Дорогой Пенверн! Мы отомстили за тебя уже через несколько дней. Матрас, Лорийон и я в районе Вилюйки сбили одного "фокке-вульфа". Однако наблюдая за тем, как падала объятая пламенем вражеская машина, я меньше других испытывал радость от этой победы. Ведь эта смерть не могла возвратить нам твою жизнь.
Спустя одиннадцать дней новое горе потрясло нас, но я был подавлен им больше, чем кто-либо. Участвуя в бою вместе с Соважем, Угловым и Шаллем, мой лучший друг Ирибарн слишком дал волю своей запальчивости и своему темпераменту. В 5 километрах от Бладио, к югу от Кенигсберга, его зажали два "фокке-вульфа". И пока Ирибарн брал на прицел одного из них, другой длинной очередью из пулемета разворотил брюхо его истребителя. Ирибарн был убит наповал в самый разгар боя. Смерть Ирибарна очень потрясла меня, и нет слов, чтобы выразить всю скорбь, которую я испытывал, находясь один в своем самолете. Я не мог не думать об этом падении в штопоре, которым мой брат по оружию закончил свою жизнь, честную и благородную.
В тот же день майор Дельфино пережил трудные минуты, которые невозможно забыть.
Днём он возглавил группу "яков" в составе Гидо, Мартэна, Версини, Перрэна и Монжа. К западу от Эйлау "яки" приблизились к месту ожесточенного боя между истребителями одного советского полка и "мессершмиттами".
В момент появления нашей группы в районе боя четыре "мессершмитта" отрываются от своих и атакуют Дельфино. Он предупреждает ведомых и начинает боевой разворот.
Буквально за две - три секунды ему удается пристроиться в хвост одному "мессеру". Он его подбивает, а Гидо приканчивает. Мартэн и Перрэн также сбивают своих противников. Монж исчезает с поля боя. Он возвращается к нам только через две недели.
Не имея возможности заниматься поисками Монжа, Дельфино бросается в атаку на последнего "мессера". Немецкий летчик, который залетел примерно на пятьдесят километров в глубь русской территории, даже и не думает спасаться бегством. Увидев "як", он с остервенением атакует его. Дельфино в свою очередь тоже хочет уничтожить врага. И два истребителя вступают в поединок, длившийся более четверти часа. Дельфино столкнулся с очень опытным летчиком и почувствовал, что ему не удастся сбить немца, маневрирующего с такой удивительной легкостью. Кипя от гнева, Дельфино вынужден прекратить бой, опасаясь, что ему не хватит бензина.
Рассказывая эту историю в столовой, он заявил:
- Я никогда еще не встречал летчика такого высокого класса...
Как выяснилось впоследствии, Дельфино довелось встретиться с одной из редких в то время машин - истребителем Мессершмитт-309 с эллиптическим крылом.
В этот же день, после всех пережитых волнений, мы вылетели на юг, где нам предстояло участвовать в последних сражениях за Кенигсберг. Мир уже совсем близок, война вот-вот должна закончиться.
В те дни немцы стали применять самолеты Фокке-Вульф-190, с удлиненной носовой частью фюзеляжа, и Мессершмитт-109 типа "G" и "К" - новые, более маневренные и лучше вооруженные скоростные истребители. Наступали дни самых жестоких боев.
Глава II
Мы находимся на бывшей немецкой авиационной базе. Дома, в стиле казарм, тщательно замаскированы. В них мы находим комфорт, которого никогда не имел ни один солдат во Франции. Бетонная взлетно-посадочная полоса превосходна. Наши самолеты хорошо укрыты, механики и мы довольны.
Сразу же после прибытия Дельфино нас предупредил:
- Будьте внимательны. Русские сообщили, что вокруг все заминировано. Осторожность прежде всего. Сначала пройдут саперы. Я не хочу, чтобы среди вас оказался еще один Мансо.
Но, несмотря на предупреждение, мы сразу же отправляемся осматривать ангары, в которых собраны самолеты различных типов и разных возрастов. Очень много самолетов для туризма, но среди них неожиданно обнаруживаем Мессершмитты-108 в превосходном состоянии.
- Вот это нам весьма бы пригодилось, чтобы вернуться в Париж, говорит мне Марши. - Представьте себе, что сейчас кто-то начиняется аперитивами у домашнего очага, а мы вместо аперитивов имеем право только на свинцовую закуску, которой нас щедро угощают немецкие зенитчики.
Конечно, было заманчиво возвратиться в Париж на крыльях и сразу окунуться в сумятицу воскресного дня, который парижане имеют дар превращать в незабываемый праздник. Но хватит об этом мечтать. Фронтовая жизнь продолжается. Тяжелые потери, успехи, верные и ложные слухи - здесь, как и повсюду, сегодня, как и вчера. Нам так хорошо знакома эта жизнь военных летчиков, одновременно однообразная и напряженная.
Под Витенбергом Ревершона основательно потрепала зенитная артиллерия. Его товарищи - Соваж, Марши, Углов - также получают свою порцию осколков. Несмотря на это, Марши и Ревершон решают любой ценой выполнить задание, но вдруг в кабину самолета Ревершона попадает 80-миллиметровый снаряд. Перебита правая нога, открытая рана на руке, десятки царапин на лбу и на затылке. Кровь течет ручьями. Ревершон понимает, что вот-вот потеряет сознание. Последним усилием ему удается убрать газ. Затем он делает разворот, круто снижается и на скорости 180 километров в час совершает вынужденную посадку. От удара его выбрасывает из кабины более чем на пятьдесят метров. Ему повезло - он падает буквально в нескольких шагах от палаток советского Красного Креста. Его немедленно кладут на операционный стол. Русские врачи считают его состояние безнадежным, но очень упорно и добросовестно ухаживают за ним, настойчиво борясь за его жизнь. Это поразительно, так как смерть для военных врачей - вещь, на которую никто не обращает внимания. Переливание крови за переливанием, операция за операцией. Этот случай - одно из чудес Инстербургского госпиталя, когда железное здоровье Ревершона и его непреклонное желание выжить помогли советской медицине добиться удивительного успеха. Сегодня Ревершон - с ампутированной ногой и с несгибающейся рукой - по-прежнему водит самолеты.
19 марта на рассвете со стороны Кенигсберга доносится ожесточенная канонада. На командном пункте майор Вдовин знакомит нас с обстановкой на фронте:
- Немцы прилагают отчаянные усилия, чтобы разорвать кольцо окружения вокруг Кенигсберга и соединиться с частями, находящимися к югу от города, выравняв таким образом линию фронта.
- Что и говорить, - замечаю я после слов майора, - немцы еще достаточно сильны. Они еще заставят нас хлебнуть горя.
На следующий день, словно в подтверждение моих слов, шесть наших "яков" были атакованы двенадцатью "мессерами", в том числе шестью Me-109/G. Их пилотировали исключительно опытные летчики. Маневры немцев отличались такой четкостью, словно они находились на учении. Мессершмитты-109/G благодаря особой системе обогащения горючей смеси спокойно входят в отвесное пике, которое летчики называют "смертельным". Вот они откалываются от остальных "мессеров", и мы не успеваем открыть огня, как они неожиданно атакуют нас сзади. Блетон вынужден выпрыгнуть с парашютом. Он не успевает коснуться земли, как его берут в плен.
Блетона направляют в Пиллау, где его допрашивает полковник Брендель, командир третьей истребительной группы, в которую входили знаменитые немецкие асы. Носовая часть их самолетов была окрашена в желтый цвет, а на фюзеляже красовался туз пик.
- Месье, это моя сто вторая победа, - хвастливо заявил Брендель. - Вы француз из "Нормандии", не так ли? Может быть, вам знакомы эти два предмета?
Блетон сразу же узнал кокарду, которую носили наши летчики, и небольшой медальон с фотографией. Все это принадлежало Ирибарну. Кокарда из стали была вся измята и сплющена. Медальон мы вместе купили в Каире. Ирибарн носил его на шее.
Полковник Брендель вышел на минуту из комнаты. Воспользовавшись этим, Блетон быстро спрятал в карман кокарду и медальон. Вернувшись, полковник сделал вид, что ничего не заметил.
Блетон пережил несколько ужасных бомбардировок, которые почти полностью разрушили Пиллау. Эвакуированный на быстроходном морском катере, он попадает в Мекленбург, откуда, воспользовавшись паникой, ему удается бежать и присоединиться к наступавшей русской армии. В день окончания военных действий Блетон на По-2 прилетел к нам в Хайлигенбайль и привез дорогие для меня реликвии - кокарду и медальон.
Наши потери в людях и технике настолько значительны, что майор Дельфино принимает решение перевести полк на двухэскадрильный состав. Матрас становится его заместителем, и они вдвоем имеют под своим командованием только 24 летчика и трех переводчиков, если не считать аспиранта Ромера, который выполняет функции нотариуса полка и занимается, в частности, перепиской с родственниками погибших пилотов и нашими взаимоотношениями с БАО.
24 февраля "Нормандия" торжественно отмечала награждение полка орденом Боевого Красного Знамени. В этот день я встретил своего старого друга Амет-Хана - дважды Героя Советского Союза, прославленного "короля тарана". Мы проводим вместе несколько часов, и я с большим интересом слушаю этого невысокого мужчину, с густыми черными вьющимися волосами, выбивающимися из-под лихо заломленной каракулевой шапки.
Все в нем необычайно выразительно и живописно: голос, лицо, жесты и даже его кавалерийские галифе, очень широкие вверху и обтянутые на икрах, заправленные в черные сапоги из мягкой кожи. Его имя чрезвычайно популярно в Советском Союзе. Можно целыми неделями слушать рассказы о его многочисленных подвигах. С начала войны он совершил более пятисот боевых вылетов и сбил двадцать вражеских самолетов.
25 февраля мы перебазируемся во Фридланд, где размещаемся в имении одного прусского барона, убитого на Восточном фронте. Парк и лужайки служат для нас летным полем.
- Поверьте, это не принесет нам удачи, - беспрестанно повторял маленький Монж. Но ему затыкали рот: настоящее казалось нам не настолько блестящим, чтобы можно было позволить себе такую роскошь, как опасение за свое будущее.
Соваж, Марши, Пьерро и я осматриваем Фридланд. Пьерро хорошо знает немецкий язык и служит нам переводчиком. Население напугано. Впервые мы видим немецких женщин и детей. Они смотрят на нас с ужасом. Трудно определить наши чувства к ним: здесь и жалость, и равнодушие. Чаще мы начинаем с равнодушия, которое переходит затем в жалость.
Около одного из домов Пьерро показывает на мемориальную доску. Он читает вслух:
Hier wohnte Napoleon I. 4 - 15 Juni 1807{25}
Здесь же во Фридланде мы узнаем от русских летчиков о возвращении в строй полковника Голубова. Они нам рассказывают также о героическом поступке двух своих товарищей из 139-го гвардейского полка.
Один из них вынужден был сесть на покрытый льдами Фриш-гаф. Немецкие солдаты бросились к самолету, чтобы захватить летчика в плен, но его товарищ, находившийся в воздухе, начал кружиться вокруг попавшего в беду самолета и поливать огнем тех, кто отважился выйти на лед. Одновременно по радио он попросил помощи. Его вскоре заметила четверка "яков". Прилетел По-2 и взял на борт летчика с подбитого самолета. Под охраной советских истребителей По-2 поднялся в воздух и благополучно возвратился на базу.
20 марта к нам приезжают генерал Пети, его дочь, генералы Захаров и Левандович. Они привозят нам ордена, приказы о присвоении новых званий и почту. К боевому знамени "Нормандии - Неман" прикалывают орден Боевого Красного Знамени. Зачитывают фамилии награжденных Верховным Советом СССР советскими орденами. Имена живых чередуются с именами погибших: Казанов, Ирибарн, Микель, Вердье, Керне, Гастон, Пенверн. Французский орден Военного креста вручается группе советских механиков и лейтенанту Якубову, бортстрелку, который в октябре прошлого года под Антонове спас Эмоне, подбитого, как и он, в воздушном бою.
За торжественной церемонией последовал банкет, организованный для нас БАО.
После банкета мы узнаем, что капитан Матрас выезжает в Тулу, где он примет командование новой истребительной группой из семнадцати летчиков, только что прибывших в Россию.
Погода начинает улучшаться. 26 марта вчетвером - Соваж, Сэн-Марсо, Шаррас и я - завязываем бой над Пиллау. Зенитная артиллерия немцев бьет безостановочно, ни мало не заботясь о том, что может подбить; своих. Спустя 20 минут после начала схватки я в паре с Соважем одерживаю мою последнюю победу.
На нас устремились два "фокке-вульфа". Изо всех сил беру ручку на себя и даю полный газ. Понадобилось не более шести секунд, чтобы "як" сделал боевой разворот. Соваж и я теперь уже на хвосте у "фокке-вульфов". Наши пулеметы и пушки пробуравливают, кромсают на части оба самолета, которые падают в самом центре залива, вздымая столбы воды. "Замедленная бочка" над аэродромом... триумфальное возвращение... Поздравления... Двойная порция водки - все, казалось, шло хорошо. Ничто не говорило о том, что на следующий день, 27 марта, я перенесу самое тяжелое испытание в моей жизни.
* * *
В то утро мы все находимся около своих самолетов, в шлемофонах, в летных комбинезонах, с пристегнутыми парашютами, с сигаретой в зубах. С губ каждого готова сорваться шутка. Ждем ракету - сигнал для взлета. Тревожная, гнетущая тишина царит в воздухе. Сама природа словно чего-то ждет, застыв в напряжении. И только на востоке, в каких-то 40 километрах от нас, приглушенный, но все усиливающийся гул говорит о том, что битва за овладение кёнигсбергским мешком и Земландским полуостровом началась.
Решающий штурм начинается с ужасного грохота, который каждый раз застает нас врасплох. Все мы вновь переживаем начало величественной битвы, вновь видим эти чудовищные языки огня и стали, изрыгаемые к небу сплошным лесом орудий. Мы видим, как самолеты закрывают все небо. Мы видим перемалывающие все своими стальными гусеницами тяжелые русские танки, которые продвигаются вперед и уничтожают последние, чудом уцелевшие очаги сопротивления. И, наконец, мы видим пехоту, которая стремительно, с боевым кличем идет в атаку и в рукопашной схватке добивает тех, кого не успел уничтожить убийственный огонь снарядов и бомб.
Мы уже были очевидцами стольких сражений, что нет никакой необходимости напрягать воображение, для того чтобы представить ужасную картину боев, развернувшихся вокруг столицы Пруссии. Наступает час возмездия!
Резкий свист прорезает воздух. Зеленый искрящийся шар стремительно взлетает у командного пункта в слишком светлое небо и лениво опускается, как будто тревожась за отданный неумолимый приказ и словно желая, пока не поздно, предотвратить ужасную и роковую неизбежность.
Летчики спешат сесть в свои машины. Механики и оружейники бросаются запускать моторы. Тридцать два мотора почти одновременно ревут так, что кажется, вот-вот лопнут их стальные глотки. Крыло к крылу от земли отрываются первые звенья, подымая страшный вихрь пыли. В этом вихре почти не видны взлетевшие следом звенья. В воздухе самолеты пара за парой совершают небольшой разворот, позволяющий остальным присоединиться к ним и занять свое место в боевом порядке.
Курс - 275, высота - 3000, скорость - 480. Полк "Нормандия - Неман" во главе с Дельфино направляется на выполнение боевой задачи. Приказ блокировать аэродром в Пиллау, последнее пристанище эскадрильи "Мельдерс", объединяющей цвет летчиков немецкой истребительной авиации. Пиллау последний военный порт Восточной Пруссии, мрачный часовой, застывший на посту при входе в узкий пролив. Там нас поджидают опытные летчики на "фокке-вульфах" и "мессерах" самых новейших образцов. Закаленные пятью годами непрерывных воздушных боев, они готовы на все и предпочитают смерть поражению. Мы также полны решимости и также хотим победить или умереть.
Вместе с тремя летчиками моей эскадрильи я иду на правом фланге группы. Мы должны прикрывать основное ядро группы. В молочно-белом небе проплывают слоистые облака, редеющие по мере того, как мы приближаемся к морю. Уже 10 минут как мы в полете. Вдали виднеется залив Фриш-гаф, Пиллау и аэродром. "Мельдерсы" уже здесь, точно прибыли на свидание. Группами по два самолета они громоздятся друг над другом и заполняют небо на всех высотах - гибкая тактика, которая для них наиболее выгодна.
Я в паре с капитаном Шаррасом отделяюсь от отряда и устремляюсь вниз на Пиллау. Легкое покачивание крыльями самолета командира полка - сигнал к атаке. В эфире беспрерывно слышится:
"Achtung! Franzosen!"{26}
Почти в отвесном пике, чтобы достигнуть скорости 600 километров в час, мы устремляемся к земле, на пару "фокке-вульфов", летящих перпендикулярно линии нашего полета, но значительно ниже. Все внимание на прицел! Вперед! Немного удачи, точности, и мы причиним им большую неприятность.
Но "фокке-вульфы" поняли наш маневр. Они начинают разворот, переворачиваются на спину и стремительно пикируют к своему аэродрому, используя всю мощность моторов. Они хотят увлечь нас за собой, чтобы подставить под смертоносный огонь своей зенитной артиллерии. Мое положение не из лучших: в головокружительном пикировании я очутился ближе всех к земле. С рекордной быстротой я приближаюсь к одному из "фокке-вульфов", отчетливо различая черные кресты на крыльях. Ну, пора!.. Легкий нажим на педаль управления. Силуэт самолета растет, вырисовывается все четче в рамке прицела. И вот уже мои трассирующие пули настигают его, отдирая куски металла от корпуса. Сероватый дымок скользит вдоль фюзеляжа. Но истребитель продолжает пикировать. Вдруг я вижу, что оказался один в небе над аэродромом, всего в нескольким сотнях метрах от моря. Чувствую, как зенитная артиллерия концентрирует огонь на моем "яке". Огненные шары разнообразных оттенков и багровые полосы окружают меня. Немецкие трассирующие пули смешиваются с моими и выписывают в небе причудливые узоры. В наушниках слышится знакомое потрескивание.
- Внимание! Перестроение на высоте 3000. Направление - Хайлигенбайль, - сообщает "Финозеро" (позывной командира полка).
Наше звено рассыпалось, вернее испарилось, и я остался сейчас совсем один во враждебном мне небе, на высоте 500 метров от земли, окруженный черными облачками разрывов, похожих на барашков с вьющейся шерстью.
С большим трудом мне удается набрать высоту. Держу курс на восток, чтобы не опоздать на соединение с группой в указанном командиром месте. Я иду зигзагами, чтобы избавиться от возможного преследования. Налево и выше моего "яка" "на 10 часов" меня поджидают два "фокке-вульфа". "На 4 часа" пролетают два Мессершмитта-109. Я устремляюсь на огромной скорости к земле, закрытой облаками. Мне уже кажется, что я сумею выйти невредимым из этой переделки, как вдруг яркая вспышка ослепляет меня. Мою машину словно свела судорога. Появился дым. Пол кабины точно провалился. Под ногами я вижу море и языки пламени, которые, кажется, вот-вот начнут лизать мои сапоги. Понимаю, что меня подбили. Какой-то "фокке-вульф", выйдя из облаков надо мной, пристроился в хвост моему "яку" и выпустил в упор несколько очередей. Снаряды разорвались в хвосте машины и под нею. Это пока все, что я успеваю осознать.
И пока я пытаюсь более отчетливо представить себе случившееся, вдруг второй взрыв потрясает самолет. Мой "як" встает на дыбы! Управление нарушено. Я ни-. чего больше не могу сделать. Он сваливается на левое крыло, переворачивается на спину и входит в первый виток штопора, который не оставляет никаких шансов на спасение. Машина горит. Она падает в море, как пылающая и дымящаяся головня.
Почти механически, точно в бреду, я открываю фонарь кабины, который сразу же срывает воздушным потоком, отстегиваю привязные ремни и нечеловеческим усилием поднимаюсь с сиденья. Витки штопора все чаще и чаще, пламя бушует все сильнее и сильнее. 'На какое-то мгновение вижу вздымающееся подо мной море. Я закрываю глаза, напрягаю мускулы, и меня сразу охватывает чувство покоя и тишины. На какое-то мгновение к горлу подступает тошнота, настолько резко я рванул кольцо парашюта. И вот я уже болтаюсь в воздухе. Но в каком нелепом положении! Одна нога запуталась в стропах парашюта, и я опускаюсь почти вниз головой. По-видимому, парашют раскрылся неудачно, и купол надо мной наполовину смят. После отчаянных усилий мне удается наконец принять почти нормальное положение. Некоторое время я ощущаю на себе сильный леденящий ветер, а потом стремительно погружаюсь в серо-зеленый, вязкий, обволакивающий тело мир... Ощущение пронизывающего холода, удушья, томительного страха перед небытием! Ни неба, ни воздуха. Я задыхаюсь, почти теряю сознание, на глубине шести метров в заливе Фриш-гаф, который не более двух недель как освободился ото льда.
Мозг сверлит мысль: спастись, спастись любой ценой. Взывая к моему доброму прошлому - спортивной закалке, я неистово работаю руками и ногами и скоро оказываюсь на поверхности воды. Жадно глотаю, воздух. Мне легче. Кошмарный круговорот мыслей и воспоминаний постепенно останавливается в моем сознании. Теперь прежде всего необходимо избавиться от лямок и строп парашюта, лишнего снаряжения и как можно быстрее отплыть от этого огромного белого савана, который стесняет мои движения и тянет за собой в морскую пучину. Чувствую легкие покалывания в правой ноге. Наверное, несколько мелких осколков застряли в ступне. Болит бедро. Во время падения в воду я потерял один сапог, другой тащит меня на дно, как тяжелый башмак водолаза. Несмотря на потрясение, мои движения становятся все более осмысленными. Я понимаю, что купол моего парашюта, плавающий на поверхности залива, представляет отличную мишень для немцев. Кое-как я делаю первые взмахи, чтобы отплыть в сторону, а в это время в небе продолжают кружиться "мессеры". Они посылают в меня несколько пулеметных очередей. Впрочем, мы поступаем точно так же. Ничего не скажешь. Это - война.
В двух - трех километрах от меня отчетливо вырисовывается берег. Он еще в руках немцев, которые метр за метром продолжают отступать под мощным натиском русских войск. Но, тем не менее, я плыву к берегу, стараясь координировать свои движения, придать им спокойный размеренный ритм и продолжая всматриваться в очертания Земландского полуострова.
Я плыву медленно, экономя силы. Оглядываюсь и вскоре замечаю в 100 метрах справа от меня какой-то темный предмет, плавающий на поверхности. Медленно, очень медленно, теряя устойчивость под тяжестью набухшей одежды, весь в ушибах, промерзший до мозга костей, я приближаюсь к этому предмету, моей последней надежде, так как чувствую, что без опоры я никогда не доберусь до берега. Последние метры преодолеваю минут за десять. Я совсем выбился из сил. Судороги железными обручами стягивают ноги и спину, когда я хватаюсь, наконец, негнущимися пальцами за толстый деревянный брус, к которому прибиты две небольшие дощечки. Дыхание и жизнь возвращаются ко мне. Я говорю себе, что если смогу удержаться верхом на этом брусе, то сегодня в полку меня опять не "поделят". Я закрываю глаза. Я так устал, так устал...
Когда я поднимаю веки, то вижу вокруг себя всюду всплески от пуль, как будто сыплется град. Меня обстреливают с берега. Я устраиваюсь за брусом, стараясь укрыться от глаз любителей стрельбы по неподвижным целям. И, действительно, огонь постепенно стихает. Видно, подумали, что я утонул, что я мертв. А впрочем, не мертв ли я уже наполовину? Я весь посинел. Я кричу от боли, ясно ощущая, как леденящие кровь кинжалы смертельного холода вонзаются в мое тело. Меня охватывает ужас: лучше умереть от пули, чем околеть от холода в воде. Я вскарабкиваюсь на брус. Солнце зашло. Небо из белого превратилось в серо-стальное. Над заливом продолжаются воздушные бои. Группа бомбардировщиков Пе-2 в сомкнутом строю бомбит оконечность полуострова. Это единственное, что доставляет мне удовлетворение. Я с наслаждением смотрю, как гроздья черных точек падают градом на землю, где тотчас же вздымаются огромные столбы пламени, играющие всеми цветами, от красно-желтого до фиолетового. Но вот наступает очередь штурмовиков грозных русских самолетов, несущих смерть и разрушение. Они проходят не более чем в 50 метрах надо-, мной. Их пушки поливают огнем суда, лодки и плоты, которые пытаются отчалить от берега, где бушуют пожары. Разрозненная, беспомощная, ревущая масса людей гибнет в центре гигантских водоворотов, образуемых взрывами бомб и снарядов, и только кровавые пятна остаются на поверхности воды.
Который час? Я потерял всякое представление о времени и пространстве. Ничтожное жалкое существо, почти без жизни и без мысли, какая же сила заставляет тебя цепляться за этот кусок дерева, какая воля заставляет тебя верить в чудо, тогда как логика и разум сказали бы, что все кончено? Я впадаю в забытье, прихожу в себя, что-то бормочу и опять впадаю в забытье. Ночь. Холодный туман встал над Балтикой. Но война ни на минуту не затихает. Беспрерывно рвутся снаряды, и я слышу, как они проносятся в небе и страшно свистят, как будто где-то надрывно дышат мехи адской кузницы. Порой море потрясают взрывы, которые разбивают волны, превращая их в бушующую зыбь. Пламя взрывов раскалывает ночную тьму. Я уже не знаю, мертв я или жив, и не чувствую, что являюсь очевидцем одной из самых ожесточенных кровопролитных битв между русскими и немцами.
Внезапно в тумане появляется темное пятно, постепенно принимающее очертание человека, вцепившегося, как и я, в какую-то доску. Он так же жалок и несчастен, как и я. Кто он? Русский или немец? Летчик? Пехотинец? Артиллерист? Он так же, как и я, не может больше говорить. Он, как и я, больше не способен сделать ни одного движения. И, тем не менее, его присутствие приносит мне облегчение. Оно придает мне уверенность, ободряет меня. И, когда туман поглотил этот неясный силуэт незнакомца, я снова почувствовал себя обреченным. Как в бреду, я вижу своих близких: моего отца и мою семью, моих друзей и товарищей по эскадрилье. Образы моей далекой родины, смутные и расплывчатые, 'неотступно преследуют меня. Я почти теряю сознание и только чудом не падаю со своего насеста. Когда я прихожу в себя, то вижу, как немецкий танк, погрузившись наполовину в .воду, отплевывается из всех своих пушек и как "катюши" вступают в эту дантовскую симфонию. Легкое течение приблизило меня к берегу, так что теперь я легко определяю свое положение относительно продвижения русских и отхода немцев. Я нахожусь точно на оси нейтральной зоны. При помощи куска дерева, выловленного в воде, которым я пользуюсь как веслом, мне удается несколько ускорить мое продвижение.
Спустя одиннадцать дней новое горе потрясло нас, но я был подавлен им больше, чем кто-либо. Участвуя в бою вместе с Соважем, Угловым и Шаллем, мой лучший друг Ирибарн слишком дал волю своей запальчивости и своему темпераменту. В 5 километрах от Бладио, к югу от Кенигсберга, его зажали два "фокке-вульфа". И пока Ирибарн брал на прицел одного из них, другой длинной очередью из пулемета разворотил брюхо его истребителя. Ирибарн был убит наповал в самый разгар боя. Смерть Ирибарна очень потрясла меня, и нет слов, чтобы выразить всю скорбь, которую я испытывал, находясь один в своем самолете. Я не мог не думать об этом падении в штопоре, которым мой брат по оружию закончил свою жизнь, честную и благородную.
В тот же день майор Дельфино пережил трудные минуты, которые невозможно забыть.
Днём он возглавил группу "яков" в составе Гидо, Мартэна, Версини, Перрэна и Монжа. К западу от Эйлау "яки" приблизились к месту ожесточенного боя между истребителями одного советского полка и "мессершмиттами".
В момент появления нашей группы в районе боя четыре "мессершмитта" отрываются от своих и атакуют Дельфино. Он предупреждает ведомых и начинает боевой разворот.
Буквально за две - три секунды ему удается пристроиться в хвост одному "мессеру". Он его подбивает, а Гидо приканчивает. Мартэн и Перрэн также сбивают своих противников. Монж исчезает с поля боя. Он возвращается к нам только через две недели.
Не имея возможности заниматься поисками Монжа, Дельфино бросается в атаку на последнего "мессера". Немецкий летчик, который залетел примерно на пятьдесят километров в глубь русской территории, даже и не думает спасаться бегством. Увидев "як", он с остервенением атакует его. Дельфино в свою очередь тоже хочет уничтожить врага. И два истребителя вступают в поединок, длившийся более четверти часа. Дельфино столкнулся с очень опытным летчиком и почувствовал, что ему не удастся сбить немца, маневрирующего с такой удивительной легкостью. Кипя от гнева, Дельфино вынужден прекратить бой, опасаясь, что ему не хватит бензина.
Рассказывая эту историю в столовой, он заявил:
- Я никогда еще не встречал летчика такого высокого класса...
Как выяснилось впоследствии, Дельфино довелось встретиться с одной из редких в то время машин - истребителем Мессершмитт-309 с эллиптическим крылом.
В этот же день, после всех пережитых волнений, мы вылетели на юг, где нам предстояло участвовать в последних сражениях за Кенигсберг. Мир уже совсем близок, война вот-вот должна закончиться.
В те дни немцы стали применять самолеты Фокке-Вульф-190, с удлиненной носовой частью фюзеляжа, и Мессершмитт-109 типа "G" и "К" - новые, более маневренные и лучше вооруженные скоростные истребители. Наступали дни самых жестоких боев.
Глава II
Мы находимся на бывшей немецкой авиационной базе. Дома, в стиле казарм, тщательно замаскированы. В них мы находим комфорт, которого никогда не имел ни один солдат во Франции. Бетонная взлетно-посадочная полоса превосходна. Наши самолеты хорошо укрыты, механики и мы довольны.
Сразу же после прибытия Дельфино нас предупредил:
- Будьте внимательны. Русские сообщили, что вокруг все заминировано. Осторожность прежде всего. Сначала пройдут саперы. Я не хочу, чтобы среди вас оказался еще один Мансо.
Но, несмотря на предупреждение, мы сразу же отправляемся осматривать ангары, в которых собраны самолеты различных типов и разных возрастов. Очень много самолетов для туризма, но среди них неожиданно обнаруживаем Мессершмитты-108 в превосходном состоянии.
- Вот это нам весьма бы пригодилось, чтобы вернуться в Париж, говорит мне Марши. - Представьте себе, что сейчас кто-то начиняется аперитивами у домашнего очага, а мы вместо аперитивов имеем право только на свинцовую закуску, которой нас щедро угощают немецкие зенитчики.
Конечно, было заманчиво возвратиться в Париж на крыльях и сразу окунуться в сумятицу воскресного дня, который парижане имеют дар превращать в незабываемый праздник. Но хватит об этом мечтать. Фронтовая жизнь продолжается. Тяжелые потери, успехи, верные и ложные слухи - здесь, как и повсюду, сегодня, как и вчера. Нам так хорошо знакома эта жизнь военных летчиков, одновременно однообразная и напряженная.
Под Витенбергом Ревершона основательно потрепала зенитная артиллерия. Его товарищи - Соваж, Марши, Углов - также получают свою порцию осколков. Несмотря на это, Марши и Ревершон решают любой ценой выполнить задание, но вдруг в кабину самолета Ревершона попадает 80-миллиметровый снаряд. Перебита правая нога, открытая рана на руке, десятки царапин на лбу и на затылке. Кровь течет ручьями. Ревершон понимает, что вот-вот потеряет сознание. Последним усилием ему удается убрать газ. Затем он делает разворот, круто снижается и на скорости 180 километров в час совершает вынужденную посадку. От удара его выбрасывает из кабины более чем на пятьдесят метров. Ему повезло - он падает буквально в нескольких шагах от палаток советского Красного Креста. Его немедленно кладут на операционный стол. Русские врачи считают его состояние безнадежным, но очень упорно и добросовестно ухаживают за ним, настойчиво борясь за его жизнь. Это поразительно, так как смерть для военных врачей - вещь, на которую никто не обращает внимания. Переливание крови за переливанием, операция за операцией. Этот случай - одно из чудес Инстербургского госпиталя, когда железное здоровье Ревершона и его непреклонное желание выжить помогли советской медицине добиться удивительного успеха. Сегодня Ревершон - с ампутированной ногой и с несгибающейся рукой - по-прежнему водит самолеты.
19 марта на рассвете со стороны Кенигсберга доносится ожесточенная канонада. На командном пункте майор Вдовин знакомит нас с обстановкой на фронте:
- Немцы прилагают отчаянные усилия, чтобы разорвать кольцо окружения вокруг Кенигсберга и соединиться с частями, находящимися к югу от города, выравняв таким образом линию фронта.
- Что и говорить, - замечаю я после слов майора, - немцы еще достаточно сильны. Они еще заставят нас хлебнуть горя.
На следующий день, словно в подтверждение моих слов, шесть наших "яков" были атакованы двенадцатью "мессерами", в том числе шестью Me-109/G. Их пилотировали исключительно опытные летчики. Маневры немцев отличались такой четкостью, словно они находились на учении. Мессершмитты-109/G благодаря особой системе обогащения горючей смеси спокойно входят в отвесное пике, которое летчики называют "смертельным". Вот они откалываются от остальных "мессеров", и мы не успеваем открыть огня, как они неожиданно атакуют нас сзади. Блетон вынужден выпрыгнуть с парашютом. Он не успевает коснуться земли, как его берут в плен.
Блетона направляют в Пиллау, где его допрашивает полковник Брендель, командир третьей истребительной группы, в которую входили знаменитые немецкие асы. Носовая часть их самолетов была окрашена в желтый цвет, а на фюзеляже красовался туз пик.
- Месье, это моя сто вторая победа, - хвастливо заявил Брендель. - Вы француз из "Нормандии", не так ли? Может быть, вам знакомы эти два предмета?
Блетон сразу же узнал кокарду, которую носили наши летчики, и небольшой медальон с фотографией. Все это принадлежало Ирибарну. Кокарда из стали была вся измята и сплющена. Медальон мы вместе купили в Каире. Ирибарн носил его на шее.
Полковник Брендель вышел на минуту из комнаты. Воспользовавшись этим, Блетон быстро спрятал в карман кокарду и медальон. Вернувшись, полковник сделал вид, что ничего не заметил.
Блетон пережил несколько ужасных бомбардировок, которые почти полностью разрушили Пиллау. Эвакуированный на быстроходном морском катере, он попадает в Мекленбург, откуда, воспользовавшись паникой, ему удается бежать и присоединиться к наступавшей русской армии. В день окончания военных действий Блетон на По-2 прилетел к нам в Хайлигенбайль и привез дорогие для меня реликвии - кокарду и медальон.
Наши потери в людях и технике настолько значительны, что майор Дельфино принимает решение перевести полк на двухэскадрильный состав. Матрас становится его заместителем, и они вдвоем имеют под своим командованием только 24 летчика и трех переводчиков, если не считать аспиранта Ромера, который выполняет функции нотариуса полка и занимается, в частности, перепиской с родственниками погибших пилотов и нашими взаимоотношениями с БАО.
24 февраля "Нормандия" торжественно отмечала награждение полка орденом Боевого Красного Знамени. В этот день я встретил своего старого друга Амет-Хана - дважды Героя Советского Союза, прославленного "короля тарана". Мы проводим вместе несколько часов, и я с большим интересом слушаю этого невысокого мужчину, с густыми черными вьющимися волосами, выбивающимися из-под лихо заломленной каракулевой шапки.
Все в нем необычайно выразительно и живописно: голос, лицо, жесты и даже его кавалерийские галифе, очень широкие вверху и обтянутые на икрах, заправленные в черные сапоги из мягкой кожи. Его имя чрезвычайно популярно в Советском Союзе. Можно целыми неделями слушать рассказы о его многочисленных подвигах. С начала войны он совершил более пятисот боевых вылетов и сбил двадцать вражеских самолетов.
25 февраля мы перебазируемся во Фридланд, где размещаемся в имении одного прусского барона, убитого на Восточном фронте. Парк и лужайки служат для нас летным полем.
- Поверьте, это не принесет нам удачи, - беспрестанно повторял маленький Монж. Но ему затыкали рот: настоящее казалось нам не настолько блестящим, чтобы можно было позволить себе такую роскошь, как опасение за свое будущее.
Соваж, Марши, Пьерро и я осматриваем Фридланд. Пьерро хорошо знает немецкий язык и служит нам переводчиком. Население напугано. Впервые мы видим немецких женщин и детей. Они смотрят на нас с ужасом. Трудно определить наши чувства к ним: здесь и жалость, и равнодушие. Чаще мы начинаем с равнодушия, которое переходит затем в жалость.
Около одного из домов Пьерро показывает на мемориальную доску. Он читает вслух:
Hier wohnte Napoleon I. 4 - 15 Juni 1807{25}
Здесь же во Фридланде мы узнаем от русских летчиков о возвращении в строй полковника Голубова. Они нам рассказывают также о героическом поступке двух своих товарищей из 139-го гвардейского полка.
Один из них вынужден был сесть на покрытый льдами Фриш-гаф. Немецкие солдаты бросились к самолету, чтобы захватить летчика в плен, но его товарищ, находившийся в воздухе, начал кружиться вокруг попавшего в беду самолета и поливать огнем тех, кто отважился выйти на лед. Одновременно по радио он попросил помощи. Его вскоре заметила четверка "яков". Прилетел По-2 и взял на борт летчика с подбитого самолета. Под охраной советских истребителей По-2 поднялся в воздух и благополучно возвратился на базу.
20 марта к нам приезжают генерал Пети, его дочь, генералы Захаров и Левандович. Они привозят нам ордена, приказы о присвоении новых званий и почту. К боевому знамени "Нормандии - Неман" прикалывают орден Боевого Красного Знамени. Зачитывают фамилии награжденных Верховным Советом СССР советскими орденами. Имена живых чередуются с именами погибших: Казанов, Ирибарн, Микель, Вердье, Керне, Гастон, Пенверн. Французский орден Военного креста вручается группе советских механиков и лейтенанту Якубову, бортстрелку, который в октябре прошлого года под Антонове спас Эмоне, подбитого, как и он, в воздушном бою.
За торжественной церемонией последовал банкет, организованный для нас БАО.
После банкета мы узнаем, что капитан Матрас выезжает в Тулу, где он примет командование новой истребительной группой из семнадцати летчиков, только что прибывших в Россию.
Погода начинает улучшаться. 26 марта вчетвером - Соваж, Сэн-Марсо, Шаррас и я - завязываем бой над Пиллау. Зенитная артиллерия немцев бьет безостановочно, ни мало не заботясь о том, что может подбить; своих. Спустя 20 минут после начала схватки я в паре с Соважем одерживаю мою последнюю победу.
На нас устремились два "фокке-вульфа". Изо всех сил беру ручку на себя и даю полный газ. Понадобилось не более шести секунд, чтобы "як" сделал боевой разворот. Соваж и я теперь уже на хвосте у "фокке-вульфов". Наши пулеметы и пушки пробуравливают, кромсают на части оба самолета, которые падают в самом центре залива, вздымая столбы воды. "Замедленная бочка" над аэродромом... триумфальное возвращение... Поздравления... Двойная порция водки - все, казалось, шло хорошо. Ничто не говорило о том, что на следующий день, 27 марта, я перенесу самое тяжелое испытание в моей жизни.
* * *
В то утро мы все находимся около своих самолетов, в шлемофонах, в летных комбинезонах, с пристегнутыми парашютами, с сигаретой в зубах. С губ каждого готова сорваться шутка. Ждем ракету - сигнал для взлета. Тревожная, гнетущая тишина царит в воздухе. Сама природа словно чего-то ждет, застыв в напряжении. И только на востоке, в каких-то 40 километрах от нас, приглушенный, но все усиливающийся гул говорит о том, что битва за овладение кёнигсбергским мешком и Земландским полуостровом началась.
Решающий штурм начинается с ужасного грохота, который каждый раз застает нас врасплох. Все мы вновь переживаем начало величественной битвы, вновь видим эти чудовищные языки огня и стали, изрыгаемые к небу сплошным лесом орудий. Мы видим, как самолеты закрывают все небо. Мы видим перемалывающие все своими стальными гусеницами тяжелые русские танки, которые продвигаются вперед и уничтожают последние, чудом уцелевшие очаги сопротивления. И, наконец, мы видим пехоту, которая стремительно, с боевым кличем идет в атаку и в рукопашной схватке добивает тех, кого не успел уничтожить убийственный огонь снарядов и бомб.
Мы уже были очевидцами стольких сражений, что нет никакой необходимости напрягать воображение, для того чтобы представить ужасную картину боев, развернувшихся вокруг столицы Пруссии. Наступает час возмездия!
Резкий свист прорезает воздух. Зеленый искрящийся шар стремительно взлетает у командного пункта в слишком светлое небо и лениво опускается, как будто тревожась за отданный неумолимый приказ и словно желая, пока не поздно, предотвратить ужасную и роковую неизбежность.
Летчики спешат сесть в свои машины. Механики и оружейники бросаются запускать моторы. Тридцать два мотора почти одновременно ревут так, что кажется, вот-вот лопнут их стальные глотки. Крыло к крылу от земли отрываются первые звенья, подымая страшный вихрь пыли. В этом вихре почти не видны взлетевшие следом звенья. В воздухе самолеты пара за парой совершают небольшой разворот, позволяющий остальным присоединиться к ним и занять свое место в боевом порядке.
Курс - 275, высота - 3000, скорость - 480. Полк "Нормандия - Неман" во главе с Дельфино направляется на выполнение боевой задачи. Приказ блокировать аэродром в Пиллау, последнее пристанище эскадрильи "Мельдерс", объединяющей цвет летчиков немецкой истребительной авиации. Пиллау последний военный порт Восточной Пруссии, мрачный часовой, застывший на посту при входе в узкий пролив. Там нас поджидают опытные летчики на "фокке-вульфах" и "мессерах" самых новейших образцов. Закаленные пятью годами непрерывных воздушных боев, они готовы на все и предпочитают смерть поражению. Мы также полны решимости и также хотим победить или умереть.
Вместе с тремя летчиками моей эскадрильи я иду на правом фланге группы. Мы должны прикрывать основное ядро группы. В молочно-белом небе проплывают слоистые облака, редеющие по мере того, как мы приближаемся к морю. Уже 10 минут как мы в полете. Вдали виднеется залив Фриш-гаф, Пиллау и аэродром. "Мельдерсы" уже здесь, точно прибыли на свидание. Группами по два самолета они громоздятся друг над другом и заполняют небо на всех высотах - гибкая тактика, которая для них наиболее выгодна.
