– Помолились? – спросил их старший унтер-офицер Маслов.
   – Да-а, – невесело ответил Берзинь.
   – Не пон-ра-ви-лось! – отчеканил Мартыньш, снял ремень и бросил. Стал снимать и новую рубаху.
   – Ребята очень печальные, – рассказывал за обедом товарищам Ванька Пухов. – Они пришли в церковь, а там, мол, все как в костеле и поп – китаец.
   – Слова не может как следует выговорить, – подтвердил услыхавший этот разговор Лиспа.
   – А ты бы его спросил: «Сольти ё?» – посоветовал из глубины палубы кто-то из матросов. Все захохотали.
   – Служба походит на вашу? – серьезно спросил Маслов.
   – Нет, совсем не так. Служат не так и молятся не так. Да что об этом говорить! – недовольно молвил Берзинь.
   Латыши явно были разочарованы. После обеда разговорились по-своему и немного повеселели.
   ...В церкви все заметили высокую и тонкую девушку в опрятном платочке, белокурую и голубоглазую, со скорбным бледным лицом, острым и нежным, напоминавшим такие же родные лица сестер и их подруг. Походила на печальную девушку-крестьянку с хутора. Стыдно сказать, но как на обманутую бароном... У многих матросов при виде ее дрогнуло сердце. Откуда здесь такой ангел, в этом гнезде воров и разбойников?
   Когда выходили из церкви, Янка с ней поздоровался вежливо. Она ответила поклоном, но не переменилась. Что-то горькое, трагическое таило ее милое бледное лицо. «Ты откуда ее знаешь?» – спросили Янку товарищи. Но он умолчал. «Вот, очень ловкий и нечестный...» – подумал Мартыньш.
   Мотыгин понял, о чем расспрашивают Янку. Все знали, что из-за молока и сакэ Берзинь жил в Японии с экономкой самурая. Матрос рассказал, что на ферме губернатора, куда они с Берзинем ходят работать, эта девушка дойщица коров. Они с Янкой видятся каждый день. Она недавно приехала из Англии, выписал ее сам Боуринг. Казалось, что все успокоились. Только Мартыньш подумал, что Янка не остановится на этом, не смирится.
   – Это уж такой человек! – сказал он Мотыгину. – Знаешь, какой это человек? Слова о нем плохого не скажу. Но это просто страшно что за человек!
   – Хорошая девушка! – со вздохом сказал по-латышски Лиепа.
   – Очень хорошая! – подтвердил Мартыньш. – Не такая, конечно, как у нас...
   «Где же теперь помолиться?» – думал Янка.
   На «Сибилле» и «Барракуте» служили английские военные пасторы. Не такие, как дома, но пасторы.
   Военный пастор строгий, читает молитву, а потом ка-ак глянет на матросов – и все дружно произнесут:
   – Амен!
   – Ну, а как ты помолился? – спросил Маслов татарина.
   Махмутов – здоровенный детина, блондин, все лицо в рыжих веснушках.
   – Сегодня не молился. Позавчера был наш праздник. Тогда молился. Пушкин отпускал.
   – В мечети был?
   – В мечети был.
   – Мечеть большая?
   – Мечеть большая. Народу много.
   – Что за люди?
   – Как что за люди? Магометане!
   – Магометане разные бывают.
   – Есть арабы, торгуют тут бриллиантами. Яванцы, бенгальцы, есть китайцы-магометане. – Махмутов засмеялся. – Я вошел в мечеть, и сразу все распрямились, они думали на меня, что хозяин острова. Я помолился. Задумался. Они удивлялись. Потом служба закончилась, подходили и знакомились. Удивлялись, сказали, первый раз видят, что белый человек магометанин.
   – А они сами?
   – Они сами разного цвета. Есть бронзовый, есть коричневый, как крынка. Есть черный, как чугун.
   – Как же ты с ними говорил?
   – По-арабски.
   – А ты разве знаешь?
