1992].
Согласно теории массовой коммуникации, текст представляет собой иерархию коммуникативных программ и подчинен деятельности, в которую он включен (см. работы таких исследователей, как, например, И.Р. Гальперин, А.М. Шахнарович, И.А. Зимняя, Ю.А, Сорокин, Е.Ф. Тарасов, В,Г. Борботько, Дридзе, А,С. Штерн, Ю.В. Ванников, А.Е, Ножин), При психолингвистическом подходе текст понимается как развернутое высказывание, «которое должно обладать законченностью в плане выражения замысла» и которое «должно быть представленно структурно в виде отдельных более или менее отдельных групп высказываний, связанных между собой на формально-грамматическом и семантическом уровнях» (идея высказывалась И.Р, Гальпериным; цит, по [Белянин, 1988]). При этом текст, понимаемый как целостное речемыслительное образование, противопоставляется речи как результату спонтанного говорения, как речь обработанная – спонтанно порожденным высказываниям [Белянин, 1988].
С точки зрения современной лингвистики (художественного) текста (учитывающей психолингвистические аспекты порождения и восприятия текста), «текст есть продукт, порожденный языковой личностью и адресованный языковой личности. В тексте реализуется антиномия: системность/индивидуальность.» При этом признается, что «текст мертв без акта познания» [Тураева, 1994].
Теперь – о дискурсе[8]. Рассмотрим несколько аналогичных обзоров понимания дискурса, представленных в работах последних лет.
М.Л. Макаров. Интерпретативный анализ дискурса в малой группе. Тверь, 1998. С. 68–72.
Дискуссия о формализме и функционализме (functionalism vs formalism debate – см, Nuyts 1995; Schiffrin 1994; Leech 1983;) имеет две стороны: во-первых, сталкиваются два трудносовместимых взгляда на лингвистические исследования (методологический аспект), во-вторых, обсуждаются различные точки зрения на природу самого языка (теоретический аспект).
Формализм исходит либо из утверждения об отсутствии у языка собственных однозначно определяемых функций, либо из признания полной независимости формы от функции (ключевые слова autonomy и modularity – Newmeyer 1988а, 1991) Поэтому в своей методологии формализм настаивает на анализе исключительно структурных особенностей языка «в себе».
Принцип функционализма исходит из семиотического понимания языка как системы знаков, которая служит или используется для достижения каких-либо целей, иначе, выполнения функций. Методология функционализма предполагает изучение структуры и функционирования языка с целью выявления соответствий между ними. Теоретически функционализм основывается на признании взаимозависимости между формой и функцией, учёте влияния употребления языка на его структурные характеристики…
Функционализм придерживается следующих принципов или аксиом, формирующих «грамматику языковых игр» сторонников данного подхода (ср.: Кобрина 1981, Бондарко 1984, Given 1995, Nuyts 1995 и др.):
– язык – это социально-культурная деятельность;
– структура обусловлена когнитивной или коммуникативной функцией;
– структура не произвольна, а мотивирована, иконична;
– постоянно имеют место изменения и вариативность;
– значение зависит от контекста, оно неатомично;
– категории размыты, «менее чем дискретны»;
– структура – гибкая, адаптивная система, не застывшее формирование;