Завозова Анастасия. Вальпургиева ночь

   Виталис ловко перемахнул через деревянную ограду, я метеором перескочила вслед за ним, поскольку он, вцепившись в мою руку, волочил меня за собой.
   Мы остановились перед массивной низкой постройкой, на крыше которой страдала бронзовая круглощекая дева в простыне, призванная, видимо, изображать вечную скорбь. Под ней вилась готическая надпись: «Фамильная усыпальница Фусшнелей»…
   Усы… что? Маманька моя, это… это склеп? Нам ведь не сюда? Еще… еще рано!
   Виталис бессовестно пошарил рукой в бронзовых складках простыни на груди скорбящей статуи и выудил оттуда ключ. Когда он ловко начал шуровать им в замке, я взмолилась:
   — Может, не надо, а? Может, с этого момента расстанемся друзьями?
   Виталис повернулся ко мне и выразительно подолбил себя по голове:
   — Думай, что говоришь! Нас же стражники видели — уже весь замок знает, что ты не монах, а переодетая девица! Уже все знают, что убить нас не удалось, — значит, нас будут искать. Ты нездешняя, тебя заловят, только за калитку выйдешь… — Тут Виталис замолчал и озадаченно на меня уставился. — А мне-то до этого какое дело? Чего я о тебе пекусь?
   — Инстинкт…— вздохнула я. — Ладно, замяли. Мне от тебя все равно отставать нельзя. Но… зачем в склеп лезть? Там же покойники…
   — Откуда? — Виталис еще раз треснул себя по лбу. — Готфрид усыпальницу только в прошлом году закончил строить, еще все живы. Зато там сухо и более-менее тепло. Студить с первым покойником будут…
   Надеюсь, первыми будем не мы. Как-то пожить еще хочется. Меня вообще занимал вопрос: а что дальше? Ну нашла я пажа, он уже предупрежден, вооружен (спинка от стула в руках до смерти напуганного мужчины — грозное оружие!), уже даже горит желанием защищать свое тельце, чего и требовалось добиться… Что еще нужно? Хоть бы Ула почесался прилететь, чувствую себя просто в каком-то информационном вакууме…
   Внутри склепа действительно было сухо и тепло, Вот только темновато. Оно и верно — окошки будущим квартирантам вроде бы и ни к чему. Когда Виталис закрыл дверь, мы оказались просто во тьме. Кажется, там было несколько ступенек, ведущих вниз… Слава богу, что паж шел первым! Последовавший вопль и сочное пожелание добра, любви и счастья тем, кто сваял эти ступеньки, подсказали мне, что при спуске надо быть поосторожнее. В общем, я вполне достойно спустилась вниз, даже ни разу не споткнувшись.
   Споткнулась я, уже спустившись. О пажа, который, по-прежнему продолжая живописать всех ближайших родственников строителей усыпальницы, валялся на полу, обхватив руками пострадавшую ногу.
   — Эй, ты цел? — с опаской спросила я, пытаясь нащупать парня ногой.
   — …а того, кто полировал эти ступеньки, чтоб на всю жизнь скрючило, так и растак…— донеслось снизу. — Эй, осторожно! Ты же мне ногой в ребра тыкаешь!
   — Ой, пардон! — Я убрала ножку и застыла на месте, боясь пошевелиться. — Может, ты немножко встанешь, или мы так и будем торчать у входа?
   Ворча, паж откатился в сторону и сел. Понемногу мои глаза привыкли к темноте, и я с интересом заоглядывалась по сторонам. В кои-то веки довелось побывать в старинном склепе, к счастью, не в качестве постоянного проживающего.
   Ничего интересного, насколько я смогла разглядеть. Кажется, здесь абсолютно пусто… Готфрид даже гробиков для красоты еще не наставил. Темно, тихо, только-вот… из дальнего конца склепа раздавалось какое-то странное шуршание.
   — Виталис, как ты думаешь, здесь могут быть мыши? — опасливо спросила я, на: всякий случае залезая обратно на ступеньку.
   Паж зевнул:
   — Откуда? Хотя… все возможно.
