Страница:
Но и трубочному перекуру бывает конец! Вытряхнув пепел прямо на грязный каменный пол (наша уборщица, Тамара Никифоровна, бывшая когда-то зам. Зав. Отдела технического обеспечения местного Вычислительного Центра, сегодня приболела и звонила с утра, что придет только в понедельник), я сунул в карман еще горячую, а оттого просвечивающую зелено-малиновым цветом сквозь брючную ткань трубку, и отправился на рабочее место с твердым желанием сразу же набрать номер Амгарска.
Войдя в комнату, я сразу почувствовал, что произошло что-то не совсем обычное, что-то радостное и явно имеющее отношение ко мне. Хотя отношение это тоже было странным – веселые искорки в глазах Татьяны Борисовны говорили о том, что она предвкушает какую-то любопытную для нее динамику в развитии событий…
Она быстро спрятала эти искорки за листом какого-то документа, только стрельнув глазами в мою сторону и сказав с каким-то, всё ещё непонятным мне подтекстом:
– Вам звонили.
Я, естественно, спросил – кто?
– Да этот, во фланелевом костюме, вчерашний наш «гость». Звонил только что… Интересовался – не собираетесь ли вы в Амгарск?
А Елена Петровна, «с глазками на затылке» изображала повышенное внимание к экрану монитора и никак не прореагировала на мое появление в комнате. Это ясно сигнализировало мне – нужно собраться и быть готовым к неожиданностям.
Я огляделся и быстро понял, откуда ждать подвоха. Илья Стефанович сидел с масляно-довольным, но слегка смущенным выражением лица («сейчас узнал я друга»), на котором как-то особенно гордо выделялся его «монокль» – более густая капиллярная сеть вокруг правого глаза, делавшая его порой похожим на интеллигентную ипостась профессора Ум-Ужалло из известного романа братьев Иосифовых. Он молчал, как-то виновато, но с торжеством глядя в мою сторону. Было ясно, что мой приход прервал какое-то важное его сообщение «для всех». И я оказался прав.
– Илья Стефанович, – раздался голос Лидии Федотовны, которая, как частенько бывало в подобных случаях, явно не желала «играть в политесы», и жаждала ясности, – так, сколько они все же берут – шесть или семь цистерн и могут ли принять цистерны с нижним сливом? Мне ведь шеф велел срочно звонить в «Желдорсервис» и заказывать цистерны на следующую неделю!
Илья ещё немного «подержал паузу», глядя на меня со всё возрастающей уверенностью и даже наглостью, а потом как-то лениво и устало сказал:
– Да что вы ко мне пристаете? Я ведь только так позвонил, чтобы помочь Игорю Петровичу.
Он ещё помолчал и, наконец, решился «рубануть правду-матку» прямо в лицо, «по-товарищески»:
– Я ведь человек маленький и бедный – табаков заморских не курю… А то ведь, пока Игорь Петрович, в клубах своих ароматных «Червей амброзии» обдумывает, с какого бока к Александру Петровичу подкатиться – а по мне, так нечего об этом думать: бери конверт и дуй в Амгарск! – там ведь рабочий день оканчивается…
И, видимо, решив придать легитимности своему поступку в глазах коллектива, добавил:
– Мне сам Игорь Петрович с утра сказал, что нужно бы позвонить, но, как я понимаю, после беседы с шефом он мог и позабыть об этом, они ведь с Василь Василичем там о чем-то важном говорили…
И, увеличивая накал ерничества, впал в самоуничижение:
– Нам, маленьким, об таких вещах и подумать страшно, да и мозгов не хватит – опилки ведь в наших головах, а не мозги…
И, уже «выруливая» на приличное завершение, но все ещё в пылу торжества, закончил преамбулу своего сообщения:
– Вот я и решил, не тревожа дум Игоря Петровича, не отвлекая его от новых планов, узнать – а что там, в Амгарске? И тут же, конечно, всё Игорю Петровичу и рассказать!
После завершения преамбулы Илья Стефанович поднялся с кресла и уже стоя обращался прямо ко мне. Голос его окреп, и он приобрел весьма импозантный вид – чуть наклоненная выразительная голова с копной редеющих, но весьма благородных седин, маленький, но для его роста вполне солидный животик, выкатывающийся из-под белого, с риново-синатовым оттенком, хорошей вязки свитера, чуть согнутые, со сжатыми кулаками руки.
Весь его облик говорил о совершенной уверенности в правильности и обсуждаемого сейчас своего поступка, и вообще – в правильности своего мироощущения. Особенно ясно это было видно по его глазам – жёстким и не скрывающим своей проницательности, чуть увеличенных очковыми «цейсовскими» линзами, ладно сидевшими в итальянской оправе, которая гармонично сочеталась и с его «моноклем», и с резко изломленными, ещё не седыми бровями.
– Так вот, Игорь Петрович, позвонил я в Амгарск. Там трубочку взял сам Александр Петрович, который как раз вернулся с совещания у руководства по вопросу о том, что нужно срочно предпринять в связи с плачевным положением дел в отделении крекинга. Катализатор сел и октан бензина валится вниз.
Я внутренне возликовал. Не такой уж я плохой Ремесленник. Все-таки есть во мне что-то и от Мастера! Как я угадал! Какой булыжник свалился с души! Этими своими словами Илья как будто отпускал мне грех обмана, ведь я сказал шефу правду – в Амгарске действительно прошло совещание «по нашему вопросу».
– И звонок мой оказался очень кстати – он как раз размышлял о том, кому позвонить по поводу срочной поставки им 300–400 тонн ММА.
Илья на мгновение прервался, а потом вновь подчеркнул свою удачливость:
– Звонок мой в яблочко попал! Там сначала было занято, а потом, когда я «прорвался» со второго раза, Александр Петрович меня спросил – не я ли ему пять раз за последние пять минут звонил – он слышал, что звонит межгород, но как-то все срывалось… Ну, короче, договорились мы, что на следующей неделе к ним прилетит наш представитель. Он ещё уточнил: «Не Игорь ли Петрович?». На это я сказал: «Вполне возможно, но у нас решает эти вещи шеф».
Последняя фраза Ильи не была, разумеется, случайной. Такая командировка многое обещала, и съездить туда было явной удачей. Так что вопрос о том, кто поедет, действительно был пока открытым.
