Страница:
Филипп Иванович до конца войны и после нее трудился только в центральном аппарате – заместителем наркома обороны по кадрам, начальником Главного управления кадров сначала Наркомата обороны, а затем – Министерства Вооруженных Сил, руководил Военной академией бронетанковых войск. Возглавляя Главное политическое управление СА и ВМФ, 8 мая 1961 г. удостоился высшего воинского звания Маршал Советского Союза. С июня 1962 г. и до дня своей кончины в июле 1980 г. Филипп Иванович состоял в группе генеральных инспекторов.
В этот период он смог обратиться к литературному труду, поработать в военных архивах, изложить пережитое на бумаге. Захотелось ему рассказать и о своей военно-дипломатической работе. К концу 60-х гг. маршал подготовил рукопись небольшой книги «С военной миссией в Великобританию и США», фрагменты которой были в 1969 г. опубликованы в журнале «Новая и новейшая история». Но в целом рукопись так и осталась в ящике рабочего стола автора.
Мемуары Филиппа Ивановича, как представляется, стали невольной жертвой большой политики. В начале 70-х гг. советский лидер Л. И. Брежнев энергично налаживал личные контакты с президентом США Р. Никсоном, утверждал политику разрядки международной напряженности. Были подписаны важнейшие соглашения по сокращению ядерных вооружений. На этом фоне мемуары известного военачальника, повествующего о далеко не безоблачных страницах в истории двух стран, наверняка были расценены как неуместные, несвоевременные. Не помогли ни маршальское звание автора, ни его членство в ЦК КПСС.
Только на излете советской истории в 1987 г. (то есть уже после смерти Голикова) книга увидела свет в издательстве «Прогресс», но лишь на английском и испанском языках. А на русском языке была издана и вовсе только в 2005 г.
Мемуары маршала отчетливо несут на себе отпечаток эпохи. Их автор явно отказывался понимать, что у США и Великобритании были собственные интересы, в чем-то совпадавшие с интересами Советской страны, а в чем-то нет. С позицией Ф. И. Голикова можно не соглашаться, но ведь так думало большинство советских людей. То, что в наши дни можно считать предрассудком, проявлением определенной узости мышления, тогда было убеждением людей, поднявшихся на смертельный бой с фашизмом: раз считаешь СССР своим союзником – энергично помогай ему не словом, а делом, действуй, а не ищи отговорки, жертвуй во имя победы, как всем жертвует советский народ.
В этом видятся очень важные штрихи к портрету военного поколения, и тут ни прибавить, ни убавить.
Очерк 3. Кнут свечкой
В этот период он смог обратиться к литературному труду, поработать в военных архивах, изложить пережитое на бумаге. Захотелось ему рассказать и о своей военно-дипломатической работе. К концу 60-х гг. маршал подготовил рукопись небольшой книги «С военной миссией в Великобританию и США», фрагменты которой были в 1969 г. опубликованы в журнале «Новая и новейшая история». Но в целом рукопись так и осталась в ящике рабочего стола автора.
Мемуары Филиппа Ивановича, как представляется, стали невольной жертвой большой политики. В начале 70-х гг. советский лидер Л. И. Брежнев энергично налаживал личные контакты с президентом США Р. Никсоном, утверждал политику разрядки международной напряженности. Были подписаны важнейшие соглашения по сокращению ядерных вооружений. На этом фоне мемуары известного военачальника, повествующего о далеко не безоблачных страницах в истории двух стран, наверняка были расценены как неуместные, несвоевременные. Не помогли ни маршальское звание автора, ни его членство в ЦК КПСС.
Только на излете советской истории в 1987 г. (то есть уже после смерти Голикова) книга увидела свет в издательстве «Прогресс», но лишь на английском и испанском языках. А на русском языке была издана и вовсе только в 2005 г.
Мемуары маршала отчетливо несут на себе отпечаток эпохи. Их автор явно отказывался понимать, что у США и Великобритании были собственные интересы, в чем-то совпадавшие с интересами Советской страны, а в чем-то нет. С позицией Ф. И. Голикова можно не соглашаться, но ведь так думало большинство советских людей. То, что в наши дни можно считать предрассудком, проявлением определенной узости мышления, тогда было убеждением людей, поднявшихся на смертельный бой с фашизмом: раз считаешь СССР своим союзником – энергично помогай ему не словом, а делом, действуй, а не ищи отговорки, жертвуй во имя победы, как всем жертвует советский народ.
В этом видятся очень важные штрихи к портрету военного поколения, и тут ни прибавить, ни убавить.
Очерк 3. Кнут свечкой
С самого начала войны стратегическое направление, на котором оборонялись войска Северо-Западного фронта, превратилось в арену драматических событий. Превосходя фронт по числу людей, артиллерии и танков, противник ударами 3-й танковой группы генерала Г. Гота и 4-й танковой группы генерала Э. Гепнера в первый же день расколол нашу оборону. К исходу 22 июня 1941 г. германские соединения вклинились на глубину до 60 км.
Отход с боями советских войск продолжался и в последующие дни. За три недели боевых действий Северо-Западный фронт оставил почти всю Прибалтику. С форсированием немцами реки Великая и захватом Острова и Пскова, к 10 июля создалась реальная угроза их прорыва к Ленинграду.
Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин резко отреагировал на донесение командования фронтом об оставлении городов Острова и Пскова: «Истребительные отряды у вас до сих пор не работают, плодов их работы не видно, а как следствие бездеятельности командиров дивизий, корпусов, армий и фронта части Северо-Западного фронта все время катятся назад. Пора это позорное дело прекратить… Командующему и члену Военного совета, прокурору и начальнику 3-го управления – немедленно выехать в передовые части и на месте расправиться с трусами и предателями…»[30]
Однако никакими самыми грозными приказами невозможно было в короткий срок свести на нет преимущества, полученные противником в начале войны. Наши войска продолжали отступать, 15 августа оставив Новгород. В то же время отступление не было пассивным. Более того: закрывая путь на Ленинград, 12 августа из района юго-восточнее Старой Руссы нанесли сильный контрудар 11-я и недавно сформированная 34-я армии Северо-Западного фронта, активно поддержанные фронтовой и дальнебомбардировочной авиацией. За три дня они продвинулись в тыл новгородской группировки врага более чем на 60 км[31].
