Офицеры дорожной службы решили дополнительно построить на нескольких площадках участки трасс с необходимым оборудованием, устанавливали знаки и заправочные колонки.
Представители продовольственной службы привезли образцы новых упаковочных материалов для
продуктов питания и выставляли свои многочисленные экспонаты в разных вариантах на открытых местах и в сооружениях. Доставили несколько тонн кускового сахара, но мы уже отмечали в отчетах, что при взрыве атомной бомбы он не получает наведенную радиоактивность и остается вполне пригодным для употребления, если внутрь упаковки не попадает пыль или зараженная вода.
Начальник фортификационного отдела подполковник Вершинин, в ведении которого находились разнообразные укрытия полевого типа, предупреждал: «Съедят лисы сахар, колбасу и сыры…» Но мы все же рискнули, поместили на нескольких площадках все. Уцелело мало. Нечистые на лапу «лисы» утащили продукты вместе с тарой.
Подготовились мы не так богато и технично, но внешне броско. Много выставили манекенов, всевозможных емкостей с горючим, тысячи лоскутов тканей, стеклянную, алюминиевую, пластмассовую посуду и т.д. Это не случайно. Намечался наземный взрыв, как говорили на полигоне, — «клевок». Бомба, сброшенная с самолета, должна была взорваться при ударе о землю. Радиоактивность ожидалась высокая. Конкретно мы не знали ни мощности, ни начинки бомбы, но расчеты делали, исходя из двухсот тысяч тонн тротила.
Офицеры полигона и несколько представителей из Москвы приехали на возвышенное место слева от КПП. Мы называли тот необорудованный участок «пупом». Погода стояла солнечная и почти безветренная. Настроение у всех боевое, у некоторых почему-то даже радостное.
Военных строителей, живших в землянках за Опытным полем, перевели в безопасные районы. Все мы уже знали, что на полигоне появился И.В.Курчатов со своими помощниками.
Старожилы полигона вспоминали, как на первый водородный взрыв в 1953 году приезжали маршал Советского Союза А.М.Василевский и главный маршал авиации П.Ф.Жигарев. Василевский любил удить на берегу Иртыша, где для него соорудили небольшую беседку.
Однажды там произошла «несанкционированная» встреча с ним жен офицеров. Сначала ласково поздоровались, пожелали хорошего улова, а потом прямо изложили маршалу свои нужды и просьбы: в магазинах чаще пусто, чем густо, молока нет, мясо бывает только зимой, и редко, фруктов нет. Когда привозят одежду, ковры, книги, то все идет сначала руководству и хозяйственникам, и только что останется после этого — остальным жителям городка. Пожаловались и на плохое жилье.
Александр Михайлович пообещал разобраться.
— Только не выдавайте нас, — попросили женщины. — Иначе нашим мужьям попадет от полигонного начальства.
Еще не улетел Василевский в Москву, как в городке появились необходимые товары. Но не надолго. Перебои в продуктах питания возникали частенько. И вина здесь не начальника военторга.
С годами полигон обзавелся хорошим подсобным хозяйством, добротными хранилищами, и в продажу стали поступать овощи и молочные продукты. Правда, покупательная способность офицеров и служащих в 1956 году неожиданно снизилась: за секретность стали платить заметно меньше.
Затем последовала еще одна несправедливость: начальникам групп объявили, что по новому штатному расписанию наши должности стали лишь подполковничьими, на ступеньку ниже. Выходит, нас понизили и в должности, и в окладе.
Но вернемся на высотку, с которой хорошо просматривалось все поле. На удалении около шести километров нам ничего не грозило. Требовалось только защитить хорошенько глаза: надеть черные очки или закрыть руками. Ничего особенного защитные очки не представляли, но они были засекречены и выдавались под расписку. Выдавал их подполковник Н.А.Козлов. Как-то он пожаловался встревоженно:
— А. Д. Сахаров не сдал защитные очки и улетел в Москву.
Пришлось об этом докладывать самому начальнику полигона.
Динамик на этот раз не был упрятан в железный ящик. Он стоял на крыше небольшого автобуса и громко объявлял, сколько времени осталось до взрыва.
Затем в безоблачном небе на высоте более десяти километров появились самолеты. Впереди — носитель, чуть отстали истребители. За ними белые длинные шлейфы, тающие далеко сзади. Слышен грозный рокот. Почему-то тревожно на сердце: как бы не произошел снос в сторону КП, где находятся Курчатов, Неделин… Как бы, думалось, не взорвалось «изделие» еще при отделении от самолета…
Экипаж самолета-носителя не ошибся. Бомба упала точно в заданную точку. Блеснуло пламя… Огромное, почти во все Опытное поле. Вспышка мгновенна. Потом начал разрастаться огненный шар. Можно снимать очки. Белый раскаленный шар уже отделился от земли и, вминаясь снизу, превратился в полусферу, стал подниматься к небу, таща за собой могучий серый столб. Лишь несколько секунд виделась картина гигантского белого «гриба». Потом шляпка его оторвалась от серой ноги, свернулась в уродливое облако, и в этот момент ударила тугая волна теплого воздуха, послышался взрыв и покатилось по степи протяжное рокочущее эхо, похожее на звук нескольких эскадрилий реактивных самолетов. Из нор повыскакивали суслики, а в небо поднялись перепуганные птицы.
Посматриваем в сторону автобуса: что скажет репродуктор. Но вместо него подал команду наш грозный начальник службы радиоактивной безопасности Н.С.Просянников:
— Всем оставаться на местах!
Выехали только офицеры службы безопасности с командой дозиметристов. Просянников остался на месте. Пока он на НП, никто на поле не поедет. Его требовательность казалась многим излишней, но он был прав, сдерживая нетерпеливых исследователей.
Прошло не меньше получаса, когда он опять крикнул:
— Выезд на поле не разрешаю! Всем оставаться на местах!
Он ждал сообщения об уровне радиации на поле. С переносной радиостанцией к эпицентру отправились два молодых подполковника — Владимир Казарин и Николай Козлов.
Офицеры химзащиты строго соблюдали меры предосторожности на полигоне и постоянно контролировали уровень радиации. Они хорошо знали опасные точки. Видимо, это и охраняло их от неприятностей. Однако некоторые все же не избежали воздействия невидимого врага — радиоактивности. Начальник радиометрического отдела подполковник Евгений Демент, занимавшийся лабораторным исследованием радиоактивных веществ, и его жена Галина уехали с полигона больными. Симпатичная была пара. Рано ушла из жизни Галя, официально — по причине послегриппозного осложнения. Долго болел Евгений; умер, не дотянув до шестидесяти.