Как бы примериваясь к возможной поездке, Илья продолжал:
– Понятно, что нужно привезти ему конвертик, чтобы он подписал с нами договор. Но вот какого размера – это, конечно, вопрос.… Не видел я его, а по голосу определить трудно.
На этом отчет о разговоре с Амгарском Илья закончил, но было ведь и что-то после этого. Илья уже выговорился, рассказывая о своей победе, потому об остальном он говорил уже без энтузиазма, стараясь побыстрее закончить разговор:
– А тут как раз шеф по «матюгальнику» ехидно так спрашивает: «А чем там занимается Илья? Опять девок по Интернету ловит?». Ну, я, естественно, возмутился таким поклепом на себя и сказал, что я-то как раз в Амгарск прозвонился… Он сразу вызвал меня к себе, и пришлось всё докладывать… Так что вам я уже не успел…
Я не хотел сейчас разбираться в подоплеке этого ильевского рассказа (а она была, я это чувствовал), важнее было понять новую «производственную ситуацию». И лучше всего было это сделать, вернувшись в зеленое кресло и выкурив ещё одну трубочку. Но, понимая меня без слов, именно этого шеф мне сделать не дал.
Он наверняка слушал ильевский рассказ и знал о том, что я в комнате и теперь «в курсе», но решил поиграть в отстраненность. Или захотел получить дополнительную информацию, «не выпуская» меня из комнаты – не знаю, но «матюгальник» у него над дверью угрожающе затрещал, и из него раздался вовсе не грозный, а энергичный и даже веселый голос:
– А что, Игорь Петрович всё ещё с трубочкой прохлаждается? Ладно, пусть себе побездельничает – не в первый раз, пять минут ещё потерплю. Не надо его звать. Но как только появится – сразу ко мне!
И коробочка со щелчком умолкла.
Выйти покурить я уже, естественно, не мог, но пара минут для размышлений у меня была. Я быстро прикинул новый расклад сил. Получалось, что «медаль на грудь» за доброе известие из Амгарска и грамотно проведенный разговор с Александром Петровичем (и, разумеется, несколько «лишних» лысорозовых бумажек в раздаваемых нам сегодня конвертах) получит Илья Стефанович.
Ну, что ж! Повезло «малышу», как иногда за глаза называли у нас Илью. И меня по носу щелкнул, и фирме помог и себе на очередную модель какой-нибудь электронной железки, до которых он большой охотник, заработал. Но и я не сильно проиграл – о совещании-то в Амгарске шефа с утра я «предупредил»! А, значит, получалось, что я с утра «думал о делах», а не «в небесах витал». И то, что Александр Петрович именно меня видеть хочет тоже мне в плюс идет, есть, значит, у меня хватка и сумел я нужного человека «охмурить». (Так сказала бы Татьяна, а шеф формулирует по-другому – «Сильный у Вас имидж, Игорь Петрович»).
А значит лететь мне на следующей неделе в Амгарск и кушать там папоротник под майонезом и омульком байбальским рюмку «Абсолюта» закусывать… Да и командировочные у нас настолько хорошие, что я и потерю тех «лысых», которые сегодня вместо меня Илья считать будет, почти компенсирую.
Сам Илья уже сел в кресло, но клавиатуру не трогал, молча барабанил пальцами по столу и с напряжением ждал моей реакции. Понятно, что и все остальные тоже ждали, как я отреагирую на рассказ Ильи. Ждали с некоторым напряжением. Внешне все выглядело так, будто и Лидия Федотовна, и Елена Петровна, и Татьяна, и Елена Никоновна, и Бурый, вроде бы были заняты своими текущими делами. Но каждый из них понимал, что и проявленная Ильей инициатива, и то, как дальше будут складываться отношения с Амгарском, напрямую повлияет на толщину их сегодняшних, и, самое главное, следующих, предновогодних, особенно желанных и значимых, конвертов. А успех амгарских дел теперь увязался со слаженностью наших с Ильей отношений.
Только Иосиф Самуилович не вникал в это хитросплетение интересов и спокойно читал какой-то фолиант, спасенный им из ликвидированной библиотеки одного из лучших когда-то отраслевых институтов. Только он один не понимал той издевки, которая стояла за словами Ильи о его «помощи» мне. Все остальные умели определять толщину выносимых из кабинета шефа конвертов «на глаз», не хуже томографа просвечивая содержимое внутренних карманов пиджаков и кофточек их владельцев (особенно когда кто-то по рассеянности надевал холодный пиджак перед тем, как зайти в кабинет). А то, что за «добрую весть», которую выхватил у меня из рук сегодня Илья Стефанович, полагалось утолщение содержимого конверта, тоже ни для кого, кроме Иосифа Самуиловича, секретом не было. Так что всех интересовало – как я отреагирую на столь явный «грабеж», как буду держать удар.
Я уже успокоился и потому вполне дружелюбно сказал:
– Спасибо, Илья Стефанович! Вы – истинный единочаятель и умелый сотрапезник! Куда бы я без вас делся…
Илья мгновенно истолковал мою интонацию в том смысле, что на этот раз я смиренно признал его победу, тут же скроил плаксивую физиономию и начал балаганить:
– Ну, вот, опять меня обижают! Никто меня не любит, а я такой мягкий и пушистый…
В доказательство последнего своего утверждения он кокетливо оттянул ворот своего действительно роскошного свитера и доверительно сообщил:
– Одна знакомая три месяца вязала!
Но плаксивость вдруг столь же мгновенно сменилась решительным рыком, обращенным к Татьяне:
– Бор-ры-совна! Куда делось то письмо из Даргомыжска, где они про закрытие станции писали?
Он забегал по комнате, причитая:
– Важная ведь бумага! Там после самого письма и дурацкой рекламной картинки, где стрелочник переводит стрелку на «путь технического прогресса», еще список был тех станций, которые они рекомендуют для временного использования в период их реконструкции! Куда ты…
Тут его глаз упал на подоконник, где Лидия Федотовна кипятила утром себе чай и…
Но я так и не узнал, чем закончилось его объяснение с Лидией Федотовной. «Матюгальник» уже проснулся, и голос шефа, наверняка слышавшего в режиме прослушки рассказ Ильи и теперь, после правильного своего маневра с пятиминутной отсрочкой вызова, и мою реакцию на ильевскую инициативу, уже не маскируя свою осведомленность о моем местопребывании, с легкой укоризной произнес:
– Игорь Петрович, я же просил – зайдите!..
