Как можно поклоняться кресту, этому орудию пыток, которому поклоняются все христиане? Нельзя убивать живое существо с теплой кровью. Принес ли ты, брат мой, ещё одно доказательство христианских заблуждений? - обратился проповедник к Ногаре.
- Принес! - коротко ответил легат и вышел вперед. - В этом мешке находится раздавленная голова христианина. Чем она может отличаться от головы Иоанна Крестителя? Ничем. На моих глазах в одно мгновение её превратили в нечто непотребное. Вот он знак того, как их Бог управляет миром. Христиане говорят о любви, а сами топчут друг друга, ибо души их несвободны и подчинены власти материи.
- Покажи всем это истинное творение "Князя мира сего".
Когда Ногаре достал из кожаного мешка расплющенную голову, собравшиеся ахнули в один голос. Прошло ещё какое-то время, и проповедник продолжил.
- Мы собрались сюда, братья и сестры, чтобы совершить акт Любви, чтобы надругаться над тем, что так дорого ненавистным христианам. Они говорят об изнурении плоти, бичуют себя, соблюдают посты, но при этом убивают друг друга, топчут ногами ближних своих и придаются излишествам как только им позволяет церковь. Мы же едим рыбу, лягушек и змей, едим лишь плоды дерев и травы, изнуряя плоть нашу не на словах, а на деле, изнуряем без устали это вместилище зла до такой степени, чтобы душа уже не захотела оставаться в этом мире. В момент смерти она воспарит к светлому Богу и познает истинную Любовь.
Христиане говорят о браке и семейных узах. Тем самым они ещё больше приковывают душу к Земле. Мы же отрицаем брак. Отрицаем земную любовь и говорим только о любви небесной. Надо изнурять плоть, давая похоти выйти наружу, но при этом, возлюбленные братья и сестры мои, никаких обязательств по отношению к друг другу. Пусть похоть, эта мерзкая часть тела и материи, выходит наружу. Главное, не придавать ей никакого значения и не думать о браке и любви. Наши "совершенные" уже открыли способ, как избавляться от нежелательного плода. Так наденем черные повязки, задуем свечи и дадим похоти выйти из нас свободным потоком, дабы плоть не имела уже такой власти над нами!"
И с этими совами проповедника каждый из собравшихся достал черную повязку. Два служителя задули все светильники и надели повязки. Затем проповедник произнес искупительную молитву, обращенную к богу Любви и Света, после чего началась оргия.
Однако Ногаре, как один из "совершенных", не стал подчиняться общему правилу. Как только началась оргия, он тайно зажег свечу и стал наслаждаться видом извивающихся в оргазме человеческих тел. Рядом с ним стоял и проповедник. Наконец они не выдержали и набросились на одну из девиц лет семнадцати с повязкой на глазах.
- Постойте, - остановил своего брата по вере Ногаре и шепотом добавил, - давайте послужим Богу Любви и Света вместе. Покуда Вы с усердием будете орошать передние части этой прекрасной девушки, я, как мне кажется, способен воскурить фимиам противоположному Богу, давайте-ка разделим её между нами.
Предложение было принято, и месса катаров завершилась подобающим образом.
После оргии обессиленный Ногаре с трудом добрался до своего дома. Отослав слуг, он заперся у себя в спальне, лег в тяжелых сапогах прямо на постель и тупо уставился на огромный полог, расшитый в виде причудливого восточного орнамента. Этот орнамент по странной ассоциации вновь напомнил ему о крестовых походах и о том, что его повелитель, король Франции, Филипп Красивый, является внуком одного из самых знаменитых крестоносцев, причисленных к тому же к лику Святых.
Делом всей своей жизни Ногаре считал борьбу с христианством, с той силой, которая так безжалостно уничтожила всех его предков, живущих некогда в славной и независимой стране, носящей название Лангедок.
Еще в самом начале XIII века Лангедок не принадлежал Франции и считался независимой землей, чей язык, культура и политические институты были ближе по своему происхождению и структуре Испании, королевству Леона, Арагона и Кастилии, чем северным провинциям Франции. Этими землями спокон веку управляли знатные феодалы города Тулузы. Под покровительством графов Тулузских на территории Лангедока процветала культура, которая оставила далеко позади весь остальной христианский мир за исключением, может быть Византии.
В отличие от северных земель в Лангедоке царствовала религиозная терпимость и поощрялись всевозможные философские повести истины. Поэзия трубадуров, само понятие куртуазности так же были родом из этих мест. Греческий, арабский и древнегреческий языки изучались повсюду. В городах Люнеле и Нарбонне были созданы специальные школы по изучению каббалы, древнейшего эзотерического учения иудеев. Графы Тулузские, равно как и другие князья и правители Лнгедока, были не только грамотными, но и начитанными людьми, что никак нельзя было сказать о северных феодалах, многие из которых не могли даже толком расписаться.
Истина Востока через многие торговые пути приходила на Юг Франции.
Католическая церковь в это время переживала не самый лучший период свой в землях, попавших под сильное влияние восточной мудрости. Здесь были церкви, в которых мессы не служились около тридцати лет. Многие местные священники открыто пренебрегали своими приходами и занимались торговлей и скупкой земельной собственности. Так, один из архиепископов Нарбонны ни разу не посетил свою епархию, зато торговлей занимался весьма успешно.
XII и самое начало XIII века многие историки назовут проторенессансом, потому что только в эпоху Возрождения Западная Европа сможет ещё раз пережить подобный подъем.
Но продолжаться такое вольность нравов да ещё в эпоху средневековья не могла долго. Северные феодалы уже давно с завистью и ненавистью поглядывали на роскошь и процветание своих южных соседей. Католическая церковь, в свою очередь, и папский престол, прежде всего, имели свои причины ненавидеть Лангедок со всеми его вольностями. Прежде всего потому, что там давался пример неповиновения, нарушалась строжайшая система, которая устанавливалась веками.