…Только через час, когда спал высокий уровень радиации, нам разрешили выехать на свои площадки. Эпицентр в радиусе до трех километров был огорожен желтыми флажками. На подъезде к опасной зоне стояла палатка. За столом сидел подполковник И. Г. Иванов — начальник радиационно-химического отдела — и принимал от дозиметристов сведения о зараженности территории.
В самом центре поля пылила юркая машина, направляясь в сторону КП. Я узнал подполковника Володю Казарина в специальном костюме. Он уже снял показания с приборов и мчался к начальству. Уровень радиоактивности на площадках, как сообщил Козлов, высокий. Можно находиться там не более пяти минут.
Мы отправились на свою первую площадку на маленьком «газике» впятером (я за рулем). Объезжая глубокую воронку пепельного цвета, образовавшуюся после взрыва, мы почувствовали, как зарябило в глазах, словно от нее поднимался раскаленный воздух. Края воронки бугристые, вокруг комья спекшейся земли. Никто не выходил из машины, пробыли там всего две — три минуты. Все поломано, раскидано, опалено, но пожара нет. Ни одного манекена не осталось, они превратились в пепел, который сдула ударная волна.
— Поедем отсюда, — сказал кто-то из сидевших позади. — Пусть все сгорит синим пламенем.
Принимаю решение: ехать немедленно на «Ша» и там до обеда зафиксировать в тетрадях все, что увидели.
На контрольном дезактивационном пункте нашу зараженную машину никак не могли отмыть. Нам было предложено снять спецодежду и оставить ее для дезактивации. В одних трусах и обмытых водой сапогах пошли на «Ша», не дожидаясь попутной машины. Кто-то еще мог шутить, предложив в дальнейшем выезжать на поле в чем мать родила, — забот будет меньше.
Я никогда не надевал спецкостюм на белье, и мое летнее обмундирование тоже оказалось зараженным. Специальная команда чистила одежду щетками и лупила по ней «выбивалами» (так в инструкции по дезактивации было написано), но уровень зараженности оставался выше допустимого.
После обеда на поле никого не пускали до выяснения радиационной обстановки.
В тот раз произошел первый — и в мое пребывание на полигоне последний случай, когда несколько человек получили весьма опасную дозу радиации. Офицеры из киногруппы, снимая объекты для своего фильма, заехали в зону наибольшего выпадения радиоактивной пыли из облака. По сведениям радиометрического контроля, там было около пятисот рентген, кинооператоры отхватили по триста. За давностью я могу ошибиться, но специалисты могли определить уровень радиоактивности в любой точке на любое время даже через несколько дней. Это делалось по разработанному графику спада уровня радиоактивности. В результате этого несчастного случая пострадали четыре человека, двое из них в тяжелом состоянии были госпитализированы.
Бенецкий и Просянников привезли с поля по сто рентген. У Бенецкого, выехавшего в то лето в Сочи, врачи отметили большие изменения в крови и отправили домой для стационарного лечения.
Поднялся общий фон и на пункте «Ша». Поскольку моей группе не было выделено место для отдыха, мы уехали в жилой городок. Всю ночь меня знобило, хотя из всей группы я, по учетным данным лаборантов, получил меньше одного рентгена, а некоторые мои коллеги — по десять — пятнадцать. И это несмотря на то, что мы постоянно были вместе. Что еще было непонятно — более пострадавшие на плохое самочувствие не жаловались.
На следующий день в район взрыва пускали без ограничения, но контрольно-дозиметрический пункт еще действовал, и всякий раз нашу машину тщательно мыли. Особенно загрязнялся низ автомобиля. Даже после тщательной мойки стрелка дозиметрического прибора резко уходила вправо, но контролеры считали, что уровень допустимый. А каков он, «допустимый уровень», менявшийся каждый раз, я, например, не знал.
То, что мы видели на опытных площадках, уже не удивляло. Подтверждалось наше предположение, что в зоне эпицентра при взрыве атомной бомбы мощностью свыше ста килотонн полностью разрушается боевая техника и все обугливается, оплавляется, но пожара при этом нет. Воспламеняются и продолжают гореть объекты несколько дальше. Только какое это имеет практическое значение для человека? Сгорит ли он, погибнет от ударной волны или радиации — это ему уже безразлично. В эпицентре взрыва любой мощности выжить невозможно.
Дело даже не в удалении объекта от эпицентра, а в мощности атомной бомбы, характере ее взрыва (на поверхности или над землей) и прочности укрытий. Так, железобетонные подземные сооружения при «клевке» имели вблизи эпицентра больше трещин, вход в укрытие осыпался, но животные, находившиеся там, оставались живы. В открытых котлованах приборы показали давление больше, чем на поверхности. Значительно сильнее заражалась местность вокруг эпицентра при наземном взрыве, и в образовавшемся облаке содержалось очень много радиоактивной пыли. В зависимости от метеоусловий это облако способно оставить радиоактивный след на сотни километров. Не раз мы наблюдали, как самолет ПО-2 («кукурузник») нырял в радиоактивную тучу, чтобы взять пробу воздуха.
Сейчас, когда результаты исследований наших и зарубежных авторов уже известны, выводы пятидесятых годов могут показаться наивными, но в то время они представляли большой интерес и имели важное значение для подготовки наставлений, инструкций. Только жаль, что эти выводы не были доступны тогда для открытой печати. Правда, через шесть лет мне удалось написать маленькую брошюрку «Противоатомная защита», которая вышла в издательстве «Знание» в 1962 году тиражом пятьсот тысяч экземпляров, но сослаться на личный практический опыт я не имел права. Брошюра разошлась мгновенно, и это говорило о том, что люди интересовались основами защиты от атомного оружия.
…Имея определенные навыки, офицеры моей группы за несколько дней составили отчет, устраивавший руководство отдела, и я подписал их рапорты об отъезде в Москву. Но поторопился. Отчет опять забраковал заместитель начальника управления генерал Малютов. Он сделал не так много замечаний, но этого было достаточно, чтобы понадобилось еще неоднократно выезжать на опытные площадки, что-то уточнять, бегать по другим отделам и сверять данные о величинах давления, светового излучения, зараженности на том месте, где выставлялись объекты. Поскольку данные разных отделов были противоречивые, приходилось заново делать расчеты, графики и выводы. Потом вдруг представленный ранее отчет был одобрен.
Мне было приказано немедленно выехать в Семипалатинск, имея при себе дозиметрический прибор. Вручили удостоверение, сохранившееся у меня в подлиннике. Оно не было секретным, я даже не расписывался, получая его в штабе полигона. Вот оно:
«Выдано подполковнику Жарикову Андрею Дмитриевичу в том, что он командируется в район Семипалатинской и Усть-Каменогорской областей для получения сведений о количестве зерна, собранного колхозами, совхозами и другими организациями в 1956 г. и сданного государству.
Сведения крайне необходимы военному командованию.
Просьба ко всем партийным и советским органам оказать тов. Жарикову А. Д. содействие в выполнении стоящей перед ним задачи.
Врио начальника штаба в/части 52605 полковник Князев.
25 сентября 1956 г.«.
В помощь мне были выделены два офицера. К сожалению, я запомнил только одного — майора Кузнецова Василия Маркеловича, чудесного рассказчика о старине Урала.
Если выданное мне удостоверение имело открытый характер, то суть командировки была весьма секретной. Я должен был, не раскрывая перед местными властями истинной цели, проверить дозиметрическим прибором запасы зерна, эшелоны с пшеницей, погрузочные площадки, вагоны, элеваторы, хлебопекарни и пивзавод, побывать в совхозах и колхозах и всюду интересоваться не размерами собранного и сданного урожая, не количеством отправленных из областей вагонов, а степенью зараженности зерна и местности. И если обнаружу высокий уровень радиоактивности пшеницы, то обязан немедленно задержать ее отправку и принять другие необходимые меры.
Сначала я неполно сознавал важность задания, а потому не настоял на выделении в мою группу опытных дозиметристов, врачей и офицеров для оперативной связи с полигоном.
Весь этот переполох поднялся после последнего наземного атомного взрыва-«клевка», когда облако не подчинилось прогнозам синоптиков и «прогулялось» над степями Казахстана. Выпадение радиоактивной пыли из него было неизбежно. Неминуемо, следовательно, и заражение местности. Но каково оно? Не опасно ли для людей? К тому же, как всегда, хлеб вовремя не убран с поля — что с ним теперь делать?
В тот же день группы офицеров полигона вылетели и в другие области. Задача у всех одна. Но выдача документов и отправка посланцев проводилась не одновременно, и мы не знали, кто и куда командируется, — полная конспирация. Подбор и отправка контрольных групп были возложены на заместителя начальника штаба полигона полковника Князева.
Я решил послать одного офицера в Усть-Каменогорск, а сам с майором Кузнецовым остался в Семипалатинске, поскольку город ближе к полигону и вероятность опасности здесь выше. Из кабинета заведующего сельхозотделом обкома партии позвонил в Усть-Каменогорск и договорился, что нашего офицера встретят и помогут проверить зерно всюду, где оно имеется. Когда я сказал, что офицеру потребуется транспорт, потому что у него тяжелые дозиметры, меня сразу поняли.
— Да мы уже кое-что знаем, хотя и не слышали, как в прошлом году, вашего грома. Ждем.
— Не все страшно, что гремит, — ответил я. — В ваших интересах помочь нам.
Несмотря на ядерное соседство в виварии у подопытной дворняги появилось потомство.
О прошлогоднем водородном «громе» в Усть-Каменогорске и Семипалатинске было известно всем. Наши военные строители чуть ли не в каждом доме на окраинах этих городов вставляли потом стекла. Ударной волной во многих зданиях не только выбило стекла, но и выдуло из труб сажу, попортило старые жестяные кровли. Некоторые владельцы собственных домов воспользовались этим обстоятельством и за счет военных подремонтировали то, что никак не относилось к последствиям ядерного взрыва.
Но тогда, при воздушном взрыве, не могло быть грязного облака, к тому же оно ушло высоко в стратосферу и не захватило ни Семипалатинск, ни Усть-Каменогорск, ни другие населенные пункты Казахстана. Как свидетельствовала дозиметрическая разведка, зараженных мест за пределами полигона не было. Более тяжелые частицы, поднятые с земли и имевшие наведенную радиацию, выпали в границах полигона и за его пределами на удалении нескольких десятков километров, на безжизненной местности, где всюду были поставлены столбы с табличками: «Проезд запрещен! Опасно!»
Я с представителем обкома партии начал обследование собранного зерна нового урожая. Секретарь обкома, видимо не придав большого значения случившемуся, не вник в дело лично, а поручил уделить мне внимание одному из обкомовских работников.
В облисполкоме сказали, что готовы дать сведения о собранном урожае, но куда отправлено зерно — не знают.
В Жанасемей мы побывали в старых деревянных хранилищах. Это огромные почерневшие сараи без пола. Все они были заполнены зерном под самую крышу. Я забрался наверх. Прибор не показывал даже малейшего заражения. Вскрыли еще несколько сараев. И там прибор никак не реагировал. Уточнить, когда это зерно засыпано, никто не мог. Скорее всего, оно прошлогоднее, поскольку обкомовский товарищ сообщил мне, что это «мобрезерв» и никто не скажет, откуда привезено оно и сколько его в хранилищах. Государственная тайна.
За день мы успели побывать в городской хлебопекарне, где меня заверили, что изготавливают продукцию из запасов прошлогоднего зерна. На всякий случай сделал несколько замеров. Во дворе, где разгружались автомашины с мукой, прибор показал незначительный уровень радиации, однако меня это насторожило. Я заглядывал во все цеха, но радиоактивного заражения нигде не обнаружил.
Причина небольшой радиации во дворе стала ясна, когда мы приехали на станцию, где загружались вагоны с зерном. Само зерно было чистое, а в местах разгрузки машин, где скапливалась пыль, прибор отметил тысячные доли рентгена. Я не могу сейчас вспомнить точно показания шкалы, которой мы пользовались, но уровень радиоактивности был в пределах допустимого. Я взял для нашей лаборатории пробы из всех хранилищ и цехов хлебопекарни.
На пивзаводе нас ознакомили с производством его продукции. Догадавшись, что нас интересует, заверили, что зерно хорошо промывается и никакого заражения быть не может. Мы проверили воду, чаны, печи, разливочный цех — все нормально.
Директор рассказал, что на заводе действует старое оборудование, поставленное когда-то талантливым инженером по чертежам Жигулева, и угостил нас отличным пивом.
На следующий день с тем же представителем обкома партии я выехал в один из совхозов. Майору Кузнецову приказал побывать в столовых, овощехранилищах, на городских складах продовольствия, всюду замерить радиоактивность и взять пробы для исследования.
В дороге обкомовский работник рассказал мне случай с геологами на территории Семипалатинской области. Будто бы московская геологическая разведка напала на богатейшие запасы урановой руды.
Уровень радиации был так высок, что геологи решили оставить опознавательные ориентиры, чтобы потом легче было найти это место, и поторопились в Семипалатинск для сообщения в Москву о своей находке. А разобрались — никакой урановой руды нет, хотя область богата полезными ископаемыми. «Секрет» оказался прост: тот степной район припудрила радиоактивная пыль из облака.
Тот случай вызвал тревогу. Обеспокоенные люди писали письма в Москву, и вскоре на ядерный полигон выехала комиссия во главе с министром здравоохранения. В область поступил приказ прекратить отправку
зерна, а находящийся в пути зараженный груз вернуть…
Я молча кивал головой, делая вид, что все это хорошо знаю, поэтому и нахожусь здесь. Меня интересовали не случайные казусы, а есть ли где зараженное зерно и как его найти? Участки зараженной местности в области искать не требовалось, поскольку ученые и практики по радиации точно знали путь движения облака и отмечали на карте границы и уровень радиоактивного следа. С этой целью после взрыва атомной бомбы над степью с утра до вечера кружил специальный самолет, а машины радиационной разведки ушли по следу облака. Я же воистину искал иголку в стоге сена. Если бы знать по карте зараженные участки земли, тогда легче было бы напасть на зерно, подлежавшее тщательной проверке, но такими данными меня не снабдили.
Моя работа была похожа на самоуспокоительное мероприятие — полигон принимает какие-то меры… Но у него не было сил и средств для тщательного и надежного контроля всей прилегающей территории, мы не могли проконтролировать весь путь радиоактивного облака. Для этого нужно было иметь много дозиметристов, несколько передвижных лабораторий, авиационный транспорт, автомобили повышенной проходимости. Этим полигон не располагал.
В том вина не командования полигона, а самих высокоавторитетных испытателей. Только ученые могли бы обосновать необходимость тщательного контроля за всей территорией Казахстана, а быть может и всей страны, и потребовать от правительства соответствующих решений. Зато позже некоторые деятели, прикрывая собственную вину, стали валить все на военных.
…Сначала мы ехали берегом Иртыша. В ясный осенний день, когда не изнуряет жара, нельзя не любоваться красотами окрестных пейзажей. Густые заросли ракитника в лучах утреннего солнца казались сказочным украшением. Я никогда не видел таких ярких красок, как ранней осенью в Семипалатинской области. Красные сменялись сразу огненно-оранжевыми. А там, где берег пологий, еще кудрявились темно-зеленые заросли и ничто не напоминало, что лето уже позади. И вновь нежная охра. На солнце она переливалась золотистым блеском, постепенно переходила в оранжевый, красный, бордовый цвета.
Тишина… Чистый степной воздух. Плодородная земля и обилие травы. Сколько богатых животноводческих хозяйств можно бы создать в Прииртышье! Но на многие километры — ни одного дома, ни одного человека.
Мы проехали вдоль живописных берегов Иртыша не менее тридцати километров, затем дорога повела нас в степь. Ровная, выгоревшая пустыня. Глазу остановиться не на чем.
Показались пожелтевшие тополя. Обогнув озеро, мы приехали в совхоз.
Директор, прочитав мое удостоверение, был уверен, что я проверяю организацию вывоза и качество зерна, и оправдывался: мало транспорта, нет механизмов для загрузки машин.
В бункерах зерно с первых дней уборки, а свежее прямо от комбайнов ушло на ссыпной пункт. «Щелкавший» тысячными долями рентгена ленточный транспортер заражен был, видимо, свежим зерном. Где оно?
Я отозвал директора в сторону, чтоб не слышали другие, и сказал, что меня интересует. Лишь тогда мне удалось уточнить, что в степи есть еще бункеры и этот транспортер привезен именно оттуда.
Едем в степь. Почти час на «Победе». Мне показали пять-шесть бункеров с пшеницей, из которых один имел уровень радиоактивности выше допустимого. Несколько автомашин из него уже отправлены на станцию Жанасемей.
Поскольку в других хозяйствах области зерна не было, моя задача облегчилась. Посоветовавшись с обкомовцем, решили ехать в Жанасемей. Пока я проверял там загруженные вагоны и порожняк, мой спутник побывал у секретаря обкома и проинформировал его о результатах контроля. Не знаю, каков был там разговор, но ко мне подъехали сразу пятеро областных руководителей. Все встревожены, на меня смотрят волком.
В одном из вагонов радиоактивность была выше нормы, и я предложил поставить его в тупик, где повторная проверка показала тот же результат.
В обкоме уже выяснили: часть вагонов из тех бункеров, которые были насыпаны после «грязного взрыва», уже в пути. Об этом я доложил ночью по телефону полковнику Гурееву. Мне было приказано побывать в колхозах овощного профиля и возвращаться.
Как потом выяснилось, вагоны эшелона с зерном, вызывающие опасение, по пути отцеплялись и направлялись по своему назначению. Офицеры гнались за оставшимися и где-то за Уралом настигли их. Но пока ходили по конторам и уточняли, как задержать нужные вагоны, зерно было уже отправлено на мукомольный завод, и проследить дальнейший его путь было невозможно. Подробности мне неизвестны.
В колхозе, куда я приехал, шла уборка овощей. Наши несовершенные рентгенометры, дающие показания по гамма-излучению, вводили меня в заблуждение. Неожиданно слышался треск в телефоне при поднесении зонда к куче капусты, а на грядках стрелка покачивалась возле нуля. Больше потрескивал прибор при проверке кабачков. Но поскольку уровень радиации был ниже допустимых норм, я не мог делать заключение о зараженности овощей. Такого же мнения придерживался и представитель обкома партии, знакомый с нашей аппаратурой. Доказать зараженность можно было только при показании прибора близко к норме или выше ее. Общий фон во многих местах области, где я побывал, незначительный.
Представители продовольственной службы привезли образцы новых упаковочных материалов для
продуктов питания и выставляли свои многочисленные экспонаты в разных вариантах на открытых местах и в сооружениях. Доставили несколько тонн кускового сахара, но мы уже отмечали в отчетах, что при взрыве атомной бомбы он не получает наведенную радиоактивность и остается вполне пригодным для употребления, если внутрь упаковки не попадает пыль или зараженная вода.
Начальник фортификационного отдела подполковник Вершинин, в ведении которого находились разнообразные укрытия полевого типа, предупреждал: «Съедят лисы сахар, колбасу и сыры…» Но мы все же рискнули, поместили на нескольких площадках все. Уцелело мало. Нечистые на лапу «лисы» утащили продукты вместе с тарой.
Подготовились мы не так богато и технично, но внешне броско. Много выставили манекенов, всевозможных емкостей с горючим, тысячи лоскутов тканей, стеклянную, алюминиевую, пластмассовую посуду и т.д. Это не случайно. Намечался наземный взрыв, как говорили на полигоне, — «клевок». Бомба, сброшенная с самолета, должна была взорваться при ударе о землю. Радиоактивность ожидалась высокая. Конкретно мы не знали ни мощности, ни начинки бомбы, но расчеты делали, исходя из двухсот тысяч тонн тротила.
Офицеры полигона и несколько представителей из Москвы приехали на возвышенное место слева от КПП. Мы называли тот необорудованный участок «пупом». Погода стояла солнечная и почти безветренная. Настроение у всех боевое, у некоторых почему-то даже радостное.
Военных строителей, живших в землянках за Опытным полем, перевели в безопасные районы. Все мы уже знали, что на полигоне появился И.В.Курчатов со своими помощниками.
Старожилы полигона вспоминали, как на первый водородный взрыв в 1953 году приезжали маршал Советского Союза А.М.Василевский и главный маршал авиации П.Ф.Жигарев. Василевский любил удить на берегу Иртыша, где для него соорудили небольшую беседку.
Однажды там произошла «несанкционированная» встреча с ним жен офицеров. Сначала ласково поздоровались, пожелали хорошего улова, а потом прямо изложили маршалу свои нужды и просьбы: в магазинах чаще пусто, чем густо, молока нет, мясо бывает только зимой, и редко, фруктов нет. Когда привозят одежду, ковры, книги, то все идет сначала руководству и хозяйственникам, и только что останется после этого — остальным жителям городка. Пожаловались и на плохое жилье.
Александр Михайлович пообещал разобраться.
— Только не выдавайте нас, — попросили женщины. — Иначе нашим мужьям попадет от полигонного начальства.
Еще не улетел Василевский в Москву, как в городке появились необходимые товары. Но не надолго. Перебои в продуктах питания возникали частенько. И вина здесь не начальника военторга.
С годами полигон обзавелся хорошим подсобным хозяйством, добротными хранилищами, и в продажу стали поступать овощи и молочные продукты. Правда, покупательная способность офицеров и служащих в 1956 году неожиданно снизилась: за секретность стали платить заметно меньше.
Затем последовала еще одна несправедливость: начальникам групп объявили, что по новому штатному расписанию наши должности стали лишь подполковничьими, на ступеньку ниже. Выходит, нас понизили и в должности, и в окладе.
Но вернемся на высотку, с которой хорошо просматривалось все поле. На удалении около шести километров нам ничего не грозило. Требовалось только защитить хорошенько глаза: надеть черные очки или закрыть руками. Ничего особенного защитные очки не представляли, но они были засекречены и выдавались под расписку. Выдавал их подполковник Н.А.Козлов. Как-то он пожаловался встревоженно:
— А. Д. Сахаров не сдал защитные очки и улетел в Москву.
Пришлось об этом докладывать самому начальнику полигона.
Динамик на этот раз не был упрятан в железный ящик. Он стоял на крыше небольшого автобуса и громко объявлял, сколько времени осталось до взрыва.
Затем в безоблачном небе на высоте более десяти километров появились самолеты. Впереди — носитель, чуть отстали истребители. За ними белые длинные шлейфы, тающие далеко сзади. Слышен грозный рокот. Почему-то тревожно на сердце: как бы не произошел снос в сторону КП, где находятся Курчатов, Неделин… Как бы, думалось, не взорвалось «изделие» еще при отделении от самолета…
Экипаж самолета-носителя не ошибся. Бомба упала точно в заданную точку. Блеснуло пламя… Огромное, почти во все Опытное поле. Вспышка мгновенна. Потом начал разрастаться огненный шар. Можно снимать очки. Белый раскаленный шар уже отделился от земли и, вминаясь снизу, превратился в полусферу, стал подниматься к небу, таща за собой могучий серый столб. Лишь несколько секунд виделась картина гигантского белого «гриба». Потом шляпка его оторвалась от серой ноги, свернулась в уродливое облако, и в этот момент ударила тугая волна теплого воздуха, послышался взрыв и покатилось по степи протяжное рокочущее эхо, похожее на звук нескольких эскадрилий реактивных самолетов. Из нор повыскакивали суслики, а в небо поднялись перепуганные птицы.
Посматриваем в сторону автобуса: что скажет репродуктор. Но вместо него подал команду наш грозный начальник службы радиоактивной безопасности Н.С.Просянников:
— Всем оставаться на местах!
Выехали только офицеры службы безопасности с командой дозиметристов. Просянников остался на месте. Пока он на НП, никто на поле не поедет. Его требовательность казалась многим излишней, но он был прав, сдерживая нетерпеливых исследователей.
Прошло не меньше получаса, когда он опять крикнул:
— Выезд на поле не разрешаю! Всем оставаться на местах!
Он ждал сообщения об уровне радиации на поле. С переносной радиостанцией к эпицентру отправились два молодых подполковника — Владимир Казарин и Николай Козлов.
Офицеры химзащиты строго соблюдали меры предосторожности на полигоне и постоянно контролировали уровень радиации. Они хорошо знали опасные точки. Видимо, это и охраняло их от неприятностей. Однако некоторые все же не избежали воздействия невидимого врага — радиоактивности. Начальник радиометрического отдела подполковник Евгений Демент, занимавшийся лабораторным исследованием радиоактивных веществ, и его жена Галина уехали с полигона больными. Симпатичная была пара. Рано ушла из жизни Галя, официально — по причине послегриппозного осложнения. Долго болел Евгений; умер, не дотянув до шестидесяти.
…Только через час, когда спал высокий уровень радиации, нам разрешили выехать на свои площадки. Эпицентр в радиусе до трех километров был огорожен желтыми флажками. На подъезде к опасной зоне стояла палатка. За столом сидел подполковник И. Г. Иванов — начальник радиационно-химического отдела — и принимал от дозиметристов сведения о зараженности территории.
В самом центре поля пылила юркая машина, направляясь в сторону КП. Я узнал подполковника Володю Казарина в специальном костюме. Он уже снял показания с приборов и мчался к начальству. Уровень радиоактивности на площадках, как сообщил Козлов, высокий. Можно находиться там не более пяти минут.
Мы отправились на свою первую площадку на маленьком «газике» впятером (я за рулем). Объезжая глубокую воронку пепельного цвета, образовавшуюся после взрыва, мы почувствовали, как зарябило в глазах, словно от нее поднимался раскаленный воздух. Края воронки бугристые, вокруг комья спекшейся земли. Никто не выходил из машины, пробыли там всего две — три минуты. Все поломано, раскидано, опалено, но пожара нет. Ни одного манекена не осталось, они превратились в пепел, который сдула ударная волна.
— Поедем отсюда, — сказал кто-то из сидевших позади. — Пусть все сгорит синим пламенем.
Принимаю решение: ехать немедленно на «Ша» и там до обеда зафиксировать в тетрадях все, что увидели.
На контрольном дезактивационном пункте нашу зараженную машину никак не могли отмыть. Нам было предложено снять спецодежду и оставить ее для дезактивации. В одних трусах и обмытых водой сапогах пошли на «Ша», не дожидаясь попутной машины. Кто-то еще мог шутить, предложив в дальнейшем выезжать на поле в чем мать родила, — забот будет меньше.
Я никогда не надевал спецкостюм на белье, и мое летнее обмундирование тоже оказалось зараженным. Специальная команда чистила одежду щетками и лупила по ней «выбивалами» (так в инструкции по дезактивации было написано), но уровень зараженности оставался выше допустимого.
После обеда на поле никого не пускали до выяснения радиационной обстановки.
В тот раз произошел первый — и в мое пребывание на полигоне последний случай, когда несколько человек получили весьма опасную дозу радиации. Офицеры из киногруппы, снимая объекты для своего фильма, заехали в зону наибольшего выпадения радиоактивной пыли из облака. По сведениям радиометрического контроля, там было около пятисот рентген, кинооператоры отхватили по триста. За давностью я могу ошибиться, но специалисты могли определить уровень радиоактивности в любой точке на любое время даже через несколько дней. Это делалось по разработанному графику спада уровня радиоактивности. В результате этого несчастного случая пострадали четыре человека, двое из них в тяжелом состоянии были госпитализированы.
Бенецкий и Просянников привезли с поля по сто рентген. У Бенецкого, выехавшего в то лето в Сочи, врачи отметили большие изменения в крови и отправили домой для стационарного лечения.
Поднялся общий фон и на пункте «Ша». Поскольку моей группе не было выделено место для отдыха, мы уехали в жилой городок. Всю ночь меня знобило, хотя из всей группы я, по учетным данным лаборантов, получил меньше одного рентгена, а некоторые мои коллеги — по десять — пятнадцать. И это несмотря на то, что мы постоянно были вместе. Что еще было непонятно — более пострадавшие на плохое самочувствие не жаловались.
На следующий день в район взрыва пускали без ограничения, но контрольно-дозиметрический пункт еще действовал, и всякий раз нашу машину тщательно мыли. Особенно загрязнялся низ автомобиля. Даже после тщательной мойки стрелка дозиметрического прибора резко уходила вправо, но контролеры считали, что уровень допустимый. А каков он, «допустимый уровень», менявшийся каждый раз, я, например, не знал.
То, что мы видели на опытных площадках, уже не удивляло. Подтверждалось наше предположение, что в зоне эпицентра при взрыве атомной бомбы мощностью свыше ста килотонн полностью разрушается боевая техника и все обугливается, оплавляется, но пожара при этом нет. Воспламеняются и продолжают гореть объекты несколько дальше. Только какое это имеет практическое значение для человека? Сгорит ли он, погибнет от ударной волны или радиации — это ему уже безразлично. В эпицентре взрыва любой мощности выжить невозможно.
Дело даже не в удалении объекта от эпицентра, а в мощности атомной бомбы, характере ее взрыва (на поверхности или над землей) и прочности укрытий. Так, железобетонные подземные сооружения при «клевке» имели вблизи эпицентра больше трещин, вход в укрытие осыпался, но животные, находившиеся там, оставались живы. В открытых котлованах приборы показали давление больше, чем на поверхности. Значительно сильнее заражалась местность вокруг эпицентра при наземном взрыве, и в образовавшемся облаке содержалось очень много радиоактивной пыли. В зависимости от метеоусловий это облако способно оставить радиоактивный след на сотни километров. Не раз мы наблюдали, как самолет ПО-2 («кукурузник») нырял в радиоактивную тучу, чтобы взять пробу воздуха.
Сейчас, когда результаты исследований наших и зарубежных авторов уже известны, выводы пятидесятых годов могут показаться наивными, но в то время они представляли большой интерес и имели важное значение для подготовки наставлений, инструкций. Только жаль, что эти выводы не были доступны тогда для открытой печати. Правда, через шесть лет мне удалось написать маленькую брошюрку «Противоатомная защита», которая вышла в издательстве «Знание» в 1962 году тиражом пятьсот тысяч экземпляров, но сослаться на личный практический опыт я не имел права. Брошюра разошлась мгновенно, и это говорило о том, что люди интересовались основами защиты от атомного оружия.
…Имея определенные навыки, офицеры моей группы за несколько дней составили отчет, устраивавший руководство отдела, и я подписал их рапорты об отъезде в Москву. Но поторопился. Отчет опять забраковал заместитель начальника управления генерал Малютов. Он сделал не так много замечаний, но этого было достаточно, чтобы понадобилось еще неоднократно выезжать на опытные площадки, что-то уточнять, бегать по другим отделам и сверять данные о величинах давления, светового излучения, зараженности на том месте, где выставлялись объекты. Поскольку данные разных отделов были противоречивые, приходилось заново делать расчеты, графики и выводы. Потом вдруг представленный ранее отчет был одобрен.
Мне было приказано немедленно выехать в Семипалатинск, имея при себе дозиметрический прибор. Вручили удостоверение, сохранившееся у меня в подлиннике. Оно не было секретным, я даже не расписывался, получая его в штабе полигона. Вот оно:
«Выдано подполковнику Жарикову Андрею Дмитриевичу в том, что он командируется в район Семипалатинской и Усть-Каменогорской областей для получения сведений о количестве зерна, собранного колхозами, совхозами и другими организациями в 1956 г. и сданного государству.
Сведения крайне необходимы военному командованию.
Просьба ко всем партийным и советским органам оказать тов. Жарикову А. Д. содействие в выполнении стоящей перед ним задачи.
Врио начальника штаба в/части 52605 полковник Князев.
25 сентября 1956 г.«.
В помощь мне были выделены два офицера. К сожалению, я запомнил только одного — майора Кузнецова Василия Маркеловича, чудесного рассказчика о старине Урала.
Если выданное мне удостоверение имело открытый характер, то суть командировки была весьма секретной. Я должен был, не раскрывая перед местными властями истинной цели, проверить дозиметрическим прибором запасы зерна, эшелоны с пшеницей, погрузочные площадки, вагоны, элеваторы, хлебопекарни и пивзавод, побывать в совхозах и колхозах и всюду интересоваться не размерами собранного и сданного урожая, не количеством отправленных из областей вагонов, а степенью зараженности зерна и местности. И если обнаружу высокий уровень радиоактивности пшеницы, то обязан немедленно задержать ее отправку и принять другие необходимые меры.
Сначала я неполно сознавал важность задания, а потому не настоял на выделении в мою группу опытных дозиметристов, врачей и офицеров для оперативной связи с полигоном.
Весь этот переполох поднялся после последнего наземного атомного взрыва-«клевка», когда облако не подчинилось прогнозам синоптиков и «прогулялось» над степями Казахстана. Выпадение радиоактивной пыли из него было неизбежно. Неминуемо, следовательно, и заражение местности. Но каково оно? Не опасно ли для людей? К тому же, как всегда, хлеб вовремя не убран с поля — что с ним теперь делать?
В тот же день группы офицеров полигона вылетели и в другие области. Задача у всех одна. Но выдача документов и отправка посланцев проводилась не одновременно, и мы не знали, кто и куда командируется, — полная конспирация. Подбор и отправка контрольных групп были возложены на заместителя начальника штаба полигона полковника Князева.
Я решил послать одного офицера в Усть-Каменогорск, а сам с майором Кузнецовым остался в Семипалатинске, поскольку город ближе к полигону и вероятность опасности здесь выше. Из кабинета заведующего сельхозотделом обкома партии позвонил в Усть-Каменогорск и договорился, что нашего офицера встретят и помогут проверить зерно всюду, где оно имеется. Когда я сказал, что офицеру потребуется транспорт, потому что у него тяжелые дозиметры, меня сразу поняли.
— Да мы уже кое-что знаем, хотя и не слышали, как в прошлом году, вашего грома. Ждем.
— Не все страшно, что гремит, — ответил я. — В ваших интересах помочь нам.
Несмотря на ядерное соседство в виварии у подопытной дворняги появилось потомство.
О прошлогоднем водородном «громе» в Усть-Каменогорске и Семипалатинске было известно всем. Наши военные строители чуть ли не в каждом доме на окраинах этих городов вставляли потом стекла. Ударной волной во многих зданиях не только выбило стекла, но и выдуло из труб сажу, попортило старые жестяные кровли. Некоторые владельцы собственных домов воспользовались этим обстоятельством и за счет военных подремонтировали то, что никак не относилось к последствиям ядерного взрыва.
Но тогда, при воздушном взрыве, не могло быть грязного облака, к тому же оно ушло высоко в стратосферу и не захватило ни Семипалатинск, ни Усть-Каменогорск, ни другие населенные пункты Казахстана. Как свидетельствовала дозиметрическая разведка, зараженных мест за пределами полигона не было. Более тяжелые частицы, поднятые с земли и имевшие наведенную радиацию, выпали в границах полигона и за его пределами на удалении нескольких десятков километров, на безжизненной местности, где всюду были поставлены столбы с табличками: «Проезд запрещен! Опасно!»
Я с представителем обкома партии начал обследование собранного зерна нового урожая. Секретарь обкома, видимо не придав большого значения случившемуся, не вник в дело лично, а поручил уделить мне внимание одному из обкомовских работников.
В облисполкоме сказали, что готовы дать сведения о собранном урожае, но куда отправлено зерно — не знают.
В Жанасемей мы побывали в старых деревянных хранилищах. Это огромные почерневшие сараи без пола. Все они были заполнены зерном под самую крышу. Я забрался наверх. Прибор не показывал даже малейшего заражения. Вскрыли еще несколько сараев. И там прибор никак не реагировал. Уточнить, когда это зерно засыпано, никто не мог. Скорее всего, оно прошлогоднее, поскольку обкомовский товарищ сообщил мне, что это «мобрезерв» и никто не скажет, откуда привезено оно и сколько его в хранилищах. Государственная тайна.
За день мы успели побывать в городской хлебопекарне, где меня заверили, что изготавливают продукцию из запасов прошлогоднего зерна. На всякий случай сделал несколько замеров. Во дворе, где разгружались автомашины с мукой, прибор показал незначительный уровень радиации, однако меня это насторожило. Я заглядывал во все цеха, но радиоактивного заражения нигде не обнаружил.
Причина небольшой радиации во дворе стала ясна, когда мы приехали на станцию, где загружались вагоны с зерном. Само зерно было чистое, а в местах разгрузки машин, где скапливалась пыль, прибор отметил тысячные доли рентгена. Я не могу сейчас вспомнить точно показания шкалы, которой мы пользовались, но уровень радиоактивности был в пределах допустимого. Я взял для нашей лаборатории пробы из всех хранилищ и цехов хлебопекарни.
На пивзаводе нас ознакомили с производством его продукции. Догадавшись, что нас интересует, заверили, что зерно хорошо промывается и никакого заражения быть не может. Мы проверили воду, чаны, печи, разливочный цех — все нормально.