К сожалению, как это нередко случалось в начале войны, контрудар не был достаточным образом подготовлен: острый недостаток ощущался, прежде всего, в авиации и средствах противовоздушной обороны. К тому же противник, быстро перебросивший в район Старой Руссы танковые, моторизованные и авиационные части, сумел упредить советские войска в переходе в наступление. С подходом его новых сил 34-я армия стала беспорядочно отходить, личный состав был охвачен паникой.
В результате, как докладывал И. В. Сталину член Военного совета 34-й армии бригадный комиссар И. П. Воинов, к 20 августа она, «потеряв больше 50 % убитыми и ранеными, была настолько деморализована, что побежала беспорядочно». Армия потеряла почти всю артиллерию, из 86 тысяч в строю к 28 августа осталось, согласно этому донесению, лишь около 20 тысяч человек[32].
Была и еще одна причина случившегося – утрата управления штабом армии. «Нужно сказать, – писал по этому поводу бывший командующий фронтом генерал армии П. А. Курочкин, – что незавершенность контрудара наших войск под Старой Руссой объясняется не только слабым их прикрытием с воздуха, но и тем, что управление соединениями, особенно в 34-й армии, оказалось далеко не на должной высоте»[33].
В результате Верховный Главнокомандующий, потеряв веру в местное военное руководство, направил на СЗФ группу своих уполномоченных, дабы их жесткой рукой обеспечить благоприятный перелом в развитии событий. В нее вошли заместитель председателя Совнаркома СССР Н. А. Булганин, генерал армии К. А. Мерецков, лишь недавно освобожденный из заключения и еще не получивший постоянной должности, и заместитель председателя СНК СССР, заместитель наркома обороны, начальник Главного политического управления РККА армейский комиссар 1-го ранга Л. З. Мехлис. Последнего следует, по-видимому, считать ключевой фигурой, прибывшей 9 сентября в штаб фронта группы: Булганин вскоре вернулся в Москву, а Мерецков уже 17 сентября получил назначение на Волховский фронт. Мехлис же пробыл здесь дольше всех, до 2 октября 1941 г., замыкая на себя исполнение важнейших полномочий.
Как известно, дурная слава бежит далеко впереди. Тем должностным лицам, кто знал, чем обычно сопровождался выезд армейского комиссара 1-го ранга Мехлиса на тот или иной участок фронта, заблуждаться насчет своей дальнейшей судьбы не приходилось.
Почему? Сделаем небольшое отступление, чтобы стало ясно, по каким соображениям Лев Захарович был прислан на СЗФ. В число постоянных советников, институт которых уже на второй день войны был создан при Ставке Верховного Главнокомандования, он вошел сразу. Советы, однако, в столь напряженный момент должны были уступить место действиям. Вместо советников в Ставке явочным порядком начал функционировать институт ее представителей в войсках. По своим правовым возможностям и функциональным обязанностям входившие в него должностные лица заметно различались. По сути лишь члены Ставки являлись ее полноправными представителями, действовали от ее имени. Остальные лица выполняли роль уполномоченных в каждом конкретном случае. Их пребывание на фронте было обычно непродолжительным, главная задача состояла в уточнении обстановки, докладе в Ставку выводов по ней, помощи командованию на местах. Таковым уполномоченным Ставки в 1941 г. и был Л. З. Мехлис (хотя в документах его нередко именовали «представителем»).
Как профессиональному политработнику, ему не ставились задачи, относящиеся к управлению войсками. Его стихия была иной: политработа, надзор за высшим ком– и политсоставом, предельно откровенный доклад о политико-моральном состоянии на самый «верх». А кроме того – расследование действительных, а нередко и мнимых проступков различных должностных лиц, скорая расправа с неугодными вождю, а подчас и самому начальнику ГлавПУ. На практике Мехлис выступал в роли скорее не уполномоченного Ставки, а личного представителя Верховного Главнокомандующего.
Для командного состава Северо-Западного фронта не было секретом, что пребывание Мехлиса в аналогичной роли на Западном фронте в июне – июле завершилось расстрелом генералов Д. Г. Павлова, В. Е. Климовских, А. Г. Григорьева, А. А. Коробкова и ряда других должностных лиц.
Первое донесение И. В. Сталину Н. А. Булганин, Л. З. Мехлис и К. А. Мерецков (в таком порядке они поставили свои подписи) отправили на следующий день после прибытия на фронт, 10 сентября. Обстановку, сложившуюся здесь, они оценили как «крайне неблагополучную». В результате нового прорыва немцев 8 сентября был захвачен Демянск, противник, распространяясь на север, вышел на тылы 27-й, 34-й и 11-й армий. Создалась угроза Валдаю и тылам Новгородской оперативной группы. Между тем фронт был крайне ослаблен: большинство дивизий насчитывали буквально по нескольку сот человек, не было ни одного танкового батальона. По мнению уполномоченных Ставки, остро требовались хотя бы одна танковая бригада, три танковых батальона и одна свежая стрелковая дивизия.
«Командующий фронтом Курочкин (лишь за две недели до этого сменивший в этой должности генерал-майора П. П. Собенникова. – Ю.Р.) еще не овладел обстановкой. Штаб фронта (его возглавлял генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин. – Ю.Р.) не знает точного расположения дивизий и их действий», – завершали уполномоченные свой доклад[34].
Обстановка настоятельно требовала стабилизировать линию фронта, укрепить позиции и не дать врагу пробиться к Вышнему Волочку, откуда он мог бы обойти советские соединения, стоявшие у реки Волхов. Больше всего прибывших из Москвы, по воспоминаниям К. А. Мерецкова, тревожил левый фланг 11-й и весь участок 34-й армий. С одной стороны, именно здесь, в сравнительно сухом месте на пути в Крестцы, Валдай и Бологое, можно было с наибольшей вероятностью ожидать очередного удара немцев. А с другой – у штаба фронта как раз с командованием 34-й армии и не было связи.