Конечно, далеко не все в Западной Европе понимали сложную догматику катаров и альбигойцев, да многие и не стремились к этому. Им было достаточно осознать, что Сатана для них - не враг, а владыка и помощник в затеваемых ими преступлениях. Тайно исповедовал альбигойскую ересь император Генрих IV, враг папы Георгия VII. А простодушный Ричард Львиное Сердце откровенно заявлял, что все члены дома Плантагенетов пришли от дьявола и вернутся к дьяволу.
И ведь эту доктрину, упразднявшую совесть, исповедовали в XII веке не только короли, но и священники, ткачи, рыцари, крестьяне, нищие, ученые законоведы и безграмотные бродячие монахи.
Основная часть этого умонастроения - община катаров имела строгую дисциплину, трехстепенную иерархию и ни на какие компромисы не шла. Проповедь "совершенных" во Франции и даже в Италии так наэлектрелизовала массы, что подчас даже папа боялся покинуть укрепленный замок, чтобы на городских улицах не подвергнуться оскорблениям возбужденной толпы.
Можно сказать, что был период, когда весь Западный мир находился на грани катастрофы. Альбигойцы, отрицая жизнь и стремясь к её уничтожению, делали очень хитрую вещь - они отказывались убивать все живые существа с теплой кровью. В этом смысле казалось, что альбигойцы были лучше католиков. Они проявляли подлинную гуманность. Но ведь если бы кур, например, не стали резать и есть, то их бы перестали разводить как вид, и они бы исчезли. Католики утверждали, что мир должен быть сохранен и что жизнь, как таковая, не должна пресекаться. И во имя этого объявляли крестовые походы, отправляли людей на костер, т. е. Убивали и убивали очень много, потому что только благодаря смене жизни и смерти могут поддерживаться биосферные процессы; альбигойцы это понимали тоже и поэтому стремились к смерти полной, окончательной, без возрождения.
Альбигойцы отрицали, например, брак и семью. Они считали, что если человек полюбил кого-то, то это уже привязанность к плотскому миру. Любящая пара уже не может стать совершенной и изъяться из мира. Поэтому разврат и групповые оргии для альбигойцев считались нормой, которую всячески насаждали иерархи ереси. Дети были запрещены и практиковались повсеместные аборты. В общине альбигойцев были лишь дети тех, кто присоединился к ереси уже успев народить потомство.
Если бы люди последовали учению альбигойцев, то жизнь прекратилась бы в одном поколении!
Именно поэтому в 1209 году папа Иннокентий III объявил самый настоящий крестовый поход, направленный против Лангедока и альбигойской ереси.
В 1209 году, то есть приблизительно за сто лет до описываемых событий, 30. 000 рыцарей из Северной Европы обрушились на юг Франции как смерч, как саранча из Апокалипсиса. Вся территория, вплоть до Пиреней, была разграблена и сожжена. Уничтожались посевы пшеницы, сжигался хлеб в амбарах, вырубались виноградники, а население методично вырезалось без всякого христианского милосердия. Массовые истребления людей приобрели такие грандиозные размеры, что их вполне можно было бы назвать "геноцидом". Причем, на костер отправляли каждого, кто отказывался на глазах у всех зарезать пойманную курицу или петуха, ведь альбигойцы запрещали убивать все живые существа с теплой кровью. Не полоснул ножом по тонкой куриной шее, и вот твоя собственная выя уже ощущает мертвящее прикосновение холодной стали рыцарского меча.
В одном лишь городе Безьере, как свидетельствуют о том летописцы, было вырезано и сожжено 15. 000 мужчин, женщин и детей. Многих из них убивали прямо в храме Божьем, где несчастные в последней надежде пытались найти спасение. Рыцари врывались в церковь и, не обращая внимание на изваяния Девы Марии и Христа рубили мечами на право и налево, а кровь при этом обильно окрашивала белоснежные статуи в красный цвет.
Когда один из рыцарей спросил представителя папы Иннокентия III, как следует различать еретиков от тех, кто сохранил ещё веру в Христа, видно, кур и петухов уже не осталось в округе, ответ был весьма прост: "Убивайте всех. Господь сам разберется, кто грешен, а кто нет".
И тот же представитель святого трона с гордостью писал папе в Рим о том, что "ни пол, ни возраст, ни положение не принимались во внимание, когда выносился приговор".
После того, как пал Безьер, очередь дошла и до Перпиньяна, затем Нарбонны, Каркасона и самой Тулузы.
И где бы не проходили победоносные войска, везде они оставляли по себе море крови, сеяли смерть и разрушение.
Но у альбигойцев было немало и хорошо укрепленных замков, которые располагались на неприступных возвышенностях. Эти замки требовали длительнейшей осады, поэтому крестовый поход, объявленный папой, длился без малого 40 лет. Рыцари обязаны были носить вышитый крест на своих туниках, как и их собратья в далекой Палестине. А наградой было все то же отпущение грехов, гарантированное место в раю среди воинства Христова и награбленная добыча. Но в отличие от обычного крестового похода воинам не надо было пересекать море и подвергать себя опасностям долгого пути. По законам того времени, достаточно было лишь в течение 40 дней повоевать, пограбить и поубивать за веру Христову в ненавистном Лангедоке, а затем вновь можно было вернуться домой. За одно получив все привилегии крестоносца. Желающих отправиться в подобную экспедицию было немало, и армия не знала перебоя в рядах сражающихся или, лучше сказать, в рядах карателей.
Когда крестовый поход подошел к концу, то некогда процветающий и свободный Лангедок вновь вернулся к тому варварству, которое было характерно для всей Западной Европы XIII века. Одним из примечательнейших достижений крестового похода против альбигойцев было, с одной стороны, создание монашеского ордена доминиканцев, а с другой - святой инквизиции. Два этих события были накрепко связаны между собой общей причиной. Испанский монах, Доминик Гузман, который всей душой поддерживал крестовый поход папы Иннокентия III, создал в 1216 году по этому случаю монашеский орден, получивший название в честь своего создателя, а несколько позднее, в 1233 году, именно доминиканцы создали святую инквизицию, передовой отряд католицизма, призванный бороться со всякого рода ересями.
