Житинский Александр. Часы с вариантами

   Я рассуждал так. Допустим, я выберу какой-нибудь момент будущего и прыгну туда. Я сам и все материальные тела, включая часы, займут положение, соответствующее тому моменту. Что, если в тот миг мы будем разлучены с часами? Я могу быть в командировке, в отпуске, а часы оставить дома... Вдруг мне настолько резко не понравится в будущем или возникнет такая опасность, что нужно будет срочно прыгать обратно? А часов нет.
   Я решил впредь не расставаться с часами. Для этого я приобрел тонкую и прочную стальную цепочку, продел ее в ушко, имевшееся на крышке часов, и стал носить их на шее, как медальон. Скоро я привык к ним, часы мне не мешали, ибо ничего не весили. Чтобы они не блуждали под рубашкой, я приклеил к задней стороне пятак. Эпоксидной смолой. Слегка волнуясь за часы, принял ванну. Часы выдержали купанье, в чем я практически не сомневался: волшебные часы наверняка изготовили водонепроницаемыми и противоударными.
   Маме и Светке я объяснил, что теперь такая мода.
   - А что в медальоне? - поинтересовалась сестра.
   - Портрет Джона Леннона, - соврал я.
   - Покажи!
   - Не покажу. Это святыня.
   Светка отстала.
   Конечно, я не мог гарантировать, что медальон и в будущем всегда окажется при мне. Мало ли что может случиться. Но я рассчитывал, что привычка носить его на шее закрепится на всю жизнь, а значит, риска при скачках будет меньше.
   Но что значил этот риск в сравнении с главной опасностью, о которой я боялся даже подумать. Я мог залететь туда, где меня уже нет. Длина прыжка роли не играет. Следующий день или следующий год - никто из нас не знает своего последнего часа.
   Оттуда уже не вернуться.
   Вот эта-то мысль и не давала мне покою. Рассуждая логически, впредь нельзя было прыгать ни на одну минуту, если хочешь получить стопроцентную уверенность в возвращении.
   Но тогда на кой ляд мне эти часы? Назад - неинтересно, вперед - страшно. Оставалось только проверять по ним время.
   А жизнь накатилась свежая, неповторимая и прекрасная. Я соскучился по ней. Каждый день таил неожиданности: я купался в них, радуясь и огорчаясь, временами совершенно забывая о том, что у меня под рубашкой, как мина замедленного действия, болтаются волшебные часы.
   Мы закончили девятый класс и поехали в КМЛ пропалывать овощные культуры. Макс не поехал с нами. Его как победителя городской олимпиады по физике премировали путевкой в Карпаты. Марина расценила это как предательство. Кажется, перед отъездом они поссорились.
   После того как я остался прежним обыкновенным человеком, ее отношение ко мне тоже осталось прежним. Я был всего лишь другом Макса, не более. Но все же я, благодаря дружбе с Максом, был к ней ближе, чем любой другой из нашего класса, поэтому само собою получилось, что в КМЛ мы продолжали быть вместе: пропалывали одну грядку, бегали купаться и ходили на дискотеку, которую два раза в неделю устраивали нам шефы.
   Макс незримо присутствовал при всех наших разговорах с Мариной, хотя она о нем не упоминала. Между нами возникла молчаливая договоренность сохранять статус-кво, хотя над нами посмеивались, называя меня заместителем Максима Кириллова.
   Особенно усердствовал Толик, что меня удивляло. Видимо, он сам хотел бы стать заместителем Макса.
   Медальон у меня на шее, конечно, заметили и тоже острили по этому поводу. Особенно интриговал всех пятак, приклеенный на обратной стороне. Марина тоже спросила, что там внутри. Это было, когда мы после прополки загорали на берегу озера.
   Я молча нажал на замочек и откинул крышку часов.
   - Ого! - сказала она. - Откуда у тебя это?
   - Дед подарил, - сказал я.
   - Какие легкие! - удивилась она, беря часы в руку.