Это дело было давнее, и те, канарские, должны были уже кончиться, но теперь и в Мокве такого добра было «навалом» и Василий Васильевич наверняка уже не единожды пополнял свой запас.
Но все равно, каждый раз, когда он доставал палочку, поджигал ее, и по кабинету расползался этот типичный «восточный» аромат, я вспоминал наши с ним прогулки вдоль холодного для купания январского океана с остановками в прибрежных кафе.
Особенно хорошо было в одном из них, когда неспешную нашу беседу «о том о сем» время от времени прерывал фонтан, вырывавшийся из щели в лавовом наплыве недалеко от столиков этого открытого кафе при накате особенно сильной волны прибоя. Струя фонтана с шумом возносилась метров на пятнадцать красивой темно-красной колонной на фоне ясного ринового, переходящего в неоловое на горизонте неба, распадалась на части в верхней своей точке и падала на черный покатый лавовый берег, дробясь в полете на все более мелкие капли и обрушиваясь на ближайший каменистый кряж коротким, но мощным ливнем, порождающим массу мелкой соленой водяной пыли, розовой своей ватностью напоминавшую нежданное в этом месте облако…
Вообще-то мне эти «восточные благовония» не очень нравятся, хотя и раздражают не сильно. Я к ним, скорее, равнодушен. Но когда там, на Тенерифе, я покупал пачку, до сих пор лежащую нераспечатанной в ящике моего письменного стола, я был не в состоянии противостоять напору шефа, особенно мощного в случаях, когда он считает, что тем или иным советом, рекомендацией, он «отечески заботится» обо мне.
«Я служил ему торжественно» и вообще-то решаюсь не выполнять его рекомендаций только уж когда его совсем «заносит», например, когда он пытался заставить меня делать какую-то дыхательную гимнастику или в очередной раз склонял бросить курить. Правда, борьба с курением – дело особое. Попытки увещевать меня с этой целью предпринимались им неоднократно. Но он, как человек разумный, понимал, что каждый раз я внутренне недоумевал – дескать, «а судьи кто?» в смысле «врачу, исцелися сам!». И тогда он шел на подвиг, показывая мне пример. В таких случаях я, сочувствуя ему безмерно, иногда присоединялся к этому самоедству, и даже держался с ним пару недель…
Помню курьезный по сути, но очень для меня памятный и неприятный случай. Случилось так, что я уговорил его поехать на одну «сходку» в Екатериноград, где собирались переработчики вторичного люминдия для дележа рынка вторсырья. (А мы тогда пытались – не очень, правда, удачно, – поиграть и на рынке цветного металлолома). И он решил воспользоваться этой командировкой для очередной попытки побороть «антикотинового змея».
«Перемена обстановки, напряженная работа – все это отвлечет нас от козней этого гада», – сказал он мне. Но, чтобы «не делать резких движений» (а это житейское правило почиталось у нас серьезно), мы решили, что каждый будет вправе выкуривать одну сигарету в день. В любое время и в любом месте. Но – одну!
По состоявшемуся уговору, можно было и «забычаривать», чтобы продолжить «законное» курение, но лучше всего позволять себе «расслабиться» вечером, перед сном, за чашечкой кофе, совместно анализируя дневные события. (Как-то не пришло в голову при этом договоре, что кофе перед сном было явно лишней деталью, но в тот момент нам обоим казалось, что эта сигаретка будет лучшей наградой нам за «трудовые подвиги», а потому должна употребляться с максимальным комфортом. А какой комфорт без кофе!).
В самолете мы мужественно терпели «ломку», и пили кофе, и запивали его томатным соком, «весело» демонстрируя друг другу, что ничего другого нам и не хочется! А когда прилетели и приехали в гостиницу, то нетерпение мое и антикотиновая жажда достигли уже таких пределов, что я нарочно отстал от Василия Васильевича в запутанных гостиничных коридорах и переходах (как бы «потерялся») и где-то за углом жадно сделал пару затяжек той «единственной» на этот день сигареты, которая заранее была отложена в люминдиевый чехольчик из-под сигары (специально для того купленной и безжалостно выброшенной!)…
Сознаюсь, что к этому моменту она уже не была собственно сигаретой, а представляла собой ещё солидный, но все же уже «бычок», ибо я «лишил ее девственности» еще в туалете моковского аэропорта «Домопапово», откуда мы вылетели три с половиной часа назад. Но совесть моя была чиста – «правило одной сигареты» я пока не нарушил!
Правда, чистота эта была относительной, поскольку я уже решил, что оставшийся к концу дня вонючий бычок я тайно, перед оговоренной вечерней процедурой совместного анализа и распития кофе, выброшу и положу в чехольчик девственно-чистую, пахнущую ментолом, «длинноногую „Moore“» из лежавшей в кейсе изящной фиолетовой пачки.
Затягивался я с наслаждением, ибо был уверен, что шеф, потеряв меня, паниковать не будет, понимая, что я не маленький ребенок и уж свой-то номер в гостинице найду, а потому спокойно пойдет к себе и ляжет отдохнуть с дороги. Но я недооценил степени его ответственности за порученных им своему же попечению сотрудников!
Обнаружив мою «пропажу», он бросился меня искать. И я буквально вздрогнул от стыда и страха быть уличенным в своем «проступке», когда слева, из-за поворота коридора раздался его раздраженно-нетерпеливый голос:
– Игорь Петрович! Ну, где же вы застряли?
Как мне теперь кажется, он тоже был на грани антикотинового срыва и мечтал как можно скорее скрыться в своем номере и без помех выкурить (или, соблюдая уговор, только прикурить на пару затяжек) ту самую единственную сигаретку, которую он, конечно, не хранил в отдельном чехольчике, а «мужественно» достал бы из кожаного портсигара. Я знал, что он туда положил ровно три штуки – по числу дней предполагавшейся поездки.
Но и он, так же как и я, не хотел обнаружить свою «слабость» и боялся, что, положив вещи в свой номер, я буду искать его для получения указаний. При этом я неизбежно «застукаю» его за той самой чашкой кофе (одна ложечка из маленькой банки и один кусочек сахара), прервав блаженство – рассмотрение Екатеринградского пейзажа за окном, в открытую форточку которого уходит тоненькая риновая струйка ароматного дыма… И он искал меня, чтобы заранее уточнить наши дальнейшие планы и взять «тайм-аут» для священнодействия с кофе и сигаретой.
