Уже принесли следующую жертву - темного самца. Он отчаянно пищит. Люди бросают его в воду. Монотонно булькая и свистя, они рисуют на белых карточках черные точки и линии.
Темный самец быстро плавает вдоль стенок, тщетно пытаясь выбраться.
Он так перепуган, что даже не видит меня. Я сижу между стопками бумаг - сжавшись в комок и не смея даже шевельнуться.
... Меня они тоже бросили бы в воду, где я плавал бы до тех пор, пока не утонул, или оставили бы медленно умирать, распятого на одном из этих блестящих стекол...
Быстро плавающий самец движениями лапок поднимает все более сильную волну и вдруг захлебывается залившей мордочку водой. Он отчаянно пищит, и от его голоса мне становится все страшнее, я чувствую, как меня охватывает паника. Я больше ни минуты не смогу вынести этот писк.
Соскальзываю вниз по трубам - на пол, покрытый коричневым кафелем.
Меня снова ослепляет блеск ламп. Кругом - белые халаты, забрызганные кровью. Они стоят у столов и сверкающими лезвиями режут на части вырывающихся зверьков. Чтобы заглушить крики, мордочки несчастных заклеены широким пластырем.
Я смотрю на распластанные тела, на вываливающиеся из животов кишки, на вытащенных из животов матерей недоразвитых крысят, на выпотрошенные туловища, которые еще продолжают жить, содрогаются, трясутся, но уже не могут вырваться, отскочить, убежать...
Я боюсь, что в любой момент кто-нибудь из этих белых халатов подойдет ко мне и я окончу свои дни на одном из этих столов с заклеенной мордочкой и выпотрошенными внутренностями.
Ножи в руках людей отблескивают отраженным в свете ламп красным цветом крови.
Я осторожно выбираюсь из своего укрытия. Кратчайшая дорога к выходу идет под столом - надо пробраться к дверям в следующую камеру пыток.
Успею ли я преодолеть это расстояние? Или лучше пойти более длинным, но безопасным путем вдоль стены?
Стоящий рядом с металлическим столом человек в белом халате раскачивается на широко расставленных ногах. Я слышу приглушенный писк разрезаемой скальпелем крысы. Высовываю вперед мордочку, осматриваюсь, прыгаю между расставленными ногами. Человек повернулся, его тяжелая нога в шлепанце на пластиковой подошве скользнула прямо над моей спиной. Каблуком он прищемил мне хвост. Я поворачиваю голову и вонзаю зубы в белую полоску тела над краем носка. Дергаю головой и вырываю кусок кожи. Человек кричит и яростно топает ногами.
Но я уже далеко - бегу вдоль металлического сточного желоба. Запыхавшись, останавливаюсь у стальной ножки следующего стола. Сзади доносились шум, крики, топот. Укус должен был быть болезненным. Я вижу, как под стол заглядывают разгневанные лица, как меня ищут огромные глаза, вижу шипящие рты... Я застываю рядом с серебристыми контейнерами, зная, что на их фоне меня почти не видно. Лица исчезли. Только белизна мелькающих халатов и дребезжание голосов напоминают о том, что люди все еще продолжают разыскивать меня. Я останавливаюсь у прижатой к стене створки распашной двери. Что делать дальше? В какую сторону бежать?
Кто-то берется за ручку двери. Раздаются булькающие звуки голосов, мне становится страшно, и я делаю рывок в незнакомый коридор.
Клетки, битком набитые крысами... Они кусают друг друга, дрожат от страха, бьются о стенки... или лежат неподвижно, сонные и ленивые... Знают ли они, что ждет их за той дверью?
Я бегу мимо клеток. Не останавливаюсь, хотя резкий запах самок и привлекает меня. Чуть дальше на стенах замечаю зацементированные следы старых крысиных нор. Проползаю под сеткой, преграждающей проход в следующее помещение. Здесь в тесных клетках мяукают кошки, лают собаки, кудахчут куры. Стонут, жалуются, воют, грызут прутья, рвут металлические сетки, царапают, клюют...
Отсюда нет выхода, нет никакой возможности бежать, нет никаких шансов.
Бетонные стены, яркие лампы, решетки. Темные лохматые фигуры длинноруких людей с сильными мускулистыми руками и горящими глазами. Волосатая рука сквозь прутья пытается схватить меня.
Еще одно помещение без окон, залитое ярким, режущим глаза светом.
В бетонных норах за толстыми прутьями сидят люди в серых одеждах с нашитыми спереди заплатами. Их покрасневшие глаза смотрят на меня равнодушно, как будто не замечая. Они стонут, кашляют, тяжело, со свистом дышат... Выбраться бы...
Сток! Где-то здесь должно быть отверстие для смыва человеческих отходов. Заполненная водой раковина, в которую достаточно нырнуть - и окажешься внутри трубы, по которой, цепляясь за стенки, можно спуститься вниз, в каналы.
Но только где оно? Где это отверстие надежды? Как мне к нему пробраться? Высокие, крепкие люди в тяжелых сапогах, с палками в руках ведут голых, согбенных, босых. Бросают их в клетки и норы.
Шарканье тяжелых сапог подгоняет меня. Я бегу серединой коридора... И вдруг слышу доносящийся из-за стены шум. Знакомый шум смывающей человеческие испражнения воды - голос моего шанса на выживание. Я бегу туда, откуда раздался этот звук, и сердце готово выпрыгнуть у меня из груди.
Вот оно! Коридор заканчивается дверью, из-под которой сочится слабый свет. Дверь закрыта.
Я мечусь у порога. Грызу, царапаю, бросаюсь всем телом на гладкие, пахнущие краской доски. Из-за двери доносится сначала шум водопада, а затем мелодичное журчание наполняющегося резервуара. Яростно грызу косяк двери, вонзаю коготки в краску.
Вдруг над моей головой дергается блестящая ручка. Дверь открывается. Я отскакиваю в сторону. Высокая тень заслоняет свет. Я отталкиваюсь от стены и бросаюсь вперед. Это мой последний шанс...
Черно-белая шахматная доска пола, высокая булькающая раковина унитаза. Я кидаюсь головой вниз, разгребаю лапками воду. Свет остается далеко позади.
Я уже на другой стороне, в полого уходящей вниз короткой металлической трубе. Вокруг полная темнота. На ощупь, с помощью слуха и торчащих в стороны вибриссов подбираюсь к краю широкой, уходящей вертикально вниз трубы, стенки которой покрыты слизью и ржавчиной.
И тут меня подхватывает рвущийся сверху бурный поток...
Я слышу тихий шум волн, накатывающих на песчаный берег, и отдаленный крик бекаса. Открываю глаза и вижу туман, сквозь который с трудом пробивается непонятный свет.
Что это? Луна? Фонарь?
Ночь без теней, темное море, тишина, которую нарушают лишь шум волн и доносящийся издалека голос птицы.