К 1243 году всякое организованное сопротивление было сломлено за исключением нескольких крепостей. Одна из них носила имя Монсегюр, оборона которой продолжалась больше года с таким небывалым мужеством и отчаянием, что вполне могла бы быть приравненной к защите знаменитой крепости Массад во время иудейской войны, описанной Иосифом Флавием.
Но и после падения Монсегюр катары не сдались. Еще целых 50 лет после своего поражения небольшие анклавы еретиков ушли в горы, скрылись в пещерах, в подземельях, продолжая мстить своим обидчикам, своим убийцам и вести тайную войну, напоминающую современные партизанские действия. Центром их сопротивления стали подземные ходы города Провэна. С XI века это были владения графа Шампанского. Здесь были церкви, дворцы, скала, господствующая над равниной, ярмарки и людской хаос, в котором легко можно было затеряться. Но самое интересное в Провэне - это его подземные галереи, которые появились ещё в доисторические времена. Сеть туннелей тянулась под холмом, образуя настоящие катакомбы.
Зал за залом в самом сердце Земли и везде можно было встретить древнейшие надписи и обрядовые рисунки друидского происхождения. Они были выбиты ещё до прихода римлян. Цезарь шел поверху. Легионы несли своих непобедимых орлов, а под его ногами зрел заговор, готовилась западня, в которую обязательно должны были попасть некоторые из римских легионеров.
Опыт своих предков друидов переняли и загнанные в угол катары. Они ни за что не хотели сдаваться и вели подземную войну с победившим их на поверхности надменным папством. Дети Света ушли во Тьму, ибо Свет и Тьма лишь части одного и того же, и чем ярче горит свеча, тем гуще тень, отбрасываемая ею.
Если бы во время одного из тайных собраний сюда ворвались враги, заговорщики могли бы скрыться в считанные секунды в неизвестном направлении. Зная все ходы и выходы, катары могли легко выйти в любой нужной им точке, а затем снова войти с противоположной стороны и подобно котам спрыгнуть на плечи врагам, устроив им в темноте настоящую резню во имя почитаемого еретиками Бога Света. "Совершенные" разрешали им в таких случаях убивать живые существа даже с теплой кровью, ибо христианин для них отныне приравнивался змее, мерзкой жабе и тупой рыбе в пруду, ибо у каждого, кто решался принять этот отчаянный бой в кромешной тьме, где приходилось в полной неразберихе резать и своих братьев, перед глазами стояли призраки беззащитных обнаженных детей, которых христиане бросали в костер инквизиции, как дрова, так как общий помост предназначался лишь для взрослых.
К таким вот скрытым катарам, ничего не забывшим и ничего не простившим, относился и хранитель королевской печати Гийом де Ногаре. "Совершенным" он стал потому, что давно уже отказался от всего земного и жил лишь одной местью, местью католической церкви и всему христианскому миру. Он был причислен к такой категории избранных даже среди "совершенных", для которых просто не существовало никаких нравственных устоев, проповедуемых христианством.
Внимательно рассматривая восточный орнамент своего полога, королевский легат медленно погружался в состояние сладостных воспоминаний. Он ясно увидел картины недавнего прошлого, когда ему пришлось арестовать по приказу короля самого папу римского. Старик был так напуган, что даже не сразу понял, в чем дело. Ох! Какая это была сладостная минута! Многие братья отдали бы собственную жизнь лишь для того, чтобы отвесить пощечину тому, кто считался наместником Бога на земле. За всех замученных, невинно убиенных, за всех сожженных и за тех детей, которые своими телами помогали гореть своим же родителям. Какой триумф! Какая победа! Именно пощечина! Разве заслуживает жаба чего-то еще? И это он, Гийом де Ногаре, мог сделать такое! Он! И никто другой. Он - "совершенный" из "совершенных".
Ногаре вспомнил, как он занес уже было руку, чтобы самому отвесить пощечину понтифику, но потом словно опомнился и приказал сделать это Скьярра Колонна, которого Бонифаций всячески притеснял до этого. В противном случае у короля могли возникнуть серьезные подозрения относительно того, в кого на самом деле верит его преданный легат.
Как "совершенный" Ногаре обязан был носить белый поясок под мирской одеждой. Он не снимал его даже тогда, когда участвовал в оргиях и совокуплялся иногда по трое с одной какой-нибудь миловидной девушкой. Наверное, ударить по щеке самого папу римского это все равно, что испытать бурное извержение семени во время общего собрания. Ногаре вспомнил, что сразу после ареста папы, он долго не мог заснуть от переполнявших его чувств. К тому же все время ждали готовящейся контр атаки. Сон свалили королевского слугу совершенно неожиданно, прямо за столом, во время трапезы. Рассказывали, что он так и упал лицом в тарелку и чуть не задохнулся. Слуги во время откинули его назад на спинку кресла и вытерли лицо от остатков горячей пищи. Но зато каким сладостным было это мимолетное видение, которое и сном-то назвать было трудно. В то мгновение, которое длилось с момента полного помутнения сознания и до того, как лицо обожгло что-то горячее, явственно представилось Ногаре, что он чудесным образом оказался в лесу. Лес был огромный. Деревья уходили под самые небеса, ветвей почти не было, и солнце, как в сосновом бору, ярко освещало поляну. Лучи его легли на кору деревьев, придав им необычный красно-белый оттенок. Такое сочетание цветов не мог, пожалуй, передать ни один из ныне живущих живописцев. Солнечные блики, голубое небо и красно-белый оттенок на светло-коричневом фоне сосновой коры. И тут королевского легата и тайного альбигойца поразила ужасная и радостно-богохульная догадка: это и не деревья вовсе, а мужские фаллы, каждый из которых обильно залит спермой и кровью. Вот он истинный вид мира Божьего, вот оно истинное обличье той вселенной, которую создал их хваленый Бог.
Однако предаваться сладостным воспоминаниям о былых подвигах времени не было. Ногаре чувствовал, что король замышляет что-то ещё более грандиозное, чем простое оскорбление папы римского. Как изменились времена?! Еще сто лет назад, когда братья-катары отчаянно дрались за свою жизнь, и подумать нельзя было, что кто-то из них когда-нибудь окажется на службе у короля и по его приказу будет делать все, чтобы расшатать изнутри и развалить авторитет христианской церкви.