Я поперхнулся, замахал пальцами, как ощипанный петух, разгоняя дым, и, стараясь не дышать в его сторону, чтобы не выдать себя предательским запахом, шагнул из-за угла ему навстречу:
– Да здесь я, Василь Василич!..
Он коротко взглянул на меня и, конечно, все мгновенно понял. Молча выразительно понюхал воздух, а потом сказал, устало и с досадой:
– Ну, да ладно! Что я, в конце-концов, нянька какая-то, что б за вами смотреть?… Делайте как знаете… Встретимся в холле через час.
И, не взглянув более в мою сторону, повернулся и пошел направо по коридору. И пока он не скрылся за дверью своего номера, я стоял и «сгорал со стыда», подобно нашкодившему первокласснику, подтверждая тем самым его представление о нас всех, как о «детях малых и несмышленых», за которыми папин пригляд ещё ох как был нужен!..
А я, остывая от этого непонятного стыда, злился и на него, и на себя (не знаю, на кого больше) и давал себе зарок больше никогда не обещать ему того, что не было бы точно в моих силах. И внутреннее это слово держал, никогда не говоря ему: «Сделаю, Василь Василич!», но всегда – «Я постараюсь, шеф…».
Кстати, в той командировке особенно выпукло для меня проявилось его «звериное чутье» на опасность. Когда утром за нами пришла машина с каким-то, на мой взгляд, вполне обыкновенным референтом, Василий Васильевич, поговорив с ним буквально пару минут (я при этом не присутствовал – они разговаривали в номере шефа), сослался на неважное самочувствие и сказал, что не поедет на встречу, пока не пройдет его недомогание. Референт оставил адрес и уехал, а мне шеф, ничего не объясняя, велел срочно брать обратные билеты.
Вернувшись в Мокву я узнал, что мы чуть было не попали на настоящую воровскую сходку, где, оказывается, обсуждался раздел «черного рынка цветных металлов»! Сходку посетила и милиция.
Вот как описывалось все это потом в Интернете: «…разгром сходки имел скорее психологическое, чем практическое значение. Видимо, оперативники ГУБОП лишний раз хотели продемонстрировать криминальным генералам свою осведомленность в их делах и объяснить, кто на самом деле в городе хозяин. К тому же назрела необходимость обновить картотеку, которая теперь пополнилась новыми именами». Вот только этого нам и не хватало – попасть в ЭТУ картотеку…
Василий Васильевич, между тем, пока я предавался воспоминаниям, приладил-таки дымящуюся палочку с каким-то «церковным» запахом, закрепив ее в специальную щель специальной подставки, закурил очередную тонюсенькую сигаретку из плоской, в один ряд, светло-неоловой, почти белой пачки, и сказал:
– Да вы присядьте поближе, Игорь Петрович! Не на совещании же мы…
То, что он пригласил меня в другое кресло, было знаменательно. И уж точно это не было пустой формальностью! Дело в том, что на общих обсуждениях, которые назывались «совещаниями», каждый из нас имел в его кабинете строго определенное место, определявшееся как «историческими традициями» (кто как когда-то сел), так и положением садившегося во внутренней иерархии.
Последнее определялось теми волевыми «поправками» хозяина кабинета (взгляд, а то и жест), которыми он указывал «забывшемуся» сотруднику его место, когда рассаживал вошедших в кабинет по команде: «Все ко мне!». А такая команда раздавалась из динамиков «оперативной связи» на наших столах раза два-три в день. «Поправки» усваивались быстро и путаницы не возникало почти никогда…
Разве только Иосиф Самуилович вдруг, задумавшись о технологических аспектах какого-нибудь пятого начала термодинамики, ничтоже сумняшися, не занимал кресла Бурого, которое стояло ближе ко входу, или Елены Петровны, в таких случаях смущенно топтавшейся рядом, не решаясь побеспокоить мировую знаменитость («без пяти годов нобелиата», как прозорливо ёрничал Илья), и получала возможность обустроиться на своем месте только после того, как заметивший неловкость шеф говорил чуть с укоризной, но мягко, понимая, что тут нет злого умысла:
– Йося, подвинься, дай трудолюбивой ее место…
«Иерархические Правила занятия места» были, разумеется, неписанными и довольно сложными – я так и не понял многих их тонкостей. А они были.
Например, где должна была сидеть Елена Никоновна, всегда бывшая по «иерархии» отнюдь не «у башмаков фортуны», но которую все эти заморочки с химическими составами, сливными патрубками, и прочими техническими подробностями не касались вовсе? Ведь ее могли в любой момент позвать к телефону, на другом конце провода которого сидел сам Митя из банка! Естественно, только рядом с выходом из кабинета, чтобы успеть по пути до своего стола выкинуть из головы занудные фразы из доклада Бурого о крючкотворстве закраинской таможни, вспомнить номер и дату последней платежки, а так же и указанную в ней сумму до копейки. И при этом не заставить Митю даже предположить, что по его звонку она, Елена Никоновна, мешкает с ответом!
Но «в первом приближении» физическая «близость к телу» начальника означала и большее беспокойство при обсуждениях, поскольку шеф чаще обращался к «ближнему кругу» с вопросами и внимательнее следил за реакцией на свои рассуждения, но и… большую толщину конвертов, получаемых в «день воздаяния»!
Мое местоположение в последнее время (а за все время работы я занимал разные места и в разных кабинетах, случалось, что и «о шую» кое-где сиживал!) было таково, что я сидел даже не за столом, а в покойном кресле у стены, рядом со шкафом и журнальным столиком. И мог даже, при желании, не смотреть в глаза шефа, поскольку между нами располагалась широкая в плечах фигура Ильи Стефановича. Мне это было очень удобно – иногда я буквально засыпаю под монотонный, на полчаса, монолог шефа.
Типично начинался он с того, что «Мы все – одна семья и потому нужно лучше работать и думать не о девках (взгляд с сожалением в сторону Ильи), и не о бревнах (укоризненный взгляд в сторону Бурого, который как раз собирал свой сруб), а о том, чтобы до мозолей на пальцах, до крови на ладонях, крутить диски телефонных аппаратов (поощрительный взгляд в сторону Лидии Федотовны) для привлечения новых покупателей».
