Страница:
Николай Задорнов
ГОНКОНГ
Так кончилась эта экспедиция, в которую укладываются вся Одиссея и Энеида – и ни Эней, с отцом на плечах, ни Одиссей не претерпели и десятой доли тех злоключений, какие претерпели наши Аргонавты...
И. Гончаров, «Через двадцать лет»
Глава 1
НАД ОМРАЧЕННЫМ ПЕТРОГРАДОМ
...Постыдное чувство овладело петербургскою публикою, когда англо-французский флот... явился перед Кронштадтом. Был ли взят Кронштадт?.. Нам чуть ли уже не казалось, что он взят... Англичане по делу о стоянии их флота у Толбухина маяка совершенно уподобились нам... Мы позеленели от подвигов их флота... они закричали: «Англия обесчещена и должна показать, что она не так бессильна!» ...Непир – трус! – закричали они. – Если он не взял Кронштадта и не бомбардировал Петербурга, мы должны загладить этот стыд наш другим делом.
Н. Чернышевский, «Рассказ о Крымской войне (по Кинглеку)»
...Поезд подходил к Николаевскому вокзалу, паровоз уже вошел под своды и дал гулкий гудок, а по окнам вагона все еще лило. Дождь! Дождь и ветер, как всегда в Европе и в ее «окне». Словно этот дождь и не прекращался с тех пор, как вышли на фрегате из Кронштадта.
– Отец! – радостно воскликнул лейтенант Александр Колокольцов, видя высокую фигуру в цилиндре.
Встреча русского посла, прибывшего из Японии, официальная. Сквозь зеркальные стекла вагона видно, что на перроне полно форменных шинелей. Генералы и адмиралы. Высшие чиновники министерства иностранных дел. Тут же в фуражках с голубыми и красными околышами жандармские офицеры, полиция, носильщики, не менее важные, чем жандармы.
Под крутым и гулким сводом в последний раз, как через гигантский рупор, кратко свистнул паровоз, и, громче ударили струи пара.
«Круг замкнулся! Вот когда, наконец, закончились мои путешествия! – подумал Путятин, сходя с подножки вагона. – Вот и она! Мэри, моя милая Мэри. Дети мои! Как она прекрасна, свежа и нарядна!»
На Мэри пальто из современной непромокаемой материи; и дети в таких же, с пелеринами; светские, чистые петербургские дети. Слуги со сложенными зонтиками и с готовностью оказать внимание господам и вещам.
Моряки вышли не задерживаясь. У вагона третьего класса толпа встречала матросов. Путятин взял их в поезд с собой. Ушел из Петербурга с шестьюстами, а возвратился с десятью.
Блестящий поезд, это не пиратская халка[1] на Жемчужной или на Янцзы, где офицеры и матросы спали вповалку на палубе, не ночлег в японской деревне Миасима на пешем переходе в Хэду через горы полуострова Идзу и не Амур широкий, где и Путятину пришлось идти бечевой. Шел босой по песку с господами офицерами и матросами, налегая на лямки. Под конец плавания у парохода плавучими лесинами вдребезги разбило колеса, несмотря на то, что и баграми и жердями охраняли, как могли.
Вчера, когда отошли от Москвы, Витул снял с адмирала сапоги, и он отдыхал на бархатном диване, как в дорогом отеле, в одиночестве...
Мэри истово перекрестила мужа, словно уже при встрече благословляла его на подвиг еще более тяжкий, чем те, что он совершил в путешествиях. У нее сильная рука, объятия кратки и крепки, как и ее тройной поцелуй. Милый округлый подбородок, миловидное лицо, взгляд решительный, властный и требовательный, более адмиральский, чем у самого Путятина. Мэри воинственно воодушевлена. Она не сидела здесь сложа руки и старалась помогать делу мужа все эти годы, проведенные в разлуке. Истово и много молилась в церквах и соборах, ездила на поклонение мощам, заказывала молебны, исповедовалась и всем этим как бы торжественно присягала на верность. Ведь Евфимий Васильевич сам ей говорил, что ему нравится истовость веры.
...Выставив грудь в орденах, боцман Черный сходил среди расступившейся толпы со ступеней вокзала.
– Ваня! – удивилась жена, державшая его под руку. – А где же ухо-то?
Черный посмотрел на высокие дома вокруг площади и на Лиговке, как бы еще не веря, что вернулся.
– Ухо – ничего! – ответил он. С потерей уха он примирился. – Это не беда!
– Серебряным долларом американец снес ему ухо, самым краешком, и сразу выбросил, – пояснил Аввакумов.
«Обкорнали его! – подумал Глухарев, шедший с двумя рослыми сыновьями, одетыми в сапоги и кафтаны. – А то чуть что скажешь – и тут же его ухо...»
...Евфимий Васильевич, усевшись в карете рядом с Мэри, взявшей на руки маленькую Олю, очень расчувствовался и не имел никакого желания говорить про политику, о раздвинутых им на Востоке горизонтах и о просторах для будущего. С приездом в Петербург Путятин становился почти богатым человеком. За все время плавания ежемесячно получал он три тысячи рублей серебром. Тысячу министерство платило Мэри. Тысяча откладывалась до возвращения посла и адмирала. Тысячу он брал себе, но старался не тратить. Ведь никто не узнает и в историю не будет записано, как ради семьи Путятин скупился, ничего себе не позволял, берег каждую копейку. Офицерам не нравилось. Матросы замечали, но не осуждали. Для экономии счастливейшее время было, когда шли вверх по реке и пароход тянули на себе бечевой. По целым месяцам ни копейки расходовать не приходилось, ни полушки, ни гроша. Вот чем еще Амур и хорош! Там купить нечего и деньги некуда девать. Теперь должно было скопиться более сорока тысяч. Почти четыре года прошло, считая время подготовки к экспедиции. Да еще будет пенсион! Теперь уж, по всей видимости, скоро конец войне.
«Но, впрочем, разве это богатство по нынешним временам? Для Петербурга и то невелик капитал, а в Гонконге китайские компрадоры зарабатывают по двести тысяч в год и взяток платят своим чиновникам на сумму большую, чем я отложил за четыре года».
Мэри с воодушевлением рассказывала, какая торжественная панихида была отслужена в столице по адмиралу Корнилову.
В отеле нанята целая анфилада комнат, как квартира в скромном, но приличном доме. С окнами на Исаакиевский собор и на военное министерство. Наконец Путятин вернулся в Петербург! Хотя и в отеле, а все же дома! Тут уж не опасаешься сидящих на мачтах бакланов, что подслушивают. Тут все бакланы сами его опасаются!
В министерстве иностранных дел пришлось услыхать о предстоящей смене директора Азиатского департамента. Прочили на эту должность Егора Петровича Ковалевского, которого ждали на днях из Севастополя, где он сражался в рядах защитников и получил генерала. Ковалевский хорошо знаком Путятину. Знаменитый путешественник по пустыням Африки и Азии. Под видом священника когда-то побывал в Пекине в составе духовной православной миссии, изучал Китай. Знает многие восточные страны и восточные языки. В Севастополе, конечно, немало пользы принес, скорее всего, через свои дружеские связи с влиятельными турками, арабами и с крымскими татарами, добывал через них нужнейшие сведения. Обратил на себя высочайшее внимание! Не зря в петербургском обществе просвещенных болтунов Егора Петровича возненавидели и у него явилось много завистников и неблагожелателей.
Пришлось услыхать, что государь перед отъездом в Николаев ждал Путятина. Это означало, что записка на высочайшее имя будет передана графом Нессельроде незамедлительно, как только царь вернется в Петербург. Бумагам дадут ход, а самому Путятину предстоит высочайшая аудиенция. Министр иностранных дел и канцлер граф Нессельроде хотя и болен, но примет.
Ловко умеют петербуржцы объяснять! Понятно, что Карл Васильевич Нессельроде все еще министр и канцлер, но что уж почти не у дел.
Его высочество генерал-адмирал великий князь Константин также с молодым государем на Черном море.
Приглашение на обед к Карлу Васильевичу. Вместе с супругой.
Нессельроде сказал, что осада Севастополя дорого обошлась союзникам.
Оказалось, что из Гонконга американский банкир Сайлес прислал письма канцлеру графу Нессельроде, сообщая о пребывании Путятина в Японии, и что помощь оказана русскому посольству американцами. Сайлес предлагал и в дальнейшем свои услуги.
– Вы знаете его? Кто этот Сайлес? – спросил Карл Васильевич.
Путятин видел Сайлеса в Симоде, мнения о нем не составил, Константин Николаевич Посьет услугами Сайлеса воспользовался.
Нессельроде сказал, что запасы золота и серебра в Петропавловской крепости убыли более чем вдвое. Заем можно сделать после заключения мира через лондонского банкира Беринга, но еще верней через парижского Джеймса Ротшильда, с которым у правительства наилучшие отношения.
У Путятина у самого были векселя на контору Джеймса Ротшильда в Шанхае. Конечно, через банкиров можно получить займы. От той же Франции для восстановления нашей страны... И от Англии! И через амстердамского Гоппе! Может быть, нужен выпуск процентных бумаг. Путятин узнал в Южной Африке, что, в то время как шла война в Капской земле против каффров, английские же торговцы снабжали врагов огнестрельным оружием...
«...Поблек наш Петербург за время войны, многие в трауре, а еще чувствуется богатство и роскошь жизни», – думал Путятин, проезжая в карете. А какой магазин итальянский сверкнул витринами на Невском!
Все время доносится отдаленный гром: это в Кронштадте время от времени палят тяжелые морские орудия. Но в столице все живут спокойно, не прикрываются стенами из мешков с землей.
Противник у Кронштадта. Говорят, его корабли стоят рядами, и по ночам кажется, что в море протянулись освещенные огнями улицы современного города.
Но уж осень; неприятельские эскадры отправятся к себе на Спитхэдский рейд. Скоро отойдут их последние суда... Грохочет далеко, словно ломается лед на большой реке.
О войне весь мир долго узнавал по сообщениям из Крыма. Между тем огромная война велась самыми могущественными морскими державами против царя и его империи не только в Крыму.
Английскому флоту приходилось действовать у всех побережий России, в Черном и Балтийском морях, входить в Белое море и в Рижский залив. Взяты Керчь, Феодосия, убраны все русские крепости на берегах Кавказа.
О событиях на театре военных действий в Крыму и английские и русские газеты писали много. О действиях английского флота на Балтике гораздо меньше и суше сообщалось с обеих сторон. Для русских невыгодно слишком распространяться, что англо-французские эскадры стоят у ворот столицы, что Петербург лишь немногим дальше от войны, чем Севастополь, и в тихую погоду пальба слышна на Невском, хотя бомбы на бульвары не залетают. Не заслуга, и нечего много говорить; казалось, в Петербурге все заткнули уши ватой. У английской прессы свои причины, чтобы не распространяться об этом же.
Впрочем, все знали, что наши стоят стойко, что в Петербурге – гвардия, в Кронштадте неприступная крепость и флот. Ученый Якоби осуществил свои новые изобретения, созданы еще невиданные смертоносные устройства.
Все это так, но лучше молчать. И сто лет и более спустя будут молчать по инерции и государственные умы, и историки, и пресса. Смолчат о военных действиях и генералы, так как в Кронштадте выстаивают адмиралы, а в военном министерстве не до них.
Началось с того, что в 1854 году, 11 марта английский флот отбыл из Портсмута со Спитхэдского рейда. Никогда прежде для действий против неприятеля не отряжалось одновременно такого количества паровых судов... Всего 15 колесных и винтовых, к ним присоединена армада парусных.
Рослый плотный адмирал стоял на мостике флагманского стотридцатипушечного парохода «Герцог Веллингтон». Чарльз Непир со скуластым лицом, со светлыми глазами и выпуклым лбом.
Непир известный моряк, всегда был в службе. Он не чета другим: старикам. Во время войны на флот пошло более ста старых адмиралов, числившихся в службе, но сидевших до того без должностей. Флот Великобритании так велик и могуществен, что выдержит и эту сотню.
Рандеву французской эскадре назначено у берегов Швеции. 25 марта командующий нанес визит датскому королю. 27 марта без помощи лоцманов прошли Бельт и встретили ожидавший эскадру стодвадцатипушечный корабль флота ее величества «Нептун».
Прибыла французская эскадра. У союзников командует адмирал Гамелин. У Непира на эскадре деятельный адмирал Майкл Сеймур. В свои сорок девять лет выглядит молодым человеком, какими бывают в этом возрасте белокурые. Гамелин и Сеймур, кажется, почти в товарищеских отношениях.
За лето 1854 года соединенный флот стоял под Кронштадтом, был у Абе, под Свеаборгом, у Риги, Ревеля и бомбардировал Бомарзунд.
Изучали возможность штурма крепости Свеаборг. Непир послал донесение в адмиралтейство, что комбинированной атакой с суши и с моря Свеаборг может быть взят. Косвенно это предложение о присылке подкреплений морской пехоте. Французы утверждали, что флот может справиться со Свеаборгской крепостью за два часа. К Кронштадту подходили и уходили и снова возвращались. Блокировали Финский залив. Ловили и захватывали парусные суда и суденышки, маленькие пароходики и лодки эстонцев и финнов с дровами и молоком для Петербурга.
Адмиралам известно, что русские ожидают атаки на Кронштадт. По их предположениям, у союзников существует план захвата Свеаборга, высадки десанта и движения сушей на Петербург. Но Кронштадт и Свеаборг с такой силой отвечали на попытки обстрела, что 22 июля блокада Финского залива была прекращена. 8 августа русские взорвали свои укрепления на Ханко. Вот тогда-то, осенью, адмиралы снова собрались на совет. Непир получил депешу, ему предлагалось принять решение.
Адмирал Парсеваль, вице-адмирал Пено и английский контр-адмирал Майкл Сеймур обсуждали с Чарльзом Непиром и адмиралом Гамелином предстоящие операции. В адмиралтейство сообщено, что по позднему времени ничего не может быть предпринято против Свеаборга. Майкл Сеймур с решением согласился неохотно. Молодой адмирал, возвратившись в метрополию, не скрывал своего мнения. Кроме разрушения Бомарзунда и блокады портов, эффект кампании ничтожен. Флот должен быть усилен для новых действий против балтийских крепостей.
Общественное мнение обвиняло Чарльза Непира в бездеятельности, проволочках и неспособности командовать.
В «Таймс» писали: «Полезным действиям флота на Балтике серьезно препятствовали не только старческий возраст и моральная робость командующего, но также немобильность французского контингента, состоявшего в значительной части из парусных кораблей».
В 1855 году новым командующим назначен адмирал Ричард Дундас. На корабле «Герцог Веллингтон» он пойдет в плавание во главе теперь уже могущественного флота из 88 судов. Вице-командующий адмирал Майкл Сеймур – на корабле «Эксмоут».
Чарльз Непир оправдался. Он доказал, что своими действиями в 54 году подготовил кампанию 55 года. Он собирал «интеллидженс» о русских войсках и укреплениях все время, особенно настойчиво и неустанно в Финском заливе. Были жертвы. Матросы и солдаты морской пехоты погибали, но не зря и редко. Шкипера захваченных судов и пленные лодочники доставляли полезные сведения.
Кампания 1855 года на Балтике началась в густом дыму от массы пароходных труб. Предполагалось в Лондоне, что возможно занятие Гельсингфорса и действия на Кронштадт и в направлении Петербурга. Крепость Свеаборг – главная цель. Но прежде всего – демонстрация у Кронштадта и угрожающий обстрел.
Дундас и Сеймур в кампанию 55 года продолжали ловлю лайб, мелких шхун и пароходиков, идущих в Петербург, который кормился подвозом по морю.
Чтобы захватить большой пароход, пришлось двум английским крейсерам выбросить русские флаги. Прием разгадан поздно. Пароход захвачен. Вел в Петербург три огромные баржи со свежим продовольствием. Великолепный подарок для моряков, давно уже плававших без «освежения»!
Подошел французский флот. Все время подходили все новые английские корабли.
Мир говорит об отсталости России, о неспособности развить современную науку и создать промышленность. Больше всего об этом пишут сами русские в своих сочинениях, осмеивают самих себя, декларируют маниловизм как свое основное свойство.
Дальнобойные орудия Кронштадта не позволяют приблизиться и занять удобную позицию для бомбардировки. Быстроходный пароход «Мерлин» с храбрым французским командующим адмиралом Гамелином пошел к Кронштадту. За ним английский пароход «Файрфляй», что означает «светлячок», но русским можно перевести эффектней, как «летающий огонек», или в американском смысле «поджигатель», небольшой быстроходный пароход с железным корпусом. На «Мерлин» французский и английский капитаны-наблюдатели. Выброшен белый флаг...
В «шпионские стекла», как принято называть новинку – бинокль, видны золотые шпили церквей Петербурга, сверкающие в солнечных лучах. Пересчитаны русские суда в Кронштадте и на чистой воде. Между гаванью и Кроншлотом десять пароходов разного размера, некоторые винтовые: между Кроншлотом и фортом Меншиков – два трехдечных[2] корабля – bow to bow[3]. Берега охраняются сухопутными войсками, видны три лагеря. Множество gunboats[4].
«Мерлин» возвращалась с обсервации, когда взрыв подбросил корму парохода. Второй удар с еще большей силой потряс весь корабль от кормы до носа. Адмирал Гамелин, в то время как мачты наклонились, угрожая пасть прямо на него, не покинул мостика... И тотчас такой же взрыв подкинул вверх нос английского корабля «Файрфляй»...
В рапортах сообщалось: «Эти неопознанные подземные взрывы причинили весьма значительные разрушения на наших судах. Отойдя на глубокую воду, наши корабли избежали дальнейших разрушений». Так в совершенно разных враждующих между собой государствах одинаково умело составлялись рапорты.
Адмирал Гамелин послал в Париж сообщение о новом характере морской войны.
Мелкие суда и баркасы посланы на поиски. Адмирал Майкл Сеймур на корабле «Эксмоут» командует операцией. Храбрый и славный французский адмирал Гамелин сегодня ушел с частью эскадры к Свеаборгу.
С баркаса сигналили: «Мина изловлена!» На фарватере вблизи Кронштадта оказалась прикрепленной линем к бревну, стоящему на якорях на глубине четырнадцать футов. Сквозь прозрачную воду матрос заметил плавающий предмет.
По палубе корабля «Эксмоут» внесли на ют остроконечный предмет из цинка, формы конуса. Отличившийся матрос держал его на руках. Адмирал Сеймур наклонился и рассматривал таинственную находку. Капитан и офицеры обступили ее.
– Зажигательная трубочка... гильза... задвижка... – говорил Майкл Сеймур. Он рискнул и тронул пальцами железный язычок.
Внутри щелкнуло и что-то соскользнуло; задвижка опустилась, разбилась скляночка – и вдруг мина лопнула, обдавая всех огнем и дымом.
Адмирал схватился руками за лицо и опустился на палубу. Капитан пал навзничь, у него раздроблена нога.
Адмирал привстал, стараясь рассмотреть, что происходит. Сквозь дым он едва видел правым глазом, левый жгло, как огнем.
Остолбеневший матрос, на руках у которого произошел взрыв, стоял цел и невредим и был напуган.
...Ловля мин продолжалась. Ежедневно гребные суда с утра до ночи ходили по заливу. Тем временем сведения о Свеаборге собраны. Адмирал Гамелин прислал судно с новыми известиями.
В виду русского укрепления Тангут к финскому берегу пошла шлюпка под белым флагом. Повезли, чтобы отпустить захваченного в плен капитана-финляндца и его матросов, которые уверяли, что можно в деревне купить корову. Когда шлюпка подошла к обрыву, сверху раздалась стрельба.
В Лондон сообщено, что несколько англичан и пленных финнов коварно и предательски убиты первыми же выстрелами с берега в упор по безоружным людям в шлюпке с белым флагом. Остальные взяты в плен. Убит доктор.
Парламент, газеты, общественное мнение возмущены...
Русский и английский командующие обменялись» письмами. На английском судне, пославшем шлюпку, был поднят белый флаг. В шлюпке при тихой погоде белый флаг, как утверждал в ответном письме русский военный министр, не был виден. О месте высадки под флагом мира полагается договориться заранее. Не везде это можно разрешить противнику, что общеизвестно. «Белый флаг уже не раз употреблялся для приближения к нашим судам и укреплениям... Английский офицер и доктор, бывшие в шлюпке, – живы».
В Англии буря... Весь мир заговорил о лживости, коварстве, жестокости, о неуважении варваров к белому флагу, о нарушении священных принципов и прав человека. В парламенте требуют возмездия.
Вскоре весь соединенный флот собрался под Свеаборгом. Корабли выстроились тремя линиями. Началась бомбардировка.
Через три дня Свеаборгская крепость, прикрывавшая город Гельсингфорс с моря, была снесена с лица земли артиллерийским огнем соединенных эскадр. Ночью прекратились последние ответные выстрелы. На островах из мглы проступили лишь руины...
В чистоте безветренного ясного утра, перед восходом солнца на эскадре отчетливо стал слышен звон множества церковных колоколов, который казался тем ближе, чем неподвижней и прозрачней был мирный воздух. Это звонили протестантские церкви города Гельсингфорса, как бы восставшего в это утро из-за стен павшей крепости во всем северном великолепии, еще не тронутом ничьими ударами.
Не слышен бас большого православного собора святого Николая, описания которого имеются во всех энциклопедиях и справочниках. Четко, честно и упрямо и почти однотонно, как в медные доски, били и били колокола на протестантских звонницах, и эти знакомые звуки бередили сердца моряков. Под звон таких колоколов молились дома, ходили в юности на конфирмацию и венчались...
Свеаборгская крепость не существовала. Город, как семья, лишившаяся защиты, просил колокольным звоном о пощаде.
Морская пехота всегда готова к высадке и штурму. Ждут лишь барабана и сигналов. Знамена морской пехоты помнят времена битвы за Гибралтар. Солдаты морской пехоты рекрутировались когда-то из уроженцев Сити, и это единственный род войск, которым разрешалось входить в Сити с оружием, развернутыми знаменами и маршировать под звуки своих прославленных оркестров. Ни один солдат или матрос всех других родов королевских войск не смеет входить в Сити с оружием.
Но десанта не будет и продвижения к Петербургу по суше не начнется. Адмирал Дундас поднялся наверх, на мостик своего стотридцатипушечного трехдечного флагмана с двумя дымящимися трубами и с бортами, похожими на крепостные стены, в трех рядах пушечных бойниц. Действительно, звонили колокола протестантов-единоверцев.
На флагманский корабль явился контр-адмирал Майкл Сеймур с забинтованной головой.
Дундас сказал на военном совете: «Гельсингфорс является твердыней, такой же, как Севастополь, и мы не можем счесть его мирным городом. Гельсингфорс должен разделить судьбу крепости Свеаборг».
Поданы голубые серебряные кувшины со льдом в воде. Тяжелая серебряная посуда и легкое столовое серебро заполнили длинный стол. Известно, что ни одна нация в мире не умеет содержать столовое серебро в таком порядке, как англичане.
Адмиралы и коммодоры разъехались на вельботах. Со склянками на эскадре пробили барабаны, пропели трубы и сигналы были подняты.
Первыми ударили большие современные нарезные орудия, поставленные на сравнительно небольших пароходах. Видно было, как с одной из кирок сначала покатилась черепица и кирпичи, потом колокола, силуэты которых были отчетливо видны, осели и один из них упал и раскололся. Дробно палили из своих чугунных и медных пушек трехдечные гиганты. Казалось, что борта их пылают огнем. Матросы работали у паровых машин, поливали обшивку кораблей из шлангов. Картинные офицеры, с обнаженными палашами, стоят на палубах всех кораблей.
...После разгрома Свеаборгской крепости и разрушения Гельсингфорса эскадра еще раз пришла на вид Кронштадта, как бы для прощальных салютов.
При ясном небе опять на солнце сверкали золоченые шпили столицы Святой Руси и Петра. В лагерях, раскинутых на берегу, зашевелилась пехота и конница!
Флот начал покидать Балтику, когда заревели осенние штормы.
На каменный причал в Портсмуте, в сопровождении офицеров, сошел адмирал Майкл Сеймур. Он в непромокаемом плаще и с черной повязкой, закрывающей глаз.
Майкл Сеймур – вице-командующий флотом в минувшую кампанию на Балтике, теперь он сам назначен командующим. Предстоит отправиться в город Викторию, в новую английскую колонию Гонконг, и принять начальствование над индокитайской эскадрой, корабли которой базируются в Гонконге, ведут войну на севере и готовятся к новой войне с Китаем. Репутация боевого моряка и храброго, предприимчивого воина гарантирует, что ошибки, совершенные в минувшие кампании на севере Тихого океана, не повторятся.
Значение Дальнего Востока колоссально возрастает в мировой торговле и в политике. Там Япония, Индия, Гонконг, Китай и Сиам.
Злые языки тем временем утверждают, что дело не в способностях нового командующего, назначенного в Гонконг. Причина не в том, что на Дальнем Востоке решится судьба будущего человечества. Просто кривого сбывают туда, какое бы там будущее ни было, не в Лондоне его оставлять!
Новый командующий должен быть представлен королеве Великобритании. Лицо у Майкла Сеймура длинное, обрамлено белокурыми волосами в начинающейся седине. Выражение его стало еще строже с тех пор, как выбит глаз, и приходилось напрягаться, чтобы за всем усмотреть. Поэтому сэр Майкл Сеймур как бы вдвойне озабочен и никогда не улыбается.