Следующим шагом короля должен быть удачных ход против рыцарей Храма. Если авторитет папы пошатнулся, то теперь эти поборники веры оказались совершенно беззащитными. Зная короля, Ногаре мог предположить, что его повелитель ни с кем не захочет делиться властью. Недавно Храмовники оскорбили Филиппа тем, что отказали сделать его своим почетным рыцарем, а затем отказались и вступить в союз с орденом госпитальеров, где у короля Франции было большое влияние и где он хотел утвердить свою власть, сделав магистром объединенного ордена одного из своих братьев.
Помимо всего прочего, правитель Франции уже начал собирать компрометирующие орден сведения. Ногаре по приказу короля присутствовал при допросе одного из перебежчиков, некого Эскена де Флойрана из Безье, помощника приора Монфокона. Явно для святой инквизиции собиралось досье для дальнейшего обвинения ордена в ереси.
Продолжая вглядываться в причудливый восточный орнамент, Ногаре испытал прилив радости. Это та самая инквизиция, которая и была создана для уничтожения его братьев катаров. А сейчас, он, Ногаре, может спокойно использовать сие грязное орудие в своих целях и с помощью некогда неумолимого палача привести на эшафот тех, кто по праву считался самым надежным оплотом христианства. Все устраивается так, как того хотели катары, спрятавшиеся в подземельях. Все должно прийти к Смерти полной и окончательной, без всякой надежды на возрождение.
И поведет под руку Невесту с косой и в белом саване не кто-нибудь, а он, Гийом Ногаре, чьи отец, дед и прадед были безжалостно сожжены в кострах инквизиции. Но этот очистительный пламень всесильной Смерти, всеобщего и тотального уничтожения теперь, как факел, крепко сжимает в руке своей королевский легат, а не одинокий бунтарь.
Сначала он с помощью той же святой инквизиции бросит в костер весь орден чванливых Храмовников, а затем с помощью обезумевшего короля и весь мир, поклоняющийся не истинному Богу, Богу Света и Чистого Духа, а жалкому ремесленнику, создавшему эту гнилую, разлагающуюся тюрьму, называемую материей. Костер, в котором должны будут сгореть Тамплиеры, и будет той малой частью, той искрой, из которой и состоит Истинный Свет.
Гийом де Ногаре уже давно вскочил с постели и ходил, не замечая того, из угла в угол. От былой усталости у него не осталось и следа. План был настолько грандиозен, а будущее рисовалось в таких ослепительно ярких тонах, что казалось, будто его, Гийома, собственная душа готова вот-вот вырваться из мерзкой телесной оболочки, дабы воспарить, наконец, навстречу Светлому Богу в чертоги "небесного Иерусалима".
Неожиданно сладостные грезы Ногаре были прерваны громким стуком в дверь. Гийом застыл посреди комнаты, боясь, что в порыве страсти он мог вслух высказать то, о чем не осмеливался вплоть до этого момента признаться самому себе.
После приглашения войти на пороге появился слуга.
- В чем дело? - резко осведомился королевский легат.
Слуга был бледен и от волнения переступал с ноги на ногу. Вся его жалкая и нерешительная фигура говорила о том, что весть, которую он принес, не принадлежит к разряду приятных.
Говори! - повторил свое приказание Ногаре.
Король!
Что король!
Он у Тамплиеров!
Как!
Во время бунта рыцари предложили ему свой замок в качестве убежища.
Начинающий было разгораться факел Смерти, вдруг стал гаснуть, превращаясь на глазах в безобидную головешку.
VI
ТАЙНА МОНСЕГЮРА
Когда Гийом де Ногаре увидел, что толпа на дворцовой площади неожиданно схлынула, что и позволило ему столь кощунственно лишить одного из христиан его головы, то тайный еретик тогда и предположить не мог, по какой причине произошел внезапный отлив людского моря.
Как мы уже знаем, королевский легат торопился на сборище катаров, поэтому он и не стал справляться о причинах столь странного и необычного поведения взбунтовавшейся толпы. А зря. Проследуй Ногаре вслед за людскими потоками хотя бы несколько кварталов, он бы без труда сделал небольшое, но весьма примечательное открытие, суть которого заключалось в том, что людскими массами этими, взбунтовавшимися против собственного короля, кто-то очень умело управлял. Но у катара не было на подобные открытия времени и поэтому в слепой злобе к рыцарям Храма и ко всему христианскому миру Ногаре и невдомек было предположить, что Тамплиеры даже в истории его собственной ереси сыграли весьма важную роль.
Людское море хлынуло к Тамплю, и сейчас общая сцена, которая разыгралась на улицах Парижа, уже начала напоминать то, что случилось лет за 70 до описываемых событий во время героической осады последней крепости альбигойцев Монсегюр.
Ересь катаров ещё во время пресловутого крестового похода начала обрастать легендами, и одна из этих легенд говорила о неком сокровище, которое и хранилось в осажденном Монсегюре. Феодалам севера было известно, что еретики обладают несметными богатствами. Альбигойская вера запрещала еретикам носить оружие, однако катары, оправившись от шока, который поразил буквально всех после первых массовых сожжений безоружных людей в кострах инквизиции, нашли средства, чтобы нанять для защиты своих городов хорошо обученных и прекрасно вооруженных наемников, запросивших, между прочим, немалые деньги за свои услуги. Впрочем, происхождение подобных средств на оборону можно было объяснить щедрыми пожертвованиями богатых феодалов, которые также считались членами альбигойской ереси.
Но по мере развития крестового похода среди рыцарей все больше и больше укреплялось мнение, будто "сокровище" катаров имеет, прежде всего, мистический, а не материальный смысл, и что некая вещь, весьма важная и таинственная, скрывается еретиками за неприступными стенами Монсегюра. Однако после падения города крестоносцами так ничего и не было найдено. Правда, во время самой осады, в завершающей её стадии, непосредственно накануне сдачи крепости на милость победителей, имел место весьма необычный инцидент, о котором и следует упомянуть в связи с тем, что творилось сейчас у башни Тампль, где король Франции обрел столь неожиданное для всех убежище.
- Принес! - коротко ответил легат и вышел вперед. - В этом мешке находится раздавленная голова христианина. Чем она может отличаться от головы Иоанна Крестителя? Ничем. На моих глазах в одно мгновение её превратили в нечто непотребное. Вот он знак того, как их Бог управляет миром. Христиане говорят о любви, а сами топчут друг друга, ибо души их несвободны и подчинены власти материи.
- Покажи всем это истинное творение "Князя мира сего".
Когда Ногаре достал из кожаного мешка расплющенную голову, собравшиеся ахнули в один голос. Прошло ещё какое-то время, и проповедник продолжил.
- Мы собрались сюда, братья и сестры, чтобы совершить акт Любви, чтобы надругаться над тем, что так дорого ненавистным христианам. Они говорят об изнурении плоти, бичуют себя, соблюдают посты, но при этом убивают друг друга, топчут ногами ближних своих и придаются излишествам как только им позволяет церковь. Мы же едим рыбу, лягушек и змей, едим лишь плоды дерев и травы, изнуряя плоть нашу не на словах, а на деле, изнуряем без устали это вместилище зла до такой степени, чтобы душа уже не захотела оставаться в этом мире. В момент смерти она воспарит к светлому Богу и познает истинную Любовь.
Христиане говорят о браке и семейных узах. Тем самым они ещё больше приковывают душу к Земле. Мы же отрицаем брак. Отрицаем земную любовь и говорим только о любви небесной. Надо изнурять плоть, давая похоти выйти наружу, но при этом, возлюбленные братья и сестры мои, никаких обязательств по отношению к друг другу. Пусть похоть, эта мерзкая часть тела и материи, выходит наружу. Главное, не придавать ей никакого значения и не думать о браке и любви. Наши "совершенные" уже открыли способ, как избавляться от нежелательного плода. Так наденем черные повязки, задуем свечи и дадим похоти выйти из нас свободным потоком, дабы плоть не имела уже такой власти над нами!"
И с этими совами проповедника каждый из собравшихся достал черную повязку. Два служителя задули все светильники и надели повязки. Затем проповедник произнес искупительную молитву, обращенную к богу Любви и Света, после чего началась оргия.
Однако Ногаре, как один из "совершенных", не стал подчиняться общему правилу. Как только началась оргия, он тайно зажег свечу и стал наслаждаться видом извивающихся в оргазме человеческих тел. Рядом с ним стоял и проповедник. Наконец они не выдержали и набросились на одну из девиц лет семнадцати с повязкой на глазах.
- Постойте, - остановил своего брата по вере Ногаре и шепотом добавил, - давайте послужим Богу Любви и Света вместе. Покуда Вы с усердием будете орошать передние части этой прекрасной девушки, я, как мне кажется, способен воскурить фимиам противоположному Богу, давайте-ка разделим её между нами.
Предложение было принято, и месса катаров завершилась подобающим образом.
После оргии обессиленный Ногаре с трудом добрался до своего дома. Отослав слуг, он заперся у себя в спальне, лег в тяжелых сапогах прямо на постель и тупо уставился на огромный полог, расшитый в виде причудливого восточного орнамента. Этот орнамент по странной ассоциации вновь напомнил ему о крестовых походах и о том, что его повелитель, король Франции, Филипп Красивый, является внуком одного из самых знаменитых крестоносцев, причисленных к тому же к лику Святых.
Делом всей своей жизни Ногаре считал борьбу с христианством, с той силой, которая так безжалостно уничтожила всех его предков, живущих некогда в славной и независимой стране, носящей название Лангедок.
Еще в самом начале XIII века Лангедок не принадлежал Франции и считался независимой землей, чей язык, культура и политические институты были ближе по своему происхождению и структуре Испании, королевству Леона, Арагона и Кастилии, чем северным провинциям Франции. Этими землями спокон веку управляли знатные феодалы города Тулузы. Под покровительством графов Тулузских на территории Лангедока процветала культура, которая оставила далеко позади весь остальной христианский мир за исключением, может быть Византии.
В отличие от северных земель в Лангедоке царствовала религиозная терпимость и поощрялись всевозможные философские повести истины. Поэзия трубадуров, само понятие куртуазности так же были родом из этих мест. Греческий, арабский и древнегреческий языки изучались повсюду. В городах Люнеле и Нарбонне были созданы специальные школы по изучению каббалы, древнейшего эзотерического учения иудеев. Графы Тулузские, равно как и другие князья и правители Лнгедока, были не только грамотными, но и начитанными людьми, что никак нельзя было сказать о северных феодалах, многие из которых не могли даже толком расписаться.
Истина Востока через многие торговые пути приходила на Юг Франции.
Католическая церковь в это время переживала не самый лучший период свой в землях, попавших под сильное влияние восточной мудрости. Здесь были церкви, в которых мессы не служились около тридцати лет. Многие местные священники открыто пренебрегали своими приходами и занимались торговлей и скупкой земельной собственности. Так, один из архиепископов Нарбонны ни разу не посетил свою епархию, зато торговлей занимался весьма успешно.
XII и самое начало XIII века многие историки назовут проторенессансом, потому что только в эпоху Возрождения Западная Европа сможет ещё раз пережить подобный подъем.
Но продолжаться такое вольность нравов да ещё в эпоху средневековья не могла долго. Северные феодалы уже давно с завистью и ненавистью поглядывали на роскошь и процветание своих южных соседей. Католическая церковь, в свою очередь, и папский престол, прежде всего, имели свои причины ненавидеть Лангедок со всеми его вольностями. Прежде всего потому, что там давался пример неповиновения, нарушалась строжайшая система, которая устанавливалась веками.
Конечно, далеко не все в Западной Европе понимали сложную догматику катаров и альбигойцев, да многие и не стремились к этому. Им было достаточно осознать, что Сатана для них - не враг, а владыка и помощник в затеваемых ими преступлениях. Тайно исповедовал альбигойскую ересь император Генрих IV, враг папы Георгия VII. А простодушный Ричард Львиное Сердце откровенно заявлял, что все члены дома Плантагенетов пришли от дьявола и вернутся к дьяволу.
И ведь эту доктрину, упразднявшую совесть, исповедовали в XII веке не только короли, но и священники, ткачи, рыцари, крестьяне, нищие, ученые законоведы и безграмотные бродячие монахи.
Основная часть этого умонастроения - община катаров имела строгую дисциплину, трехстепенную иерархию и ни на какие компромисы не шла. Проповедь "совершенных" во Франции и даже в Италии так наэлектрелизовала массы, что подчас даже папа боялся покинуть укрепленный замок, чтобы на городских улицах не подвергнуться оскорблениям возбужденной толпы.
Можно сказать, что был период, когда весь Западный мир находился на грани катастрофы. Альбигойцы, отрицая жизнь и стремясь к её уничтожению, делали очень хитрую вещь - они отказывались убивать все живые существа с теплой кровью. В этом смысле казалось, что альбигойцы были лучше католиков. Они проявляли подлинную гуманность. Но ведь если бы кур, например, не стали резать и есть, то их бы перестали разводить как вид, и они бы исчезли. Католики утверждали, что мир должен быть сохранен и что жизнь, как таковая, не должна пресекаться. И во имя этого объявляли крестовые походы, отправляли людей на костер, т. е. Убивали и убивали очень много, потому что только благодаря смене жизни и смерти могут поддерживаться биосферные процессы; альбигойцы это понимали тоже и поэтому стремились к смерти полной, окончательной, без возрождения.
Альбигойцы отрицали, например, брак и семью. Они считали, что если человек полюбил кого-то, то это уже привязанность к плотскому миру. Любящая пара уже не может стать совершенной и изъяться из мира. Поэтому разврат и групповые оргии для альбигойцев считались нормой, которую всячески насаждали иерархи ереси. Дети были запрещены и практиковались повсеместные аборты. В общине альбигойцев были лишь дети тех, кто присоединился к ереси уже успев народить потомство.
Если бы люди последовали учению альбигойцев, то жизнь прекратилась бы в одном поколении!
Именно поэтому в 1209 году папа Иннокентий III объявил самый настоящий крестовый поход, направленный против Лангедока и альбигойской ереси.
В 1209 году, то есть приблизительно за сто лет до описываемых событий, 30. 000 рыцарей из Северной Европы обрушились на юг Франции как смерч, как саранча из Апокалипсиса. Вся территория, вплоть до Пиреней, была разграблена и сожжена. Уничтожались посевы пшеницы, сжигался хлеб в амбарах, вырубались виноградники, а население методично вырезалось без всякого христианского милосердия. Массовые истребления людей приобрели такие грандиозные размеры, что их вполне можно было бы назвать "геноцидом". Причем, на костер отправляли каждого, кто отказывался на глазах у всех зарезать пойманную курицу или петуха, ведь альбигойцы запрещали убивать все живые существа с теплой кровью. Не полоснул ножом по тонкой куриной шее, и вот твоя собственная выя уже ощущает мертвящее прикосновение холодной стали рыцарского меча.
В одном лишь городе Безьере, как свидетельствуют о том летописцы, было вырезано и сожжено 15. 000 мужчин, женщин и детей. Многих из них убивали прямо в храме Божьем, где несчастные в последней надежде пытались найти спасение. Рыцари врывались в церковь и, не обращая внимание на изваяния Девы Марии и Христа рубили мечами на право и налево, а кровь при этом обильно окрашивала белоснежные статуи в красный цвет.
Когда один из рыцарей спросил представителя папы Иннокентия III, как следует различать еретиков от тех, кто сохранил ещё веру в Христа, видно, кур и петухов уже не осталось в округе, ответ был весьма прост: "Убивайте всех. Господь сам разберется, кто грешен, а кто нет".
И тот же представитель святого трона с гордостью писал папе в Рим о том, что "ни пол, ни возраст, ни положение не принимались во внимание, когда выносился приговор".
После того, как пал Безьер, очередь дошла и до Перпиньяна, затем Нарбонны, Каркасона и самой Тулузы.
И где бы не проходили победоносные войска, везде они оставляли по себе море крови, сеяли смерть и разрушение.
Но у альбигойцев было немало и хорошо укрепленных замков, которые располагались на неприступных возвышенностях. Эти замки требовали длительнейшей осады, поэтому крестовый поход, объявленный папой, длился без малого 40 лет. Рыцари обязаны были носить вышитый крест на своих туниках, как и их собратья в далекой Палестине. А наградой было все то же отпущение грехов, гарантированное место в раю среди воинства Христова и награбленная добыча. Но в отличие от обычного крестового похода воинам не надо было пересекать море и подвергать себя опасностям долгого пути. По законам того времени, достаточно было лишь в течение 40 дней повоевать, пограбить и поубивать за веру Христову в ненавистном Лангедоке, а затем вновь можно было вернуться домой. За одно получив все привилегии крестоносца. Желающих отправиться в подобную экспедицию было немало, и армия не знала перебоя в рядах сражающихся или, лучше сказать, в рядах карателей.
Когда крестовый поход подошел к концу, то некогда процветающий и свободный Лангедок вновь вернулся к тому варварству, которое было характерно для всей Западной Европы XIII века. Одним из примечательнейших достижений крестового похода против альбигойцев было, с одной стороны, создание монашеского ордена доминиканцев, а с другой - святой инквизиции. Два этих события были накрепко связаны между собой общей причиной. Испанский монах, Доминик Гузман, который всей душой поддерживал крестовый поход папы Иннокентия III, создал в 1216 году по этому случаю монашеский орден, получивший название в честь своего создателя, а несколько позднее, в 1233 году, именно доминиканцы создали святую инквизицию, передовой отряд католицизма, призванный бороться со всякого рода ересями.
К 1243 году всякое организованное сопротивление было сломлено за исключением нескольких крепостей. Одна из них носила имя Монсегюр, оборона которой продолжалась больше года с таким небывалым мужеством и отчаянием, что вполне могла бы быть приравненной к защите знаменитой крепости Массад во время иудейской войны, описанной Иосифом Флавием.