Войдя в комнату, я сразу почувствовал, что произошло что-то не совсем обычное, что-то радостное и явно имеющее отношение ко мне. Хотя отношение это тоже было странным – веселые искорки в глазах Татьяны Борисовны говорили о том, что она предвкушает какую-то любопытную для нее динамику в развитии событий…
Она быстро спрятала эти искорки за листом какого-то документа, только стрельнув глазами в мою сторону и сказав с каким-то, всё ещё непонятным мне подтекстом:
– Вам звонили.
Я, естественно, спросил – кто?
– Да этот, во фланелевом костюме, вчерашний наш «гость». Звонил только что… Интересовался – не собираетесь ли вы в Амгарск?
А Елена Петровна, «с глазками на затылке» изображала повышенное внимание к экрану монитора и никак не прореагировала на мое появление в комнате. Это ясно сигнализировало мне – нужно собраться и быть готовым к неожиданностям.
Я огляделся и быстро понял, откуда ждать подвоха. Илья Стефанович сидел с масляно-довольным, но слегка смущенным выражением лица («сейчас узнал я друга»), на котором как-то особенно гордо выделялся его «монокль» – более густая капиллярная сеть вокруг правого глаза, делавшая его порой похожим на интеллигентную ипостась профессора Ум-Ужалло из известного романа братьев Иосифовых. Он молчал, как-то виновато, но с торжеством глядя в мою сторону. Было ясно, что мой приход прервал какое-то важное его сообщение «для всех». И я оказался прав.
– Илья Стефанович, – раздался голос Лидии Федотовны, которая, как частенько бывало в подобных случаях, явно не желала «играть в политесы», и жаждала ясности, – так, сколько они все же берут – шесть или семь цистерн и могут ли принять цистерны с нижним сливом? Мне ведь шеф велел срочно звонить в «Желдорсервис» и заказывать цистерны на следующую неделю!
Илья ещё немного «подержал паузу», глядя на меня со всё возрастающей уверенностью и даже наглостью, а потом как-то лениво и устало сказал:
– Да что вы ко мне пристаете? Я ведь только так позвонил, чтобы помочь Игорю Петровичу.
Он ещё помолчал и, наконец, решился «рубануть правду-матку» прямо в лицо, «по-товарищески»:
– Я ведь человек маленький и бедный – табаков заморских не курю… А то ведь, пока Игорь Петрович, в клубах своих ароматных «Червей амброзии» обдумывает, с какого бока к Александру Петровичу подкатиться – а по мне, так нечего об этом думать: бери конверт и дуй в Амгарск! – там ведь рабочий день оканчивается…
И, видимо, решив придать легитимности своему поступку в глазах коллектива, добавил:
– Мне сам Игорь Петрович с утра сказал, что нужно бы позвонить, но, как я понимаю, после беседы с шефом он мог и позабыть об этом, они ведь с Василь Василичем там о чем-то важном говорили…
И, увеличивая накал ерничества, впал в самоуничижение:
– Нам, маленьким, об таких вещах и подумать страшно, да и мозгов не хватит – опилки ведь в наших головах, а не мозги…
И, уже «выруливая» на приличное завершение, но все ещё в пылу торжества, закончил преамбулу своего сообщения:
– Вот я и решил, не тревожа дум Игоря Петровича, не отвлекая его от новых планов, узнать – а что там, в Амгарске? И тут же, конечно, всё Игорю Петровичу и рассказать!
После завершения преамбулы Илья Стефанович поднялся с кресла и уже стоя обращался прямо ко мне. Голос его окреп, и он приобрел весьма импозантный вид – чуть наклоненная выразительная голова с копной редеющих, но весьма благородных седин, маленький, но для его роста вполне солидный животик, выкатывающийся из-под белого, с риново-синатовым оттенком, хорошей вязки свитера, чуть согнутые, со сжатыми кулаками руки.
Весь его облик говорил о совершенной уверенности в правильности и обсуждаемого сейчас своего поступка, и вообще – в правильности своего мироощущения. Особенно ясно это было видно по его глазам – жёстким и не скрывающим своей проницательности, чуть увеличенных очковыми «цейсовскими» линзами, ладно сидевшими в итальянской оправе, которая гармонично сочеталась и с его «моноклем», и с резко изломленными, ещё не седыми бровями.
– Так вот, Игорь Петрович, позвонил я в Амгарск. Там трубочку взял сам Александр Петрович, который как раз вернулся с совещания у руководства по вопросу о том, что нужно срочно предпринять в связи с плачевным положением дел в отделении крекинга. Катализатор сел и октан бензина валится вниз.
Я внутренне возликовал. Не такой уж я плохой Ремесленник. Все-таки есть во мне что-то и от Мастера! Как я угадал! Какой булыжник свалился с души! Этими своими словами Илья как будто отпускал мне грех обмана, ведь я сказал шефу правду – в Амгарске действительно прошло совещание «по нашему вопросу».
– И звонок мой оказался очень кстати – он как раз размышлял о том, кому позвонить по поводу срочной поставки им 300–400 тонн ММА.
Илья на мгновение прервался, а потом вновь подчеркнул свою удачливость:
– Звонок мой в яблочко попал! Там сначала было занято, а потом, когда я «прорвался» со второго раза, Александр Петрович меня спросил – не я ли ему пять раз за последние пять минут звонил – он слышал, что звонит межгород, но как-то все срывалось… Ну, короче, договорились мы, что на следующей неделе к ним прилетит наш представитель. Он ещё уточнил: «Не Игорь ли Петрович?». На это я сказал: «Вполне возможно, но у нас решает эти вещи шеф».
Последняя фраза Ильи не была, разумеется, случайной. Такая командировка многое обещала, и съездить туда было явной удачей. Так что вопрос о том, кто поедет, действительно был пока открытым.
Как бы примериваясь к возможной поездке, Илья продолжал:
– Понятно, что нужно привезти ему конвертик, чтобы он подписал с нами договор. Но вот какого размера – это, конечно, вопрос.… Не видел я его, а по голосу определить трудно.
На этом отчет о разговоре с Амгарском Илья закончил, но было ведь и что-то после этого. Илья уже выговорился, рассказывая о своей победе, потому об остальном он говорил уже без энтузиазма, стараясь побыстрее закончить разговор:
– А тут как раз шеф по «матюгальнику» ехидно так спрашивает: «А чем там занимается Илья? Опять девок по Интернету ловит?». Ну, я, естественно, возмутился таким поклепом на себя и сказал, что я-то как раз в Амгарск прозвонился… Он сразу вызвал меня к себе, и пришлось всё докладывать… Так что вам я уже не успел…
Я не хотел сейчас разбираться в подоплеке этого ильевского рассказа (а она была, я это чувствовал), важнее было понять новую «производственную ситуацию». И лучше всего было это сделать, вернувшись в зеленое кресло и выкурив ещё одну трубочку. Но, понимая меня без слов, именно этого шеф мне сделать не дал.