Я встаю и на дрожащих, подгибающихся подо мной лапах плетусь к воде.
Волна захлестывает песок вокруг меня, накатывает сзади, заливает хвост, брюхо, лапки. Вода проходит подо мной, унося с собой песчинки и сталкивая меня все ниже к морю. Солоновато-горький вкус врывается в рот, в желудок. Еще более сильная волна окатывает меня с головой. Капли попадают в глаза, на усы, в ноздри. Я чувствую жжение и боль, встаю на задние лапки и стряхиваю воду.
Неожиданно накатывается еще более сильная волна, чем все предшествующие. Я чувствую, как песок уходит у меня из-под лап, делаю резкий рывок прочь с мелководья и. покачиваясь из стороны в сторону, ковыляю к дюнам. Лапки глубоко вязнут в песке. Сзади слышу шум крыльев и от страха почти целиком зарываюсь в мелкие песчинки.
Я пытаюсь вспомнить - где я? Как я попал сюда, на этот берег, которого никогда в жизни не видел? И все же бреду вперед и вперед, с трудом передвигая ноющие от боли лапки. Вскоре я утыкаюсь прямо в каменную стену.
Я кружу внизу под этой стеной, поглядывая вверх и размышляя: удастся ли мне забраться или запрыгнуть на нее? Ведь я же не знаю, высокая она или нет, - верх стены закрыт от моих глаз густой пеленой тумана. Но сейчас я чувствую себя слишком усталым даже для того, чтобы просто попытаться. И все же я упорно иду вперед в надежде найти какую-нибудь щель, дыру или нишу, где можно укрыться хотя бы на время.
Мимо меня снова пролетела птица, и я вздрогнул, потому что вспомнил вдруг все, что со мной случилось, вспомнил крик скворцов и падение в темную пропасть трубы, вспомнил печь, коридоры и залы, где убивали зверей, вспомнил бегство и спасительный нырок в отверстие канализационной трубы...
Я пищу, пищу так громко, как только могу, - в надежде, что мне ответит хоть какая-нибудь крыса. Тишина. Я совсем один...
Я понемногу вспоминаю мельчайшие детали всего, что со мной случилось перед тем, как я попал сюда...
Кожу все еще продолжает щипать от соленой морской воды. Может, я ободрал себе бок, падая в пахнущую трупным дымом пропасть?
Распухший кончик хвоста посинел. Кто наступил на него? Тот человек, который резал живую крысу?
А может, мне все это приснилось? Лучше бы все это было сном...
Я лежу, глядя в заслонившую горизонт темноту. Страх судорогой сводит горло. Песок подо мной сухой, мягкий, прохладный. Голова падает на лапки. Дыхание раздувает песчинки вокруг мордочки. В подшерсток мне набиваются маленькие ракообразные и песчаные блохи.
Я засыпаю против своей воли. Я боюсь сна - ведь он может оказаться куда опаснее и страшнее, чем этот незнакомый берег моря, над которым кружат хищные птицы.
Утро. Серый край неба розовеет, я слышу крики рассевшихся на каменной стене чаек. Они не замечают меня, потому что легкий ветерок присыпал песком мой хвост и большую часть туловища.
Птичий гомон заставляет меня поглубже зарыться в песок. Наконец чайки улетели на берег. Я отряхиваю шерсть от песка и прозрачных рачков, которые высоко подпрыгивают и сверкают, как искорки. Быстро бегу вдоль стены, пытаясь найти хоть какую-нибудь дыру.
Лестница - гладкие серые плиты - была совсем рядом, и если бы ночью я не падал от усталости, я уже давно был бы далеко отсюда.
Я перепрыгиваю со ступеньки на ступеньку, не обращая внимания на крик воробьев, которые пытаются привлечь ко мне внимание чаек. Лестница заканчивается широкой, посыпанной гравием площадкой. Я бегу по тротуару вдоль балюстрады, сворачиваю к кустам, растущим на другой стороне. Разъяренные воробьи летают прямо надо мной, рвут из моей спины клочки шерсти.
Прячусь в гуще колючих веток розового куста.
Здесь я в безопасности. Птицы избегают таких мест, где можно лишиться перьев. Меня манят разбросанные под каменной скамейкой ароматные рыбьи косточки с оставшимся на них копченым мясом. Я выбегаю из-под куста, хватаю рыбу и утаскиваю ее в в самую гущу колючих веток. Немножко жира, шкурка, хвост...
Съедаю заодно и ползущую по зеленой ветке мягкую улитку.
Но желудок требует еще. Слышу жужжание... Нахожу узкий туннель в земле среди листвы. Нора! Я удираю со всех ног подальше от нее, потому что там устроили свое гнездо осы. Когда-то в этой норе, определенно, жили крысы -значит, поблизости могут жить и другие грызуны...
Полоса розовых кустов неожиданно обрывается. Внизу навалены друг на друга растрескавшиеся бетонные блоки. Обрыв невысокий. Я прыгаю и приземляюсь на поросшие серым мхом плиты. Переворачиваюсь и вдруг вижу уставившиеся прямо на меня крысиные глаза.
Крыса насторожила ушки и шевелит вибриссами. Я подхожу к ней, а она, хотя и обеспокоенная, не уходит. Наоборот - пододвигается ближе и тычется в меня носом... Сосредоточенно обнюхивает мою голову, спину, бока...
Усталость отступает, страх уже не лишает меня сил, царапины и ушибы не болят. Я лижу ее мордочку, забираюсь ей на спину, хватаю зубами за шею и придерживаю с боков лапками. Ее теплый голый хвост еще больше возбуждает меня. Я резким рывком вхожу в нее и быстрыми движениями стараюсь ускорить извержение.
Возбуждение не спадает. Я двигаюсь толчками вперед и назад, сжимаю крепче зубы - скорее, скорее бы освободиться от внутренней тяжести и напряжения.
С выгнутой спиной и затуманившимся взглядом она старается удержать равновесие. Я чувствую, как быстро колотится ее сердце. Слегка покусываю ей ухо и шею. Счастливая, покорная, она покоряется мне и отдается... Все...
Я слезаю с нее довольный и удовлетворенный. Она трется о меня всем своим телом.
Мы вместе спускаемся в темный влажный лабиринт.
Я уже не помышляю о возвращении в старую нору, к той самке, в те коридоры и каналы... Она ведет меня знакомыми ей тропами, а я иду за ней, опустив нос ей под брюхо, втягивая в ноздри ее запах, чувствуя, как во мне растет желание владеть ею и только ею...
Одурманенный чувством удовлетворении и запахом моей самки, я нежно прихватываю зубами кончик ее хвоста. Она ведет меня к укрытой за бетонной стеной норе, к своим запасам еды, ведет гуда, где тепло, туда, где устроено уютное гнездо, где я смогу разлечься на спине или на боку, потягиваясь и зевая. Но я шел за ней не только в поисках безопасного жилища. Мне нужно было спокойно выспаться, чтобы мой сон не прерывали ни крики, ни грохот, ни страх, ни погоня... Ведь постоянное ощущение страха тоже может убивать -так же, как яд, как капкан, как сжимающаяся вокруг шеи стальная петля. Я хотел освободиться именно от этого давящего страха, от ужаса, который был не только вне, но и внутри меня, который переполнял все мои мысли, чувства, желания...
Ведь совсем недавно я видел одиноких, отупевших от боли крыс, дергающихся в судорогах, крыс, в чьих зрачках уже не оставалось ничего, кроме этого страха, страха, который способен лишить не только сил идти дальше и стремления добывать пропитание... Парализующий страх уничтожил в них желание защищаться, потому что он разрушил надежду на то, что защититься возможно.
Насколько далек был я сам от такого состояния? Скоро ли и я превращусь в исхудавшую, взъерошенную, бесполую, не чувствительную даже к голоду крысу, издыхающую у подвальной стены?
Я чувствовал, что именно эта самка с длинным розовым хвостом может спасти меня.
Она кокетливо оглядывается, проверяя, иду ли я за ней. Я знаю, что она мной довольна.
По бетонным ступенькам мы спускаемся вниз, на влажные плиты пола. На стенах видны известковые наплывы. Белые сталактиты сверкают в слабых лучах падающего сверху света. Тяжелая, неприступная стена, к которой она подводит меня, кажется концом нашего путешествия.
Исчезла? Провалилась? Еще секунду назад я дотрагивался вибриссами до ее хвоста. Ее нет. Я удивленно проверяю все вокруг, опасаясь, что могу попасть в незнакомую мне западню...
Слышу доносящийся снизу писк и снова чувствую резкий запах ее желез.
Она высовывает голову из-под известкового наплыва. Рядом с ней кусок проржавевшей решетки отходит в сторону, открывая вход в узкий туннель.
Она юркнула туда, значит, знает дорогу. Я снова иду за ней, стараясь держаться поближе, чтобы опять не потерять ее.
Мы доходим до длинного ряда подземных залов, заполненных инструментами и машинами. Она идет посередине уверенно, не прячась, не скрываясь за ящиками. Люди здесь давным-давно не появлялись.
Я вдыхаю запах еды, смешанный с вонью плесени и тухлятины. Ящики с сухарями, мешки с мукой и крупами, банки с мясом и жиром, сочащимся из проеденных ржавчиной дыр, пакеты с листьями чая, зернами кофе, картонные коробки с подмокшим сухим молоком. За этими забитыми до потолка помещениями следуют все новые и новые, как будто это невероятное обилие пищи бесконечно...
Наверное, поэтому молодая самочка так привлекла меня своей блестящей, пушистой шерсткой и исключительно сильным, восхитительным запахом. Она никогда не голодала, ей никогда не приходилось искать еду, драться за каждый кусок, защищать или отбирать пищу у более сильного или слабого.
Наевшаяся, сытая, спокойная и уверенная в том, что всегда найдет гору еды на том же самом месте, она тыкалась в меня носом и осторожно щипала за бока, кокетничая и требуя удовлетворения. А я хотел только есть, есть, есть...
Ну разве имеет значение то, что вся эта еда залежавшаяся, подгнившая, заветрившаяся, заплесневелая, если она здесь, рядом, громоздится огромными кучами прямо перед оголодавшей, отощавшей, облезлой, больной, блохастой и перепуганной крысой?
Я устраиваюсь на мешке с сахаром и пожираю его так, точно готов съесть целую гору, переместить ее сразу всю целиком в свои кишки.
Самка едва трогает зубами сахарную поверхность и продолжает толкать меня, щипать, прижиматься, склонять голову мне на плечо, хватать лапками за хвост в попытках привлечь мое внимание.
Я жру, глотаю, набиваю брюхо едой. Я пока не в состоянии поверить в то, что ее может быть так много и что мне совершенно не нужно тратить силы на то, чтобы добывать ее.
Она ждет, когда же я наемся, нетерпеливо трогая меня лапкой, носом, вибриссами. Я чувствую, что в ней растут недовольство и обеспокоенность моим равнодушием к ее запахам, формам, гладкости, мягкости хвоста и животика. В конце концов она щиплет меня за ухо. Мне больно, но я не перестаю есть, хотя мое брюхо уже округлилось и затвердело. Разозлившись, она снова вонзает зубы мне в ухо. Я пищу от боли и с силой отпихиваю ее лапками так, что она падает между мешками. Я продолжаю жевать, а она стоит рядом, сопя от злости и возбуждения.
И вдруг я почувствовал, что не могу больше есть, хотя мне хотелось съесть сразу все, до последней крошки, до последнего зернышка.
Молодая Самка желает быть счастлива со мной...
Она поднимает хвост, вертится волчком, ползает по полу, переворачивается на спину. Но я, нажравшийся и удовлетворенный, хочу только одного - спать.
И вскоре я перестаю ощущать прикосновения ее вибриссов и влажный язычок, который лижет мою мордочку...
Я просыпаюсь. Самка чистит зубками шерсть у себя на брюхе. Разгребает волоски в разные стороны и промывает языком соски. Принадлежащие к ее семье крысы разглядывают меня, щиплют, трогают, проверяют.
Я боюсь, потому что с переполненным желудком у меня нет никаких шансов спастись бегством. Тем более что я пришел сюда, уткнувшись носом в хвост молодой самки, и не запомнил дороги, так что теперь не смог бы даже убежать отсюда. Я замираю, напрягаю мышцы и жду. Крысы рассматривают меня, лижут и лениво ложатся вокруг. Я встаю, зеваю, потягиваюсь и снова ложусь спать.
Время идет, а я сижу в этой огромной куче еды и не собираюсь даже выходить отсюда. Выйти? А зачем, если здесь, в полумраке и серости старого бункера, я нашел все, что только может понадобиться крысе?
Там, снаружи, остались собаки, кошки, совы, вороны, ястребы, лисы, куницы и Крысолов...
Ты лежишь на спине с набитым едой ртом и вспоминаешь недавние головокружительные путешествия в поисках жалкой засохшей корочки хлеба. Там ты жрал даже мыло, свечи и капающее из моторов машинное масло. Там люди убивали крыс, лошадей, кур и друг друга. Каждый новый день приносил лишь неуверенность и беспокойство.
Тут ты живешь спокойно, без страха, живешь медленно и сонно, не ожидая никаких перемен, потому что все перемены могут быть только к худшему.
Лишь теперь, когда тебе ничего не угрожает, ты понимаешь, чем был тот страх, который никогда не оставлял тебя, который жил в тебе, расплывался по всему телу вместе с кровью в жилах.
Ты не тоскуешь по дневному свету, не скучаешь без солнца... Здесь царят серость, полумрак, иной раз близкий к полной тьме.
