Житинский Александр. Записки младшего научного сотрудника (сборник)

   — Я же тебе говорил, что он все врал про физику! — закричал в первом ряду какой-то голый молодой человек. — Он артист!
   Я поспешно поднял свои усы и приложил их обратно к губе под носом. Придерживая усы одной рукой, я рявкнул голосом Шаляпина:
   — Встаньте!
   Старушки в аудитории поспешно вскочили на ноги.
   — Да я не вам! — сказал я, обращаясь к старушкам. Они продолжали стоять, как заколдованные.
   Певец Леша встал и посмотрел на меня исподлобья.
   — Двинь ты ему и чеши! — посоветовал певцу тот же парень.
   Певец пошел на меня, как медведь. Не знаю, может быть, так и полагалось по либретто. Но мне это не понравилось. Я отступил на шаг и провел рукой по бедру.
   — У меня пистолет, — пропел я. — Он заряжен.
   — Врет! — убежденно выкрикнул парень.
   Композитор от расстерянности продолжал наяривать на фортепиано. Старушки скорбно молчали. Я ужасно разозлился, что мне этот тип не верит, вытянул указательный палец в виде пистолета и громко пропел:
   — Кыхх!
   Леша, видимо, был настоящим актером. Он жил по законам сцены. Поэтому он без звука рухнул на пол. А я совсем вошел в азарт.
   — Ну, кого еще? — заорал я и повернулся к композитору. Тот прекратил играть и поднял руки вверх. Все старушки тоже подняли руки вверх. Голая молодежь была в восторге.
   — Следуйте за мной! — победоносно закончил я, повернулся и ушел.
   За мной последовали композитор и певица. Леша продолжал с минуту лежать для убедительности, а потом встал, раскланялся и тоже ушел. Старушки, крестясь, принялись покидать аудиторию.
   Бедный Мулин, вероятно, кусал себе локти, когда услышал об этом моем триумфе. А композитор сказал, что я рожден для оперной сцены.