   – Учился, хотел быть муллой. Отец отдавал в медресе, в Уфу. Самые богатые здесь – арабы. Я арабский язык могу говорить. Сказали магометане, что пришлют вяленой баранины.
   – Может, верблюжины? Или конины?
   – Молодой конины хорошо бы! Англичане не велят молодых коней убивать. Не верили мне, что я из России.
   – Э-эй! Вон арабы едут... Стой! Смотри... Эй! Давай сюда... Вон и сам араб верхом...
   На осле подъезжал к трапу еще не старый человек в чалме, в бороде, выкрашенной хной. Несколько арб, запряженных быками и подпрягшимися к ним китайцами, везли огромные бочки с шандуньской бараниной.
   – Хватит на весь экипаж! – обрадовался Махмутов и пошел встречать гостя.
   Араб слез с осла и низко поклонился белому человеку-единоверцу, видно признавая его теперь настоящим магометанином. Ведь и Магомет, говорят, был белокожий и со светлыми кудрями.

Глава 24
РОЗАЛИНДА

   Разрушены все чары, и отныне
   Завишу я от слабых сил моих.
В. Шекспир, «Буря»

   На собственной ферме сэра Джона не было рабочих-европейцев. Китайцы на своих полях работают на коровах, как на быках. Молока не пьют. Молочных продуктов не производят. Коров в своем хозяйстве не раздаивают. Корова для них лишь рабочий скот. Как говорят в Гонконге, китайцы считают варварами и дикарями те народы, которые пьют молоко и едят баранину, как монголы.
   Китайцы на ферме, случалось, били палками прекрасных породистых молочных коров, как лошадей, за что шотландец-приказчик бил их самих.
   Единственно, кто любил и холил коров, это юная девица Розалинда, привезенная из Англии, где у ее матери была молочная ферма под маленьким городком неподалеку от Стаффорда на Авоне.
   Мать Розалинды, прозванная Вирейгоу, что означает бой-баба, арендовала землю у хозяина, который в свою очередь был зависим от богатого землевладельца. Ферма процветала, и, несмотря на сложность взаимных обязательств, отношения владельцев были ясны и устойчивы. Разорение пришло не по их вине. Тогда в судьбе дочери приняла участие семья Боуринга: сэр Джон неожиданно предложил Розалинде путешествие в Гонконг со всей семьей и работу в новой колонии на ферме.
   Не женское дело исполнять тяжелые работы, а китайцы приучались медленно. Главный их недостаток – нет скотолюбия англичан. Ударить или пнуть собаку, лошадь, корову – ему ничего не стоит.
   Энн, принимавшая участие в судьбе Розалинды и ее скотин, подала полезный совет отцу:
   – Почему бы, папа, вам не взять на ферму русских матросов? В своих деревнях они имеют скот и содержат его совершенно так же, как наши фермеры. При этом сами русские крестьяне принадлежат своему ленд-лорду как рабы. Но во время жизни своей в Японии они обучили доить коров и открыли молочные фермы. Япония теперь обогнала Китай Японцы научились пить молоко, и это первый шаг. Русским матросам, вероятно, поставят за это памятник в Японии на берегу моря.
   Боуринг немедленно попросил Пушкина прислать двух опытных скотников из числа тех, кто принес зерно европейской цивилизации в Японию.
   Английские матросы понять не могли, почему вдруг пленные на корабле подняли невероятный хохот. Вообще пленные еще до ухода на берег повеселели, выглядели здоровей.
   На вопросы, что же такое произошло, пленные, как один, отвечали, что объяснить невозможно. И при этом покатывались со смеху.
   В команде узнали, что Берзиня, или, как его называли, Березина, посылают работать на молочную ферму.
   – Ну, Янка, опять с молоком! – покачивая головой, усмехнулся Ян Мартыньш.
   Хохотали до упаду, вспоминая историю с самурайской экономкой.
   Но еще сильнее хохот начался вечером на блокшиве через несколько дней после того, как латыши неудачно сходили в церковь. Янка вернулся поздно. Под глазом у него сиял большой синяк.
   – Ну, брат, тебе, видно, тут не фартит!
   – Ты, братец, опять хотел взять абордажем?
   Шуткам и насмешкам не было конца. Хором спели:
 
Эх, хорошо тому живется,
Кто с молочницей живет...
 
   Янка был печален.
   Впервые явившись на молочную ферму Боуринга чуть свет, двое матросов, Ян Берзинь и Захар Мотыгин, увидели, что в коровнике, окрашенном в красный цвет, коров доит высокая красивая девица. Янка обмер. Настоящая барышня!
   Девушка вышла с подойником, закрытым белоснежным полотенцем, сама в крахмальном переднике с белой наколкой на льняных волосах.
   Оба матроса поздоровались почтительно. Она ответила коротко и любезно и сразу прошла. Пожилой шотландец в юбке с голыми коленями и с красным пером на белом берете, как у курляндского барона, спросил, понимают ли матросы по-английски.
   Оба ответили, что понимают, но не все, знают слова корабельные, морские, хозяйство сельское известно с детства, но что и как называется у вас – еще не выучили. Показали на сено, на корма, на кормушку, на коровьи рога и на навоз. Джентльмен в юбке все назвал. Захар не стал запоминать, решил, что Янка запомнит; зачем делать двойную работу? Мотыгин показался шотландцу поздоровей, и он назначил ему на сегодня чистить назьмы; из давно слежавшихся груд лопатой перекидать на телегу и перевезти на лошади к садовнику-китайцу. А еще в деревне каждому известно, что лопатить коровье дерьмо – самая тяжелая работа из всех в сельском хозяйстве.
   Янку определили в помощь барышне. Джентльмен сказал, что надо исполнять все, что велит мисс Розалинда.
   Матросы охотно согласились. Мотыгин взял лопату и ушел за усатым управляющим в юбке.
   Янка искоса полюбовался на англичанку. У нее тонкая шея покраснела. Может, начала оживать? А сначала была такая грустная.
   Янка, по ее указанию, чистил коровники, вывозил навоз на тачке, потом вымел помещение. Сам взял скребок, чистил коров. Подавал сено в кормушки. Потом грузил навоз вместе с Захаром, и всякая работа казалась легкой, словно пускал в воздух пушинки одуванчиков, а не набрасывал на телегу мокрые широкие и тяжелые пласты слежавшегося навоза.
   «Вот тут я действительно могу работать! Как у отца! Не знаю, сдал барон отцу еще на срок хутор или ушли родители на другое место? С японкой была императорская служба! Молоко шло для адмирала и просвещения буддистов. С японкой жил, да? Она немолодая. А я – матрос. А может, и здесь не надо зевать? Почем знать, кто еще тут вертится возле нее. Надо узнать. Разве она девка? Вон какие бедра, какая походка».
   Девушка присматривала за работой.
   ...Она может понять, какой Янка старательный и аккуратный, неутомимый, изобретательный работник. Зачем ему морская служба! Мартыньш, Строда, Лиепа – все работали до службы на реке и на море, ходили на лодках-лайвах, на лиеллайвах – речных парусниках, на рыбацких баркасах. А Янка – пахарь и во флот попал по своей глупости. Ездил с дядей в город на базар. Дядя любил посидеть в пивных. В Риге, как всегда, полно матросни, и все врут, что только могут. Янка наслушался – и ему захотелось в море. И так получилось, что вызвали по рекрутской очереди, и он соврал: сказал, что плавал в море с рыбаками. Теперь вот за это в Гонконге. А сегодня почувствовал себя как дома, на хуторе.
   Розалинда заметила, что появились настоящие труженики. Они превосходили всех работников, каких ей приходилось видеть, не говоря уж о гонконгских. Старый китаец, подметавший дорожку и таскавший воду, и тот удивлялся, как умело Янка все делает. Старик качал головой, ревнуя, кажется.