Он наверняка слушал ильевский рассказ и знал о том, что я в комнате и теперь «в курсе», но решил поиграть в отстраненность. Или захотел получить дополнительную информацию, «не выпуская» меня из комнаты – не знаю, но «матюгальник» у него над дверью угрожающе затрещал, и из него раздался вовсе не грозный, а энергичный и даже веселый голос:
– А что, Игорь Петрович всё ещё с трубочкой прохлаждается? Ладно, пусть себе побездельничает – не в первый раз, пять минут ещё потерплю. Не надо его звать. Но как только появится – сразу ко мне!
И коробочка со щелчком умолкла.
Выйти покурить я уже, естественно, не мог, но пара минут для размышлений у меня была. Я быстро прикинул новый расклад сил. Получалось, что «медаль на грудь» за доброе известие из Амгарска и грамотно проведенный разговор с Александром Петровичем (и, разумеется, несколько «лишних» лысорозовых бумажек в раздаваемых нам сегодня конвертах) получит Илья Стефанович.
Ну, что ж! Повезло «малышу», как иногда за глаза называли у нас Илью. И меня по носу щелкнул, и фирме помог и себе на очередную модель какой-нибудь электронной железки, до которых он большой охотник, заработал. Но и я не сильно проиграл – о совещании-то в Амгарске шефа с утра я «предупредил»! А, значит, получалось, что я с утра «думал о делах», а не «в небесах витал». И то, что Александр Петрович именно меня видеть хочет тоже мне в плюс идет, есть, значит, у меня хватка и сумел я нужного человека «охмурить». (Так сказала бы Татьяна, а шеф формулирует по-другому – «Сильный у Вас имидж, Игорь Петрович»).
А значит лететь мне на следующей неделе в Амгарск и кушать там папоротник под майонезом и омульком байбальским рюмку «Абсолюта» закусывать… Да и командировочные у нас настолько хорошие, что я и потерю тех «лысых», которые сегодня вместо меня Илья считать будет, почти компенсирую.
Сам Илья уже сел в кресло, но клавиатуру не трогал, молча барабанил пальцами по столу и с напряжением ждал моей реакции. Понятно, что и все остальные тоже ждали, как я отреагирую на рассказ Ильи. Ждали с некоторым напряжением. Внешне все выглядело так, будто и Лидия Федотовна, и Елена Петровна, и Татьяна, и Елена Никоновна, и Бурый, вроде бы были заняты своими текущими делами. Но каждый из них понимал, что и проявленная Ильей инициатива, и то, как дальше будут складываться отношения с Амгарском, напрямую повлияет на толщину их сегодняшних, и, самое главное, следующих, предновогодних, особенно желанных и значимых, конвертов. А успех амгарских дел теперь увязался со слаженностью наших с Ильей отношений.
Только Иосиф Самуилович не вникал в это хитросплетение интересов и спокойно читал какой-то фолиант, спасенный им из ликвидированной библиотеки одного из лучших когда-то отраслевых институтов. Только он один не понимал той издевки, которая стояла за словами Ильи о его «помощи» мне. Все остальные умели определять толщину выносимых из кабинета шефа конвертов «на глаз», не хуже томографа просвечивая содержимое внутренних карманов пиджаков и кофточек их владельцев (особенно когда кто-то по рассеянности надевал холодный пиджак перед тем, как зайти в кабинет). А то, что за «добрую весть», которую выхватил у меня из рук сегодня Илья Стефанович, полагалось утолщение содержимого конверта, тоже ни для кого, кроме Иосифа Самуиловича, секретом не было. Так что всех интересовало – как я отреагирую на столь явный «грабеж», как буду держать удар.
Я уже успокоился и потому вполне дружелюбно сказал:
– Спасибо, Илья Стефанович! Вы – истинный единочаятель и умелый сотрапезник! Куда бы я без вас делся…
Илья мгновенно истолковал мою интонацию в том смысле, что на этот раз я смиренно признал его победу, тут же скроил плаксивую физиономию и начал балаганить:
– Ну, вот, опять меня обижают! Никто меня не любит, а я такой мягкий и пушистый…
В доказательство последнего своего утверждения он кокетливо оттянул ворот своего действительно роскошного свитера и доверительно сообщил:
– Одна знакомая три месяца вязала!
Но плаксивость вдруг столь же мгновенно сменилась решительным рыком, обращенным к Татьяне:
– Бор-ры-совна! Куда делось то письмо из Даргомыжска, где они про закрытие станции писали?
Он забегал по комнате, причитая:
– Важная ведь бумага! Там после самого письма и дурацкой рекламной картинки, где стрелочник переводит стрелку на «путь технического прогресса», еще список был тех станций, которые они рекомендуют для временного использования в период их реконструкции! Куда ты…
Тут его глаз упал на подоконник, где Лидия Федотовна кипятила утром себе чай и…
Но я так и не узнал, чем закончилось его объяснение с Лидией Федотовной. «Матюгальник» уже проснулся, и голос шефа, наверняка слышавшего в режиме прослушки рассказ Ильи и теперь, после правильного своего маневра с пятиминутной отсрочкой вызова, и мою реакцию на ильевскую инициативу, уже не маскируя свою осведомленность о моем местопребывании, с легкой укоризной произнес:
– Игорь Петрович, я же просил – зайдите!..
Глава 10
О втором разговоре с Василием Васильевичем об Амгарских делах, нашей с ним попытке бросить курить, особенностях и традициях занятия мест на производственных совещаниях, конспект типичного выступления шефа, а также об успешно выдержанном мною экзамене, в результате чего я получил командировочное задание.
Василий Васильевич сидел в своем кресле и прилаживал очередную ароматную палочку. Мы привезли их из нашей давней совместной поездки на Канары. Он тогда купил сразу несколько пачек, а я, не являясь поклонником такого ароматизатора, только одну – «за компанию».
