Страница:
Залыгин Сергей
Два провозвестника
Сергей Залыгин
Два провозвестника
Заметки
Утопию надо толковать расширительно: это не только общественный идеализм, это желание жить. Глубоко осознанное желание в отличие от желания биологического. Где кончается реализм, где начинается утопия - никто не знает и знать не должен. Мысль как таковая не дает для этого никаких оснований.
Без утопии не было бы и всего того, что мы называем идеями, идейностью и духовностью. Утопии различаются между собой не столько идеями - все они возникают, как правило, из идей высоких и высочайших, - сколько теми средствами, которые утопист принимает для достижения своих целей: насильственные эти средства или ненасильственные.
Нет ничего более сомнительного, чем, во-первых, глобальная, а во-вторых, насильственная утопия, но сомнения утопии как раз не свойственны, они для нее разрушительны.
С другой стороны, утопия без малейших сомнений - это зло мира.
Идея в сомнениях, и она же несомненная, - в этом пункте было сосредоточено творчество Достоевского, но здесь же со всей очевидностью возник Ленин.
Достоевский был глубоко убежден в том, что Европа не нынче, так завтра же постучится к России и будет требовать, чтобы мы шли спасать ее от нее самой. От ее бесчеловечной цивилизации, от ее меркантилизма и безверия.
Ленин был убежден в том же, но иначе: Россия принесет Европе, а затем и миру социализм - высшее из всех возможных благ.
Еще раньше славянофилы назвали свой главный принцип: каждый народ имеет божественное предназначение, и дело в том, чтобы это предназначение открыть в самих себе, открыть и исполнить. Для России славянофилы это предназначение открыли: Россия - хранительница истинной веры. Вера прежде всего, ну а потом уже и все остальное.
* * *
Может быть, в истории России (и не только России?) не было столь же разительного примера столкновения крайностей мышления: Достоевский - Ленин? А может быть, нынешняя наша сумбурная действительность - следствие все того же столкновения?
* * *
Достоевский жил во времена, когда мыслящая Россия мучительно пыталась предугадать свое будущее. Больше того - Достоевский был одним из самых активных политических создателей этого времени и воспринимал политику глубже, чем она того заслуживает, и личностнее, и болезненнее, чем Ленин. "Мы, петрашевцы, - писал Достоевский, - стояли на эшафоте и выслушивали наш приговор (смертная казнь. - С. З.) без малейшего раскаяния". Это было "чем-то нас очищающим, мученичеством, за которое многое нам простится!"
Разве Ленин, политик из политиков, мог сказать о себе что-либо подобное?
* * *
Достоевский пытался угадать будущий социалистический (то есть соцполитический) реализм. Со временем, предав своего зачинателя анафеме, соцреализм стал не чем иным, как тщедушным его отпрыском. Тщедушие, правда, никогда никому не мешало быть гордым, вот и соцреализм объявил себя родоначальником небывало новой литературы, новых взглядов на искусство в целом, на литературу прежде всего. Ну а затем и на всю остальную жизнь, сколько ее есть.
Если Достоевский действительно умел вознести политику в мир художественной литературы, то соцреализм не смог ничего другого, как низвести литературу до политики. Текущей. Он сделал это в полном соответствии с заветами Ильича, но и не без участия Достоевского.
* * *
Спустя двадцать пять лет со времени знаменитой речи Достоевского у памятника Пушкину, и те же двадцать пять со времени его смерти, Достоевского изобличают публично, как, вероятно, никто никогда не изобличал никакого другого классика. И кто же это сделал в 1906 году? Кто устроил судилище? Судьями были его искренние почитатели, люди, которые всю жизнь поклонялись Достоевскому-художнику. Мережковский здесь должен быть назван, и Розанов, и Шестов.
* * *
Мережковский о Достоевском:
...пророк русской революции,
...он (Достоевский) был революцией, которая притворилась реакцией,
...неужели и теперь он не отрекся бы от своей великой лжи для своей великой истины?
...русской народности поставлен вопрос уже не о первенстве, а о самом существовании среди других европейских народов.
Из Достоевского Мережковский приводит слова:
"Вся Россия стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над бездною".
* * *
Да, конечно, противоречивость творчества Достоевского необыкновенна, но дело не только в нем, дело в невероятии самой России, в ее истории, в ее мышлении, в ее надеждах и разочарованиях, в ее географии и этнографии.
Дело во всемирной истории: в древнем мире политика то и дело выходила к демосу, становилась принадлежностью городских площадей. На площадь являлась и литература - античная трагедия. Площадь не была чужда и Достоевскому, притом что сюжеты его таинственны.
В средние века политика уходила в дворцовые подполья. Войны, дворцовые перевороты потому, что они совершались втайне, становились не только, как сказали бы нынче, детективом, но и ведущей темой литературы. Что может быть увлекательнее раскрытия тайны? Тут-то и является Шекспир, продолжатель древних трагиков. "Тайны - на улицу!" - провозглашает он. Продолжение страстей по Шекспиру - это Достоевский.
* * *
Время знало, что оно делало, создавая политика для политиков, политика для народов, политика для истории, политика для самого себя (время не знало, чем кончится это выдвижение). По всей вероятности, никогда не было, а может быть (дай-то Бог!), никогда и не будет человека столь же политического, каким был Ленин. Политика была его домом, его привязанностью и любовью, каждым днем его настоящего и будущего, его "от" и "до". Экономика, философия, искусство, наука - все на свете существовало для него лишь постольку, поскольку имело отношение к политике, поскольку его политика могла ими пользоваться.
Естественно, Ленин был и в той политике, которая есть не что иное, как заговор. Как заговорщик он знал, что делать сегодня, что завтра, заговор это четкая организованность. Огромное собрание его сочинений, включая и краткие заметки, и высокие философские темы, - это протокол заговора, рано или поздно подлежащий расследованию. Почему же заговор стал учением? Потому что Ленин и не скрывал своего заговора, а сделал его всеобщим достоянием в этом его гениальность. Другое дело, что Ленин точно знал, какую часть заговора надо сделать публицистикой для всех, какую - партийной тайной.
* * *
Заговор - это ядовитый концентрат политики, политика политики и как таковой имеет неоспоримые практические преимущества.
Заговор не только самое примитивное, но и самое древнее средство борьбы, и у подавляющего большинства людей этот примитивизм в крови.
Заговор каждому понятен, а стоит назвать заговор как-то иначе (борьбой за социальную справедливость, например), он вдобавок становится и возвышенным.
Заговор может существовать сам по себе - без теорий, без вариантов, без сомнений, без проповедей. Проповедь (прежде всего принудительная) понадобится заговору тогда, когда он будет осуществлен. Тогда отпадает необходимость объяснять его общественному сознанию путем каких-то аргументов. Осуществленный заговор теряет всякую относительность, отныне он абсолют.
Заговор обладает огромным потенциалом. Пример: первый нелегальный съезд РСДРП в Минске (1898) - 9 участников от 6 крохотных конспиративных организаций, и этого оказалось достаточно, чтобы менее чем через двадцать лет ввергнуть в самую большую революцию самую большую страну.
Заговорщик во всех своих противниках (в союзниках тоже) видит заговорщиков даже бульших и более коварных, чем он сам.
* * *
К 1917 году самодержавие изжило себя, кадеты и те это понимали. Понимали, но не знали, что делать, как поступить.
А Ленин, а заговорщики - знали.
* * *
Ленин презирал, презирая, ненавидел Достоевского за то, как он изобразил революционеров, за то, что фанатик-террорист Нечаев послужил Достоевскому прототипом сразу для нескольких революционных характеров. Ленин никогда не мог простить Достоевскому Раскольникова, Верховенского, Ставрогина, Шигалева.
* * *
Никогда ни на минуту не сомневаясь в том, что он личность выдающаяся, Ленин для начала развенчал народников, которые именно на такие личности, как он, и опирались.
Ленин по природе своей был лидером, какого ни одна другая партия никогда не имела.
Ленин не только создал небывалую ("нового типа") партию, но и теорию партийности, никем не превзойденную.
Эта теория была еще и теорией прагматизма XX века, побочным продуктом прагматической цивилизации. Не было такого средства борьбы за власть, не было сколько-нибудь благоприятной общественной ситуации, которые сполна не использовал бы Ленин в собственных устремлениях.
Ленин был величайшим мастером лозунга, привлекательного для масс и в наибольшей степени соответствующего обстановке дня. Ему не было равных по части политической организованности в борьбе за власть, которую он все с тем же умением поименовал властью трудящихся. В этой борьбе у него действительно не было серьезных ошибок, и люди верили, что ошибок и не будет, не должно быть, когда Ленин пусть и великими жертвами, но власти достигнет. Последовательность - непременное качество вождя, думали люди.
Но вот власть в его руках - что затем?
Ленин предает военный коммунизм и призывает на помощь капитализм, он вводит нэп. Он и это умел - использовать возможности поверженного врага. В невиданных масштабах осуществляет он террор, тот самый, за который лет десять назад клеймил эсеров и самодержавие.
Ленин не раз утверждал, что социализм в одной стране невозможен, что мировая революция неизбежна. Мировой не случилось - и социализм в одной стране стал возможен.
Отчаянные расхождения между словом и делом Ленин умел возвести в непреклонную линию, в линию партии. Все сводилось к тому, чтобы явился вождь, - за теорией дело не станет. Не было таких крепостей, которых не могла бы взять теория ленинизма. Не было такой практики, которую не смогла бы обосновать эта теория.
* * *
Из письма Ленина членам Политбюро 19 марта 1922 года (речь идет об изъятии церковных ценностей, о возможности сопротивления этой акции): "Строго секретно. Просьба ни в коем случае копии не снимать, а каждому члену Политбюро (тов. Калинину тоже) делать свои заметки на самом документе";
"...я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий.
...Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше".
* * *
Заговорщичество - опять-таки оно - и есть суть дела: ""реальным основанием" страха перед заговорщичеством, бланкизмом, якобинством" является "жирондистская робость буржуазного интеллигента".
* * *
В начале века среди сотни-другой политэмигрантов в Швейцарии дележ власти был такой, будто речь шла о борьбе за престол. За нечто гораздо большее, чем престол.
Грубость, откровенная ругань - с того и началась ленинская партийность. "Действительное впечатление можно произвести только сверхнаглостью". Политбюро советского времени унаследовало эти привычки, развило их до предела.
Морально павшую с ее первых дней партию удержать в предписанной программе и уставе мог только Сталин - человек, достойный Ленина. Он лучше всех усвоил манеру поведения учителя, суть его учения: в партии "должны сочетаться высшая степень сознательности с беспрекословным повиновением". В то же время "Ильич очень часто любит делать "глухое ухо"" (В. В. Воровский), то есть не слышать того, чего не хочет слышать. "Сознательность", беспрекословное повиновение, умение делать "глухое ухо" ко всему, что слышать неприятно и не ко времени, - все, кто этого не принимает, враги, противники. И, по Ленину, надо уметь "так замазать морду противника, что он ее долго не может отмыть". Если люди не верят в коммунизм, верят во что-то другое - куда с такими? Если верят в коммунизм, но не так, как нужно, - куда с такими? Если верят в коммунизм, но сами-то они не такие, какие должны верить, - куда с такими?
Таких "расстрелять!".
* * *
Достоевский: жить - значит делать художественное произведение из самого себя.
Ленин: жить - это делать счастливую диктатуру пролетариата, встать во главе этого счастья.
* * *
Делом Ленина было угадать, на какие действия человек способен в состоянии разумном и на какие - в безумном. В безумном - на любые, и надо назвать безумие благородным и обязательным.
Именно эту "достоевщину" и поставил на свое вооружение ленинизм.
* * *
К началу XX века история накопила великое множество пословиц, а также всякого рода высказываний выдающихся русских умов о России, о русских.
К. Скальковский в 1904 году издал сборничек "Маленькая хрестоматия. Мнения русских о самих себе" (переиздан в 1992 году в Санкт-Петербурге). Материала столько, что составитель счел необходимым классифицировать его по разделам: "Народ", "Страна", "Патриотизм", "Законодательство, юстиция", "Прогресс, реформы", "Печать, журналистика, гласность, цензура" и т. д.