   — Там что-то шуршит! — истерично выкрикнула я, поскольку шорох становился все сильнее и громче.
   — Тебе кажется! — опять зевнул паж. — А когда кажется, креститься надо…
   — Когда крестишься, еще больше кажется! раздалось вдруг откуда-то из дальнего угла.
   Я почувствовала, что мое сердце прочно подружилось с мочевым пузырем. Хотела заорать от страха, но не успела. За меня это сделал Виталис. Заверещал так, будто на гвоздь напоролся, и кинулся было к двери, но не учел, что я плотно застряла на пороге…
   В общем, с ног он меня сбил, но взять барьер не смог. Я вольготно развалилась на ступеньках компактным калачиком, молясь, чтобы Виталис в припадке ужаса не передавил мне внутренние органы. Зацепившись за рясу, Виталис, не переставая визжать, хлопнулся на ступеньку рядом со мной.
   Из темноты выползло нечто и нависло над нами, сверкая блестящими зелеными глазами….
   — Дай в пятачок этому поросенку! — скомандовало существо хриплым голосом. — У меня от его визга в ушах звенит! Ты ему, часом, ничего не отдавила?
   — Виталис, брось визжать! — зашептала я. — Оно нервничает…
   Виталис поперхнулся воплем и обиженно заявил:
   — А меня в расчет брали? Кто здесь больше всех страдает?! Да я…
   — Дело глаголешь, кутенок! — Из темноты высунулась тонкая грязная ручка и мощно припечатала пажа между глаз. — Вот и отдохни, болезный…
   Виталис обмяк где-то сзади и жалобно засопел. Я на всякий случай начала ныть:
   — Пожалуйста, пожалуйста, мы не хотели ничего плохого… В бегах мы, понимаете, спрятаться негде, простите, что потревожили, сейчас я все заберу и мы уйдем! В крайнем случае, убейте меня сразу, пытки не для моей тонкой душевной организации, это может вызвать стресс или маниакально-депрессивный психоз…
   Глаза пару раз удивленно моргнули.
   — Че? Запужала я тебя, че ли?
   — Че ли! — обиженно отозвалась я. — Думаете, приятно в склепе на ваши глаза наткнуться?
   Глаза сосредоточенно заморгали, потом куда-то пропали.
   — Щас!
   Послышалась какая-то возня, сопение, грохот, и вдруг прямо передо мной зажегся огонек, осветив порожки, Виталиса и темную фигуру. Фигура аккуратно поставила горящую плошку передо мной на пол, взяла еще одну, похожую, старательно на нее подула, и та вспыхнула ярким пламенем. Потом проделала то же с третьей…
   Теперь помещение склепа было более-менее освещено. Я смогла разглядеть прямо перед собой нечесаную и немытую тетеньку, одетую в драное платье и валенки. Волос местная хранительница усыпальницы не стригла явно со дня рождения, поскольку те спадали до пола и. цеплялись за валенки. Интересно, она при ходьбе не падает? Приспособилась, наверное…
   То, что передо мной стоит очень сильная ведьма, я поняла еще по тому, как она зажигала огонь. Только обладая очень большой магической силой, можно сознательно преобразовывать окружающую тебя энергию. Даже у тетки Розы, сейчас самой сильной в нашем роду ведьмы, это получалось только после хорошей ссоры с дядей Алексиусом. В последний раз вспыхнул бюст Цицерона — гипсовую голову великого оратора вместо лавров увенчало синее пламя. Дядя тогда заорал благим матом и: самоотверженно принялся шлепать ручками по лысине своего кумира… Копоть до конца так и не оттерли, бюст до сих пор похож на наглядное пособие со стенда противопожарной безопасности.