Вода

   Раздался звонок, и я открыл дверь. На пороге стоял мужчина в шлеме мотоциклиста. Он вызывающе посмотрел на меня и сказал:
   — Я ваш сосед снизу.
   — Очень приятно, — сказал я.
   — А мне не очень приятно, потому что у меня течет.
   — Что именно у вас течет? — предельно вежливо осведомился я.
   — Вода. С потолка. Я приехал, а она течет. Вот пойдемте, посмотрим.
   Я охотно согласился, хотя при желании мог представить себе, как она течет.
   Мы спустились на восьмой этаж. По лестничной площадке прохаживался какой-то тип в пижаме и шлепанцах.
   — Акт будем составлять или как? — спросил он мотоциклиста.
   — А что такое?
   — Вчера молотком стучал, а сегодня протечка. На мотоцикле разъезжаешь, а у меня два часа течет. Долото куда-то запропастилось, а то дверь тебе надо было сломать, вот что!
   — Значит, и у вас течет? — обрадовался мотоциклист. Я тут ни при чем. Это все девятый этаж! Посмотрим сначала у меня, а потом к вам.
   Потолок у мотоциклиста был красивый, как акварель. Он плакал крупными, увесистыми слезами.
   — Побелка пятнадцать рублей, мытье полов — пять, — резюмировал Седьмой этаж.
   Я мысленно умножил на два, и мы спустились ниже. В квартире на седьмом этаже шла оживленная полемика, в которой участвовали хозяйка с шестого этажа и жена типа в шлепанцах.
   — Вот он! — сказали Седьмой и Восьмой, вводя меня в квартиру, как арестанта.
   — Господи! Что за люди! В такой момент! — сказал Шестой этаж. — У нас же дит[cedilla] купают! Оно же простудиться может!
   На ходу оценив ущерб, мы двинулись на шестой этаж. Купание было в полном разгаре. Всем пришлось включиться. Мотоциклист следил за температурой воды. Седьмой этаж давал советы, а я поддерживал головку дитя на нужном уровне.
   Вокруг было очень много воды.
   — А что это пятый этаж молчит? — задумчиво сказал тип в шлепанцах, посмотрев на пол. Судя по количеству воды на полу, поведение пятого этажа, действительно, представлялось загадочным.
   Шестой этаж, довольный результатами купания, выдал нам сухую обувь, и мы пошли дальше.
   Пятый этаж сидел с зонтиком перед телевизором и смотрел футбол.
   — Как на стадионе! — крикнул он нам. — Присаживайтесь! Плащи есть? «Зенит» выигрывает!
   В перерыве мы ели сосиски и пили кофе. «Зенит» выиграл. Меня растерли скипидаром и одели в чистую сухую сорочку. Сорочка оказалась весьма кстати, потому что на четвертом этаже праздновали свадьбу. Молодые в плащах болонья сидели во главе стола и были счастливы.
   — Я так люблю, когда осень и дождь. И падают листья… — призналась мне невеста. Она с любовью посмотрела на жениха. — Он у меня такой хороший, замечательно все организовал, правда?
   Седьмой этаж в пижаме произнес очень теплый тост. Я даже не ожидал. Второй и Третий этажи тоже оказались в числе гостей, и, когда все кончилось, мы пошли прямо на первый.
   Первый этаж, маленький белый старичок, сидел на диване, поджав ноги. Он смотрел на пол. На полу были расставлены тазы, кастрюли и банки.
   — Вспоминаю молодость, — сказал он, снимая шлем с мотоциклиста и подставляя его под капли. — Наводнение двадцать четвертого года. Я, молодой, сильный, несу по Васильевскому — представляете? — свою барышню… Радикулит схватил, но, как видите, живу. Здравствую, так сказать…
   Кажется, Экзюпери сказал про радость человеческого общения. Когда старичок дошел до второй мировой войны, тип в пижаме посмотрел на потолок и сказал:
   — Чего это она не останавливается?
   — Да-да! — сказал старичок. — Пожалуй, надо пойти сказать, чтобы закрыли кран.
   — Кран? — спросил я. О кране я как-то не подумал.
   И мы все вместе отправились закрывать кран. Старичка мы несли на руках, потому что лифт, как всегда, не работал.

Крестный отец

   Шеф поймал меня в коридоре и сказал, пряча глаза:
   — Вот что, Петя… Кафедра решила дать вам дипломанта. Пора вам попробовать свои силы. Я вас рекомендовал. Времени, правда, в обрез, но, я думаю, вы справитесь.
   Разговор этот, между прочим, происходил в начале декабря, когда до защиты дипломов оставалось два месяца. Поэтому я насторожился. Шеф разъяснил, что в силу ряда причин дипломант на старом месте кончить работу не может. Излучение там какое-то, неприятное для здоровья. Поэтому нужно взять теоретическую тему и быстренько что-нибудь состряпать. Вот в таком разрезе.
   — Идите, — сказал шеф. — Я ее послал в лабораторию, она вас там дожидается.
   «Она! — подумал я. — Два месяца! Теоретическая тема! Попробуй тут попробовать свои силы!»
   Дипломантка сидела на краешке стула, тихая, как мышка. На коленях она держала портфель.
   — Ну, — бодро начал я, — будем знакомиться!
   — Надя, — сказала она, поднимаясь.
   — Петя, — проговорил я упавшим голосом, потому что ряд причин, о которых упоминал шеф, обнаружился сразу с убийственной отчетливостью. Собственно, ряда причин не было. Одна была причина. Живот у новой дипломантки был, извините, как первый искусственный спутник, такой же круглый. Только без антенн. Чувствовалось, что она, как говорится, готовится стать матерью. И довольно скоро.
   — Петр Николаевич, — поправился я, глотнув воздуха, и добавил без дальнейших околичностей, косясь на спутник: — Как вы думаете, мы успеем?
   — Должны успеть, — сказала она твердо. — Мы все рассчитали.
   Как выяснилось, мы — это она и ее муж, который, добросовестно все рассчитав, отбыл служить в Советскую Армию. Таким образом, все упало на меня, включая советы из книги «Наш ребенок», дородовый период. Их я пересказал популярно со слов своей жены.
   Начали мы с ней теперь рассчитывать совсем другое. Разные там взаимодействия на предмет выяснения зонной структуры. Надо сказать, дипломантка попалась сообразительная. Косинус от фикуса она отличала четко. Хотя в общем ей было наплевать и на то и на другое, и я ее понимал. Она больше интересовалась своим внутренним содержанием. Я ей толковал про волновые функции и по ее лицу отмечал, когда там, внутри, о н о трепыхало ручкой, ножкой или еще чем. В эти моменты Надя смущенно улыбалась, будто отвечала за его поступки. Вообще же, о н о могло появиться в любой момент. Это я знал по своему жизненному опыту.
   Диплом Надя переписала красиво, и мы стали планировать защиту. Я настаивал на самых ранних сроках.
   — Ой, — сказала она, и я вздрогнул. — Давайте лучше потом.
   — Когда потом? — не понял я.
   — Ну, когда из больницы выйду… Приеду и защищусь.
   — Когда вы выползете из больницы, — проговорил я с видом знатока, — условия будете диктовать не вы. И не я. Их будет диктовать о н. Вы знаете, сколько нужно времени, чтобы сказать речь, ответить на вопросы, дождаться решения комиссии и получить значок с аплодисментами?
   — Нет, — сказала она.
   — А сколько времени проходит между двумя кормлениями?
   — Не знаю, — вздохнула она.
   — То-то! — сказал я. — И вообще, зачем нам упускать такой козырь? С вашими внешними данными вы пройдете как по маслу. А если потом, то вы уже будете, так сказать, на общих основаниях.
   — Ой! — сказала она, и я опять вздрогнул.
   Оставшиеся до защиты дни я провел тревожно. Все время подходили товарищи по работе и, понизив голос, интересовались:
   — Ну как?
   — Терпим, — отвечал я значительно.
   Защита прошла, как я и предсказывал. Комиссия тактично смотрела куда угодно, только не на дипломантку, будто от одного взгляда могли начаться схватки. В сущности, так оно и было. Никто не кашлял, не чихал, не барабанил пальцами по столу. Дышать старались через нос.
   Когда раздали значки и прозвучали аплодисменты, Надя тихо сказала «Ой!» — и я помчался вызывать «Скорую помощь». Сына назвали Петей, а меня на кафедре прозвали крестным отцом.

Экономия средств

   Перед Новым годом пронесся слух, что в январе будет запись на машины всех марок. Такие вопросы почему-то всегда волнуют широкие массы общественности. Все начали обсуждать технические данные, сравнивать лошадиные силы и ругать ГАИ. Стало ясно, что настает эра всеобщей автомобилизации.
   После праздника мы отправились записываться. Меня взяли за компанию. Шеф шел записываться на «Волгу», поскольку сдал докторскую в переплет, Гена рассчитывал избраться в доценты и шел на «Москвич», Саша шел на «Жигули», а я шел от чистого сердца.
   Приходим, а там толпятся мужчины. Пар изо рта идет, глаза блестят, над толпой носится дух наживы и еще что-то. Не обходится и без мата, но в умеренных дозах. Публика все больше интеллигентная.
   Стали записываться. Я потолкался, потолкался, да и не выдержал. Записался на «Запорожец». А тут шеф подбегает.
   — Быстрей! — говорит. — На Волгу сейчас немного народу стоит! Чего ты теряешь? Потом разберешься!
   И я побежал записываться на Волгу.
   — «Волгу» хочу! — говорю. — И чтоб цвета морской волны!
   — Будет тебе морская волна, дорогой, — отвечает какой-то грузин.
   Подошел Гена с пятизначным номером. Счастливый.
   — Послушай! — шепчет. — А вдруг обстоятельства изменятся? Давай уж записывайся на всю катушку!
   И я записался на «Москвич». И на «Жигули» тоже записался. А потом побежал в соседний магазин и записался на холодильник «ЗИЛ». Для ровного счета.
   Пришел я домой возбужденный. По дороге купил кефир и 150 граммов колбасы «отдельной». Мы с женой поужинали и на ночь затвердили наши номера. И еще поговорили про гараж.
   А потом начались суровые дни. Вернее, суровые воскресенья. Каждое воскресенье я ездил отмечаться. То на «Запорожец», то на «Волгу», то еще на что. И на холодильник тоже.
   Меня уже там узнавать стали.
   — Вон, — говорили, — миллионер идет!
   Так продолжалось три месяца. А потом я лишился «Волги». Торопился отмечаться и улицу в неположенном месте перебежал. Нарвался на штраф. Порылся в карманах, выскреб всю мелочь — рубль и две копейки. Рубль я отдал, а на две копейки позвонил жене.
   — Иду пешком домой, — говорю. — Ехать ни туда, ни сюда не могу. Потерял рубль, но сэкономил девять тысяч. Новыми!
   — Старыми тоже было бы неплохо, — мечтательно сказала жена.
   Таким образом, одно воскресенье в месяц стало свободным. Я его личной жизни посвятил.
   А потом обстоятельства стали меняться. Как и предсказывал Гена. Жена опять ушла в декретный отпуск, и где-то тут в суматохе я потерял «Москвич» и «Жигули». Сэкономил и на этом баснословную сумму. Мне уже можно было давать премию за экономию средств. Но «Запорожцу» я не изменил. Я приближался к нему медленно, но верно. Как червяк к сердцевине яблока.
   Развязка наступила неожиданно. Оставалось еще больше тысячи номеров, и обстоятельства могли вот-вот совсем уж измениться. Как вдруг на очередной проверке мне вручают какой-то листок.
   — Приходите завтра получать, — говорят.
   — Чего получать? — спрашиваю.
   — Машину. Белого цвета хотите?
   — Нет, — говорю. — Белого никак не устроит. Хочу розового.
   — Розовые тоже есть.
   — Хочу двойного цвета. Снизу голубого, а сверху розового.
   — Таких нету, — говорят.
   — Ах, нету! — сказал я. — Что же вы думаете? Что я всякий металлолом неокрашенный буду покупать? Я денег не печатаю!
   Это я правду сказал. Я их действительно не печатаю.
   Я бросил этот листок и пошел домой. У пивного ларька встретил дядю Федю. Выпили мы с ним по маленькой. Он и говорит:
   — Слушай, Петьк! Тебе, я слыхал, скоро коляска понадобится? Жену-то свез уже?
   — Еще нет. Скоро, кажется, — сказал я.
   — Так об чем я и говорю! У меня внучка уже ходит, бери ейную коляску, задешево отдадим. За три поллитры.
   — Только после получки, — сказал я.
   — Идет! Коляска-то еще совсем новая. Двойного цвета: снизу голубого, сверху серого…
   — Дядя Федя, а холодильник тебе не нужен? — спросил я.
   — Нужон! — сказал дядя Федя.

Ремонт

   Неожиданности нас подстерегают на каждом шагу. Например, звонят из парткома и предлагают завтра дежурить в дружине. Или ехать на овощную базу перебирать капусту. То есть не предлагают, конечно. Это не то слово.
   Но когда без всякого звонка, это уже некрасиво.
   Короче говоря, я настраивал прибор. Приклеивал пластилином зеркальце, чтобы луч лазера от него отражался под определенным углом. Под каким именно — неизвестно. Это как раз и предстояло определить. Работа тонкая, тут даже чужое сердцебиение мешает.
   Внезапно дверь в лабораторию открыли и без всякой паузы стали что-то просовывать внутрь. Какую-то конструкцию из необструганных досок, заляпанных к тому же известкой. Вместе с конструкцией ввалились трое. Мужик в кепке с «Беломором» в зубах и две девушки в комбинезонах, гладкие и круглые, как божьи коровки. Только покрупнее.
   — Убирайте, — говорят, — свою подзорную трубу, а то стеклышки могут загрязниться.
   Я понял, что это они про лазер, и указал на различные принципы действия подзорной трубы и моего прибора.
   — Если на пол грохнуть — раскокается? — спросил мужик.
   Я ответил, что да, пожалуй, раскокается.
   — Ну вот! А ты говоришь — разный прынцип! — захохотал мужик, ущипнув одну из божьих коровок.
   Мое зеркальце мигом отвалилось из-за сотрясения воздуха.
   Девушки стали вносить ведра с жидкостью неаппетитного вида. Потом одна взобралась на конструкцию и принялась размахивать щеткой. В лаборатории пошел мутный дождь.
   — Оптика! — закричал я. — Она, между прочим, импортная!
   — Протрешь, — заявил мужик. Он погасил «Беломор», ткнув его в вогнутую линзу, как в пепельницу, после чего ушел. Нижняя девушка стала готовить раствор на «Докладах Академии Наук», а верхняя запела, как она любит жизнь, что само по себе и не ново.
   Когда она дошла до того, что все опять повторится сначала, я опомнился. Я схватил лазер, припудренный белой пыльцой, точно пирожное эклер, и выскочил в коридор. Там под дверью сидел на корточках старичок и методично вынимал плитки паркета из пола. Я споткнулся об него, и он посоветовал мне куда-то идти. Пришлось пристроить лазер в гардеробе и идти в библиотеку.
   Библиотека была закрыта на ремонт. От ее двери тянулась белая меловая тропинка и терялась в коридорах. Я вышел из института, перепрыгнул канаву, которой утром еще не было, и пошел домой вдоль забора с козырьком. За ним всегда что-то ремонтируют, сколько я себя помню.
   Дверь подъезда в своем доме я миновал удачно. Одно пятно масляной краски на брюках. Или два. Дверь месяц назад покрасили сверху, а вчера, когда все притупили бдительность, снизу. Значит, скоро покрасят перила. Надо ждать.
   Я пришел домой и, не раздеваясь, перевернул стол вверх ножками. Потом я застелил газетами диван, сдвинул всю мебель в угол и с удовольствием выплеснул таз воды на потолок. Таким образом, я привел свое жилище в соответствие с окружающей действительностью.
   Теперь можно было жить.

Техника безопасности

   Время от времени нас проверяют, как мы знаем технику безопасности. Техника безопасности — это такая наука, которая помогает нам жить, когда жить опасно. Жить вообще опасно. С этой точки зрения светофор на перекрестке является мероприятием по технике безопасности. И милиция тоже. И медицина.
   Но я отвлекся. На проверке это понятие трактовалось не так широко. Лисоцкий задавал нам вопросы про резиновые коврики и калоши. Оказывается, когда закручиваешь пробки, нужно стоять в калошах на резиновом коврике. Тогда току труднее уйти в землю.
   Теорию мы знали сносно, и Лисоцкий решил проверить нас на практике. Мы все вместе пошли в лабораторию. Студентки смотрели на нас с благоговением.
   — Проверим оказание помощи при поражении электрическим током, — сказал Лисоцкий. — Предположим, что эта шина под напряжением…
   И он цапнул рукой шину заземления. То есть он думал, что это шина заземления. А это была другая шина.
   К сожалению, мы заметили это слишком поздно, когда Гена уже успел рассказать анекдот про электромонтера, который заземлил дома двухспальную кровать. Гена рассказал и стал ждать, когда Лисоцкий засмеется. Но тот реагировал как-то странно. Лицо у него сморщилось, как от зубной боли. И весь он дрожал крупной дрожью. Можно сказать, его прямо-таки били судороги.
   — Что с вами? — поинтересовался я.
   Лисоцкий молчал. И трясся. Наконец ему удалось свободной рукой показать на табличку. Там был нарисован череп с косточками.
   — Наверное, он под напряжением, — догадался Гена. — В таких случаях, говорят, нужно действовать быстро.
   — А как именно нужно действовать, ты не помнишь? — спросил Саша Рыбаков. Саша у нас кандидат наук, он всегда бьет в самую точку.
   — Давайте рассуждать логически, — сказал Гена. — Поскольку напряжение производит неприятные физиологические действия в организме…
   — Не напряжение, а ток, — поправил Рыбаков.
   — Давайте короче, — предложил я. — Человек устал стоять под напряжением.
   — Под током, — сказал Рыбаков.
   Лисоцкий посмотрел на Сашу благодарными глазами. Видимо, он тоже считал, что стоит под током, а не под напряжением.
   — Нужно оттащить его за волосы! — сказал Гена. — Волосы не проводят электричества.
   Это показалось правильным, но у Лисоцкого не было волос. Практически не было. А те, что были, не годились для нашей цели.
   — Человек умственного труда рано лысеет, — скорбно констатировал Рыбаков.
   И тут Лисоцкий рухнул на пол, разорвав падением электрическую цепь. Все облегченно вздохнули.
   — Не дотрагивайтесь до него! — закричал Рыбаков. — Он сейчас весь наэлектризован.
   — Что же, он так и будет здесь лежать? — спросил я.
   — Нужно закопать его в землю, — сказал Саша. — На время, конечно. Чтобы из него вышло электричество, — добавил он, заметив ужас в глазах студенток.
   Осторожно, чтобы не разрядить, мы вынесли Лисоцкого на носилках во двор и стали закапывать. Как всегда, собрался народ. Стали давать советы. Конечно, ничего путного. Советовали, например, вызвать «Скорую». Да пока она приедет, человек совсем загнется!
   Лисоцкий был большим человеком, и электричество выходило из него медленно. Во всяком случае, он не подавал признаков жизни. Тогда мы его откопали и понесли наверх. Нам уже порядком надоело с ним возиться, а он все не оживал. Наверное, в него вошло много току. Кто-то предложил делать искусственное дыхание. Лисоцкого положили на стол и начали давить ему на грудь четырьмя руками. А студентки вызвали «Скорую».
   — Ну ладно… Хватит, — слабым голосом сказал Лисоцкий. — Учебная тревога. На сегодня достаточно. Аттестацию придется повторить.
   Оказывается, он притворялся для проверки. Вот артист!
   А «Скорая помощь» его все-таки увезла. Здорово мы его намяли.

Марафонец

   Как-то раз шеф пришел в лабораторию грустный. Ходил между приборами и хлопал себя по животу. А живот у него к тому времени достиг внушительных размеров.
   — Вот, Петя, — говорит, — к чему приводит сидячий образ жизни. Сердце стало пошаливать.
   И тут я ему брякнул насчет бега. Это называется «бегом от инфаркта». Шеф заинтересованно прочитал «Советский спорт» и на следующий день достал какую-то брошюру. Если бы я знал, чем это дело кончится, посоветовал бы ему гомеопатические шарики. Они безопаснее.
   Словом, шеф начал бегать. Сначала у себя вокруг дома, а потом и на работе. Бежит по коридору, согнув руки в локтях, с серьезным выражением лица. От инфаркта он убежал месяца за три. А потом стал бегать просто так. Втянулся.
   Постепенно все наши сотрудники вошли в хорошую форму. Пробежишься с шефом остановок пять трамвайных, обсуждая на бегу план отчета по теме, и чувствуешь себя человеком. Скоро шефу стало тесно в городе. Он по воскресеньям стал бегать в Зеленогорск и обратно.
   Перед отпуском, как всегда, навалилось много работы. Мы с шефом закончили один эксперимент и хотели писать статью. Но тут выяснилось, что у него в субботу начинается пробег.
   — Приходите завтра на Дворцовую площадь, — сказал шеф. — Мы там за полчасика все обсудим, а потом я побегу.
   Что-то меня задержало, и я приехал на площадь в тот момент, когда судья выстрелил из пистолета и все рванули со старта. Я успел увидеть, как шеф с номером на спине скрывается под аркой Главного штаба. Пришлось бежать за ним. На Исаакиевской площади я его догнал, и мы начали обсуждение статьи.
   Вокруг бежала большая толпа солидных людей. Я там выделялся своей молодостью. Вокруг нас с шефом стали концентрироваться физики: три профессора и один член-корреспондент. Они тоже захотели принять участие в дискуссии. Получился небольшой симпозиум.
   — Виктор Игнатьевич, а куда пробег? — осторожно поинтересовался я.
   — Собственно, мы бежим в Харьков, — сказал шеф. — Но сегодня только до Луги.
   И все профессора согласно закивали. Да, мол, только до Луги, чтобы не переутомляться.
   — А как там, в Луге, с медицинским обслуживанием? — спросил я.
   — Дышите, Петя, дышите, — посоветовал шеф, хотя я и не думал прекращать дышать. Я только этим и занимался.
   К Гатчине мы закончили обсуждение экспериментальной части статьи. То есть они закончили. Мне уже было все равно. Я бежал только на самолюбии и из чувства уважения к шефу.
   На восемьдесят пятом километре пришло второе дыхание. Вообще оно могло бы прийти и пораньше. Теперь оно мне было как-то ни к чему. Шеф не мог бросить меня среди полей, но и остановиться он тоже не мог. Это сорвало бы пробег. Пришлось бы бежать сначала.
   Мы ворвались в Лугу вечером. На вокзальной площади меня поймали и успокоили. Говорят, я порывался бежать почему-то в Монтевидео. Но об этом я узнал уже утром от санитаров. Шеф к этому времени пробегал Псков. Он мне оставил записку: «Петя! Когда будете бежать обратно, подумайте о первой главе диссертации. Дышите только носом!»
   Я бежал, дышал носом и думал о первой главе. За сто тридцать километров многое можно передумать. Я понял, почему у шефа так много идей. Если бы я добежал с ним до Харькова, моя диссертация была бы готова. Ее осталось бы только записать.
   Это была бы по мне хорошая память.

Сом

   Я решил сделать жене приятное. Сумма, которой я располагал, была не очень значительна, но все же. Я мог сделать жене приятное на три рубля. Если бы я делал приятное на три рубля себе, то все было бы понятно. Я хочу сказать, что не возникало бы вопросов, как их употребить. Но в данном случае многое было неясно. Я подумал и зашел в магазин, где не было винного отдела. Проявил силу воли. Я зашел в магазин «Рыба».
   Там была очередь к мутному зеленому аквариуму, на дне которого лежали темные рыбы.
   — Сом! — сказала женщина впереди. — Царская рыба!
   Позже я узнал, что царская рыба — это форель. Она перевелась вместе с царями.
   Подошла моя очередь. Продавщица выловила указанного мною сома и с ожесточением хлопнула его палкой по голове. Звук был такой, будто выстрелила пушка на Петропавловке.
   — Будет знать! — ласково сказала продавщица.
   Через минуту я выходил из магазина с увесистой рыбиной, завернутой в газету. В городе был час пик. Из проносящихся автобусов торчали женские сумочки, ботинки и другие части туалета. Газета под мышкой намокла и прилипла к сому. Радужное настроение улетучивалось с каждой минутой.
   Подошел автобус с креном на правый бок. Из раскрытых дверей выпал какой-то старичок, а я был вдавлен на его место. Осторожно, но вместе с тем настойчиво я стал ввинчиваться в толпу. Когда я был уже посередине, сзади раздался возмущенный женский голос:
   — Прекратите хулиганить! Удивительное безобразие!