Ты привык к темноте и огибаешь ящики и предметы, даже не видя их просто зная, что они здесь находятся. Кроме крыс и летучих мышей, висящих высоко под потолком и вылетающих отсюда лишь им одним известными дырами, здесь больше никого нет.
Ты стараешься забыть о людях, но у тебя ничего не получается.
Далекие содрогания земли, сильные и слабые сотрясения, от которых дрожат металлические банки, - все это явно дело рук человека. Крысы знают об этом и ненадолго замирают, подняв усы кверху, - прислушиваются, не приближается ли этот отдаленный пока грохот. Но беспокойство проходит, как только прекращают вибрировать бетон, стекло и металл. Тогда крысы снова падают на передние лапки и возвращаются к своей привычной жизни в тепле, сытости и лености.
Лишь теперь я замечаю, что крысы отсюда совсем не выходят на поверхность. Они слишком толсты, чтобы протиснуться по узкому желобу туннеля, соединяющего подземный лабиринт бункеров с внешним миром.
Когда-то они вошли сюда так же, как и я, - ведомые любопытством и надеждой набить свой вечно пустой желудок, а нажравшись и познав наслаждение постоянного насыщения, прекратили дальнейшие поиски и скитания. И даже если после долгого периода такой жизни в них снова вдруг просыпалось желание еще хоть раз увидеть солнечный свет и черноту ночи, ощутить нежное дуновение ветерка, они уже были слишком толсты, а может, и слишком ленивы, чтобы протиснуться обратно... Они останутся тут до самой старости и смерти. Слабые и немощные, раздутые от постоянного обжорства и недостатка движения, старики одиноко доживают здесь свои дни между банками с салом и мешками с мукой.
Другие, разбитые параличом, который так часто нападает на старых крыс, предостерегающе попискивая, таскают за собой разжиревшие животы и неподвижные задние лапы. За ними тянутся полосы мочи, кала и крови, сочащейся из стертых до живого мяса животов.
Когда я раньше вместе с молодой самкой пробегал мимо них, мне были непонятны эти полные зависти и боли взгляды.
Она меньше размером, тоньше и изящнее, с более длинным, чем у остальных, корпусом. Наверное, именно поэтому она с такой легкостью преодолевает узкое отверстие туннеля. Вот опять она юркнула в него и пропала из виду, а я, шедший за ней, застрял на полпути. Теперь я с трудом, пятясь задом, выползаю обратно, оставляя на острых выступах стен клочки шерсти.
Я с нетерпением жду - вернется ли она? Бегаю от стены к стене. Обгрызаю краску с широкой стальной двери, рядом с которой навалены горы ящиков и коробок.
Она возвращается. Прижимается ко мне. От нее пахнет прибрежным песком, розами и копченой рыбой. Эти запахи пробуждают воспоминания...
Я тоскую... Как бы мне хотелось вернуться в дом, окруженный садом, в нору между корнями деревьев, к шумящей от ветра траве. Я бы ел свежий хлеб и согретые солнцем фрукты, хрустящие косточки... А может, мне удалось бы отыскать дорогу к портовой набережной? Я обжираюсь шоколадом, сухим молоком, прогрызаю картонку с сухарями.
Напряженность... Жажда, желание. Железы под хвостом вновь наливаются соками, набухают... Почему она сбрасывает меня со спины? Почему не дает обхватить себя лапками? Неужели она ждет потомства?
Я бегу за ней, преследую, загоняю под ящики.
Из проржавевших жестянок сочится жир, лапки становятся липкими.
Самка падает, переворачивается на спину. Измазанная салом, скользкая, липкая, она быстро бежит к выходу... Хочет выкупаться в песке или в воде, вычистить испачканную, жирную шерстку, чтобы она снова стала блестящей и шелковистой.
Я уже догоняю ее... Она протискивается с трудом, лишь благодаря скользкому слою налипшего на шерсть жира. Меня не пускает огромное, раздувшееся брюхо.
Я пищу от ярости.
Следы ее запаха становятся все слабее и слабее. Я царапаю когтями, грызу выпирающий из стены камень, отчаянно рвусь вперед.
Вдруг чувствую ужасную боль в хвосте... Сзади меня кусает крыса. Укусы болезненные - в подбрюшье, в мошонку... Я продолжаю пытаться протиснуться дальше, хотя и понимаю, что это невозможно. Отступаю, упираюсь лапками, обороняюсь. Следующий укус - в основание хвоста - еще больнее, чем предыдущие. Я задом напираю на кусающую меня крысу и отбрасываю ее лапами. Разворачиваюсь в тесном проходе - покрытый взъерошенной шерстью шар разъяренного мяса.
Но обидчик уже исчез. Он нападал на меня, отлично зная, что я не могу повернуться, и удрал, испугавшись моих зубов. Это был старый толстый самец, обреченный оставаться здесь до самой смерти. Он кусал меня от злости, от ревности, от зависти...
А ты? Протиснешься ли ты когда-нибудь на ту сторону? Сердце бешено колотится в груди, бока дрожат, зубы стучат друг о друга. Ты тоже останешься здесь до конца!
Я жду, жду ее возвращения. Отхожу только за тем, чтобы наесться. Возвращаюсь. Стачиваю зубы о подгнившую доску. Просовываю голову в отверстие. Ловлю ноздрями доносящиеся снаружи слабые запахи. Бегу обратно к ящикам, нажираюсь шоколада. Брожу вдоль стен, бегаю кругами. Возвращаюсь. Сую нос в туннель и вдруг чувствую ее запах, сильный запах моей самки. Слышу ее писк, слышу, как она мечется, чувствую ее страх и раздражение. Я уже понял, что она не может протиснуться обратно. Она слишком растолстела. Наелась влажного зерна прямо с колосьев, смыла с шерстки жир и теперь, наевшаяся, пушистая, беременная, уже не может вернуться.
Мы сидим по обе стороны от прохода, пищим, злимся, снова и снова пытаемся протиснуться друг к другу.
У меня же есть огромное количество пищи и безветренная прохлада старого бункера... Сверху доносятся попискивания летучих мышей, но туда, под потолок, по гладким скользким стенам никогда не смогла бы вскарабкаться ни одна крыса. А мою самку ждет с той стороны мир опасностей, мир затаившихся в ожидании хищников, мир ловушек, голода и страха...
Я грызу стены, бегаю от ящика к ящику, от стены к стене, от злосчастного туннеля к набитым пищей залам.
Она уходит. Но скоро вернется и, слыша скрежет моих зубов и мой отчаянный писк, тщетно будет пытаться проскользнуть по узкому туннелю.
Я толстею, увеличиваюсь в размерах, разрастаюсь вширь, расплываюсь. Я становлюсь толстой, неповоротливой, разжиревшей крысой.
Я боюсь точно так же, как боялся тогда, когда видел, как зверей резали на столах, когда видел вывалившиеся внутренности, когда видел смерть, в кругу которой я оставался последним живым существом. Не для того же я выжил, чтобы войти в бетонную западню, в которой нажравшийся, насытившийся, отяжелевший -я буду торчать до последнего удара своего сердца?
