Но как только конь короля ступил на знакомую дорожку, ведущую к самому замку, Филипп сразу же понял, какую оплошность он совершил, решив вновь посетить эти дорогие его сердцу места. На короля обрушилась лавина воспоминаний, словно бурная река смогла все-таки прорвать надежную плотину и вырваться наружу. В забытьи король вонзил шпоры в бока своего скакуна, и тот словно сойдя с ума, с шага почти сразу перешел на галоп. В несколько мгновений ошеломленная свита осталась одна, и ей оставалось лишь глотать пыль. Опомнившись, Филипп изо всех сил стал натягивать узду, пытаясь сдержать бег обезумевшего от внезапной острой боли животного, но все усилия оказались напрасными, и тогда король сам решил отдаться на волю случая. Бешеная скачка развеселила сердце, она доставляла какое-то дикое удовольствие. Королю также было приятно думать, что эту необузданную энергию самой природы он прекрасно может контролировать. Вот сейчас за поворотом покажутся очертания грандиозных стен, затем дорога возьмет в лево, поднимется вверх и у тяжелых ворот конь все равно остановится. А сейчас - пусть летит, наивно полагая, что ему удастся подчинить своей воле царственного наездника. Он просто не знает, что его стихийной свободе людьми положен предел. Вообще, побеждает не тот, кто бунтует, а тот, кто знает, что ждет всех в будущем.
Но конь все летел и летел, а стены замка все никак не хотели появляться из призрачного утреннего воздуха, раскрываясь, словно неведомый цветок, где-то на уровне вершин самых высоких деревьев. Затем тропинка начала становиться все уже и уже, а лес - все глуше и глуше. Конь сам перешел на шаг и теперь с трудом пробирался сквозь густую чащу. Король лишь сейчас понял, что он заблудился. В отчаянии он отпустил поводья, проклиная себя за то, что позволил себе слабость и на какое-то мгновение полностью доверился обезумевшему животному. Где, в каком месте они свернули с правильного пути? Кричать - значит подвергать себя позору. Свита не должна становиться свидетелем слабости правителя. Прошло ещё какое-то время и король постепенно начал замечать, что его конь очень уверенно держит шаг, словно знает, куда ему следует везти своего важного седока. Это обстоятельство даже слегка позабавило властителя Франции. Глупое животное все-таки взяло верх над ним. А король, в свою очередь, обязательно возьмет верх над Тамплиерами, а вдобавок поставит ещё и папу на колени. И судьба страны теперь зависела от воли тупого животного. Филипп неожиданно вспомнил о Валаамовой ослице, которая вдруг обрела человеческий голос и начала вещать от имени Бога. Может быть, и ему предстоит сейчас стать свидетелем подобного чуда? И короля охватил религиозный экстаз, столь характерный для его сложной натуры. Он уже точно был уверен, что чудо произойдет, что Господь не случайно выбрал презренное животное. Бог хотел унизить гордость короля перед тем, как сделать Филиппа свидетелем Откровения Свыше. Монарх почувствовал, как слезы умиления оросили его щеки. Он трижды осенил себя крестным знамением, сотворив при этом молитву. А конь все шел и шел, все пробирался и пробирался сквозь чащу в неведомом для короля направлении, пока не вынес своего седока на большую поляну, окруженную вековыми дубами и ярко освещенную солнцем. Но не поляна вдруг предстала перед взором государя. Вековые деревья начали напоминать колонны огромного готического собора, а пение птиц из радующей сердце какофонии слилось в единый грозный церковный хор, из которого выделялся голос дьякона, своим мощным басом он перебивал пение пернатых теноров. Этот бас придавал всему звучанию оттенок особой трагичности и обреченности, будто желая предупредить прихожан, что Конец Света близок. Стремясь достигнуть небес, деревья стали расти все выше и выше и образовали, наконец, своими развесистыми кронами своды, напоминающие своды собора. Свет на поляне и впрямь померк и сделался таким, будто солнечным лучам стало трудно пробиваться сквозь разноцветные витражи, на которых, по канону, обычно изображали картины Страшного Суда.
Переполняемы чувствами, с которыми он уже не в состоянии был справиться, король свалился с седла на землю, встал перед своим конем на колени, склонил голову и начал напряженно молиться. А голос дьякона все пел и пел, а призрачные витражи, казалось, ожили, и Филипп мысленным взором своим уже различал картины предстоящего ему Страшного Суда.
Король стоял на коленях, рыдал и молился.
И вдруг чьи-то очень мягкие, очень добрые губы коснулись сначала королевской щеки, а затем принялись и за королевское ухо, щекотно пожевывая его. Филипп очнулся и увидел, что это его верный конь шалит. Потрепав старого друга по гриве, король огляделся и увидел, что видение исчезло и что он вновь оказался на обычной лесной поляне. Видение исчезло также внезапно, как и явилось. Уже собираясь встать и вновь сесть в седло, чтобы выбраться, наконец, к замку, Филипп вдруг заметил на другом конце поляны странную фигуру. Ему показалось, что это женщина, крестьянка, которая случайно забрела в глухие места. Однако в очертаниях фигуры Филипп узнал какие-то только ему известные изгибы. В первое мгновение король не придал своему неясному ощущению никакого значения. Он сунул ногу в стремя и готов был уже взлететь в седло, когда догадка, нежная, как перо голубки, слегка коснулась его сознания, коснулась, как касается лишь птичье перо невозмутимой зеркальной поверхности лесного озера, но и этого было вполне достаточно, чтобы сначала образовался один круг неясных ассоциаций, затем другой - третий. И тогда король почувствовал, что сердце его остановилось. Боль пронзила все существо его, и в следующий момент ему просто нечем было дышать. Сейчас в эту мучительную минуту узнавания королю не хватило бы всего воздуха его милой, его дорогой Франции, чтобы наполнить неожиданно опустевшие легкие. До нестерпимой боли, до физической близости, до первой пролитой крови девственницы, до пота, что сливался с её потом, ощутил король, что на другой стороне поляны стоит и смотрит на него бесконечно близкий, бесконечно дорогой ему человек, без которого можно было хлестать папу по щекам, грабить Тамплиеров и заниматься колдовством, создавая из грязи и глины легатов-законников.
Только сейчас король ощутил всю силу сиротства своего, понял истинную причину всех безумных деяний своих, продиктованных отчаянием, собачьей тоской и бессонными ночами, когда всякая нечисть повадилась захаживать к нему в покои, как к себе домой.
Он стоял и спокойно ждал, ждал, когда умрет, потому что просто нечем было дышать, потому что просто незачем было жить. И эта короткая мучительная минута показалась бесконечной и ничего лучшего не испытывал король за последние годы. Как сладостно, как хорошо было сидеть вот так в седле и ждать, ждать когда умрешь от удушья, при этом даже не замечая, какая это, должно быть мучительная смерть. Вот Она стоит и смотрит на него, своего короля, своего супруга, и ждет, ждет, когда пробьет час, и они вновь будут вместе в раю или в аду - неважно. Она ведь замолвит за него словечко, и Бог простит короля за все его прегрешения, потому что его любовь к ней и есть его Прощение, его Благодать, его Вера и его Крест.
Король сидел, и кожа его становилась синей. Он чувствовал, что в жаркий летний полдень все члены его охватил могильный холод. Ярко и щедро освещенный безжалостным солнцем, которое, как немигающее око взирало сейчас на все с высоты небес, король продолжал неподвижно сидеть в седле и ждать прихода собственной Смерти. Филипп очутился в самом заколдованном, в самом напряженном месте своего королевства, где мертвые встречались с живыми, а живые - с мертвыми. Здесь, в этом лесу, проходила граница между миром видимым и миром невидимым, и король по Воле Свыше оказался сейчас у опасной черты.
Но королева сжалилась над своим повелителем, и как ей не хотелось удержать супруга своего в мире теней, она смогла преодолеть свое желание и послала умирающему воздушный поцелуй, который позволил монарху вновь вдохнуть в себя теплый летний, лесной воздух.
Пришпорив коня, Филипп решил как можно быстрее очутиться у противоположного края поляны. Но никакой женщины он там не увидел. Лишь неподалеку в солнечных бликах мелькнул изящный силуэт испуганной лани.
По приказу короля Ногаре выследил несчастного графа д'Эвро, который, не замечая шпиона, пустился в нежные разговоры со своим таинственным и обворожительным созданием о четырех ногах. На следующий день верный слуга точным выстрелом из арбалета положил конец дурным слухам. Вместе с королем Ногаре благополучно вернулся в Париж, где их ждал процесс Тамплиеров, а граф д'Эвро испытал тяжелейшее душевное расстройство, когда обнаружил свою любимицу мертвой, да ещё наполовину объеденной волками и лисицами. Брат короля проклял всех браконьеров на свете и в назидание повесил двоих сервов на самом высоком донжоне, дабы трупы сии были видны по всей округе.
XV
ОБЕЗЬЯНА НАЧИНАЕТ ГРЫЗТЬ ОРЕХИ
По тайному распоряжению короля, решившего не дожидаться исхода затянувшегося процесса, 54 Тамплиера были вывезены на телегах в поле в окрестностях Парижа, неподалеку от монастыря Сент-Антуан, и там сожжены на костре.
Через несколько недель ещё четверо Тамплиеров нашли свою смерть на костре; а прах бывшего казначея парижского Тампля Жана де Тура был извлечен из могилы и сожжен. Король хотел всполошить не только мир живых, но и мир мертвых. Ему не терпелось разозлить Бога на столько, что бы тот как можно скорее призвал его на свой суд. Может быть, после всех юридических проволочек ему все-таки разрешат увидеться со своей Жанной, хотя бы на короткое время. Как помазанник божий и внук святого он вполне мог рассчитывать на подобную милость. Какие гости посещали отныне королевскую опочивальню во время бессонных ночей уже не знал никто, а бедного графа д'Эвро во дворец больше не приглашали.
Вскоре ещё девять человек были сожжены в Санлисе по приказу совета в провинции Реймс.
Сколько-нибудь точный список сожженных просто невозможно составить. Сопротивление было окончательно сломлено и наступила очередь самого Жака де Моле.
Подлинное свое завершение процесс Тамплиеров получил в 1314 году. 18 марта кардиналы созвали в Париже специальный совет. Перед этим советом предстали Жак де Моле, Гуго де Пейро, Жоффруа де Гонневиль и Жоффруа де Шарне. Папа предал Тамплиеров, собственноручно подписав приговор руководителям ордена.
Сцена совета одним из современников была описана следующим образом: "Поскольку все четверо прилюдно и добровольно признались в преступлениях, вменявшимся им в вину, и не отрицали своих первоначальных показаний совет тщательнейшим образом рассмотрел множество сопряженных вопросов и, заседая во дворе собора Нотр - Дам в Париже, в понедельник после дня св. Георгия, вынес решение, согласно которому они приговаривались к пожизненному тюремному заключению в особо суровых условиях. Но, увы, когда кардиналы уже сочли дело закрытым, совершенно неожиданно двое из осужденных, а именно Великий Магистр и приор Нормандии, выступили с ошеломившей всех самозащитой, обращая слова свои к кардиналу, который только что прочитал проповедь, и архиепископу Санскому, и вновь отреклись от своих показаний, сделанных ранее, а также от всего того, в чем когда-либо признавались".
- Я хочу обратиться к совету, - начал Магистр. Он знал, что отныне каждым новым произнесенным словом он сам подписывает себе смертный приговор. Отречься от признаний в ереси - это самое страшное обвинение по тем временам по отношению к подсудимому. Но сейчас можно было говорить, ибо корабли уже достигли своей цели. И теперь можно было открыто защитить старый, как сам Магистр, развалившийся Храм, дабы новому Храму было чем гордится. Магистр встал. И никто из собравшихся ещё и предположить не мог, что будет дальше. Магистр встал и видел теперь, как на губах кардиналов начала расцветать презрительная усмешка как к лжесамоубийцам, которые ищут всегда места в реке, где помельче. Магистр продолжал молчать. Он думал, что их, иерархов ордена, тоже четыре, как и тех простых рыцарей, которых до смерти замучили в подвалах инквизиции. Магистр специально выдерживал паузу, чтобы братья смогли опомниться и встать вместе с ним. Но они сидели. Сидели и терпеливо ждали. Чего? Неужели братья предали его? Пауза явно затянулась. Магистр видел, что кардиналы продолжают ухмыляться. Мол, погеройствовал и ладно. Дело сделано и тюрьма лучше, чем костер. Предали. Предали в такую минуту. Предали!! Неужели они решили продолжить свое жалкое существование в обществе тюремных крыс, вместо того, чтобы сгореть всем вместе ярким ослепительным факелом и чтобы при этом искры до неба? А усмешка все расцветала и расцветала на губах кардиналов, все нелепее и нелепее становилась затянувшаяся пауза. И тут Магистр почувствовал, как его туники коснулись старческие скрюченные пальцы. Это был приор Нормандии. Он тянул тунику на себя и делал какие-то знаки. Магистр не сразу понял, в чем дело. "Помоги встать! - еле слышно прошептал сидящий внизу старик. - Помоги, слышишь!" Ему просто нужно было опереться на руку друга, чтобы оторвать от ненавистной скамьи свое исстрадавшееся, свое измученно в конец и ставшее таким непослушным тело. И тогда они встали. Встали оба. Обнявшись, два дряхлых рыцаря стояли и смотрели в глаза своим судьям. Жалкое и величественное зрелище. А два других старца смотрели теперь вниз, боясь поднять свои головы. Им было сейчас одиноко и стыдно, стыдно оттого, что они так и не смогли протянуть руки своей к спасительной тунике Магистра, не смогли уцепиться за неё скрюченными пальцами своими, чтобы оторвать отяжелевшие от страха зады от деревянной скамьи, из которой делают во Франции пустые бочки для вина, что обычно на долгие годы остаются пылиться в заброшенных подвалах старинных замков, чьи хозяева уже давно тлеют в могиле.
Я хочу обратиться к совету, - прервал наконец свою затянувшуюся паузу Магистр. Его старый друг припал к нему и если сутягам было угодно, то они вполне могли их обвинить сейчас в содомии. Но это были объятия воинов, объятия братьев, а не пошлых любовников, - и напомнить об огромной роли, сыгранной Тамплиерами в борьбе с сарацинами, особенно во времена Людовика Святого, деда нашего достославного короля. Хочу напомнить совету о прекрасной смерти Великого Магистра ордена Гийома де Боже в битве при Акре, где вместе с ним погибли ещё 300 рыцарей. Именно Храмовники несли Святой крест в страны Востока, а также в Кастилию и Арагон. Шипы тернового венца Создателя расцветали в руках наших капелланов в Святой четверг. И они бы не расцвели, если бы братья были виновны. И сердце святой Ефимии не явилось бы нам, Храмовникам, в Замке Паломников милостью Господней, излучай поистине чудесный свет, если бы мы были виновны. И не бы ли бы мы способны собрать столько святых реликвий, сколько нет даже у самой римской церкви, если бы были виновны. Более 20. 000 братьев пали во имя святой веры в заморских странах. Разве это вы поливали своей кровью пески Палестины? Разве это вы страдали от голода, болезней и от палящего солнца?
Так, так, Жак, скажи, скажи им, - из последних сил одобрял своего друга приор Нормандии. - Скажи им, Жак! Скажи этим законникам и защити Храм!
От имени всех братьев как живых, так и мертвых обвиняю и Вас и Весь королевский суд.
Под знамена Сен-Дени!!! - срывающимся голосом прокричал боевой клич приор Нормандии. - Громи их, Жак, громи! И если мы не нужны папе, то и он нам не нужен!!
От этих слов кардиналы сразу же бросились врассыпную. Началась паника. Никто не знал, что делать с взбунтовавшимися еретиками. А Магистр между тем продолжал.
Вы устроили суд. Вы осудили цвет французского рыцарства. Но вы забыли, что ваш суд не единственный. И поэтому я заявляю, что король Франции Филипп Красивый и папа Клемент V предстанут вместе со мной на другом Суде. И Господь призовет их к себе в течение двенадцати месяцев, которые истекут с момента нашей казни.
Аминь! - заключил это пророчество приор Нормандии.
Из воспоминаний современника: "Как только новость о том, что произошло на совете, достигла королевского дворца, король, посоветовавшись с опытными людьми из своего окружения, однако не спрашивая совета у представителей духовенства, к вечеру того же дня приказал сжечь обоих преступников на одном из маленьких островов Сены, находящемся между королевским садом и монастырем св. Августина. Можно было наблюдать, как они готовятся принять смерть на костре - исповедавшись, с легкой душой и чистой совестью, проявляя волю и мужество, и все, кто это видел, были восхищены и поражены мужеством их и стойким желанием отрицать свою вину".
Казнь была проведена столь поспешно, что позднее обнаружилось, что островок Иль-де-Жавио, или Еврейский остров, на котором сожгли иерархов ордена, принадлежал не королю, а монахам Сен-Жермен-де-Пре, так что Филиппу пришлось послать письменные разъяснения, подтверждавшие, что это ни в коей мере не является посягательством на права монастыря.
Виллани писал, "что ночью, после того, как Великий Магистр ордена и его товарищ погибли мученической смертью, их пепел и прах были собраны братьями - мирянами и другими верующими и, подобно священным реликвиям, унесены и спрятаны в надежные и святые места".
Значит, несмотря ни на что, орден продолжал жить. Один Храм сгорел, чтобы уступить место другому, тайному, Храму.
XVI
ПРОРОЧЕСТВА ВЕЛИКОГО МАГИСТРА
Итак, перед тем, как быть сожженным на костре Жак де Моле призвал папу и короля явиться с ним вместе на Суд Божий не позднее чем через год.
Папа умер 20 апреля 1314 года всеми покинутый и забытый, напрасно пытаясь заглушить в себе неумолчный голос совести. Пожаром уничтожена была ночью та церковь, в которой был помещен труп несчастного папы. Сгорела также и нижняя часть тела покойника. Останки его были затем перенесены в мавзолей, воздвигнутый его родственниками, которым он оставил несметные богатства. Но и здесь последним останкам первосвященника не суждено было найти полного успокоения. Яростные толпы кальвинистов разрушили в 1577 году мавзолей, останки тела бросили в огонь, а пепел развеяли по ветру.
Филипп умер 29 ноября 1314 года, едва достигнув 46 лет, от какой-то загадочной болезни. Какую ненависть и озлобление возбудило его отягощенное проклятием царствование, явствует из того факта, что его сыну и преемнику Людовику X приходилось иногда прибегать к силе, заставляя духовенство Франции совершать панихиды по усопшему королю.
Сыновья Филиппа Красивого рано последовали за отцом в могилу. Плохие времена настали для Франции, и некоторые видели в несчастной столетней войне с Англией кару за преступления, совершенные Филиппом, и искупления общей вины всего французского народа, пассивно участвовавшего в процессе над Тамплиерами.
Вслед за своим хозяином ушел на тот свет, так и не сумев воплотить в жизнь свой грандиозный план и Гийом де Ногаре. Что касается Мариньи, то после смерти короля он был заподозрен в растрате. Враги обвинили его в колдовстве, и верный камергер короля был повешен.
Но на этом пророчества Великого Магистра не закончились. Большой дом Тамплиеров в Париже после падения ордена сделался достоянием короны. Никто не предполагал тогда, в самом начале XIV века, что мрачное здание это послужит со временем последним печальным обиталищем для несчастного потомка Филиппа Красивого Людовика XVI и его семьи. И в день, когда был обезглавлен король Франции, некто неизвестный взобрался на эшафот, взял из корзины гильотины за волосы окровавленную голову и крикнул в толпу: "Жак де Моле, ты отомщен!"
Что касается священной реликвии, то знаменитый средневековый писатель Вольфрам фон Эйшенбах утверждает, что Святой Грааль был надежно спрятан в одном из замков Тамплиеров и представлял из себя чашу, в которую, по преданию, Иосиф Аримофейский сумел собрать кровь распятого Христа.
По мнению некоторых историков орден продолжает жить. Он поменял свое название, но не отказался от грандиозных замыслов. Многие устанавливают прямую связь между Храмовниками и современными масонами. Именно в Шотландии, где и находят до сих пор захоронения рыцарей Храма, и зародилось общество свободных каменщиков, учение которых также было ориентировано на восстановление знаменитого Храма царя Соломона. Говорить же о влиянии масонов на современную политику не приходится. Это влияние повсеместно, начиная с мировой банковской системы, которую тоже, к стати сказать, впервые придумали Храмовники.
Но конь все летел и летел, а стены замка все никак не хотели появляться из призрачного утреннего воздуха, раскрываясь, словно неведомый цветок, где-то на уровне вершин самых высоких деревьев. Затем тропинка начала становиться все уже и уже, а лес - все глуше и глуше. Конь сам перешел на шаг и теперь с трудом пробирался сквозь густую чащу. Король лишь сейчас понял, что он заблудился. В отчаянии он отпустил поводья, проклиная себя за то, что позволил себе слабость и на какое-то мгновение полностью доверился обезумевшему животному. Где, в каком месте они свернули с правильного пути? Кричать - значит подвергать себя позору. Свита не должна становиться свидетелем слабости правителя. Прошло ещё какое-то время и король постепенно начал замечать, что его конь очень уверенно держит шаг, словно знает, куда ему следует везти своего важного седока. Это обстоятельство даже слегка позабавило властителя Франции. Глупое животное все-таки взяло верх над ним. А король, в свою очередь, обязательно возьмет верх над Тамплиерами, а вдобавок поставит ещё и папу на колени. И судьба страны теперь зависела от воли тупого животного. Филипп неожиданно вспомнил о Валаамовой ослице, которая вдруг обрела человеческий голос и начала вещать от имени Бога. Может быть, и ему предстоит сейчас стать свидетелем подобного чуда? И короля охватил религиозный экстаз, столь характерный для его сложной натуры. Он уже точно был уверен, что чудо произойдет, что Господь не случайно выбрал презренное животное. Бог хотел унизить гордость короля перед тем, как сделать Филиппа свидетелем Откровения Свыше. Монарх почувствовал, как слезы умиления оросили его щеки. Он трижды осенил себя крестным знамением, сотворив при этом молитву. А конь все шел и шел, все пробирался и пробирался сквозь чащу в неведомом для короля направлении, пока не вынес своего седока на большую поляну, окруженную вековыми дубами и ярко освещенную солнцем. Но не поляна вдруг предстала перед взором государя. Вековые деревья начали напоминать колонны огромного готического собора, а пение птиц из радующей сердце какофонии слилось в единый грозный церковный хор, из которого выделялся голос дьякона, своим мощным басом он перебивал пение пернатых теноров. Этот бас придавал всему звучанию оттенок особой трагичности и обреченности, будто желая предупредить прихожан, что Конец Света близок. Стремясь достигнуть небес, деревья стали расти все выше и выше и образовали, наконец, своими развесистыми кронами своды, напоминающие своды собора. Свет на поляне и впрямь померк и сделался таким, будто солнечным лучам стало трудно пробиваться сквозь разноцветные витражи, на которых, по канону, обычно изображали картины Страшного Суда.
Переполняемы чувствами, с которыми он уже не в состоянии был справиться, король свалился с седла на землю, встал перед своим конем на колени, склонил голову и начал напряженно молиться. А голос дьякона все пел и пел, а призрачные витражи, казалось, ожили, и Филипп мысленным взором своим уже различал картины предстоящего ему Страшного Суда.
Король стоял на коленях, рыдал и молился.
И вдруг чьи-то очень мягкие, очень добрые губы коснулись сначала королевской щеки, а затем принялись и за королевское ухо, щекотно пожевывая его. Филипп очнулся и увидел, что это его верный конь шалит. Потрепав старого друга по гриве, король огляделся и увидел, что видение исчезло и что он вновь оказался на обычной лесной поляне. Видение исчезло также внезапно, как и явилось. Уже собираясь встать и вновь сесть в седло, чтобы выбраться, наконец, к замку, Филипп вдруг заметил на другом конце поляны странную фигуру. Ему показалось, что это женщина, крестьянка, которая случайно забрела в глухие места. Однако в очертаниях фигуры Филипп узнал какие-то только ему известные изгибы. В первое мгновение король не придал своему неясному ощущению никакого значения. Он сунул ногу в стремя и готов был уже взлететь в седло, когда догадка, нежная, как перо голубки, слегка коснулась его сознания, коснулась, как касается лишь птичье перо невозмутимой зеркальной поверхности лесного озера, но и этого было вполне достаточно, чтобы сначала образовался один круг неясных ассоциаций, затем другой - третий. И тогда король почувствовал, что сердце его остановилось. Боль пронзила все существо его, и в следующий момент ему просто нечем было дышать. Сейчас в эту мучительную минуту узнавания королю не хватило бы всего воздуха его милой, его дорогой Франции, чтобы наполнить неожиданно опустевшие легкие. До нестерпимой боли, до физической близости, до первой пролитой крови девственницы, до пота, что сливался с её потом, ощутил король, что на другой стороне поляны стоит и смотрит на него бесконечно близкий, бесконечно дорогой ему человек, без которого можно было хлестать папу по щекам, грабить Тамплиеров и заниматься колдовством, создавая из грязи и глины легатов-законников.
Только сейчас король ощутил всю силу сиротства своего, понял истинную причину всех безумных деяний своих, продиктованных отчаянием, собачьей тоской и бессонными ночами, когда всякая нечисть повадилась захаживать к нему в покои, как к себе домой.
Он стоял и спокойно ждал, ждал, когда умрет, потому что просто нечем было дышать, потому что просто незачем было жить. И эта короткая мучительная минута показалась бесконечной и ничего лучшего не испытывал король за последние годы. Как сладостно, как хорошо было сидеть вот так в седле и ждать, ждать когда умрешь от удушья, при этом даже не замечая, какая это, должно быть мучительная смерть. Вот Она стоит и смотрит на него, своего короля, своего супруга, и ждет, ждет, когда пробьет час, и они вновь будут вместе в раю или в аду - неважно. Она ведь замолвит за него словечко, и Бог простит короля за все его прегрешения, потому что его любовь к ней и есть его Прощение, его Благодать, его Вера и его Крест.
Король сидел, и кожа его становилась синей. Он чувствовал, что в жаркий летний полдень все члены его охватил могильный холод. Ярко и щедро освещенный безжалостным солнцем, которое, как немигающее око взирало сейчас на все с высоты небес, король продолжал неподвижно сидеть в седле и ждать прихода собственной Смерти. Филипп очутился в самом заколдованном, в самом напряженном месте своего королевства, где мертвые встречались с живыми, а живые - с мертвыми. Здесь, в этом лесу, проходила граница между миром видимым и миром невидимым, и король по Воле Свыше оказался сейчас у опасной черты.
Но королева сжалилась над своим повелителем, и как ей не хотелось удержать супруга своего в мире теней, она смогла преодолеть свое желание и послала умирающему воздушный поцелуй, который позволил монарху вновь вдохнуть в себя теплый летний, лесной воздух.
Пришпорив коня, Филипп решил как можно быстрее очутиться у противоположного края поляны. Но никакой женщины он там не увидел. Лишь неподалеку в солнечных бликах мелькнул изящный силуэт испуганной лани.
По приказу короля Ногаре выследил несчастного графа д'Эвро, который, не замечая шпиона, пустился в нежные разговоры со своим таинственным и обворожительным созданием о четырех ногах. На следующий день верный слуга точным выстрелом из арбалета положил конец дурным слухам. Вместе с королем Ногаре благополучно вернулся в Париж, где их ждал процесс Тамплиеров, а граф д'Эвро испытал тяжелейшее душевное расстройство, когда обнаружил свою любимицу мертвой, да ещё наполовину объеденной волками и лисицами. Брат короля проклял всех браконьеров на свете и в назидание повесил двоих сервов на самом высоком донжоне, дабы трупы сии были видны по всей округе.
XV
ОБЕЗЬЯНА НАЧИНАЕТ ГРЫЗТЬ ОРЕХИ
По тайному распоряжению короля, решившего не дожидаться исхода затянувшегося процесса, 54 Тамплиера были вывезены на телегах в поле в окрестностях Парижа, неподалеку от монастыря Сент-Антуан, и там сожжены на костре.
Через несколько недель ещё четверо Тамплиеров нашли свою смерть на костре; а прах бывшего казначея парижского Тампля Жана де Тура был извлечен из могилы и сожжен. Король хотел всполошить не только мир живых, но и мир мертвых. Ему не терпелось разозлить Бога на столько, что бы тот как можно скорее призвал его на свой суд. Может быть, после всех юридических проволочек ему все-таки разрешат увидеться со своей Жанной, хотя бы на короткое время. Как помазанник божий и внук святого он вполне мог рассчитывать на подобную милость. Какие гости посещали отныне королевскую опочивальню во время бессонных ночей уже не знал никто, а бедного графа д'Эвро во дворец больше не приглашали.
Вскоре ещё девять человек были сожжены в Санлисе по приказу совета в провинции Реймс.
Сколько-нибудь точный список сожженных просто невозможно составить. Сопротивление было окончательно сломлено и наступила очередь самого Жака де Моле.
Подлинное свое завершение процесс Тамплиеров получил в 1314 году. 18 марта кардиналы созвали в Париже специальный совет. Перед этим советом предстали Жак де Моле, Гуго де Пейро, Жоффруа де Гонневиль и Жоффруа де Шарне. Папа предал Тамплиеров, собственноручно подписав приговор руководителям ордена.
Сцена совета одним из современников была описана следующим образом: "Поскольку все четверо прилюдно и добровольно признались в преступлениях, вменявшимся им в вину, и не отрицали своих первоначальных показаний совет тщательнейшим образом рассмотрел множество сопряженных вопросов и, заседая во дворе собора Нотр - Дам в Париже, в понедельник после дня св. Георгия, вынес решение, согласно которому они приговаривались к пожизненному тюремному заключению в особо суровых условиях. Но, увы, когда кардиналы уже сочли дело закрытым, совершенно неожиданно двое из осужденных, а именно Великий Магистр и приор Нормандии, выступили с ошеломившей всех самозащитой, обращая слова свои к кардиналу, который только что прочитал проповедь, и архиепископу Санскому, и вновь отреклись от своих показаний, сделанных ранее, а также от всего того, в чем когда-либо признавались".
- Я хочу обратиться к совету, - начал Магистр. Он знал, что отныне каждым новым произнесенным словом он сам подписывает себе смертный приговор. Отречься от признаний в ереси - это самое страшное обвинение по тем временам по отношению к подсудимому. Но сейчас можно было говорить, ибо корабли уже достигли своей цели. И теперь можно было открыто защитить старый, как сам Магистр, развалившийся Храм, дабы новому Храму было чем гордится. Магистр встал. И никто из собравшихся ещё и предположить не мог, что будет дальше. Магистр встал и видел теперь, как на губах кардиналов начала расцветать презрительная усмешка как к лжесамоубийцам, которые ищут всегда места в реке, где помельче. Магистр продолжал молчать. Он думал, что их, иерархов ордена, тоже четыре, как и тех простых рыцарей, которых до смерти замучили в подвалах инквизиции. Магистр специально выдерживал паузу, чтобы братья смогли опомниться и встать вместе с ним. Но они сидели. Сидели и терпеливо ждали. Чего? Неужели братья предали его? Пауза явно затянулась. Магистр видел, что кардиналы продолжают ухмыляться. Мол, погеройствовал и ладно. Дело сделано и тюрьма лучше, чем костер. Предали. Предали в такую минуту. Предали!! Неужели они решили продолжить свое жалкое существование в обществе тюремных крыс, вместо того, чтобы сгореть всем вместе ярким ослепительным факелом и чтобы при этом искры до неба? А усмешка все расцветала и расцветала на губах кардиналов, все нелепее и нелепее становилась затянувшаяся пауза. И тут Магистр почувствовал, как его туники коснулись старческие скрюченные пальцы. Это был приор Нормандии. Он тянул тунику на себя и делал какие-то знаки. Магистр не сразу понял, в чем дело. "Помоги встать! - еле слышно прошептал сидящий внизу старик. - Помоги, слышишь!" Ему просто нужно было опереться на руку друга, чтобы оторвать от ненавистной скамьи свое исстрадавшееся, свое измученно в конец и ставшее таким непослушным тело. И тогда они встали. Встали оба. Обнявшись, два дряхлых рыцаря стояли и смотрели в глаза своим судьям. Жалкое и величественное зрелище. А два других старца смотрели теперь вниз, боясь поднять свои головы. Им было сейчас одиноко и стыдно, стыдно оттого, что они так и не смогли протянуть руки своей к спасительной тунике Магистра, не смогли уцепиться за неё скрюченными пальцами своими, чтобы оторвать отяжелевшие от страха зады от деревянной скамьи, из которой делают во Франции пустые бочки для вина, что обычно на долгие годы остаются пылиться в заброшенных подвалах старинных замков, чьи хозяева уже давно тлеют в могиле.
Я хочу обратиться к совету, - прервал наконец свою затянувшуюся паузу Магистр. Его старый друг припал к нему и если сутягам было угодно, то они вполне могли их обвинить сейчас в содомии. Но это были объятия воинов, объятия братьев, а не пошлых любовников, - и напомнить об огромной роли, сыгранной Тамплиерами в борьбе с сарацинами, особенно во времена Людовика Святого, деда нашего достославного короля. Хочу напомнить совету о прекрасной смерти Великого Магистра ордена Гийома де Боже в битве при Акре, где вместе с ним погибли ещё 300 рыцарей. Именно Храмовники несли Святой крест в страны Востока, а также в Кастилию и Арагон. Шипы тернового венца Создателя расцветали в руках наших капелланов в Святой четверг. И они бы не расцвели, если бы братья были виновны. И сердце святой Ефимии не явилось бы нам, Храмовникам, в Замке Паломников милостью Господней, излучай поистине чудесный свет, если бы мы были виновны. И не бы ли бы мы способны собрать столько святых реликвий, сколько нет даже у самой римской церкви, если бы были виновны. Более 20. 000 братьев пали во имя святой веры в заморских странах. Разве это вы поливали своей кровью пески Палестины? Разве это вы страдали от голода, болезней и от палящего солнца?
Так, так, Жак, скажи, скажи им, - из последних сил одобрял своего друга приор Нормандии. - Скажи им, Жак! Скажи этим законникам и защити Храм!
От имени всех братьев как живых, так и мертвых обвиняю и Вас и Весь королевский суд.
Под знамена Сен-Дени!!! - срывающимся голосом прокричал боевой клич приор Нормандии. - Громи их, Жак, громи! И если мы не нужны папе, то и он нам не нужен!!
