Замыслов Валерий. Иван Болотников (Часть 2)

   - Горилки!.. Горилки! - громогласно понеслось по станице.
   Секира молитвенно воздел руки к небу.
   - И до чего ж разумное войско у тебя, господи!
   Спрыгнул с бочонка и ступил к Болотникову.
   - Горилки треба, батько. Иначе не выбить черта. Дозволь из погребка бочонок выкатить. Дозволь на христово дело.
   Так в погребе же последний.
   - Ведаю, батько. Но ужель казаку с чертом ходить?
   Секира пал на колени, сотворил скорбную рожу.
   - Избавь от нечистого, батько!
   Болотников рассмеялся, обратился к кругу:
   - Мучается казак, донцы. Избавить ли его от сатаны?
   - Избавить, батько! - рявкнуло воинство.
   - Кати бочку, Секира! - махнул рукой атаман.
   До перетемок гуляли казаки: плясали, боролись, горланили песни... А по мглистой степи разъезжали сторожевые дозоры, оберегая станицы от басурманских набегов.
   ГЛАВА 3
   РАЗДОРЫ
   Пленный татарин так ничего толмачу и не поведал. Не испугала его и сабля Емохи, когда тот захотел отрубить ордынцу голову. Закричал, забрызгал слюной.
   - Что он лопочет? - спросил Болотников.
   - Лается, атаман. Называет нас презренными шакалами и шелудивыми собаками, - пояснил толмач.
   - Дерзок ордынец.
   Емоха вновь подступил к татарину с саблей.
   - Не пора ли к аллаху отправить, батько?
   - Аллах подождет, Емоха, - остановил его Болотников. - Нам татарский умысел надобен. Неспроста юртджи в Поле лезли.
   - А может, на огне его поджарить?
   - Этот и на огне не заговорит.
   Болотников прошелся по куреню. Упрям ордынец! Свиреп, отважен, и погибель ему не страшна.
   - Уведи его пока, Емоха, и покличь мне старшину.
   Вскоре в курень явились старшина - пятеро выборных от круга. Среди них был и Гаруня.
   - Нужен совет, донцы, - приступил к делу Болотников. - Ордынец уперся. Ничего не скажет он и под пыткой. Как быть?
   Казаки не спешили: атаман ждет от них разумного совета.
   Первым заговорил домовитый станичник Степан Нетяга, пожилой казак лет пятидесяти.
   - Дозоры молчат, атаман. Татар в степи нет. Мыслю, пока нам нечего опасаться... А поганого посади в яму, и не давай ему ни воды, ни пищи. Не пройдет и двух дней, как он все выложит.
   Выборные согласно закивали головами, один лишь Гаруня окаменело застыл на лавке.
   - А ты что молвишь? - обратился к нему Болотников.
   - Нельзя мешкать, хлопцы. Лазутчики зря к заставам не полезут. Надо, чтобы поганый заговорил немедля.
   - Но татарин и под пыткой ничего не выдаст, - пожал плечами Нетяга.
   - Выдаст... Выдаст за деньги. Надо отдать поганому часть нашего дувана10. Не было еще татарина, чтобы на золою не позарился, - проговорил Болотников.
   - Дуван... поганому?! - вскинулись выборные.
   - Не дело гутаришь, атаман. Дуван мы большой кровью добывали. Сколь добрых казаков за него положили. И теперь выкинуть басурману? - осуждающе высказал Нетяга.
   - Не дело? - посуровел Болотников. - А дело будет, коли Орда на Русь хлынет. Ежели мы разгадаем помыслы татар, то успеем упредить все засечные крепости. И тогда спешно соберется рать. Соберется и достойно встретит поганых в Поле. Ни один ордынец не погуляет по Руси. Так неужель своих полтин пожалеем?
   - Добро гутаришь, атаман, - молвил Гаруня. - На что казаку злато? Был бы конь, степь да трубка. Нехай берет злато татарин. Он его повсюду рыщет, он за него и башку потеряет. Нехай!
   - Знатно молвил, Гаруня. Знатно.
   - Так ли, донцы?
   - Так, атаман, - согласилась старшина.
   Однако Болотников заметил, что Нетяга кивнул неохотно: жаден был казак на деньги.
   Подняли из подполья окованный медью сундук, отомкнули замок, откинули крышку. Резанули глаза самоцветы, золотые кубки и чаши, серьги, перстни и кольца, подвески и ожерелья.
   - Добрая казна, - крякнул Емоха.
   Степан Нетяга молча ткнулся на колени и запустил руки в дорогие каменья; пальцы его слегка дрожали.
   - Богат, богат сундук, станишники.
   - Тьфу! - равнодушно сплюнул Гаруня, едко дымя люлькой. - Бабам на побрякушки.
   Болотников отсыпал в карман три горсти золотых монет и горсть самоцветов.
   - Поди, хватит поганому?
   - А не лишку? - насупился Нетяга.
   - В самый раз. Ордынец на малое не польстится. Спускайте сундук, други.
   Болотников приказал привести толмача и татарина. Когда тот появился в курене, Иван высыпал на стол золото и каменья.
   - Вот твоя добыча, поганый.
   Глаза татарина алчно загорелись. Такой добычи он не мог бы взять даже в самом удачном набеге: не так уж и много оставалось в чувале после хана, темников11 и сотников. А на эти самоцветы и деньги он заведет себе табун лошадей и стадо баранов. У него будут новые юрты и много юных красивых жен.
   Ордынец метнулся к столу и начал было сгребать добычу в карман, но на его ладонь опустилась тяжелая рука Болотникова.
   - Не торопись, поганый. Вначале об Орде поведай. Что замыслила она противу Руси?
   - Я все скажу, иноверец. Через десять дней всемогущий хан Казы-Гирей сотрет с лица земли все ваши порубежные города и пойдет к Москве. Он сожжет вашу столицу и положит к своим ногам Русь.
   - Замолчи, собака! - подскочил к татарину Емоха, выхватив из ножен саблю. Но Болотников остановил его движением руки.
   - Не ярись. Сядь! - сохраняя спокойствие на лице, произнес он.
   Емоха опустился на лавку, а Болотников встал подле татарина.
   - Много ли у Казы-Гирея туменов?
   - Много, урус. Пятнадцать темников съехались в Бахчисарай.
   - А что юртджи искали в степи?
   - Дороги для ханскою войска.
   - Что еще?
   - Мы хотели узнать, велика ли рать урусов стоит на засеке. Нам нужен ясырь12.
   - Погнался за ломтем, да хлеб потерял, - усмехнулся Болотников. - В ясырь-то сам угодил. Забирай свою добычу.
   Татарин проворно подмел со стола самоцветы и золото, шагнул к Болотникову.
   - А теперь отпусти меня в степь, урус.
   - В степь ты уйдешь позднее, когда пойдет на Русь войско Казы-Гирея. А покуда посидишь у нас в полоне.
   Иван выехал в Раздоры с Васютой, Юрко и Секирой. Спешно гнали по степи коней: надо было как можно быстрее доставить весть главному казачьему городу.
   Мимо, через каждые две-три версты, мелькали сторожевые курганы; на вершинах их стояли казачьи посты и зорко вглядывались в степь. Тут же, у подножий курганов, разъезжали конные станичники, готовые по первому приказу дозорного скакать в засечную крепость.
   От Родниковской заставы до казачьей столицы - более двадцати верст. Гнали лошадей без передышки, и вот за холмами показались Раздоры, обнесенные высоким земляным валом и дубовым частоколом. Крепость имела двое ворот и несколько деревянных башен с караулами. С трех сторон Раздоры окружал глубокий водяной ров, а с четвертой - крепость защищал Дон.
   Степные ворота были закрыты: они распахивались лишь в день выхода казачьего войска в набег или для отражения кочевников.
   Обогнув крепость, поскакали к Засечным воротам. Через ров был перекинут легкий мост на цепях, который в любой момент мог подняться к башне и перекрыть ворота.
   Караульные, заметив за кушаком Болотникова атаманский бунчук13, не мешкая, пропустили казаков в крепость.
   - У себя ли атаман? - придерживая лошадь, спросил Иван, зная, что атаман Васильев часто выбирался в степь на охоту.
   - В курене. Аль с худыми вестями? - спросил дозорный.
   Но Болотников уже не слышал: огрев плеткой коня, он помчал к атаманскому куреню.