Второй эшелон штаба армии был обнаружен 11 сентября в тылу фронта недалеко от дер. Заборовье. Здесь оказались командарм-34 генерал-майор К. М. Качанов и начальник артиллерии армии генерал-майор артиллерии В. С. Гончаров. «Оба они, – писал Мерецков, – ничего толком о своих войсках не знали и выглядели растерянными»[35].
Свои мемуары полководец напечатал четверть века спустя описываемых событий, время, конечно, сгладило их остроту. Не все тогда позволено было и говорить. Что же осталось за рамками воспоминаний?
Генерал Качанов был обвинен в том, что, вопреки приказу командующего фронтом, самовольно приказал войскам отходить с занимаемого рубежа р. Шалковка, р. Полометь, Костьково, Тоболка, р. Пола. Потеряв управление, он бросил войска и «позорно ушел в тыл». (К слову: на неспособность Качанова руководить столь крупным соединением указывал в письме Сталину член военного совета армии Воинов, характеризуя его, как «грубого солдафона», который иначе, как с использованием «трехэтажного мата», с подчиненными не разговаривает и многим «бьет морду».)
Что касается генерала Гончарова, то, как докладывали проверяющие в Ставку, он проявил «полную бездеятельность в выводе материальной части артиллерии», к тому же «убежал трусливо в тыл» и двое суток «пьянствовал».
12 сентября уполномоченные Ставки доложили Сталину о результатах расследования действий командования, в том числе и об аресте Качанова. Мерецков лукавит, когда пишет в мемуарах: «Л. З. Мехлис доложил в Ставку о его поведении, и на этом карьера командарма окончилась». На самом деле под докладом Верховному стоят подписи всех уполномоченных, в т. ч. самого Кирилла Афанасьевича[36]. Здесь же Сталину сообщалось о расстреле генерал-майора артиллерии Гончарова.
Пожалуй, в ту войну никто больше не решился без суда, своим волевым решением расстрелять перед строем генерала. А вот начальник ГлавПУ РККА, не колеблясь, пошел на это. Как следует из сохранившегося в архиве приказа войскам фронта № 057 от 12 сентября 1941 г., собственноручно составленного Мехлисом, «за проявленную трусость и личный уход с поля боя в тыл, за нарушение воинской дисциплины, выразившееся в прямом невыполнении приказа фронта о выходе на помощь наступающим с запада частям, за непринятие мер для спасения материальной части артиллерии, за потерю воинского облика и двухдневное пьянство в период боев армии генерал-майора артиллерии Гончарова, на основании приказа Ставки ВГК № 270, расстрелять публично перед строем командиров штаба 34-й армии»[37].
Документ был оформлен «задним числом» для придания законного основания личному произволу начальника ГлавПУ. Сошлемся на свидетельство полковника в отставке В. П. Савельева, ставшего свидетелем расстрела генерала Гончарова. По приказу Мехлиса работники штаба 34-й армии были выстроены на поляне в одну шеренгу. Уполномоченный Ставки быстрым, нервным шагом прошел вдоль строя. Остановившись перед начальником артиллерии, выкрикнул: «Где пушки?» Гончаров неопределенно махнул рукой в направлении, где были окружены наши части. «Где, я вас спрашиваю? – вновь выкрикнул Мехлис и, сделав небольшую паузу, начал стандартную фразу: – В соответствии с приказом № 270…»
Для приведения «приговора» в исполнение он вызвал правофлангового – рослого майора. Тот, рискуя навлечь на себя гнев сталинского эмиссара, но не в силах преодолеть душевного волнения, отказался. Пришлось вызывать отделение солдат.
Уже на следующий день Мехлис поинтересовался, насколько сильное впечатление произвела эта крайняя мера на личный состав. По его приказу начальник особого отдела НКВД Северо-Западного фронта комиссар госбезопасности 3-го ранга В. М. Бочков донес ему о реакции в 34-й армии на расстрел генерала Гончарова. Большинство присутствовавших при казни одобряет решение уполномоченного Ставки, сообщает Бочков: мол, так Гончарову и надо, давно была пора принимать меры – он, пьяница, оставил армию без артиллерии. Но вот заместитель начальника оперативного отдела штаба армии майор Васильев заявил: «Сегодняшний расстрел меня окончательно убил… Ведь он же не виноват (Гончаров), кто-то бежит, кто-то бросает вооружение, а кто-то должен отвечать».
Кто же это осмелился «вольнодумствовать»? Начальник особого отдела поясняет: «Сам Васильев характеризуется с отрицательной стороны как трус. Данные о Васильеве нами тщательно проверяются».
Вопреки утверждению К. А. Мерецкова, в эти же сентябрьские дни окончилась не только карьера, но и сама жизнь генерала К. М. Качанова. Расправившись с генералом Гончаровым, начальник ГлавПУ дал указание осудить к расстрелу и командарма-34, что военный трибунал и исполнил 26 сентября в присутствии Мехлиса. Автор располагает на этот счет свидетельством полковника в отставке М. И. Скрыгина, служившего офицером для поручений штаба Северо-Западного фронта.
Как ни цинично, но приезд столь высокой комиссии из центра на фронты почти неизменно сопровождался подобными экстраординарными мерами, иначе – по мрачной традиции тридцать седьмого года – инспектирующие рисковали уже на себя навлечь обвинения в мягкотелости. Достаточно напомнить хотя бы о комиссии Ставки ВГК во главе с В. М. Молотовым на Западный фронт в октябре 1941 г., когда угрозу расстрела, нависшую над его недавним командующим генералом И. С. Коневым, отвела лишь твердая позиция нового комфронтом генерала армии Г. К. Жукова. Здесь, на СЗФ, в жертву репутации Мехлиса и других высоких московских представителей были принесены жизни людей пусть и виновных, но вряд ли заслуживавших столь суровой участи. В любом случае их судьба не должна была зависеть от произвола даже столь высокопоставленной фигуры. В период «оттепели» Кузьма Максимович Качанов и Василий Сафронович Гончаров были посмертно реабилитированы.
