Страница:
— Друзья мои, — сказал тогда некто Иоиль, один из той небольшой группы «Грабителей», которую привел с собой Надод, — нападать на замок, прежде чем будут истреблены англичане, значит идти прямо на гибель.
— Это правда, — послышалось несколько голосов.
— В таком случае, друзья мои, — продолжал Иоиль, — не доверите ли вы мне спасение капитана? Клянусь вам, что на его голове ни одного волоса не тронут.
В ответ послышался глухой ропот. Очевидно, Иоилю не верили.
— Ты и себя-то не спас, а попался вместе с нами. Каким же образом думаешь ты спасти капитана? — за всех возразил Иоилю гигант матрос, по имени Ганс.
— Я сам пожелал разделить вашу участь, Ганс, — отвечал Иоиль, — потому я и с вами. Но я выражу свой вопрос иначе: верите ли вы Альтенсу, помощнику нашего капитана?
— Да! Да! Да!.. — со всех сторон послышались голоса.
— Ну вот, так ему и сообщу придуманный мною способ выручить капитана, так как больше я не могу доверить этой тайны никому. Если господин Альтенс заявит вам, что считает мой способ несомненно надежным, откажитесь ли вы от своей безумной мысли — лезть на стены Розольфского замка и разбивать себе о них лоб?
— Мы сделаем так, как прикажет Альтенс, — единодушно отозвались матросы.
— Я позволил вам говорить, — заявил тогда особенно сухим тоном Альтенс, — но, кажется, забыли, что здесь никто не имеет права высказывать своего мнения. Решать так или иначе имею право только я один. Вспомните же это и молчите. Смиррно!.. У меня есть свой собственный план, как спасти капитана, но я не отказываюсь выслушать и то, что скажет Иоиль. Который из них окажется наилучшим, тот я и выберу. А теперь знайте, что при существующих обстоятельствах нужна особенно строгая дисциплина, и поэтому я буду взыскивать за каждое нарушение ее беспощадно. Ведите же себя смирно и повинуйтесь беспрекословно, если не желаете болтаться на рее. Офицеры передадут вам мои распоряжения, из которых первое — размозжить голову всякому, который вздумает артачиться.
Иоиль подошел к Альтенсу, и они вступили между собою в беседу, результатом которой капитанский помощник, очевидно, остался очень доволен, так как суровое его лицо просияло, и он закончил разговор следующими знаменательными словами:
— Хорошо, Иоиль. Я уверен, что при таких обстоятельствах у Ингольфа нет лучшего покровителя, нежели лорд Коллингвуд. Нужно только, чтоб вам удалось бежать, потому что в случае неудачи англичане будут особенно злобно преследовать вас, чтобы уничтожить следы своего преступления. Но кто же возьмется передать адмиралу требование об освобождении Ингольфа?
— Я возьмусь, — отвечал Иоиль.
— Хорошо. Ты храбрец.
Убийственно медленно тянулись часы для восьмидесяти матросов, с нетерпением ожидавших, скоро ли наступит момент их освобождения. Но вот, наконец, настала ночь и окутала пленников мраком, так как англичане не пожелали осветить трюм.
Альтенс решился привести свой замысел в исполнение сейчас же, как только заснут караульные. Он знал, что англичане провели предыдущую ночь на ногах и сильно утомились. Поэтому, надеясь на крепость замков, они заснули крепче, чем это следовало при существующих обстоятельствах. Из разговоров матросов наверху он узнал, что адмирал и все офицеры отправились в замок и что матросы остались под командой унтер-офицеров.
Понемногу все звуки на палубе стихли, только раздавались мирные шаги часовых, расхаживающих взад и вперед для того, чтобы согреться от ночного холода и отогнать сон.
Но вот и эти шаги начали затихать — очевидно, утомление донимало и часовых. Кончилось тем, что шаги окончательно стихли. Альтенс понял, что и часовые не выдержали и вздремнули, прислонившись к мачтам.
Решающая минута приближалась. Всем матросам было роздано по мушкету, по кортику и по абордажному топору. С таким вооружением экипаж «Ральфа» готов был идти на англичан, сколько бы их ни было.
Несколько минут Альтенс обдумывал, что делать дальше, и пришел к заключению, что завязывать битву на «Ральфе» неудобно, так как даже в случае победы бриг очутился бы меж двух огней: между замком и между эскадрой, стоявшей в фиорде.
Получив от офицеров, обошедших ряды, рапорт, что все готовы, он тихо отодвинул задний люк и выглянул наружу.
То, что он увидел, заставило его тихо испустить радостный возглас, и он молча сжал руку Лютвига, старшего лейтенанта.
Берега фиорда были совершенно безлюдны, а вокруг «Ральфа», в методическом порядке, стояло десять или двенадцать шлюпок, в которых приехали на бриг английские матросы. Каждая из них могла свободно вместить человек пятьдесят, и двух из них вполне было достаточно, чтобы принять весь экипаж «Ральфа».
Чтобы неслышно приблизиться к бригу, англичане обернули весла тряпками, и эта предосторожность, в свою очередь, должна была сослужить службу пиратам.
Матросы выбрались из трюма через люк и сели в шлюпки; Альтенс вышел последним и задвинул люк на прежнее место. Одной шлюпкой сел командовать Альтенс; другою — лейтенант Лютвиг. Лодки беззвучно отошли от «Ральфа», беззвучно прошли мимо «Сусанны» и посреди глубокой тишины направились к противоположному берегу фиорда, за которым уже начинался необозримый ског.
Когда шлюпки достигли берега и были достаточно далеко от эскадры и замка, Альтенс скомандовал своим звучным голосом:
— Вперед, ребята! Налегай на весла, — надобно доплыть туда, прежде, чем взойдет месяц!
По всей вероятности, английский адмирал составил десантный отряд из матросов того фрегата, который вошел в фиорд и, преследуя «Ральфа», остановился перед цепями, заградившими ему дальнейший путь. Альтенс задумал захватить этот корабль врасплох, подобно тому, как англичане захватили бриг.
Спустя часть времени пираты увидали вдали могучие очертания военного фрегата, гордо выделявшегося на темном фоне ночи своими батареями и мачтами.
Шлюпки шли совершенно рядом, чтобы команда слышна была на обеих одинаково ясно и чтобы не нужно было возвышать голоса.
— Стой! — сказал Альтенс. — Этот лакомый кусочек упускать не приходится.
