Зеличенок Альберт. Трудно быть Лёвой

Зеличенок Альберт
Трудно быть Лёвой

   Альберт ЗЕЛИЧЕНОК
   ТРУДНО БЫТЬ ЛЁВОЙ
   Давно замечено, что самая чистая правда частенько выглядит отъявленной ложью. Причина здесь в том, что жизнь устроена довольно нелепо, и опытный рассказчик, зная это, выправляет наиболее вопиющие нелогичности. Увы, мне поступать так мешает совесть, и потому события в моем изложении выглядят неправдоподобными. Мне уже это говорили. Однако поделать ничего не могу: врать не умею. Вот и сейчас мне, конечно, никто не поверит.
   В тот день погода стояла расчудесная: не было ни дождя, ни ветра, ни холода, а отсутствие солнца и наличие туч никак нельзя считать дурным предзнаменованием. И потому во всем нижеследующем небеса никак не повинны. В конце концов, это не они заставили нашего зама по АХЧ Фомина-Залихватского в одиночку спускать по лестнице трехстворчатый шкаф. Покидая площадку четвертого этажа, Фомин не удержал шкаф, и этот монстр шестидесятых годов, станцевав по ступеням, встретил пролетом ниже Куперовского, который, ни о чем таком не думая, возвращался из столовой на рабочее место.
   Любители фантастики, чей острый нюх помогает им находить родовые признаки "сайенс фикшн" даже в телефонной книге, уже, конечно, догадались, что удар столь массивным предметом по ткани бытия не мог остаться без иррациональных последствий. О проницательные, вы не ошиблись. Когда шкаф подняли, Левы под ним не оказалось. На память о сотруднике руководству КБ осталась лишь вмятина от соприкосновения макушки с дубовой перегородкой. Как раз пониже инвентарного номера.
   Куперовский пришел в себя от крайне неприятного запаха. Казалось, весь воздух был пропитан сложным букетом ароматов, в котором выделялись резкий дух свежеприготовленной резины и тяжкий дурман свежеувядающих магнолий. Лева сидел в центре до неправдоподобия средневековой и до безобразия алхимической лаборатории, на жестком деревянном кресле, вознесенном на некий пьедестал, подножие которого окружала пентаграмма. Хозяин лаборатории, старичок почтенно-подозрительного вида, с длинной черной бородой и в черной же усыпанной блестками магической паре (халат + колпак), метался у стола, беспрерывно подливая, подсыпая, помешивая и при этом не переставая бормотать. На Куперовского он взглянул лишь однажды, и то косвенно, без особого интереса.
   - Ну и долго я буду тут сидеть? - спросил наконец Лева, предварительно деликатно покашляв.
   - Я вас, собственно, и не приглашал, - отпарировал старик, не отвлекаясь от своих занятий.
   - Извините, - сказал Лева, - но не могли бы вы сказать, где я?
   - У меня в лаборатории, - огрызнулся ядовитый пенсионер, снимая пробу с буровато-зеленого варева в толстостенной колбе. - Если хотите более точно - в квартале Ходячих Призраков, что расположен в центре Нитгедайгена, каковой вечный город занимает ядро Нулевого Отражения, обеспечивая его стабильность и первенство. Вы удовлетворены?
   - Какое Нулевое Отражение? - прошептал Лева, ощупывая шишку на голове. - Где это? Неужели меня так сильно тряхнуло? Доктор, это излечимо?
   - Где вы видите врача, юноша? И не волнуйтесь за свой рассудок: не то чтоб вас можно было назвать человеком в своем уме в полном смысле этого слова, но отклонение от вашего обычного уровня не столь уж велико. Беда в другом: вас так резко выбило из причинной ткани вашего Отражения, что вернуться назад представляется весьма и весьма проблематичным. Надо же, даже номер не читается.
   - А что такое Отражение? - спросил Лева, почувствовав, что старичку очень хочется подробно и обстоятельно удовлетворить чье-нибудь любопытство, вот только жертва никак не подворачивается.
   - О, это сложный вопрос, требующий многочасовой лекции. У нас нет такого запаса времени, поэтому попробую коротко. Просто говоря, на Оси Мира расположен Оригинал, или Нулевое Отражение, которое порождает само себя, а также все другие Отражения, в частности - ваше, обеспечивая попутно устойчивость Вселенной. В общем, все это довольно ясно, хотя еретики-олицентристы утверждают, что любое Отражение можно принять за нулевое. По-моему, всякий непредубежденный человек согласится, что все это - полнейшая чушь. Не правда ли?
   - Да-да, конечно, - осторожно сказал Куперовский.
   - Приятно видеть столь здравомыслящего юношу. Между прочим, смотрю я на вас и думаю, что вам не пришла еще пора возвращаться на свое провинциальное отражение. Тем более, что, пока вы меня отвлекали разговорами и нарушали технологию эксперимента, пространственно-временные и инфинитно-континуальные координаты вашей реальности сместились, и определить ваше первоначальное местостояние - задача не из простых. Вы никогда не пробовали решать задачу 123 тел в семимерном - как минимум пространстве? Если нет, то знайте, что, согласно восьмому принципу квантовой магоматики, она неразрешима.
   - И что же делать? - слабым голосом осведомился Лева.
   - Ну, кроме квантовой магоматики, существуют еще волновая, стохастическая и абстрактная. Да и я специализируюсь как раз на неразрешимых проблемах, так что попробуем. Ну, а вам пока нечего прохлаждаться и, кстати, впустую занимать Трон Люцифера, крайне необходимый мне для опытов. Между тем датчики отчетливо отмечают под вашей невзрачной внешностью романтическую душу Вечного Героя. У вас никогда не возникало стремления истребить миллион-другой человек? Или освободить какой-нибудь мир от кровавого тирана, чтобы без помех управлять им самому? Не накатывала на вас этакая печаль галактических масштабов с терзаниями себя и других?
   - Нет-нет, - испуганно замахал руками Левушка. - Наверно, ваше оборудование испортилось. Или батарейки сели. Ничего подобного я в себе не ощущаю.
   - Мои приборы не могут испортиться, ибо закляты. А питаются они энергией Вечности, и она еще далеко не на исходе. Гм. Попробуем по другим качествам. Не бывает ли вам по утрам иногда так плохо-плохо, а порой так хорошо-о? Не возникает ли у вас временами желания заснуть, и чтобы, когда проснетесь, все уже было совсем по-другому? Бывает? Ну вот, а это типичные свойства Вечного Героя, да еще и с мерлиновым синдромом. А нет ли чего-нибудь большого, красивого, о чем бы вы очень сожалели и что особенно хотели бы увидеть?
   - Да, - грустно сказал Куперовский. - Наш новый японский телевизор. Сегодня вечером как раз КВН. Если, конечно, в правительстве никто не умрет.
   - Ну, вот что, - рассердился чародей, - вы, конечно, как хотите, но через 7 минут 43 секунды на троне рядом с вами материализуется демон третьего разряда. У них сейчас сиеста, посему он, допускаю, будет сердит. За это время я не успею отыскать достоверные координаты вашего мира, а в любом другом месте вам придется стать Героем, хотя бы из чувства самосохранения.
   - Вечным? - уже с надеждой спросил Лева.
   - Это как получится. Так как, будем рисковать или подождем демона?
   - Рискнем, - ответил Лева...
   ...И очутился на песке. Палило солнце. Рядом на бархане стоял верблюд и самозабвенно грыз какую-то колючку, косясь на Куперовского выпуклым карим глазом. Все было до безобразия экзотично. Лева поднялся и отряхнул штаны. Дромадер, видимо, воспринял это как сигнал, выплюнул недоеденную колючку и двинулся к горизонту. Лева, потенциальный кандидат в Герои, вздохнул и побрел вслед за ним. "Может быть, это мой верблюд? - подумал он. - Может, волшебник напоследок расщедрился? Почему бы и нет, в конце концов?"
   Действительно: почему бы и нет? Приключение вовсе не стало бы менее интересным, преодолей Куперовский эту часть пути верхом. Даже напротив: на верблюде он смотрелся бы гораздо импозантнее. А еще лучше, если бы я авторская воля! - раздобыл бы ему где-нибудь тюрбан, халат и этакие азиатские сапоги с загнутыми носками. Какое величественное зрелище представлял бы тогда въезд моего героя в город! Насколько охотнее иные поверили бы тогда всему дальнейшему. Однако даже в интересах фабулы и красоты стиля я не могу себе позволить отступить от истины. Правда же состоит в том, что Левушка не сумел заставить это паршивое животное остановиться, а эксперимент по залезанию на движущегося (и больно лягающегося) верблюда закончился провалом, хотя и обогатил искусство верховой езды несколькими новыми кунштюками (как то: вис на зубах с синхронными взмахами конечностей дромадера и потенциального всадника или двойной аксель с горба в бархан на полном скаку - рискните повторить!). Увы, истина вынуждает меня поведать читателю, что Лева вошел в Иерусалим (через южные ворота - это примечание для любителей точности) именно так: потным, запыленным, с выпученными от переживаний и унижения глазами, покорно шагая - с отставанием метра в полтора - за верблюжьим хвостом.
   Как раз в это время Иерусалим, как и вся Иудея, был охвачен лихорадочным возбуждением. Ждали Мессию. Собственно говоря, Ожидание Помазанника - это национальная иудейская традиция, высшая квинтэссенция науки, искусства и спорта, нечто среднее между радостным предвкушением, нервной дрожью, испугом и агонией. Я даже не знаю, как ввести в эту атмосферу человека, который сам ею не дышал. В качестве отдаленного подобия представьте себе ощущение невесты перед первой брачной ночью с женихом, которого она горячо любит, при этом она давно - и многократно не девственница, а он весьма ревнив, даже до насильственной смерти неверной избранницы. Или вот вам еще аналогия: вообразите народ, который в едином порыве вышел встречать поезд на Читтанугу, причем время прибытия неизвестно, мест в вагонах наверняка на всех не хватит, и присутствующие находятся в предэкстазном состоянии, готовом перейти во что потребуется от глубокого уныния до общего ликования и от побития камнями до возведения храмов включительно. С учетом же того, что Мессия, собственно говоря, уже приходил и ушел, ситуация становится еще более интересной. Развивая вышеприведенное железнодорожное сравнение, можно сказать, что все это напоминает ожидание поезда на Читтанугу на остановочной платформе станции Малые Дербышки.
   Так вот, правоверные иудеи ждут Мессию уже давненько и - с небольшими перерывами на более насущные заботы - непрерывно, но и в этом перманентном процессе выделяются особенно экстремальные периоды, и вот как раз в такой момент Лева и явился в Иерусалим - грязный, исцарапанный и униженный верблюдом. Между тем Слава уже ждала его.
   Сразу же за воротами, под прямым углом к ним, располагались несколько рядов скамеек, которые были густо покрыты людьми в разноцветных то ли хитонах, то ли халатах, с длинными полотенцами на головах, с кудрявыми бородами и горящими от вожделения глазами. Лева, едва взглянув на них, сразу же - и правильно - понял, что это евреи. Учитывая же их количество, нестесненность жестов и всего поведения и громкие голоса, он сделал вывод, что находится или в Израиле, или в Одессе. Однако песок, верблюды и отсутствие поблизости моря говорили все-таки скорее в пользу Израиля.
   Сидящие на скамейках пристально оглядывали каждого проходившего в ворота и обменивались впечатлениями.
   - Ну, Марк, как тебе этот?
   - Этот прыщ в лапсердаке? Мойша, стыдись, сегодня еще только пятница, а ты уже начал праздновать субботу. Почему у тебя блестят глаза, Мойша? В следующий раз сюда войдет ослица, и ты также спросишь, не Он ли это.
   - Ну хорошо, раби Марк, но вот этот точно не прыщ. Ты погляди, какой хороший: голова как пивной котел, бицепсы как бедра у твоей Сарры.
   - Слушай, Мойша, тебе надо провериться: у тебя что-то с головой. Это просто меняла из Хайфы, я его знаю. К тому же еще и одноглазый. Скажи, где написано, что Он будет одноглазый?
   - А где написано, что не будет?
   - Слушай, Мойша, зачем писать то, что и так всем понятно? Просто Он такой, как и все мы, а значит - с двумя глазами.
   - Почему, Марк? Там как раз сказано, что Он будет не такой, как мы.
   - Да, не такой. Но безгрешный, в отличие от нас, убогих. Безгрешный, а не безглазый!
   - Погоди, Марк, а почему безгрешный не может быть безглазым? Может быть, его безгрешность была так велика, что на отсутствие глаза не обратили внимания. Ты помнишь, как у Иоханана-горшечника родился сын?
   - Помню.
   - А ты помнишь, как его назвали? Рахиль. Когда на третий день вино кончилось, и к Иоханану вернулся разум, он сообразил, что Рахиль - женское имя. И он спросил раввина, который спал за тем же столом, то есть сначала разбудил, а потом уже спросил: "Раби Яков, почему ты дал моему сыну женское имя?" И реб Яков долго не мог ничего ответить, потому что лежал своим благочестивым лицом в цимесе. А потом, когда цимес слизала мать жены Иоханана - не пропадать же хорошему продукту за просто так?! - раввин сказал: "Разве это был мальчик, дорогой Иоханан? А мне показалось, что девочка. Но разница была еще так невелика, а у меня такое плохое зрение... Однако теперь ничего не поделаешь, уважаемый Иоханан, твоя... то есть твой Рахиль уже записан в мои книги, и теперь он так и будет существовать под этим именем. И дай Бог, чтобы это было самым большим огорчением в его жизни!" Вот я и говорю: если реб Яков не заметил столь существенную разницу, то те, кто писали эти книги, вполне могли не предусмотреть такую мелочь, как отсутствие глаза. Прав я или неправ, а, Марк?
   - Погоди, Мойша, остановись, у меня от тебя начинается сердцебиение. Зачем ты через каждые два слова повторяешь "Иоханан"? У меня все в голове смешалось: раввин, сорок бочек твоих Иохананов и мальчик с несущественной разницей. И при чем тут Он? Какое все они имеют отношение к Нему? И при чем тут, кстати, бедра моей жены? Не трогай бедра моей жены! Оставь в покое бедра моей жены! Если я еще раз замечу, что ты трогаешь бедра Сарры, я...
   - Нет, Марк, ты не понял...
   - Все, все, Мойша, я уже успокоился. Я уже пришел в себя. Мойша, перед тем, как говорить с тобой, надо плотно поесть и заткнуть уши ватой. Я забыл про это, Мойша, и Бог меня наказал. Хватит уже, Мойша, а то я могу тебя убить голыми руками.
   - Хорошо, хорошо, реб Марк, но только в последний раз. Как тебе этот, Марк? Посмотри, у него два глаза, и кашмирский халат, и лошадь. Погляди, какая под ним красивая лошадь, Марк!
   - Да, Мойша, под ним прекрасная лошадь. И да, Мойша, на нем халат, и тюрбан, и кривая сабля, Мойша, про которую ты зря ничего не сказал. Потому что это араб, Мойша, чистокровный араб из пустыни, и каждая пядь его тела, и каждый клочок его одежды кричат: "Араб! Араб! Араб!" Ты понял меня, Мойша? Араб! Проклятый араб!
   - Да, я понял тебя, Марк, но где написано, что Он не может быть арабом?
   - Какой еще араб?! Там же сказано - "из рода Давидова"! Нет, я все-таки тебя убью! Держите меня, люди!
   Но никто их не удержал, и они убежали, причем первый все еще пытался спорить, а его преследователь вращал глазами, рычал, и изо рта у него шла пена. На них не обращали внимания, видимо, подобные сценки здесь примелькались.
   - Ну, и как же уродились ваши хлеба, реб Исаак?
   - С Божьей помощью, прекрасно, реб Самуил. Когда Он придет, будет, чем Его накормить. А что ваши виноградники?
   - Ничего, реб Исаак, неплохо. В этом году пришлось нанимать работников со стороны. Однако, как видите, я здесь, уже второй месяц, с тех пор, как звездочеты опять предсказали Его скорое появление, и очень опасаюсь, что чужие люди без меня сами соберут мой урожай.
   - Так пошлите вместо себя сына.
   - А если они его убьют? Знаете, разные люди нанимаются в работники.
   - Ну и что ж, бывает. Зато потом вы сможете на законных основаниях убить их, вернуть урожай и ничего не платить за работу. Я часто так делаю. Очень выгодно получается. На то в наших еврейских семьях и много детей.
   - Спасибо, реб Исаак, спасибо. Обязательно при случае воспользуюсь вашим советом. Но я вам так скажу, реб Исаак. Все это крайне нехорошо со стороны Мессии. Люди Его ждут, настраиваются, бросают дела, накрывают столы. Только на моей памяти звездочеты и всякие там нечестивые волхвы тьфу, мерзость какая, прости, Господи, - уже двадцать восемь раз возвещали Его скорый приход. И что вы думаете - Он хоть раз явился?! А хлопот-то сколько! В доме прибирай, нищих оделяй, должникам прощай, в грехах кайся... Я уж последние двенадцать раз готовился по сокращенной программе, без должников и нищих. А то и разориться недолго. Если бы еще деньги, затраченные на благотворительность, не облагались налогом...
   - К этому наверняка в будущем придут, реб Самуил, А то тяготы, наваленные на плечи богатых людей, столь велики, что этак и вера может пошатнуться. В дикие времена живем, реб Самуил, верим каким-то звездочетам, факирам, экстрасенсам приблудным. Сидели бы тихо, занимались своим делом...
   - Да, реб Исаак, и всему причиной - Он. В конце концов, обещал придти - приходи! Не тяни время. Или уж оставь в покое Свой народ, дай людям делом заниматься. Сколько уж можно, в конце концов?!
   - О, Яхве, Бог отцов моих! Ты - Бог мой, Тебя от ранней зари ищу я; Тебя жаждет душа моя, по Тебе томится плоть моя в земле пустой, иссохшей и безводной...
   - Слушайте, молитесь потише. Вы думаете - вы один здесь правоверный еврей? Тут все правоверные евреи. И не хуже вас, между прочим. Вы мешаете, в конце концов. Для молитв есть храм, а здесь площадь. Сидите и радуйтесь, что места хватило. И что это вы землю нашу ругаете? Какая-никакая, а родина. Обетованная, между прочим. Вот как кликну стражника - узнаете.
   Лева вдруг сообразил, что понимает каждое слово. Вокруг говорили на идише, который Куперовский в свое время по ошибке выучил с помощью родственников, собираясь в Израиль. Вот и пригодилось. Правда, это был какой-то совсем другой Израиль, потому что в том Лева ничего не понимал, и его не поняли. Возможно, судьба с самого начала готовила его к деяниям здесь, в этих местах. Ведь назвал же его чародей Вечным Героем.
   Неожиданно какой-то старичок, дотоле спокойно сидевший на скамейке, взвился, будто к нему внезапно подключили электрический ток, и заскакал козлом, выдирая и щедро разбрасывая небогатые кудри.
   - Вот Он! Вот! - завизжал он, бросаясь к Леве и тыча в него пальцем. - Шестое чувство подсказывает мне - это Он. Радуйтесь, евреи, Он пришел, и теперь мы все наконец отдохнем. Пляшите и веселитесь, евреи, ибо Он явился, и узнал Его я, я, Авраам бен-Шмулик, продавец ковров с Пятой улицы. Запомните, люди: Авраам бен-Шмулик, Пятая улица, синий дом, лучшие ковры в Иерусалиме, открыто с шести до девятнадцати с перерывом на обед и молитву. Но не спутайте с лавкой моего брата Аарона, та с желтой крышей, и таких ковров вы там не купите. Это я, я Его узнал, бен-Шмулик из синего дома, с 6 до 19, перерыв с 13 до 14. Приветствуйте Его, евреи!
   Люди сорвались со своих сидений и бросились на Куперовского.
   - Нет, нет! - в панике закричал он. - Я не знаю, кого вы ждете и что собираетесь с ним сделать, но это не я. Честное слово!
   Однако воплей его в поднявшемся гвалте никто не слышал. Толпа схватила Леву, подняла над собой и повлекла в неизвестном направлении.
   На следующий день на базаре только и разговоров было, что о вчерашнем происшествии. Худощавые мальчишки на побегушках, всклокоченные юноши с Талмудами, томные девы на выданье, многопудовые матроны в париках, солидные отцы семейств - все обсуждали только одно.
   - Ну и как же Его опознали?
   - Судите сами: одет не по-нашему, но по внешности - настоящий ид. Смотрит дико, кричит, руками размахивает - пророчествует. Вокруг осматривается так, как если бы никогда этого не видел. Вдобавок - пришел за хвостом верблюда.
   - А при чем здесь верблюд? В пророчествах вроде было сказано по-другому.
   - По-другому... Синедрион еще когда постановил, что пророчества надо толковать расширительно. Иначе мы далеко не уедем. Вон Безумный Пророк явился, как полагается, - на ослице, с осленком в поводу, а что толку? В результате в Европе до сих пор приходится воевать с франками, готами и прочими его последователями. Может, ты сам из таких? Нет? Смотри. И вообще: в пророчестве о ком говорится? О животном. Этот самый Лейб с кем пришел? С животным.
   - Но ведь не с ослицей, а наоборот, с верблюдом.
   - В Синедрионе сказали, что верблюд даже лучше ослицы. И все, отстаньте от меня, больше ничего не знаю.
   - А где Он поселился?
   - Слушайте, вы отойдете или что? Семочка, дорогой, выйди из лавки, возьми свою дубинку и объясни этим мишугоэм насчет Мессии, чтобы мало не показалось. Так их, Семочка, и проверь, не остались ли у них еще вопросы, и ответь на все. Не гони их далеко, Сема, гони их к Соне, передо мной они все утро стояли, теперь пусть она на них порадуется. И мне слышно будет, о чем они там болтают.
   - Его приютил Бар-Раббан, ученый человек. Знает наизусть Пятикнижие, наблюдает за звездами, снимает сглаз. Его уже три раза за колдовство хотели камнями побить, но в городе булыжников не нашли - как раз все накануне истратили, а за стены лень было идти.
   - Ну и как Он, скоро будет народ учить?
   - Бар-Раббан обещает - вот-вот. Пока Он его расспрашивает, проверяет, должно быть, все ли Его народ воспринимает правильно.
   - Говорят, там полон дом книжников, фарисеев, учителей Закона, и Он, хотя и молод, беседует с ними на равных. Он их не понимает, они - Его.
   Бар-Раббан особенно охотно говорил об истории Великого Израиля. Перед Куперовским вставали картины победоносной войны, которую вел Израиль, сокрушая Римскую империю. Вначале, насколько мог судить Лева, решающую роль сыграли фанатизм небольшой иудейской армии и недооценка ее сил противником. В дальнейшем один из римских императоров, страдавший наследственным идиотизмом и тяжелыми запоями, принял иудаизм сам и начал повсеместно внедрять его среди подданных. После этого основное значение приобрели диверсионные операции по кормлению войск противника трефным мясом и неосвященной мацой, а также рейды по тылам врага террористов-пророков, призывающих покаяться в грехах и уйти от мира. А по Средиземному морю плыли в океан тысячи единиц крайней плоти - император лично руководил актами обрезания и сам в оных охотно участвовал, но, как человек предусмотрительный, резал с большим запасом, что привело к уменьшению населения империи и стало еще одной причиной ее падения. Над обломками Рима взвилось белое знамя с шестиконечной звездой и семисвечником. По всей бывшей империи сокрушались языческие идолы - новая господствующая религия запрещала изображения человека. И лишь для громадных фаллических символов почему-то было сделано исключение, но скульптуры были тщательно обтесаны и теперь, по разъяснению Верховного Синедриона и лично Ирода Шестнадцатого, символизировали торжество наступающего иудейского духа над любым другим. По всему Великому Израилю открывались хедеры и синагоги, школы канторов и клубы каббалистов, ссудные лавки и мастерские по изготовлению париков и филоктерий. И вот здесь возникла одна существенная трудность. Евреев она не касалась, но в бывшей империи жили, к сожалению, не только - и не столько - евреи, и вот теперь двунадесять языков тщетно ломали языки в попытках внятно вознести молитвы вездесущему Яхве. Что-то надо было делать, и по постановлению Верховного Синедриона лучшие ученые страны на основе иврита, латыни и ряда ее производных и диалектов создали новый язык, который, несмотря на иные причины и другое время возникновения, поразительно напоминал, практически тождественно совпадал с известным нам идишем. Когда члены Синедриона и царь ознакомились с произведением, они были потрясены тем, что кучка высоколобых сотворила с великим языком Авраама, Моисея и Иисуса Навина, и приговорили осквернителей к побиванию камнями, но было уже поздно. Порожденный нечестивцами идиш проник в народ и победоносно зашагал по Царству Израильскому, и вскоре даже фарисеи и книжники практически позабыли иврит, и последний сохранился как международный язык лишь в науке, то есть в той среде, которая как раз и выпустила джинна из бутылки.
