А «рыбная тема» была у нас с Борисом постоянной. Дело в том, что он, как я уже упоминал, работал в режиме «сутки-трое» и в эти «трое» одни – отсыпался, а двое проводил где-нибудь на подмоковном озерце или речушке – и себе доставлял удовольствие, и жену радовал экономией семейного бюджета по статье «продукты питания», отчитываясь перед ней за свои добровольные «командировки» пойманными окунями, красноперками и прочими представителями рыбного племени, ничуть не смущаясь тем, что почти все они были персонажами из «Зелёной книги рыб Моковской области».
   Правда, жена его, в минуты раздражения и выяснения отношений, порой со злобой говаривала, что эта «экономия» на «продуктах питания» сильно перекрывается увеличением затрат по статье «командировочные и прочие расходы», напирая особенно на «прочие».
   Но он в таких случаях тут же переходил в контрнаступление, требуя раскрытия секретной методики подсчета «этих самых прочих расходов» и экономического обоснования появления на вешалке в прихожей новой синтетической шубки «под шемшелей», поскольку в платяном шкафу висела ещё вполне приличная, на его взгляд, точно такая же, только «под бобра».
   Полузнакомые люди достаточно легко обмениваются своими семейными секретами, справедливо полагая, что «ворон ворону глаз не выклюет», а «счастливых семей», как их понимает князь Лев Николаевич Крупный, просто не бывает. Поговорку о взаимоотношениях врановых я в последнее время мысленно связываю с одной сценкой, которую наблюдал прошлым летом.
   Дело было возле рынка. Я сидел в нашей «Шмиве» с Джимом и ожидал, пока Нателла купит необходимые нам на даче огурцы (Наши грядки в том году ломились от кабачков, а вот огурцы не уродились). На тротуаре стояло пластиковое инженерное сооружение гигиеничного белого цвета с неоловой дверью, обеспечивающее действительно уединенное «облегчение» всего за червонец.
   Летняя жара делает излишней электропроводку для питания системы обеспечения ее непрозрачности, так что будка стояла очень удобно – рядом с лотками, где молоденькие узбечки из Намангана целый день торгуют сладкой черешней.
   Рядом с кабинкой, сидя на складном стульчике, читала газету то ли владелица, то ли ее хорошая знакомая (такие «хлебные места» незнакомые получить не могут просто «по определению») – «бизнес-вумен» приличествующего этой работе преклонного возраста.
   К кабинке подошла одна из продавщиц, которая годилась ей не то что в дочки – в правнучки! Одной рукой девчонка потянула ручку двери, а другую, с зажатым в кулачке червонцем, протянула «бизнес-вумен». Та глянула на худенькую фигурку «товарища по цеху» в чуть грязноватом риновом фартуке (обе ведь были торговками!) и, ленясь оторваться от стула, снисходительно сказала:
   – Ну, ладно… – давая понять, что «со своих» она за облегчение денег не берет.
   Однако у девчонки была «собственная гордость» – она успешно («как взрослая!») торговала с утра и осознавала себя «обеспеченной женщиной». Поэтому, отпустив ручку кабинки, она сделала шаг к хозяйке заведения и с вызовом произнесла:
   – Да ладно! – столь же ясно и однозначно отказываясь от «блата».
   Забавным было то, что обе не понимали мотивов поведения друг друга. Старуха оказывала ей любезность именно как торговке, а девчонка отказывалась от оскорбительной льготы (бесплатно, согласно вывешенному на кабинке объявлению, в нее могли попасть только дети и Кавалеры ордена «За заслуги перед Отечеством» не менее чем второй степени).
   Почему-то именно эта идиллическая картинка всякий раз всплывает в моей памяти, когда я оказывался в ситуации общения с малознакомыми, но дружественно настроенными ко мне людьми. Кстати, я так и не знаю, чем она завершилась – в тот момент Нателла как раз подходила к машине с сумкой, из которой над грудой кабачков торчали ещё и две колбасные палки, не произраставшие на наших дачных грядках, а потому всегда желанные, и я отвлекся от судьбы помятого червонца…
   Услышав от охранника слово «бобр», я напомнил ему с детства знакомый пассаж из знаменитой поэмы Николая Нелакова «Когда по росе выть хорошо?..»:
 
Бобра не скроет толстый лёд,
Глазастый всяк его найдет!
И средь крестьянского добра
Тулуп из зимнего бобра —
Обыкновеннейшая вещь…
 
   Очень он меня благодарил за эту цитату из классика, которую решил использовать при очередном обсуждении исполнения своего семейного бюджета.
   – И ведь нам, «хрестьянам-рассеянам», и вправду бобр приличнее, чем заморские «шинеля из шемшелей»! Пусть подумает об этом! – хмыкнул он и подал мне журнал и авторучку.
   Я, исполняя дурацкий пустой ритуал, которого избежал утром по причине ранней явки Ильи, механически расписался в его «вахтенном журнале» в том, что помещение под охрану сдал, а он ключи от меня принял и сунул авторучку как раз в тот карман, где лежали «сданные ключи».
   Борис улыбнулся и сказал:
   – А ручку вы верните – не моя она, казенная, Мефодий Филиппович под расписку в ведомости выдал.