   Неужели это она? Наша прародительница? Я еще раз оглядела деву. Волосы вроде рыжие, конечно, — если их помыть. Глаза зеленые, ну с ними-то я уже пообщалась. Нос вроде наш, интересно, кому же из предков мы обязаны столь оригинальной его формой? Раньше мы грешили на некую девицу из нашего рода, Лукерью, которая еще в 1658 году выскочила замуж за заезжего грека Ангелоса Мордопопулоса, смоталась с ним в Грецию, а потом ее внучек, заскучав в теплой Элладе (идиот!), вернулся на историческую родину. А теперь выясняется, что такие характерные греческие шнобеля, не обиженные размером, в нашем роду встречаются аж с четырнадцатого века. Ну и ну! Если копнуть, выяснится, что какой-нибудь сторазпрадед собственноручно бил морду Гектору при взятии Трои…
   — Ну и че? — прервала мои размышления ведьма. — Всю обсмотрела? Родню че, не признаешь?
   — А… мм-м… а, — залепетала я. — Простите, я что-то не совсем… Вы-то откуда знаете?
   — Оттуда! — Девица хлопнулась на ступеньки рядом со мной, предварительно утеплив их своими волосами. — Камни кинула, они сказали — жди родичей. Ты сама откуда? Тетки Епистимы дочь? Или Малашки Кривой? Да не, откуда у Кривой дети, разве че глаза кому отвела? А-а, ты, наверное, та самая внучка бабки Сосипатры, что о прошлый шабаш веселящего зелья обожралась! Ох и веселилась дева, так ржала, хохот аж во Пскове-граде слышали… Не, та вроде не кучерявая была…
   Я едва успевала соображать, слушая обо всех этих Малашках и Сосипатрах. (Господи, что за имя? У кого-то из моих предков фантазия была чернее битума…)
   — Я… вообще-то мы на шабаши не летаем! — вдруг вырвалось у меня.
   — А кто летает? — удивилась ведьма. — Да там одни алкашки убогие. Мазью из болиголова с салом намажутся да пойдут чудить. Скука смертная! Я тебе про наш шабаш говорю — разве не бывала ни разу? От как соберемся мы все в избе у бабки Веры. Перво-наперво я, потом Манька, еще Малашка Кривая, без нее куда, к полуночи тетка Епистима с выводком подлетает, бабку Сосипатру приносят, она сама только пожрать встает, а еще Макридка, Цыца, Ивашка с Глашкой, Верка, еще Верка, все Верки в общем, Зимка, да только лучше б она не приходила — верно моя мать говорит, что тетка Вера, когда ее рожала в сугробе, точно отморозила…
   В моей голове вдруг весьма некстати завертелась песенка на мотив известного рекламного ролика: «Безупречны от природы, безупречны от природы… Дети — уроды! Дети — уроды!», но я сдержалась, чтоб не загорланить ее во всю диафрагму. Что же это такое получается? Если все эти Малашки-Глашки тоже из нашего рода, то… неужели нас так много? И традиция семейных сборищ, для удобства именуемых шабашами, — это что, тоже древний обычай? И откуда нам тогда вести родословную? То есть от кого? Да их до Аделаиды было как собак нерезаных, то есть ведьм нежженых… И почему Ула сказал, что это наша прародительница, если есть и тетка Вера, и бабка Вера, и еще какая-то Сосипатра? И зачем так много Вер? Фантазия на Сосипатре кончилась? Голова у меня пошла не то что кругом, а квадратом. Я прямо-таки чувствовала, как она распухает.
   — Ну так откуда ты? — теребила меня родственница.
   — Неизвестная ветвь рода, — попыталась выкрутиться я.
   — Че? — опять «чекнула» дева. — Какая, етишкин хвост, неизвестная ветвь? Мы всех своих наперечет знаем…
   — А меня вспомнить не можете! — поддела я деву. — Чья я, по-вашему?
   Ведьма задумалась, почесывая коленку под платьем. Потом поерзала на волосах и смущенно призналась:
   — Не ведаю… Чую, ты наша, а откуда взялась?.. Тебя звать как?
   — Михайлин а.
   — Че?!
   — Ниче! Ми-хай-ли-на!
   — Это че за имя? Кто удумал?