Темный самец быстро плавает вдоль стенок, тщетно пытаясь выбраться.
Он так перепуган, что даже не видит меня. Я сижу между стопками бумаг - сжавшись в комок и не смея даже шевельнуться.
... Меня они тоже бросили бы в воду, где я плавал бы до тех пор, пока не утонул, или оставили бы медленно умирать, распятого на одном из этих блестящих стекол...
Быстро плавающий самец движениями лапок поднимает все более сильную волну и вдруг захлебывается залившей мордочку водой. Он отчаянно пищит, и от его голоса мне становится все страшнее, я чувствую, как меня охватывает паника. Я больше ни минуты не смогу вынести этот писк.
Соскальзываю вниз по трубам - на пол, покрытый коричневым кафелем.
Меня снова ослепляет блеск ламп. Кругом - белые халаты, забрызганные кровью. Они стоят у столов и сверкающими лезвиями режут на части вырывающихся зверьков. Чтобы заглушить крики, мордочки несчастных заклеены широким пластырем.
Я смотрю на распластанные тела, на вываливающиеся из животов кишки, на вытащенных из животов матерей недоразвитых крысят, на выпотрошенные туловища, которые еще продолжают жить, содрогаются, трясутся, но уже не могут вырваться, отскочить, убежать...
Я боюсь, что в любой момент кто-нибудь из этих белых халатов подойдет ко мне и я окончу свои дни на одном из этих столов с заклеенной мордочкой и выпотрошенными внутренностями.
Ножи в руках людей отблескивают отраженным в свете ламп красным цветом крови.
Я осторожно выбираюсь из своего укрытия. Кратчайшая дорога к выходу идет под столом - надо пробраться к дверям в следующую камеру пыток.
Успею ли я преодолеть это расстояние? Или лучше пойти более длинным, но безопасным путем вдоль стены?
Стоящий рядом с металлическим столом человек в белом халате раскачивается на широко расставленных ногах. Я слышу приглушенный писк разрезаемой скальпелем крысы. Высовываю вперед мордочку, осматриваюсь, прыгаю между расставленными ногами. Человек повернулся, его тяжелая нога в шлепанце на пластиковой подошве скользнула прямо над моей спиной. Каблуком он прищемил мне хвост. Я поворачиваю голову и вонзаю зубы в белую полоску тела над краем носка. Дергаю головой и вырываю кусок кожи. Человек кричит и яростно топает ногами.
Но я уже далеко - бегу вдоль металлического сточного желоба. Запыхавшись, останавливаюсь у стальной ножки следующего стола. Сзади доносились шум, крики, топот. Укус должен был быть болезненным. Я вижу, как под стол заглядывают разгневанные лица, как меня ищут огромные глаза, вижу шипящие рты... Я застываю рядом с серебристыми контейнерами, зная, что на их фоне меня почти не видно. Лица исчезли. Только белизна мелькающих халатов и дребезжание голосов напоминают о том, что люди все еще продолжают разыскивать меня. Я останавливаюсь у прижатой к стене створки распашной двери. Что делать дальше? В какую сторону бежать?
Кто-то берется за ручку двери. Раздаются булькающие звуки голосов, мне становится страшно, и я делаю рывок в незнакомый коридор.
Клетки, битком набитые крысами... Они кусают друг друга, дрожат от страха, бьются о стенки... или лежат неподвижно, сонные и ленивые... Знают ли они, что ждет их за той дверью?
Я бегу мимо клеток. Не останавливаюсь, хотя резкий запах самок и привлекает меня. Чуть дальше на стенах замечаю зацементированные следы старых крысиных нор. Проползаю под сеткой, преграждающей проход в следующее помещение. Здесь в тесных клетках мяукают кошки, лают собаки, кудахчут куры. Стонут, жалуются, воют, грызут прутья, рвут металлические сетки, царапают, клюют...
Отсюда нет выхода, нет никакой возможности бежать, нет никаких шансов.
Бетонные стены, яркие лампы, решетки. Темные лохматые фигуры длинноруких людей с сильными мускулистыми руками и горящими глазами. Волосатая рука сквозь прутья пытается схватить меня.
Еще одно помещение без окон, залитое ярким, режущим глаза светом.
В бетонных норах за толстыми прутьями сидят люди в серых одеждах с нашитыми спереди заплатами. Их покрасневшие глаза смотрят на меня равнодушно, как будто не замечая. Они стонут, кашляют, тяжело, со свистом дышат... Выбраться бы...
Сток! Где-то здесь должно быть отверстие для смыва человеческих отходов. Заполненная водой раковина, в которую достаточно нырнуть - и окажешься внутри трубы, по которой, цепляясь за стенки, можно спуститься вниз, в каналы.
Но только где оно? Где это отверстие надежды? Как мне к нему пробраться? Высокие, крепкие люди в тяжелых сапогах, с палками в руках ведут голых, согбенных, босых. Бросают их в клетки и норы.
Шарканье тяжелых сапог подгоняет меня. Я бегу серединой коридора... И вдруг слышу доносящийся из-за стены шум. Знакомый шум смывающей человеческие испражнения воды - голос моего шанса на выживание. Я бегу туда, откуда раздался этот звук, и сердце готово выпрыгнуть у меня из груди.
Вот оно! Коридор заканчивается дверью, из-под которой сочится слабый свет. Дверь закрыта.
Я мечусь у порога. Грызу, царапаю, бросаюсь всем телом на гладкие, пахнущие краской доски. Из-за двери доносится сначала шум водопада, а затем мелодичное журчание наполняющегося резервуара. Яростно грызу косяк двери, вонзаю коготки в краску.
Вдруг над моей головой дергается блестящая ручка. Дверь открывается. Я отскакиваю в сторону. Высокая тень заслоняет свет. Я отталкиваюсь от стены и бросаюсь вперед. Это мой последний шанс...
Черно-белая шахматная доска пола, высокая булькающая раковина унитаза. Я кидаюсь головой вниз, разгребаю лапками воду. Свет остается далеко позади.
Я уже на другой стороне, в полого уходящей вниз короткой металлической трубе. Вокруг полная темнота. На ощупь, с помощью слуха и торчащих в стороны вибриссов подбираюсь к краю широкой, уходящей вертикально вниз трубы, стенки которой покрыты слизью и ржавчиной.
И тут меня подхватывает рвущийся сверху бурный поток...
Я слышу тихий шум волн, накатывающих на песчаный берег, и отдаленный крик бекаса. Открываю глаза и вижу туман, сквозь который с трудом пробивается непонятный свет.
Что это? Луна? Фонарь?
Ночь без теней, темное море, тишина, которую нарушают лишь шум волн и доносящийся издалека голос птицы.
Я встаю и на дрожащих, подгибающихся подо мной лапах плетусь к воде.
Волна захлестывает песок вокруг меня, накатывает сзади, заливает хвост, брюхо, лапки. Вода проходит подо мной, унося с собой песчинки и сталкивая меня все ниже к морю. Солоновато-горький вкус врывается в рот, в желудок. Еще более сильная волна окатывает меня с головой. Капли попадают в глаза, на усы, в ноздри. Я чувствую жжение и боль, встаю на задние лапки и стряхиваю воду.
Неожиданно накатывается еще более сильная волна, чем все предшествующие. Я чувствую, как песок уходит у меня из-под лап, делаю резкий рывок прочь с мелководья и. покачиваясь из стороны в сторону, ковыляю к дюнам. Лапки глубоко вязнут в песке. Сзади слышу шум крыльев и от страха почти целиком зарываюсь в мелкие песчинки.
Я пытаюсь вспомнить - где я? Как я попал сюда, на этот берег, которого никогда в жизни не видел? И все же бреду вперед и вперед, с трудом передвигая ноющие от боли лапки. Вскоре я утыкаюсь прямо в каменную стену.
Я кружу внизу под этой стеной, поглядывая вверх и размышляя: удастся ли мне забраться или запрыгнуть на нее? Ведь я же не знаю, высокая она или нет, - верх стены закрыт от моих глаз густой пеленой тумана. Но сейчас я чувствую себя слишком усталым даже для того, чтобы просто попытаться. И все же я упорно иду вперед в надежде найти какую-нибудь щель, дыру или нишу, где можно укрыться хотя бы на время.
Мимо меня снова пролетела птица, и я вздрогнул, потому что вспомнил вдруг все, что со мной случилось, вспомнил крик скворцов и падение в темную пропасть трубы, вспомнил печь, коридоры и залы, где убивали зверей, вспомнил бегство и спасительный нырок в отверстие канализационной трубы...
Я пищу, пищу так громко, как только могу, - в надежде, что мне ответит хоть какая-нибудь крыса. Тишина. Я совсем один...
Я понемногу вспоминаю мельчайшие детали всего, что со мной случилось перед тем, как я попал сюда...
Кожу все еще продолжает щипать от соленой морской воды. Может, я ободрал себе бок, падая в пахнущую трупным дымом пропасть?
Распухший кончик хвоста посинел. Кто наступил на него? Тот человек, который резал живую крысу?
А может, мне все это приснилось? Лучше бы все это было сном...
Я лежу, глядя в заслонившую горизонт темноту. Страх судорогой сводит горло. Песок подо мной сухой, мягкий, прохладный. Голова падает на лапки. Дыхание раздувает песчинки вокруг мордочки. В подшерсток мне набиваются маленькие ракообразные и песчаные блохи.
Я засыпаю против своей воли. Я боюсь сна - ведь он может оказаться куда опаснее и страшнее, чем этот незнакомый берег моря, над которым кружат хищные птицы.
Утро. Серый край неба розовеет, я слышу крики рассевшихся на каменной стене чаек. Они не замечают меня, потому что легкий ветерок присыпал песком мой хвост и большую часть туловища.
Птичий гомон заставляет меня поглубже зарыться в песок. Наконец чайки улетели на берег. Я отряхиваю шерсть от песка и прозрачных рачков, которые высоко подпрыгивают и сверкают, как искорки. Быстро бегу вдоль стены, пытаясь найти хоть какую-нибудь дыру.
Лестница - гладкие серые плиты - была совсем рядом, и если бы ночью я не падал от усталости, я уже давно был бы далеко отсюда.
Я перепрыгиваю со ступеньки на ступеньку, не обращая внимания на крик воробьев, которые пытаются привлечь ко мне внимание чаек. Лестница заканчивается широкой, посыпанной гравием площадкой. Я бегу по тротуару вдоль балюстрады, сворачиваю к кустам, растущим на другой стороне. Разъяренные воробьи летают прямо надо мной, рвут из моей спины клочки шерсти.
Прячусь в гуще колючих веток розового куста.
Здесь я в безопасности. Птицы избегают таких мест, где можно лишиться перьев. Меня манят разбросанные под каменной скамейкой ароматные рыбьи косточки с оставшимся на них копченым мясом. Я выбегаю из-под куста, хватаю рыбу и утаскиваю ее в в самую гущу колючих веток. Немножко жира, шкурка, хвост...
Съедаю заодно и ползущую по зеленой ветке мягкую улитку.
Но желудок требует еще. Слышу жужжание... Нахожу узкий туннель в земле среди листвы. Нора! Я удираю со всех ног подальше от нее, потому что там устроили свое гнездо осы. Когда-то в этой норе, определенно, жили крысы -значит, поблизости могут жить и другие грызуны...
Полоса розовых кустов неожиданно обрывается. Внизу навалены друг на друга растрескавшиеся бетонные блоки. Обрыв невысокий. Я прыгаю и приземляюсь на поросшие серым мхом плиты. Переворачиваюсь и вдруг вижу уставившиеся прямо на меня крысиные глаза.
Крыса насторожила ушки и шевелит вибриссами. Я подхожу к ней, а она, хотя и обеспокоенная, не уходит. Наоборот - пододвигается ближе и тычется в меня носом... Сосредоточенно обнюхивает мою голову, спину, бока...
Усталость отступает, страх уже не лишает меня сил, царапины и ушибы не болят. Я лижу ее мордочку, забираюсь ей на спину, хватаю зубами за шею и придерживаю с боков лапками. Ее теплый голый хвост еще больше возбуждает меня. Я резким рывком вхожу в нее и быстрыми движениями стараюсь ускорить извержение.
Возбуждение не спадает. Я двигаюсь толчками вперед и назад, сжимаю крепче зубы - скорее, скорее бы освободиться от внутренней тяжести и напряжения.
С выгнутой спиной и затуманившимся взглядом она старается удержать равновесие. Я чувствую, как быстро колотится ее сердце. Слегка покусываю ей ухо и шею. Счастливая, покорная, она покоряется мне и отдается... Все...
Я слезаю с нее довольный и удовлетворенный. Она трется о меня всем своим телом.
Мы вместе спускаемся в темный влажный лабиринт.
Я уже не помышляю о возвращении в старую нору, к той самке, в те коридоры и каналы... Она ведет меня знакомыми ей тропами, а я иду за ней, опустив нос ей под брюхо, втягивая в ноздри ее запах, чувствуя, как во мне растет желание владеть ею и только ею...
Одурманенный чувством удовлетворении и запахом моей самки, я нежно прихватываю зубами кончик ее хвоста. Она ведет меня к укрытой за бетонной стеной норе, к своим запасам еды, ведет гуда, где тепло, туда, где устроено уютное гнездо, где я смогу разлечься на спине или на боку, потягиваясь и зевая. Но я шел за ней не только в поисках безопасного жилища. Мне нужно было спокойно выспаться, чтобы мой сон не прерывали ни крики, ни грохот, ни страх, ни погоня... Ведь постоянное ощущение страха тоже может убивать -так же, как яд, как капкан, как сжимающаяся вокруг шеи стальная петля. Я хотел освободиться именно от этого давящего страха, от ужаса, который был не только вне, но и внутри меня, который переполнял все мои мысли, чувства, желания...
Ведь совсем недавно я видел одиноких, отупевших от боли крыс, дергающихся в судорогах, крыс, в чьих зрачках уже не оставалось ничего, кроме этого страха, страха, который способен лишить не только сил идти дальше и стремления добывать пропитание... Парализующий страх уничтожил в них желание защищаться, потому что он разрушил надежду на то, что защититься возможно.
Насколько далек был я сам от такого состояния? Скоро ли и я превращусь в исхудавшую, взъерошенную, бесполую, не чувствительную даже к голоду крысу, издыхающую у подвальной стены?
Я чувствовал, что именно эта самка с длинным розовым хвостом может спасти меня.
Она кокетливо оглядывается, проверяя, иду ли я за ней. Я знаю, что она мной довольна.
По бетонным ступенькам мы спускаемся вниз, на влажные плиты пола. На стенах видны известковые наплывы. Белые сталактиты сверкают в слабых лучах падающего сверху света. Тяжелая, неприступная стена, к которой она подводит меня, кажется концом нашего путешествия.
Исчезла? Провалилась? Еще секунду назад я дотрагивался вибриссами до ее хвоста. Ее нет. Я удивленно проверяю все вокруг, опасаясь, что могу попасть в незнакомую мне западню...
Слышу доносящийся снизу писк и снова чувствую резкий запах ее желез.
Она высовывает голову из-под известкового наплыва. Рядом с ней кусок проржавевшей решетки отходит в сторону, открывая вход в узкий туннель.
Она юркнула туда, значит, знает дорогу. Я снова иду за ней, стараясь держаться поближе, чтобы опять не потерять ее.
Мы доходим до длинного ряда подземных залов, заполненных инструментами и машинами. Она идет посередине уверенно, не прячась, не скрываясь за ящиками. Люди здесь давным-давно не появлялись.
Я вдыхаю запах еды, смешанный с вонью плесени и тухлятины. Ящики с сухарями, мешки с мукой и крупами, банки с мясом и жиром, сочащимся из проеденных ржавчиной дыр, пакеты с листьями чая, зернами кофе, картонные коробки с подмокшим сухим молоком. За этими забитыми до потолка помещениями следуют все новые и новые, как будто это невероятное обилие пищи бесконечно...
Наверное, поэтому молодая самочка так привлекла меня своей блестящей, пушистой шерсткой и исключительно сильным, восхитительным запахом. Она никогда не голодала, ей никогда не приходилось искать еду, драться за каждый кусок, защищать или отбирать пищу у более сильного или слабого.
Наевшаяся, сытая, спокойная и уверенная в том, что всегда найдет гору еды на том же самом месте, она тыкалась в меня носом и осторожно щипала за бока, кокетничая и требуя удовлетворения. А я хотел только есть, есть, есть...
Ну разве имеет значение то, что вся эта еда залежавшаяся, подгнившая, заветрившаяся, заплесневелая, если она здесь, рядом, громоздится огромными кучами прямо перед оголодавшей, отощавшей, облезлой, больной, блохастой и перепуганной крысой?
Я устраиваюсь на мешке с сахаром и пожираю его так, точно готов съесть целую гору, переместить ее сразу всю целиком в свои кишки.
Самка едва трогает зубами сахарную поверхность и продолжает толкать меня, щипать, прижиматься, склонять голову мне на плечо, хватать лапками за хвост в попытках привлечь мое внимание.
Я жру, глотаю, набиваю брюхо едой. Я пока не в состоянии поверить в то, что ее может быть так много и что мне совершенно не нужно тратить силы на то, чтобы добывать ее.
Она ждет, когда же я наемся, нетерпеливо трогая меня лапкой, носом, вибриссами. Я чувствую, что в ней растут недовольство и обеспокоенность моим равнодушием к ее запахам, формам, гладкости, мягкости хвоста и животика. В конце концов она щиплет меня за ухо. Мне больно, но я не перестаю есть, хотя мое брюхо уже округлилось и затвердело. Разозлившись, она снова вонзает зубы мне в ухо. Я пищу от боли и с силой отпихиваю ее лапками так, что она падает между мешками. Я продолжаю жевать, а она стоит рядом, сопя от злости и возбуждения.
И вдруг я почувствовал, что не могу больше есть, хотя мне хотелось съесть сразу все, до последней крошки, до последнего зернышка.
Молодая Самка желает быть счастлива со мной...
Она поднимает хвост, вертится волчком, ползает по полу, переворачивается на спину. Но я, нажравшийся и удовлетворенный, хочу только одного - спать.
И вскоре я перестаю ощущать прикосновения ее вибриссов и влажный язычок, который лижет мою мордочку...
Я просыпаюсь. Самка чистит зубками шерсть у себя на брюхе. Разгребает волоски в разные стороны и промывает языком соски. Принадлежащие к ее семье крысы разглядывают меня, щиплют, трогают, проверяют.
Я боюсь, потому что с переполненным желудком у меня нет никаких шансов спастись бегством. Тем более что я пришел сюда, уткнувшись носом в хвост молодой самки, и не запомнил дороги, так что теперь не смог бы даже убежать отсюда. Я замираю, напрягаю мышцы и жду. Крысы рассматривают меня, лижут и лениво ложатся вокруг. Я встаю, зеваю, потягиваюсь и снова ложусь спать.
Время идет, а я сижу в этой огромной куче еды и не собираюсь даже выходить отсюда. Выйти? А зачем, если здесь, в полумраке и серости старого бункера, я нашел все, что только может понадобиться крысе?
Там, снаружи, остались собаки, кошки, совы, вороны, ястребы, лисы, куницы и Крысолов...
Ты лежишь на спине с набитым едой ртом и вспоминаешь недавние головокружительные путешествия в поисках жалкой засохшей корочки хлеба. Там ты жрал даже мыло, свечи и капающее из моторов машинное масло. Там люди убивали крыс, лошадей, кур и друг друга. Каждый новый день приносил лишь неуверенность и беспокойство.
Тут ты живешь спокойно, без страха, живешь медленно и сонно, не ожидая никаких перемен, потому что все перемены могут быть только к худшему.
Лишь теперь, когда тебе ничего не угрожает, ты понимаешь, чем был тот страх, который никогда не оставлял тебя, который жил в тебе, расплывался по всему телу вместе с кровью в жилах.
Ты не тоскуешь по дневному свету, не скучаешь без солнца... Здесь царят серость, полумрак, иной раз близкий к полной тьме.
Ты привык к темноте и огибаешь ящики и предметы, даже не видя их просто зная, что они здесь находятся. Кроме крыс и летучих мышей, висящих высоко под потолком и вылетающих отсюда лишь им одним известными дырами, здесь больше никого нет.
