Не хватает еды, недостает всего, к чему живущие в этом городе крысы успели привыкнуть, - рыбы, мяса, зерна, фруктов, отбросов.
Большая часть кладовок опустела, с огромного рынка исчезли пахучие пласты солонины, мешки с крупами, горохом, фасолью, горы фруктов - теперь прилавки пусты.
Все эти перемены произошли слишком быстро, даже непонятно когда. Опустели и кухни и кладовки в оставленных открытыми квартирах. Оставив всю мебель и пожитки, люди, уходя, забрали с собой всю еду.
На помойках крысы давно уже съели все, что можно было съесть.
Начались ссоры, скандалы, борьба. Побежденную, упавшую в драке крысу немедленно пожирают прямо на месте. Теперь к чужакам относятся нетерпимо их разыскивают, преследуют, убивают.
Все чаще повторяются случаи съедения матерями собственного потомства.
Однажды ночью грохот перемещается прямо на окраину старого города. Он постепенно приближается, ползет к старым постройкам, накрывает их.
Ветер приносит с собой тучи едкого дыма. Крысы прячутся в самых глубоких подвалах и норах.
Пожар. Старый город горит, дома рассыпаются, стены дрожат, потолки трескаются.
Дым, чад, вонь проникают в глубокие подземелья.
Вместе с толпой крыс я покидаю ставшие опасными подвалы.
Изо всех подворотен, подъездов, подвалов, подземелий выходят крысы ошеломленные, перепуганные, растерянные, полуживые, обезумевшие.
Ветер срывает с домов горящие крыши, сыплет искрами. Ошалевшие крысы несутся вперед, с каждой минутой их становится все больше и больше. Подальше от огня, от дыма, от пожара. Обожженные, израненные, ослепшие, они спасаются бегством из горящего города.
Первые ряды, в которых бегу и я, добрались до окружающего старый город рва с водой. Он весь заполнен плывущими к другому берегу крысами. Многие тонут, другие бегут по спинам и головам плывущих. Противоположный откос приближается, я выскакиваю на крутой берег.
Здесь тоже горят дома, взрывы засыпают нас огнем, кусками штукатурки и кирпичей, осколками, пылью.
Люди, увидев нас, удирают, в ужасе разбегаются кто куда, прячутся в грозящих рухнуть им на головы домах.
Мы соединяемся с другими полчищами крыс, нас становится все больше и больше. И хотя многие из нас погибают, армия крыс все растет. Я вскакиваю на лежащую бочку - вокруг меня целое море крысиных спин, заполнивших улицу до самого горизонта. Мы идем вдоль портового канала, к морю, где до сих пор все было спокойно.
Всю ночь, всю долгую ночь мы идем, падая от усталости. Кругом дым, чад, гарь, пыль. С неба сыплет мелкий секущий дождь. Мы перепрыгиваем через канавы с водой, преодолеваем трясины, проходим песчаные дюны, огороды, сады.
Добираемся до отдаленного района и разбегаемся по улицам в поисках укрытия. Пахнущий гарью ветер неожиданно меняет направление, и я чувствую запах моря - оно где-то рядом.
Ветер дует беспрерывно. Он вызывает головную боль, простуду, бессонницу. После длительного пребывания в старом городе жизнь в порту, рядом с морем поначалу кажется очень тяжелой. Но понемногу я привыкаю к новому климату. Я узнаю резкий соленый запах моря, шум волн, осваиваюсь с близостью неизвестной мне до сих пор стихии.
Я поселился в невысоком кирпичном доме с неглубоко выкопанными подвалами и крытой черепицей покатой крышей. Сильный ветер часто срывает куски черепицы и сбрасывает их на землю.
Под крыльцом перед входом в дом я обнаружил точно такой же пожарный кран, как тот, который был в моем родном городе. Поэтому именно здесь, под лестницей, я и устроил свое гнездо. Здесь слышен каждый шаг людей, но к этим звукам я скоро привык и они перестали меня беспокоить. Конечно же, из моего укрытия есть несколько запасных выходов. Оно соединяется и с соседним подвалом, и с вытяжкой печной трубы - это позволяет мне путешествовать по всем квартирам дома. Но самый интересный ход ведет в подпол ближайшей к крыльцу квартиры на первом этаже - здесь я могу спокойно вслушиваться в издаваемые людьми звуки и вдыхать кухонные ароматы. Вскоре я обнаружил проходы, ведущие в подполья других квартир, расположенных в соседних домах. По вентиляционным трубам я без труда забираюсь на второй этаж и на чердак, где тоже живут люди.
Кирпичный дом стоит на спокойной, тихой улице. Сзади, со стороны двора растет несколько фруктовых деревьев и кустов. Этот небольшой садик окружен сараями, каморками, курятниками, будками, туалетами, ящиками, огородами, клетками с кроликами, голубятнями, пристроенными к стенам небольших соседних домов.
Крысы, прибывшие сюда вместе со мной, отправились дальше. Ведь во время дождя каналы в этом районе до краев наполняются водой и жить в них невозможно. Многие крысы утонули. Другие ушли вдоль берега моря - искать более благоприятные для жизни места. Часть разместилась в подвалах и подполах соседних домов, в портовых постройках, в складах, элеваторах, под мостами, на берегах каналов и дамб, построенных для защиты от наводнений.
Я быстро понял, что через этот район проходит основной канал, связывающий море с внутренней частью города -с доками, причалами и складами.
Корабли оповещают о своем прибытии протяжным воем сирен. Уже тогда я начал задумываться о продолжении путешествия, ведь мой новый дом находился так близко от проплывавших мимо судов. Я часто наведывался в порт, прохаживался по каменным причалам и смотрел сверху на покрытую толстым слоем масел воду, в которой отражался лунный свет.
Достаточно перейти через двор, пересечь параллельную соседнюю улицу и тянущуюся за ней полосу построек, затем перепрыгнуть несколько пар рельсов - и уже начинаются длинные причалы и набережные, тянущиеся вдоль канала. Иногда я спускался по неровным ступеням совсем близко к воде - на уровень ленивых волн, и ходил по толстым бревнам, покрытым водорослями и ракушками. Я находил здесь маленьких рыбок, небольших крабов, устриц, улиток, которые вносили некоторое разнообразие в мой довольно монотонный рацион, состоявший в основном из украденного у кур и свиней корма.
Потеплело, и я решил вернуться в старый город. Я начал тосковать по длинным коридорам подземелий, подвалов и каналов.
Я вернулся. Город лежал в руинах. Большая часть каналов и подземелий обвалилась. Везде чувствовался запах гари. Отвратительная вонь дыма улетучивалась слишком медленно. В развалинах уже поселились первые крысы, пожирающие падаль.
В руинах, в чудом не обвалившихся подвалах под завалами обломков я находил гниющие трупы людей, собак, кошек, крыс. Хищные птицы беспрестанно кружили над мертвым городом.
Я вернулся в кирпичный дом в портовом районе, где чувствуется запах моря, а постоянно дующий ветер насвистывает в вентиляционных трубах чудные мелодии.
Я веду обычную жизнь крысы: копаюсь в жестяных мусорных бачках, рою все новые и новые норы и проходы, ведущие к спрятанным в кладовках и на складах лакомствам.
Меня ждут странствия, полные опасностей, противостояний, борьбы и поисков. Я буду уходить все дальше и дальше - чтобы все сильнее жаждать возвращения
Помню, как по ночам я подбирался поближе к кораблям и присматривался к толстым причальным канатам, якорным цепям, опущенным трапам, подъемным кранам. Я приходил туда, хотя по порту рыскали голодные собаки и свирепые коты, а над плохо освещенными причалами бесшумно кружили совы. Зачем я подвергал себя опасности погибнуть в зубах, клювах, когтях?
Меня интересовали корабли. Я видел в них плавающие островки суши, на которых -так же как на поезде -можно преодолеть огромные пространства, затратив при этом не так уж много сил.
В моем родном городе я часто вместе со старым самцом заходил в речной порт, где у причалов стояли баржи. Старик редко залезал на палубу - в его памяти, видимо, с кораблями были связаны какие-то неприятные воспоминания. Он также боялся парящих низко над водой огромных белых чаек.
Я еще тогда заметил, что живущие на баржах крысы ревниво охранят свою ограниченную территорию и атакуют намного злее, чем крысы из других районов моего города.
Мои прогулки заканчивались рядом с кораблем. Я подходил к нему, подбирался как можно ближе, встав на задние лапки, щупал вибриссами толстые канаты и отступал, возвращался в свою безопасную нору, в мой лабиринт, коридоры и проходы которого заполняли весь длинный кирпичный дом и прилегающие к нему постройки.
Я боюсь войти на корабль, боюсь оторваться от твердого каменного берега.
Я не хотел этого. Я уже сжился с окружающим меня миром, привык к дому, к помойкам, к протоптанным стежкам, к голосам людей. Я уже знал каждый угол, каждую неровность в кирпичной кладке, все трещины в штукатурке, каждую щель, паутину, каждое пятно на стене.
Я готовился к путешествию. Я ждал событий, которые позволят мне уплыть и оставить этот город позади.
Вдоль сточных канав портовой улочки крадется серая тень. При каждом звуке она прижимается к земле, распластывается на камнях. Вдруг тень останавливается и прислушивается к доносящимся из окна звукам флейты.
Я все время прихожу сюда. Дом, из которого доносятся влекущие меня звуки, находится на той же улице. Я издалека чувствую момент, когда человек начинает играть, и тут же покидаю свое гнездо. Туда приходят и другие крысы, а человек даже не знает, как много крыс слушает его. Они сбегаются со всех сторон, взбираются по водосточной трубе, залезают на крышу, втискиваются в вентиляционные проходы и форточки, влезают на деревья, прошмыгивают по карнизу на балкон, жмутся к стенам.
Звуки, которые человек извлекает из длинной темной пищалки, ошеломляют, зовут, манят. Хочется оказаться как можно ближе к их источнику, добраться до того места, где они рождаются, познать их суть, прикоснуться к ним.
Человек играет. На фоне ярко освещенной занавески четко вырисовывается его согбенная фигура. Он играет каждый день, когда солнце скрывается за горизонтом, а птицы готовятся ко сну. Он играет, хотя из других помещений дома, расположенных ниже, доносятся иные звуки - булькающие и лязгающие, заглушающие музыку. Как только он берется за инструмент, живущие этажом ниже люди начинают вести себя очень шумно.
Я бегу, я все ближе и ближе к источнику звуков. Со всех сторон, из всех закоулков и подвалов вылезают крысы. Безлюдная улица наполняется длинными подвижными тенями. Растения под балконом, откуда доносится музыка, колышутся, как будто их шевелит ветер.
Я стараюсь подобраться как можно ближе. Цепляясь за вьющийся по стене плющ, я взбираюсь на балкон и проскальзываю в комнату. С высоты книжной полки я наблюдаю за человеком: он держит у рта длинную черную трубку, которая издает преображающие меня, парализующие волю звуки. Окаменев, застыв, не дыша, я слушаю музыку. Как будто все происходит во сне, но ведь это же не сон.
Человек перестает играть, отодвигает инструмент от своих губ, складывает, прячет в футляр, закрывает его.
Ко мне возвращается способность двигаться, мир вокруг снова становится пугающим. Я боюсь. В каждом шорохе скрыта опасность.
Музыка успокаивает, дарит ощущение полной безопасности, дает возможность оторваться от постоянной необходимости добывать пишу, стирать резцы, искать проходы, все время быть настороже, постоянно бояться нападения кота, совы, лисы или чужих крыс. Эта музыка освобождает от страха, дарит ощущение восхитительного забытья.
Я, пошел бы за ней куда угодно, куда бы она ни привела меня. С того момента, как я впервые услышал ее, я хочу слушать ее все время, всегда. Я жду ее каждый день и в те вечера, когда старый человек не берет инструмента в руки, чувствую себя больным, нервным, обеспокоенным. Другие крысы тоже в такие дни ведут себя более агрессивно - кидаются друг на друга, кусаются, мечутся по улицам, даже нападают на людей.
Человек не замечает крыс, он не видит, как они собираются вокруг дома, как слушают его музыку.
Улица, где он живет, ведет к порту -прямо на причал, у которого швартуются корабли. Я помню громкий крик прохожего, укушенного крысой: он в темноте наступил ей на хвост.
Старик тут же перестал играть и вышел на балкон, а завороженные музыкой крысы мгновенно разбежались во все стороны. Я зарылся в бумагах под стеной и слушал оттуда булькающие звуки, которые издавали собравшиеся на улице люди.
На следующий день в то же самое время старик, прежде чем достать из футляра инструмент, широко распахнул балконную дверь и поставил свой стул так, чтобы видеть все, что происходит в ясном кругу, освещенном лампой газового фонаря.
Когда он начал играть, крысы, как обычно, побежали в сторону дома, на секунду останавливаясь на границе света и тьмы, а затем быстро проскакивая ярко освещенное пространство. Их становилось все больше и больше. Он наблюдал за ними - за околдованными, ошеломленными, неподвижно застывшими серыми тенями.
С тех пор он всегда играл так и внимательно следил за нашим поведением.
Но жители первого этажа и близлежащих домов как могли старались заглушить его музыку - включали всякие приспособления, шумели, кричали.
Вечер. Я как раз взобрался по карнизу и притаился на книжной полке, откуда мне видно каждое движение пальцев музыканта на продолговатом предмете, который он прижимает к губам.
Вдруг он перестает играть. С лестницы доносятся звуки тяжелых шагов. Дверь с треском распахивается настежь. Я в ужасе прижимаюсь всем телом к полке.
Врываются люди. Они кричат. Вырывают инструмент, ломают его, топчут ногами. Старик пытается отобрать его у них. Короткая возня - и старик падает. Он лежит на земле, а они бьют его, пинают ногами.
Они уходят так же неожиданно, как и пришли. На лестнице еще слышен шум их шагов. Окровавленный человек лежит, скрючившись, на полу. Я быстро спрыгиваю с полки, выскальзываю на балкон и спускаюсь вниз по водосточной трубе.
Он пытается собрать свой инструмент. Складывает отломанные куски, как будто надеясь, что они срастутся. Пальцами прижимает мелкие щепки. Мажет клеем, связывает тонкими проволочками. Ничего не выходит. Когда он пытается начать играть, флейта рассыпается, разлетается на кусочки. Человек кладет ее на стол и ложится на кровать. Он долго лежит неподвижно.
Я возвращаюсь. Человек стонет, охает, просыпается с криком. Лицо у него опухшее, в ссадинах. От ударов остались темные пятна.
Проходят дни. Человек начинает вставать, выходит из дома, возвращается. Опять ложится лицом к стене, и его плечи дергаются от спазматических толчков.
Когда я снова проскальзываю в его квартиру, он неподвижно лежит на кровати, а рядом на столе горят свечи.
Подойди поближе. Вдоль плинтуса проберись под кровать и по свисающему вниз одеялу - такому же темному, как твоя шерсть - попытайся добраться до сложенных вместе рук лежащего человека. Обнюхай их внимательно, коснись вибриссами. Они холодные, неподвижные, неживые. Старый человек мертв. Внезапный крик сидящей рядом фигуры и резкие взмахи ее рук спугивают тебя.
Я удрал в открытую балконную дверь и скрылся среди высоких цветов в саду.
Все время, прожитое после этого в порту, до самого путешествия, я очень остро чувствовал, как мне недостает музыки - этих звуков, которые старик извлекал из своего инструмента.
Это чувство было таким же сильным, как голод или жажда, и от него совершенно невозможно избавиться -как будто я вдруг лишился какого-то исключительно важного для жизни органа или части тела.
Другие крысы, которые, так же как и я, постоянно приходили сюда, теперь рыскали по окрестным каналам и подвалам -раздраженные, взъерошенные, обеспокоенные, - как будто ожидая, что вот-вот, сейчас, неожиданно они наконец услышат успокаивающие, завораживающие звуки.
И я тоже ждал этих звуков, которые вдруг донесутся до канала, оторвут меня от моих крысиных странствий и заставят слушать. Ждал, хотя совсем недавно сам дотрагивался вибриссами до его мертвых рук и чувствовал в ноздрях знакомый запах смерти. И все же я ждал, бегал, кружил поблизости.
Я искал другого человека с таким же инструментом. И я нашел его в нескольких кварталах от того дома. Я нашел его, но звуки, которые он извлекал из точно такой же флейты, не волновали меня, не заставляли идти за собой, не трогали, не завораживали. Напротив - их резкие тона вибрировали в ушах, лишь усиливая волнение. Чужие тона диссонировали в моем крысином мозгу с воспоминаниями о тех звуках, со вновь и вновь оживающей памятью о той музыке.
Порт заполнили пронзительные, дующие со всех сторон холодные ветры. Начались леденящие ливни, которые затопили подвалы и превратили подземные сточные каналы в бушующие потоки несущейся с бешеной скоростью воды.
Я решил покинуть город. Стоящие у причалов огромные корабли манили все сильнее и сильнее.
Неожиданное исчезновение флейты и рожденной ею музыки подорвало мою нервную систему, ослабило бдительность, притупило недоверчивость ко всему новому и неизвестному. В раздражении я рыскал по каналам и подвалам, постоянно прислушиваясь - не доносятся ли с поверхности голоса, похожие на волшебное пение разбитого инструмента. И когда мне казалось, что я слышу хоть чем-то напоминающие ту музыку звуки, я сразу же вылезал наверх в поисках их источника.
Вскоре я понял, что мои подземные поиски проходят намного ниже того уровня, на котором живут люди, и что это значительно уменьшает мои шансы найти играющего на флейте человека. Звуки из квартир, расположённых на верхних этажах - а таких в городе было много, - почти не проникали в подвалы. Массивные фундаменты высоких домов гасили все идущие сверху звуки. Поэтому я решил искать музыку наверху, среди людей, рядом с ними.
Я пробирался норами, прокопанными в толще мусора на свалках, залезал в старые печные трубы, форточки и всякие прочие щели. Иной раз я даже протискивался по канализационным трубам сквозь потоки воды. Я взбирался по шершавым стенам домов и перебирался с крыши на крышу. Конечно, это были рискованные прогулки, ведь за каждым углом меня мог ждать клюв совы или кошачьи когти.
И тогда меня потрясло событие, которое противоречило всему, что я уже успел познать.
Мой дом, красный кирпичный дом. Я спускаюсь в подвал и сквозь щель в дверях пролезаю внутрь. Я голоден. В подвале светло: свет падает сквозь верхнюю, застекленную часть двери.
Солнечные лучи проникают во все углы, освещая чистые, свежепобеленные стены и массивную деревянную дверь. Здесь тихо и спокойно. Воздух насыщен ароматами свежего копченого окорока. Источник этого запаха я нахожу без труда - большой кусок, поблескивающий каплями жира, лежит в открытой с одной стороны продолговатой металлической клетке.
Я обхожу ее вокруг и осторожно обнюхиваю. Клетка сделана из тонких стальных прутьев, концы которых вделаны в толстую доску. В нескольких местах я замечаю следы крысиных зубов. По всей вероятности, кто-то уже стирал резцы об ее поверхность. Я приближаюсь к открытой дверце. С этой стороны кусок окорока выглядит особенно аппетитно. Жирный, пахучий, нежный - я давно не ел такого. Рот наполняется слюной.
Достаточно сделать пару шагов - и вкусный кусок окажется у меня в зубах. Я чувствую сосущий, мучительный голод. Желудок сводит судорогой, челюсти начинают ритмично двигаться, как будто я уже вгрызаюсь в ароматную шкурку.