С силой дивной и кичливою
Добровольного бойца
И с любовию ревнивою
Исступленного жреца,
Я служил ему торжественно,
Без раскаянья страдал
И рассудка луч божественный
На безумство променял!
Это дело было давнее, и те, канарские, должны были уже кончиться, но теперь и в Мокве такого добра было «навалом» и Василий Васильевич наверняка уже не единожды пополнял свой запас.
Но все равно, каждый раз, когда он доставал палочку, поджигал ее, и по кабинету расползался этот типичный «восточный» аромат, я вспоминал наши с ним прогулки вдоль холодного для купания январского океана с остановками в прибрежных кафе.
Особенно хорошо было в одном из них, когда неспешную нашу беседу «о том о сем» время от времени прерывал фонтан, вырывавшийся из щели в лавовом наплыве недалеко от столиков этого открытого кафе при накате особенно сильной волны прибоя. Струя фонтана с шумом возносилась метров на пятнадцать красивой темно-красной колонной на фоне ясного ринового, переходящего в неоловое на горизонте неба, распадалась на части в верхней своей точке и падала на черный покатый лавовый берег, дробясь в полете на все более мелкие капли и обрушиваясь на ближайший каменистый кряж коротким, но мощным ливнем, порождающим массу мелкой соленой водяной пыли, розовой своей ватностью напоминавшую нежданное в этом месте облако…
Вообще-то мне эти «восточные благовония» не очень нравятся, хотя и раздражают не сильно. Я к ним, скорее, равнодушен. Но когда там, на Тенерифе, я покупал пачку, до сих пор лежащую нераспечатанной в ящике моего письменного стола, я был не в состоянии противостоять напору шефа, особенно мощного в случаях, когда он считает, что тем или иным советом, рекомендацией, он «отечески заботится» обо мне.
«Я служил ему торжественно» и вообще-то решаюсь не выполнять его рекомендаций только уж когда его совсем «заносит», например, когда он пытался заставить меня делать какую-то дыхательную гимнастику или в очередной раз склонял бросить курить. Правда, борьба с курением – дело особое. Попытки увещевать меня с этой целью предпринимались им неоднократно. Но он, как человек разумный, понимал, что каждый раз я внутренне недоумевал – дескать, «а судьи кто?» в смысле «врачу, исцелися сам!». И тогда он шел на подвиг, показывая мне пример. В таких случаях я, сочувствуя ему безмерно, иногда присоединялся к этому самоедству, и даже держался с ним пару недель…
Помню курьезный по сути, но очень для меня памятный и неприятный случай. Случилось так, что я уговорил его поехать на одну «сходку» в Екатериноград, где собирались переработчики вторичного люминдия для дележа рынка вторсырья. (А мы тогда пытались – не очень, правда, удачно, – поиграть и на рынке цветного металлолома). И он решил воспользоваться этой командировкой для очередной попытки побороть «антикотинового змея».
«Перемена обстановки, напряженная работа – все это отвлечет нас от козней этого гада», – сказал он мне. Но, чтобы «не делать резких движений» (а это житейское правило почиталось у нас серьезно), мы решили, что каждый будет вправе выкуривать одну сигарету в день. В любое время и в любом месте. Но – одну!
По состоявшемуся уговору, можно было и «забычаривать», чтобы продолжить «законное» курение, но лучше всего позволять себе «расслабиться» вечером, перед сном, за чашечкой кофе, совместно анализируя дневные события. (Как-то не пришло в голову при этом договоре, что кофе перед сном было явно лишней деталью, но в тот момент нам обоим казалось, что эта сигаретка будет лучшей наградой нам за «трудовые подвиги», а потому должна употребляться с максимальным комфортом. А какой комфорт без кофе!).
В самолете мы мужественно терпели «ломку», и пили кофе, и запивали его томатным соком, «весело» демонстрируя друг другу, что ничего другого нам и не хочется! А когда прилетели и приехали в гостиницу, то нетерпение мое и антикотиновая жажда достигли уже таких пределов, что я нарочно отстал от Василия Васильевича в запутанных гостиничных коридорах и переходах (как бы «потерялся») и где-то за углом жадно сделал пару затяжек той «единственной» на этот день сигареты, которая заранее была отложена в люминдиевый чехольчик из-под сигары (специально для того купленной и безжалостно выброшенной!)…
Сознаюсь, что к этому моменту она уже не была собственно сигаретой, а представляла собой ещё солидный, но все же уже «бычок», ибо я «лишил ее девственности» еще в туалете моковского аэропорта «Домопапово», откуда мы вылетели три с половиной часа назад. Но совесть моя была чиста – «правило одной сигареты» я пока не нарушил!
Правда, чистота эта была относительной, поскольку я уже решил, что оставшийся к концу дня вонючий бычок я тайно, перед оговоренной вечерней процедурой совместного анализа и распития кофе, выброшу и положу в чехольчик девственно-чистую, пахнущую ментолом, «длинноногую „Moore“» из лежавшей в кейсе изящной фиолетовой пачки.
Затягивался я с наслаждением, ибо был уверен, что шеф, потеряв меня, паниковать не будет, понимая, что я не маленький ребенок и уж свой-то номер в гостинице найду, а потому спокойно пойдет к себе и ляжет отдохнуть с дороги. Но я недооценил степени его ответственности за порученных им своему же попечению сотрудников!
Обнаружив мою «пропажу», он бросился меня искать. И я буквально вздрогнул от стыда и страха быть уличенным в своем «проступке», когда слева, из-за поворота коридора раздался его раздраженно-нетерпеливый голос:
– Игорь Петрович! Ну, где же вы застряли?
Как мне теперь кажется, он тоже был на грани антикотинового срыва и мечтал как можно скорее скрыться в своем номере и без помех выкурить (или, соблюдая уговор, только прикурить на пару затяжек) ту самую единственную сигаретку, которую он, конечно, не хранил в отдельном чехольчике, а «мужественно» достал бы из кожаного портсигара. Я знал, что он туда положил ровно три штуки – по числу дней предполагавшейся поездки.
Но и он, так же как и я, не хотел обнаружить свою «слабость» и боялся, что, положив вещи в свой номер, я буду искать его для получения указаний. При этом я неизбежно «застукаю» его за той самой чашкой кофе (одна ложечка из маленькой банки и один кусочек сахара), прервав блаженство – рассмотрение Екатеринградского пейзажа за окном, в открытую форточку которого уходит тоненькая риновая струйка ароматного дыма… И он искал меня, чтобы заранее уточнить наши дальнейшие планы и взять «тайм-аут» для священнодействия с кофе и сигаретой.