Ты стараешься забыть о людях, но у тебя ничего не получается.
Далекие содрогания земли, сильные и слабые сотрясения, от которых дрожат металлические банки, - все это явно дело рук человека. Крысы знают об этом и ненадолго замирают, подняв усы кверху, - прислушиваются, не приближается ли этот отдаленный пока грохот. Но беспокойство проходит, как только прекращают вибрировать бетон, стекло и металл. Тогда крысы снова падают на передние лапки и возвращаются к своей привычной жизни в тепле, сытости и лености.
Лишь теперь я замечаю, что крысы отсюда совсем не выходят на поверхность. Они слишком толсты, чтобы протиснуться по узкому желобу туннеля, соединяющего подземный лабиринт бункеров с внешним миром.
Когда-то они вошли сюда так же, как и я, - ведомые любопытством и надеждой набить свой вечно пустой желудок, а нажравшись и познав наслаждение постоянного насыщения, прекратили дальнейшие поиски и скитания. И даже если после долгого периода такой жизни в них снова вдруг просыпалось желание еще хоть раз увидеть солнечный свет и черноту ночи, ощутить нежное дуновение ветерка, они уже были слишком толсты, а может, и слишком ленивы, чтобы протиснуться обратно... Они останутся тут до самой старости и смерти. Слабые и немощные, раздутые от постоянного обжорства и недостатка движения, старики одиноко доживают здесь свои дни между банками с салом и мешками с мукой.
Другие, разбитые параличом, который так часто нападает на старых крыс, предостерегающе попискивая, таскают за собой разжиревшие животы и неподвижные задние лапы. За ними тянутся полосы мочи, кала и крови, сочащейся из стертых до живого мяса животов.
Когда я раньше вместе с молодой самкой пробегал мимо них, мне были непонятны эти полные зависти и боли взгляды.
Она меньше размером, тоньше и изящнее, с более длинным, чем у остальных, корпусом. Наверное, именно поэтому она с такой легкостью преодолевает узкое отверстие туннеля. Вот опять она юркнула в него и пропала из виду, а я, шедший за ней, застрял на полпути. Теперь я с трудом, пятясь задом, выползаю обратно, оставляя на острых выступах стен клочки шерсти.
Я с нетерпением жду - вернется ли она? Бегаю от стены к стене. Обгрызаю краску с широкой стальной двери, рядом с которой навалены горы ящиков и коробок.
Она возвращается. Прижимается ко мне. От нее пахнет прибрежным песком, розами и копченой рыбой. Эти запахи пробуждают воспоминания...
Я тоскую... Как бы мне хотелось вернуться в дом, окруженный садом, в нору между корнями деревьев, к шумящей от ветра траве. Я бы ел свежий хлеб и согретые солнцем фрукты, хрустящие косточки... А может, мне удалось бы отыскать дорогу к портовой набережной? Я обжираюсь шоколадом, сухим молоком, прогрызаю картонку с сухарями.
Напряженность... Жажда, желание. Железы под хвостом вновь наливаются соками, набухают... Почему она сбрасывает меня со спины? Почему не дает обхватить себя лапками? Неужели она ждет потомства?
Я бегу за ней, преследую, загоняю под ящики.
Из проржавевших жестянок сочится жир, лапки становятся липкими.
Самка падает, переворачивается на спину. Измазанная салом, скользкая, липкая, она быстро бежит к выходу... Хочет выкупаться в песке или в воде, вычистить испачканную, жирную шерстку, чтобы она снова стала блестящей и шелковистой.
Я уже догоняю ее... Она протискивается с трудом, лишь благодаря скользкому слою налипшего на шерсть жира. Меня не пускает огромное, раздувшееся брюхо.
Я пищу от ярости.
Следы ее запаха становятся все слабее и слабее. Я царапаю когтями, грызу выпирающий из стены камень, отчаянно рвусь вперед.
Вдруг чувствую ужасную боль в хвосте... Сзади меня кусает крыса. Укусы болезненные - в подбрюшье, в мошонку... Я продолжаю пытаться протиснуться дальше, хотя и понимаю, что это невозможно. Отступаю, упираюсь лапками, обороняюсь. Следующий укус - в основание хвоста - еще больнее, чем предыдущие. Я задом напираю на кусающую меня крысу и отбрасываю ее лапами. Разворачиваюсь в тесном проходе - покрытый взъерошенной шерстью шар разъяренного мяса.
Но обидчик уже исчез. Он нападал на меня, отлично зная, что я не могу повернуться, и удрал, испугавшись моих зубов. Это был старый толстый самец, обреченный оставаться здесь до самой смерти. Он кусал меня от злости, от ревности, от зависти...
А ты? Протиснешься ли ты когда-нибудь на ту сторону? Сердце бешено колотится в груди, бока дрожат, зубы стучат друг о друга. Ты тоже останешься здесь до конца!
Я жду, жду ее возвращения. Отхожу только за тем, чтобы наесться. Возвращаюсь. Стачиваю зубы о подгнившую доску. Просовываю голову в отверстие. Ловлю ноздрями доносящиеся снаружи слабые запахи. Бегу обратно к ящикам, нажираюсь шоколада. Брожу вдоль стен, бегаю кругами. Возвращаюсь. Сую нос в туннель и вдруг чувствую ее запах, сильный запах моей самки. Слышу ее писк, слышу, как она мечется, чувствую ее страх и раздражение. Я уже понял, что она не может протиснуться обратно. Она слишком растолстела. Наелась влажного зерна прямо с колосьев, смыла с шерстки жир и теперь, наевшаяся, пушистая, беременная, уже не может вернуться.
Мы сидим по обе стороны от прохода, пищим, злимся, снова и снова пытаемся протиснуться друг к другу.
У меня же есть огромное количество пищи и безветренная прохлада старого бункера... Сверху доносятся попискивания летучих мышей, но туда, под потолок, по гладким скользким стенам никогда не смогла бы вскарабкаться ни одна крыса. А мою самку ждет с той стороны мир опасностей, мир затаившихся в ожидании хищников, мир ловушек, голода и страха...
Я грызу стены, бегаю от ящика к ящику, от стены к стене, от злосчастного туннеля к набитым пищей залам.
Она уходит. Но скоро вернется и, слыша скрежет моих зубов и мой отчаянный писк, тщетно будет пытаться проскользнуть по узкому туннелю.
Я толстею, увеличиваюсь в размерах, разрастаюсь вширь, расплываюсь. Я становлюсь толстой, неповоротливой, разжиревшей крысой.
Я боюсь точно так же, как боялся тогда, когда видел, как зверей резали на столах, когда видел вывалившиеся внутренности, когда видел смерть, в кругу которой я оставался последним живым существом. Не для того же я выжил, чтобы войти в бетонную западню, в которой нажравшийся, насытившийся, отяжелевший -я буду торчать до последнего удара своего сердца?