* * *
"Московские люди землю сеют рожью, а живут ложью" (И. Хворостинин).
"Мы растем, но не зреем, идем вперед, но по какому-то косвенному направлению, не ведущему к цели" (П. Чаадаев).
"Русский коммунизм есть исконное разрушительное начало русского народа, есть растрата природных богатств его страны, растрата природных богатств его натуры. Излечиться от него можно только вольным трудом и твердым правом собственности" (С. Сыромятников).
И Русь помешалась на том:
Нельзя ли земного блаженства
Достигнуть обратным путем...
(Н. Некрасов)
""О, душою я до сих пор русский!" - воскликнул он и в доказательство произнес несколько неупотребительных в печати выражений" (М. Салтыков-Щедрин).
"Ныне кто не крадет, почитается дураком" (Ф. Растопчин).
"Думал о наших правителях. Все невежды. Махина держится тяжестью" (М. Погодин).
"Вообще у нас как-то более заботятся о перемене названий и имен, нежели о сущности дела" (Н. Гоголь).
"С представлением о комиссии неизбежно сопрягается представление о пререканиях. Одному нравится арбуз, другому - свиной хрящик" (М. Салтыков-Щедрин).
"В творениях нашего официального многословия нет места для истины" (П. Валуев).
"Общество притеснительнее правительства" (Т. Грановский).
"Три типичные черты характеризуют так называемое общественное мнение: беспочвенность, нетерпимость чужих мнений и самомнение" (В. Мещерский).
"Связываться с некоторыми из наших самозванцев-критиков, не знающих никакого приличия, - то же, что бороться с пьяным, который весь в грязи: только замараешься" (В. Жуковский).
"Везде преобладает у нас стремление сеять добро силою" (П. Валуев).
"Нигилисты явились у нас потому, что мы все нигилисты" (Ф. Достоевский).
И т. д.
Как это понять? Понималось по-разному:
а) можно гордиться: только великий народ может позволить себе подобное самооплевывание. На то мы и великие;
б) это не что иное, как признак скорой гибели;
в) народ великий, но больно уж глуп.
Да, весьма сомнительно, чтобы еще какой-то народ с таким же энтузиазмом занимался самоосмеянием. Деяния человечества на планете Земля давно уже вызывают сомнения у любого народа, но нигде сомнения эти не выражены так остро, как в России.
Оба наших провозвестника на этих изречениях взрастали, но удивительно, что одна и та же почва порождала такие разности: могла способствовать художникам слова, но и укрепить сознание нигилистов-утопистов-радикалов тоже могла.
* * *
Пушкин - кумир, божество Достоевского. Пушкин был природно гармоничен, иначе говоря, он без колебаний опознавал добро и зло. Он знал, что такое хорошо, а что такое плохо. Достоевский посвятил этому узнаванию всю свою жизнь.
И это потому, что за промежуток времени от "Бориса Годунова" и "Моцарта и Сальери" до "Преступления и наказания" и "Бесов" Россия действительно стала едва ли не самой сомневающейся страной в мире.
Разве мог сказать Пушкин то, что говорил Достоевский: "Путаница понятий наших об добре и зле (цивилизованных людей. - С. З.) превосходит всякое вероятие". Именно этой "путанице" Достоевский и посвятил свое искусство.
Пушкин еще не знал, что за материальные блага цивилизация будет расплачиваться ценностями духовными.
Толстой, начав по-пушкински, тоже ведь засомневался, оставил писать романы и повести и перешел к публицистике и пропаганде.
Ленин, житель толстовского времени, о сомнениях своей страны зная прекрасно, отбросил их как нечто непотребное, не заслуживающее его пророческого внимания.
* * *
Незадолго до убийства старухи процентщицы Раскольников написал статью, в которой доказывал: необыкновенные люди не только могут, но и должны преступить закон ради идеи, спасительной для всего человечества. Убийство совершено, Раскольников снова с исступлением утверждает "спасительность" этой идеи. Когда-то еще он покается?
Убийство было совершено в "двух разрядах" - ради социальной справедливости и ради собственной выгоды.
Так и так получалось: не убить нельзя! Объяснение для самого себя, для матери, для сестры, для невесты, для следователя.
На деле же "два разряда" одного убийства - это не более чем изощренный эгоизм, корысть и цинизм. Тот цинизм, который претворяет убийц в добрых разбойников, потом в народных героев, еще позже в благородных чекистов и в безупречное Политбюро с расстрельными протоколами, с постановлениями о ГУЛАГах, о репатриациях народов с Кавказа в Сибирь, о космополитах...
Ленин научил свою партию использовать эту аберрацию. Хорошо научил.
Уж не потому ли Достоевский был для Ленина "скверным" писателем, что аберрация эта была Достоевскому чужда?
* * *
Мать Родиона Раскольникова говорит сыну: "Полно, Родя, я уверена, все, что ты делаешь, - все прекрасно!"
А разве не в духе матери Ленина было сказать своим деткам: "Полно, Саша, полно, Володя (Маша, Аня, Дима), я уверена, все, что вы делаете, все прекрасно"?! Она так им и говорила.
* * *
Достоевский о Раскольникове: "...он был молод, отвлеченен и, стало быть, жесток". Опять-таки вполне применительно к Саше, Володе, ко всем братьям и сестрам Ульяновым.
* * *
В Париже, в музее-квартире Ленина - Крупской, для обозрения лежит письмо - Ленин пишет, чтобы мать не присылала им с Надей денег, не отрывала от своей пенсии. Они с Надей подрабатывают, им хватает.
Мать казненного цареубийцы Александра, ссыльного Владимира Ульянова, поднадзорных Марии, Анны, Дмитрия готова помогать детям. Это естественно. Но дело еще и в том, что царское правительство (безусловно, жестокое) семейным анкетам значения не придавало, выплачивало старушке положенную пенсию, которой можно поделиться с детьми.
Когда Ленин будет председательствовать на заседаниях ПБ, он об этом не вспомнит.
За призыв к свержению правительства без применения оружия суд мог дать максимум восемь лет. За всю предреволюционную историю большевиков таких случаев было раз-два и обчелся. Давали два-три года. Три года шушенской ссылки - это считалось очень серьезно.
Об этом ленинский ЦК, переживший все жестокости самодержавия, тоже не вспомнит.
* * *
Антиприродность (надприродность) человечества, коммунизма в частности, выражена еще и в том, что свое будущее оно планирует независимо от законов природы, но в соответствии с сиюминутными представлениями о себе и об окружающем мире. Собственные потребности - вот закон всех наших законов.
Прогресс - это прогрессивное увеличение все тех же потребностей. Коммунизм начинает не с создания, а с перераспределения материальных ценностей, притом это перераспределение требует бульших и природных и человеческих ресурсов, чем их создание. В процессе перераспределения забывается, что богатство в руках нищих - это хуже, это расточительнее, чем в руках богатых.
Конечно, примириться с несправедливостью раз и навсегда нельзя, но на то и природа, на то и природа вещей, чтобы считаться с нею всегда и везде, не исключая проблем социальных.
* * *
Вот уже лет двести - триста, начиная чуть ли не с Петра Первого, даже раньше, лишь с краткими перекурами, Россия, при своем-то консерватизме, при своей застойности, только и делает, что перестраивается. Опыт Европы нам нипочем, последовательность перестроечных мероприятий - нипочем, с революциями опаздываем больше чем на век и тогда наверстываем, но опять-таки - по Чаадаеву: идем вперед по какому-то косвенному пути, не ведущему к цели.
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был ничем, тот станет всем.
Интернационал пришел к нам с Запада. Но там побаловались и бросили. Ленин же всерьез заимствовал у Запада не столько культуру, сколько отбросы культуры, то, что шло там на свалку (привычка сохранилась у нас по сей день).
И это при том, что в 1891 году, в год своей смерти, Константин Леонтьев предупреждал: России не миновать социализма, но это не вся беда, вся будет при выходе России из социализма.
* * *
Еще ни одна теория познания, даже самая современная, ни одно гносеологическое открытие, ни одна политика не открыли в нас чего-то принципиально нового, таких мыслительных, нравственных и духовных качеств, которые в свое время не обнаружили бы в человеке Библия, Коран, Конфуций, Будда, Магомет.
И как это они сумели? Без инструментария и лабораторного оборудования, без библиотечных каталогов, без институтов общественного мнения, без компьютеров? Без служб информации, которые связывают между собой исследователей в различных точках земного шара? Науки, всесторонне развиваясь, пришли к выводам, исходным для религий: судьба человечества зависит от тех нравственных основ, которыми дано обладать человеку. Выдающийся гуманист, ученый и музыкант Альберт Швейцер так и сказал: сущность религий - этика.
Этика должна быть одной для всех независимо от своего происхождения научного, религиозного или бытийного. Вот где действительно требуется единство!
* * *
Владимир Иванович Вернадский, по-ньютоновски гениальный человек, обладал этим единством. Он и стал пророком ноосферы, эпохи, когда человеческий разум наконец-то выйдет на уровень процесса природно-космического, сольется с ним, прежде всего - с процессом геологическим. А тогда и осуществится создание мощного культурного слоя, почвогрунта. Такого, на котором может и дальше произрастать человечество человечество, вновь вернувшееся к природе, отбросившее свою над- и антиприродность.
Могут ли быть у науки возражения против варианта Вернадского? Другое дело, что и тут не обходится без сомнений - "возможно ли?".
Доживи утопист-нигилист Ленин до этого понятия - "ноосфера", он безотлагательно поручил бы дело председателю первой в мире плановой комиссии товарищу Глебу Максимилиановичу Кржижановскому, инженеру с дореволюционным партийным стажем.
И вообще Ленин тотчас зачислил бы ноосферу по ведомству большевизма-коммунизма. Продолжая дело Ленина, Сталин перепоручил бы ее Лаврентию Берии, ведь Берия уже был главным исполнителем великого сталинского плана преобразования природы. Без бериевских ГУЛАГов - какие в пятилетках могли быть планы?
* * *
Нынешний неокоммунизм объявляет себя ненасильственным - он мирный, он за ленинизм в самой его что ни есть (небывалой?) чистоте, он единственный, кто голову готов положить за интересы трудящихся.
Что за привилегия? Существует ли какая-то партия, которая объявила бы, что она - против интересов трудящихся?
Исключим из ленинизма насилие - что от него останется? Тот меньшевизм, который Ленин сначала осмеял, а потом расстрелял (заодно с "попами")? Если нынешние коммунисты отрекаются от насилия, тогда они перестают быть ленинцами, тогда они ненавистные Ленину плехановцы и бернштейнианцы. Тогда они и в "Бесах" должны увидеть себе предостережение. Но они идут по ленинскому пути: инсценируют мир, готовясь к войне.
Мирный коммунизм невозможен, это доказали Маркс и Энгельс теоретически, Ленин и Сталин - практически.
* * *
Может быть так: для нашего спасения нам необходим не столько прорыв в космос, сколько возвращение к истинам, известным человечеству на заре его существования. Достоевский это знал, но и у него дело не сложилось с государством-Церковью.
Однако же сомнения Достоевского углубляют наше духовное существование. Без Ленина нам было бы лучше (сколько бы жизней сохранилось!), без Достоевского и нам было бы хуже, и мы были бы хуже.
Ленин нас обеднил, сузил наши и без того не бог весть какие масштабные представления о самих себе. В ленинизме антиприродность человека реализуется едва ли не полностью.
Достоевский нас обогатил, на руках его крови нет и не могло быть. А этого-то "не могло" нам и не хватает.
* * *
В то же время это было бы не по Достоевскому - в Достоевском не засомневаться.
* * *
Если каждый человек - уже целый мир, а в потенциале и Человекобог, если до Человекобога осталось два шага, одно-два испытания и страдания, тогда проблема решается просто: нужно обо всем мире, обо всей природе забыть, но эти два шага во что бы то ни стало сделать. Но в том-то и дело, что между нами и нашими идеалами - огромные пространства и времена.
По Ленину: если Истина - это марксизм, так мы к марксизму ближе, чем Маркс.
Два провозвестника
Заметки
Утопию надо толковать расширительно: это не только общественный идеализм, это желание жить. Глубоко осознанное желание в отличие от желания биологического. Где кончается реализм, где начинается утопия - никто не знает и знать не должен. Мысль как таковая не дает для этого никаких оснований.
Без утопии не было бы и всего того, что мы называем идеями, идейностью и духовностью. Утопии различаются между собой не столько идеями - все они возникают, как правило, из идей высоких и высочайших, - сколько теми средствами, которые утопист принимает для достижения своих целей: насильственные эти средства или ненасильственные.
Нет ничего более сомнительного, чем, во-первых, глобальная, а во-вторых, насильственная утопия, но сомнения утопии как раз не свойственны, они для нее разрушительны.
С другой стороны, утопия без малейших сомнений - это зло мира.
Идея в сомнениях, и она же несомненная, - в этом пункте было сосредоточено творчество Достоевского, но здесь же со всей очевидностью возник Ленин.
Достоевский был глубоко убежден в том, что Европа не нынче, так завтра же постучится к России и будет требовать, чтобы мы шли спасать ее от нее самой. От ее бесчеловечной цивилизации, от ее меркантилизма и безверия.
Ленин был убежден в том же, но иначе: Россия принесет Европе, а затем и миру социализм - высшее из всех возможных благ.
Еще раньше славянофилы назвали свой главный принцип: каждый народ имеет божественное предназначение, и дело в том, чтобы это предназначение открыть в самих себе, открыть и исполнить. Для России славянофилы это предназначение открыли: Россия - хранительница истинной веры. Вера прежде всего, ну а потом уже и все остальное.
* * *
Может быть, в истории России (и не только России?) не было столь же разительного примера столкновения крайностей мышления: Достоевский - Ленин? А может быть, нынешняя наша сумбурная действительность - следствие все того же столкновения?
* * *
Достоевский жил во времена, когда мыслящая Россия мучительно пыталась предугадать свое будущее. Больше того - Достоевский был одним из самых активных политических создателей этого времени и воспринимал политику глубже, чем она того заслуживает, и личностнее, и болезненнее, чем Ленин. "Мы, петрашевцы, - писал Достоевский, - стояли на эшафоте и выслушивали наш приговор (смертная казнь. - С. З.) без малейшего раскаяния". Это было "чем-то нас очищающим, мученичеством, за которое многое нам простится!"
Разве Ленин, политик из политиков, мог сказать о себе что-либо подобное?
* * *
Достоевский пытался угадать будущий социалистический (то есть соцполитический) реализм. Со временем, предав своего зачинателя анафеме, соцреализм стал не чем иным, как тщедушным его отпрыском. Тщедушие, правда, никогда никому не мешало быть гордым, вот и соцреализм объявил себя родоначальником небывало новой литературы, новых взглядов на искусство в целом, на литературу прежде всего. Ну а затем и на всю остальную жизнь, сколько ее есть.
Если Достоевский действительно умел вознести политику в мир художественной литературы, то соцреализм не смог ничего другого, как низвести литературу до политики. Текущей. Он сделал это в полном соответствии с заветами Ильича, но и не без участия Достоевского.
* * *
Спустя двадцать пять лет со времени знаменитой речи Достоевского у памятника Пушкину, и те же двадцать пять со времени его смерти, Достоевского изобличают публично, как, вероятно, никто никогда не изобличал никакого другого классика. И кто же это сделал в 1906 году? Кто устроил судилище? Судьями были его искренние почитатели, люди, которые всю жизнь поклонялись Достоевскому-художнику. Мережковский здесь должен быть назван, и Розанов, и Шестов.
* * *
Мережковский о Достоевском:
...пророк русской революции,
...он (Достоевский) был революцией, которая притворилась реакцией,
...неужели и теперь он не отрекся бы от своей великой лжи для своей великой истины?
...русской народности поставлен вопрос уже не о первенстве, а о самом существовании среди других европейских народов.
Из Достоевского Мережковский приводит слова:
"Вся Россия стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над бездною".
* * *
Да, конечно, противоречивость творчества Достоевского необыкновенна, но дело не только в нем, дело в невероятии самой России, в ее истории, в ее мышлении, в ее надеждах и разочарованиях, в ее географии и этнографии.
Дело во всемирной истории: в древнем мире политика то и дело выходила к демосу, становилась принадлежностью городских площадей. На площадь являлась и литература - античная трагедия. Площадь не была чужда и Достоевскому, притом что сюжеты его таинственны.
В средние века политика уходила в дворцовые подполья. Войны, дворцовые перевороты потому, что они совершались втайне, становились не только, как сказали бы нынче, детективом, но и ведущей темой литературы. Что может быть увлекательнее раскрытия тайны? Тут-то и является Шекспир, продолжатель древних трагиков. "Тайны - на улицу!" - провозглашает он. Продолжение страстей по Шекспиру - это Достоевский.
* * *
Время знало, что оно делало, создавая политика для политиков, политика для народов, политика для истории, политика для самого себя (время не знало, чем кончится это выдвижение). По всей вероятности, никогда не было, а может быть (дай-то Бог!), никогда и не будет человека столь же политического, каким был Ленин. Политика была его домом, его привязанностью и любовью, каждым днем его настоящего и будущего, его "от" и "до". Экономика, философия, искусство, наука - все на свете существовало для него лишь постольку, поскольку имело отношение к политике, поскольку его политика могла ими пользоваться.
Естественно, Ленин был и в той политике, которая есть не что иное, как заговор. Как заговорщик он знал, что делать сегодня, что завтра, заговор это четкая организованность. Огромное собрание его сочинений, включая и краткие заметки, и высокие философские темы, - это протокол заговора, рано или поздно подлежащий расследованию. Почему же заговор стал учением? Потому что Ленин и не скрывал своего заговора, а сделал его всеобщим достоянием в этом его гениальность. Другое дело, что Ленин точно знал, какую часть заговора надо сделать публицистикой для всех, какую - партийной тайной.
* * *
Заговор - это ядовитый концентрат политики, политика политики и как таковой имеет неоспоримые практические преимущества.
Заговор не только самое примитивное, но и самое древнее средство борьбы, и у подавляющего большинства людей этот примитивизм в крови.
Заговор каждому понятен, а стоит назвать заговор как-то иначе (борьбой за социальную справедливость, например), он вдобавок становится и возвышенным.
Заговор может существовать сам по себе - без теорий, без вариантов, без сомнений, без проповедей. Проповедь (прежде всего принудительная) понадобится заговору тогда, когда он будет осуществлен. Тогда отпадает необходимость объяснять его общественному сознанию путем каких-то аргументов. Осуществленный заговор теряет всякую относительность, отныне он абсолют.
Заговор обладает огромным потенциалом. Пример: первый нелегальный съезд РСДРП в Минске (1898) - 9 участников от 6 крохотных конспиративных организаций, и этого оказалось достаточно, чтобы менее чем через двадцать лет ввергнуть в самую большую революцию самую большую страну.
Заговорщик во всех своих противниках (в союзниках тоже) видит заговорщиков даже бульших и более коварных, чем он сам.
* * *
К 1917 году самодержавие изжило себя, кадеты и те это понимали. Понимали, но не знали, что делать, как поступить.
А Ленин, а заговорщики - знали.
* * *
Ленин презирал, презирая, ненавидел Достоевского за то, как он изобразил революционеров, за то, что фанатик-террорист Нечаев послужил Достоевскому прототипом сразу для нескольких революционных характеров. Ленин никогда не мог простить Достоевскому Раскольникова, Верховенского, Ставрогина, Шигалева.
* * *
Никогда ни на минуту не сомневаясь в том, что он личность выдающаяся, Ленин для начала развенчал народников, которые именно на такие личности, как он, и опирались.
Ленин по природе своей был лидером, какого ни одна другая партия никогда не имела.
Ленин не только создал небывалую ("нового типа") партию, но и теорию партийности, никем не превзойденную.
Эта теория была еще и теорией прагматизма XX века, побочным продуктом прагматической цивилизации. Не было такого средства борьбы за власть, не было сколько-нибудь благоприятной общественной ситуации, которые сполна не использовал бы Ленин в собственных устремлениях.
Ленин был величайшим мастером лозунга, привлекательного для масс и в наибольшей степени соответствующего обстановке дня. Ему не было равных по части политической организованности в борьбе за власть, которую он все с тем же умением поименовал властью трудящихся. В этой борьбе у него действительно не было серьезных ошибок, и люди верили, что ошибок и не будет, не должно быть, когда Ленин пусть и великими жертвами, но власти достигнет. Последовательность - непременное качество вождя, думали люди.
Но вот власть в его руках - что затем?
Ленин предает военный коммунизм и призывает на помощь капитализм, он вводит нэп. Он и это умел - использовать возможности поверженного врага. В невиданных масштабах осуществляет он террор, тот самый, за который лет десять назад клеймил эсеров и самодержавие.
Ленин не раз утверждал, что социализм в одной стране невозможен, что мировая революция неизбежна. Мировой не случилось - и социализм в одной стране стал возможен.
Отчаянные расхождения между словом и делом Ленин умел возвести в непреклонную линию, в линию партии. Все сводилось к тому, чтобы явился вождь, - за теорией дело не станет. Не было таких крепостей, которых не могла бы взять теория ленинизма. Не было такой практики, которую не смогла бы обосновать эта теория.
* * *
Из письма Ленина членам Политбюро 19 марта 1922 года (речь идет об изъятии церковных ценностей, о возможности сопротивления этой акции): "Строго секретно. Просьба ни в коем случае копии не снимать, а каждому члену Политбюро (тов. Калинину тоже) делать свои заметки на самом документе";
"...я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий.
...Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше".
* * *
Заговорщичество - опять-таки оно - и есть суть дела: ""реальным основанием" страха перед заговорщичеством, бланкизмом, якобинством" является "жирондистская робость буржуазного интеллигента".
* * *
В начале века среди сотни-другой политэмигрантов в Швейцарии дележ власти был такой, будто речь шла о борьбе за престол. За нечто гораздо большее, чем престол.
Грубость, откровенная ругань - с того и началась ленинская партийность. "Действительное впечатление можно произвести только сверхнаглостью". Политбюро советского времени унаследовало эти привычки, развило их до предела.
Морально павшую с ее первых дней партию удержать в предписанной программе и уставе мог только Сталин - человек, достойный Ленина. Он лучше всех усвоил манеру поведения учителя, суть его учения: в партии "должны сочетаться высшая степень сознательности с беспрекословным повиновением". В то же время "Ильич очень часто любит делать "глухое ухо"" (В. В. Воровский), то есть не слышать того, чего не хочет слышать. "Сознательность", беспрекословное повиновение, умение делать "глухое ухо" ко всему, что слышать неприятно и не ко времени, - все, кто этого не принимает, враги, противники. И, по Ленину, надо уметь "так замазать морду противника, что он ее долго не может отмыть". Если люди не верят в коммунизм, верят во что-то другое - куда с такими? Если верят в коммунизм, но не так, как нужно, - куда с такими? Если верят в коммунизм, но сами-то они не такие, какие должны верить, - куда с такими?
Таких "расстрелять!".
* * *
Достоевский: жить - значит делать художественное произведение из самого себя.
Ленин: жить - это делать счастливую диктатуру пролетариата, встать во главе этого счастья.
* * *
Делом Ленина было угадать, на какие действия человек способен в состоянии разумном и на какие - в безумном. В безумном - на любые, и надо назвать безумие благородным и обязательным.
Именно эту "достоевщину" и поставил на свое вооружение ленинизм.
* * *
К началу XX века история накопила великое множество пословиц, а также всякого рода высказываний выдающихся русских умов о России, о русских.
К. Скальковский в 1904 году издал сборничек "Маленькая хрестоматия. Мнения русских о самих себе" (переиздан в 1992 году в Санкт-Петербурге). Материала столько, что составитель счел необходимым классифицировать его по разделам: "Народ", "Страна", "Патриотизм", "Законодательство, юстиция", "Прогресс, реформы", "Печать, журналистика, гласность, цензура" и т. д.
* * *
"Московские люди землю сеют рожью, а живут ложью" (И. Хворостинин).
"Мы растем, но не зреем, идем вперед, но по какому-то косвенному направлению, не ведущему к цели" (П. Чаадаев).
"Русский коммунизм есть исконное разрушительное начало русского народа, есть растрата природных богатств его страны, растрата природных богатств его натуры. Излечиться от него можно только вольным трудом и твердым правом собственности" (С. Сыромятников).
И Русь помешалась на том:
Нельзя ли земного блаженства
Достигнуть обратным путем...
(Н. Некрасов)
""О, душою я до сих пор русский!" - воскликнул он и в доказательство произнес несколько неупотребительных в печати выражений" (М. Салтыков-Щедрин).
"Ныне кто не крадет, почитается дураком" (Ф. Растопчин).
"Думал о наших правителях. Все невежды. Махина держится тяжестью" (М. Погодин).
"Вообще у нас как-то более заботятся о перемене названий и имен, нежели о сущности дела" (Н. Гоголь).
"С представлением о комиссии неизбежно сопрягается представление о пререканиях. Одному нравится арбуз, другому - свиной хрящик" (М. Салтыков-Щедрин).
"В творениях нашего официального многословия нет места для истины" (П. Валуев).
"Общество притеснительнее правительства" (Т. Грановский).
"Три типичные черты характеризуют так называемое общественное мнение: беспочвенность, нетерпимость чужих мнений и самомнение" (В. Мещерский).
"Связываться с некоторыми из наших самозванцев-критиков, не знающих никакого приличия, - то же, что бороться с пьяным, который весь в грязи: только замараешься" (В. Жуковский).
"Везде преобладает у нас стремление сеять добро силою" (П. Валуев).
"Нигилисты явились у нас потому, что мы все нигилисты" (Ф. Достоевский).
И т. д.
Как это понять? Понималось по-разному:
а) можно гордиться: только великий народ может позволить себе подобное самооплевывание. На то мы и великие;
б) это не что иное, как признак скорой гибели;
в) народ великий, но больно уж глуп.
Да, весьма сомнительно, чтобы еще какой-то народ с таким же энтузиазмом занимался самоосмеянием. Деяния человечества на планете Земля давно уже вызывают сомнения у любого народа, но нигде сомнения эти не выражены так остро, как в России.
Оба наших провозвестника на этих изречениях взрастали, но удивительно, что одна и та же почва порождала такие разности: могла способствовать художникам слова, но и укрепить сознание нигилистов-утопистов-радикалов тоже могла.
* * *
Пушкин - кумир, божество Достоевского. Пушкин был природно гармоничен, иначе говоря, он без колебаний опознавал добро и зло. Он знал, что такое хорошо, а что такое плохо. Достоевский посвятил этому узнаванию всю свою жизнь.
И это потому, что за промежуток времени от "Бориса Годунова" и "Моцарта и Сальери" до "Преступления и наказания" и "Бесов" Россия действительно стала едва ли не самой сомневающейся страной в мире.
Разве мог сказать Пушкин то, что говорил Достоевский: "Путаница понятий наших об добре и зле (цивилизованных людей. - С. З.) превосходит всякое вероятие". Именно этой "путанице" Достоевский и посвятил свое искусство.
Пушкин еще не знал, что за материальные блага цивилизация будет расплачиваться ценностями духовными.
Толстой, начав по-пушкински, тоже ведь засомневался, оставил писать романы и повести и перешел к публицистике и пропаганде.
Ленин, житель толстовского времени, о сомнениях своей страны зная прекрасно, отбросил их как нечто непотребное, не заслуживающее его пророческого внимания.
* * *
Незадолго до убийства старухи процентщицы Раскольников написал статью, в которой доказывал: необыкновенные люди не только могут, но и должны преступить закон ради идеи, спасительной для всего человечества. Убийство совершено, Раскольников снова с исступлением утверждает "спасительность" этой идеи. Когда-то еще он покается?
Убийство было совершено в "двух разрядах" - ради социальной справедливости и ради собственной выгоды.
Так и так получалось: не убить нельзя! Объяснение для самого себя, для матери, для сестры, для невесты, для следователя.
На деле же "два разряда" одного убийства - это не более чем изощренный эгоизм, корысть и цинизм. Тот цинизм, который претворяет убийц в добрых разбойников, потом в народных героев, еще позже в благородных чекистов и в безупречное Политбюро с расстрельными протоколами, с постановлениями о ГУЛАГах, о репатриациях народов с Кавказа в Сибирь, о космополитах...
Ленин научил свою партию использовать эту аберрацию. Хорошо научил.
Уж не потому ли Достоевский был для Ленина "скверным" писателем, что аберрация эта была Достоевскому чужда?
* * *
Мать Родиона Раскольникова говорит сыну: "Полно, Родя, я уверена, все, что ты делаешь, - все прекрасно!"
А разве не в духе матери Ленина было сказать своим деткам: "Полно, Саша, полно, Володя (Маша, Аня, Дима), я уверена, все, что вы делаете, все прекрасно"?! Она так им и говорила.
* * *
Достоевский о Раскольникове: "...он был молод, отвлеченен и, стало быть, жесток". Опять-таки вполне применительно к Саше, Володе, ко всем братьям и сестрам Ульяновым.
* * *
В Париже, в музее-квартире Ленина - Крупской, для обозрения лежит письмо - Ленин пишет, чтобы мать не присылала им с Надей денег, не отрывала от своей пенсии. Они с Надей подрабатывают, им хватает.
Мать казненного цареубийцы Александра, ссыльного Владимира Ульянова, поднадзорных Марии, Анны, Дмитрия готова помогать детям. Это естественно. Но дело еще и в том, что царское правительство (безусловно, жестокое) семейным анкетам значения не придавало, выплачивало старушке положенную пенсию, которой можно поделиться с детьми.
Когда Ленин будет председательствовать на заседаниях ПБ, он об этом не вспомнит.
За призыв к свержению правительства без применения оружия суд мог дать максимум восемь лет. За всю предреволюционную историю большевиков таких случаев было раз-два и обчелся. Давали два-три года. Три года шушенской ссылки - это считалось очень серьезно.
Об этом ленинский ЦК, переживший все жестокости самодержавия, тоже не вспомнит.
* * *
Антиприродность (надприродность) человечества, коммунизма в частности, выражена еще и в том, что свое будущее оно планирует независимо от законов природы, но в соответствии с сиюминутными представлениями о себе и об окружающем мире. Собственные потребности - вот закон всех наших законов.
Прогресс - это прогрессивное увеличение все тех же потребностей. Коммунизм начинает не с создания, а с перераспределения материальных ценностей, притом это перераспределение требует бульших и природных и человеческих ресурсов, чем их создание. В процессе перераспределения забывается, что богатство в руках нищих - это хуже, это расточительнее, чем в руках богатых.
Конечно, примириться с несправедливостью раз и навсегда нельзя, но на то и природа, на то и природа вещей, чтобы считаться с нею всегда и везде, не исключая проблем социальных.
* * *
Вот уже лет двести - триста, начиная чуть ли не с Петра Первого, даже раньше, лишь с краткими перекурами, Россия, при своем-то консерватизме, при своей застойности, только и делает, что перестраивается. Опыт Европы нам нипочем, последовательность перестроечных мероприятий - нипочем, с революциями опаздываем больше чем на век и тогда наверстываем, но опять-таки - по Чаадаеву: идем вперед по какому-то косвенному пути, не ведущему к цели.
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был ничем, тот станет всем.
Интернационал пришел к нам с Запада. Но там побаловались и бросили. Ленин же всерьез заимствовал у Запада не столько культуру, сколько отбросы культуры, то, что шло там на свалку (привычка сохранилась у нас по сей день).
И это при том, что в 1891 году, в год своей смерти, Константин Леонтьев предупреждал: России не миновать социализма, но это не вся беда, вся будет при выходе России из социализма.
* * *
Еще ни одна теория познания, даже самая современная, ни одно гносеологическое открытие, ни одна политика не открыли в нас чего-то принципиально нового, таких мыслительных, нравственных и духовных качеств, которые в свое время не обнаружили бы в человеке Библия, Коран, Конфуций, Будда, Магомет.
И как это они сумели? Без инструментария и лабораторного оборудования, без библиотечных каталогов, без институтов общественного мнения, без компьютеров? Без служб информации, которые связывают между собой исследователей в различных точках земного шара? Науки, всесторонне развиваясь, пришли к выводам, исходным для религий: судьба человечества зависит от тех нравственных основ, которыми дано обладать человеку. Выдающийся гуманист, ученый и музыкант Альберт Швейцер так и сказал: сущность религий - этика.
Этика должна быть одной для всех независимо от своего происхождения научного, религиозного или бытийного. Вот где действительно требуется единство!
* * *
Владимир Иванович Вернадский, по-ньютоновски гениальный человек, обладал этим единством. Он и стал пророком ноосферы, эпохи, когда человеческий разум наконец-то выйдет на уровень процесса природно-космического, сольется с ним, прежде всего - с процессом геологическим. А тогда и осуществится создание мощного культурного слоя, почвогрунта. Такого, на котором может и дальше произрастать человечество человечество, вновь вернувшееся к природе, отбросившее свою над- и антиприродность.
Могут ли быть у науки возражения против варианта Вернадского? Другое дело, что и тут не обходится без сомнений - "возможно ли?".
Доживи утопист-нигилист Ленин до этого понятия - "ноосфера", он безотлагательно поручил бы дело председателю первой в мире плановой комиссии товарищу Глебу Максимилиановичу Кржижановскому, инженеру с дореволюционным партийным стажем.
И вообще Ленин тотчас зачислил бы ноосферу по ведомству большевизма-коммунизма. Продолжая дело Ленина, Сталин перепоручил бы ее Лаврентию Берии, ведь Берия уже был главным исполнителем великого сталинского плана преобразования природы. Без бериевских ГУЛАГов - какие в пятилетках могли быть планы?
* * *
Нынешний неокоммунизм объявляет себя ненасильственным - он мирный, он за ленинизм в самой его что ни есть (небывалой?) чистоте, он единственный, кто голову готов положить за интересы трудящихся.
Что за привилегия? Существует ли какая-то партия, которая объявила бы, что она - против интересов трудящихся?
Исключим из ленинизма насилие - что от него останется? Тот меньшевизм, который Ленин сначала осмеял, а потом расстрелял (заодно с "попами")? Если нынешние коммунисты отрекаются от насилия, тогда они перестают быть ленинцами, тогда они ненавистные Ленину плехановцы и бернштейнианцы. Тогда они и в "Бесах" должны увидеть себе предостережение. Но они идут по ленинскому пути: инсценируют мир, готовясь к войне.
Мирный коммунизм невозможен, это доказали Маркс и Энгельс теоретически, Ленин и Сталин - практически.
* * *
Может быть так: для нашего спасения нам необходим не столько прорыв в космос, сколько возвращение к истинам, известным человечеству на заре его существования. Достоевский это знал, но и у него дело не сложилось с государством-Церковью.
Однако же сомнения Достоевского углубляют наше духовное существование. Без Ленина нам было бы лучше (сколько бы жизней сохранилось!), без Достоевского и нам было бы хуже, и мы были бы хуже.
Ленин нас обеднил, сузил наши и без того не бог весть какие масштабные представления о самих себе. В ленинизме антиприродность человека реализуется едва ли не полностью.
Достоевский нас обогатил, на руках его крови нет и не могло быть. А этого-то "не могло" нам и не хватает.
* * *
В то же время это было бы не по Достоевскому - в Достоевском не засомневаться.
* * *
Если каждый человек - уже целый мир, а в потенциале и Человекобог, если до Человекобога осталось два шага, одно-два испытания и страдания, тогда проблема решается просто: нужно обо всем мире, обо всей природе забыть, но эти два шага во что бы то ни стало сделать. Но в том-то и дело, что между нами и нашими идеалами - огромные пространства и времена.
По Ленину: если Истина - это марксизм, так мы к марксизму ближе, чем Маркс.