С тех пор, как на Альтенса легла ответственность за все, он сам себя не узнавал. Обыкновенно молчаливый и несловоохотливый, теперь он живо говорил с матросами, удивляя их своим красноречием.
— Ребята! — говорил он. — На таких кораблях, как этот, бывает обыкновенно от пятисот до восьмисот человек команды. Если адмирал взял для экспедиции пятьсот матросов, остается еще триста человек. Согласны ли вы попробовать счастья?
— Согласны, согласны! — крикнули матросы. — Мы готовы отомстить и ни перед чем не отступим.
— Хорошо, друзья. Я был в вас уверен. Да, впрочем нам и делать больше нечего, потому что на двух шлюпках нельзя проскочить под носом у английской эскадры, стоящей у входа в фиорд. Кораблем нужно завладеть во что бы то ни стало. Если нам будет удача, то мы высадим Иоиля на берег, — он пойдет в замок и даст знать командиру обо всем.
Решили потихоньку приблизиться к фрегату и напасть на него врасплох, перебив всех матросов, какие только попадутся под руку. Было полное основание рассчитывать, что устрашенные неожиданным нападением матросы даже защищаться не будут.
Для того чтобы пираты, в темноте не узнав друг друга, не нанесли как-нибудь нечаянно своим вреда, Альтенс велел каждому из них натереть себе лоб смесью серы и фосфора. Этот светящийся знак давал возможность пиратам отличить своих от врагов.
Наконец, строго-настрого было запрещено давать кому бы то ни было пощады.
Окончив все распоряжения, Альтенс повернул свою лодку к берегу, а другой лодке велел дожидаться.
— Куда же это вы? — спросил Иоиль, догадываясь, для чего это делает Альтенс.
— Хочу высадить тебя на берег, — отвечал капитанский помощник.
— После сражения, капитан. Вас немного, вы не должны лишать себя хотя бы даже одного человека, способного сражаться… Да, наконец, и мне самому хочется разделить с товарищами опасность.
— Но если тебя убьют, что тогда будет с капитаном?
— Вы замените меня кем-нибудь из ваших храбрых матросов.
— Но влияния твоего никто не заменит… Ведь свидетелем-то был ты…
— Достаточно будет открыть все герцогу… Имя Пеггама сделает все.
— Ну, ладно. Если будет нужно, в крайнем случае, я сам отправлюсь в Розольфсе. Раз уж ты непременно хочешь — поезжай с нами… Вперед!
Больше не сказано было ни одного слова. Шлюпка снова заскользила по воде, все ближе и ближе поднося к фрегату восемьдесят храбрецов, решившихся умереть или победить. Меньше чем через четверть часа они приблизились к борту фрегата, мирно стоявшего на якоре. Высокие скалы по обеим сторонам узкого канала тенью своей прикрывали их, облегчая им приближение.
Вдруг раздался крик вахтенных, перекликнувшихся между собою.
Очевидно, они бодрствовали и наблюдали зорко.
Едва замолк их крик, как оба они, без малейшего стона, упали на палубу с проломленными головами. Пираты ворвались на корабль и рубили абордажными топорами направо и налево.
Альтенс приказал им действовать только холодным оружием и огнестрельного не употреблять до тех пор, пока из межпалубного пространства не выбегут остальные матросы.
Ночная вахта фрегата состояла из шестидесяти человек, которые вповалку спали на палубе, завернувшись в плащи. Спали они совершенно безмятежно, зная, что капитан Вельзевул и его пираты взяты в плен и заперты крепко. Не было, следовательно, никакого основания чего-либо опасаться, — поэтому и ночное дежурство соблюдалось на этот раз только для формы.
В один миг каждый пират убил по одному матросу. Удары топорами наносились так верно, что за все время раздалось всего два или три глухих стона.
Вахтенный офицер, сидевший в ближайшей к палубе каюте, услыхал возню и подумал, что это поссорились матросы. Он вышел на палубу и в ту же минуту упал, чтобы уж больше не вставать. Пятеро матросов вошли в капитанскую каюту и закололи капитана, прежде чем тот успел сообразить, что такое случилось.
Затем последовала ужасная сцена. Восемьдесят пиратов, понимая, что щадить кого-нибудь, значит губить себя, ворвались в межпалубное пространство и принялись крошить спящих раздетых матросов. Часть пиратов проникла в общую офицерскую каюту и перебила сонных офицеров. Одним словом, весь экипаж был перебит до последнего человека, причем ни офицеры, ни матросы не успели даже дать себе отчета в том, что происходит.
Это была не битва, а бойня. Защищаться пробовали только человек двадцать, которым удалось сплотиться тесною группой и пустить в дело кое-какое холодное оружие. Но они в конце концов погибли так же, как и их товарищи.
В десять минут пираты исполнили свое черное дело, и из английских моряков не осталось в живых ни одного на всем фрегате.
На рассвете шесть остальных кораблей английской эскадры, стоявших милях в двух от фиорда, увидали фрегат «Медею», на всех парусах при попутном ветре выходивший из фиорда и направляющийся к югу. Прежде чем они успели спросить фрегат, что это значит, как он уже сам отсалютовал им флагом и выставил разноцветные сигналы, означающие: «Спешное поручение в Англию. Приказ адмирала».
Шесть кораблей отвечали на салют, и «Медея» быстро исчезла в утреннем тумане.
Что же тем временем делалось в Розольфсе и удалось ли Иоилю поспеть вовремя, чтобы спасти капитана Вельзевула?
Что стало с Ольдгамом и Красноглазым? Удалось ли им убежать от англичан? Что касается Надода, то его исчезновение объяснялось очень просто: увидав крушение своих надежд, он, по всей вероятности, спрятался где-нибудь в доме и убрался незаметно из Норрланда. Но почтенному бухгалтеру не было никакой нужды скрываться и ему даже в голову не могла прийти такая мысль. А между тем оба исчезли неизвестно куда.
Когда Ингольфа заперли в башню, он понял, что участь его решена и что спасти его может только чудо, а так как в чудеса он не верил, то и готовился к смерти. Он думал теперь только о своем отце, с которым не видался после своего приключения и который так был бы рад зачислению Ингольфа в регулярный флот. Прегрешения Ингольфа не были для него позором, по понятиям той эпохи, а патент на капитанский чин сглаживал их окончательно. Для него уже начиналась новая жизнь, как вдруг явились эти проклятые англичане и помешали всему… Его обвинили в покушении на грабеж Розольфского замка, что было уже несмываемым позором, так как тайное поручение, данное Ингольфу королем, должно было оставаться в секрете. Оставляя в стороне вопрос о том, был или нет герцог Норрландский независимым владетелем, во всяком случае он составил заговор против короля, и король имел полное право защищаться. Скверно во всей экспедиции было только то, что королевский фаворит Гинго действовал через гнусных посредников, вроде Надода, и из-за этого Ингольф очень много терял, так как адмиралу Коллингвуду нечего было опасаться дипломатического вмешательства со стороны министра, никогда бы не решившегося признаться, что он заодно с «Грабителями».