   Этого я не знала. В изобретении имени участвовала вся наша веселая семейка. Поскольку коктейли в тот день готовила тетя Роза, весьма взволнованная тем, что она стала теткой, перепились все быстро. Руки у тетки дрожали весьма некстати… Не пила тогда, только мамуля, она тихо посапывала, отходя после домашних родов и последующего пребывания в роддоме с целью профилактики. Папуля говорит, что мамуля заснула, едва успев пробормотать: «А Идке слова не давать, я еще помню, какие она имена Розкиным огрызкам предлагала…» В общем, утром тетка Ида, как наименее опухшая, первой вспомнила, что до того, как всем перестал быть нужен повод, кто-то придумал Михайлину…
   — Не знаю, — честно созналась я. — Тетка Роза водку в оливье пролила, закусывать было нечем… Ой, в общем, я из вашего рода, только… вы мне все равно не поверите, очень долго рассказывать, как я сюда попала. А вас, кстати, как зовут?
   — Веркой! — невозмутимо отозвалась дева.
   Я застонала и уронила голову на колени. Кошмар продолжался и набирал обороты…

Полинка спасает положение

   Клотильда тем временем серьезно готовилась к боевым действиям. Тяпнув для храбрости еще пару кубков, она так треснула мощной дланью по столу, что с люстры на стол посыпались свечки. На грохот прибежала бабка с колом в правой руке и обкусанным соленым огурцом в левой. Я сообразила, что таким образом в семье было принято подзывать, слуг. Правда, Готфрид делал это железным штырем, а Клотильда обходилась собственными силами.
   — Че барыня изволят? — неожиданно ласковое подползла бабка к Клотильде.
   — Марфушка, сколько у нас верных людей? — серьезно спросила барыня.
   — А нисколько, барыня, — порадовала Клотильду бабка. — Всех, кого можно, сестрица ваша с батюшкой подкупили, а кого нельзя — родня барина озолотила. Я и сама, че грех таить, взяла деньжат и от сестрицы вашей, и от баринова братца… Когда еще такой случай подвернется?
   — Продолжай брать! — проинструктировала бабку Клотильда. — С Иульки дери побольше, мне половина, как и договаривались.
   Бабка согласно закивала, смачно хрустя огурцом и деликатно пододвигая себе кувшинчик с тминной. Я только репкой туда-сюда вертела, слушая странный диалог. Да, похоже, тут и без меня ситуация напоминает плохо срежиссированный детский утренник с буйными нянечками, пьяными гномами и тихо фигеющими под елочкой детками (в роли деток — мы с Мишкой, она ревет, а я — вся такая в стандартном коричневом костюмчике — праздник порчу…).
   Меж тем Клотильда давала бабке ценные указания. Та тянула самогошку, как Хемингуэй кальвадос, и старательно кивала рогатыми концами завязанного на лбу цветастого платочка.
   — Всех—сюда! Перво-наперво Иульку с батюшкой, потом Готфридову родню, няньку его полоумную не зови, нам только ее разговоров о прадеде-крестоносце не хватало. Слугам накажи, пусть деньги берут, я все равно не дам, а вздумают меня предать, узнают, какова я в гневе. Да особо отметь, что Иулька меня во сто раз хуже будет.
   — Все исполним, матушка, не сумлевайся! — Бабуля уже махнула руками на всякий этикет и тянула тминную из горла, вытащив из подола соломинку. Во дает, старая! Последний раз я такое шоу видела только на выпускном вечере — наша физкультурная Баба-с-Веслом зажигательно откалывала твист на раздаточном столе школьной столовой, не выпуская из рук бутылку «Столичной» с засунутой в горлышко трубкой от тонометра — гуманитарной помощью из медпункта…
   Бабка сноровисто догрызла огурчик, посипела, водя пустой соломинкой по донышку, и вздохнула, как бы невзначай покосившись на соседний кувшин.
   — Иди, иди, Марфушка! — поторопила ее Клотильда.
   Марфушка встала из-за стола и споткнулась об валявшегося рядом Готфрида.
   — А с барином-то че?