Как следует из доклада уполномоченных Ставки ВГК Сталину от 24 сентября 1941 г., нелицеприятную оценку заработали некоторые командиры соединений и частей армии: «Командиры дивизий 33 стрелковой генерал-майор Железников, 262 стрелковой генерал-майор Клешнин и 54 кавалерийской полковник Вальц не справились с командованием во время операций 34 армии в августе и первой половине сентября, проявили безволие, растерянность и неумение управлять частями, в результате чего потеряли дивизии… Нами они отстранены от командования дивизиями. Считаем возможным назначить их на должности командиров полков, чтобы искупали вину»[38].
Верховному было доложено также об аресте начальника 12-го строительного управления Главгидростроя НКВД П. Г. Рыжкова и главного инженера В. Г. Андреянова, на которых возложили вину за оставление в руках противника схемы оборонительных сооружений вокруг Валдая.
С командными кадрами уполномоченные Ставки ВГК разбирались одновременно с восстановлением боеспособности частей. Путем «вычистки» тылов была сформирована 188-я стрелковая дивизия, правда, плохо вооруженная. Понимая, что этими силами валдайское направление не прикрыть, представители центра взялись за восстановление 163-й и 33-й стрелковых дивизий, в которых после минувших боев осталось всего по 500–600 человек. Для укомплектования этих соединений они 15 сентября запросили у Верховного 24 маршевые стрелковые роты с оружием, восемь маршевых специальных рот, три танковых батальона, два артполка стрелковых дивизий с материальной частью, 54 орудия калибра 45 мм, 324 станковых пулемета и другое вооружение[39]. Чтобы в короткие сроки обеспечить боеспособность восстанавливаемых 25-й и 54-й кавалерийских дивизий, они просили помощь минометами и автоматическим оружием[40].
Мехлис напрямую связывался и с начальниками родов войск и главных управлений Наркомата обороны. Сразу же по прибытии на Северо-Западный фронт он запросил у начальника Главного управления формирования и укомплектования Красной Армии армейского комиссара 1-го ранга Е. А. Щаденко 750 младших командиров, у начальника Главного управления кадров НКО генерал-майора А. Д. Румянцева – трех командиров дивизий, восемь начальников штабов дивизий, восемь командиров и 12 начальников штабов полков, 600 командиров разных степеней. Начальник Главного управления связи Красной Армии генерал-лейтенант войск связи И. Т. Пересыпкин обязывался прислать радиоспециалистов и средства связи, начальник Главного военно-химического управления генерал-майор технической службы П. Г. Мельников – пять рот химзащиты[41].
Выметались все «сусеки» и в собственных тылах с учетом того, что Ставка не располагала сколько-нибудь серьезными резервами. «За время пребывания здесь, – ушел в Москву доклад от 24 сентября, – за счет местных средств сформировали полностью 163 сд, 188 сд, заканчиваем восстановление 33 сд и 182 сд, 25 кд, частично укрепили 262 сд, 245 сд и 259 сд». Вместе с тем своими силами обойтись было трудно. Для завершения работы по восстановлению частей фронта требовалось еще 50 маршевых рот, по четыре противотанковых и зенитных батареи, 100 станковых пулеметов и другое вооружение[42].
По приказу Мехлиса военные советы всех армий фронта в трехдневный срок должны были очистить части и подразделения от военнослужащих «прибалтийской национальности». Опасения, что эти люди могут подвести, имели под собой веские основания, что показали события начального периода войны на Северо-Западном фронте.
Комиссарам частей и начальникам особых отделов НКВД предписывалось также в трехдневный срок провести политическую проверку всех женщин, занятых в штабах, на складах, станциях снабжения, в госпиталях, из соображений, что нередко «противник использует женщин в качестве агентуры»[43].
По запросу начальника ГлавПУ в его распоряжение прибывали роты политбойцов. «Коммунистов и комсомольцев ни в коем случае не сводить в компактные группы, – такую директиву отдал он военным советам армий СЗФ, – а иметь в каждой роте по 8—10 человек с тем, чтобы каждый влиял на десяток беспартийных, создавая боевой актив»[44].
Что говорить, на многое хватало сил и энергии у этого человека: умел он вникать даже в то, что подчас принято считать для руководителя такого ранга не очень существенным. «Посылаю для дивизии хороший оркестр, – телеграфировал он 24 сентября командиру 163-й стрелковой дивизии полковнику Попову. – Пусть не бездействует и на фронте. Враг должен трепетать и от звуков советского марша». От своего заместителя по ГлавПУ армейского комиссара 2-го ранга Ф. Ф. Кузнецова он требует направить четыре роты коммунистов, прислать звуковещательную станцию, оборудование для трех типографий и… 100 гармошек[45].
С 19 октября 1941 г. Мехлис вновь представлял Ставку ВГК на северо-западном направлении. На сей раз он занимался восстановлением боеспособности соединений отдельной 52-й армии генерал-лейтенанта Н. К. Клыкова. За два месяца боев части этой, как и соседней 4-й, армии были изрядно потрепаны.
До 1 ноября войскам генерала Клыкова удалось задерживать врага восточнее Малой Вишеры. Войсками 4-й армии противник был остановлен на подступах к Тихвину. Однако вскоре наступление на Тихвин было возобновлено, и 8-го город пал. Было нарушено управление 4-й армией, враг вышел в глубокий тыл 54-й армии Ленинградского фронта.
Бои носили чрезвычайно напряженный характер, наши войска несли большие потери, испытывая к тому же острый недостаток в оружии, боеприпасах, теплой одежде. Уполномоченный Ставки приказал, что называется, жесткой метлой вычищать все «сусеки».
«Не прибыли высланные Яковлевым (начальник ГАУ. – Ю.Р.) ручные пулеметы. Туго сейчас с винтовками. Совсем негде достать минометов», – информировал Мехлис Сталина 3 ноября. При этом прослеживается важная, на наш взгляд, деталь, характеризующая деловой стиль уполномоченного Ставки: приведенные выше слова доклада меньше всего следует принимать за жалобы и свидетельство беспомощности. Совсем наоборот: просьба о тех же минометах высказана в конце телеграммы и как бы между прочим. А на первом плане – доклад об уже сделанном, в том числе за счет местных резервов.