Другое дело, если бы Ингольфу, произведенному в капитаны, одному было бы поручено все дело. Тогда его личность была бы неприкосновенна для англичан, и они никогда не посмели бы сделать того, что сделали. Но, к несчастью, знаменитый корсар действовал заодно с Надодом, и уже одно это обстоятельство оправдывало образ действий по отношению к нему английского адмирала.
Обдумав и обсудив свое положение со всех сторон, Ингольф пришел к выводу, что для него, Ингольфа, нет ни малейшей надежды на спасение. На какой-нибудь неожиданно великодушный поступок Иоиля нечего было и рассчитывать: еще Гаральд или его сыновья могли бы, пожалуй, сделать что-нибудь в этом роде, но англичане именно и отличаются совершенным отсутствием великодушия: это их характеристическая черта. Если даже проследить всю историю Англии, в ней не найдешь ни одного великодушного деяния.
Придя в этом отношении к определенному выводу, Ингольф стал обдумывать, не представится ли ему какой-либо возможности совершить побег.
Он принялся тщательно осматривать свое помещение. Тюрьма освещалась единственным окошком в тридцать сантиметров высоты при десяти сантиметрах ширины. Убежать через такое отверстие можно было только при помощи доброй феи, если б та превратила узника в птицу. Стены были необъятной, чисто средневековой ширины, а двери были железные, и о том, чтобы их выломать, нечего было и думать. Тюрьма была выбрана замечательно удачно, и сам Надод, если б его туда засадили, закончил бы тут ряд своих счастливых побегов. Целый день Ингольф придумывал какой-нибудь способ к побегу и не придумал ничего.
Таким образом, он должен был готовиться к смерти.
В течение нескольких часов Ингольф предавался безумной ярости. Умереть в двадцать семь лет позорною смертью в качестве сообщника гнусного Надода Красноглазого, умереть смертью простого грабителя — это было ужасно! Как зверь в клетке, метался он по своей тюрьме, в отчаянии ломая руки… Неужели никто не явится к нему на помощь в последний час? Неужели эта ночь будет для него последнею, неужели ему остается жить лишь несколько часов?
— Меня называют капитаном Вельзевулом! — вскричал Ингольф. — Неужели никто не придет ко мне на помощь, и я должен погибнуть…
Он не успел договорить, как в стене раздался глухой стук, словно в ответ на этот зловещий призыв.
Ингольф не был суеверен, но такое странное совпадение подействовало и на него. Возбуждение его разом стихло, уступив место глубокому изумлению. Он остановился, удерживая дыхание, и прислушался — не повторится ли стук.
В замке все давно уже спали. В честь спасителей Розольфского замка было выпито много шампанского и рейнвейна, так что лорда Коллингвуда и его офицеров пришлось унести спать мертвецки пьяных. Ночь стояла торжественная, безмолвная. Снизу до башни, в которой сидел Ингольф, не доносилось ни малейшего шума, а между тем как раз около этого времени совершился побег пиратов из трюма «Ральфа».
Стук не повторялся в течение нескольких минут, и Ингольф уже пришел к заключению, что ему просто послышалось. Продолжая, однако, размышлять об этом, он решил, что во всяком случае, не мог же он до такой степени обмануться. Полубессознательно подошел он к стене и стукнул в нее два раза. Ответа не было. Для чего же ему стучали тогда? Что это значило?.. Он терялся в догадках и приложился ухом к стене. Тут он невольно вздрогнул от головы до ног: за стеною слышались какие-то странные стоны, потом чей-то голос затянул заунывную песню вроде колыбельных песен лопарей и гренландцев. Кто бы это мог петь в старом замке, давно погруженном в глубокий сон?
Не тот ли это незнакомец, который стучал в стену? Но почему же он не отвечает, не отзывается?.. Ингольф принялся стучать в стену изо всех сил. Пение затихло. Наступила опять глубокая тишина. Тщетно узник ломал себе голову, придумывая какое-нибудь объяснение, — ничего придумать не мог.
Вдруг на террасе послышались шаги, в тюремной двери отворилась узенькая форточка, и чей-то голос снаружи окликнул узника:
— Капитан Ингольф!
— Что нужно? — отозвался корсар.
— Я послан к вам с очень неприятным поручением, которое обязан исполнить, как адъютант адмирала.
— Говорите.
— Наступил час вашей казни. Вам остается только десять минут.
— Как! Ночью! — вскричал Ингольф. — Знаете, после этого вы — варвары, дикари…
— Но ведь вы не знаете… — сказал офицер и замялся.
— Какая-нибудь новая гнусность? — спросил Ингольф.
— Сейчас открылось, что все ваши матросы убежали из трюма «Ральфа». Когда это случилось — неизвестно…
— А, теперь я понимаю, — перебил Ингольф. — Ваш адмирал, несмотря на превосходство сил, боится, как бы мои храбрые моряки не освободили меня…
Но битвы ему во всяком случае не избежать: мои моряки — не такие люди, чтобы стали спокойно издали смотреть, как умирает на виселице их капитан.
— К сожалению, я должен вас предупредить, что ваша казнь совершится во внутреннем дворе замка.
— Да ведь уж вы известные подлецы и трусы, я на ваш счет никогда не ошибался.
— Вам можно простить эти слова ввиду предстоящей вам смерти. Мне приказано доставить вам все, что вы пожелаете.
— Вы говорите: мне осталось десять минут. Хорошо. Позвольте же мне попросить вас, чтобы вы избавили меня от своего присутствия и оставили одного.
— Мне остается только повиноваться.
Форточка захлопнулась, и шаги, постепенно удаляясь, затихли на террасе.
— Через десять минут меня повесят! — говорил, оставшись один, Ингольф.
— Повесят! Через десять минут от меня не останется ничего, кроме бренной оболочки! Интересно знать, что после того будет с моим «я», во что оно превратится?..