   В ответ послышалось уже знакомое:
   — Унесите…
   Вернувшиеся стражники, уже ничего не спрашивая, ловко вынесли Готфрида и пару-тройку кувшинчиков, чтоб тому не скучно было при пробуждении.
   Наконец мы с Клотильдой остались одни. Повернувшись ко мне, она еще раз поддернула грудь, посопела и церемонно представилась:
   — Я, как вы уже, видимо, поняли, хозяйка этого замка, госпожа Клотильда Фусшнель. Могу я узнать ваше имя?
   Ну что-что, а врать, изобретать и выдумывать моя тыковка умеет быстро. Я чопорно кивнула деве бубенцами:
   — Аполлинария фон Кузнецофф к вашим услугам.
   — Вот и прекрасно, — обрадовалась Клотька (ну слишком долго тянуть Клотильду!). — Видите ли, милая Аполлинария, в нашем семействе сейчас назревает бо-ольшая ссора, так что присутствие независимого свидетеля, который при случае расскажет все, как было, и не опорочит мое честное имя, нам очень кстати.
   — Э-э… мэ-э, — замычала я, не зная, что и сказать. Быть понятой, звать милицию, замывать кровь, давать показания, подписывать протоколы — это как-то не в моем стиле…
   Клотильда угрожающе сложила ручки на мощной груди:
   — Или вы хотите отказаться?
   — Ню-ню! — замотала я головенкой, сообразив, что Клотильда меня в тесемку изомнет и на платье бантиком повесит, если откажусь…
   — Вот и славно! — Хозяюшка вытащила себя из-за стола и зашлепала к двери, напоследок кинув: — Вам бы лучше спрятаться куда-нибудь! В гневе моя сестра брызгает ядом на несколько метров, аки змеюка африканская…
   Я послушно скорчилась на Широком подоконнике, задрапировавшись тонковатой для тронного зала занавесочкой. Ладно, в крайнем случае сойду за комнатное растение…
   — За кактус! — съязвил высунувшийся из противоположной стороны ниши Ула. — А если будешь так громко общаться сама с собой, то за говорящий кактус!
   — Ой! — вздрогнула я от неожиданного явления духа из стены. — Ула!!! Тебе что, слава мумии, которая «Байки из склепа» ведет, покоя не дает?! Что ты выскакиваешь без предупреждения, как пьяная Снегурка из шубки?!
   — Ну спасибо! — надул губки кучерявенький мой. — Я тут тружусь, сведения собираю, потею ради тебя, и что? Меня сравнивают с этой клонихой, с этой… непонятной мороженой штучкой-дрючкой!
   — Ого-го! Горячие шведские мальчиши ломят в бой?! — завопила я. — Ты чего на Снегурку-то наехал, кошель балтийский? У вашего Санта-Клауса вообще свиты нет!
   — А вот и есть! — торжествующе ответил Ула. — У него — гномики и волшебные олени!
   — Вот извраще-энец! — подивилась я.
   Ула привычно надулся, я захихикала. Все шло по плану. Не знаю, с чего уж мой Помощник такой обидчивый — прям слова не скажи, сразу губешки корежит, сопит, надувается… Я хотела выяснить, что за проблемы у малыша были со Снегуркой, но — вспомнила, что есть дела и поважнее. Ладно, вопрос о Снегурке, равно как и наболевший — о происхождении эпатажных штанишек, — пока что оставим.
   — Что ж, Ула Храпотыкович, давайте перейдем непосредственно к делу, — начала я, но Ула педантично меня поправил:
   — Моего папу звали Храфн, а вовсе не Храпотык, если уж тебе угодно меня звать на славянский манер!
   Ну да, я же помнила, что там было что-то такое… сопяще-храпящее, похожее на запущенный гайморит или отрыжку. Вслух я, конечно, ничего такого не сказала, чтобы духа до истерики не доводить, а всего лишь исправилась:
   — Ладно, ладно, Ула Храфнович, замнем базар, перетрем по существу. Так вот, морковчатый ты мой, пусть мой вопрос ни в коей мере тебя не удивит и, упаси бог, не вызовет резкий скачок давления, но… ДОЛГО НАМ ЕЩЕ ТУТ ТОРЧАТЬ?!!