Я поперхнулся, замахал пальцами, как ощипанный петух, разгоняя дым, и, стараясь не дышать в его сторону, чтобы не выдать себя предательским запахом, шагнул из-за угла ему навстречу:
– Да здесь я, Василь Василич!..
Он коротко взглянул на меня и, конечно, все мгновенно понял. Молча выразительно понюхал воздух, а потом сказал, устало и с досадой:
– Ну, да ладно! Что я, в конце-концов, нянька какая-то, что б за вами смотреть?… Делайте как знаете… Встретимся в холле через час.
И, не взглянув более в мою сторону, повернулся и пошел направо по коридору. И пока он не скрылся за дверью своего номера, я стоял и «сгорал со стыда», подобно нашкодившему первокласснику, подтверждая тем самым его представление о нас всех, как о «детях малых и несмышленых», за которыми папин пригляд ещё ох как был нужен!..
А я, остывая от этого непонятного стыда, злился и на него, и на себя (не знаю, на кого больше) и давал себе зарок больше никогда не обещать ему того, что не было бы точно в моих силах. И внутреннее это слово держал, никогда не говоря ему: «Сделаю, Василь Василич!», но всегда – «Я постараюсь, шеф…».
Кстати, в той командировке особенно выпукло для меня проявилось его «звериное чутье» на опасность. Когда утром за нами пришла машина с каким-то, на мой взгляд, вполне обыкновенным референтом, Василий Васильевич, поговорив с ним буквально пару минут (я при этом не присутствовал – они разговаривали в номере шефа), сослался на неважное самочувствие и сказал, что не поедет на встречу, пока не пройдет его недомогание. Референт оставил адрес и уехал, а мне шеф, ничего не объясняя, велел срочно брать обратные билеты.
Вернувшись в Мокву я узнал, что мы чуть было не попали на настоящую воровскую сходку, где, оказывается, обсуждался раздел «черного рынка цветных металлов»! Сходку посетила и милиция.
Вот как описывалось все это потом в Интернете: «…разгром сходки имел скорее психологическое, чем практическое значение. Видимо, оперативники ГУБОП лишний раз хотели продемонстрировать криминальным генералам свою осведомленность в их делах и объяснить, кто на самом деле в городе хозяин. К тому же назрела необходимость обновить картотеку, которая теперь пополнилась новыми именами». Вот только этого нам и не хватало – попасть в ЭТУ картотеку…
Василий Васильевич, между тем, пока я предавался воспоминаниям, приладил-таки дымящуюся палочку с каким-то «церковным» запахом, закрепив ее в специальную щель специальной подставки, закурил очередную тонюсенькую сигаретку из плоской, в один ряд, светло-неоловой, почти белой пачки, и сказал:
– Да вы присядьте поближе, Игорь Петрович! Не на совещании же мы…
То, что он пригласил меня в другое кресло, было знаменательно. И уж точно это не было пустой формальностью! Дело в том, что на общих обсуждениях, которые назывались «совещаниями», каждый из нас имел в его кабинете строго определенное место, определявшееся как «историческими традициями» (кто как когда-то сел), так и положением садившегося во внутренней иерархии.
Последнее определялось теми волевыми «поправками» хозяина кабинета (взгляд, а то и жест), которыми он указывал «забывшемуся» сотруднику его место, когда рассаживал вошедших в кабинет по команде: «Все ко мне!». А такая команда раздавалась из динамиков «оперативной связи» на наших столах раза два-три в день. «Поправки» усваивались быстро и путаницы не возникало почти никогда…
Разве только Иосиф Самуилович вдруг, задумавшись о технологических аспектах какого-нибудь пятого начала термодинамики, ничтоже сумняшися, не занимал кресла Бурого, которое стояло ближе ко входу, или Елены Петровны, в таких случаях смущенно топтавшейся рядом, не решаясь побеспокоить мировую знаменитость («без пяти годов нобелиата», как прозорливо ёрничал Илья), и получала возможность обустроиться на своем месте только после того, как заметивший неловкость шеф говорил чуть с укоризной, но мягко, понимая, что тут нет злого умысла:
– Йося, подвинься, дай трудолюбивой ее место…
«Иерархические Правила занятия места» были, разумеется, неписанными и довольно сложными – я так и не понял многих их тонкостей. А они были.
Например, где должна была сидеть Елена Никоновна, всегда бывшая по «иерархии» отнюдь не «у башмаков фортуны», но которую все эти заморочки с химическими составами, сливными патрубками, и прочими техническими подробностями не касались вовсе? Ведь ее могли в любой момент позвать к телефону, на другом конце провода которого сидел сам Митя из банка! Естественно, только рядом с выходом из кабинета, чтобы успеть по пути до своего стола выкинуть из головы занудные фразы из доклада Бурого о крючкотворстве закраинской таможни, вспомнить номер и дату последней платежки, а так же и указанную в ней сумму до копейки. И при этом не заставить Митю даже предположить, что по его звонку она, Елена Никоновна, мешкает с ответом!
Но «в первом приближении» физическая «близость к телу» начальника означала и большее беспокойство при обсуждениях, поскольку шеф чаще обращался к «ближнему кругу» с вопросами и внимательнее следил за реакцией на свои рассуждения, но и… большую толщину конвертов, получаемых в «день воздаяния»!
Мое местоположение в последнее время (а за все время работы я занимал разные места и в разных кабинетах, случалось, что и «о шую» кое-где сиживал!) было таково, что я сидел даже не за столом, а в покойном кресле у стены, рядом со шкафом и журнальным столиком. И мог даже, при желании, не смотреть в глаза шефа, поскольку между нами располагалась широкая в плечах фигура Ильи Стефановича. Мне это было очень удобно – иногда я буквально засыпаю под монотонный, на полчаса, монолог шефа.
Типично начинался он с того, что «Мы все – одна семья и потому нужно лучше работать и думать не о девках (взгляд с сожалением в сторону Ильи), и не о бревнах (укоризненный взгляд в сторону Бурого, который как раз собирал свой сруб), а о том, чтобы до мозолей на пальцах, до крови на ладонях, крутить диски телефонных аппаратов (поощрительный взгляд в сторону Лидии Федотовны) для привлечения новых покупателей».