Такие мысли занимали капитана Вельзевула в последние минуты его жизни. Он был моряк, а жизнь моряка развивает наклонности к отвлеченным размышлениям. Затем Ингольфу вспомнилось его детство, вспомнился его старик отец, с тревогой дожидавшийся в Копенгагене возвращения своего сына, которого ему не суждено было увидать. Матери своей Ингольф не помнил… При мысли об отце сердце молодого человека сжалось от боли, и слезы выступили на его глазах.
Под гнетом ужасной тоски он прошептал:
— Как долго тянутся эти десять минут!
В противоположность слабодушным людям, готовым надеяться до самой последней минуты, Ингольф, убедившись в неизбежности смерти, торопился избавиться от горьких воспоминаний и поскорее обрести вечный покой.
Едва он успел произнести эти слова, как в стене опять послышался стук, и на этот раз гораздо слышнее, чем в первый раз. Ингольф, сидевший на стуле с опущенной головой, вдруг приподнял голову и вскричал печальным и дрожащим голосом:
— Кто бы ты ни был, друг или враг, зачем ты смущаешь мои последние минуты?
Вслед за этим на террасе послышались звучные, мерные шаги солдат по каменным плитам. Десять минут прошли, и за Ингольфом явился взвод солдат, чтобы вести его на казнь.
Ингольф лишь слегка вздрогнул. Он готов был ко всему.
— Стой! — скомандовал офицер. — Становись в две шеренги.
Ингольф ступил несколько шагов к двери, чтобы гордо и с улыбкой встретить своих палачей. Вдруг налево послышался легкий шорох. Ингольф обернулся — и едва не лишился чувств: при скудном свете ночника, освещавшего комнату, он увидал, как стена раздвинулась, и в образовавшемся отверстии появилось что-то вроде призрака с тусклыми впалыми глазами.
Щеки и руки у призрака были тощи как у скелета. Он был закутан в длинный черный саван и знаками подзывал к себе Ингольфа.
В замке двери, между тем, уже поворачивался ключ. Ингольф без колебания бросился в отверстие стены, призрак посторонился, чтобы пропустить его, и стена снова беззвучно сдвинулась, как была.
В это самое время дверь отворилась, и Ингольф за стеною расслышал, как чей-то повелительный голос крикнул: — Капитан Ингольф, десять минут прошло, ступайте за мною.
Вслед за тем раздался крик ярости: офицер увидал, что Ингольфа нет…
Первой заботой Ингольфа, по прибытии в Розольфсе, было запереть почтенного бухгалтера в особую каюту и приставить к двери часового, чтобы мистер Ольдгам как-нибудь не выбежал и не наделал бед своим болтливым языком.
Молодому лейтенанту Эриксону, большому приятелю бухгалтера, было поручено сделать так, чтобы мистер Ольдгам подчинился своей участи без большого протеста. Но — увы! — на этот раз все красноречие офицера осталось втуне: почтенный клерк ничего не хотел слышать. Напрасно Эриксон рассказывал про розольфскую стоянку разные ужасы и даже придумал ей название «бухты Убийств», уверяя, что здешние канаки всякого высадившегося на берег немедленно убивают, потрошат, начиняют картофелем и, зажарив на вертеле, съедают, — мистер Ольдгам нисколько не отступался от своего желания выйти на берег.
— Брр! — пугал его Эриксон. — Как это вы будете жариться в собственном соку… Бедный Ольдгам!..
Даже и это не действовало. Клерк непременно желал посмотреть на канаков, чтобы потом дома, в тихом семейном кругу, рассказывать по вечерам о своих приключениях.
Эриксон был разбит на всех пунктах. Добряк-счетовод был упрям и ни за что не хотел отступиться от того, что раз навсегда взял себе в голову.
Истощив все аргументы, офицер решился сказать Ольдгаму правду и объявил ему напрямик, что бриг «Ральф» находится вовсе не в Океании, а в Норрланде, около самой Лапландии, в тридцати градусах от Северного полюса.
Ольдгам не дал ему даже договорить — покатился со смеху.
— Рассказывайте! — сказал он. — На каком же это полюсе солнце может греть в течение восемнадцати часов?
— Да, ведь, чем ближе к полюсу, тем дни дольше, — возразил лейтенант.
— Если бы мы были на экваторе, то дни равнялись бы ночи, потому, ведь, экватор и называется равноденственною линией.
— Оставьте вы свои шутки, — твердил свое Ольдгам. — Не знаю, что у вас за причина не пускать меня на берег, но что мы в Океании — в этом я убежден. И капитан, и г.Надод, все вы говорили мне, что идете в Океанию. Тогда у вас не было причины меня обманывать. Да, наконец, я хоть и близорук, а все-таки разглядел и берега, и роскошную тропическую растительность… Как хотите, а на берег я съеду, не посмотрю на вашего часового. Вы узнаете на опыте, Эриксон, что англичанин никому не позволит насмехаться над собою.
Отвечать было нечего. Лейтенант ушел, накрепко подтвердив часовому, чтобы он смотрел за бухгалтером в оба.
Решившись на этот раз во что бы то ни стало исполнить свое намерение, Ольдгам подсчитал кассу, подвел баланс, привел в порядок все книги и стал готовиться к побегу.
Вычислив свою долю в призах, так как никто не держал на корабле много денег на случай несчастия, мистер Ольдгам оказался обладателем 150. 000 франков, которые лежали у банкиров Дерлинга и Фрэзера в Лондоне. Ввиду скромных вкусов мистера Ольдгама сумма эта была для него очень значительна. Ее достало бы ему на то, чтобы всю жизнь прожить без нужды, даже если б нотариус Пеггам и не взял его на прежнее место.
Он решился покинуть «Ральф» навсегда, что считал себя вправе сделать во всякое время, так как на бриге его держали насильно. Наличных денег было у него в данную минуту 18. 000 франков. Он их держал при себе для того, чтобы накупить всевозможных коллекций и украсить ими свой кабинет в Чичестере.
Уложив в небольшой мешок провизии на три дня, мистер Ольдгам стал нетерпеливо дожидаться ночи.
Как раз под окном его каюты плавала привязанная на простую веревочку лодочка, в которой обыкновенно ездил по своим делам повар. Когда стемнело, Ольдгам тихонько притянул лодочку к стене корабля, тихо спустился в нее из окошка каюты, обрезал веревку и поплыл в море.
Сердце билось у него сильно, когда он отъезжал от корабля, но, к счастью, его никто не заметил.
— Это правда, — послышалось несколько голосов.
— В таком случае, друзья мои, — продолжал Иоиль, — не доверите ли вы мне спасение капитана? Клянусь вам, что на его голове ни одного волоса не тронут.
В ответ послышался глухой ропот. Очевидно, Иоилю не верили.
— Ты и себя-то не спас, а попался вместе с нами. Каким же образом думаешь ты спасти капитана? — за всех возразил Иоилю гигант матрос, по имени Ганс.
— Я сам пожелал разделить вашу участь, Ганс, — отвечал Иоиль, — потому я и с вами. Но я выражу свой вопрос иначе: верите ли вы Альтенсу, помощнику нашего капитана?
— Да! Да! Да!.. — со всех сторон послышались голоса.
— Ну вот, так ему и сообщу придуманный мною способ выручить капитана, так как больше я не могу доверить этой тайны никому. Если господин Альтенс заявит вам, что считает мой способ несомненно надежным, откажитесь ли вы от своей безумной мысли — лезть на стены Розольфского замка и разбивать себе о них лоб?
— Мы сделаем так, как прикажет Альтенс, — единодушно отозвались матросы.
— Я позволил вам говорить, — заявил тогда особенно сухим тоном Альтенс, — но, кажется, забыли, что здесь никто не имеет права высказывать своего мнения. Решать так или иначе имею право только я один. Вспомните же это и молчите. Смиррно!.. У меня есть свой собственный план, как спасти капитана, но я не отказываюсь выслушать и то, что скажет Иоиль. Который из них окажется наилучшим, тот я и выберу. А теперь знайте, что при существующих обстоятельствах нужна особенно строгая дисциплина, и поэтому я буду взыскивать за каждое нарушение ее беспощадно. Ведите же себя смирно и повинуйтесь беспрекословно, если не желаете болтаться на рее. Офицеры передадут вам мои распоряжения, из которых первое — размозжить голову всякому, который вздумает артачиться.
Иоиль подошел к Альтенсу, и они вступили между собою в беседу, результатом которой капитанский помощник, очевидно, остался очень доволен, так как суровое его лицо просияло, и он закончил разговор следующими знаменательными словами:
— Хорошо, Иоиль. Я уверен, что при таких обстоятельствах у Ингольфа нет лучшего покровителя, нежели лорд Коллингвуд. Нужно только, чтоб вам удалось бежать, потому что в случае неудачи англичане будут особенно злобно преследовать вас, чтобы уничтожить следы своего преступления. Но кто же возьмется передать адмиралу требование об освобождении Ингольфа?
— Я возьмусь, — отвечал Иоиль.
— Хорошо. Ты храбрец.
Убийственно медленно тянулись часы для восьмидесяти матросов, с нетерпением ожидавших, скоро ли наступит момент их освобождения. Но вот, наконец, настала ночь и окутала пленников мраком, так как англичане не пожелали осветить трюм.
Альтенс решился привести свой замысел в исполнение сейчас же, как только заснут караульные. Он знал, что англичане провели предыдущую ночь на ногах и сильно утомились. Поэтому, надеясь на крепость замков, они заснули крепче, чем это следовало при существующих обстоятельствах. Из разговоров матросов наверху он узнал, что адмирал и все офицеры отправились в замок и что матросы остались под командой унтер-офицеров.
Понемногу все звуки на палубе стихли, только раздавались мирные шаги часовых, расхаживающих взад и вперед для того, чтобы согреться от ночного холода и отогнать сон.
Но вот и эти шаги начали затихать — очевидно, утомление донимало и часовых. Кончилось тем, что шаги окончательно стихли. Альтенс понял, что и часовые не выдержали и вздремнули, прислонившись к мачтам.
Решающая минута приближалась. Всем матросам было роздано по мушкету, по кортику и по абордажному топору. С таким вооружением экипаж «Ральфа» готов был идти на англичан, сколько бы их ни было.
Несколько минут Альтенс обдумывал, что делать дальше, и пришел к заключению, что завязывать битву на «Ральфе» неудобно, так как даже в случае победы бриг очутился бы меж двух огней: между замком и между эскадрой, стоявшей в фиорде.
Получив от офицеров, обошедших ряды, рапорт, что все готовы, он тихо отодвинул задний люк и выглянул наружу.
То, что он увидел, заставило его тихо испустить радостный возглас, и он молча сжал руку Лютвига, старшего лейтенанта.
Берега фиорда были совершенно безлюдны, а вокруг «Ральфа», в методическом порядке, стояло десять или двенадцать шлюпок, в которых приехали на бриг английские матросы. Каждая из них могла свободно вместить человек пятьдесят, и двух из них вполне было достаточно, чтобы принять весь экипаж «Ральфа».
Чтобы неслышно приблизиться к бригу, англичане обернули весла тряпками, и эта предосторожность, в свою очередь, должна была сослужить службу пиратам.
Матросы выбрались из трюма через люк и сели в шлюпки; Альтенс вышел последним и задвинул люк на прежнее место. Одной шлюпкой сел командовать Альтенс; другою — лейтенант Лютвиг. Лодки беззвучно отошли от «Ральфа», беззвучно прошли мимо «Сусанны» и посреди глубокой тишины направились к противоположному берегу фиорда, за которым уже начинался необозримый ског.
Когда шлюпки достигли берега и были достаточно далеко от эскадры и замка, Альтенс скомандовал своим звучным голосом:
— Вперед, ребята! Налегай на весла, — надобно доплыть туда, прежде, чем взойдет месяц!
XIX
Фрегат и шлюпки. — Смелость Альтенса. — Похищение фрегата. — Ингольф в тюрьме. — Розольфский призрак.
Тридцать два гребца налегли на весла, и две шлюпки полетели по воде со скоростью двенадцать узлов в час.По всей вероятности, английский адмирал составил десантный отряд из матросов того фрегата, который вошел в фиорд и, преследуя «Ральфа», остановился перед цепями, заградившими ему дальнейший путь. Альтенс задумал захватить этот корабль врасплох, подобно тому, как англичане захватили бриг.
Спустя часть времени пираты увидали вдали могучие очертания военного фрегата, гордо выделявшегося на темном фоне ночи своими батареями и мачтами.
Шлюпки шли совершенно рядом, чтобы команда слышна была на обеих одинаково ясно и чтобы не нужно было возвышать голоса.
— Стой! — сказал Альтенс. — Этот лакомый кусочек упускать не приходится.
С тех пор, как на Альтенса легла ответственность за все, он сам себя не узнавал. Обыкновенно молчаливый и несловоохотливый, теперь он живо говорил с матросами, удивляя их своим красноречием.
— Ребята! — говорил он. — На таких кораблях, как этот, бывает обыкновенно от пятисот до восьмисот человек команды. Если адмирал взял для экспедиции пятьсот матросов, остается еще триста человек. Согласны ли вы попробовать счастья?
— Согласны, согласны! — крикнули матросы. — Мы готовы отомстить и ни перед чем не отступим.
— Хорошо, друзья. Я был в вас уверен. Да, впрочем нам и делать больше нечего, потому что на двух шлюпках нельзя проскочить под носом у английской эскадры, стоящей у входа в фиорд. Кораблем нужно завладеть во что бы то ни стало. Если нам будет удача, то мы высадим Иоиля на берег, — он пойдет в замок и даст знать командиру обо всем.
Решили потихоньку приблизиться к фрегату и напасть на него врасплох, перебив всех матросов, какие только попадутся под руку. Было полное основание рассчитывать, что устрашенные неожиданным нападением матросы даже защищаться не будут.
Для того чтобы пираты, в темноте не узнав друг друга, не нанесли как-нибудь нечаянно своим вреда, Альтенс велел каждому из них натереть себе лоб смесью серы и фосфора. Этот светящийся знак давал возможность пиратам отличить своих от врагов.
Наконец, строго-настрого было запрещено давать кому бы то ни было пощады.
Окончив все распоряжения, Альтенс повернул свою лодку к берегу, а другой лодке велел дожидаться.
— Куда же это вы? — спросил Иоиль, догадываясь, для чего это делает Альтенс.
— Хочу высадить тебя на берег, — отвечал капитанский помощник.
— После сражения, капитан. Вас немного, вы не должны лишать себя хотя бы даже одного человека, способного сражаться… Да, наконец, и мне самому хочется разделить с товарищами опасность.
— Но если тебя убьют, что тогда будет с капитаном?
— Вы замените меня кем-нибудь из ваших храбрых матросов.
— Но влияния твоего никто не заменит… Ведь свидетелем-то был ты…
— Достаточно будет открыть все герцогу… Имя Пеггама сделает все.
— Ну, ладно. Если будет нужно, в крайнем случае, я сам отправлюсь в Розольфсе. Раз уж ты непременно хочешь — поезжай с нами… Вперед!
Больше не сказано было ни одного слова. Шлюпка снова заскользила по воде, все ближе и ближе поднося к фрегату восемьдесят храбрецов, решившихся умереть или победить. Меньше чем через четверть часа они приблизились к борту фрегата, мирно стоявшего на якоре. Высокие скалы по обеим сторонам узкого канала тенью своей прикрывали их, облегчая им приближение.
Вдруг раздался крик вахтенных, перекликнувшихся между собою.
Очевидно, они бодрствовали и наблюдали зорко.
Едва замолк их крик, как оба они, без малейшего стона, упали на палубу с проломленными головами. Пираты ворвались на корабль и рубили абордажными топорами направо и налево.
Альтенс приказал им действовать только холодным оружием и огнестрельного не употреблять до тех пор, пока из межпалубного пространства не выбегут остальные матросы.
Ночная вахта фрегата состояла из шестидесяти человек, которые вповалку спали на палубе, завернувшись в плащи. Спали они совершенно безмятежно, зная, что капитан Вельзевул и его пираты взяты в плен и заперты крепко. Не было, следовательно, никакого основания чего-либо опасаться, — поэтому и ночное дежурство соблюдалось на этот раз только для формы.
В один миг каждый пират убил по одному матросу. Удары топорами наносились так верно, что за все время раздалось всего два или три глухих стона.
Вахтенный офицер, сидевший в ближайшей к палубе каюте, услыхал возню и подумал, что это поссорились матросы. Он вышел на палубу и в ту же минуту упал, чтобы уж больше не вставать. Пятеро матросов вошли в капитанскую каюту и закололи капитана, прежде чем тот успел сообразить, что такое случилось.
Затем последовала ужасная сцена. Восемьдесят пиратов, понимая, что щадить кого-нибудь, значит губить себя, ворвались в межпалубное пространство и принялись крошить спящих раздетых матросов. Часть пиратов проникла в общую офицерскую каюту и перебила сонных офицеров. Одним словом, весь экипаж был перебит до последнего человека, причем ни офицеры, ни матросы не успели даже дать себе отчета в том, что происходит.
Это была не битва, а бойня. Защищаться пробовали только человек двадцать, которым удалось сплотиться тесною группой и пустить в дело кое-какое холодное оружие. Но они в конце концов погибли так же, как и их товарищи.
В десять минут пираты исполнили свое черное дело, и из английских моряков не осталось в живых ни одного на всем фрегате.
На рассвете шесть остальных кораблей английской эскадры, стоявших милях в двух от фиорда, увидали фрегат «Медею», на всех парусах при попутном ветре выходивший из фиорда и направляющийся к югу. Прежде чем они успели спросить фрегат, что это значит, как он уже сам отсалютовал им флагом и выставил разноцветные сигналы, означающие: «Спешное поручение в Англию. Приказ адмирала».
Шесть кораблей отвечали на салют, и «Медея» быстро исчезла в утреннем тумане.
Что же тем временем делалось в Розольфсе и удалось ли Иоилю поспеть вовремя, чтобы спасти капитана Вельзевула?
Что стало с Ольдгамом и Красноглазым? Удалось ли им убежать от англичан? Что касается Надода, то его исчезновение объяснялось очень просто: увидав крушение своих надежд, он, по всей вероятности, спрятался где-нибудь в доме и убрался незаметно из Норрланда. Но почтенному бухгалтеру не было никакой нужды скрываться и ему даже в голову не могла прийти такая мысль. А между тем оба исчезли неизвестно куда.
Когда Ингольфа заперли в башню, он понял, что участь его решена и что спасти его может только чудо, а так как в чудеса он не верил, то и готовился к смерти. Он думал теперь только о своем отце, с которым не видался после своего приключения и который так был бы рад зачислению Ингольфа в регулярный флот. Прегрешения Ингольфа не были для него позором, по понятиям той эпохи, а патент на капитанский чин сглаживал их окончательно. Для него уже начиналась новая жизнь, как вдруг явились эти проклятые англичане и помешали всему… Его обвинили в покушении на грабеж Розольфского замка, что было уже несмываемым позором, так как тайное поручение, данное Ингольфу королем, должно было оставаться в секрете. Оставляя в стороне вопрос о том, был или нет герцог Норрландский независимым владетелем, во всяком случае он составил заговор против короля, и король имел полное право защищаться. Скверно во всей экспедиции было только то, что королевский фаворит Гинго действовал через гнусных посредников, вроде Надода, и из-за этого Ингольф очень много терял, так как адмиралу Коллингвуду нечего было опасаться дипломатического вмешательства со стороны министра, никогда бы не решившегося признаться, что он заодно с «Грабителями».