Но и после падения Монсегюр катары не сдались. Еще целых 50 лет после своего поражения небольшие анклавы еретиков ушли в горы, скрылись в пещерах, в подземельях, продолжая мстить своим обидчикам, своим убийцам и вести тайную войну, напоминающую современные партизанские действия. Центром их сопротивления стали подземные ходы города Провэна. С XI века это были владения графа Шампанского. Здесь были церкви, дворцы, скала, господствующая над равниной, ярмарки и людской хаос, в котором легко можно было затеряться. Но самое интересное в Провэне - это его подземные галереи, которые появились ещё в доисторические времена. Сеть туннелей тянулась под холмом, образуя настоящие катакомбы.
Зал за залом в самом сердце Земли и везде можно было встретить древнейшие надписи и обрядовые рисунки друидского происхождения. Они были выбиты ещё до прихода римлян. Цезарь шел поверху. Легионы несли своих непобедимых орлов, а под его ногами зрел заговор, готовилась западня, в которую обязательно должны были попасть некоторые из римских легионеров.
Опыт своих предков друидов переняли и загнанные в угол катары. Они ни за что не хотели сдаваться и вели подземную войну с победившим их на поверхности надменным папством. Дети Света ушли во Тьму, ибо Свет и Тьма лишь части одного и того же, и чем ярче горит свеча, тем гуще тень, отбрасываемая ею.
Если бы во время одного из тайных собраний сюда ворвались враги, заговорщики могли бы скрыться в считанные секунды в неизвестном направлении. Зная все ходы и выходы, катары могли легко выйти в любой нужной им точке, а затем снова войти с противоположной стороны и подобно котам спрыгнуть на плечи врагам, устроив им в темноте настоящую резню во имя почитаемого еретиками Бога Света. "Совершенные" разрешали им в таких случаях убивать живые существа даже с теплой кровью, ибо христианин для них отныне приравнивался змее, мерзкой жабе и тупой рыбе в пруду, ибо у каждого, кто решался принять этот отчаянный бой в кромешной тьме, где приходилось в полной неразберихе резать и своих братьев, перед глазами стояли призраки беззащитных обнаженных детей, которых христиане бросали в костер инквизиции, как дрова, так как общий помост предназначался лишь для взрослых.
К таким вот скрытым катарам, ничего не забывшим и ничего не простившим, относился и хранитель королевской печати Гийом де Ногаре. "Совершенным" он стал потому, что давно уже отказался от всего земного и жил лишь одной местью, местью католической церкви и всему христианскому миру. Он был причислен к такой категории избранных даже среди "совершенных", для которых просто не существовало никаких нравственных устоев, проповедуемых христианством.
Внимательно рассматривая восточный орнамент своего полога, королевский легат медленно погружался в состояние сладостных воспоминаний. Он ясно увидел картины недавнего прошлого, когда ему пришлось арестовать по приказу короля самого папу римского. Старик был так напуган, что даже не сразу понял, в чем дело. Ох! Какая это была сладостная минута! Многие братья отдали бы собственную жизнь лишь для того, чтобы отвесить пощечину тому, кто считался наместником Бога на земле. За всех замученных, невинно убиенных, за всех сожженных и за тех детей, которые своими телами помогали гореть своим же родителям. Какой триумф! Какая победа! Именно пощечина! Разве заслуживает жаба чего-то еще? И это он, Гийом де Ногаре, мог сделать такое! Он! И никто другой. Он - "совершенный" из "совершенных".
Ногаре вспомнил, как он занес уже было руку, чтобы самому отвесить пощечину понтифику, но потом словно опомнился и приказал сделать это Скьярра Колонна, которого Бонифаций всячески притеснял до этого. В противном случае у короля могли возникнуть серьезные подозрения относительно того, в кого на самом деле верит его преданный легат.
Как "совершенный" Ногаре обязан был носить белый поясок под мирской одеждой. Он не снимал его даже тогда, когда участвовал в оргиях и совокуплялся иногда по трое с одной какой-нибудь миловидной девушкой. Наверное, ударить по щеке самого папу римского это все равно, что испытать бурное извержение семени во время общего собрания. Ногаре вспомнил, что сразу после ареста папы, он долго не мог заснуть от переполнявших его чувств. К тому же все время ждали готовящейся контр атаки. Сон свалили королевского слугу совершенно неожиданно, прямо за столом, во время трапезы. Рассказывали, что он так и упал лицом в тарелку и чуть не задохнулся. Слуги во время откинули его назад на спинку кресла и вытерли лицо от остатков горячей пищи. Но зато каким сладостным было это мимолетное видение, которое и сном-то назвать было трудно. В то мгновение, которое длилось с момента полного помутнения сознания и до того, как лицо обожгло что-то горячее, явственно представилось Ногаре, что он чудесным образом оказался в лесу. Лес был огромный. Деревья уходили под самые небеса, ветвей почти не было, и солнце, как в сосновом бору, ярко освещало поляну. Лучи его легли на кору деревьев, придав им необычный красно-белый оттенок. Такое сочетание цветов не мог, пожалуй, передать ни один из ныне живущих живописцев. Солнечные блики, голубое небо и красно-белый оттенок на светло-коричневом фоне сосновой коры. И тут королевского легата и тайного альбигойца поразила ужасная и радостно-богохульная догадка: это и не деревья вовсе, а мужские фаллы, каждый из которых обильно залит спермой и кровью. Вот он истинный вид мира Божьего, вот оно истинное обличье той вселенной, которую создал их хваленый Бог.
Однако предаваться сладостным воспоминаниям о былых подвигах времени не было. Ногаре чувствовал, что король замышляет что-то ещё более грандиозное, чем простое оскорбление папы римского. Как изменились времена?! Еще сто лет назад, когда братья-катары отчаянно дрались за свою жизнь, и подумать нельзя было, что кто-то из них когда-нибудь окажется на службе у короля и по его приказу будет делать все, чтобы расшатать изнутри и развалить авторитет христианской церкви.
Следующим шагом короля должен быть удачных ход против рыцарей Храма. Если авторитет папы пошатнулся, то теперь эти поборники веры оказались совершенно беззащитными. Зная короля, Ногаре мог предположить, что его повелитель ни с кем не захочет делиться властью. Недавно Храмовники оскорбили Филиппа тем, что отказали сделать его своим почетным рыцарем, а затем отказались и вступить в союз с орденом госпитальеров, где у короля Франции было большое влияние и где он хотел утвердить свою власть, сделав магистром объединенного ордена одного из своих братьев.
Помимо всего прочего, правитель Франции уже начал собирать компрометирующие орден сведения. Ногаре по приказу короля присутствовал при допросе одного из перебежчиков, некого Эскена де Флойрана из Безье, помощника приора Монфокона. Явно для святой инквизиции собиралось досье для дальнейшего обвинения ордена в ереси.
Продолжая вглядываться в причудливый восточный орнамент, Ногаре испытал прилив радости. Это та самая инквизиция, которая и была создана для уничтожения его братьев катаров. А сейчас, он, Ногаре, может спокойно использовать сие грязное орудие в своих целях и с помощью некогда неумолимого палача привести на эшафот тех, кто по праву считался самым надежным оплотом христианства. Все устраивается так, как того хотели катары, спрятавшиеся в подземельях. Все должно прийти к Смерти полной и окончательной, без всякой надежды на возрождение.
И поведет под руку Невесту с косой и в белом саване не кто-нибудь, а он, Гийом Ногаре, чьи отец, дед и прадед были безжалостно сожжены в кострах инквизиции. Но этот очистительный пламень всесильной Смерти, всеобщего и тотального уничтожения теперь, как факел, крепко сжимает в руке своей королевский легат, а не одинокий бунтарь.
Сначала он с помощью той же святой инквизиции бросит в костер весь орден чванливых Храмовников, а затем с помощью обезумевшего короля и весь мир, поклоняющийся не истинному Богу, Богу Света и Чистого Духа, а жалкому ремесленнику, создавшему эту гнилую, разлагающуюся тюрьму, называемую материей. Костер, в котором должны будут сгореть Тамплиеры, и будет той малой частью, той искрой, из которой и состоит Истинный Свет.
Гийом де Ногаре уже давно вскочил с постели и ходил, не замечая того, из угла в угол. От былой усталости у него не осталось и следа. План был настолько грандиозен, а будущее рисовалось в таких ослепительно ярких тонах, что казалось, будто его, Гийома, собственная душа готова вот-вот вырваться из мерзкой телесной оболочки, дабы воспарить, наконец, навстречу Светлому Богу в чертоги "небесного Иерусалима".
Неожиданно сладостные грезы Ногаре были прерваны громким стуком в дверь. Гийом застыл посреди комнаты, боясь, что в порыве страсти он мог вслух высказать то, о чем не осмеливался вплоть до этого момента признаться самому себе.
После приглашения войти на пороге появился слуга.
- В чем дело? - резко осведомился королевский легат.
Слуга был бледен и от волнения переступал с ноги на ногу. Вся его жалкая и нерешительная фигура говорила о том, что весть, которую он принес, не принадлежит к разряду приятных.
Говори! - повторил свое приказание Ногаре.
Король!
Что король!
Он у Тамплиеров!
Как!
Во время бунта рыцари предложили ему свой замок в качестве убежища.
Начинающий было разгораться факел Смерти, вдруг стал гаснуть, превращаясь на глазах в безобидную головешку.
VI
ТАЙНА МОНСЕГЮРА
Когда Гийом де Ногаре увидел, что толпа на дворцовой площади неожиданно схлынула, что и позволило ему столь кощунственно лишить одного из христиан его головы, то тайный еретик тогда и предположить не мог, по какой причине произошел внезапный отлив людского моря.
Как мы уже знаем, королевский легат торопился на сборище катаров, поэтому он и не стал справляться о причинах столь странного и необычного поведения взбунтовавшейся толпы. А зря. Проследуй Ногаре вслед за людскими потоками хотя бы несколько кварталов, он бы без труда сделал небольшое, но весьма примечательное открытие, суть которого заключалось в том, что людскими массами этими, взбунтовавшимися против собственного короля, кто-то очень умело управлял. Но у катара не было на подобные открытия времени и поэтому в слепой злобе к рыцарям Храма и ко всему христианскому миру Ногаре и невдомек было предположить, что Тамплиеры даже в истории его собственной ереси сыграли весьма важную роль.
Людское море хлынуло к Тамплю, и сейчас общая сцена, которая разыгралась на улицах Парижа, уже начала напоминать то, что случилось лет за 70 до описываемых событий во время героической осады последней крепости альбигойцев Монсегюр.
Ересь катаров ещё во время пресловутого крестового похода начала обрастать легендами, и одна из этих легенд говорила о неком сокровище, которое и хранилось в осажденном Монсегюре. Феодалам севера было известно, что еретики обладают несметными богатствами. Альбигойская вера запрещала еретикам носить оружие, однако катары, оправившись от шока, который поразил буквально всех после первых массовых сожжений безоружных людей в кострах инквизиции, нашли средства, чтобы нанять для защиты своих городов хорошо обученных и прекрасно вооруженных наемников, запросивших, между прочим, немалые деньги за свои услуги. Впрочем, происхождение подобных средств на оборону можно было объяснить щедрыми пожертвованиями богатых феодалов, которые также считались членами альбигойской ереси.
Но по мере развития крестового похода среди рыцарей все больше и больше укреплялось мнение, будто "сокровище" катаров имеет, прежде всего, мистический, а не материальный смысл, и что некая вещь, весьма важная и таинственная, скрывается еретиками за неприступными стенами Монсегюра. Однако после падения города крестоносцами так ничего и не было найдено. Правда, во время самой осады, в завершающей её стадии, непосредственно накануне сдачи крепости на милость победителей, имел место весьма необычный инцидент, о котором и следует упомянуть в связи с тем, что творилось сейчас у башни Тампль, где король Франции обрел столь неожиданное для всех убежище.