   Цепочка у часов была короткой. Я нарочно сделал ее такой, чтобы часы было трудно снимать через голову. Поэтому Марине пришлось наклониться к моей груди, чтобы лучше рассмотреть часы. Ее лицо оказалось близко-близко. И я внезапно ее поцеловал. Клянусь, что это произошло помимо моей воли.
   Я ожидал, что она возмутится, чего доброго влепит пощечину. Но она задумчиво повертела часы в руках и спросила:
   - А пятак-то зачем?
   Я хотел ответить, но задохнулся. Сердце билось так громко, что я боялся, как бы она не услышала. Марина отпустила часы и улеглась на камне лицом вниз. Я тоже спрятал лицо. Оно пылало.
   Минут пять мы лежали молча. Потом я сказал:
   - Там дырка в корпусе. Я ее заклеил.
   - А-а... - сказала она.
   Мы еще полежали.
   - Пойдем погуляем, - сказала она.
   Сердце подпрыгнуло у меня до зубов. Я натянул джинсы и майку, стараясь не смотреть на Марину. И мы пошли по берегу озера.
   Незаметно мы отклонились в лес и пошли по мягкому мху, пружинящему под ногами. У меня внутри было состояние невесомости. Мы молчали.
   В лесу было тепло и тихо, как в старом доме, когда протопили печку. Березы светились из-за сосен розовым светом. Солнце просвечивало листочки, как рентген. Пахло почему-то дыней, хотя дынь нигде не было видно. Где-то далеко-далеко, будто в другой стране, ухала кукушка.
   - Считай, - сказала Марина, оборачиваясь ко мне. Мы остановились и стали считать кукованья. Кукушка куковала долго и щедро; видно, ничто ей не мешало. Она накуковала нам целую жизнь.
   - Сто семнадцать, - прошептала Марина.
   - И у меня, - сказал я.
   - Неужели мы проживем сто семнадцать лет! - засмеялась она.
   - Вместе... - еле слышно добавил я.
   Она строго посмотрела на меня в упор, но ничего не сказала. А я подошел к ней и обнял. Дальше я плохо помню. Мы стояли среди деревьев в пустом, пронизанном солнцем лесу и целовались. Может, час. Может, два.
   Солнце скатилось низко. Лес потемнел.
   Нам страшно было оторваться друг от друга, страшно прийти в себя, потому что нас подстерегал один и тот же вопрос.
   - А как же Макс? - наконец спросил я, отрезвев.
   Она повернулась и пошла прочь, поигрывая травинкой. Мне показалось, что такой я ее запомню на всю жизнь - беспечно идущую по мягкому мху и поигрывающую травинкой.
   Мы пришли в лагерь к дискотеке. Танцевали вместе. И никто не сказал нам ни слова. Даже Толик.
   Засыпая в тот вечер, я подумал, что это был самый счастливый день в моей жизни.
   Так в чем же дело?! Меня так и подбросило на койке. Я хочу быть с Мариной, я хочу, чтобы это продолжалось до бесконечности! Вот они, часики... Я встал с кровати и, стараясь не разбудить спящих товарищей, на цыпочках вышел в коридор. Там включил свет и переставил стрелки и календарь часов на вчерашний день - на тот именно час, когда мы, закончив прополку, потянулись к озеру.
   Прополку я не включил в число счастливых минут вчерашнего дня.
   Щелкнула крышка часов, дрогнуло пространство - и я опять оказался рядом с Мариной.
   Мы снова лежали на том же огромном, нагретом солнцем валуне, покато сбегавшем в озеро. И я снова показывал ей часы, с нетерпением ожидая, когда она наклонится ко мне. И опять в первый раз поцеловал.
   Сердце вновь билось громко, но не так часто, как вчера.
   На этот раз Марина слегка отодвинулась и сказала мягко:
   - Не надо, Сережа...
   А потом был лес, и мягкий мох, и мы уже не стояли, а лежали в нем, обнявшись и заглядывая друг другу в глаза...
   Простившись с Мариной после дискотеки, я тут же возвратил время вспять и вновь оказался с нею на валуне.
   Этот фокус я проделал пять раз. Пять дней подряд мы были с нею вместе, пока это не начало напоминать мне сок манго. Да и она вела себя не совсем так, как впервые, будто знала о наших возвращениях. Сердце мое стучало ровно и уверенно, я действовал по программе, заранее зная, в какой момент поцеловать, где заглянуть в глаза...