Другое дело, если бы Ингольфу, произведенному в капитаны, одному было бы поручено все дело. Тогда его личность была бы неприкосновенна для англичан, и они никогда не посмели бы сделать того, что сделали. Но, к несчастью, знаменитый корсар действовал заодно с Надодом, и уже одно это обстоятельство оправдывало образ действий по отношению к нему английского адмирала.
Обдумав и обсудив свое положение со всех сторон, Ингольф пришел к выводу, что для него, Ингольфа, нет ни малейшей надежды на спасение. На какой-нибудь неожиданно великодушный поступок Иоиля нечего было и рассчитывать: еще Гаральд или его сыновья могли бы, пожалуй, сделать что-нибудь в этом роде, но англичане именно и отличаются совершенным отсутствием великодушия: это их характеристическая черта. Если даже проследить всю историю Англии, в ней не найдешь ни одного великодушного деяния.
Придя в этом отношении к определенному выводу, Ингольф стал обдумывать, не представится ли ему какой-либо возможности совершить побег.
Он принялся тщательно осматривать свое помещение. Тюрьма освещалась единственным окошком в тридцать сантиметров высоты при десяти сантиметрах ширины. Убежать через такое отверстие можно было только при помощи доброй феи, если б та превратила узника в птицу. Стены были необъятной, чисто средневековой ширины, а двери были железные, и о том, чтобы их выломать, нечего было и думать. Тюрьма была выбрана замечательно удачно, и сам Надод, если б его туда засадили, закончил бы тут ряд своих счастливых побегов. Целый день Ингольф придумывал какой-нибудь способ к побегу и не придумал ничего.
Таким образом, он должен был готовиться к смерти.
В течение нескольких часов Ингольф предавался безумной ярости. Умереть в двадцать семь лет позорною смертью в качестве сообщника гнусного Надода Красноглазого, умереть смертью простого грабителя — это было ужасно! Как зверь в клетке, метался он по своей тюрьме, в отчаянии ломая руки… Неужели никто не явится к нему на помощь в последний час? Неужели эта ночь будет для него последнею, неужели ему остается жить лишь несколько часов?
— Меня называют капитаном Вельзевулом! — вскричал Ингольф. — Неужели никто не придет ко мне на помощь, и я должен погибнуть…
Он не успел договорить, как в стене раздался глухой стук, словно в ответ на этот зловещий призыв.
Ингольф не был суеверен, но такое странное совпадение подействовало и на него. Возбуждение его разом стихло, уступив место глубокому изумлению. Он остановился, удерживая дыхание, и прислушался — не повторится ли стук.
В замке все давно уже спали. В честь спасителей Розольфского замка было выпито много шампанского и рейнвейна, так что лорда Коллингвуда и его офицеров пришлось унести спать мертвецки пьяных. Ночь стояла торжественная, безмолвная. Снизу до башни, в которой сидел Ингольф, не доносилось ни малейшего шума, а между тем как раз около этого времени совершился побег пиратов из трюма «Ральфа».
Стук не повторялся в течение нескольких минут, и Ингольф уже пришел к заключению, что ему просто послышалось. Продолжая, однако, размышлять об этом, он решил, что во всяком случае, не мог же он до такой степени обмануться. Полубессознательно подошел он к стене и стукнул в нее два раза. Ответа не было. Для чего же ему стучали тогда? Что это значило?.. Он терялся в догадках и приложился ухом к стене. Тут он невольно вздрогнул от головы до ног: за стеною слышались какие-то странные стоны, потом чей-то голос затянул заунывную песню вроде колыбельных песен лопарей и гренландцев. Кто бы это мог петь в старом замке, давно погруженном в глубокий сон?
Не тот ли это незнакомец, который стучал в стену? Но почему же он не отвечает, не отзывается?.. Ингольф принялся стучать в стену изо всех сил. Пение затихло. Наступила опять глубокая тишина. Тщетно узник ломал себе голову, придумывая какое-нибудь объяснение, — ничего придумать не мог.
Вдруг на террасе послышались шаги, в тюремной двери отворилась узенькая форточка, и чей-то голос снаружи окликнул узника:
— Капитан Ингольф!
— Что нужно? — отозвался корсар.
— Я послан к вам с очень неприятным поручением, которое обязан исполнить, как адъютант адмирала.
— Говорите.
— Наступил час вашей казни. Вам остается только десять минут.
— Как! Ночью! — вскричал Ингольф. — Знаете, после этого вы — варвары, дикари…
— Но ведь вы не знаете… — сказал офицер и замялся.
— Какая-нибудь новая гнусность? — спросил Ингольф.
— Сейчас открылось, что все ваши матросы убежали из трюма «Ральфа». Когда это случилось — неизвестно…
— А, теперь я понимаю, — перебил Ингольф. — Ваш адмирал, несмотря на превосходство сил, боится, как бы мои храбрые моряки не освободили меня…
Но битвы ему во всяком случае не избежать: мои моряки — не такие люди, чтобы стали спокойно издали смотреть, как умирает на виселице их капитан.
— К сожалению, я должен вас предупредить, что ваша казнь совершится во внутреннем дворе замка.
— Да ведь уж вы известные подлецы и трусы, я на ваш счет никогда не ошибался.
— Вам можно простить эти слова ввиду предстоящей вам смерти. Мне приказано доставить вам все, что вы пожелаете.
— Вы говорите: мне осталось десять минут. Хорошо. Позвольте же мне попросить вас, чтобы вы избавили меня от своего присутствия и оставили одного.
— Мне остается только повиноваться.
Форточка захлопнулась, и шаги, постепенно удаляясь, затихли на террасе.
— Через десять минут меня повесят! — говорил, оставшись один, Ингольф.
— Повесят! Через десять минут от меня не останется ничего, кроме бренной оболочки! Интересно знать, что после того будет с моим «я», во что оно превратится?..
Такие мысли занимали капитана Вельзевула в последние минуты его жизни. Он был моряк, а жизнь моряка развивает наклонности к отвлеченным размышлениям. Затем Ингольфу вспомнилось его детство, вспомнился его старик отец, с тревогой дожидавшийся в Копенгагене возвращения своего сына, которого ему не суждено было увидать. Матери своей Ингольф не помнил… При мысли об отце сердце молодого человека сжалось от боли, и слезы выступили на его глазах.