Так, восстанавливались четыре стрелковые дивизии – 111, 267, 288 и 259-я. Из 10 тысяч человек, направленных на их пополнение, более трети «выкачано», по выражению Мехлиса, из собственных тыловых частей и учреждений. «Оружия изъято из тылов – 4462 винтовки, 98 ручных и станковых пулеметов, минометов один, ППД – два… Кроме того дивизии изъяли из своих тылов 562 винтовки».
Сталинский эмиссар не боялся упрека в том, что отвлекал внимание Верховного Главнокомандующего на сотню-другую винтовок, два пулемета, единственный миномет. Ибо знал: что он не клянчит оружие у Сталина, тому обязательно понравится.
Верховный был также проинформирован о мерах борьбы с «трусами, дезертирами и бросившими без боя материальную часть». Приказом войскам 52-й армии, составленным рукой Мехлиса и подписанным, кроме него, командующим армией и членом военного совета, по этим мотивам перед строем 844-го противотанкового артиллерийского полка были расстреляны командир 5-го батальона лейтенант Вершинин и военный комиссар политрук Баюшенко[46].
В поисках рычагов, которые заставили бы деморализованных тяжелыми поражениями людей прийти в себя, поверить в собственные силы, сражаться стойко, упорно, Мехлис вслед за Сталиным чаще всего отдавал приоритет угрозе жестокой, беспощадной кары. На Северо-Западном фронте вспоминали, как часто повторял Лев Захарович: мол, посмотрите на старых кучеров. Любят они и жалеют лошадей, но кнут у них всегда воткнут свечкой – наготове. Лошадь это видит – и делает выводы[47]. Такая вот целая теория…
В то же время старый, еще с Гражданской войны, армейский политработник включал и иные рычаги воздействия на личный состав. Ничто не ускользало из поля зрения уполномоченного Ставки: ни фронтовая газета («ее надо лечить», дает он указание в ГлавПУ, а потому «шлите писателя и двух хороших журналистов»), ни типография для газеты, ни возможность для личного состава посмотреть кино («дайте пару походных кинопередвижек»), а то и поплясать на досуге («в 111 сд, которую воссоздали местными силами и помощью Москвы, нет ни одной гармошки. Народ воспрял духом, хочет поплясать. Пришлите не менее ста гармошек в 52 армию»)[48].
Отход с боями советских войск продолжался и в последующие дни. За три недели боевых действий Северо-Западный фронт оставил почти всю Прибалтику. С форсированием немцами реки Великая и захватом Острова и Пскова, к 10 июля создалась реальная угроза их прорыва к Ленинграду.
Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин резко отреагировал на донесение командования фронтом об оставлении городов Острова и Пскова: «Истребительные отряды у вас до сих пор не работают, плодов их работы не видно, а как следствие бездеятельности командиров дивизий, корпусов, армий и фронта части Северо-Западного фронта все время катятся назад. Пора это позорное дело прекратить… Командующему и члену Военного совета, прокурору и начальнику 3-го управления – немедленно выехать в передовые части и на месте расправиться с трусами и предателями…»[30]
Однако никакими самыми грозными приказами невозможно было в короткий срок свести на нет преимущества, полученные противником в начале войны. Наши войска продолжали отступать, 15 августа оставив Новгород. В то же время отступление не было пассивным. Более того: закрывая путь на Ленинград, 12 августа из района юго-восточнее Старой Руссы нанесли сильный контрудар 11-я и недавно сформированная 34-я армии Северо-Западного фронта, активно поддержанные фронтовой и дальнебомбардировочной авиацией. За три дня они продвинулись в тыл новгородской группировки врага более чем на 60 км[31].
К сожалению, как это нередко случалось в начале войны, контрудар не был достаточным образом подготовлен: острый недостаток ощущался, прежде всего, в авиации и средствах противовоздушной обороны. К тому же противник, быстро перебросивший в район Старой Руссы танковые, моторизованные и авиационные части, сумел упредить советские войска в переходе в наступление. С подходом его новых сил 34-я армия стала беспорядочно отходить, личный состав был охвачен паникой.
В результате, как докладывал И. В. Сталину член Военного совета 34-й армии бригадный комиссар И. П. Воинов, к 20 августа она, «потеряв больше 50 % убитыми и ранеными, была настолько деморализована, что побежала беспорядочно». Армия потеряла почти всю артиллерию, из 86 тысяч в строю к 28 августа осталось, согласно этому донесению, лишь около 20 тысяч человек[32].
Была и еще одна причина случившегося – утрата управления штабом армии. «Нужно сказать, – писал по этому поводу бывший командующий фронтом генерал армии П. А. Курочкин, – что незавершенность контрудара наших войск под Старой Руссой объясняется не только слабым их прикрытием с воздуха, но и тем, что управление соединениями, особенно в 34-й армии, оказалось далеко не на должной высоте»[33].
В результате Верховный Главнокомандующий, потеряв веру в местное военное руководство, направил на СЗФ группу своих уполномоченных, дабы их жесткой рукой обеспечить благоприятный перелом в развитии событий. В нее вошли заместитель председателя Совнаркома СССР Н. А. Булганин, генерал армии К. А. Мерецков, лишь недавно освобожденный из заключения и еще не получивший постоянной должности, и заместитель председателя СНК СССР, заместитель наркома обороны, начальник Главного политического управления РККА армейский комиссар 1-го ранга Л. З. Мехлис. Последнего следует, по-видимому, считать ключевой фигурой, прибывшей 9 сентября в штаб фронта группы: Булганин вскоре вернулся в Москву, а Мерецков уже 17 сентября получил назначение на Волховский фронт. Мехлис же пробыл здесь дольше всех, до 2 октября 1941 г., замыкая на себя исполнение важнейших полномочий.
Как известно, дурная слава бежит далеко впереди. Тем должностным лицам, кто знал, чем обычно сопровождался выезд армейского комиссара 1-го ранга Мехлиса на тот или иной участок фронта, заблуждаться насчет своей дальнейшей судьбы не приходилось.
