Залотуха Валерий. Великий поход за освобождение Индии

   Иван напрягся, но сумел подавить в себе приступ ярости.
   — Колобок, — заговорил он тихо, — мне тут индусы жаловались — банда какая-то непонятная появилась в округе, грабит кого ни попадя... Уж не ты ли это партизанишь?
   Колобок не решался взглянуть в глаза Новика, но все же защитился:
   — А ты небось божьим духом питаешься? Я такой же красный партизан, как и ты!
   — Если ты красный партизан, то покажи мне свое красное знамя! — зло и требовательно заговорил Новик, поднимаясь, и вместе с ним стал подниматься Колобок. Они вставали, опираясь грудью о грудь.
   Разговоры за столом стихли, круг распался, колобковцы стягивались за спину Колобкова, новиковцы подбирались к Ивану.
   — А твое?.. — нашелся Колобков.
   — Я-то покажу, а вот ты сперва покажи...
   — Ну вот и покажи!..
   — Так я же первый сказал.
   — Ну раз сказал, вот и покажи! — брал верх Колобков.
   — Колобок, — процедил сквозь зубы Новик, — если у тебя знамени нет, я...
   — Ну покажи, покажи, — словно подначивал Колобков.
   — Козленков! — заорал Новик.
   Вмиг рядом оказался красноармеец, вмиг он скинул гимнастерку. Знамя было намотано на тело, и его размотали, развернули. Это было знамя корпуса, то самое, которое вышивала Наталья.
   Молча и неподвижно смотрели на него красноармейцы.
   — Теперь ты свое показывай, — тихо попросил Новик.
   Колобок глянул в ответ коротко и воровато и отвел глаза. И тут же страшной силы удар Иванова кулака кинул Колобка прочь. Он полетел в костер, обрушив в огонь свинью, вскочил и кинулся к своей лошади.
   — Наших бьют! — крикнул кто-то и бандитски засвистел.
   И зазвенели клинки, закружились в поединках кавалеристы. И полетела на землю голова Государева-внука, срубленная Государевым-дедом. И падали с лошадей колобковцы и, не выдержав, подставили спины, и, преследуя, новиковцы стреляли им вслед.

Глава третья

   В ТОЙ, ВТОРОЙ БИТВЕ БЛИЗ КУРУКШЕТРА, КОТОРАЯ В ОТЛИЧИЕ ОТ ПЕРВОЙ ОСТАЛАСЬ ВНЕ ПОЛЯ ЗРЕНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ И ПОТОМКОВ, НОВИКОВ НАГОЛОВУ РАЗБИЛ КОЛОБКОВА. НО ГЛАВНЫМ ИТОГОМ ВТОРОЙ БИТВЫ БЛИЗ КУРУКШЕТРА СТАЛО ТО, ЧТО ПОСЛЕ НЕЕ ПЕРВЫЙ ОСОБЫЙ КАК БОЕВОЕ СОЕДИНЕНИЕ ПЕРЕСТАЛ СУЩЕСТВОВАТЬ. ПРИДЕТ ВРЕМЯ, И СПЕЦИАЛИСТЫ ОТВЕТЯТ НА ВОПРОС, КАК ТРИДЦАТИТЫСЯЧНЫЙ, ХОРОШО ВООРУЖЕННЫЙ КОРПУС, ВЕДОМЫЙ ВЕЛИКОЙ ИДЕЕЙ ОСВОБОЖДЕНИЯ НАРОДА ОТ МНОГОВЕКОВОГО РАБСТВА, МОГ ПРАКТИЧЕСКИ НЕЗАМЕТНО И БЕЗ ПОСЛЕДСТВИЙ РАССОСАТЬСЯ НА СРАВНИТЕЛЬНО НЕБОЛЬШОМ ПРОСТРАНСТВЕ ПОЛУОСТРОВА ИНДОСТАН, ПРИДЕТ ВРЕМЯ... А МЫ ПРОДОЛЖИМ НАШ РАССКАЗ.
 
   Индия. Город Аллахабад.
   6 мая 1931 года.
   Аллахабадский базар гудел и шевелился. Медленно и бесцельно брел Иван вдоль длинного ряда, где сидели на земле торговцы драгоценными камнями и украшениями. Он совсем не был похож на бывшего комэска Ивана Новикова, это был индиец, обычный нищий индиец, непонятно, правда, к какой касте принадлежащий.
   — А вот золото, настоящее русское золото! — прокричал ему на урду продавец, протягивая большой медный крест.
   Иван усмехнулся на ходу, не глянув на продавца, но то, что он услышал за своей спиной, заставило его остановиться.
   — Чурка индусская, — сказано было в его адрес на чистом русском языке.
   “Колобок?” — удивленно спросил себя Иван.
 
   Они сидели в теплой пыли рядом с шумным загоном, где торговали овцами, поэтому приходилось говорить громко, почти кричать.
   — Выпить бы за встречу, — поделился Колобков идеей. — Если у тебя деньги есть, так я мигом рисовой водки приволоку!
   Иван махнул рукой, и жест этот означал, что пить ему совсем не хочется, да и денег, кстати, ни шиша.
   — Ты как живешь, расскажи, — заглядывая Колобку в глаза, попросил Иван.
   — Да начинаю жить, Иван Васильич, торговлишка вот... Деньжат подкоплю, поеду в Вадодару, жену куплю, там жены дешевые.
   Иван смотрел на бывшего соратника удивленно и непонимающе. Колобок усмехнулся.
   — Да я ж в мусульманы записался, Иван... Раньше надо было, сейчас бы уж...
   — Так ты чего, в Аллаха поверил?
   — Поверил не поверил, а жить надо. В Индии, Иван, без веры не жизнь. Мои татары да башкиры давно освоились, так теперь и живут. Одни мы, дураки...
   Иван ничего не сказал.
   — А чего? — продолжал настаивать на своем Колобок. — Делов-то... Чикнули там ножиком, жалко, что ль? Небось в гражданскую с меня побольше мяса посрезали. Ну что ты головой крутишь? Давай к нам, Иван, я посодействую...
   — Нет, — Иван помотал головой, улыбаясь. — Я свининки жареной страсть как люблю пожрать.
   — Свинину нельзя, это верно, — со вздохом согласился Колобок. — А чего тогда делать собираешься?
   Иван внимательно посмотрел на бывшего сослуживца, помолчал, как бы размышляя, говорить или не говорить, и признался:
   — Возвращаться.
   — Возвращаться? — Колобок засмеялся. — Это мы пробовали.
   — Когда?! — Иван жадно подался к Колобку.
   — Когда-когда... — Колобок отвернулся и продолжил, глядя в сторону: — Сразу после того как мы с тобой под Курукшетром схлестнулись... Тридцать душ нас тогда осталось. Сели думать да гадать, как дальше жить. Государев-дед говорит: в Турцию пойду к некрасовцам, староверы это ихние, как уж они там оказались, не знаю. Ну хрен с тобой, иди. Жорка Нашев, болгар, помнишь? С Киселем, дружком своим, до Америки решил добираться. Только я слыхал потом, Кисель Жорку кокнул из-за чего-то еще здесь, в Индии, а теперь в ашраме, ёхом заделался...
   — Ты мне про... — торопил Иван.
   — Ну вот... Десятеро нас, я одиннадцатый, почапали... Дошли вдевятером, двое в дороге окочурились. Ну, дошли. Подошли к заставе нашей. Я говорю: “Давайте одного пошлем, а остальные поглядим, что будет”. Они говорят: “Мы пойдем, а ты смотри, а если что, расскажешь всем нашим что и как”. Я согласился. Залег, гляжу, что будет... Подходят наши к нашим. Челнок говорит: “Из Индии мы, вертаемся”. Они хвать их всех и бить... Боем смертным били всю ночь, а наутро расстреляли, сам видал.
   Иван сидел не двигаясь, молчал.
   — Нет, Иван, назад нам ходу нет. Верно, чего-то такое мы знаем, чего знать нам не положено. Да разве б мы стали болтать, подписку все-таки давали...
   Колобок хотел продолжить, но осекся, почувствовав, а потом увидев неожиданно злой взгляд Новика.
   — Ты чего? — спросил он испуганно.
   — В бинокль глядел али так, с-под руки, когда ребят расстреливали?
   Иван стал медленно и угрожающе подниматься, и Колобок стал подниматься тоже, но явно труся.
   — А я чего, я говорил, давай одного пошлем, а сами поглядим, а они все поперлись...
   — Пошлем... — цедил сквозь зубы Иван. — Сам бы пошел, комдив... А то они там лежат, а ты здесь ворованной казной торгуешь!
   — Только вдарь попробуй, — предупредил Колобок, пятясь, чувствуя, что это вот-вот случится. — За меня наши мусульманы знаешь что тебе сделают? Секир-башка!
   Но Иван не хотел бить и не стал бить, а просто плюнул сильно и смачно в рожу бывшего комдива Колобкова, повернулся и пошел прочь.
 
   Город Бенарес (Варанаси).
   1 мая 1933 года.
   Ночью в один из больших белых шатров, где спали паломники-сикхи, прорвав когтями и непомерно большим, усеянным мелкими зубками ртом противомоскитную сетку, влетела большая летучая мышь, нетопырь. Сделав несколько бесшумных кругов под куполом шатра, выбирая среди лежащих вповалку одинаковых людей в одинаковых белых одеждах единственного, нетопырь резко снизился, опустился спящему на плечо и принялся его изучать. Это был Новик, только узнать его было трудно: длинная борода, длинные, завязанные в пучок на макушке волосы, серьга в одном ухе и железный браслет на запястье руки, все, как положено быть у сикха.
   Видно, снился Ивану плохой сон: лицо его было покрыто крупными каплями пота, рот приоткрылся, и мелко-мелко дрожал подбородок, а на шее часто билась вздувшаяся сонная артерия.
   Нетопырь зевнул, широко открыв рот с отвратительно розовой пастью, и принялся щипать зубками артерию.
   Иван начал чувствовать боль, но никак не мог проснуться. Он мотал как в бреду головой, однако вампир спешно продолжал свою работу. Наконец Иван резко открыл глаза. Нетопырь замер и, склонив голову, смотрел в глаза Ивана своими черными бусинками любопытно и как будто даже приветливо. От ужаса зрачок Ивана расширился так, что вся радужная оболочка глаза стала черной, и он заорал, как не орал ни разу в жизни. Паломники мгновенно проснулись, закричали, вскакивая со своих мест и хватаясь за сабли и кинжалы. По шее Ивана текла струйка крови.
   Высоко посвистывая, нетопырь пометался под куполом шатра и вылетел в то же отверстие, в которое влетел.
 
   Очередь паломников в Золотой храм кончалась там, где самого храма, его золотых куполов еще не было видно. Глаза паломников были устремлены вперед. Было очень много больных: прокаженных, слепых, безумцев. Один из них шел сразу за Иваном, что-то вопил беспрерывно в самое ухо и цапал грязной, изъязвленной рукой за плечо.
   Хотя Иван внешне и не отличался от других паломников, внутренне, судя по лицу и глазам, он не переживал ни малейшего религиозного чувства, но отбывал тяжкую повинность. Когда терпение кончилось, Иван обернулся, сделав зверское лицо, и пообещал безумцу на незнакомом для того языке:
   — Щас дам по кумполу, морда!
   Безумства безумца прекратились и возобновились только у входа во двор храма, но вопли были на несколько тонов ниже, а дотрагиваться до Ивана он вообще больше не решался.
   Во дворе толпа накапливалась так, что было трудно вздохнуть. Под палящим прямо в темя солнцем можно было потерять сознание, но упасть было нельзя.
   Храм впускал паломников неохотно, они вдавливались по одному в его узкие ворота.
   Иван на мгновение ослеп от темноты и остановился, но поток чужой веры повлек его в известном ей, этой вере, направлении. По углам полутемных и душных комнат, в которые вливались и выливались под напором человеческие тела, стояли фигуры Шивы, и, обращаясь к ним, паломники молились, иные шепотом, иные криком кричали.
   Иван уже не сопротивлялся и не пытался что-либо понять. Его вдруг вынесло на солнечную веранду, и он вновь на мгновение ослеп. Посреди сплошь усыпанной цветами веранды стояли на возвышении три лоснящихся, откормленных белых быка, а с ними трое лоснящихся, в белых шелковых одеждах брахманов. Все падали перед быками ниц, целовали их позлащенные копыта, и Ивану пришлось сделать то же самое. Неожиданно один из быков стал обильно испражняться, и с криками радости паломники стали ловить на лету бычачье дерьмо и в восторге вымазывать им свои руки, головы и лица. Иван дернулся назад, выпрямляясь, но тут же кто-то навалился сверху и со стуком опустил его на колени...
   Дальше пришлось идти на коленях, потом ползти на четвереньках, приближаясь к священному алтарю. Он скрывался за занавесями, подсвеченными множеством ритуальных светильников. Занавеси колыхались, и алтарь казался таинственным и зловещим. Подползая к нему, каждый на мгновение заглядывал внутрь, и когда дошла очередь Ивана, он сделал то же самое. Посреди алтаря стоял Шива. В дыму удушающе-благовонных курений, в колеблющемся пламени светильников он казался живым, и на мгновение Иван увидел того, кого родила Наталья...
   Когда толпа вынесла Ивана на свет и отпустила, он вздохнул наконец полной грудью, поднял лицо к небу и грохнулся плашмя на спину в глубокий черный обморок. Никого вокруг это не удивило. Двое паломников взяли его за ноги и оттащили под навес, где лежали еще несколько таких же бедолаг.
 
   Вечером, сидя в роще под деревом, Иван курил, скрывая огонек в кулаке. Был он совсем невесел и, похоже, не знал, что делать и как жить дальше. Высокий и короткий писк вверху заставил его поднять голову. Нетопырь как будто радовался, что нашел Ивана, и, то взлетая высоко вверх, то падая и задевая перепончатым крылом голову, пел свою песню радости — словно водил ножом по тарелке. У Ивана даже не было сил отмахнуться. Он только поднял глаза и спросил устало и обреченно:
   — Ну чего тебе от меня надо?
 
   Их разделял очаг, только теперь пламени не было, остывающие угли мерцали в сумраке пещерного храма. Кангалимм сидела на своем месте. Она была в той же одежде, с черной кисеей на лице, с венком из лотосов на голове.
   — У тебя есть с собой какая-нибудь вещь, оставшаяся от того человека? — спросила колдунья.
   Иван помедлил и, обойдя вокруг очага, вытащил из кармана портсигар, присел, осторожно раскрыл его и протянул.
   — Это он...
   Кангалимм приблизила портсигар к лицу, нюхая серую пыль.
   — Он что, так много курил? — удивленно спросила она.
   — Нет, там раньше был мой табак, — торопливо объяснил Иван.
   — Ты хорошо выучил наш язык, великий господин, — похвалила колдунья и вновь стала нюхать.
   Иван напряженно всматривался, пытаясь разглядеть что-либо за кисеей, но это не получалось.
   Колдунья взяла щепотку пепла, бросила его в очаг и положила портсигар на каменный пол.
   — Не бойся того, кто прилетает к тебе ночами. Это и есть тот человек. Его дух воплотился в маленького летающего дракона.
   — Ле-нин? — потрясенно прошептал Иван.
   — Я не знаю его имени. Но это был великий человек. Он пришел в мир, чтобы изменить его, но мир не принял его.
   — Ленин... — шепотом повторил Иван.
   — Дух великого человека сам выбрал тебя, — продолжала вещать колдунья. — И ты должен оберегать его.
   — А... а потом, что будет потом? — растерянно спросил Иван.
   — Потом его дух вселится в козла, потом в собаку, потом в слона, потом в черепаху, — спокойно и убежденно проговорила старуха и замолкла.
   — А потом? — спросил Иван встревоженно.
   — Потом он снова придет в мир, чтобы его переделать.
   — А когда, когда это будет?! — закричал Иван в нетерпении.
   — Считай сам, великий господин. Маленький летающий дракон живет пять лет. Козел живет десять лет. Собака живет пятнадцать лет. Слон живет сто лет. Черепаха живет триста лет. Считай сам.
   — Не доживу, — прошептал Иван.
   Вытащив золотой, царской чеканки рубль, он вложил его в длинную ладонь старухи, но монета упала, звякнув, на каменный пол и покатилась.
   — В той жизни, когда ты любил меня, ты был щедрее, — сказала Кангалимм.
   — Но у меня больше нет, клянусь, Кангалимм! — искренне воскликнул Иван.
   И вдруг мгновенно и мертво колдунья ухватила его костяной рукой за причинное мужское место. От боли и ужаса у Новика полезли на лоб глаза.
   — Ты любил меня в той жизни, полюби в этой, великий господин! — В голосе Кангалимм была насмешка.
   — Рехнулась, старая карга?! — заорал Иван по-русски. — Пусти! Пусти, я тебе сказал! — И коротко и резко Иван двинул колдунью кулаком в лоб.
   Она опрокинулась на спину, кисея рассыпалась, и Иван увидел ее лицо. Это было лицо еще молодой женщины с очень светлой для индианки кожей. Вместо глаз у нее были две страшные черные ямки, будто кто выжег их горящей головешкой.
   Нечаянно толкнув ногой раскрытый портсигар и рассыпав ленинский пепел, Иван кинулся к двери напрямую через очаг, наступив на угли босой ногой. Но остановился у входа и, тряся обожженной ногой, прокричал:
   — Пропади ты пропадом, ведьма!
 
   Кангалимм стояла у разгорающегося очага.
   — Ничего, ты еще позовешь меня, великий господин, — тихо и спокойно сказала она и пообещала: — И я приду.
 
   Была ночь. Иван сидел в лачужке за грязным столом, пьяно упираясь потным лбом в ладонь, пил из глиняной чашки мутный рисовый самогон. Вцепившись в край стола острыми коготками, напротив сидел, раскрылившись, нетопырь. Перед ним стояла глиняная плошка с молоком. Иван икнул, тяжело вздохнул и доверительно пожаловался:
   — Тошно мне, ох тошно... Как будто тот бык мне прямо в душу навалил... — Новик внимательно глянул в маленькие круглые нетопырьи глазки. — Ну ты хоть понимаешь, что я говорю? Ты бы знак подал какой. Пискнул бы или крыльями махнул — понимаю, мол...
   Нетопырь безмолвствовал и не шевелился, продолжая немигающе смотреть на Ивана.
   Иван вновь громко и протяжно вздохнул.
   — Эх, Владимир Ильич, Владимир Ильич...
 
   Штат Карнатака. Селение Мульджи.
   29 апреля 1935 года.
   Крокодил был распято подвешен за передние лапы на специально для этого дела сооруженной перекладине. Орудуя острейшим самодельным ножом, Иван сноровисто обдирал его, насвистывая жизнерадостно марш из “Аиды”.
   — Раджпут-синг! — услышал он за спиной женский голос и обернулся.
   Пожилая худая женщина, сложив ладони, приветствовала его. Иван воткнул нож в густо-красное с желтизной крокодилье мясо, обтер ладони о передник и приветствовал женщину ответно. На ладонь женщины был намотан конец веревки, за которую был привязан большой серый козел.
   — Купи козла, Раджпут-синг, — просила женщина, ласково глядя Ивану в глаза.
   Новик насмешливо посмотрел в зеленые, с искрой козлиные глаза и спросил:
   — Зачем он мне?
   — Ты будешь ловить на него крокодилов, Раджпут-синг, — с готовностью ответила женщина.
   — Я ловлю крокодилов на куриц, — объяснил Иван.
   — Я знаю. И хорошо ловишь. Но он такой жирный. Ты будешь ловить на него самых жирных крокодилов.
   — А почему ты его продаешь?
   — Коз у нас забрали по налогам, Раджпут-синг, и теперь он бодается и лезет на всех женщин. Мы не можем работать в огороде.
   Иван улыбнулся.
   — Неужели на всех, Бимала?
   Женщина смущенно улыбнулась, прикрывая ладонью беззубый рот.
   — Даже на меня, старую. А ты мужчина, Раджпут-синг, на тебя он не полезет.
   — Он бодается, я боюсь, — пошутил Иван.
   Женщина была серьезна.
   — Нет, Раджпут-синг, ты смелый мужчина, это все знают.
   — Мне не нужен твой козел, Бимала.
   — Я возьму за него самую маленькую монетку, всего лишь одну ану.
   Ивану, похоже, надоел этот разговор.
   — Я дам тебе целую рупию, Бимала, но твой козел мне не нужен. — Он повернулся к крокодилу и продолжил свое дело...
   Когда он встряхнул свежеснятую крокодилью шкуру и повернулся, то увидел привязанного у двери его хижины козла, который смотрел на Ивана нагло и вопросительно.
 
   Ночью Иван скрытно лежал за кустом и наблюдал за привязанным у самого берега козлом. Тот метался на привязи и орал так, что окрестные джунгли испуганно притихли. Иван досадливо сплюнул, поднялся и проговорил в сердцах:
   — Если ты так будешь орать, крокодилы вообще уйдут из нашей реки.
 
   Иван сидел на крыльце своей хижины, курил трубку гергери и посматривал на луну. Козел обгладывал растущий рядом куст.
   — Что-то не летит Владимир Ильич, — встревоженно произнес Иван. — Третью ночь уже. Не было еще такого...
   Козел заблеял вдруг басом. Иван раздраженно глянул в его сторону, и лицо его осенила догадка. Теперь он смотрел на козла пристально и удивленно.
   — Так это ты? — прошептал Иван, и ноги сами подняли его. — Ну, здравствуй...
 
   Штат Карнатака. Селение Мульджи.
   22 июня 1941 года.
   Лил и лил дождь, жидкая красная грязь плыла по пустынной сельской улице. Иван сидел у открытой двери на чурбачке и читал старую, ветхую на сгибах “Хинду пэтриот”. Сначала он по слогам прочитывал слова на хинди, потом, тараща от усердия глаза и обильно потея, переводил на русский.
   — “Германская авиация бомбила Варшаву и другие польские города, и в течение одной недели немцы заняли всю территорию этой страны”. Не мы, так германцы ляхов двинули. Поделом им, поделом шепелявым, — прокомментировал Иван.
   Он выставил наружу ладонь, хлебнул с нее дождевой воды и посмотрел на прохаживающегося по лачуге взад-вперед козла.
   — Так это когда было, считай, год назад. А сейчас там чего? Пройдут дожди — поеду в город, новую газету куплю.
   Козлу это почему-то не понравилось, он склонил голову и ткнул Ивана рогами в бок.
   — Ну, черт! — заворчал Иван. — Сейчас вот звездану промеж рогов, так на задницу и сядешь! Слухай политинформацию дальше.
 
   Там же.
   3 июля 1941 года.
   Последним Иван надел буденовский шлем, отдал козлу честь и улыбнулся.
   — Гожусь еще?.. Без тебя знаю, что гожусь!
   Иван был в полной кавалерийской амуниции, в шинели, в сапогах со шпорами, с саблей Ахмада Саид-хана на одном боку, с наганом в кобуре на другом, с кавалерийским карабином за спиной.
   — А ты без меня не тоскуй. Бимала тебя кормить будет, я ей денег дал. Ты только не лезь на старую, ладно? Ну, не кручинься, не кручинься, сам понимаешь — надо. — Иван потрепал козла по загривку и поморщился. — Ох и вонюч ты, Володька...
 
   Город Вадодар.
   3 августа 1941 года.
   Иван расплатился с рикшей, вытащил из коляски большой, перетянутый ремнями сверток. Посреди глухого мусульманского дворика под большой шелковицей играли дети. Увидев чужого, к тому же — сикха, они звонко закричали и побежали в дом. Тотчас на открытую веранду вышел Колобок, босой, бритый наголо, в распахнутом халате. Пристально и безмолвно он смотрел на Ивана.
 
   Они сидели на полу за низеньким столиком и молча смотрели друг на друга. Бесшумно вошла женщина в парандже и поставила на стол поднос с чайником, пустыми пиалами и одну пиалу с изюмом и так же бесшумно удалилась.
   — Не женился? — спросил Колобок.
   Иван молча мотнул головой, не желая разговаривать на эту тему.
   — Против Натальи, конечно, они... А у меня теперь две, эта вторая...
   — Петр, — перебил его Иван, — ты слыхал, что у нас?
   — Слыхал, война... — кивнул Петр и усмехнулся. — Как услыхал, так и подумал: не утерпит Новик, прискочит.
   Иван с надеждой посмотрел на Колобкова. Тот усмехнулся снова и отвернулся.
   — Пойдем? — тихо спросил Иван.
   — Куда? Зачем?! — возвысил голос Колобков. — Добровольно под расстрел идти?!
   — А может, на войну спишут, а?
   — Спишут! Я видел, как списывали...
   — Я все рассчитал, Петь! Отсюда до Бомбея поездом, там на пароход кочегарами, а там через Черное море в Крым переправимся, лошадей купим и...
   — Теперь другая война, Иван! — оборвал Новика Колобок. — Да и, пока дойдем, германец уже Москву возьмет, это и дураку ясно.
   — Так тогда мы и пригодимся! — воскликнул Иван. — Погуляем по тылам! Неужто мы колбасникам этим, душам гороховым, на своей земле сопатку кирпичом не натрем?! — Иван замолк, успокаиваясь, и прибавил тихо с надеждой: — А нас за то, может, обратно пустят...
   Колобок молчал, опустив голову.
   — Я ж все-таки со Сталиным выпивал, я б его попросил за всех наших...
   Колобок поднял голову.
   — Ты Ленина просил один раз подмогу нам прислать!
   — Ленина не трожь, — нахмурившись, предупредил Иван. — Чего ты про Ленина знаешь?..
   — Знаю... Ты с какого года в партии? — спросил Колобок с напором.
   — С двадцать третьего, а что?
   — А я с восемнадцатого! Поболе твоего знаю! У меня три ранения, четыре контузии, две почетные грамоты от товарища Троцкого! — орал Колобок.
   — Ну и засунь их себе в задницу! — тоже заорал Новик.
   Стало вдруг тихо.
   — Ты, Иван, не груби, — тихо попросил Колобков. — Хоть ты и сикх, в своем дому я тебе грубить не позволю... Сколько я горбил, наживая все это? Шестеро детишков, две жены, почет кругом, уважение — и теперь все брось?
   — Петр...
   — И не Петр я, а Сулейман.
   — Не поедешь?
   — Нет.
   Иван громко и даже как будто облегченно вздохнул.
   — Ну, на нет и суда нет.
   Он потянулся к своей поклаже, сунул в нее руку, вытащил бутылку рисовой водки и, ничего не говоря, стал деловито выбивать пробку. Колобков поднялся, вышел и тут же вернулся и поставил на стол блюдо с холодным, нарезанным кусками мясом.
   — Убери, я конину не ем. — Иван наливал водку в свою пиалу.
   — Да это не конина, баранина.
   — Все равно убери.
   Иван осторожно подносил ко рту наполненную до самых краев пиалу, а Колобок, страдальчески сморщив лоб, наблюдал.
   — Иван! — остановил он Новика.
   — Чего? — осторожно, чтобы не расплескать, спросил Иван.
   — Мне чего же не налил? Или гребуешь с мусульманином?
   — Почему гребую? — Иван не отводил взгляда от водки. — Тебе Аллах не велит.
   — Он вино не велит! Про водку он ни слова!
   Колобок торопливо налил себе. Они молча чокнулись и медленно, с чувством выпили.
 
   Хмельной и деловитый, Иван вошел в низкое и душное здание вокзала. У окошек билетных касс плотно и неразъемно сбилась толпа. Иван покрутил ус, поправил на боку саблю и решительно двинулся вперед. Он пытался втиснуться в толпу с одной стороны, с другой, с третьей, но сделать это оказалось невозможно. И Новик взъярился вдруг, схватил за шкирку и выкинул из толпы одного, оторвал другого, свалил под ноги третьего, но четвертый оказался парнем крепким. К тому же он тоже был сикх.
   — Мне нужно уехать в Бомбей! — закричал Новик и вытащил до половины саблю из ножен.
   Сикх мгновенно выхватил из-за пояса большой кинжал. Мгновенно же вокруг них образовалось пустое пространство. Иван понял, что переборщил, бросил саблю в ножны, повернулся и пошел прочь.
   — Черти нерусские, — пробормотал он в усы, выходя на улицу.
   Иван долго не замечал, что за ним идет полный, хорошо одетый молодой человек и смотрит то на Иванову саблю, то заглядывает через плечо в лицо, в самые глаза. Иван повернулся и зло посмотрел в ответ. Молодой человек поприветствовал его и сказал дрожащим от волнения голосом:
   — У меня дома есть билет до Бомбея.
 
   Иван сидел на краю кресла в большой красивой гостиной и с почтением разглядывал развешанные по стенам фотографии знатных господ в дорогих рамках. Взгляд его задержался на самом большом, центральном портрете. Иван поднялся и подошел ближе. Удивленно и пристально он вглядывался в полное и властное лицо мужчины в халате, чалме-тюрбане, с саблей на боку. Иван узнал его. Это был Ахмад Саид-хан, которого он убил почти двадцать лет назад тремя ударами куттара в живот.