Под гнетом ужасной тоски он прошептал:
— Как долго тянутся эти десять минут!
В противоположность слабодушным людям, готовым надеяться до самой последней минуты, Ингольф, убедившись в неизбежности смерти, торопился избавиться от горьких воспоминаний и поскорее обрести вечный покой.
Едва он успел произнести эти слова, как в стене опять послышался стук, и на этот раз гораздо слышнее, чем в первый раз. Ингольф, сидевший на стуле с опущенной головой, вдруг приподнял голову и вскричал печальным и дрожащим голосом:
— Кто бы ты ни был, друг или враг, зачем ты смущаешь мои последние минуты?
Вслед за этим на террасе послышались звучные, мерные шаги солдат по каменным плитам. Десять минут прошли, и за Ингольфом явился взвод солдат, чтобы вести его на казнь.
Ингольф лишь слегка вздрогнул. Он готов был ко всему.
— Стой! — скомандовал офицер. — Становись в две шеренги.
Ингольф ступил несколько шагов к двери, чтобы гордо и с улыбкой встретить своих палачей. Вдруг налево послышался легкий шорох. Ингольф обернулся — и едва не лишился чувств: при скудном свете ночника, освещавшего комнату, он увидал, как стена раздвинулась, и в образовавшемся отверстии появилось что-то вроде призрака с тусклыми впалыми глазами.
Щеки и руки у призрака были тощи как у скелета. Он был закутан в длинный черный саван и знаками подзывал к себе Ингольфа.
В замке двери, между тем, уже поворачивался ключ. Ингольф без колебания бросился в отверстие стены, призрак посторонился, чтобы пропустить его, и стена снова беззвучно сдвинулась, как была.
В это самое время дверь отворилась, и Ингольф за стеною расслышал, как чей-то повелительный голос крикнул: — Капитан Ингольф, десять минут прошло, ступайте за мною.
Вслед за тем раздался крик ярости: офицер увидал, что Ингольфа нет…
XX
Мистер Ольдгам сходится во мнениях с Грундвигом. — Неудачные попытки Эриксона. — Ольдгам принимает Грундвига за полинезийца.
Пора, однако, нам посмотреть, что сталось с мистером Ольдгамом и другими интересными личностями, фигурирующими в нашем правдивом рассказе.Первой заботой Ингольфа, по прибытии в Розольфсе, было запереть почтенного бухгалтера в особую каюту и приставить к двери часового, чтобы мистер Ольдгам как-нибудь не выбежал и не наделал бед своим болтливым языком.
Молодому лейтенанту Эриксону, большому приятелю бухгалтера, было поручено сделать так, чтобы мистер Ольдгам подчинился своей участи без большого протеста. Но — увы! — на этот раз все красноречие офицера осталось втуне: почтенный клерк ничего не хотел слышать. Напрасно Эриксон рассказывал про розольфскую стоянку разные ужасы и даже придумал ей название «бухты Убийств», уверяя, что здешние канаки всякого высадившегося на берег немедленно убивают, потрошат, начиняют картофелем и, зажарив на вертеле, съедают, — мистер Ольдгам нисколько не отступался от своего желания выйти на берег.
— Брр! — пугал его Эриксон. — Как это вы будете жариться в собственном соку… Бедный Ольдгам!..
Даже и это не действовало. Клерк непременно желал посмотреть на канаков, чтобы потом дома, в тихом семейном кругу, рассказывать по вечерам о своих приключениях.
Эриксон был разбит на всех пунктах. Добряк-счетовод был упрям и ни за что не хотел отступиться от того, что раз навсегда взял себе в голову.
Истощив все аргументы, офицер решился сказать Ольдгаму правду и объявил ему напрямик, что бриг «Ральф» находится вовсе не в Океании, а в Норрланде, около самой Лапландии, в тридцати градусах от Северного полюса.
Ольдгам не дал ему даже договорить — покатился со смеху.
— Рассказывайте! — сказал он. — На каком же это полюсе солнце может греть в течение восемнадцати часов?
— Да, ведь, чем ближе к полюсу, тем дни дольше, — возразил лейтенант.
— Если бы мы были на экваторе, то дни равнялись бы ночи, потому, ведь, экватор и называется равноденственною линией.
— Оставьте вы свои шутки, — твердил свое Ольдгам. — Не знаю, что у вас за причина не пускать меня на берег, но что мы в Океании — в этом я убежден. И капитан, и г.Надод, все вы говорили мне, что идете в Океанию. Тогда у вас не было причины меня обманывать. Да, наконец, я хоть и близорук, а все-таки разглядел и берега, и роскошную тропическую растительность… Как хотите, а на берег я съеду, не посмотрю на вашего часового. Вы узнаете на опыте, Эриксон, что англичанин никому не позволит насмехаться над собою.
Отвечать было нечего. Лейтенант ушел, накрепко подтвердив часовому, чтобы он смотрел за бухгалтером в оба.
Решившись на этот раз во что бы то ни стало исполнить свое намерение, Ольдгам подсчитал кассу, подвел баланс, привел в порядок все книги и стал готовиться к побегу.
Вычислив свою долю в призах, так как никто не держал на корабле много денег на случай несчастия, мистер Ольдгам оказался обладателем 150. 000 франков, которые лежали у банкиров Дерлинга и Фрэзера в Лондоне. Ввиду скромных вкусов мистера Ольдгама сумма эта была для него очень значительна. Ее достало бы ему на то, чтобы всю жизнь прожить без нужды, даже если б нотариус Пеггам и не взял его на прежнее место.
Он решился покинуть «Ральф» навсегда, что считал себя вправе сделать во всякое время, так как на бриге его держали насильно. Наличных денег было у него в данную минуту 18. 000 франков. Он их держал при себе для того, чтобы накупить всевозможных коллекций и украсить ими свой кабинет в Чичестере.
Уложив в небольшой мешок провизии на три дня, мистер Ольдгам стал нетерпеливо дожидаться ночи.
Как раз под окном его каюты плавала привязанная на простую веревочку лодочка, в которой обыкновенно ездил по своим делам повар. Когда стемнело, Ольдгам тихонько притянул лодочку к стене корабля, тихо спустился в нее из окошка каюты, обрезал веревку и поплыл в море.
Сердце билось у него сильно, когда он отъезжал от корабля, но, к счастью, его никто не заметил.