Почему? Сделаем небольшое отступление, чтобы стало ясно, по каким соображениям Лев Захарович был прислан на СЗФ. В число постоянных советников, институт которых уже на второй день войны был создан при Ставке Верховного Главнокомандования, он вошел сразу. Советы, однако, в столь напряженный момент должны были уступить место действиям. Вместо советников в Ставке явочным порядком начал функционировать институт ее представителей в войсках. По своим правовым возможностям и функциональным обязанностям входившие в него должностные лица заметно различались. По сути лишь члены Ставки являлись ее полноправными представителями, действовали от ее имени. Остальные лица выполняли роль уполномоченных в каждом конкретном случае. Их пребывание на фронте было обычно непродолжительным, главная задача состояла в уточнении обстановки, докладе в Ставку выводов по ней, помощи командованию на местах. Таковым уполномоченным Ставки в 1941 г. и был Л. З. Мехлис (хотя в документах его нередко именовали «представителем»).
Как профессиональному политработнику, ему не ставились задачи, относящиеся к управлению войсками. Его стихия была иной: политработа, надзор за высшим ком– и политсоставом, предельно откровенный доклад о политико-моральном состоянии на самый «верх». А кроме того – расследование действительных, а нередко и мнимых проступков различных должностных лиц, скорая расправа с неугодными вождю, а подчас и самому начальнику ГлавПУ. На практике Мехлис выступал в роли скорее не уполномоченного Ставки, а личного представителя Верховного Главнокомандующего.
Для командного состава Северо-Западного фронта не было секретом, что пребывание Мехлиса в аналогичной роли на Западном фронте в июне – июле завершилось расстрелом генералов Д. Г. Павлова, В. Е. Климовских, А. Г. Григорьева, А. А. Коробкова и ряда других должностных лиц.
Первое донесение И. В. Сталину Н. А. Булганин, Л. З. Мехлис и К. А. Мерецков (в таком порядке они поставили свои подписи) отправили на следующий день после прибытия на фронт, 10 сентября. Обстановку, сложившуюся здесь, они оценили как «крайне неблагополучную». В результате нового прорыва немцев 8 сентября был захвачен Демянск, противник, распространяясь на север, вышел на тылы 27-й, 34-й и 11-й армий. Создалась угроза Валдаю и тылам Новгородской оперативной группы. Между тем фронт был крайне ослаблен: большинство дивизий насчитывали буквально по нескольку сот человек, не было ни одного танкового батальона. По мнению уполномоченных Ставки, остро требовались хотя бы одна танковая бригада, три танковых батальона и одна свежая стрелковая дивизия.
«Командующий фронтом Курочкин (лишь за две недели до этого сменивший в этой должности генерал-майора П. П. Собенникова. – Ю.Р.) еще не овладел обстановкой. Штаб фронта (его возглавлял генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин. – Ю.Р.) не знает точного расположения дивизий и их действий», – завершали уполномоченные свой доклад[34].
Обстановка настоятельно требовала стабилизировать линию фронта, укрепить позиции и не дать врагу пробиться к Вышнему Волочку, откуда он мог бы обойти советские соединения, стоявшие у реки Волхов. Больше всего прибывших из Москвы, по воспоминаниям К. А. Мерецкова, тревожил левый фланг 11-й и весь участок 34-й армий. С одной стороны, именно здесь, в сравнительно сухом месте на пути в Крестцы, Валдай и Бологое, можно было с наибольшей вероятностью ожидать очередного удара немцев. А с другой – у штаба фронта как раз с командованием 34-й армии и не было связи.
Второй эшелон штаба армии был обнаружен 11 сентября в тылу фронта недалеко от дер. Заборовье. Здесь оказались командарм-34 генерал-майор К. М. Качанов и начальник артиллерии армии генерал-майор артиллерии В. С. Гончаров. «Оба они, – писал Мерецков, – ничего толком о своих войсках не знали и выглядели растерянными»[35].
Свои мемуары полководец напечатал четверть века спустя описываемых событий, время, конечно, сгладило их остроту. Не все тогда позволено было и говорить. Что же осталось за рамками воспоминаний?
Генерал Качанов был обвинен в том, что, вопреки приказу командующего фронтом, самовольно приказал войскам отходить с занимаемого рубежа р. Шалковка, р. Полометь, Костьково, Тоболка, р. Пола. Потеряв управление, он бросил войска и «позорно ушел в тыл». (К слову: на неспособность Качанова руководить столь крупным соединением указывал в письме Сталину член военного совета армии Воинов, характеризуя его, как «грубого солдафона», который иначе, как с использованием «трехэтажного мата», с подчиненными не разговаривает и многим «бьет морду».)
Что касается генерала Гончарова, то, как докладывали проверяющие в Ставку, он проявил «полную бездеятельность в выводе материальной части артиллерии», к тому же «убежал трусливо в тыл» и двое суток «пьянствовал».
12 сентября уполномоченные Ставки доложили Сталину о результатах расследования действий командования, в том числе и об аресте Качанова. Мерецков лукавит, когда пишет в мемуарах: «Л. З. Мехлис доложил в Ставку о его поведении, и на этом карьера командарма окончилась». На самом деле под докладом Верховному стоят подписи всех уполномоченных, в т. ч. самого Кирилла Афанасьевича[36]. Здесь же Сталину сообщалось о расстреле генерал-майора артиллерии Гончарова.
Пожалуй, в ту войну никто больше не решился без суда, своим волевым решением расстрелять перед строем генерала. А вот начальник ГлавПУ РККА, не колеблясь, пошел на это. Как следует из сохранившегося в архиве приказа войскам фронта № 057 от 12 сентября 1941 г., собственноручно составленного Мехлисом, «за проявленную трусость и личный уход с поля боя в тыл, за нарушение воинской дисциплины, выразившееся в прямом невыполнении приказа фронта о выходе на помощь наступающим с запада частям, за непринятие мер для спасения материальной части артиллерии, за потерю воинского облика и двухдневное пьянство в период боев армии генерал-майора артиллерии Гончарова, на основании приказа Ставки ВГК № 270, расстрелять публично перед строем командиров штаба 34-й армии»[37].