   Я, конечно, вернул этот «служебный инструмент охранного ведомства» ее «эксплуататору». Всё-таки дичь бюрократическая – копеечные предметы ставить на бухгалтерский учет! Да одной бумаги для учета разных авторучек, дыроколов и степплеров затратишь столько, что дешевле все эти мелочи людям «за бесплатно» раздать… Да, крепки и длинны наши совковые корни!
   Пустота этого ритуала состояла в том, что ключи у охраны все равно были. Один комплект после установки дверей Самвел, шефовский водитель и нештатный наш завхоз, оставил на вахте в запечатанном металлическом стакане. Запечатана она была личной печатью шефа. Правда, за несколько месяцев ночного благополучия пластилин печати оплыл и нужно бы поставить ее заново, и Самвел говорил об этом Василию Васильевичу, но тот все забывал об этом пустяке.
   А держали эти ключи на вахте именно на тот случай, что если произойдет какое-нибудь ЧП, как это однажды случилось, когда нас залили наши «верхние» соседи, можно было оперативно принять меры.
   В тот раз меня, как самого близкоживущего, вызвали заполночь вскрывать затопленную комнату, и я появился через двадцать минут, но половина наших бумаг на столах уже успела превратиться в расползающиеся грязные лохмотья. После этого и решили держать «дежурную» связку ключей от всех помещений у ночного охранника…
   Я вернул Борису журнал со своим автографом, и пошел к лифту.
   За спиной у меня прозвучали обыкновенные в таких случаях слова Бориса, который участливо спросил:
   – Ничего не забыли? Проверьте, а то по такому морозу назад возвращаться и холодно, и пути не будет!
   Я остановился и действительно проверил портфель – все ли бумаги на месте? Оказалось – все. Я достал из портфеля и прозрачные файлы с документами, и две непрозрачные с «лысыми» – одна для Александра Петровича, а в другой – мои командировочные. Молодец Елена Никоновна – хорошую она упаковку придумала!
   Борис молча наблюдал за моими манипуляциями с извлеченными бумагами и по его лицу – круглому, рябоватому, с резкой, живой, почти оранжевой сеткой сосудов, желтевшей по мере того, как он веселел, расплылась довольная улыбка. Это определенно свидетельствовало о небезосновательности подозрений «благоверной» в том, что отсутствует он порой не только по причине клёва в лунке, да и на рыбалке бывает не один, а в компании какого-то Сенькибахуса.
   Болтовня с секьюрити – это только минутная задержка на пути домой, к компьютеру, где меня уже ждал совершенно иной, манящий и желанный мир. Тот мир, в котором именно сегодня нужно было решить некоторые важные вопросы, поскольку уже завтра я на неделю должен был его покинуть – в Амгарске у меня не будет возможности «полазить по Интернету».
   Но ведь из минут складываются часы! И следовало более серьезно отнестись к словам нынешнего партийного гимна, с отеческой строгостью призывающего: «Не думай о мгновеньях свысока!». Вспомнив это увещевание, я заторопился к выходу из института.
   … Я выхожу из стеклянной громады «НИИМотопрома» в круговерть метели зимнего вечера. Последний элемент его архитектурного декора – мощная бетонная плита нависающего над головой защитного козырька – спасает от снежного вихря разве что на секунду-другую.
   Вихрь нарушил нормальную работу и у неподконтрольных администрации арендаторов-самозаселенцев: местные вороны устроили на козырьке нечто вроде «птичьего ресторана». Это весьма практично и свидетельствует о высоком «Ай-Кью» наших «серых» крылатых соседей по городской экологической нише. На крыше козырька птиц никто не беспокоит – кошкам там спрятаться негде, а породы летучих собак у нас так и не появилось, несмотря на жесткое давление естественного отбора, обусловленного резко возросшим поголовьем племени бродячих собак.
   Увеличение их численности, кстати, никак не связано с каким-то изменением репродуктивной активности этой популяции в целом. Численность возросла за счет потерявших кров и миску каши «четвероногих друзей», которых многие «двуногие безрогие» в недавние времена заводили в качестве «воспитательного средства» для подрастающего поколения. А оно, это «новое поколение», т. е. «наша молодежь», побаловавшись с живой игрушкой, выбрало «Пепси» и все более активно переключается на разных заморских «тамагуччи», а чуть повзрослев – на интернет-игры с эротическим уклоном.
   Выйдя из-под почти бесполезного «защитного козырька», я поднял голову, чтобы поправить сбившийся шарф. Там, в вышине, почти полнеба занимала гигантская, ярко сияющая электрическим светом стеклянная громада небоскреба, вырастающая на тускло светящихся, темно-красных от внутреннего тепла, бетонных параллилепипедах первых этажей института.
   Но, конечно, не эта картина – самое привлекательное зрелище в такой холодный зимний вечер! Обычно я возвращаюсь не по протоптанной утром тропинке (которую за день успело основательно замести и для возобновления ее проходимости уже не было стольких энтузиастов, как утром, когда дорога каждая минута), а по чуть более длинной, но гораздо более интересной дороге.
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента