Замыслов Валерий. Иван Болотников (Часть 2)

   - Пулей, батька!
   Нагиба побежал к родниковцам, а Болотников вернулся к Рязанцу и поведал ему о своем плане.
   - Смело, паря. Но этого мало.
   - Что мало? - не понял Болотников.
   - Мало пушкарей перебить. Сыщутся и другие. Добро бы сами пушки заклепать. Во тогда - удача.
   - Пушки заклепать?.. Но то дело хитрое.
   - Ничего хитрого, паря. Подь сюда.
   Рязанец притянул Болотникова к "соловью".
   - Зри, паря. Дыра насквозь, то затравка. Заклепать ее - и пушки запал потеряют. Не палить им боле, не рушить стены. Уразумел ли?
   - Уразумел, Тереха. Замолчат пушки! - загорелся Болотников. - Но заклепать чем?
   Рязанец вытянул из ящика пук железных прутьев.
   - Из таких мы протравки готовим. Как раз сгодятся. Да не забудьте по булыжничку прихватить.
   Болотников подозвал к пушке десятка три казаков и показал им место заклепки.
   - Умри - но заляпушь!
   - Забьем дырки, батько! - заверили донцы.
   - А теперь поспешим! - воскликнул Болотников.
   Тереха Рязанец дал команду пушкарям, чтоб те прекратили пальбу по тыну. Донцы же распахнули ворота и стремглав ринулись на турецкие укрепления.
   Янычары не ожидали казачьей вылазки. Они запоздало отпрянули от пушек и выхватили ятаганы; повольники перекинулись через тын и навалились на капычеев. В ход пошли мечи и сабли, палицы и дубины, булавы и кистени.
   Болотников развалил надвое одного из янычар и стал прорубаться к пушке. Рядом с ним оказались Васюта Шестак и Мирон Нагиба. Они секли янычар саблями, а чуть сбоку укладывал турок тяжеленной дубиной богатырь Нечайка.
   Невольники в сечу не полезли: они побежали за ров, откуда спешили на помощь капычеям сотни янычар.
   - К мостам! - закричал Болотников. - Задержите турок! Не пускайте к пушкам!
   Родниковцы, перебив орудийную прислугу, кинулись к мостам, по которым уже бежали янычары. Часть же казаков с кусками проволоки подскочила к кулевринам. Две-три минуты - и запалы были заклепаны.
   - Наза-а-ад! В крепость, донцы! - подал новую команду Болотников.
   Теснимые янычарами, казаки отступили за тын. Болотников, Нагиба, Шестак, Емоха и Нечайка отходили последними, прикрывая донцов от турецких сабель. Бились зло и остервенело, пока не оказались за воротами. Десятка три янычар ворвались в крепость, а за ними напирала новая волна турок; ворота уже невозможно было закрыть. Но тут выручил Тереха Рязанец. Он ударил из пушек дробом, и янычары на малое время отхлынули назад. Турок, застрявших в проходе, оттеснили копьями. Ворота закрылись.
   На резвом вороном коне прискакал разгневанный Богдан Васильев. Ему уже донесли о вылазке Болотникова.
   - Ты что, белены объелся! - заорал он на родниковского атамана. - Как ты посмел открыть ворота врагу?
   - Уйми пыл, атаман, - устало вымолвил Болотников. - И шапку скинь перед погибшими. У меня их четыре десятка полегло.
   - Мало тебе! Мог бы и всю станицу уложить! - как будто не слыша слов Болотникова, кипятился Васильев.
   К атаману подошел Тереха Рязанец.
   - Ты бы поостыл, Богдан Андреич. Болотникову надо в ноги поклониться. Доброе дело сотворил он для донцов, а ты горло дерешь.
   - Еще один заступник, - желчно произнес Васильев. - Едва орду в Раздоры не впустили.
   - Однако вредоумный же ты казак, - осерчал Рязанец. - Янычары восемь пушек у ворот поставили. В щепы бы разнесли. Вот тогда бы и в самом деле орда очутилась в Раздорах. Быть бы нам битыми, да сей молодец помог. Заклепал он турецкие пушки, атаман!
   Гнев с лица Васильева как рукой сняло. Он сошел с коня я хлопнул Болотникова по плечу.
   - Спасибо тебе, родниковский атаман! Спасибо, станишники!
   - Ты не нас благодари, а Рязанца. Это он пушки заклепать надоумил, кивнул в сторону пушкаря Болотников.
   - И Рязанцу, спасибо!
   Васильев снял шапку и поясно поклонился убитым повольникам, лежавшим на земле.
   - Дон вас не забудет, казаки.
   Затем Васильев осмотрел наряд, проверил, много ли осталось у пушкарей ядер, дроба и пороху.
   - Поберегай зелье, Тереха. Нам его и на три дня не хватит. Напрасно не пали.
   Рязанец обиделся.
   - Я свое дело ведаю, атаман.
   - Поберегай! - назидательно повторил Васильев и, взмахнув на коня, поспешил к другим стенам крепости.
   Вокруг Раздор на какое-то время установилась тишина. Турки и татары отошли за ров.
   Раздосадованный мурза Джанибек решил созвать тысячников и темников на курлатай. Пригласил и Ахмет-пашу, но тот не приехал, а прислал вместо себя чауша.
   - Великий и несравненный Ахмет-паша повелел сказать, мурза Джанибек, чтоб ты не ждал его в своем шатре. Паша недоволен твоими воинами, они трусливы, как зайцы. Они не смогли забраться на стены и показали спины презренным гяурам.
   Джанибек, не скрывая раздражения, ответил:
   - Ахмет-паша не может гневаться на моих воинов. Они лезли на стены урусов, как львы. Ни один из моих джигитов не сомневается в победе. Мы будем в Раздорах! Пока же гяуры находят в себе силы обороняться.
   - И не только обороняться, - с ехидцей вставил темник Давлет. - Они перебили капычеев и повредили восемь кулевринов несравненного воина Ахмет-паши.
   Издевка была налицо.
   "Темник Давлет слишком смел. Когда-нибудь Ахмет-паша отомстит ему за такие слова", - подумал хитрый, осторожный темник Бахты.
   - Что передать моему повелителю? - спросил чауш.
   - Передай несравненному Ахмет-паше, что я буду продолжать осаду. Зверь хоть и силен, но он начинает истекать кровью. Сегодня либо завтра я добью зверя. И еще передай, чауш. Я хочу, чтоб оставшиеся десять пушек паши все ж разбили стены крепости. Наидостойнейший Ахмет говорил, что его кулеврины разрушали и не такие твердыни. Так пусть же падет и эта крепость. С нами аллах!
   Не успел чауш выйти из шатра, как с ковра вскочил темник Давлет.
   - Я не хочу больше стоять за Доном! Почему мой тумен должен бездействовать? Зачем я пришел из Бахчисарая? Я хочу брать крепость!
   - Твое время придет, Давлет. А пока нам нельзя оголять левобережье. К гяурам может прийти помощь.
   - Опять сидеть в шатре?
   - Нет, славный Давлет. Сегодня два крыла тумена ты бросишь на Раздоры. Сегодня ночью.
   - Ночью?.. Ты хочешь брать Раздоры ночью? - переспросил темник Бахты.
   - Да, джигиты! У гяуров пушки, пистолеты и ружья, У них зоркий глаз. Ночью же мы их лишим прицельного огня. Мы подойдем близко к стенам и кинем на деревянный город горящие стрелы. А ворота мы пробьем таранами. Так ли, джигиты?
   - Велика мудрость твоя, мурза Джанибек, - растянул в угодливой улыбке тонкие губы Бахты.
   "Бахты всегда льстив. Он готов вылизать мурзе пятки", - презрительно подумал Давлет.
   А тысячники дружно закричали:
   - Велика мудрость мурзы!
   - Мы в твоей власти, Джанибек!
   Когда над степью воцарилась ночь, татары бесшумно и скрытно приблизились к Раздорам. Они стали от крепостных стен в перелете стрелы. Раздоры замкнулись в плотном кольце ордынцев. Луки их были огромны - в рост человека, стрелы - певучи, длинны и крепки. К древкам стрел татары прикрутили по клочку промасленного войлока. Подле каждого лучника стоял воин-зажигальщик с кремнем и огнивом.
   Казаки не спали. Они стояли на стенах и прислушивались к шорохам и звукам ночной степи. Во вражеском стане стояла тишина, и нигде не горели костры; ощущение было такое, будто орда спит мертвым сном.
   - Что-то не по нутру мне эта ночь, - проговорил Мирон Нагиба. Левая рука его была перевязана, из раны сочилась кровь, но казак не уходил со стен.
   - И мне не любо, - молвил Васюта Шестак.
   - Поганые не зря притаились. Они что-то замышляют. Надо глядеть в оба, станишники. Ордынцы коварны, - произнес Болотников.
   - И луна, как назло, спряталась. Экая сутемь! - проворчал Емоха. В дневной вылазке он зарубил семерых янычар, но и сам пострадал. Один из капычеев едва не отрубил Емохе голову. Выручил Деня. Он подставил под удар саблю, и турецкий ятаган, соскользнув, отсек Емохе правое ухо.
   Теперь над Емохой посмеивался Секира.
   - Нонче ты у нас первый казак на Дону. Берегись, девки!
   - Это ты к чему? - морщась от ноющей боли, спросил Емоха.
   - А все к тому. Наипервейший, грю, красавец ты у нас, Емоха. Безухий, дырявый и к тому ж нос с версту коломенскую. Три дюжины бадей повесить можно. Чем не молодец, коли нос с огурец.
   Казаки загоготали, а Емоха треснул Секиру по загривку.
   - Язык у тебя не той стороной вставлен, чертово помело! Помолчал бы.
   - А че молчать? На язык пошлины нет.
   - Вот и бренчишь, как на гуслях.
   - А ну тихо, братцы, - оборвал казаков Болотников. - Чуете? Будто сено шелестит.
   Казаки насторожились.
   - Верно... Шорох идет, - молвил Васюта.
   - То орда надвигается. А ну, Васюта, беги к Рязанцу. Пусть из вестовой пушки ухнет, - приказал Болотников.
   И в ту же минуту в степи засверкали красные искры, а затем по черному небу полетели в сторону крепости огненные змеи. Их было великое множество тысячи, десятки тысяч огненных молний. Они летели со страшным пугающим визгом.
   Многие казаки перекрестились: уж больно жуткий звук издавали стремительно летящие змеи.
   - Господи, мать-богородица! - высунувшись из бойницы, очумело вымолвил один из молодых казаков и тотчас, с протяжным стоном, осел на помост. Широкую грудь его пронзила горящая стрела.
   - Не высовываться! - гаркнул Болотников.
   Емоха попытался было вытянуть из убитого казака стрелу, но она крепко застряла. Обломив конец, он вытащил стрелу со стороны спины. Повольника спустили с помоста на землю.
   - У-у, поганые души! - скрипнул зубами Емоха. Погиб один из его дружков.
   Секира взял из рук Емохи обломок стрелы и поднес к факелу.
   - Эва, - хмыкнул он. - И чего только не придумают, нехристи. Глянь, братцы.
   Вокруг Устима столпились донцы. Секира оторвал от обломка маленькую глиняную трубочку и положил на ладонь.
   - Свистульки привязывают.
   - Ну и ироды. Душу воротит, - молвил Деня, затыкая уши.
   - Ниче, привыкай. Басурмане и не на такое горазды, - вставил дед Гаруня.
   Стрелы глухо стучали о стены, башни и кровли изб. Многие из них залетали в бойницы, чадили. Едкий дым ел глаза.
   Отовсюду послышались крики казаков:
   - Избы горят!
   - Стены занялись!
   - Все на огонь, братцы!
   Бросились к бочкам с водой и колодцам. Тушили пожары и дети, и подростки, и казачьи женки.
   Всех тяжелее и опаснее было на стенах. Казаки лини воду на тын и попадали под стрелы ордынцев. Раненых и убитых сразу же сменяли другие казаки, стоявшие внизу в запасе.
   В кровавом зареве пожарищ донцы увидели, как к Степным воротам наплывает грозным, огромным чудищем таран, подвешенный цепями к длинному бревну. Конец снаряда был окован стальным наконечником.
   Казаки выстрелили из пищалей и самопалов, но таран упрямо приближался к воротам: на место поверженных татар тотчас вставали новые ордынцы.
   Не помог и Тереха Рязанец: наклонить жерла орудий под самые стены было невозможно.
   - То не в моих силах, братцы, - с отчаянием говорил пушкарь. - Не могу кинуть ядра.
   Татары, раскачав на цепях орудие, ударили им по воротам; те крякнули, затряслись, осыпались щепой. После пятого удара стальной наконечник пробил ворота на добрых три вершка.
   - Проломят, дьяволы! - чертыхнулся Болотников и перебежал с помоста на стрельню, с которой донцы палили из пищалей и самопалов.
   - Бревна швыряй! Колоды! - загремел Болотников.
   Но и это не остановило татар. Они гибли десятками, но, не мешкая, столько же подбегало к тарану. Головы степняков заняты были лишь одной мыслью - сокрушить ворота и ворваться в крепость. Там за воротами - добыча! Добыча!
   Степные ворота обступили лучники: они непрерывно стреляли по бойницам, да так метко и густо, что казакам невозможно было и высунуться.
   А таран все глубже и глубже уходил в ворота; и вскоре окованные створки оказались разбитыми, засовы сорваны; еще удар, другой - ворота рухнут, и тогда ничто и никто не удержат лавину ордынцев, жаждущих вломиться в казачий город.
   Но ворота не рухнули: раздорцы надежно укрепили их бревнами и тяжелыми кулями с землей. Таран, пробив наконец ворота, застрял в новом мощном заслоне.
   Убедившись, что таран бесполезен, мурза Джанибек приказал отнести его от ворот. Теперь вся надежда татар была на горящие стрелы. Раздоры должны погибнуть в огне.
   Потерпев неудачу под Степными воротами, Ахмет-паша задумал нанести решающий удар у Засечной башни. Скрытно от казаков он повелел перетащить оставшиеся кулеврины на галеры, бросившие якоря у левого берега Дона. В то время, когда темник Давлет переправлял два крыла своего тумена на правобережье, а затем начал осыпать крепость огненными стрелами, Ахмет-паша приблизил суда к городу на пушечный выстрел. Он сам был на одной из галер.
   - Забросайте Раздоры калеными ядрами! - приказал он капычеям.
   Турецкие пушки выстрелили неожиданно для казаков. Богдан Васильев и Федька Берсень, руководившие обороной Засечной стены, на какое-то время пришли в замешательство.
   - Откуда взялись пушки? Здесь их не было! - закричал Васильев.
   - Палят с реки. С галер палят, злыдни!
   Каленые ядра еще больше раздули пожар. Избы вспыхивали одна за другой, как свечи. Вся северо-западная часть города утонула в море огня. Многие избы залить водой уже было невозможно - их растаскивали баграми и крючьями, тушили песком и землей.
   - Бейте по галерам! - закричал пушкарям Васильев.
   Наряд выпалил, но ядра не долетели до судов: пушки на Засечной стене были поставлены маломощные.
   - Где Тереха? Где этот рязанский лапоть? - еще пуще заорал Васильев.
   Рязанец стоял на помосте у Степной башни. Когда с Дона заговорили турецкие пушки, Тереха с отчаянием хлопнул ладонью по жерлу "единорога". Янычары пошли на хитрость, и теперь их кулеврины будут свободно и безнаказанно палить по городу.
   Рязанец, не дожидаясь приказа Васильева, велел снять со стен часть тяжелых орудий и перетащить их к Засечной стрельне. Но дело это нелегкое: пушки весили до пятисот пудов, и потребуется немало времени, чтобы установить их на донской стороне.
   Богдан Васильев выделил начальнику пушкарского наряда две сотни казаков.
   - Умри, но пушки поставь! - грозно сказал он Рязанцу.
   Город полыхал. В черное небо высоко вздымались огненные языки пожарищ. Вскоре огонь перекинулся и на восточную часть города, неумолимо пожирая сухие рубленые избы. В кривых и узких улочках и переулках метались люди, задыхаясь от зноя, гари и въедливого дыма, валившего черными, густыми клубами из дверей и окон.
   Со стен пришлось снять многих казаков. Этого-то и дожидались Ахмет-паша и темник Давлет. Они кинули на крепость тысячи татар и янычар. Штурм был грозный и яростный. Особенно дерзко и свирепо лезли на стены воины мурзы Давлета. Они несколько дней ждали этого часа, и теперь их было трудно остановить.
   На стенах то и дело громыхал голос Федьки Берсеня:
   - Не робей, донцы! Бей псов, круши!
   Но и враг неистовствовал. Многим удалось взобраться на стены. Повсюду пошли рукопашные схватки; лязгали мечи и сабли, сверкали ножи, клинки и ятаганы, сыпались искры.
   - Круши псов! Дави степных гадов! - хрипло орал Федька, разя ордынцев тяжелым мечом.
   И казаки крушили, и казаки давили. Брань, хрипы и ярые возгласы перемежались с визгом, воплем и предсмертными стонами. Все крутилось, орало, выло, ухало и скрежетало в этом кровавом водовороте.
   Злая сеча шла до утренней зари. Повольники не дрогнули, не позволили врагу закрепиться на стенах крепости.
   Ордынцы отступили, но городу не пришлось праздновать победу. Уже в самом конце битвы недалеко от майдана раздался оглушительный взрыв. Каленое ядро турецкой кулеврины угодило в Зелейную избу с пороховыми запасами. Взрыв был настолько силен, что в городе рухнули десятки строений и рассыпался храм Николая-чудотворца; более трехсот казаков, женщин, детей и стариков была убиты.
   ГЛАВА 12
   КАЗАЧИЙ ПОДАРОК
   Страшен был вид города в лучах раннего утреннего солнца. Повсюду виднелись обугленные избы, курени и трупы; пахло гарью, дымились неостывшие пожарища, черный пепел толстым слоем покрывал землю.
   Обуглились и почернели стены и башни крепости; казаки, прокоптелые, грязные, в окровавленных рваных одеждах, спали мертвецким сном, не выпуская из рук мечей и сабель.
   По дымящейся крепости блуждали казачьи женки, разыскивая среди убитых и обгоревших своих детей, братьев, сестер и мужей. То и дело разносились их безутешные, горькие плачи.
   Более тысячи казаков потеряли донцы за первые дни осады. Но жертвы были не напрасны: свыше семи тысяч янычар и крымчаков полегли у стен крепости.
   Агата бродила по городу вместе с Любавой, дочерью раздорского есаула Григория Соломы. Агата искала мужа, а соседка по куреню - отца родного. С тревожным беспокойством вглядывались они в лица убитых, крестились и со слезами на глазах шли дальше.
   Но ни среди павших, ни среди тяжелораненых Берсеня и Солому они не разыскали.
   - У Засечных ворот поглядите, там их видели, - тихо подсказала одна из казачек, оплакивающая мужа, статного красивого казака, пронзенного вражеской стрелой.
   Пошли к Засечным воротам, возле которых вповалку лежали казаки. Бодрствовали лишь трое караульных, досматривавших за вражеским станом.
   - Кого вам, девки? - окликнул с высоты башни один из дозорных.
   - Федора Берсеня, да Гришу Солому, - ответила Агата.
   - На стене пали, - махнул рукой дозорный.
   - Пали? - меняясь в лице, дрогнувшим голосом переспросила Агата.
   - Батюшки, пресвятая дева! - охнула Любава.
   Обе зарыдали, а караульный протяжно зевнул, крякнул и усмешливо крутнул головой.
   - От народ водяной. Че слезу-то пустили, оглашенные! Пали, грю, на стене. Спят ваши мужики, вон там, за пушками. Лезьте на помост.
   Агата и Любава обрадованно полезли на стены. Федька Берсень, широко раскинув ноги, лежал на спине. Глаза ею глубоко запали, лицо черно от копоти, правая рука сжимала окровавленный меч. Спал Федька тревожно: мычал, скрипел зубами и что-то невнятно выкрикивал; Агата разобрала лишь одно слово "круши".
   "Федор мой и во снах воюет", - с улыбкой подумала она и осторожно подложила под Федькину голову чей-то кинутый на помосте разодранный зипун.
   Григорий Солома лежал невдалеке от Берсеня, привалившись спиной к дубовому тыну; на обнаженной руке его густо запеклась кровь. Любава вновь пригорюнилась.
   - Ранен батюшка. В курень надо.
   - Не полошись, девка. Рана неглубока, затянется, - успокоил Тереха Рязанец. Поникший и угрюмый, он сидел возле остывшей "трои", горестно пощипывая густую, с подпалиной бороду.
   "Теперь совсем без зелья худо, - думал он. - И надо ж было приключиться экой напасти. Чертовы янычары! Угодили-таки в самую пороховницу. Седни турки подтянут пушки к самой крепости, и никто их не подавит. Едва ли вынесут Раздоры еще один огненный бой - крепость все же деревянная. Как ни крепись, как ни обороняй, но тын и сруб от огня не спасти".
   - Вы бы не толкались тут, девоньки. Неровен час, - предостерег с башни караульный.
   Оставив возле Федьки и Соломы по узелку снеди, Агата и Любава спустились на землю. Вначале пошли они было к своим куреням, но Агата вдруг повернула к Степной башне.
   - Куда ж ты? - спросила Любава.
   Лицо Агаты залилось румянцем.
   - У Федора близкий дружок есть... Иван Болотников. Сказывали, на Степной стене он сражался. Проведать хочу - жив ли.
   - И я с тобой, - молвила Любава.
   Подруги подались к южной стене, но отыскали они Болотникова не вдруг. На стене Ивана не оказалось.
   "Нигде его нет. Ужель за тыном лежит? Ужель загубили сокола?" закручинилась Агата.
   У подножия башни бранился казак Емоха. Ухо его воспалилось и так стреляло, что бедный донец не находил себе места.
   - Трезубец в ханское брюхо! Смолы - на плешь!..
   - Худо, родимый? - участливо коснулась его плеча Агата.
   - Турецкому султану худо, - огрызнулся Емоха. - Че тут бродите?
   - Ивана Болотникова ищем. Не ведаешь ли, что с ним? - спросила Агата, и вся невольно насторожилась.
   - Пошто те батька?.. У-ух, пику хану в глотку!.. Пошто, грю, батька? закричал, закрутившись волчком, Емоха.
   - Глянуть хочу. Уж ты поведай, родимый, - еще мягче молвила Агата. Жив ли, Иван?
   - Жив. Еще не хватало, чтоб батьку сразили. Жив Болотников! На стрельню ступайте.
   Агата и Любава поднялась на башню. Дозорный молча глянул на обеих, но не забранился, пустил.
   Болотников спал рядом с Васютой, спал крепко и отрешенно. Белая рубаха его была в клочья изодрана и окровавлена; и весь он пропах порохом, дымом и гарью. Курчавая борода свалялась, черные волосы слиплись, упав прядями на загорелый лоб.
   Агата слегка коснулась его головы, подумала:
   "Добрый казак... Сильный, удалый".
   Она все смотрела и смотрела на Болотникова, и ей вдруг невольно захотелось приласкать этого отважного казака, прижать к своей груди. И от этих грешных мыслей она еще больше зарделась.
   Любава взглянула на подругу. Глаза Агаты излучали теплоту и нежность.
   "Мать-богородица! - охнула она. - Любит Агата этого казака, ой, любит!"
   Васюта Шестак, лежавший обок с Болотниковым, неожиданно проснулся и, увидя перед собой синеокую дивчину с темными густыми ресницами, улыбнулся.
   - И привидится же такая, - пробормотал он и перевернулся на другой бок.
   Любава рассмеялась, и ее звонкий смех окончательно разбудил Шестака. Он поднял голову и удивленно захлопал на Любаву глазами.
   - Откуда такая свалилась, любушка?
   - Она и есть Любушка, Любавой ее кличут, - сказала Агата.
   - Вот те на!.. А меня Васютой.
   Сон с Шестака начисто слетел; он во все глаза разглядывал пригожую дивчину и простодушно приговаривал:
   - Вот так, Любушка, вот так ангел... Чья ж ты будешь?
   - А ничья, - с лукавинкой ответила Любава и потупила очи: уж больно пристально разглядывал ее этот сероглазый казак.
   - Так уж и ничья. Хитришь, Любушка. Ужель такую красу казаки не приметили? Да я б тебя давно выкрал, из-под земли достал.
   - А вот и не достанешь, - вновь рассмеялась Любава и сбежала со стрельни на землю. - Я в курень, Агатушка! - крикнула она.
   - Погоди меня, - оторвалась от Болотникова Агата и пошла к узкой витой лесенке. Но ее придержал Васюта.
   - Так чья ж все-таки Любава?
   - Аль понравилась? - улыбнулась краешками губ Агата.
   - Дюже понравилась. Не таи. Где ее сыскать? - затормошился Васюта.
   - А коль дюже понравилась, сам сыщешь. Удачи ратной вам с Иваном.
   Агата шагнула было вниз, но вдруг передумала и вновь подошла к спящему Болотникову. Расстегнула застежки зеленого сарафана, сняла с себя маленький золотой нательный крестик на голубой тесьме и продела его через голову Ивана.
   - Храни тебя господь, - тихо молвила она и, не смущаясь Васюты и дозорных казаков, склонилась над Иваном и поцеловала в губы.
   До полудня было тихо. Орда готовилась к новому штурму. Янычары и крымчаки оттаскивали от стен трупы и кидали их в водяной ров. Такая же участь постигла и тяжелораненых. Так повелели Ахмет-паша и мурза Джанибек.
   - Мы заполним ров джигитами и по их телам перейдем водную преграду. Аллах простит нас, он хочет нашей победы, - сказали военачальники.
   Казаки плевались.
   - Погань и есть погань. Хуже зверей.
   - Будто дохлых собак швыряют, нехристи!
   - Пальнуть бы по бритым башкам!
   Однако по ордынцам не стреляли: берегли дробь, пули, порох, да и не хотелось мешать басурманам убирать трупы.
   Сами же раздорцы рыли вдоль стен братскую могилу. Туда положили всех павших казаков. Беглый поп-расстрига Никодим отслужил панихиду.
   - Со святыми упокой! - голосисто пропел он и размашисто осенил могилу большим медным крестом.
   Казаки склонили головы. Атаман Васильев скорбно и скупо молвил, комкая черную баранью трухменку.
   - Вечная вам память, донцы! Вечная слава вам!
   - Вечная слава! - хором пронеслось по казачьим рядам.
   Атаманы первыми бросили в могилу по три горсти земли и отошли в сторону, уступая место повольнице. Последними к могиле подошли казачки. Запричитали.
   Васильев позвал станичных атаманов и раздорских есаулов на совет. Поначалу расспросил каждого, сколько осталось у казаков дроби и зелья, да много ли людей в сотнях, а затем сказал:
   - Туго будет, атаманы-молодцы. Ядер и зелья у нас - самую малость. Пушкам и на час не хватит пороху. А без пушек станет худо. Турки вконец закидают нас зажигательными ядрами. Понесем урон великий, да и Раздорам в огне пылать. Как быть, атаманы-молодцы? Как оборону держать?
   - Выдюжим, атаман. Нас еще четыре тыщи. Не притупились казачьи сабли! - воскликнул есаул Григорий Солома.
   - Не бывать поганым в Раздорах! - поддержал его атаман из Монастырского городка.
   - Не бывать-то не бывать, - осторожно начал Федька Берсень. - Но как бы нам войско не ополовинить. Ордынцев - тьма, и прут они свирепо. Тут надо крепко покумекать. На одну саблю уповать - худо.
   - Дело гутаришь, - кивнул раздорский писарь Устин Неверков. - Надо нам, братья-атаманы, головой поразмыслить. Ордынец хитер, но и казак не лыком шит.
   - Добро, донцы. Давайте покумекаем, - молвил Богдан Васильев.
   В курене воцарилась тишина, атаманы призадумались; чуть погодя поднялся с лавки Федька Берсень.
   - Надо поболе колодцев нарыть, атаманы. Многие завалены и засыпаны, а вода нам - позарез. На стенах кипятку только давай, да и на пожары уйму воды надобно. А еще скажу, атаманы, землянок надо немедля нарыть. Женки и ребятишки гибнут, пущай под землей сидят. Да и раненых туда поховать.
   - Дело, - вновь кивнул Устин Неверков. - Землянок у нас токмо что на раздорцев. Прибылые же казаки по куреням и базам теснятся. Рыть немедля!
   - А ты что молвишь, Рязанец? - бросил суровый взгляд на пушкаря Васильев.