Документ был оформлен «задним числом» для придания законного основания личному произволу начальника ГлавПУ. Сошлемся на свидетельство полковника в отставке В. П. Савельева, ставшего свидетелем расстрела генерала Гончарова. По приказу Мехлиса работники штаба 34-й армии были выстроены на поляне в одну шеренгу. Уполномоченный Ставки быстрым, нервным шагом прошел вдоль строя. Остановившись перед начальником артиллерии, выкрикнул: «Где пушки?» Гончаров неопределенно махнул рукой в направлении, где были окружены наши части. «Где, я вас спрашиваю? – вновь выкрикнул Мехлис и, сделав небольшую паузу, начал стандартную фразу: – В соответствии с приказом № 270…»
Для приведения «приговора» в исполнение он вызвал правофлангового – рослого майора. Тот, рискуя навлечь на себя гнев сталинского эмиссара, но не в силах преодолеть душевного волнения, отказался. Пришлось вызывать отделение солдат.
Уже на следующий день Мехлис поинтересовался, насколько сильное впечатление произвела эта крайняя мера на личный состав. По его приказу начальник особого отдела НКВД Северо-Западного фронта комиссар госбезопасности 3-го ранга В. М. Бочков донес ему о реакции в 34-й армии на расстрел генерала Гончарова. Большинство присутствовавших при казни одобряет решение уполномоченного Ставки, сообщает Бочков: мол, так Гончарову и надо, давно была пора принимать меры – он, пьяница, оставил армию без артиллерии. Но вот заместитель начальника оперативного отдела штаба армии майор Васильев заявил: «Сегодняшний расстрел меня окончательно убил… Ведь он же не виноват (Гончаров), кто-то бежит, кто-то бросает вооружение, а кто-то должен отвечать».
Кто же это осмелился «вольнодумствовать»? Начальник особого отдела поясняет: «Сам Васильев характеризуется с отрицательной стороны как трус. Данные о Васильеве нами тщательно проверяются».
Вопреки утверждению К. А. Мерецкова, в эти же сентябрьские дни окончилась не только карьера, но и сама жизнь генерала К. М. Качанова. Расправившись с генералом Гончаровым, начальник ГлавПУ дал указание осудить к расстрелу и командарма-34, что военный трибунал и исполнил 26 сентября в присутствии Мехлиса. Автор располагает на этот счет свидетельством полковника в отставке М. И. Скрыгина, служившего офицером для поручений штаба Северо-Западного фронта.
Как ни цинично, но приезд столь высокой комиссии из центра на фронты почти неизменно сопровождался подобными экстраординарными мерами, иначе – по мрачной традиции тридцать седьмого года – инспектирующие рисковали уже на себя навлечь обвинения в мягкотелости. Достаточно напомнить хотя бы о комиссии Ставки ВГК во главе с В. М. Молотовым на Западный фронт в октябре 1941 г., когда угрозу расстрела, нависшую над его недавним командующим генералом И. С. Коневым, отвела лишь твердая позиция нового комфронтом генерала армии Г. К. Жукова. Здесь, на СЗФ, в жертву репутации Мехлиса и других высоких московских представителей были принесены жизни людей пусть и виновных, но вряд ли заслуживавших столь суровой участи. В любом случае их судьба не должна была зависеть от произвола даже столь высокопоставленной фигуры. В период «оттепели» Кузьма Максимович Качанов и Василий Сафронович Гончаров были посмертно реабилитированы.
Как следует из доклада уполномоченных Ставки ВГК Сталину от 24 сентября 1941 г., нелицеприятную оценку заработали некоторые командиры соединений и частей армии: «Командиры дивизий 33 стрелковой генерал-майор Железников, 262 стрелковой генерал-майор Клешнин и 54 кавалерийской полковник Вальц не справились с командованием во время операций 34 армии в августе и первой половине сентября, проявили безволие, растерянность и неумение управлять частями, в результате чего потеряли дивизии… Нами они отстранены от командования дивизиями. Считаем возможным назначить их на должности командиров полков, чтобы искупали вину»[38].
Верховному было доложено также об аресте начальника 12-го строительного управления Главгидростроя НКВД П. Г. Рыжкова и главного инженера В. Г. Андреянова, на которых возложили вину за оставление в руках противника схемы оборонительных сооружений вокруг Валдая.
С командными кадрами уполномоченные Ставки ВГК разбирались одновременно с восстановлением боеспособности частей. Путем «вычистки» тылов была сформирована 188-я стрелковая дивизия, правда, плохо вооруженная. Понимая, что этими силами валдайское направление не прикрыть, представители центра взялись за восстановление 163-й и 33-й стрелковых дивизий, в которых после минувших боев осталось всего по 500–600 человек. Для укомплектования этих соединений они 15 сентября запросили у Верховного 24 маршевые стрелковые роты с оружием, восемь маршевых специальных рот, три танковых батальона, два артполка стрелковых дивизий с материальной частью, 54 орудия калибра 45 мм, 324 станковых пулемета и другое вооружение[39]. Чтобы в короткие сроки обеспечить боеспособность восстанавливаемых 25-й и 54-й кавалерийских дивизий, они просили помощь минометами и автоматическим оружием[40].
Мехлис напрямую связывался и с начальниками родов войск и главных управлений Наркомата обороны. Сразу же по прибытии на Северо-Западный фронт он запросил у начальника Главного управления формирования и укомплектования Красной Армии армейского комиссара 1-го ранга Е. А. Щаденко 750 младших командиров, у начальника Главного управления кадров НКО генерал-майора А. Д. Румянцева – трех командиров дивизий, восемь начальников штабов дивизий, восемь командиров и 12 начальников штабов полков, 600 командиров разных степеней. Начальник Главного управления связи Красной Армии генерал-лейтенант войск связи И. Т. Пересыпкин обязывался прислать радиоспециалистов и средства связи, начальник Главного военно-химического управления генерал-майор технической службы П. Г. Мельников – пять рот химзащиты[41].