Директор рассказал, что на заводе действует старое оборудование, поставленное когда-то талантливым инженером по чертежам Жигулева, и угостил нас отличным пивом.
На следующий день с тем же представителем обкома партии я выехал в один из совхозов. Майору Кузнецову приказал побывать в столовых, овощехранилищах, на городских складах продовольствия, всюду замерить радиоактивность и взять пробы для исследования.
В дороге обкомовский работник рассказал мне случай с геологами на территории Семипалатинской области. Будто бы московская геологическая разведка напала на богатейшие запасы урановой руды.
Уровень радиации был так высок, что геологи решили оставить опознавательные ориентиры, чтобы потом легче было найти это место, и поторопились в Семипалатинск для сообщения в Москву о своей находке. А разобрались — никакой урановой руды нет, хотя область богата полезными ископаемыми. «Секрет» оказался прост: тот степной район припудрила радиоактивная пыль из облака.
Тот случай вызвал тревогу. Обеспокоенные люди писали письма в Москву, и вскоре на ядерный полигон выехала комиссия во главе с министром здравоохранения. В область поступил приказ прекратить отправку
зерна, а находящийся в пути зараженный груз вернуть…
Я молча кивал головой, делая вид, что все это хорошо знаю, поэтому и нахожусь здесь. Меня интересовали не случайные казусы, а есть ли где зараженное зерно и как его найти? Участки зараженной местности в области искать не требовалось, поскольку ученые и практики по радиации точно знали путь движения облака и отмечали на карте границы и уровень радиоактивного следа. С этой целью после взрыва атомной бомбы над степью с утра до вечера кружил специальный самолет, а машины радиационной разведки ушли по следу облака. Я же воистину искал иголку в стоге сена. Если бы знать по карте зараженные участки земли, тогда легче было бы напасть на зерно, подлежавшее тщательной проверке, но такими данными меня не снабдили.
Моя работа была похожа на самоуспокоительное мероприятие — полигон принимает какие-то меры… Но у него не было сил и средств для тщательного и надежного контроля всей прилегающей территории, мы не могли проконтролировать весь путь радиоактивного облака. Для этого нужно было иметь много дозиметристов, несколько передвижных лабораторий, авиационный транспорт, автомобили повышенной проходимости. Этим полигон не располагал.
В том вина не командования полигона, а самих высокоавторитетных испытателей. Только ученые могли бы обосновать необходимость тщательного контроля за всей территорией Казахстана, а быть может и всей страны, и потребовать от правительства соответствующих решений. Зато позже некоторые деятели, прикрывая собственную вину, стали валить все на военных.
…Сначала мы ехали берегом Иртыша. В ясный осенний день, когда не изнуряет жара, нельзя не любоваться красотами окрестных пейзажей. Густые заросли ракитника в лучах утреннего солнца казались сказочным украшением. Я никогда не видел таких ярких красок, как ранней осенью в Семипалатинской области. Красные сменялись сразу огненно-оранжевыми. А там, где берег пологий, еще кудрявились темно-зеленые заросли и ничто не напоминало, что лето уже позади. И вновь нежная охра. На солнце она переливалась золотистым блеском, постепенно переходила в оранжевый, красный, бордовый цвета.
Тишина… Чистый степной воздух. Плодородная земля и обилие травы. Сколько богатых животноводческих хозяйств можно бы создать в Прииртышье! Но на многие километры — ни одного дома, ни одного человека.
Мы проехали вдоль живописных берегов Иртыша не менее тридцати километров, затем дорога повела нас в степь. Ровная, выгоревшая пустыня. Глазу остановиться не на чем.
Показались пожелтевшие тополя. Обогнув озеро, мы приехали в совхоз.
Директор, прочитав мое удостоверение, был уверен, что я проверяю организацию вывоза и качество зерна, и оправдывался: мало транспорта, нет механизмов для загрузки машин.
В бункерах зерно с первых дней уборки, а свежее прямо от комбайнов ушло на ссыпной пункт. «Щелкавший» тысячными долями рентгена ленточный транспортер заражен был, видимо, свежим зерном. Где оно?
Я отозвал директора в сторону, чтоб не слышали другие, и сказал, что меня интересует. Лишь тогда мне удалось уточнить, что в степи есть еще бункеры и этот транспортер привезен именно оттуда.
Едем в степь. Почти час на «Победе». Мне показали пять-шесть бункеров с пшеницей, из которых один имел уровень радиоактивности выше допустимого. Несколько автомашин из него уже отправлены на станцию Жанасемей.
Поскольку в других хозяйствах области зерна не было, моя задача облегчилась. Посоветовавшись с обкомовцем, решили ехать в Жанасемей. Пока я проверял там загруженные вагоны и порожняк, мой спутник побывал у секретаря обкома и проинформировал его о результатах контроля. Не знаю, каков был там разговор, но ко мне подъехали сразу пятеро областных руководителей. Все встревожены, на меня смотрят волком.
В одном из вагонов радиоактивность была выше нормы, и я предложил поставить его в тупик, где повторная проверка показала тот же результат.
В обкоме уже выяснили: часть вагонов из тех бункеров, которые были насыпаны после «грязного взрыва», уже в пути. Об этом я доложил ночью по телефону полковнику Гурееву. Мне было приказано побывать в колхозах овощного профиля и возвращаться.
Как потом выяснилось, вагоны эшелона с зерном, вызывающие опасение, по пути отцеплялись и направлялись по своему назначению. Офицеры гнались за оставшимися и где-то за Уралом настигли их. Но пока ходили по конторам и уточняли, как задержать нужные вагоны, зерно было уже отправлено на мукомольный завод, и проследить дальнейший его путь было невозможно. Подробности мне неизвестны.
В колхозе, куда я приехал, шла уборка овощей. Наши несовершенные рентгенометры, дающие показания по гамма-излучению, вводили меня в заблуждение. Неожиданно слышался треск в телефоне при поднесении зонда к куче капусты, а на грядках стрелка покачивалась возле нуля. Больше потрескивал прибор при проверке кабачков. Но поскольку уровень радиации был ниже допустимых норм, я не мог делать заключение о зараженности овощей. Такого же мнения придерживался и представитель обкома партии, знакомый с нашей аппаратурой. Доказать зараженность можно было только при показании прибора близко к норме или выше ее. Общий фон во многих местах области, где я побывал, незначительный.