   От моего рева на потолке жалобно звякнула люстра, и до этого уже расставшаяся со всеми свечками, а крынки на столе резво отстучали нечто похожее на танец с саблями. Ула на всякий случай загородился своей амбарной книжищей и побелел до цвета паутины. Я ждала, уперев, насколько это было возможно в имеющихся условиях, руки в боки, грозная, как макака перед кормежкой.
   Ула немножко пришел в себя, выдрал из амбарной книжки страницу и принялся деловито ее комкать. Нет, непременно нужно держать себя в руках, а то от моих нервов духи уже в штаны делают… Но Ула всего лишь измял бумажку до некоторого подобия веера и принялся ею обмахиваться, приговаривая:
   — Господи, Господи, смотри, как я страдаю… И за что, Боженька? За что ты дал мне охранять эту маленькую чугунную неваляшку? Да она одними воплями всех врагов распугает, а уж если до рукоприкладства дойдет…
   Я бесцеремонно прервала Скальдов сеанс медитации и, спустив ему неваляшку, настырно продолжала долдонить:
   — Ну-у, Уличек, ну Скальдюша, когда ты вытащишь отсюда своих девочек?
   На «Скальдюшу» пацан купился, как на тортик, подобрел, заиграл стыдливо ресничками:
   — Ой, Полиночка, если б это зависело только от меня, я бы уже давно вас домой отправил. Да вот темные силы закупорили, если так можно выразиться, все проходы. Везде идет большая драка, причем с переменным успехом. Пока мы не догадались подвозить цистерны со святой водой и поливать их из шлангов… В общем, как только наши оттеснят их от прохода хотя бы на миллиметр, я вас сразу утащу отсюда. Главное, увести пажа подальше, но это уже не ваша забота…
   Так, похоже у нас снова проблемы. Но ничего, Ула вроде бодрячком настроен, глядит оптимистом, может, и прорвемся.
   — А нам-то с Михой что делать? Вообще, где она застряла?
   — Она сейчас в фамильной усыпальнице Фусшнелей, — невозмутимо сообщил Ула, расправляя свой импровизированный веер. — Усиленно общается с девой из своего рода, с ведьмой то бишь. Пока они вместе, Мишке ничего не грозит.
   Во блин-оладушек! Миха, значит, сидит в тепленьком уютном склепе, с родней общается, а я где? Крючусь на каком-то занюханном подоконнике в ожидании Великой Семейной Бучи, которую жаждет устроить местная очаровашка-затейница, по совместительству хозяйка замка!
   И Буча не замедлила начаться. Стоило мне только подумать о Клотильде, как юная чаровница не заставила себя ждать и этакой куропаткой впорхнула в залу. Я сразу поняла, что куропатка на рогах и жаждет крови. За ней в зал нестройным рядком подтянулись родственнички. Я постаралась изобразить оконную раму и поглубже влипнуть в занавеску, вдруг сестрица Клотькина и вправду ядом плюется… От него по телу такие синюшные неэстетичные пятна идут, сама видела…
   Родня Готфрида и Клотильды чинно рассаживалась за столом, злобно зыркая глазенками по сторонам и точа зубы. Позже я узнала, кто же там был, поэтому могу и вам рассказать, чтоб не мучить вас словотворчеством и фразочками типа: «Тогда мужик с большим, как у Клотильды, шнобелем встал и сказал…»
   Перво-наперво там била прекрасная Иулия, сестрица Клотильды. Ну на Клотильду она была похожа, как я на атомоход. Тощая, маленькая, со злюще-кислющей рожей. Хоть уксус сцеживай и огурцы маринуй! Да и то банки на следующий день повзрываются…
   Мужик в богатом кафтанчике при мече и с кучей гонора — это сам папа Клотьки и Иульки. Клотя на него размерами похожа, а Иулька — кислой вывеской.
   Нянька Готфрида с вышиванием. Клотильде так и не удалось ее нейтрализовать. Стоило родственничкам заткнуться хоть на секунду, чтобы перевести дыхание, сплюнуть яд и собраться с мыслями, нянька тотчас же заводила: «А вот когда прапрадедушка Танкред сражался с неверными за Гроб Господень…»
   Сопящая парочка — братец и сестра Готфрида— окопалась за кислой капустой и слаженно тявкала на Клотильду и ее родню. Я подозревала, что эти Пат и Паташон и были ночными заговорщиками. Интересно, чем же им так досадил паж, что они бабла не пожалели на то, чтобы выправить ему билетик на тот свет?
   Хмурый дядька в кирасе. Я так и не узнала, кем он приходился Готфриду. По морде — прихлебала, сам квакал что-то об общем троюродном племяннике с материнской стороны его тещи.
   Вот и вся колода. Когда все расселись и приготовились к труду и обороне, Клотя долго церемониться не стала. Даже не поговорив о погоде, девуля начала с краткого, но зело эмоционального спича: мол, с Готфридом у них, все прекрасно, муж готов ей носки штопать, Виталис — несчастная жертва злобных интриг (кирпич в моську Иулии), поэтому, в дальнейшем присутствии сочувствующей родни счастливое семейство больше не нуждается. Мол, погостевали, и хватит!
   После заявления Клотильды в зале стало тихо. Этим тут же воспользовалась няня. Резво тыкая иголкой в ткань, она голосом профессиональной рассказчицы забубнила:
   — Когда мой прапрадедушка Танкред был еще молод…
   — Ради всего святого, при чем здесь прапрадедушка Танкред?! — взорвалась Иулия. — Батюшка, да моя распутная сестрица только что заявила, что ее бессмертная душа, и так уже двадцать раз перезаложенная, не нуждается в благотворном бальзаме сестринской любви!
   — Со слухом у тебя, Иулька, всегда было плохо! — отпарировала Клотя. — Поковыряй мизинцем в ушах — помогает. Я всегда так делаю.
   В Бучу включились сестра и брат Готфрида (Мария и Анхельм). Дружненько и гаденько эти мормышки навалили на Клотю. Ах, ах, невестушка их обидела, ах, ах, они непременно должны остаться и открыть Готфриду глаза на поведение его гадкой жены.
   Ха, испугали ежа голой задницей! Да Готфриду сейчас до них, как до Юпитера, в том смысле, что начхать глубоко.
   Примерно то же самое и сообщила им Клотя. Только популярнее, подкрепляя речь выразительными пальцедвижениями. Тут попытался включиться папуля.
   — Клотильда! — патетично вякнул он. — Недочь моя! (Напомни, чтоб после обеда я от тебя снова отрекся!) Как можешь ты быть столь дерзкой?
   Клотильда и ему популярно растолковала. Припомнила все — и двух долбанутых нянек, и третью его жену, и какую-то битву при Бамбурге, из которой папа ей так и не привез обещанную челюсть врага, зато притащил Иульке ковчежец с левым коренным зубом святого Гюза… Я и не подозревала, что из ничего можно накатить такую телегу. И вправду: жизнь без телика — все равно что без резинок в трусах. Рано или поздно озвереешь…
   От такого непотребного поведения старшей дочери папаша заикал и зашарил ручонками по столу в поисках какой-нибудь жидкости. Ближайшей к нему, кажется, стояла клюквенная… Ее-то папаша и хватанул. Икота ушла вместе с сознанием. Папуля тихо сполз под стол, туда, где недавно валялся его зятек. Правду говорят, свято место пусто не бывает… Иулька не упустила случая закатить истерику.
   — Ты отравила — его! — возопила она, неправдоподобно выкатывая глаза и дергая себя за волосы.
   М-да, актерское мастерство на троечку — вместо скорбящей дочери у Иульки получилась живенькая сценка «Месяц экономии на туалетной бумаге»…
   — Дура ты, Иулька, и уши у тебя холодные! — заковыристо опустила сестру Клотька. — От самогонки не умирают…
   Иулька недоверчиво понюхала папин кубок, и ее перекосило еще больше. Опять наступила пауза.