От этих слов кардиналы сразу же бросились врассыпную. Началась паника. Никто не знал, что делать с взбунтовавшимися еретиками. А Магистр между тем продолжал.
Вы устроили суд. Вы осудили цвет французского рыцарства. Но вы забыли, что ваш суд не единственный. И поэтому я заявляю, что король Франции Филипп Красивый и папа Клемент V предстанут вместе со мной на другом Суде. И Господь призовет их к себе в течение двенадцати месяцев, которые истекут с момента нашей казни.
Аминь! - заключил это пророчество приор Нормандии.
Из воспоминаний современника: "Как только новость о том, что произошло на совете, достигла королевского дворца, король, посоветовавшись с опытными людьми из своего окружения, однако не спрашивая совета у представителей духовенства, к вечеру того же дня приказал сжечь обоих преступников на одном из маленьких островов Сены, находящемся между королевским садом и монастырем св. Августина. Можно было наблюдать, как они готовятся принять смерть на костре - исповедавшись, с легкой душой и чистой совестью, проявляя волю и мужество, и все, кто это видел, были восхищены и поражены мужеством их и стойким желанием отрицать свою вину".
Казнь была проведена столь поспешно, что позднее обнаружилось, что островок Иль-де-Жавио, или Еврейский остров, на котором сожгли иерархов ордена, принадлежал не королю, а монахам Сен-Жермен-де-Пре, так что Филиппу пришлось послать письменные разъяснения, подтверждавшие, что это ни в коей мере не является посягательством на права монастыря.
Виллани писал, "что ночью, после того, как Великий Магистр ордена и его товарищ погибли мученической смертью, их пепел и прах были собраны братьями - мирянами и другими верующими и, подобно священным реликвиям, унесены и спрятаны в надежные и святые места".
Значит, несмотря ни на что, орден продолжал жить. Один Храм сгорел, чтобы уступить место другому, тайному, Храму.
XVI
ПРОРОЧЕСТВА ВЕЛИКОГО МАГИСТРА
Итак, перед тем, как быть сожженным на костре Жак де Моле призвал папу и короля явиться с ним вместе на Суд Божий не позднее чем через год.
Папа умер 20 апреля 1314 года всеми покинутый и забытый, напрасно пытаясь заглушить в себе неумолчный голос совести. Пожаром уничтожена была ночью та церковь, в которой был помещен труп несчастного папы. Сгорела также и нижняя часть тела покойника. Останки его были затем перенесены в мавзолей, воздвигнутый его родственниками, которым он оставил несметные богатства. Но и здесь последним останкам первосвященника не суждено было найти полного успокоения. Яростные толпы кальвинистов разрушили в 1577 году мавзолей, останки тела бросили в огонь, а пепел развеяли по ветру.
Филипп умер 29 ноября 1314 года, едва достигнув 46 лет, от какой-то загадочной болезни. Какую ненависть и озлобление возбудило его отягощенное проклятием царствование, явствует из того факта, что его сыну и преемнику Людовику X приходилось иногда прибегать к силе, заставляя духовенство Франции совершать панихиды по усопшему королю.
Сыновья Филиппа Красивого рано последовали за отцом в могилу. Плохие времена настали для Франции, и некоторые видели в несчастной столетней войне с Англией кару за преступления, совершенные Филиппом, и искупления общей вины всего французского народа, пассивно участвовавшего в процессе над Тамплиерами.
Вслед за своим хозяином ушел на тот свет, так и не сумев воплотить в жизнь свой грандиозный план и Гийом де Ногаре. Что касается Мариньи, то после смерти короля он был заподозрен в растрате. Враги обвинили его в колдовстве, и верный камергер короля был повешен.
Но на этом пророчества Великого Магистра не закончились. Большой дом Тамплиеров в Париже после падения ордена сделался достоянием короны. Никто не предполагал тогда, в самом начале XIV века, что мрачное здание это послужит со временем последним печальным обиталищем для несчастного потомка Филиппа Красивого Людовика XVI и его семьи. И в день, когда был обезглавлен король Франции, некто неизвестный взобрался на эшафот, взял из корзины гильотины за волосы окровавленную голову и крикнул в толпу: "Жак де Моле, ты отомщен!"
Что касается священной реликвии, то знаменитый средневековый писатель Вольфрам фон Эйшенбах утверждает, что Святой Грааль был надежно спрятан в одном из замков Тамплиеров и представлял из себя чашу, в которую, по преданию, Иосиф Аримофейский сумел собрать кровь распятого Христа.
По мнению некоторых историков орден продолжает жить. Он поменял свое название, но не отказался от грандиозных замыслов. Многие устанавливают прямую связь между Храмовниками и современными масонами. Именно в Шотландии, где и находят до сих пор захоронения рыцарей Храма, и зародилось общество свободных каменщиков, учение которых также было ориентировано на восстановление знаменитого Храма царя Соломона. Говорить же о влиянии масонов на современную политику не приходится. Это влияние повсеместно, начиная с мировой банковской системы, которую тоже, к стати сказать, впервые придумали Храмовники.