Я забываю об осторожности, забываю об опасности, забываю о хитрости людей. Если это ловушка, то, может, я все же успею схватить кусок и убежать? Голод толкает меня вперед, и этой силе противостоять невозможно. Я медленно вхожу в клетку. Сначала осторожно всовываю внутрь голову, потом ставлю передние лапки на деревянную подставку и смотрю, нет ли вокруг какой опасности. Я успокаиваюсь.
Я уже в клетке, только самый кончик хвоста еще выглядывает наружу. Запах копченого окорока совершенно завладевает моим сознанием. Я обнюхиваю кусок - он достаточно велик, чтобы я мог насытиться им.
Я лижу его. У него нежный солоноватый вкус подтопленного жира и мяса.
Нужно покрепче схватить его зубами и вынести из этой клетки, которая, однако, все еще беспокоит меня. Я вонзаю резцы в темный слой мяса. Раздается щелчок -сзади захлопнулась дверца. Кусок окорока был прикреплен к рычагу, соединенному пружиной с дверцей. Если бы я встал на задние лапы и осмотрел клетку сверху, я нашел бы там механизм, уже знакомый мне по другим ловушкам. Но одурманивающий аромат окорока лишил меня остатков осторожности.
Я мечусь по клетке. Пытаюсь перегрызть стальные прутья, разрезая до крови десны. Все напрасно. Вгрызаюсь в дубовую доску. Следы свидетельствуют о том, что до меня здесь уже побывало немало крыс. Но я все же грызу - в надежде, что мне удастся освободиться.
Ловушка, судя по запаху теплого еще окорока, поставлена совсем недавно. Но на то, чтобы прогрызть дыру в дубовой доске, потребуется много времени.
Люди, конечно же, придут раньше. Я внимательно обследую изнутри всю клетку в поисках хоть какого-то шанса выбраться. Пытаюсь вышибить дверцу, поднять ее, сдвинуть с места.
Лишь теперь я замечаю прижимающие ее с внешней стороны мощные стальные пружины. Я не заметил их, когда обходил вокруг ловушки, потому что они были подняты вместе со стальной плоскостью дверцы.
Я бегаю по клетке, мечусь из стороны в сторону, подпрыгиваю.
В конце концов я теряю всякую надежду, сажусь и принимаюсь за окорок. Это занятие полностью поглощает мое внимание. Я съедаю весь кусок до последней крошки.
Солнце уже село, в подвале темно, в окно проникают лишь отблески горящей над дверью лампочки.
Я бросаюсь на проволочные стенки, грызу сталь до страшной боли в деснах, бьюсь головой о железную дверцу, всовываю ноздри между прутьями, подпрыгиваю, пытаясь весом своего тела перевернуть ловушку. Все напрасно. Утром придут люди, вытащат меня отсюда, убьют, но сначала, наверное, ослепят или сломают хребет. А может, бросят в стоящую во дворе металлическую бочку и будут сверху забрасывать горящей бумагой, камнями, осколками стекла. Или кинут в мешок и станут со всей силы бить им о стену. Я знаю, что люди делают с крысами, я часто видел, как они их убивали. Они могут и не приходить сюда несколько дней - пока я не умру от голода, страха и жажды. Ведь я же не убегу отсюда, не прогрызу твердой, толстой подставки. Мне на это не хватит сил.
В темноте я слышу доходящие сверху далекие шорохи - звуки, которые издают поставившие эту ловушку люди. Серая тень проскальзывает мимо меня, осторожно приближается, щупает вибриссами клетку. Это местная крыса, для кого, скорее всего, эта ловушка и была предназначена. Тут же появляется еще одна - они кружат вокруг клетки, наблюдают. Пробуют зубами стальные пружины. Уходят.
Из глубин подвала появляется огромный кот. Он почуял меня и готовится к прыжку. Он уже совсем рядом со мной - пронзительно мяукает, пытаясь просунуть лапу между прутьями. Он ничего не может со мной сделать -прутья не поддаются. Я чувствую его дыхание. Надо мной наклоняется кошачья голова с блестящими круглыми глазами.
Кот ставит лапы на клетку. Я кусаю его за мягкую черную подушечку на лапе. Он визжит, фыркает, скребет когтями стальные прутья. Но все напрасно. Некоторое время он, мяукая, кружит вокруг клетки, но в конце концов удаляется, привлеченный шелестом, доносящимся из другого угла подвала.
Мне хочется пить, все сильнее хочется пить. Соленый окорок, съеденный до последней крошки, требует воды. Я чувствую жжение в горле, желудок сводит судорогой, я задыхаюсь. Я снова принимаюсь грызть зубами твердую доску - грызу долго, пока не чувствую, что мои резцы почти стерлись, стали совсем короткими. Возвращаются крысы, они окружают клетку и кусают меня за неосторожно высунутый между прутьями хвост.
Они убегают, и снова приходит кот. Я неподвижно сижу посреди клетки и смотрю, как он ходит вокруг.
Я закрываю глаза. Приходят воспоминания. Старый самец сражается с котом. Отец выгоняет меня из гнезда. Смерть облитой кипятком маленькой самочки. Невероятное множество глубоко скрытых, навсегда оставшихся в памяти образов. Человек играет на флейте. Люди бьют его. Наклоняются над клеткой, давят меня каблуками. Я отчаянно пищу.
Уже утро. Меня ужасно мучает жажда. Я пытаюсь умыться и поймать в шерсти хоть несколько напившихся крови блох. Но блохи сегодня на редкость подвижны и беспокойны - они чувствуют, что меня лихорадит, ощущают изменившийся запах пота.
Клетка слишком низкая. Я не могу сесть, опираясь на хвост и задние лапки. Я снова грызу дерево. Надо мной уже просыпаются люди. Я в ярости бросаюсь на металлическую дверцу, мечусь по клетке, подпрыгиваю, напираю, напрягаю все мышцы. Я все сильнее устаю и все больше боюсь.
Приближается смерть. Если они не придут и не убьют меня, я сам умру от беспокойства, от долгого ожидания, от недостатка воды, оттого, что меня лишили свободы, замкнули в стальной ловушке.
Сверху доносятся бульканье голосов, шипение кипящей на плите еды, лай собаки, скрип досок, шум воды, движение. Я смиряюсь. Сижу неподвижно, подвернув кончик хвоста поближе к мордочке. Жду.
Быстрые, торопливые шаги на лестнице. Приближается человек. Сейчас он убьет меня.
Я снова мечусь по клетке в поисках шанса - может, я сумею удрать, когда меня будут доставать из ловушки?
Тяжело скрипит открывающаяся дверь.
Человек останавливается над клеткой, нагибается. Я вижу его глаза, рот, шевелящуюся кожу на лице. Он издает булькающие, пискливые звуки.
Большая часть кладовок опустела, с огромного рынка исчезли пахучие пласты солонины, мешки с крупами, горохом, фасолью, горы фруктов - теперь прилавки пусты.
Все эти перемены произошли слишком быстро, даже непонятно когда. Опустели и кухни и кладовки в оставленных открытыми квартирах. Оставив всю мебель и пожитки, люди, уходя, забрали с собой всю еду.
На помойках крысы давно уже съели все, что можно было съесть.
Начались ссоры, скандалы, борьба. Побежденную, упавшую в драке крысу немедленно пожирают прямо на месте. Теперь к чужакам относятся нетерпимо их разыскивают, преследуют, убивают.
Все чаще повторяются случаи съедения матерями собственного потомства.
Однажды ночью грохот перемещается прямо на окраину старого города. Он постепенно приближается, ползет к старым постройкам, накрывает их.
Ветер приносит с собой тучи едкого дыма. Крысы прячутся в самых глубоких подвалах и норах.
Пожар. Старый город горит, дома рассыпаются, стены дрожат, потолки трескаются.
Дым, чад, вонь проникают в глубокие подземелья.
Вместе с толпой крыс я покидаю ставшие опасными подвалы.
Изо всех подворотен, подъездов, подвалов, подземелий выходят крысы ошеломленные, перепуганные, растерянные, полуживые, обезумевшие.
Ветер срывает с домов горящие крыши, сыплет искрами. Ошалевшие крысы несутся вперед, с каждой минутой их становится все больше и больше. Подальше от огня, от дыма, от пожара. Обожженные, израненные, ослепшие, они спасаются бегством из горящего города.
Первые ряды, в которых бегу и я, добрались до окружающего старый город рва с водой. Он весь заполнен плывущими к другому берегу крысами. Многие тонут, другие бегут по спинам и головам плывущих. Противоположный откос приближается, я выскакиваю на крутой берег.
Здесь тоже горят дома, взрывы засыпают нас огнем, кусками штукатурки и кирпичей, осколками, пылью.
Люди, увидев нас, удирают, в ужасе разбегаются кто куда, прячутся в грозящих рухнуть им на головы домах.
Мы соединяемся с другими полчищами крыс, нас становится все больше и больше. И хотя многие из нас погибают, армия крыс все растет. Я вскакиваю на лежащую бочку - вокруг меня целое море крысиных спин, заполнивших улицу до самого горизонта. Мы идем вдоль портового канала, к морю, где до сих пор все было спокойно.
Всю ночь, всю долгую ночь мы идем, падая от усталости. Кругом дым, чад, гарь, пыль. С неба сыплет мелкий секущий дождь. Мы перепрыгиваем через канавы с водой, преодолеваем трясины, проходим песчаные дюны, огороды, сады.
Добираемся до отдаленного района и разбегаемся по улицам в поисках укрытия. Пахнущий гарью ветер неожиданно меняет направление, и я чувствую запах моря - оно где-то рядом.
Ветер дует беспрерывно. Он вызывает головную боль, простуду, бессонницу. После длительного пребывания в старом городе жизнь в порту, рядом с морем поначалу кажется очень тяжелой. Но понемногу я привыкаю к новому климату. Я узнаю резкий соленый запах моря, шум волн, осваиваюсь с близостью неизвестной мне до сих пор стихии.
Я поселился в невысоком кирпичном доме с неглубоко выкопанными подвалами и крытой черепицей покатой крышей. Сильный ветер часто срывает куски черепицы и сбрасывает их на землю.
Под крыльцом перед входом в дом я обнаружил точно такой же пожарный кран, как тот, который был в моем родном городе. Поэтому именно здесь, под лестницей, я и устроил свое гнездо. Здесь слышен каждый шаг людей, но к этим звукам я скоро привык и они перестали меня беспокоить. Конечно же, из моего укрытия есть несколько запасных выходов. Оно соединяется и с соседним подвалом, и с вытяжкой печной трубы - это позволяет мне путешествовать по всем квартирам дома. Но самый интересный ход ведет в подпол ближайшей к крыльцу квартиры на первом этаже - здесь я могу спокойно вслушиваться в издаваемые людьми звуки и вдыхать кухонные ароматы. Вскоре я обнаружил проходы, ведущие в подполья других квартир, расположенных в соседних домах. По вентиляционным трубам я без труда забираюсь на второй этаж и на чердак, где тоже живут люди.
Кирпичный дом стоит на спокойной, тихой улице. Сзади, со стороны двора растет несколько фруктовых деревьев и кустов. Этот небольшой садик окружен сараями, каморками, курятниками, будками, туалетами, ящиками, огородами, клетками с кроликами, голубятнями, пристроенными к стенам небольших соседних домов.
Крысы, прибывшие сюда вместе со мной, отправились дальше. Ведь во время дождя каналы в этом районе до краев наполняются водой и жить в них невозможно. Многие крысы утонули. Другие ушли вдоль берега моря - искать более благоприятные для жизни места. Часть разместилась в подвалах и подполах соседних домов, в портовых постройках, в складах, элеваторах, под мостами, на берегах каналов и дамб, построенных для защиты от наводнений.
Я быстро понял, что через этот район проходит основной канал, связывающий море с внутренней частью города -с доками, причалами и складами.
Корабли оповещают о своем прибытии протяжным воем сирен. Уже тогда я начал задумываться о продолжении путешествия, ведь мой новый дом находился так близко от проплывавших мимо судов. Я часто наведывался в порт, прохаживался по каменным причалам и смотрел сверху на покрытую толстым слоем масел воду, в которой отражался лунный свет.
Достаточно перейти через двор, пересечь параллельную соседнюю улицу и тянущуюся за ней полосу построек, затем перепрыгнуть несколько пар рельсов - и уже начинаются длинные причалы и набережные, тянущиеся вдоль канала. Иногда я спускался по неровным ступеням совсем близко к воде - на уровень ленивых волн, и ходил по толстым бревнам, покрытым водорослями и ракушками. Я находил здесь маленьких рыбок, небольших крабов, устриц, улиток, которые вносили некоторое разнообразие в мой довольно монотонный рацион, состоявший в основном из украденного у кур и свиней корма.
Потеплело, и я решил вернуться в старый город. Я начал тосковать по длинным коридорам подземелий, подвалов и каналов.
Я вернулся. Город лежал в руинах. Большая часть каналов и подземелий обвалилась. Везде чувствовался запах гари. Отвратительная вонь дыма улетучивалась слишком медленно. В развалинах уже поселились первые крысы, пожирающие падаль.
В руинах, в чудом не обвалившихся подвалах под завалами обломков я находил гниющие трупы людей, собак, кошек, крыс. Хищные птицы беспрестанно кружили над мертвым городом.
Я вернулся в кирпичный дом в портовом районе, где чувствуется запах моря, а постоянно дующий ветер насвистывает в вентиляционных трубах чудные мелодии.
Я веду обычную жизнь крысы: копаюсь в жестяных мусорных бачках, рою все новые и новые норы и проходы, ведущие к спрятанным в кладовках и на складах лакомствам.
Меня ждут странствия, полные опасностей, противостояний, борьбы и поисков. Я буду уходить все дальше и дальше - чтобы все сильнее жаждать возвращения
Помню, как по ночам я подбирался поближе к кораблям и присматривался к толстым причальным канатам, якорным цепям, опущенным трапам, подъемным кранам. Я приходил туда, хотя по порту рыскали голодные собаки и свирепые коты, а над плохо освещенными причалами бесшумно кружили совы. Зачем я подвергал себя опасности погибнуть в зубах, клювах, когтях?
Меня интересовали корабли. Я видел в них плавающие островки суши, на которых -так же как на поезде -можно преодолеть огромные пространства, затратив при этом не так уж много сил.
В моем родном городе я часто вместе со старым самцом заходил в речной порт, где у причалов стояли баржи. Старик редко залезал на палубу - в его памяти, видимо, с кораблями были связаны какие-то неприятные воспоминания. Он также боялся парящих низко над водой огромных белых чаек.
Я еще тогда заметил, что живущие на баржах крысы ревниво охранят свою ограниченную территорию и атакуют намного злее, чем крысы из других районов моего города.
Мои прогулки заканчивались рядом с кораблем. Я подходил к нему, подбирался как можно ближе, встав на задние лапки, щупал вибриссами толстые канаты и отступал, возвращался в свою безопасную нору, в мой лабиринт, коридоры и проходы которого заполняли весь длинный кирпичный дом и прилегающие к нему постройки.
Я боюсь войти на корабль, боюсь оторваться от твердого каменного берега.
Я не хотел этого. Я уже сжился с окружающим меня миром, привык к дому, к помойкам, к протоптанным стежкам, к голосам людей. Я уже знал каждый угол, каждую неровность в кирпичной кладке, все трещины в штукатурке, каждую щель, паутину, каждое пятно на стене.
Я готовился к путешествию. Я ждал событий, которые позволят мне уплыть и оставить этот город позади.
Вдоль сточных канав портовой улочки крадется серая тень. При каждом звуке она прижимается к земле, распластывается на камнях. Вдруг тень останавливается и прислушивается к доносящимся из окна звукам флейты.
Я все время прихожу сюда. Дом, из которого доносятся влекущие меня звуки, находится на той же улице. Я издалека чувствую момент, когда человек начинает играть, и тут же покидаю свое гнездо. Туда приходят и другие крысы, а человек даже не знает, как много крыс слушает его. Они сбегаются со всех сторон, взбираются по водосточной трубе, залезают на крышу, втискиваются в вентиляционные проходы и форточки, влезают на деревья, прошмыгивают по карнизу на балкон, жмутся к стенам.
Звуки, которые человек извлекает из длинной темной пищалки, ошеломляют, зовут, манят. Хочется оказаться как можно ближе к их источнику, добраться до того места, где они рождаются, познать их суть, прикоснуться к ним.
Человек играет. На фоне ярко освещенной занавески четко вырисовывается его согбенная фигура. Он играет каждый день, когда солнце скрывается за горизонтом, а птицы готовятся ко сну. Он играет, хотя из других помещений дома, расположенных ниже, доносятся иные звуки - булькающие и лязгающие, заглушающие музыку. Как только он берется за инструмент, живущие этажом ниже люди начинают вести себя очень шумно.
Я бегу, я все ближе и ближе к источнику звуков. Со всех сторон, из всех закоулков и подвалов вылезают крысы. Безлюдная улица наполняется длинными подвижными тенями. Растения под балконом, откуда доносится музыка, колышутся, как будто их шевелит ветер.
Я стараюсь подобраться как можно ближе. Цепляясь за вьющийся по стене плющ, я взбираюсь на балкон и проскальзываю в комнату. С высоты книжной полки я наблюдаю за человеком: он держит у рта длинную черную трубку, которая издает преображающие меня, парализующие волю звуки. Окаменев, застыв, не дыша, я слушаю музыку. Как будто все происходит во сне, но ведь это же не сон.
Человек перестает играть, отодвигает инструмент от своих губ, складывает, прячет в футляр, закрывает его.
Ко мне возвращается способность двигаться, мир вокруг снова становится пугающим. Я боюсь. В каждом шорохе скрыта опасность.
Музыка успокаивает, дарит ощущение полной безопасности, дает возможность оторваться от постоянной необходимости добывать пишу, стирать резцы, искать проходы, все время быть настороже, постоянно бояться нападения кота, совы, лисы или чужих крыс. Эта музыка освобождает от страха, дарит ощущение восхитительного забытья.
Я, пошел бы за ней куда угодно, куда бы она ни привела меня. С того момента, как я впервые услышал ее, я хочу слушать ее все время, всегда. Я жду ее каждый день и в те вечера, когда старый человек не берет инструмента в руки, чувствую себя больным, нервным, обеспокоенным. Другие крысы тоже в такие дни ведут себя более агрессивно - кидаются друг на друга, кусаются, мечутся по улицам, даже нападают на людей.
Человек не замечает крыс, он не видит, как они собираются вокруг дома, как слушают его музыку.
Улица, где он живет, ведет к порту -прямо на причал, у которого швартуются корабли. Я помню громкий крик прохожего, укушенного крысой: он в темноте наступил ей на хвост.
Старик тут же перестал играть и вышел на балкон, а завороженные музыкой крысы мгновенно разбежались во все стороны. Я зарылся в бумагах под стеной и слушал оттуда булькающие звуки, которые издавали собравшиеся на улице люди.
На следующий день в то же самое время старик, прежде чем достать из футляра инструмент, широко распахнул балконную дверь и поставил свой стул так, чтобы видеть все, что происходит в ясном кругу, освещенном лампой газового фонаря.
Когда он начал играть, крысы, как обычно, побежали в сторону дома, на секунду останавливаясь на границе света и тьмы, а затем быстро проскакивая ярко освещенное пространство. Их становилось все больше и больше. Он наблюдал за ними - за околдованными, ошеломленными, неподвижно застывшими серыми тенями.
С тех пор он всегда играл так и внимательно следил за нашим поведением.
Но жители первого этажа и близлежащих домов как могли старались заглушить его музыку - включали всякие приспособления, шумели, кричали.
Вечер. Я как раз взобрался по карнизу и притаился на книжной полке, откуда мне видно каждое движение пальцев музыканта на продолговатом предмете, который он прижимает к губам.
Вдруг он перестает играть. С лестницы доносятся звуки тяжелых шагов. Дверь с треском распахивается настежь. Я в ужасе прижимаюсь всем телом к полке.
Врываются люди. Они кричат. Вырывают инструмент, ломают его, топчут ногами. Старик пытается отобрать его у них. Короткая возня - и старик падает. Он лежит на земле, а они бьют его, пинают ногами.
Они уходят так же неожиданно, как и пришли. На лестнице еще слышен шум их шагов. Окровавленный человек лежит, скрючившись, на полу. Я быстро спрыгиваю с полки, выскальзываю на балкон и спускаюсь вниз по водосточной трубе.
Он пытается собрать свой инструмент. Складывает отломанные куски, как будто надеясь, что они срастутся. Пальцами прижимает мелкие щепки. Мажет клеем, связывает тонкими проволочками. Ничего не выходит. Когда он пытается начать играть, флейта рассыпается, разлетается на кусочки. Человек кладет ее на стол и ложится на кровать. Он долго лежит неподвижно.
Я возвращаюсь. Человек стонет, охает, просыпается с криком. Лицо у него опухшее, в ссадинах. От ударов остались темные пятна.
Проходят дни. Человек начинает вставать, выходит из дома, возвращается. Опять ложится лицом к стене, и его плечи дергаются от спазматических толчков.
Когда я снова проскальзываю в его квартиру, он неподвижно лежит на кровати, а рядом на столе горят свечи.
Подойди поближе. Вдоль плинтуса проберись под кровать и по свисающему вниз одеялу - такому же темному, как твоя шерсть - попытайся добраться до сложенных вместе рук лежащего человека. Обнюхай их внимательно, коснись вибриссами. Они холодные, неподвижные, неживые. Старый человек мертв. Внезапный крик сидящей рядом фигуры и резкие взмахи ее рук спугивают тебя.
Я удрал в открытую балконную дверь и скрылся среди высоких цветов в саду.
Все время, прожитое после этого в порту, до самого путешествия, я очень остро чувствовал, как мне недостает музыки - этих звуков, которые старик извлекал из своего инструмента.
Это чувство было таким же сильным, как голод или жажда, и от него совершенно невозможно избавиться -как будто я вдруг лишился какого-то исключительно важного для жизни органа или части тела.
Другие крысы, которые, так же как и я, постоянно приходили сюда, теперь рыскали по окрестным каналам и подвалам -раздраженные, взъерошенные, обеспокоенные, - как будто ожидая, что вот-вот, сейчас, неожиданно они наконец услышат успокаивающие, завораживающие звуки.
И я тоже ждал этих звуков, которые вдруг донесутся до канала, оторвут меня от моих крысиных странствий и заставят слушать. Ждал, хотя совсем недавно сам дотрагивался вибриссами до его мертвых рук и чувствовал в ноздрях знакомый запах смерти. И все же я ждал, бегал, кружил поблизости.
Я искал другого человека с таким же инструментом. И я нашел его в нескольких кварталах от того дома. Я нашел его, но звуки, которые он извлекал из точно такой же флейты, не волновали меня, не заставляли идти за собой, не трогали, не завораживали. Напротив - их резкие тона вибрировали в ушах, лишь усиливая волнение. Чужие тона диссонировали в моем крысином мозгу с воспоминаниями о тех звуках, со вновь и вновь оживающей памятью о той музыке.
Порт заполнили пронзительные, дующие со всех сторон холодные ветры. Начались леденящие ливни, которые затопили подвалы и превратили подземные сточные каналы в бушующие потоки несущейся с бешеной скоростью воды.
Я решил покинуть город. Стоящие у причалов огромные корабли манили все сильнее и сильнее.
Неожиданное исчезновение флейты и рожденной ею музыки подорвало мою нервную систему, ослабило бдительность, притупило недоверчивость ко всему новому и неизвестному. В раздражении я рыскал по каналам и подвалам, постоянно прислушиваясь - не доносятся ли с поверхности голоса, похожие на волшебное пение разбитого инструмента. И когда мне казалось, что я слышу хоть чем-то напоминающие ту музыку звуки, я сразу же вылезал наверх в поисках их источника.
Вскоре я понял, что мои подземные поиски проходят намного ниже того уровня, на котором живут люди, и что это значительно уменьшает мои шансы найти играющего на флейте человека. Звуки из квартир, расположённых на верхних этажах - а таких в городе было много, - почти не проникали в подвалы. Массивные фундаменты высоких домов гасили все идущие сверху звуки. Поэтому я решил искать музыку наверху, среди людей, рядом с ними.
Я пробирался норами, прокопанными в толще мусора на свалках, залезал в старые печные трубы, форточки и всякие прочие щели. Иной раз я даже протискивался по канализационным трубам сквозь потоки воды. Я взбирался по шершавым стенам домов и перебирался с крыши на крышу. Конечно, это были рискованные прогулки, ведь за каждым углом меня мог ждать клюв совы или кошачьи когти.
И тогда меня потрясло событие, которое противоречило всему, что я уже успел познать.
Мой дом, красный кирпичный дом. Я спускаюсь в подвал и сквозь щель в дверях пролезаю внутрь. Я голоден. В подвале светло: свет падает сквозь верхнюю, застекленную часть двери.
Солнечные лучи проникают во все углы, освещая чистые, свежепобеленные стены и массивную деревянную дверь. Здесь тихо и спокойно. Воздух насыщен ароматами свежего копченого окорока. Источник этого запаха я нахожу без труда - большой кусок, поблескивающий каплями жира, лежит в открытой с одной стороны продолговатой металлической клетке.
Я обхожу ее вокруг и осторожно обнюхиваю. Клетка сделана из тонких стальных прутьев, концы которых вделаны в толстую доску. В нескольких местах я замечаю следы крысиных зубов. По всей вероятности, кто-то уже стирал резцы об ее поверхность. Я приближаюсь к открытой дверце. С этой стороны кусок окорока выглядит особенно аппетитно. Жирный, пахучий, нежный - я давно не ел такого. Рот наполняется слюной.
Достаточно сделать пару шагов - и вкусный кусок окажется у меня в зубах. Я чувствую сосущий, мучительный голод. Желудок сводит судорогой, челюсти начинают ритмично двигаться, как будто я уже вгрызаюсь в ароматную шкурку.
Я забываю об осторожности, забываю об опасности, забываю о хитрости людей. Если это ловушка, то, может, я все же успею схватить кусок и убежать? Голод толкает меня вперед, и этой силе противостоять невозможно. Я медленно вхожу в клетку. Сначала осторожно всовываю внутрь голову, потом ставлю передние лапки на деревянную подставку и смотрю, нет ли вокруг какой опасности. Я успокаиваюсь.
Я уже в клетке, только самый кончик хвоста еще выглядывает наружу. Запах копченого окорока совершенно завладевает моим сознанием. Я обнюхиваю кусок - он достаточно велик, чтобы я мог насытиться им.
Я лижу его. У него нежный солоноватый вкус подтопленного жира и мяса.
Нужно покрепче схватить его зубами и вынести из этой клетки, которая, однако, все еще беспокоит меня. Я вонзаю резцы в темный слой мяса. Раздается щелчок -сзади захлопнулась дверца. Кусок окорока был прикреплен к рычагу, соединенному пружиной с дверцей. Если бы я встал на задние лапы и осмотрел клетку сверху, я нашел бы там механизм, уже знакомый мне по другим ловушкам. Но одурманивающий аромат окорока лишил меня остатков осторожности.
Я мечусь по клетке. Пытаюсь перегрызть стальные прутья, разрезая до крови десны. Все напрасно. Вгрызаюсь в дубовую доску. Следы свидетельствуют о том, что до меня здесь уже побывало немало крыс. Но я все же грызу - в надежде, что мне удастся освободиться.
Ловушка, судя по запаху теплого еще окорока, поставлена совсем недавно. Но на то, чтобы прогрызть дыру в дубовой доске, потребуется много времени.
Люди, конечно же, придут раньше. Я внимательно обследую изнутри всю клетку в поисках хоть какого-то шанса выбраться. Пытаюсь вышибить дверцу, поднять ее, сдвинуть с места.
Лишь теперь я замечаю прижимающие ее с внешней стороны мощные стальные пружины. Я не заметил их, когда обходил вокруг ловушки, потому что они были подняты вместе со стальной плоскостью дверцы.
Я бегаю по клетке, мечусь из стороны в сторону, подпрыгиваю.
В конце концов я теряю всякую надежду, сажусь и принимаюсь за окорок. Это занятие полностью поглощает мое внимание. Я съедаю весь кусок до последней крошки.
Солнце уже село, в подвале темно, в окно проникают лишь отблески горящей над дверью лампочки.
Я бросаюсь на проволочные стенки, грызу сталь до страшной боли в деснах, бьюсь головой о железную дверцу, всовываю ноздри между прутьями, подпрыгиваю, пытаясь весом своего тела перевернуть ловушку. Все напрасно. Утром придут люди, вытащат меня отсюда, убьют, но сначала, наверное, ослепят или сломают хребет. А может, бросят в стоящую во дворе металлическую бочку и будут сверху забрасывать горящей бумагой, камнями, осколками стекла. Или кинут в мешок и станут со всей силы бить им о стену. Я знаю, что люди делают с крысами, я часто видел, как они их убивали. Они могут и не приходить сюда несколько дней - пока я не умру от голода, страха и жажды. Ведь я же не убегу отсюда, не прогрызу твердой, толстой подставки. Мне на это не хватит сил.
В темноте я слышу доходящие сверху далекие шорохи - звуки, которые издают поставившие эту ловушку люди. Серая тень проскальзывает мимо меня, осторожно приближается, щупает вибриссами клетку. Это местная крыса, для кого, скорее всего, эта ловушка и была предназначена. Тут же появляется еще одна - они кружат вокруг клетки, наблюдают. Пробуют зубами стальные пружины. Уходят.
Из глубин подвала появляется огромный кот. Он почуял меня и готовится к прыжку. Он уже совсем рядом со мной - пронзительно мяукает, пытаясь просунуть лапу между прутьями. Он ничего не может со мной сделать -прутья не поддаются. Я чувствую его дыхание. Надо мной наклоняется кошачья голова с блестящими круглыми глазами.
Кот ставит лапы на клетку. Я кусаю его за мягкую черную подушечку на лапе. Он визжит, фыркает, скребет когтями стальные прутья. Но все напрасно. Некоторое время он, мяукая, кружит вокруг клетки, но в конце концов удаляется, привлеченный шелестом, доносящимся из другого угла подвала.
Мне хочется пить, все сильнее хочется пить. Соленый окорок, съеденный до последней крошки, требует воды. Я чувствую жжение в горле, желудок сводит судорогой, я задыхаюсь. Я снова принимаюсь грызть зубами твердую доску - грызу долго, пока не чувствую, что мои резцы почти стерлись, стали совсем короткими. Возвращаются крысы, они окружают клетку и кусают меня за неосторожно высунутый между прутьями хвост.
Они убегают, и снова приходит кот. Я неподвижно сижу посреди клетки и смотрю, как он ходит вокруг.
Я закрываю глаза. Приходят воспоминания. Старый самец сражается с котом. Отец выгоняет меня из гнезда. Смерть облитой кипятком маленькой самочки. Невероятное множество глубоко скрытых, навсегда оставшихся в памяти образов. Человек играет на флейте. Люди бьют его. Наклоняются над клеткой, давят меня каблуками. Я отчаянно пищу.
Уже утро. Меня ужасно мучает жажда. Я пытаюсь умыться и поймать в шерсти хоть несколько напившихся крови блох. Но блохи сегодня на редкость подвижны и беспокойны - они чувствуют, что меня лихорадит, ощущают изменившийся запах пота.
Клетка слишком низкая. Я не могу сесть, опираясь на хвост и задние лапки. Я снова грызу дерево. Надо мной уже просыпаются люди. Я в ярости бросаюсь на металлическую дверцу, мечусь по клетке, подпрыгиваю, напираю, напрягаю все мышцы. Я все сильнее устаю и все больше боюсь.
Приближается смерть. Если они не придут и не убьют меня, я сам умру от беспокойства, от долгого ожидания, от недостатка воды, оттого, что меня лишили свободы, замкнули в стальной ловушке.
Сверху доносятся бульканье голосов, шипение кипящей на плите еды, лай собаки, скрип досок, шум воды, движение. Я смиряюсь. Сижу неподвижно, подвернув кончик хвоста поближе к мордочке. Жду.
Быстрые, торопливые шаги на лестнице. Приближается человек. Сейчас он убьет меня.
Я снова мечусь по клетке в поисках шанса - может, я сумею удрать, когда меня будут доставать из ловушки?
Тяжело скрипит открывающаяся дверь.
Человек останавливается над клеткой, нагибается. Я вижу его глаза, рот, шевелящуюся кожу на лице. Он издает булькающие, пискливые звуки.