   В полдень девушка угостила Янку молоком, хлебом и сосисками.
   Розалинда что-то громко и вдохновенно говорила, как оратор на митинге перед суфражистками, которых Янка видел в Лондоне. Она уверена была, что он понимает. Знал же он по-английски и говорил довольно хорошо. Но сейчас, огорошенный ее вдохновением, он не успевал понимать и, когда она умолкла, готов был поспешно вымолвить «амен» в знак согласия.
   – Как ваше христианское имя? – скромно спросила девушка перед обедом в шесть часов вечера, накрывая стол скатертью и подкладывая дощечки с картинками под тарелки.
   – Янка! – ответил он смело.
   – Эу! – насторожилась юная дойщица. – Yankee! – она изменилась в лице. Взор ее стал резким и подозрительным. – Yankee? – с презрением спросила она. Взглянула в его глаза пристально и вздохнула разочарованно, словно поняла, что нечего и говорить.
   – Неу, неу американ! – испуганно залепетал матрос, сообразив, в чем дело.
   Она грозно нахмурилась.
   – Я не янки... неу янки... Я – Янка!
   – О-оу! Yankee...
   – Ай ноу американ... май нэйм Янка оо Ян!
   – Разве у русских есть имя Ян?
   – Янка то же самое, что Джон, а по-русски Иван... о Ян... ноу янки!
   Как знала девушка, янки теперь всюду лезут, они нанимаются на любые суда; может быть, служат и у царя...
   Входить раньше времени в подробности и объяснять, кто он и откуда, Берзинь не желал, чтобы еще сильней ее не напугать. Все же он убедил, кажется, что не американец. Да ни один янки не стал бы так работать на черной ферме; она должна сама понять!
   Обед был сытный и вкусный. Конечно, треска. Но особенно – горячая колбаса, какой Янка в жизни не ел. Молока вдоволь. Хлеб из лучшей крупчатки. Кусок пирога. И еще другой пирог. И капуста...
   Пришел Захар и тоже подовольствовался всласть.
   На другой день Розалинда украдкой поглядывала на Берзиня. Рыжеватые волосы! Лицо со вздернутым носом очень красиво. На родине всегда говорили, что эта легкая рыжеватость белокурых волос – признак наивысшего аристократизма. Такой чудесный золотистый отлив! Ведь так выглядят принцы королевской крови! Об этом еще мама и бабушка рассказывали... Это идеал!
   На другой день опять завтракали дважды. Обедали на этот раз наедине.
   Красавчик сержант, погляди и подумай! Не воображай, что ты неотразим! Красавчик из морской пехоты! Сердцеед! Угодник! И все! Ах, как он ей нравился, и его волна волос от пробора к уху! Красивый мундир с золотыми пуговицами. Головные уборы солдаты и сержанты морской пехоты носят очень гордо. Его усы. А когда узнал, из-за чего она уехала из Англии, то сразу поблек. На родине ее, кроткую, скромную девицу, оклеветали и назвали колдуньей!
   Розалинда ненавидит Шекспира и короля Иакова. Это все от них! Доверилась, поделилась, как с сердечным другом. А он? Поверил, что колдунья, и струсил, струсил. Но ведь на самом деле она не колдунья. Ведь это была клевета! Военные все трусы, они только со страха перед офицерами идут в бой, храбры по приказу.
   Все хвастуны! Он отступился! А как часто приходил и врал, что женится... Она осталась еще более одинокой, чем была. А что произошло на самом деле? Откуда сплетни про колдунью? В их сельских местах все верят в нечистую силу, в ведьм, в колдовство. Это виноват Шекспир. Все ссылаются на него. Так у великого драматурга! Бабушка говорила, что король Иаков издал законы, в которых определяется, как надо узнавать ведьм и какое значение имеет в государстве нечистая сила. А до сих пор у них за всю историю ни один закон не отменяли... Как учил пастор, Розалинда так и верила во все эти бредни и не сомневалась в своей правоте.
   На маленькой ферме у нее были любимые коровы, и они давали много молока. С этого все началось. Ферма матери приносила приличные доходы, и, конечно, соседи завидовали. В самом деле Розалинда очень заботилась о своей скотине и любила ее. Она тщательно мыла им вымя перед дойкой, руки у нее были нежные и ласковые. Она знала от матери, как мать знала от своих бабушек, как ухаживать за скотом, пук какой травы и в какое время надо добавить в корм, чтобы не болела, и когда выгонять их на луг на прогулку. Корова, которая много лежит, дает нездоровое молоко. Корова не перегонный куб, не фабрика, не машина. Она дает молоко детям. Это не самодельное устройство, в котором приготавливают по ночам домашний алкоголь – Moonshine, то есть сияние луны, или лунный свет, – самогонку. Может быть, так кажется тем омертвевшим заживо кулакам-скупердяям, которые думают, как бы побольше отвезти молока на продажу да похвастаться, и они поят ленивых коров, лишь раскармливая их. О самой корове не думают! Дайте корове подышать воздухом, погулять, попрыгать на лугу. Она очень смешно прыгает, но как она при этом нежно радуется! Розалинда умела ласково потрогать коровью морду, угостить вкусным куском. Ферма процветала, и арендная плата вносилась вовремя. Древний городок – центр графства – совсем недалеко, скупщики молока и всего молочного приезжали ежедневно.
   Однажды Розалинда отправилась на несколько дней на свадьбу двоюродной сестры в другое графство. Она там танцевала и играла с парнями и девушками. Что же оказалось? Без нее на ферме коровы стали плохо доиться. Они уж не давали столько молока, как прежде. Они отворачивали морды от соседки, нанятой матерью в помощь. И молоко оказывалось не таким вкусным, как прежде. Соседка обиделась. Слух о странном поведении коров быстро пронесся по окрестности. Решили, что дело нечисто, что молоденькая дочь хозяйки фермы – колдунья. Почему бы иначе без всякой причины коровы не давали без нее молока!
   Подобные случаи в графстве бывали когда-то, о них помнили – таким образом, имелись прецеденты, необходимые для самосуда.
   Янка тоже ласково обращается с коровами, как и она сама! С коровами он меняется. А с людьми – скуп на разговоры, застенчив, очень скромен! У нее и здесь, в Гонконге, коровы дают больше молока, чем на фермах Джордина и Купера.
   Да, скандал произошел, когда она поехала порадовать родню и повеселиться, а коровы без нее стали скучать и выть. Против дьявола, казалось, поднялся весь народ. Почувствовалось, что их предки были когда-то католиками! Темный, дикий, грубый народ, хуже китайцев! Они пришли с вилами, лопатами, топорами; может быть, хотели ее убить и тут же закопать? Или сжечь живьем? Пастор за нее заступился, говорил о Кранмере и Ридлее, принявших мученическую смерть при королеве Марии за проповедь веротерпимости и демократии, и за отрицание католицизма и предрассудков, и за англиканские понятия о крови и теле господнем.
   Тут куда угодно согласишься уехать, не только в Гонконг!
   А вот Янка, он не тычет коров палкой, как это делают китайцы.
   Но когда Янка однажды наедине залюбезничался с ней и, ободренный ее приветливостью, ухватил девушку за талию и пытался прижать к себе, Розалинда с большой силой ударила его несколько раз прямо по лицу так, что он даже обиделся. Зачем же так, дралась боксом... Рассердилась, схватила и тут же кинула в него подойник с молоком и ушла.
   ...А народ не успокаивался. На соседних фермах собирались люди и являлись толпами. Розалинда была пристыжена и притихла, чувствуя себя виноватой, как настоящая колдунья, пойманная на месте преступления. Мать ее отчаянно защищала. Она ссылалась на библию и сыпала изречениями направо и налево. Она приводила яркие примеры из современной жизни.
   – Очень страшно, если в Новой Зеландии дикари едят людей! – басом кричала Вирейгоу. – Но так же страшно, когда люди, которые ездят в Лондон по железной дороге и ходят в церковь в накрахмаленных рубашках и в сюртуках, объявляют ведьмой доброго и бесхитростного ребенка!
   Ее дочь могли посадить в тюрьму, убить, женщины грозили сжечь ферму вместе со скотом. Ярость овладевала рослыми и сильными людьми графства. На день-другой мать сумела укротить их своим грозным голосом и энергичными доводами. Но возмущение еще не утихало. Этот стойкий и мужественный народ не отступался в своей жажде жертвы и не скоро менял убеждения, а какие-то личности, конечно, извлекали выгоду.
   Из города приехал старый, почтенный адвокат с большой бородой, на хорошей лошади и в скромном стареньком экипаже. Подал матери несколько сердечных советов и рекомендательное письмо от городского торговца молоком. Сказал, что Розалинде лучше скорей уезжать куда-нибудь подальше. В Америке всегда нужны рабочие руки. Наняться туда за хорошую плату можно уже здесь, на острове. Уехать хотя бы на несколько лет за океан. Сказал, что постарается найти вербовщиков, хотя до сих пор не видел их сам.
   После его отъезда мать была в отчаянии. Запрягли быка и поехали в город, где есть телеграф, не пожалели средств и вызвали телеграммой дядю, брата покойного отца. Он уж давно служил машинистом на локомотиве Стефенсона. Зная про законы короля Иакова, обязывающие представителей власти ловить ведьм, в полицию не обращались.
   Дядя приехал, все выслушал и сказал возмущенно, что по описаниям узнает приезжавшего человека. Это и есть вербовщик! Его часто видят на вокзалах и в поезде. Существует целая корпорация дельцов. Они часто переправляют девушек по железной дороге в порты. Уверяют, что на работу на американские фермы Большой Равнины, но на самом деле – в Калифорнию, в публичные дома. Туда для золотоискателей – белых, негров и мексиканцев – требуют женщин светлых, молодых, с крепким здоровьем; едут многие с островов и из других стран: чешки, польки, шведки.
   Страх охватил мать и дочь с двойной силой. Боялись шантажа адвоката, и вербовщиков, и гнева соседей. Но тут заявило о себе общественное мнение. История дошла до членов филантропического общества и корреспондентов провинциальной газеты, а от них – в Лондон, к знаменитому гуманисту сэру Джону Боурингу...
   В тот вечер, когда Розалинда била Янку по лицу, она ушла слегка покрасневшая, но вполне удовлетворенная, словно этого и ждала, как будто так и надо было.
   На другой день увидела, какой поставила ему синяк под глазом. Янка все же очень приятный и красивый. Но как смутился! Теперь ясно видно, что она ему нравится... Good-looking boy![58]
   Но также всем известно, что она недоступна! Красавчик хотел было жениться, но... Трус! Трус! Иди в театр и смотри ведьм Шекспира! Розалинда о нем не вспомнит. Ах, какие ласковые руки у Янки, как это понимают коровы! И какой рыжеватый, аристократический отлив его волос! Но только и пленный не должен забываться!
   – А в России есть хорошие коровы? – наивно заговорила Розалинда за обедом.
   – Только у летонов! – ответил Янка гордо. Он тут выложил, кто такие летоны, при этом сказал про себя, объяснил, где живут летоны, и рассказал, какой у них скот.
   – А у русских?
   – У русского тоже есть корова. Но рябая и маленькая, как коза, и дает совсем немного молока. У них и вороны черные, мелкие, живут в Москве на крестах и на царских дворцах и летают тучами над городом. Это я сам слыхал... Но кричат не по-вороньи, а как воробьи.
   – Все, что вы рассказываете, очень интересно! И я бы хотела видеть купола святых церквей Руси! – мечтательно сказала Розалинда.
   Она узнала, что существуют только две истинные христианские веры: англиканство и православие.

Глава 25
ЗАСЕДАНИЕ В КИТАЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ

   Во всех практических делах – а война есть дело сугубо практическое, – китайцы намного превосходят все другие восточные народы, и нет сомнения, что в военном деле англичане найдут в них способных учеников.
Ф. Энгельс, «Новая экспедиция, англичан в Китае»

   Японец Точибан Коосай, зачисленный в русский отряд под именем матроса Прибылова, читал доклад, не произнося ни слова. Тесная и горячая аудитория его отлично понимала. С блеском и быстротой заполнял он черную доску на стене столбцами иероглифов, выделяя некоторые, особенно важные, элегантными росчерками, что изобличало в нем художника. Не зря богатые компрадоры, его покровители, украшали свои бумаги виньетками и рисунками Коосая.
   Точибан выказывал свое хорошее воспитание, тонкий вкус, принадлежность к высшему классу. А китайцы видели в его докладе свое историческое и культурное первородство.
   Если докладчику приходилось упомянуть что-то подходящее по стилю к серьезному изложению серьезной темы, то Прибылов обращался к Гошкевичу по-японски, по-русски или по-английски, и тот передавал устно по-китайски.
   Все видели, что высокий рыжий господин говорит довольно правильно, и слушали китайскую речь Осипа Антоновича внимательно. Хотя можно сомневаться в основательности его познаний. Нет западных иностранцев, которые во всей глубине могли бы постигнуть знания и культуру, созданные китайцами. Возможно, как все они, ловко нахватавшийся! Объяснял толково и немного шутил. Это приятно, возбуждает пылкую симпатию публики.
   Тема доклада занимала всех. Название ее опять изменилось, накануне она была объявлена как «Значение России для азиатских народов. Почему они тянутся навстречу русским, как муравьи на сахар». Сегодня читается под заголовком: «Япония и ее открытие для торговли с Китаем, как с самым большим государством мира».
   Название доклада менялось несколько раз. Реклама была другая, но суть содержания, как казалось Гошкевичу, не менялась.
   Точибан в глубине души сам не убежден в том, что сегодня докладывал. Но старался выказать веру в свои доводы. Как ему известно, самые горячие сторонники не те, кто верит в дело и готов за него умереть, а те, кто ищет в новой вере надежных выгод. Или хочет обрести устойчивое положение. Точибану приходилось и об этом подумать. Прибылов желал твердо дать понять, чей он сторонник. Китайцы, как всегда, считая себя более опытными, полагали, что японцы народ очень легкомысленный. Но доводы и понятия человека из Японии хотели знать.
   На доклад прибыло много богачей и ученых, есть гости из Кантона.
   Иногда сборище китайцев степенно шумело, раздавались вскрики восторга за столиками и на скамейках под полированными деревянными балками в обширном помещении.
   Осип Антонович догадывался, что тут не только общественное собрание, в другое время, по-видимому, даются представления, что-то вроде театра или кабаре, где очень приличные артистки иногда под собственный аккомпанемент на барабане целыми вечерами поют и рассказывают о подвигах исторических героев Китая.
   Слуга носит ведро с кипятком и полотенце, опускает его в воду, выжимает, выкручивает и тут же дает освежиться. Мистер Вунг вытирает лицо и лысину, возвращает полотенце, оно снова опускается в кипяток и предлагается другому джентльмену.
   Коосай, прибыв на доклад, снял свою черную шляпу и бросил в нее перчатки, совершенно как европеец. Все заметили это легкомыслие! Разве в этом суть! Типично японское легкомыслие! Но сейчас гость выказывал себя ученым. Познавшим премудрости китайской науки.