   Возле просторной и нарядной избы Богдана Васильева прохаживались двое казаков с саблями и пистолями за синими кушаками. Иван спрыгнул с коня и ступил к крыльцу, но караульные дальше не пропустили.
   - Спит батька. Нельзя!
   Болотников повел широким плечом - казаки отскочили в сторону.
   - Не до сна, други.
   Взбежал на крыльцо, пнул ногой дверь.
   - Куда? Куда, чертов сын! - закричали караульные, но Болотников уже входил в горницу.
   Васильев почивал на широкой лавке, громко храпя на весь курень. Иван потряс его за плечо.
   - Проснись, атаман!
   Васильев, позевывая и потягиваясь, поднялся.
   - Чего прибыл, Болотников?
   - Поймали юртджи, атаман.
   - Юртджи?.. Что доносит лазутчик?
   - Через десять дней Казы-Гирей выйдет из Бахчисарая. Намерен двинуть пятнадцать туменов к Москве.
   Лицо Васильева стало озабоченным, в темных глазах застыла тревога.
   - Не сбрехал лазутчик?
   - Не сбрехал.
   Васильев грохнул по столу тяжелым кулаком.
   - Не сидится хану!
   Распахнул оконце, окликнул караульного:
   - Ромка! Зови Гришку Солому. Немедля зови!
   Вскоре прибежал дюжий казак в зеленом кафтане и в рыжей овчинной шапке.
   - Слушаю, атаман.
   - Посылай своих молодцев в засечные города с вестями.
   - Татары, батько?
   - Татары, - кивнул атаман и передал ему известие Болотникова. Отправляй немедля. И чтоб стрелой летели!
   Солома выскочил из избы, а Васильев обеспокоенно заходил по горнице. С Казы-Гиреем шутки плохи: воинственный хан, коварный. Биться с ним нелегко. Если он выступит со всеми туменами, то сторожевые городки будут разорены и уничтожены. Большая опасность угрожает и Раздорам. В крепость можно стянуть лишь пять тысяч казаков. У Казы же Гирея в тридцать раз больше. Силы неравны, выходить с таким войском в поле нельзя, придется обороняться в крепости и выдерживать натиск ордынцев, пока не подойдет от Засеки порубежная рать с московскими воеводами... Да и пойдет ли царское войско? Борис Годунов недоволен низовыми казаками. Не воспользуется ли он крымским набегом, чтобы кинуть в лапы Казы-Гирея бунташную казачью столицу?
   Васильев вновь подошел к окну.
   - Ромка! Кличь старшину!
   Глянул на Болотникова - грузный, крутоплечий, насупленный, подавленный недоброй вестью.
   - Как с оружием в станице?
   - Сабли при казаках, а вот зелья и самопалов маловато.
   - И у меня не густо... А с хлебом?
   - Худо, атаман. Станица на Волгу идти помышляет.
   - Опять на разбой?
   - А чего ж казакам остается? Годунов нас хлебом не жалует. С голоду пухнуть?
   Васильев ничего не ответил, лишь еще больше наугрюмился. А тем временем в горницу вошли старшины - семеро выборных казаков от раздорского круга. Среди них был Федька Берсень, чернобородый, сухотелый есаул лет под сорок; на широких плечах его - алая чуга, опоясанная желтым кушаком, за опояской - два коротких турецких пистоля с нарядными рукоятями в дорогих каменьях. Увидев в курене Болотникова, Федька поспешно шагнул к нему, стиснул за плечи.
   - Ну как родниковцы поживают, станичный? Не всю еще горилку выпили?
   Глаза приветливые, веселые. Рад Федька земляку, почитай, полгода не виделись. Рад и Болотников раздорскому есаулу: как-никак, а оба из одной вотчины, когда-то вместе у князя Андрея Телятевского за сохой ходили.
   - Присаживайтесь, - показал на лавку Васильев. - Гутарь, Болотников.
   Иван поведал старшине о пленном татарине. Писарь Устин Неверков, едва выслушав до конца Болотникова, вскочил с лавки.
   - Не зря запорожцы из Сечи доносили. Собирает орду Бахчисарай, копит войско. Казы-Гирей уже три года не ходил в большой набег. Когда это было, чтобы хан на пуховиках отлеживался? Верю я лазутчику. Не сбрехал!
   - И я верю, атаман, - кивнул Федька Берсень. - Волк долго в логове не усидит. Надо готовить к бою крепость.
   - Собирай в Раздоры станицы, Богдан Андреич, - молвил третий из старшины - Григорий Солома, степенный казак с каштановой бородой.
   - Добро. Но то решать кругу, - сказал Васильев и позвал из сеней Ромку. - Беги на майдан и бей сполох.
   Старшины потянулась из атаманского куреня, а Берсень вновь подошел к Болотникову, подхватил под руку и повел к своей избе.
   - Покуда казаки сходятся, пропустим по чаре.
   Курень Федьки стоял неподалеку от майдана, откуда уже начади доноситься частые, звонкие удары сполошного колокола.
   В Раздорах многие казаки жили семьями, имел жену и Федька Берсень.
   - Агата! Встречай дорогого гостя! - закричал еще с базу есаул.
   Агата, услышав зычный голос мужа, тотчас выскочила на крыльцо; молодая, синеглазая, увидела Ивана, зарделась, поясно поклонилась.
   - Милости прошу, Иван Исаевич.
   Берсень ухмыльнулся: давно догадывался, что женке нравится чернобровый, статный Болотников. Догадывался и втайне посмеивался над своей половиной.
   - Собери-ка что-нибудь, Агата.
   Женка метнулась на баз, казаки же присели к столу, пытливо глянули друг на друга.
   - Как в есаулах ходится, Федор?
   - По-всякому, брат. Не шибко любит меня Васильев. Грыземся.
   - Отчего ж так?
   - А ты будто не ведаешь? Васильев за домовитых горой, а они мне поперек горла. Возьми нашего писаря Неверкова. Ух, хваткий мужик! Глянь, какие хоромы себе отгрохал, глянь в окно. Зришь? Укрыл у себя десятка два холопов и боярится. А сам Васильев? Один дьявол ведает, сколь у него беглых. Кто на конюшне, а кто в степи табуны пасет да сено косит.
   - А чего ж беглые мирятся? У меня того в станице не заведено.
   - У тебя. Сказал тоже. Ты на дозоре, станица твоя в степь выдвинута. А тут, брат, домовитые жирком обрастают. Сидят себе в куренях да меды попивают. Им по сторожам не ездить, с татарином не биться... А беглые. Что беглые? Они и тому рады. Упрятались от бояр и малым куском довольны. Привыкли на господ спину гнуть, вот и пользуются их смирением домовитые. Не всякий мужик казаком рожден. А мне от того тошно, тошно, Болотников! На Дону не должно быть холуев.
   Вошла Агата. Поставила на стол вина и закуски.
   - Угощайтесь.
   Казаки выпили по чарке и вышли на баз. Со всех улиц и переулков тянулись к майдану густые толпы донцов.
   - Пошто сполох?
   - Зачем собирает атаман?
   - О чем будет круг, братцы?
   Но никто ничего не ведал, теряясь в догадках. Вскоре казаки запрудили огромный майдан. Мелькали зипуны, кафтаны, чуги, казакины. Многие пришли на площадь без шапок и голые до пояса, но никто не забыл в курене своей сабли. Казак без сабли - бесчестье кругу.
   Пришли к майдану и молодые парни-донцы, не принятые еще в казаки. Они толпились в сторонке: быть на кругу им не дозволялось. Их удел - ждать своей поры, когда проявят себя в степи и покажут удаль в злой сече с ордынцами. А сейчас они с любопытством вытягивали шеи и чутко прислушивались к выкрикам с майдана.
   В куренях остались одни женщины; они стайками собирались на опустевших базах, ожидая прихода мужей. Ни одной из них нельзя было показаться в казачьем кругу, то было бы великим поруганием всему войску донскому.
   Год назад казачка Ориша прибежала на круг за мужем; добралась до самого помоста, где стоял атаман со старшиной; нашла у деревянного возвышения своего казака и потянула за собой с круга.
   - Поспеши, Сашко! Кобыла жеребится!
   Круг порешил: высечь дерзкую женку арапником, а казака Сашко выдворить с майдана.
   Сашко заупрямился, но атаман веско изрек:
   - Твоя баба - тебе за нее и ответ держать. Прочь с круга!
   - Прочь! - дружно поддержали донцы...
   Васильев взошел на помост, за ним поднялись Федька Берсень, Устим Неверков и остальные старшины.
   Васильев оглядел гудящий майдан, вскинул над головой атаманскую булаву, и донцы притихли.
   - Братья-казаки! Дозвольте слово молвить!
   - Гутарь, атаман!
   - Дошла в Раздоры худая весть. Хан Казы-Гирей собирается всей ордой выступить из Бахчисарая. Хан жаждет добычи!
   Сказан несколько слов и замолчал, шаря глазами по застывшим лицам казаков.
   - Далече ли собрался Гирей? - выкрикнул один из донцов.
   - К Москве, братья-казаки, - ответил Васильев.
   - К Москве? Вот и нехай его Годунов встречает! - зло воскликнул все тот же донец.
   - Верна-а-а! - пьяно качаясь, протяжно прокричал другой казак. Годунов наших собратов на кол сажает. Не пойдем за Годунова!
   - Чушь несешь! Не о Годунове сейчас речь, - отделился от старшины Федька Берсень. - Казы-Гирей мимо Раздор не пройдет. Какой же он будет воин, коль позади себя целую вражескую рать оставит? Хреновина! Казы-Гирей не впервой на Русь ходит. Он кинется всей ордой.
   - Есаул дело гутарит, - поддержал Берсеня атаман. - Хан зол на Раздоры. Припомните, донцы, сколь раз мы тревожили его кочевья? Сколь табунов у хана отбили? Сколь дувана в улусах взяли?
   - Зачем считать, батька? - прервал атамана стоявший подле Болотникова длиннющий полуголый казак с отсеченным ухом. - Поганые на нас ходят бессчетно. Разве мало от них урону? Разве мало станиц они в крови потопили?
   - Немало, казаки, - мотнул головой Васильев. - Немало мы лиха от поганых натерпелись. А ноне новое лихо идет. Пятнадцать туменов собрал Казы-Гирей в Бахчисарае. Как будем татар встречать, донцы?
   - А сам-то как мекаешь, атаман? - вопросил Григорий Солома.
   - Погутарили мы со старшинами. В поле выходить не будем, не устоять нам противу всего ханского войска. Соберем станицы в Раздоры и примем осаду.
   - Выдюжим ли, батька?
   - Выдюжим, донцы. Крепость добрая, отсидимся. А там, глядишь, и засечная рать поспеет. Тогда ударим вкупе и наломаем бока поганым. Так ли, донцы?
   - Так, атаман!
   - Кличь станицы в Раздоры!
   - Примем осаду!
   Васильев постоял, послушал и ударил булавой по красному перильцу.
   - Так и порешим, донцы!
   Атаман и старшины начали было сходить с помоста, но их остановил громкий возглас казака, прискакавшего к майдану от Засечных ворот:
   - Погодь, батька! Царев посол-боярин в гости прибыл. До тебя, батька, просится!
   Васильев приказал:
   - Проводи боярина в мой курень.
   Федька Берсень недовольно глянул на атамана и вновь взбежал на помост.
   - Пошто в курень? А не лучше ли здесь послушать царева боярина? На круг его, донцы!
   - На круг! - дружно воскликнули казаки.
   По лицу атамана пробежала тень: хотелось погутарить с послом с глазу на глаз. Но теперь уже поздно, против круга не попрешь.
   - Сюда боярина!
   Вскоре к майдану подъехал посольский поезд - крытый возок и несколько груженых подвод в окружении полусотни стрельцов в голубых кафтанах. Из возка сошел на землю царев посол в долгополой бархатной ферязи. То был московский боярин Илья Митрофаныч Куракин - полнотелый, среднего роста, с крупным мясистым носом. Приосанился, посмотрел на казаков без опаски.
   - Где тут ваш атаман?
   - Я атаман, - дурашливо подбоченился Секира и, выпятив грудь колесом, покручивая черный ус, шагнул к боярину.
   - Рожей не вышел, - буркнул Куракин.
   - А чем моя рожа плоха?
   - Холопья твоя рожа. Не мельтеши!
   Глаза Секиры сердито блеснули,
   - Угадал, боярин, холопья. Когда-то у князя Масальского на конюшне навоз месил. А ноне вот казак, и шапку перед тобой не ломаю. Кланяйся мне!
   - Прочь, смерд! - ощерился Куракин. - Прочь, голь перекатная!
   - Братцы! - вскинулся Секира. - Боярин нас смердами лает! Собьем спесь с боярина!
   Казаки озлились, тесно огрудили Куракина. Секира подскочил к боярину и сорвал с его головы высокую горлатную шапку; напялил на себя и вновь подбоченился.
   Куракин весь так и зашелся от неслыханного оскорбления.
   - Рвань!.. В железа пса!
   - Казака в железа?
   Секира сверкнул перед лицом Куракина саблей.
   - Стрельцы! - взревел боярин.
   Стрельцы заслонили Куракина, замахали бердышами. И быть бы кровопролитию, да атаман не позволил. Перекрывая шум, закричал:
   - Стойте, донцы! Остыньте! Послов не трогают! Дорогу боярину!
   Казаки нехотя расступились, пропуская боярина к помосту. Васильев молвил миролюбиво:
   - Ты уж прости мое войско, боярин. Горячий народец.
   - Не прощу! - затряс посохом Куракин. - Не токмо мне - государю хула и поруха. То воровство!
   - Здесь те не Москва, боярин. Не ершись, - спокойно, но веско произнес Федька Берсень.
   Куракин глянул на казака, на взбудораженный круг и будто только теперь понял, что он не у себя на Варварке, а в далекой степной крепости с гордой, необузданной казачьей вольницей. И это его несколько остудило.
   - Отдайте боярину шапку! - приказал Васильев.
   Секира нехотя снял дорогую боярскую шапку, и она, под улюлюканье и насмешливые выкрики донцов, поплыла к помосту.
   - Прости, боярин, - вновь промолвил Васильев, возвращая Куракину горлатку.
   Тот поперхнулся, побагровел и осерча нахлобучил шапку. Васильев указал Куракину на помост.
   - Прошу, боярин.
   Куракин не спеша поднялся перед тысячами устремленных на него усмешливых глаз. Никогда еще боярину не приходилось держать речь перед таким многолюдьем. Площадь кишмя кишит. А лица! Разбойные, наглые, дерзкие, никакого тебе почитания, так и норовят охальным словом обесчестить. Смутьяны!
   Вспомнились слова думного дьяка Посольского приказа Андрея Щелкалова:
   - Путь твой будет нелегок, Илья Митрофаныч. Нижние казаки на Дону своевольны. Особо не задирайся, но и государеву наказу будь крепок. Не давай Раздорам спуску. Пусть ведают - то земля великого государя, и он на ней бог и судья. Держись атамана Богдана Васильева. Был от него человек. Атаман хочет жить с Москвой в мире и помышляет призвать казаков на службу государю.
   "Призовешь таких, - невольно подумалось Куракину. - Крамольник на крамольнике. На дыбе бы всех растянуть. Сам бы кнутом отстегал каждого".
   - Гутарь, боярин! - поторопил Берсень.
   - Гутарь! - потребовал круг.
   Куракин оглянулся на Васильева.
   - Придется говорить, боярин. Теперь с круга не отпустят.
   Куракин вытянул из-за пазухи бумажный столбец с царскими печатями, сорвал их, развернул грамоту и принялся нараспев читать:
   "От царя и великого князя Федора Ивановича, всея великий и малыя и белыя Русии самодержца, в нашу отчину Раздоры низовым донским атаманам..."
   - Давно ли Раздоры московской вотчиной стали? - дерзко перебил боярина Федька Берсень. - Нет, вы слышали, донцы?
   - Слышали, Федька! Не согласны!
   - То казачья земля!
   - Брешет посланник! Не мог царь так отписать. То бояре в приказе настрочили!
   Чем больше кричали казаки, тем больше наливалось кровью лицо Куракина.
   - Замолчите, злодеи! На грамоте царевы печати!
   Но визгливый голос боярина утонул в недовольном реве вольницы. Атаман с досадой поглядывал на Берсеня.
   "И чего лезет? Кто в Раздорах атаман - я или Федька? Дело дойдет до того, что казаки побьют государева посланника".
   Застучал булавой о помост.
   - Уймитесь, братья-казаки! Дайте гутарить боярину!
   Круг мало-помалу утихомирился. Но разгневанный Куракин уже не мог читать грамоту: кудреватые буквы плясали в глазах. Свернул столбец и запальчиво передал царев наказ своими словами:
   - Повелел великий государь в верховые городки и на Волгу разбоем не ходить, азовских людей не теснить, дабы жить царю в дружбе и мире с турецким султаном. А еще повелел вам великий государь беглых холопей и крестьян у себя на Дону не принимать и не укрывать, а тех, что сейчас на Дону и в городках упрятались, немедля выдать прежним владельцам...
   - Буде, боярин! То Бориски Годунова присказка. Много наслышаны, вновь оборвал посланника Федька Берсень. - Чуете, донцы, как нас в капкан заманивают? На Волгу - не ступи! Азовцев - не задорь! Беглого мужика - в железа и к боярину! Хотите так жить?
   И вновь забушевало казачье море:
   - Не хотим, Федька!
   - Азовцы каждо лето войной ходят! В полон донцов берут!
   - Туркам в неволю продают! Ужель обиды терпеть?
   - Ходили и будем ходить!
   Не удержался и Болотников. Закипел. Протолкался к самому помосту и встал супротив посла, опустив тяжелую руку на серебряный эфес сабли.
   - Ты вот что, боярин. Ты на нас оковы не надевай! Хватит с нас и былой неволи. Вот так натерпелись! - чиркнул ребром ладони по шее. - О беглых тут кричишь. А мы здесь все беглые, все из-под боярского кнута бежали. Но теперь господам нас не достать. Кишка тонка, боярин! Ни один беглый с Дона не уйдет. А коль силой сунетесь - головы посрубаем! Так Бориске Годунову и передай. Не быть на Дону боярской неволе.
   - Не быть! - взметнулись над головами тысячи сабель.
   К Куракину метнулся Васька Шестак; выхватил бумажный столбец, скомкал и бросил в круг. Грамоту подхватил Устим Секира и, не долго думая, подбежал к боярскому возку и сунул царев наказ под рыжий кобылий хвост.
   Круг так и взревел от неудержимого хохота, а Куракин охнул и что-то беззвучно зашлепал губами. Слепая, клокочущая ярость исказила его лицо. Попытался что-то выкрикнуть, но спазмы перехватили горло.
   Васильев, поняв, что казаки теперь и вовсе не будут слушать боярина, высоко взметнул над головой булаву.
   - Кончай круг, донцы!
   Васюта, Юрко и Секира направились к кабаку. Болотников предупредил:
   - Шибко не напивайтесь. Позаутру в станицу тронем.
   - На ногах будем, батько, - весело заверил Секира.
   Берсень повел Болотникова в свой саманный курень. Был возбужден, всю дорогу сердито выплескивал:
   - Годунова проделки. Хочет казаку петлю накинуть.
   Не угомонился Федька и у себя за столом. Опрокидывал чарку за чаркой и все так же сердито гутарил:
   - Годунов нас, как волков, обложил. Ни проходу, ни проезду. Сунулись как-то в верховые городки за товаром - не пропустили. На годуновские заставы наткнулись. От ворот поворот. Это нас-то, казаков? Нас, кои от поганых и янычар Русь заслоняют? Нет, ты чуешь, Иван?
   - Чую, Федор. Годунов лишь верховых служилых жалует, тех, что волю на хомут сменяли.
   - Воистину на хомут. Слышал: в Ельце, Воронеже и Курске казаков вынудили на государя ниву пахать. Казаков!
   - И в Осколе десятинная пашня14. Весной десяток казаков в станицу прискакали. Сбежали из Оскола. Не захотели сохой степь ковырять. Так их было в острог, едва на дыбе не растянули. Добро, из крепости удалось выбраться, а то бы гнить в застенке. Вот как служилых зажали, - хмуро проронил Болотников.
   - Не всех. Много лизоблюдов развелось да прихлебателей боярских. Годунова доброхоты! Им и деньги, и хлеб, и оружие.