   Однако, даже став великим и решив вопрос со смешением языков, Израиль не мог почивать на лаврах, дабы злокозненные змеи, драконы и прочие гады, то есть добрые соседи еврейского государства, не сожрали его. На западе в Галлии, Британии и Испании - шумели и рвались в бой последователи Безумного Пророка, казненного в Иудее за кощунство три сотни лет назад теми же римлянами с подачи тогдашнего Синедриона. И сколько ни объясняли израильские послы и газеты так называемым "христианам", что и Безумный Пророк, и его гонители были иудеями, и, стало быть, вся эта история чисто внутреннее еврейское дело, - не помогало, и на западе продолжали потрясать мечами и кричать про освобождение Гроба Господня, хотя каждый, кто хоть немного разбирается в климатических условиях Иудеи и тамошних обрядах захоронения, понял бы, что какой уж там гроб и какие останки...
   На востоке еще со времен Самсона никак не могли успокоиться филистимляне. У их претензий никакой идейной подкладки не было, они просто и бесхитростно рвались в бой за новыми землями, деньгами, вещами и женщинами.
   Израиль воевал и с теми, и с другими и - естественно - ждал Помазанника, готовый узнать Его с первого взгляда, что-бы - в отличие от прошлых раз - не ошибиться, и горе самозванцу - побивание камнями никто не отменял. Куперовский прекрасно понимал ситуацию и изо всех сил пытался объяснить, что он - вовсе не Мессия, даже не претендует и не считает себя достойным. Ему не верили, тщательно записывали речи для будущих священных книг, исправно исцелялись, едва дотронувшись до его джинсов, молили о пророчествах, которых сами же потом пугались и по-детски обижались, и просили чудес, чудес и еще раз чудес. Впрочем, и Куперовский был настойчив, и в конце концов, чтобы разобраться с этим вопросом окончательно, был созван Верховный Синедрион. Обсуждение было длительным, монотонным и тягучим, как жвачка. Выступающие цитировали Пятикнижие и пророков (причем на не понятном Леве иврите), воздевали в отчаянии руки, неоднократно, прервав речь, шепотом молились, пытались давить на чувство долга, совесть и патриотизм Левы, взывать к его честолюбию, намекали на напряженную международную обстановку, на неизбежный скандал. Куперовский был тверд, как краеугольный камень, и так же непоколебим. Когда же подряд три оратора неизвестно почему назвали его Эммануилом - а он терпеть не мог этого имени - Левушка взорвался и наговорил всем присутствующим массу неприятных вещей, к тому же заявив, что если бы он был Помазанником, то лично изгнал бы из храма и их, и их родственников, и потомков до двадцать седьмого колена. Почему именно до двадцать седьмого, он затруднялся объяснить, но в продолжение спича несколько раз возвращался к этому числу и очень на нем настаивал. Члены Синедриона были уязвлены в своих лучших чувствах, и, таким образом, Левина речь решила дело. Встал самый седовласый, пейсатый, носатый и почтенный из всех и, важно поглаживая бороду двумя руками (жест весьма величественный; чувствовалось, что он часами репетировал его дома перед зеркалом), провозгласил: