Житинский Александр. Записки младшего научного сотрудника (сборник)

   Я оглянулся. Ничего удивительного я не обнаружил, за исключением некоторого волнения.
   — Ой! — завопил мужчина в плаще. В голосе его было столько ужаса, что мне стало стыдно за него. Волнение в машине достигло нескольких баллов.
   — Он скользит! Держите его! — кричали наперебой.
   — Это рыба! — закричала женщина. — Это, кажется, сом. Я морду видела!
   Я похолодел. Левой рукой я попытался нащупать своего сома, но обнаружил под мышкой только обрывки мокрой газеты. Судя по всему, сом был еще там, у самой двери.
   — Товарищи! — спокойно сказал я. — Это мой сом. Передайте мне его, пожалуйста.
   Автобус даже качнуло от всеобщего возмущения.
   — А вот пятнадцать суток получишь, тогда узнаешь, — пообещал мужчина в плаще.
   — Берите его за жабры, — посоветовал кто-то.
   — А где он?
   — Да не сома, а этого типа! Надо сдать его в отделение.
   Я понял, что меня сейчас возьмут за жабры.
   — Граждане, успокойтесь! — сказал я. — Сом мертв. Он безвреден.
   — А кто мне капрон прокусил? — донеслось сзади.
   — Не знаю. Спросите вашего соседа.
   — Ну ты мне поговори! Поговори! — отозвался сосед.
   Автобус с увлечением занимался поимкой сома. Сом оказался на редкость подвижен. Порой казалось, что в автобусе хозяйничает целый косяк сомов. Было такое впечатление, что они расплодились.
   Сом возникал то впереди, то сзади, а иногда в трех местах одновременно. Схватить его никому не удавалось. Он был скользкий.
   Наконец мне удалось выбраться на улицу. В заднем окне отъезжающего автобуса я увидел морду сома, который нагло ухмылялся.
   — Три рубля, конечно, тю-тю! — сказала жена дома.
   Бесполезно было рассказывать о моей борьбе за сома. Я промолчал.
   А часа через три к нам в гости пришла приятельница жены. Она была возбуждена, плащ на ней был помят и подозрительно блестел.
   — Вы не представляете! — сказала она. — Всю дорогу в автобусе ловили какого-то сома. До чего дошло хулиганство! Голову нужно отрывать за такие вещи.
   — И что, поймали? — спросил я.
   — Да нет же, нет! — сказала приятельница.
   И я преисполнился гордости за своего сома.

Конференция

   Внезапно выяснилось, что нашему институту исполняется семьдесят пять лет. Для такого возраста он сохранился вполне прилично. Многие в его годы уже впадают в старческий маразм. А наш институт еще нет.
   Все сразу почувствовали, что эту дату надо чем-то ознаменовать. У нас в лаборатории принято ознаменовывать любое событие новыми достижениями. И на этот раз мы хотели сделать так же, но вспомнили, что только что ознаменовали этими достижениями Новый год.
   Мы ломали головы, когда пришел шеф и внес ясность. Оказывается, в этот раз можно обойтись без новых достижений, потому что будет проведена какая-то научная грандиозная конференция. А на ней мы будем рассказывать о тех достижениях, которые уже были.
   Шеф сказал, что народу будет тьма.
   Все стали готовиться. Шеф решил доложить главу своей докторской диссертации, которая в свое время подверглась сокращению из-за слишком большого объема. Рыбаков взял дипломные работы своих студентов за ряд лет и компоновал из них доклад. А я от нечего делать написал на двух страницах сообщение, в котором предлагал новую модель атома. В этой модели не было отрицательных и положительных частиц, а были только частицы, меняющие знак. Они меняли знак очень быстро, отчего и возникали электромагнитные колебания. Я считал, что таким образом мне удалось объяснить дуализм «волна — частица».
   Мне очень понравилась моя модель, и я уже предвкушал аплодисменты зарубежных коллег, которые приедут на нашу конференцию.
   Когда мы пришли на пленарное заседание в актовый зал, я совсем обрадовался. Мне было приятно, что такое количество народу узнает наконец, как выглядит атом. Но оказалось, что выступить в актовом зале мне не дадут. Мне разрешалось потрясти основы физики лишь на заседании секции.
   Ну, секция так секция. На следующий день перед выступлением мы собрались в лаборатории и прочитали друг другу наши доклады. Это была репетиция. Кроме нас присутствовал Гена и лаборантка Неля. Она ничего не понимает в науке. Но очень болеет за лабораторию. К моему докладу подошел Лисоцкий, который пронюхал про новую модель атома.
   После докладов у нас разгорелась научная дискуссия. Особенно досталось мне. Шеф назвал меня «резерфордом с маленькой буквы».
   — Наш резерфорд с маленькой буквы, — начал он, — не учел того обстоятельства, что…
   И дальше он в очередной раз продемонстрировал свою эрудицию.
   Репетиция прошла хорошо, и мы в том же составе пошли на секцию. У нашей секции было какое-то длинное название. Я его не запомнил. Секция помещалась в учебной лаборатории, рассчитанной на двадцать пять человек. В аудитории сидела женщина-секретарь и скучала.
   — А где слушатели? — спросил шеф.
   — Как где? — удивилась женщина и показала авторучкой на нас. — Вам что, мало? На других докладах было и меньше.
   — Ну, тогда начнем, — упавшим голосом сказал шеф. Мы заняли места, и шеф объявил нам о начале заседания секции. Потом мы один за другим прочитали наши доклады и провели по ним ту же самую дискуссию, что за полчаса назад в лаборатории.
   Правда, шеф не назвал меня «резерфордом с маленькой буквы», потому что женщина вела протокол. Шеф выразился дипломатичнее.
   Хотя бы один зарубежный ученый пришел! Или кто-нибудь из соседней лаборатории заглянул! Ни одного человека. Мы так и просидели вшестером, правда, с протоколом. Обычно наши внутрилабораторные разговоры не протоколируются.
   Одно меня удивляет: неужели никому неинтересно знать, как устроен атом?

Пожар

   Казимир Анатольевич Лисоцкий погорел. В буквальном и переносном смысле слова. Пожар возник внезапно и непредсказуемо, как ремонт в буфете. А шумовых и световых эффектов было гораздо больше, чем при ремонте.
   Вот как Лисоцкий погорел буквально.
   Он отвечает у нас на кафедре за технику безопасности, включая сюда и противопожарное дело. Естественно, что лаборатория Лисоцкого служит примером в этом смысле. Ей каждый год присуждают первое место. У них на стене даже щит висит, на котором гвоздиками прикреплена лопата, багор и красное ведро. А разных предупредительных плакатов там вообще навалом.
   И в этом году Лисоцкому тоже благополучно присудили его первое место, он получил грамоту, повесил ее на стене рядом с огнетушителем и ушел домой обедать. Он всегда обедает дома, говорит, что это полезнее.
   Только Лисоцкий ушел обедать, как в его лаборатории появился какой-то молодой человек в спецовке. Я не видел, но так рассказывают. Говорят, что в руках у молодого человека был некий прибор. Этот специалист будто бы сказал:
   — Трубу перерезать вызывали?
   Ему сказали, что Лисоцкий, действительно, заказывал человека перерезать водопроводную трубу. Но сам заказчик сейчас обедает.
   — Вот и хорошо! — сказал молодой человек. — Значит, я никому не помешаю.
   Он чудовищно ошибся, так заявляя. Все вышли из лаборатории и направились курить, а молодой человек настроил прибор, который оказался автогеном, и подступил с ним к трубе. Вообще он действовал решительно и не затруднял себя излишними сомнениями.
   Все это я рассказал с чужих слов, а теперь начинаются мои личные наблюдения. Я тоже стоял в коридоре и курил, как вдруг из лаборатории Лисоцкого выскочил парень, который горел во многих местах. А точнее, у него горели брюки, спина и левый рукав спецовки. Беспорядочно что-то крича, парень пробежал мимо, отряхиваясь от огня. Ему это плохо удавалось. Я не разобрал, в чем дело, но побежал за ним, стаскивая с себя пиджак. Я это сделал бессознательно, а впрочем, пиджак был старый, его не жалко.
   За нами пристроились еще несколько человек. Все вместе мы загнали парня в угол и потушили его нашими телами и моим пиджаком. Только после этого он догадался сказать:
   — Там… Горит…
   И махнул рукой куда-то в сторону.
   Мы все побежали в указанном направлении. На ходу мы открывали двери лабораторий и кричали:
   — Где горит? Что горит?
   Из лабораторий выскакивали люди и бежали за нами. Мы добежали до лаборатории Лисоцкого и распахнули дверь. Можно было ничего не спрашивать. Там все горело буйным бешеным пламенем, которое отбросило толпу от двери и осветило наши искаженные недоумением лица. Все на мгновенье застыли, а потом бросились врассыпную. Лично я бросился к телефону и вызвал пожарную команду. А остальные стали плескать в дверь водой из разной посуды. Посуда была мелкая, потому что единственное противопожарное ведро на кафедре горело в лаборатории вместе с багром и лопатой.
   В общем, когда пришел Лисоцкий, все, что могло сгореть, уже сгорело. Перед входом в наш корпус толпились красные машины. Красный цвет придавал происходящему праздничный оттенок, как на первомайской демонстрации. По этажам, раскручивая брезентовые рукава шлангов, бегали пожарники в комбинезонах. Они уже залили лабораторию Лисоцкого, но вода в машинах еще осталась, и пожарники поливали ею соседние лаборатории для профилактики.
   Лисоцкий вошел в лабораторию, где было черным-черно и очень мокро, приложил ладони к вискам и прошептал:
   — Диссертация…
   И тут мы поняли, что он погорел в переносном смысле. Погибли черновики его диссертации и результаты опытов за множество лет. Кроме того, сгорели все грамоты за призовые места по технике безопасности. Да что там грамоты! Сгорели два осциллографа, огнетушитель, железный стул и несгораемый шкаф. Сгорели мечты, надежды и чаяния.
   Когда привели этого Герострата с автогеном и стали восстанавливать картину поджога, выяснилось, что вместо водопроводной трубы он перерезал газовую. Получился очень приличный огнемет. Удивительно, что сам автогенщик спасся.
   — Ничего! — сказал дядя Федя, выслушав его показания. — Слава Богу, хоть так! Ежели бы ты водопровод перерезал, наводнение бы случилось. Наводнение — оно еще хуже пожара. Я видел.

Анкета

   Однажды приходит к нам один товарищ. Повертелся в лаборатории, на потолок зачем-то посмотрел, языком поцокал. Мы думали, из пожарной охраны. Приготовились к самому худшему.
   — Я из лаборатории социальной психологии, — говорит. — По вопросу изучения творческой атмосферы.
   А у нас что? Атмосфера как атмосфера. До мордобития, во всяком случае, дело еще ни разу не доходило.
   — Нормальная, — говорим, — атмосфера. Души друг в друге не чаем.
   Он хмыкнул и ушел. Мы думали, что отстал. Убедился, так сказать, что нас голыми руками не возьмешь. Но товарищ оказался настырный.
   Приходим на работу через несколько дней, а на столах лежат аккуратненькие листочки. А на них напечатаны типографским способом разные вопросы. И разъяснено, как на них отвечать. Тут, конечно, шуточки начались по поводу использования листочков. Исключительно грубый юмор. Многие, между прочим, так и поступили. А я подошел к вопросу серьезно.
   Дело в том, что в последнее время вокруг какие-то разговоры о сокращении участились. И не просто, что, мол, будут сокращать, а уже более конкретно: кого, когда и за что. Я сопоставил факты, и получилось, что анкета эта неспроста.
   Поэтому я дела оставил и углубился. Рекомендовалось писать правду, а своей фамилии можно было не указывать. Только пол, возраст и должность.
   Ну, меня так просто не проведешь! А почерк? По почерку не то что фамилию, а даже характер и тайные наклонности можно установить. Поэтому я принял меры предосторожности. Я ушел в фотолабораторию, запер дверь, включил красный фонарь и взял авторучку в левую руку. Теперь можно было начинать.
   «Каковы Ваши отношения с непосредственным начальством?» — прочитал я.
   «Замечательные», — написал я левой рукой.
   «Довольны ли Вы занимаемой должностью и зарплатой?»
   «Очень», — написал я печатными буквами и подчеркнул два раза.
   «Есть ли у Вас возможности для творческого роста?»
   «Сколько угодно», — написал я при свете красного фонаря.
   «Ощущаете ли Вы заинтересованность коллектива в Вашей работе?»
   «Всегда», — написал я и помахал левой рукой. С непривычки она устала.
   Тут кто-то в дверь постучал.
   — Занято! — закричал я голосом лаборантки Нели. — Проявляю и печатаю! Не мешайте!
   За дверью тихонько выругались тем же голосом и отошли. А я поехал дальше.
   «Какого рода Ваши взаимоотношения с сослуживцами?»
   А у меня с ними разного рода отношения. Поэтому я написал дипломатично: «С мужчинами мужского рода, а с женщинами — женского». Пускай сами разбираются. А последний вопрос был с подковыркой.
   «Что, по Вашему мнению, следовало бы изменить в организационной структуре Вашей лаборатории (кафедры, факультета)?» На институт они не замахнулись.
   «И в самом деле, что?» — подумал я.
   «А НИЧЕГО!» — нацарапал я, держа авторучку в зубах. Потом я подписался: «Пол женский. 67 лет. Лифтерша».

Военная тайна

   То, что я офицер запаса, это не военная тайна. Это можно.
   То, что офицеров запаса призывают на учебные сборы, — это тоже можно. Вот куда призывают — это уже нельзя. Поэтому я и не буду.
   Нас привезли на автобусе и быстро переодели в форму с погонами. Мы стали одинаковые, как билеты денежно-вещевой лотереи. И такие же зеленые. После этого с нами можно было говорить.
   — Учтите, товарищи, — сказал полковник. — Никогда. Никому. Ни при каких обстоятельствах.
   И я подписался о неразглашении. То есть обязался не разбалтывать сведения, составляющие военную тайну. Теперь оставалось только узнать, что составляет эту самую тайну, а что нет. Иначе попадешь в глупое положение.
   Когда полковник ушел, остался майор. Он с тоской посмотрел на горизонт и сказал:
   — Так вот. Значит, здесь вы и будете заниматься.
   — Чем? — не выдержал я.
   — Жара, — сказал майор, игнорируя мою бестактность. — Расписание работы столовой вам известно. Просьба не опаздывать.
   Вечером мы долго спорили, куда нас привезли. Одни утверждали, что это танковые войска, другие — десантные. Одно было ясно. Это не было военно-морским флотом.
   На следующее утро нас повели за колючую проволоку. Проволока была в три ряда. Вот тут я уже затрудняюсь. Может быть, это тайна, что в три ряда, а может, и нет. Но замысел этого сооружения я понял. Пока шпион пролезет через три ряда, он весь исколется и умрет от заражения крови, потому что проволока ржавая. Ее специально ржавят.
   — Разрешите обратиться, — сказал я майору по всем правилам.
   — Обращайтесь.
   — Когда нас отпустят?
   Майор посмотрел вверх. Наверное, он определял, не пролетает ли над нами шпионский спутник. На всякий случай он сделал каменное лицо. Я понял, что коснулся тайны. Поэтому я не разбалтываю, когда нас отпустили. Но, в общем, я уже тут.
   В конце первого месяца появилась уверенность, что мы в каких-то технических войсках. Совершенно случайно выяснилось, что майору знакомо слово «конденсатор». Впрочем, он стал оправдываться, говорил, что еще в школе занимался радиолюбительством, и так далее.
   Я служил хорошо. В столовую не опаздывал. И мне дали увольнение на родину. Я переоделся в гражданское и сел в автобус. Там было полно старух с мешками.
   — А что, второй дивизион дежурит нынче, али первый? — спросила одна, обращаясь в пространство.
   — Второй, второй! — загалдели остальные.
   — Пора, значит, косить, — заключила первая старуха. Я насторожился.
   Очевидно, эти старухи никогда не давали подписки о неразглашении. Иначе я не могу объяснить последующего разговора. Они стали обсуждать какую-то ракету, которая вчера якобы упала с заряжающей установки и сильно помялась. Называли фамилии и звания лиц, ответственных за это происшествие. Обсуждали возможную формулировку приказа. Вышел небольшой спор относительно модификации упавшей ракеты. Упоминали какие-то цифры, но я не запомнил.
   В общем, когда мы подъехали к станции, я довольно сносно знал тактико-технические данные. Один вопрос меня заинтересовал дополнительно.
   — Бабушка, — спросил я, — а по наземным целям стреляют?
   Старуха подозрительно на меня посмотрела и поджала губы.
   — А ты кто такой будешь? — спросила она.
   — Чужой он, — заявила другая. — Раз не знает, значит, и есть чужой. Наши все знают. Надо сдать его в комендатуру.
   И меня, между прочим, сдали в комендатуру. И совершенно правильно и бдительно поступили, потому что нечего совать нос не в свои дела.

Японец

   Как выяснилось позже, разговор был следующий.
   — Жалко, что вы не японец, — сказал японец. — Вы не знаете вкуса настоящего риса. Рис у нас едят палочками, вот так.
   И он пошевелил пальцами, показывая, как.
   — Нет, извините, денег у меня с собой нет, — сказал я, разводя руками. — Понимаете, в данный момент нет ни копейки.
   — Это ничего, что вы не умеете, — вежливо сказал японец. — Я бы вас научил. Через неделю вы смогли бы взять палочками вот такое маленькое зернышко.
   И он показал, какое.
   — Я же вам говорю, что ни вот столечко! — заволновался я. — Вы поймите, деньги для меня не главное. Мне и так все твердят: деньги! деньги! У меня это вот где сидит!
   И я показал, где это сидит.
   — Почему вы не любите риса? Мы все любим рис. Рис полезный. Знаете, сколько в нем витаминов?
   И он показал, сколько в нем витаминов.
   — Ну и что? Подумаешь, шесть лет учился! Если бы я диссертацию защитил, тогда другое дело. Диссертация, знаете? Вот такой толщины талмуд.
   И я показал, какой толщины талмуд.
   — Нет-нет, я не пью! — испугался японец. — У нас мало пьют. Мы любим рис. Некоторые люди, правда, гонят из него сакэ, но это гадость.
   И он сплюнул.
   — Вот и я им говорю, что мне на диссертацию плевать! Я занят любимым делом. Вы понимаете: любимым! А мне говорят — ты пропащий человек. — И я махнул рукой.
   — Зря вы так относитесь к рису, — заметил японец. — Хотите, я сварю вам небольшую чашечку. Рис нужно есть только из круглой чашечки.
   И он показал, из какой.
   — Я с вами согласен, — сказал я. — Все дело в детях. С детьми недопустимо класть зубы на полку.
   И я показал, как класть.
   — Не сомневайтесь! — сказал японец. — Вашей вставной челюсти ничего плохого не будет. Когда рис хорошо сварен, он тает во рту.
   И японец сладко зажмурился.
   — Это я уже слышал. Мне это все говорят. Ты, мол, живешь в царстве грез. Ты должен обеспечить семью! У тебя двое детей.
   И я показал, сколько у меня детей.
   — Хорошо, — сказал японец. — Я сварю вам две чашечки.
   И через некоторое время он принес мне две чашечки дымящегося риса с набором палочек, похожих на дирижерские.
   — Извините, — сказал я. — Но я сам в состоянии прокормить своих детей. Я работаю в научном учреждении и зарабатываю не так уж мало.
   И я показал, сколько.
   — Странный вы человек, — задумчиво сказал японец. — Совсем не похожи на японца. То вам мало, то много. Ну хорошо, возьмите хотя бы палочки.
   Палочки эти я подарил жене. Теперь она вяжет ими свитер. А разговор с японцем пересказал мне потом Саша Рыбаков. Он у нас полиглот.

Экономия времени

   Шеф купил автомобиль. Говорил я ему, что не стоит этого делать. Даже если он и профессор. У нас вполне достаточно тротуаров, чтобы передвигаться в свое удовольствие.
   — Темп жизни возрос, Петя, — объяснил шеф. — Нужно экономить время.
   И шеф стал его экономить. Месяца три он сидел над засаленной книжкой, где были нарисованы цветные кружки. Синие, желтые и красные. Это были дорожные знаки. Шеф смотрел на них, шевеля губами, а они смотрели на него. Потом три месяца шеф ходил сдавать на права. Таким образом, еще не приступив к эксплуатации машины, шеф успешно сэкономил полгода.
   Наконец он надоел капитану, который права принимал. Капитан сказал, что он со своей женой реже встречается, чем с шефом. И поставил ему зачет по вождению.
   Шеф получил права и на следующий день приехал на автомобиле на работу. Он приехал к обеду. Я уже успел по нему соскучиться. Шеф был возбужден до предела!
   — Вы не представляете, где я побывал! — воскликнул он.
   — А где? — спросил я.
   — Долго рассказывать! — сказал шеф и махнул рукой.
   Мы поработали как всегда. Шеф за письменным столом, а я за приборами. Потом мы оделись и вышли во двор. Шеф подошел к своей машине и погладил ее, как ручное животное.
   — Садитесь! — предложил он. — Чего вам трястись в трамвае? Сэкономите время. Через пять минут будете дома.
   Мы сели рядышком, и шеф стал нажимать на педали. Машина зарычала, как озверевшая толпа, но с места не двинулась. Тогда шеф изменил последовательность нажимания на педали. В результате заглох мотор.
   — Удивительные выпускают машины… — пробормотал шеф и достал книжечку. — Читайте, Петя!
   — Включите зажигание, выжмите педаль сцепления и установите первую передачу, — прочитал я. — Плавно нажимая на педаль газа, отпустите педаль сцепления…
   — И что, она должна поехать? — с сомнением спросил шеф.
   — Должна, — сказал я.
   Шеф все так и сделал. Машина взревела и затряслась. Было такое впечатление, что мы сейчас взлетим. Но мы не взлетели и не поехали.
   — Дурацкая книга! — крикнул шеф, забрасывая учебник на заднее сиденье.
   — А что это такое? — спросил я, указывая на красную ручку.
   — Петя, вы гений! — сказал шеф. — Это ручной тормоз.
   Он вырубил тормоз, и машина рванулась с места. Я посмотрел на часы. Пятнадцать минут мы уже сэкономили.
   Мы выехали на улицу. Шеф на дорогу не смотрел, а смотрел куда-то вверх, где висели знаки. Из-под наших колес непрерывно выпрыгивали пешеходы. Опомнившись, они смотрели нам вслед и крутили указательным пальцем у виска.
   — Сейчас направо, — предупредил я.
   — Здесь только прямо, — сказал шеф.
   Только прямо было еще километра два. Потом мы сделали красивый поворот и поехали дальше.
   — Что это за улица? — спросил шеф.
   — Не знаю, — сказал я. — Я здесь впервые.
   — Ничего, зато посмотрим наш город, — успокоил меня шеф.
   Оказывается, когда едешь на машине, нужно ехать туда, куда показывают знаки. А совсем не туда, куда тебе нужно. Кроме того, необходимо ехать в правильном ряду и по правильной стороне. Шеф все время чего-нибудь путал. Водители такси, обгоняя нас, кричали шефу разные слова. Я никогда не слышал, чтобы к профессорам обращались так запросто и непринужденно. Шеф молодец, он тоже огрызался.
   Когда мы сэкономили два часа и объехали весь город, у шефа кончился бензин. Еще час мы заправлялись. Я понял, что мы будем ездить, пока с кем-нибудь не столкнемся. Тем более что такая возможность возникала поминутно.
   Наконец шефу удалось подвезти меня к дому. Было около полуночи. Я поблагодарил его, и шеф поехал мучиться дальше. Я даже представить себе не мог, сколько он еще сэкономит времени.
   На следующее утро шеф позвонил на работу из больницы.
   — Все-таки не умеют у нас ездить, — сообщил он. — У этого самосвала не было преимущественного права.
   Я сообразил, что шеф имел встречу с самосвалом. Причем самосвал без всякого преимущественного права превратил машину шефа в украшение витрины ГАИ. Благодаря этой встрече шеф сэкономил еще два месяца. Его и машину ремонтировали параллельно. Если так пойдет дальше, шеф может сэкономить целую вечность. А ведь он еще нужен науке.

Лифт

   Я еще никогда не застревал в лифте. Поэтому, когда такое случилось, я даже немного обрадовался. Как-никак новое впечатление в моей обыденной жизни. А лифт, между прочим, застрял между седьмым и восьмым этажами в доме, где живут мои знакомые. Я был у них в гостях. Лифт застрял как раз посередине, так что образовались две щели: одна захватывала низ восьмого этажа, а другая верх седьмого.
   Первым делом я нажал кнопку. Потом открыл и закрыл дверцы. Потом попрыгал немного. Потом опять нажал. И так далее. Конечно, никакого результата. Тогда я нажал кнопку «вызов». Кого «вызов», чего «вызов», было неясно, но я стал ждать. Примерно через полчаса пришла девушка в очках и с конторской книгой под мышкой.
   — Вы, что ли, вызывали? — спросила она, равнодушно раскрывая книгу. — Фамилия?
   — А зачем фамилия? — осторожно спросил я.
   — Вы, гражданин, будете называть фамилию или будете время тянуть?
   Я назвал фамилию.
   — Где проживаете?
   Я сказал, где проживаю. Девушка очень рассердилась.
   — Так вы же не с нашего участка! — сказала она, захлопывая книгу. — Так бы сразу и сказали. Только зря книгу испортила!
   И она повернулась, чтобы удалиться.
   — Эй, девушка! — закричал я, наклоняясь к нижней щели. — А лифт вашего участка?
   — Не имеет значения. Раз вы не здесь живете, это делается по другой форме. Нужно писать заявление на бланке.
   — А где же взять бланк? — совсем растерявшись, спросил я.
   — Сейчас принесу. Ездят всякие, отрывают людей от дела!
   И она ушла, оскорбленная в лучших чувствах. Пока ее не было, я успел познакомиться со многими жильцами. Потом девушка принесла бланк, я его аккуратно заполнил, свернул трубочкой и просунул обратно сквозь сетку.
   — Скоро будет эксперт, — заявила девушка. — Номер вашего заказа 315.
   Я лег на пол и свернулся калачиком. Эксперт, действительно, пришел скоро. Он беспокойно побегал по площадке, ощупал сетку и сказал, что неисправность налицо.
   — Будем составлять акт, — произнес он. — Таков порядок!