Выметались все «сусеки» и в собственных тылах с учетом того, что Ставка не располагала сколько-нибудь серьезными резервами. «За время пребывания здесь, – ушел в Москву доклад от 24 сентября, – за счет местных средств сформировали полностью 163 сд, 188 сд, заканчиваем восстановление 33 сд и 182 сд, 25 кд, частично укрепили 262 сд, 245 сд и 259 сд». Вместе с тем своими силами обойтись было трудно. Для завершения работы по восстановлению частей фронта требовалось еще 50 маршевых рот, по четыре противотанковых и зенитных батареи, 100 станковых пулеметов и другое вооружение[42].
По приказу Мехлиса военные советы всех армий фронта в трехдневный срок должны были очистить части и подразделения от военнослужащих «прибалтийской национальности». Опасения, что эти люди могут подвести, имели под собой веские основания, что показали события начального периода войны на Северо-Западном фронте.
Комиссарам частей и начальникам особых отделов НКВД предписывалось также в трехдневный срок провести политическую проверку всех женщин, занятых в штабах, на складах, станциях снабжения, в госпиталях, из соображений, что нередко «противник использует женщин в качестве агентуры»[43].
По запросу начальника ГлавПУ в его распоряжение прибывали роты политбойцов. «Коммунистов и комсомольцев ни в коем случае не сводить в компактные группы, – такую директиву отдал он военным советам армий СЗФ, – а иметь в каждой роте по 8—10 человек с тем, чтобы каждый влиял на десяток беспартийных, создавая боевой актив»[44].
Что говорить, на многое хватало сил и энергии у этого человека: умел он вникать даже в то, что подчас принято считать для руководителя такого ранга не очень существенным. «Посылаю для дивизии хороший оркестр, – телеграфировал он 24 сентября командиру 163-й стрелковой дивизии полковнику Попову. – Пусть не бездействует и на фронте. Враг должен трепетать и от звуков советского марша». От своего заместителя по ГлавПУ армейского комиссара 2-го ранга Ф. Ф. Кузнецова он требует направить четыре роты коммунистов, прислать звуковещательную станцию, оборудование для трех типографий и… 100 гармошек[45].
С 19 октября 1941 г. Мехлис вновь представлял Ставку ВГК на северо-западном направлении. На сей раз он занимался восстановлением боеспособности соединений отдельной 52-й армии генерал-лейтенанта Н. К. Клыкова. За два месяца боев части этой, как и соседней 4-й, армии были изрядно потрепаны.
До 1 ноября войскам генерала Клыкова удалось задерживать врага восточнее Малой Вишеры. Войсками 4-й армии противник был остановлен на подступах к Тихвину. Однако вскоре наступление на Тихвин было возобновлено, и 8-го город пал. Было нарушено управление 4-й армией, враг вышел в глубокий тыл 54-й армии Ленинградского фронта.
Бои носили чрезвычайно напряженный характер, наши войска несли большие потери, испытывая к тому же острый недостаток в оружии, боеприпасах, теплой одежде. Уполномоченный Ставки приказал, что называется, жесткой метлой вычищать все «сусеки».
«Не прибыли высланные Яковлевым (начальник ГАУ. – Ю.Р.) ручные пулеметы. Туго сейчас с винтовками. Совсем негде достать минометов», – информировал Мехлис Сталина 3 ноября. При этом прослеживается важная, на наш взгляд, деталь, характеризующая деловой стиль уполномоченного Ставки: приведенные выше слова доклада меньше всего следует принимать за жалобы и свидетельство беспомощности. Совсем наоборот: просьба о тех же минометах высказана в конце телеграммы и как бы между прочим. А на первом плане – доклад об уже сделанном, в том числе за счет местных резервов.
Так, восстанавливались четыре стрелковые дивизии – 111, 267, 288 и 259-я. Из 10 тысяч человек, направленных на их пополнение, более трети «выкачано», по выражению Мехлиса, из собственных тыловых частей и учреждений. «Оружия изъято из тылов – 4462 винтовки, 98 ручных и станковых пулеметов, минометов один, ППД – два… Кроме того дивизии изъяли из своих тылов 562 винтовки».
Сталинский эмиссар не боялся упрека в том, что отвлекал внимание Верховного Главнокомандующего на сотню-другую винтовок, два пулемета, единственный миномет. Ибо знал: что он не клянчит оружие у Сталина, тому обязательно понравится.
Верховный был также проинформирован о мерах борьбы с «трусами, дезертирами и бросившими без боя материальную часть». Приказом войскам 52-й армии, составленным рукой Мехлиса и подписанным, кроме него, командующим армией и членом военного совета, по этим мотивам перед строем 844-го противотанкового артиллерийского полка были расстреляны командир 5-го батальона лейтенант Вершинин и военный комиссар политрук Баюшенко[46].
В поисках рычагов, которые заставили бы деморализованных тяжелыми поражениями людей прийти в себя, поверить в собственные силы, сражаться стойко, упорно, Мехлис вслед за Сталиным чаще всего отдавал приоритет угрозе жестокой, беспощадной кары. На Северо-Западном фронте вспоминали, как часто повторял Лев Захарович: мол, посмотрите на старых кучеров. Любят они и жалеют лошадей, но кнут у них всегда воткнут свечкой – наготове. Лошадь это видит – и делает выводы[47]. Такая вот целая теория…
В то же время старый, еще с Гражданской войны, армейский политработник включал и иные рычаги воздействия на личный состав. Ничто не ускользало из поля зрения уполномоченного Ставки: ни фронтовая газета («ее надо лечить», дает он указание в ГлавПУ, а потому «шлите писателя и двух хороших журналистов»), ни типография для газеты, ни возможность для личного состава посмотреть кино («дайте пару походных кинопередвижек»), а то и поплясать на досуге («в 111 сд, которую воссоздали местными силами и помощью Москвы, нет ни одной гармошки. Народ воспрял духом, хочет поплясать. Пришлите не менее ста гармошек в 52 армию»)[48].