   На пятый день вышел конфуз. После первого поцелуя она вскочила на ноги, возмущенно воскликнув:
   - Перестань, Мартынцев!
   Я успокоил ее, подождал, пока она остынет, и пригласил на прогулку в лес, надеясь там отыграться. Все было прежнее - и солнце, и мягкий мох, и розовые березы... Запах дыни, правда, исчез, да кукушка, отсчитав нам десяток лет, умолкла.
   - Десять лет... - недовольно протянула Марина.
   - Зато наши. Ведь мы будем вместе, - уверенно сказал я.
   - С чего ты так решил?
   Я шагнул к ней, обнял и поцеловал, увлекая на мягкий мох, как делал это уже неоднократно. Но она вдруг принялась вырываться и орать:
   - Пусти! Ты с ума сошел! Пусти, слышишь?! Я разозлился. Нельзя же вести себя так непоследовательно! Отчаянно сопя я продолжал обнимать ее, ловя губами ускользающее лицо.
   - Пусти, дурак!
   - Ты же любишь меня. Сама говорила, - тяжело дыша, выложил я козырь.
   - Я?!
   Надо было видеть ее лицо.
   - Все равно мы будем вместе, - упрямо сказал я.
   - Очень ты мне нужен!
   - Вот увидишь.
   Она поднялась, отпихнув меня, и пошла прочь, поигрывая травинкой. Однако совсем не так, как в первый раз. "Ну, ладно! - мстительно подумал я, нащупывая часы под майкой. - Я тебе покажу!"
   Впоследствии я не раз жалел, что первый свой скачок вперед совершил в состоянии аффекта. И этого уже не поправить. Я мог стереть в памяти чужой опыт. Мой навсегда оставался при мне.
   Очень уж мне хотелось тогда сразу доказать ей свою правоту. Я был уверен в том, что женюсь на ней, когда мы немного подрастем. Зря, что ли, мы пять дней обнимались и целовались?
   Страха перед будущим в тот момент не было. Я помнил, что кукушка обещала не менее десятка лет. К черту кукушку! Лихорадочно сообразив, что на доказательство потребуется лет шесть, пока мы закончим школу и институт, я перевел календарь на шесть лет вперед, оставив дату прежней. Я уже хотел щелкнуть крышечкой, но тут сообразил, что неплохо было бы поменять час, чтобы не попасть сразу, как кур в ощип, в незнакомую ситуацию. Пускай это будет ночь. Утром проснемся, поглядим...
   Марина скрылась за березами. Интересно, где мы с ней окажемся через шесть лет? Я представил себе почему-то туристскую палатку - в это время у нас, наверное, будет отпуск, - а в ней мы с Мариной в лесу, на берегу озера. На приколе покачивается наша двухместная байдарка...
   Я приложил часы к шее и нажал на крышку.
   Проснулся я от невероятно громкого звука трубы, разносящегося от громкоговорящей трансляции. В то же мгновенье в глаза ударил яркий свет. Я подскочил на кровати, с ужасом озираясь.
   Я находился в длинном помещении, уставленном рядами двухэтажных железных коек. Между койками молча, с лихорадочной быстротой натягивали военную форму абсолютно незнакомые люди. Я инстинктивно потянулся к груди. Слава богу, часы на месте! Я открыл их и посмотрел время. Четыре часа ночи...
   - Серега, чего сидишь? Тревога! - снизу вынырнуло симпатичное, но тоже совершенно незнакомое лицо, а до меня дошло, что я нахожусь на верхней койке.
   Я неловко соскочил вниз, чуть не угодив на моего нижнего соседа, и схватился за зеленые солдатские галифе. Делать, как все, ничего не спрашивать! Война, что ли?!
   В первый же момент я сообразил, что не имею решительно никакого понятия о тех шести годах, через которые я перепрыгнул.
   Полная пустота.
   - Серега, ты чего? Не проснулся? - с удивлением воскликнул нижний сосед, вырывая из моих рук галифе. - Это мои. Вот твои!
   Он указал на тумбочку, на которой аккуратно была сложена солдатская форма. Взглянув на погоны, я убедился, что я - ефрейтор. "Негусто!" промелькнуло у меня в голове.
   - Где носки? - спросил я соседа.
   - Шутишь! - Он захохотал, указывая на портянки, висевшие на нижней перекладинке койки.
   Все вокруг уже бежали куда-то, топоча сапогами по крашеному деревянному полу.
   С портянками пришлось помучаться. Раньше я теоретически знал про портянки, но не предполагал, что их так неудобно обматывать вокруг ноги. Когда засовывал ноги в сапоги, портянки съехали на голень. Застегивая на ходу ремень, я побежал за соседом.
   Мы выбежали из казармы и оказались на строевом плацу, освещенном двумя прожекторами. Было жутковато. Солдаты спешно строились в шеренги, я старался не терять из виду соседа, бежал за ним, как привязанный.
   Он занял место в строю, я вытянулся рядом. Он больно толкнул меня в бок локтем.
   - Не тут твое место!
   Я понял, что нужно встать по росту. Он был значительно ниже меня. Пробежав вдоль строя, я втиснулся наугад между двумя одинаковыми со мною по росту солдатами.
   - Мартынцев опять позже всех, - проговорил прапорщик, стоявший перед строем с секундомером.
   Секундомер меня несколько успокоил. Похоже, что не война. Вряд ли на войне засекают время построения секундомером. Похоже, учебная тревога.
   Прапорщик произвел перекличку. Все кричали: "Я!" - и я тоже крикнул: "Я!" Перед строем появился капитан.
   - Здравствуйте, товарищи!
   - Здра-жла-трищ-тан! - дружно прокричали мы.
   - Наша рота получила боевое задание: занять высоту пятьсот тридцать один на направлении предполагаемого удара противника, опрокинуть и смять его контратакой...
   "Опрокинуть и смять... - повторил я про себя. - Значит, все-таки война".
   - Командирам взводов приступить к выполнению задания! - закончил капитан.
   Слева вышел из строя лейтенант, по-видимому наш командир взвода. Он повернулся к нам лицом и крикнул:
   - Взвод, слушай мою команду! Напра-во!
   Я повернулся правильно. Это сильно меня взбодрило.
   - Шагом марш!
   Мы куда-то потопали.
   "Вот влип! - думал я, шагая. - И назад не прыгнуть, некогда!" С другой стороны, мне было интересно, как мы будем опрокидывать и мять какого-то противника.
   Мы притопали к длинному низкому зданию с зарешеченными окнами. Над обитой железом дверью качался фонарь. Рядом стоял часовой.
   - Разобрать оружие! - скомандовал лейтенант.
   Все побежали к двери, я тоже. За дверью оказался склад оружия. Сослуживцы стали хватать сложенные в пирамиды автоматы. Прапорщик выдавал магазины с патронами. Я немного помедлил, ожидая, когда они расхватают автоматы. В пирамиде остался один. Я схватил его. Прапорщик сунул мне магазин и сказал:
   - Тебя с отделением выкинем у овражка. Бери свой пулемет.
   - А где он? - я очумело оглянулся по сторонам.
   - Не проснулся - так тебя и так! - крикнул он, разворачивая меня и придавая толчком нужное направление. Я увидел нечто напоминающее пулемет, схватил его - он был зверски тяжелый - и устремился к выходу.
   - Голубев, патроны захвати! - крикнул прапорщик.
   Мой сосед по койке с двумя ящиками патронов под мышкой выскочил за мной. У дверей склада уже урчал грузовик с брезентовым верхом. Мы полезли туда. Через минуту мы мчались в ночи, прижав холодные стволы к подбородкам.
   Все молчали. Я с надеждой посматривал на Голубева. Он подмигнул мне. "Нет, все же не война..."
   Грузовик затормозил.
   - Мартынцев, выводи отделение на позицию. Займите оборону, в атаку - по красной ракете! - приказал лейтенант.
   - Есть! - крикнул я радостно. - Отделение, за мной! И выпрыгнул из грузовика. За мною посыпались мои люди, в том числе Голубев с ящиками патронов. Я насчитал человек шесть. Грузовик умчался. Я обвел взглядом подчиненных.
   - Занять позицию! - скомандовал я.
   - Кончай панику пороть, Серега, - сказал Голубев. - Покурим. Все достали из гимнастерок сигареты и расселись под деревьями, прислонив автоматы к стволам. Я тоже уселся и потянулся к карману. Оказалось, я курю сигареты "Лайка". Пришлось прикурить и с отвращением затянуться. Дикая гадость.
   - Уже ползут, - кивнул в сторону низкорослый парень с раскосыми по-якутски глазами.
   Я взглянул туда. Противоположная сторона оврага полого спускалась к маленькой речке, над которой стоял белесый туман. В предутренней мгле из тумана выплывали черные контуры танков. За танками неслышно двигались человеческие фигуры с автоматами наперевес.
   - Надо стрелять... - неуверенно сказал я.
   Вдруг из переднего танка вырвалось короткое пламя, и в ту же секунду над нашими головами с уханьем и свистом пронесся снаряд.
   - Командуй, чего сидишь?! - Голубев вскочил на ноги.
   - Отделение, слушай мою команду! - я тоже вскочил. - По врагу короткими очередями... Патронов не жалеть!.. Умрем, но не сдадимся!
   Все с интересом смотрели на меня.
   - Ребята, ну давайте же! - взмолился я. - Устанавливайте эту штуку! - я показал на пулемет.
   - Твоя же работа! - Голубев бросился к пулемету, принялся его разворачивать.
   - Я не умею, - развел я руками.
   - Сдрейфил командир, - констатировал Голубев, припадая к пулемету и наводя его на атакующих.
   Мои солдаты залегли за деревьями. Началась бешеная стрельба. Я отполз в сторону, отложил автомат и дрожащими руками вынул из-за пазухи часы. Мимо свистели пули. Надо было срочно сматываться, учитывая обстановку. Но куда? В будущее не очень хотелось. Надо назад, к маме...
   Рядом взорвалась граната. Меня обсыпало землей.
   "Что-то слишком круто для холостых..." - успел подумать я, переводя стрелки, и стал нажимать на головку календаря. Замелькали годы в окошечке, месяцы, дни... Я окинул прощальным взглядом свое сражающееся отделение и щелкнул крышкой.
   В этот миг я чувствовал себя дезертиром.
   Слава богу, я оказался дома, в своей комнате. Первым делом я взглянул на часы и убедился, что попал в тот же год, из которого прыгнул вперед, но не в июнь, а в август. Следовательно, КМЛ был уже позади. Оно и к лучшему: неизвестно, как смотреть в лицо Марине после вчерашней истории.
   Я стал анализировать итоги первого прыжка в будущее.
   Армию я разгадал быстро. Если это не было настоящей войной, в чем я был почти уверен, то, значит, я отбывал службу после института. Какого? Интересно было бы узнать.
   Гораздо больше меня волновало другое, а именно - полное отсутствие в памяти информации о прошедших в промежутке годах. Я ведь как-никак их прожил. Не свалился же я с Луны прямо в казарму. Тот же Голубев, и прапорщик, и лейтенант прекрасно меня знали. А я их - нет. Выходит, что некто, называвшийся Сергеем Мартынцевым, служил с ними, учился стрелять из пулемета, дослужился до ефрейтора, а потом в один миг все позабыл, когда в него из КМЛ впрыгнул я? Странная картина.
   Рассуждая логически, этот Сергей Мартынцев остался там, у овражка, стрелять по танкам, когда я из него выпрыгнул. Но вернулась ли к нему прошлая память? Научился ли он снова стрелять из автомата? Совершенно неизвестно...
   Какая-то чертовщина получается: я был здесь, дома у мамы, и одновременно служил в армии, но в другое время, шесть лет спустя. Более того, пока я прыгал туда и обратно, на что ушло не более двух часов, прежний я успел прожить пару месяцев, уехал из КМЛ, потом был неизвестно где, а теперь сидит дома и ломает голову.
   Я совершенно запутался.
   Что же это за время такое?
   Или: что это за времена? Судя по всему, их довольно много. Надо срочно поговорить с дедом, решил я.
   - Сережа, ты готов? - раздался из другой комнаты голос мамы.
   "К чему?" - испугался я, оглядываясь. Тут я понял, что переодеваюсь, поскольку был в трусах и в одном носке. На стуле висел мой черный вельветовый костюм. Значит, мы с мамой куда-то идем.
   - Сейчас! - крикнул я, принимаясь быстро одеваться.
   В комнату вошла мама. Лицо у нее было строгое. Под глазами я заметил мешки. Мама была в темном платье с черным платочком вокруг шеи.
   - Пошли, - сказала она.
   В коридоре нас ждала Светка. Живот у нее заметно подрос. Она тихонько всхлипывала, утирая кончиком платка слезы. Я почувствовал, что произошло что-то ужасное и непредвиденное, но спросить боялся. Мы молча пошли по лестнице.
   У подъезда стояло такси. Мы уселись в него так же молча.
   - Пожалуйста, к Военно-морской академии, - сказала мама.
   И тут я догадался.
   У подъезда академии стояла вереница машин и автобусов. Нас встретил офицер и повел маму под руку вверх по лестнице. Мы с сестрой шли сзади.
   Двери актового зала были широко раскрыты. В них бесшумно входили люди. Из зала выплывала траурная мелодия.
   Посреди зала на возвышении стоял гроб, обтянутый красной материей и окруженный венками с траурными лентами. В гробу лежал дед в адмиральской форме. У гроба навытяжку стояли курсанты с карабинами. Блестели примкнутые штыки.
   Нас усадили на стулья с правой стороны.
   В зал входили люди, возлагали цветы, оставались стоять, глядя на деда. Он лежал с плотно сомкнутыми губами, будто улыбаясь загадочно и горько. Мне было страшно смотреть на него. К нам подходили, шептали какие-то слова. Потом началась панихида.
   Слова с трудом доходили до меня. "Крупный флотский военачальник", "честный и принципиальный", "беззаветное служение Родине". Мне вспомнилось, как он подмигнул мне, даря часы. Он унес с собою их тайну.
   Шестеро офицеров подняли гроб на плечи и понесли к выходу. Впереди колыхалась вереница венков и бархатных подушечек с дедовскими орденами.
   В автобусе дед лежал в закрытом гробу между мною и мамой. На крышке покоились его адмиральская фуражка и кортик.
   Он так и не подарил его мне.
   На кладбище, улучив момент, я отодвинулся назад и, пригнувшись, скрылся за могильными крестами и памятниками. Гроб уже опускали в могилу. Глухо стучала земля о крышку. Вдруг ударил в небо залп ружейного салюта. Я стоял рядом с мраморным крестом, на котором потускневшим золотом была выбита надпись: "Федор Федорович Горбыль-Засецкий, адвокат". На мраморной плите стояла маленькая и тоже мраморная скамеечка. Я присел на нее, и рука сама потянулась к груди, отыскивая часы.
   За что он так наказал меня? Ведь я не могу жить дальше, зная, что он лежит тут, засыпанный теплой летней землей. Я со страхом взглянул на матовый вороненый циферблат, в первый раз понимая, что за вещь у меня в руках. Остальное было делом минуты.
   Я прыгнул назад ровно на две недели.
   ...И оказался под водой. Час от часу не легче! Судорожно двигая руками, я попытался вынырнуть, но мне кто-то не давал. Меня держали за плечи, толкали вниз... Вода клубилась пузырьками воздуха. Я собрал последние силы, сбросил чужие руки и вынырнул на поверхность. Передо мной были радостные лица Макса и Толика. Не раздумывая, инстинктивно, я двинул Макса в нос кулаком.
   - Ты чего?! - опешил он. - Психованный, что ли?
   Кажется, он обиделся и поплыл к берегу надменным правильным брассом. Толик последовал за ним.
   Я осмотрелся. Мы были в Озерках. На пляже валялись загорающие. Я поплыл к берегу. Там сидели и лежали наши, среди них Марина. Ни на кого не глядя, я нашел свою одежду, быстро натянул ее и пошел прочь.
   - Серый, ты куда? Мы же только приехали! - кричали сзади.
   - Прижали мы его, он испугался, - объяснил Толик.
   Плевал я на них! Испугался... Я деда только что хоронил.
   Я примчался домой и первым делом осторожно выведал у Светки, где находится дед. Она пожала плечами: дома...
   - А как он себя чувствует?
   - Прекрасно. А зачем тебе?
   Я набрал номер телефона.
   - Дед, это я, Сергей. Можно к тебе приехать?
   - Милости прошу, - ответил он удивленно.
   Я поехал к нему.
   Вот эти минуты были самыми страшными - когда я ехал в трамвае к деду. Меня прямо трясло. За последние несколько часов я пережил неудачное объяснение с Мариной в лесу, танковую атаку, похороны деда и едва не был утоплен. Ощущения, прямо скажем, разнообразные. Но не это главное. Перед глазами стояли плотно сомкнутые губы деда в гробу.
   Он встретил меня приветливо.
   - Заходи... У тебя появились новые вопросы?
   - Почему новые?
   - Ну, ведь мы же с тобою вчера беседовали. Ты мне рассказывал о своих прыжках, как ты их называешь. О своих ужимках и прыжках. Не обижайся.
   Вы помирились с Мариной? Кажется, сегодня ты хотел ей что-то сказать в Озерках?
   "Любопытная информация", - подумал я, проходя в кабинет. Там все было по-старому. На столе лежала толстая тетрадь в кожаном переплете. Она была раскрыта на последних страницах, усыпанных ровным, мелким почерком деда.
   - Что ты пишешь? - спросил я, кивнув на тетрадь.
   - Мемуары... - сказал он, как-то странно взглянув на меня.
   - Для издательства?
   - Для тебя, - дед начал раздражаться. - Я считаю, что каждый человек должен оставить воспоминания о себе для своих потомков. Хотя бы краткие. Наступает час, когда они необходимы сыну или внуку. Впрочем, мы с тобою говорили об этом вчера. Ты забыл?..
   Видимо, на этот раз уже я посмотрел на него странно, потому что дед склонил голову набок, озадаченно причмокнул губами, и сразу его осенила догадка.
   - Ты прыгал?
   - Да, - потупился я.
   - Ага, и это произошло до вчерашнего нашего разговора. Ты прыгал вперед, поэтому ничего не знаешь о том, что произошло с тобою здесь, удовлетворенно кивал дед, распутывая загадку. - А сейчас ты вернулся и пребываешь в недоумении...
   Я потупился еще сильнее.
   - Ну, и как там, в будущем? Какие новости? - спросил он с виду беспечно, но, как мне показалось, с затаенной тревогой.
   Я поднял лицо. Это было мучительно. Мы встретились глазами, и дед все прочитал в моих глазах.
   - Садись, Сергей... - Он направил меня к креслу, по пути легким движением дотронувшись до груди, где под рубашкой покоились часы. - Часики на месте. Молодец... Я в свое время не догадался всегда иметь их при себе... Молодец.
   Я уселся в кресло, дед - напротив. С минуту он смотрел на меня, а точнее, сквозь меня.
   - Когда это случится? - вдруг тихо спросил он.
   Я посмотрел на него с мольбой. Я не мог сказать ему, когда он умрет.
   - Понимаю. Не надо, - остановил он меня. - Надеюсь, я успею закончить это, - дед взглянул на тетрадь. - Значит, ты вернулся из-за меня?
   Я кивнул.
   - Напрасно. Живые не должны встречаться с мертвыми. Это противоестественно. Они должны лишь помнить о них...
   - Дед, возьми их назад, - я вытянул часы за цепочку, и они повисли у меня в руках, как гирька убийцы.
   - Спрячь, - поморщился он. - Неужели ты думаешь, что я отступлю перед смертью? Я с нею не раз встречался. Это неприятная дама, не скрою, но можно стать сильнее ее. Тем более когда знаешь, что жизнь и смерть относительны.