– О, божественная Настасья! – вскричал Аркадий, обнял ее и крепко поцеловал в алые пухлые губы.
– Я прощу тебя, – продолжала она, вытерев рот кончиком фартука, – но при условии, что ты без сопротивления позволишь мне отхлестать тебя.
– Отхлестать?
– Да, ты должен получить взбучку, – решительно заявила она, – итак выбирай, хорошая порция тумаков или мы раз и навсегда расстаемся.
– Что мне еще остается, Максим, – жалобно запричитал Аркадий, – я вынужден предоставить ей свободу действий.
Полковник со смехом удалился, оставив их наедине. Он еще увидел, как Настя с чувством удовлетворения закатала рукава и заперла за ним дверь, потом быстрым шагом направился во дворец.
На этот раз Екатерина ожидала полковника в спальных покоях. В белом воздушном шлафроке она возлежала на мягких подушках турецкой оттоманки и странно улыбнулась, когда он, едва успев войти, бросился перед ней ниц и поцеловал ее ногу.
– Какая вдруг пылкость, – промолвила она, – что за событие подействовало на ваши чувства столь радикально, что набрались вы храбрости приблизиться ко мне?
– Екатерина, – воскликнул Максим, отбрасывая в сторону всякий этикет, – до сих пор я был слеп и вот внезапно прозрел, восхищение твоей гениальностью, твоим величием ослепляло меня, я видел твою красоту, твое несравненное очарование, но мысль обладать тобой казалась мне слишком самонадеянной, слишком несбыточной; но теперь пелена с моих глаз упала, мне открылись небеса любви и блаженства, и я чувствую, что наслаждение, жизнь и радость царят там, где ты, а там, где тебя нет, властвует боль, мука и смерть. Скажи мне, что я могу тебя любить, что среди рабов, которым выпало счастье лежать у твоих ног и, покорно служа тебе, исполнять твою волю, я тебе наименее ненавистен.
– Что ж, полковник, буду откровенной с вами, – промолвила царица, сердце которой от восторженных слов красивого мужчины наполнилось гордой радостью, – я не испытываю к вам ненависти.
– Стало быть, ты меня любишь?
– Этого я тоже сказать не могу.
– Но ты дозволяешь мне поклоняться тебе?
– Да, полковник, поклоняйтесь мне, – кокетливо сказала она.
Максим обнял красивую женщину с такой страстью, которая, при всем его честном отношении к Анжеле, была все же чем-то большим, чем обыкновенная комедия.
В конце концов царица высвободилась из объятий.
– Довольно, – сказала она.
– Я тебя не понимаю, – прошептал Максим, – ты пригласила меня к себе, чтобы снова отослать прочь, как ребенка?
– Пусти меня, – проговорила она, – я хочу предстать перед тобой еще более красивой.
– Разве ты и без того недостаточно красива?
– Я хочу совершенно свести тебя с ума, – пробормотала она, поднялась с оттоманки и юркнула в отороченный темной пушниной жакет, наготове лежавший на стуле. – Как я тебе нравлюсь в таком наряде? – спросила она, бросив на Максима взгляд, от которого у него на короткое время помутился рассудок.
– Ты великолепна... – он пьяными от восторга глазами смотрел на величественную женщину, роскошная грудь которой в темной пушнине казалась еще ослепительней. – Будь моей, Екатерина, целиком и всецело моей, ты хочешь видеть меня безумным, так я уже безумен. Будь милостива сейчас, сжалься надо мной.
Оба, верный жених и жестокая кокетливая женщина, прекрасно выучили свои роли, и до этой секунды комедия разыгрывалась как по нотам; однако дальнейшее развитие ее сюжета приняло несколько иной оборот, нежели полковник и царица, или, точнее, Потемкин и Анжела, предполагали.
Страсть красивого мужчины захватила чувства императрицы, и когда он увлек ее на оттоманку и жаркими поцелуями заглушил язвительные слова, вот-вот уже готовые было сорваться с ее уст, тут, в момент, когда он ожидал, что она начнет попирать его ногами и высмеивать, она вдруг сама привлекла его к своей груди, и теперь ему пришлось делать хорошую мину при плохой игре, которая, впрочем, надо признать, была не так уж плоха.
Красивая деспотиня принадлежала ему, но принадлежала лишь на один блаженный миг, потом в ней пробудилась нероновская натура, и наслаждение с презрением отвергнуть красивого мужчину, которого любила, она захотела вкусить с той же полнотою и безграничностью, как и наслаждение от обладания им.
– Что ты теперь думаешь, Максим Петрович, – начала она, – ты, верно, думаешь, что я люблю тебя?
– Я этого не знаю, – запинаясь, проговорил он, – я знаю только, что боготворю тебя, что не смогу без тебя жить.
– Тогда твои дела совсем плохи, – ответила Екатерина Вторая с убийственной холодностью, – потому что я тебя не люблю. Ты был игрушкой, забавлявшей меня, пока я не владела ею, и которая мне теперь безразлична, а завтра, возможно, станет и неприятной.
– Екатерина, – вскричал Максим.
– Чего ты хочешь? – продолжала она, поднимаясь. – Ты червь, который здесь для того, чтобы извиваться у меня под ногами, раб! Достаточно хорош для того, чтобы с тобой скоротать часок, но не более! Прочь с глаз моих, ты мне наскучил.
– Сейчас, прекрасная моя, – воскликнул Максим, обхватывая ее, – и никакая сила на свете не сможет вырвать тебя у меня.
Царица оттолкнула его от себя, запахнула мех на своей ослепительной груди и позвонила.
– Ты говоришь в горячке, – холодно и уничтожающе промолвила она, бросив на него взгляд, точно кинжал, поразивший полковника в самое сердце.
На первый же звук колокольчика в спальню вошли четыре казака из ее личной охраны, по знаку императрицы схватили полковника и через анфиладу комнат препроводили в маленькое совершенно пустое помещение без окон. Они втолкнули его туда и заперли дверь, в которой имелось окошко с подъемным переплетом. Вот оно отворилось, и внутрь заглянула Екатерина Вторая.
– Ну, полковник, давайте посмотрим, не удастся ли мне немного охладить пыл вашей страсти, – проговорила она.
В следующую секунду на бедного влюбленного глупца с потолка обрушился ливень, а из всех стен ударили мощные струи воды, принявшиеся хлестать его точно незримые фурии. Екатерина же глядела на это и хохотала.
Ее уязвленное самолюбие было удовлетворено, она отомстила; и наконец освободив полковника, похожего сейчас на мокрого пуделя, она – уже не с жестокой насмешливостью, буквально стершей его в порошок, а с любезным лукавством спросила:
– Вы еще меня любите?
– Я боготворю вас, – ответил Максим, бросаясь перед ней на колени, – и буду боготворить до последнего дыхания.
Это императрице понравилось, и на прощание она милостиво протянула ему руку для поцелуя.
На следующий день стало известно, что полковник Урусов попал в немилость и отправлен в отставку. Спустя несколько дней за ним последовала Анжела, чтобы по велению царицы выйти за него замуж. Не прошло и года, как судьба наградила молодых супругов красивым и крепким мальчонкой, а его крестным отцом стал Потемкин, князь Таврический.
– Я прощу тебя, – продолжала она, вытерев рот кончиком фартука, – но при условии, что ты без сопротивления позволишь мне отхлестать тебя.
– Отхлестать?
– Да, ты должен получить взбучку, – решительно заявила она, – итак выбирай, хорошая порция тумаков или мы раз и навсегда расстаемся.
– Что мне еще остается, Максим, – жалобно запричитал Аркадий, – я вынужден предоставить ей свободу действий.
Полковник со смехом удалился, оставив их наедине. Он еще увидел, как Настя с чувством удовлетворения закатала рукава и заперла за ним дверь, потом быстрым шагом направился во дворец.
На этот раз Екатерина ожидала полковника в спальных покоях. В белом воздушном шлафроке она возлежала на мягких подушках турецкой оттоманки и странно улыбнулась, когда он, едва успев войти, бросился перед ней ниц и поцеловал ее ногу.
– Какая вдруг пылкость, – промолвила она, – что за событие подействовало на ваши чувства столь радикально, что набрались вы храбрости приблизиться ко мне?
– Екатерина, – воскликнул Максим, отбрасывая в сторону всякий этикет, – до сих пор я был слеп и вот внезапно прозрел, восхищение твоей гениальностью, твоим величием ослепляло меня, я видел твою красоту, твое несравненное очарование, но мысль обладать тобой казалась мне слишком самонадеянной, слишком несбыточной; но теперь пелена с моих глаз упала, мне открылись небеса любви и блаженства, и я чувствую, что наслаждение, жизнь и радость царят там, где ты, а там, где тебя нет, властвует боль, мука и смерть. Скажи мне, что я могу тебя любить, что среди рабов, которым выпало счастье лежать у твоих ног и, покорно служа тебе, исполнять твою волю, я тебе наименее ненавистен.
– Что ж, полковник, буду откровенной с вами, – промолвила царица, сердце которой от восторженных слов красивого мужчины наполнилось гордой радостью, – я не испытываю к вам ненависти.
– Стало быть, ты меня любишь?
– Этого я тоже сказать не могу.
– Но ты дозволяешь мне поклоняться тебе?
– Да, полковник, поклоняйтесь мне, – кокетливо сказала она.
Максим обнял красивую женщину с такой страстью, которая, при всем его честном отношении к Анжеле, была все же чем-то большим, чем обыкновенная комедия.
В конце концов царица высвободилась из объятий.
– Довольно, – сказала она.
– Я тебя не понимаю, – прошептал Максим, – ты пригласила меня к себе, чтобы снова отослать прочь, как ребенка?
– Пусти меня, – проговорила она, – я хочу предстать перед тобой еще более красивой.
– Разве ты и без того недостаточно красива?
– Я хочу совершенно свести тебя с ума, – пробормотала она, поднялась с оттоманки и юркнула в отороченный темной пушниной жакет, наготове лежавший на стуле. – Как я тебе нравлюсь в таком наряде? – спросила она, бросив на Максима взгляд, от которого у него на короткое время помутился рассудок.
– Ты великолепна... – он пьяными от восторга глазами смотрел на величественную женщину, роскошная грудь которой в темной пушнине казалась еще ослепительней. – Будь моей, Екатерина, целиком и всецело моей, ты хочешь видеть меня безумным, так я уже безумен. Будь милостива сейчас, сжалься надо мной.
Оба, верный жених и жестокая кокетливая женщина, прекрасно выучили свои роли, и до этой секунды комедия разыгрывалась как по нотам; однако дальнейшее развитие ее сюжета приняло несколько иной оборот, нежели полковник и царица, или, точнее, Потемкин и Анжела, предполагали.
Страсть красивого мужчины захватила чувства императрицы, и когда он увлек ее на оттоманку и жаркими поцелуями заглушил язвительные слова, вот-вот уже готовые было сорваться с ее уст, тут, в момент, когда он ожидал, что она начнет попирать его ногами и высмеивать, она вдруг сама привлекла его к своей груди, и теперь ему пришлось делать хорошую мину при плохой игре, которая, впрочем, надо признать, была не так уж плоха.
Красивая деспотиня принадлежала ему, но принадлежала лишь на один блаженный миг, потом в ней пробудилась нероновская натура, и наслаждение с презрением отвергнуть красивого мужчину, которого любила, она захотела вкусить с той же полнотою и безграничностью, как и наслаждение от обладания им.
– Что ты теперь думаешь, Максим Петрович, – начала она, – ты, верно, думаешь, что я люблю тебя?
– Я этого не знаю, – запинаясь, проговорил он, – я знаю только, что боготворю тебя, что не смогу без тебя жить.
– Тогда твои дела совсем плохи, – ответила Екатерина Вторая с убийственной холодностью, – потому что я тебя не люблю. Ты был игрушкой, забавлявшей меня, пока я не владела ею, и которая мне теперь безразлична, а завтра, возможно, станет и неприятной.
– Екатерина, – вскричал Максим.
– Чего ты хочешь? – продолжала она, поднимаясь. – Ты червь, который здесь для того, чтобы извиваться у меня под ногами, раб! Достаточно хорош для того, чтобы с тобой скоротать часок, но не более! Прочь с глаз моих, ты мне наскучил.
– Сейчас, прекрасная моя, – воскликнул Максим, обхватывая ее, – и никакая сила на свете не сможет вырвать тебя у меня.
Царица оттолкнула его от себя, запахнула мех на своей ослепительной груди и позвонила.
– Ты говоришь в горячке, – холодно и уничтожающе промолвила она, бросив на него взгляд, точно кинжал, поразивший полковника в самое сердце.
На первый же звук колокольчика в спальню вошли четыре казака из ее личной охраны, по знаку императрицы схватили полковника и через анфиладу комнат препроводили в маленькое совершенно пустое помещение без окон. Они втолкнули его туда и заперли дверь, в которой имелось окошко с подъемным переплетом. Вот оно отворилось, и внутрь заглянула Екатерина Вторая.
– Ну, полковник, давайте посмотрим, не удастся ли мне немного охладить пыл вашей страсти, – проговорила она.
В следующую секунду на бедного влюбленного глупца с потолка обрушился ливень, а из всех стен ударили мощные струи воды, принявшиеся хлестать его точно незримые фурии. Екатерина же глядела на это и хохотала.
Ее уязвленное самолюбие было удовлетворено, она отомстила; и наконец освободив полковника, похожего сейчас на мокрого пуделя, она – уже не с жестокой насмешливостью, буквально стершей его в порошок, а с любезным лукавством спросила:
– Вы еще меня любите?
– Я боготворю вас, – ответил Максим, бросаясь перед ней на колени, – и буду боготворить до последнего дыхания.
Это императрице понравилось, и на прощание она милостиво протянула ему руку для поцелуя.
На следующий день стало известно, что полковник Урусов попал в немилость и отправлен в отставку. Спустя несколько дней за ним последовала Анжела, чтобы по велению царицы выйти за него замуж. Не прошло и года, как судьба наградила молодых супругов красивым и крепким мальчонкой, а его крестным отцом стал Потемкин, князь Таврический.