Я в паре с капитаном Шаррасом отделяюсь от отряда и устремляюсь вниз на Пиллау. Легкое покачивание крыльями самолета командира полка - сигнал к атаке. В эфире беспрерывно слышится:
"Achtung! Franzosen!"{26}
Почти в отвесном пике, чтобы достигнуть скорости 600 километров в час, мы устремляемся к земле, на пару "фокке-вульфов", летящих перпендикулярно линии нашего полета, но значительно ниже. Все внимание на прицел! Вперед! Немного удачи, точности, и мы причиним им большую неприятность.
Но "фокке-вульфы" поняли наш маневр. Они начинают разворот, переворачиваются на спину и стремительно пикируют к своему аэродрому, используя всю мощность моторов. Они хотят увлечь нас за собой, чтобы подставить под смертоносный огонь своей зенитной артиллерии. Мое положение не из лучших: в головокружительном пикировании я очутился ближе всех к земле. С рекордной быстротой я приближаюсь к одному из "фокке-вульфов", отчетливо различая черные кресты на крыльях. Ну, пора!.. Легкий нажим на педаль управления. Силуэт самолета растет, вырисовывается все четче в рамке прицела. И вот уже мои трассирующие пули настигают его, отдирая куски металла от корпуса. Сероватый дымок скользит вдоль фюзеляжа. Но истребитель продолжает пикировать. Вдруг я вижу, что оказался один в небе над аэродромом, всего в нескольким сотнях метрах от моря. Чувствую, как зенитная артиллерия концентрирует огонь на моем "яке". Огненные шары разнообразных оттенков и багровые полосы окружают меня. Немецкие трассирующие пули смешиваются с моими и выписывают в небе причудливые узоры. В наушниках слышится знакомое потрескивание.
- Внимание! Перестроение на высоте 3000. Направление - Хайлигенбайль, - сообщает "Финозеро" (позывной командира полка).
Наше звено рассыпалось, вернее испарилось, и я остался сейчас совсем один во враждебном мне небе, на высоте 500 метров от земли, окруженный черными облачками разрывов, похожих на барашков с вьющейся шерстью.
С большим трудом мне удается набрать высоту. Держу курс на восток, чтобы не опоздать на соединение с группой в указанном командиром месте. Я иду зигзагами, чтобы избавиться от возможного преследования. Налево и выше моего "яка" "на 10 часов" меня поджидают два "фокке-вульфа". "На 4 часа" пролетают два Мессершмитта-109. Я устремляюсь на огромной скорости к земле, закрытой облаками. Мне уже кажется, что я сумею выйти невредимым из этой переделки, как вдруг яркая вспышка ослепляет меня. Мою машину словно свела судорога. Появился дым. Пол кабины точно провалился. Под ногами я вижу море и языки пламени, которые, кажется, вот-вот начнут лизать мои сапоги. Понимаю, что меня подбили. Какой-то "фокке-вульф", выйдя из облаков надо мной, пристроился в хвост моему "яку" и выпустил в упор несколько очередей. Снаряды разорвались в хвосте машины и под нею. Это пока все, что я успеваю осознать.
И пока я пытаюсь более отчетливо представить себе случившееся, вдруг второй взрыв потрясает самолет. Мой "як" встает на дыбы! Управление нарушено. Я ни-. чего больше не могу сделать. Он сваливается на левое крыло, переворачивается на спину и входит в первый виток штопора, который не оставляет никаких шансов на спасение. Машина горит. Она падает в море, как пылающая и дымящаяся головня.
Почти механически, точно в бреду, я открываю фонарь кабины, который сразу же срывает воздушным потоком, отстегиваю привязные ремни и нечеловеческим усилием поднимаюсь с сиденья. Витки штопора все чаще и чаще, пламя бушует все сильнее и сильнее. 'На какое-то мгновение вижу вздымающееся подо мной море. Я закрываю глаза, напрягаю мускулы, и меня сразу охватывает чувство покоя и тишины. На какое-то мгновение к горлу подступает тошнота, настолько резко я рванул кольцо парашюта. И вот я уже болтаюсь в воздухе. Но в каком нелепом положении! Одна нога запуталась в стропах парашюта, и я опускаюсь почти вниз головой. По-видимому, парашют раскрылся неудачно, и купол надо мной наполовину смят. После отчаянных усилий мне удается наконец принять почти нормальное положение. Некоторое время я ощущаю на себе сильный леденящий ветер, а потом стремительно погружаюсь в серо-зеленый, вязкий, обволакивающий тело мир... Ощущение пронизывающего холода, удушья, томительного страха перед небытием! Ни неба, ни воздуха. Я задыхаюсь, почти теряю сознание, на глубине шести метров в заливе Фриш-гаф, который не более двух недель как освободился ото льда.
Мозг сверлит мысль: спастись, спастись любой ценой. Взывая к моему доброму прошлому - спортивной закалке, я неистово работаю руками и ногами и скоро оказываюсь на поверхности воды. Жадно глотаю, воздух. Мне легче. Кошмарный круговорот мыслей и воспоминаний постепенно останавливается в моем сознании. Теперь прежде всего необходимо избавиться от лямок и строп парашюта, лишнего снаряжения и как можно быстрее отплыть от этого огромного белого савана, который стесняет мои движения и тянет за собой в морскую пучину. Чувствую легкие покалывания в правой ноге. Наверное, несколько мелких осколков застряли в ступне. Болит бедро. Во время падения в воду я потерял один сапог, другой тащит меня на дно, как тяжелый башмак водолаза. Несмотря на потрясение, мои движения становятся все более осмысленными. Я понимаю, что купол моего парашюта, плавающий на поверхности залива, представляет отличную мишень для немцев. Кое-как я делаю первые взмахи, чтобы отплыть в сторону, а в это время в небе продолжают кружиться "мессеры". Они посылают в меня несколько пулеметных очередей. Впрочем, мы поступаем точно так же. Ничего не скажешь. Это - война.
В двух - трех километрах от меня отчетливо вырисовывается берег. Он еще в руках немцев, которые метр за метром продолжают отступать под мощным натиском русских войск. Но, тем не менее, я плыву к берегу, стараясь координировать свои движения, придать им спокойный размеренный ритм и продолжая всматриваться в очертания Земландского полуострова.
Я плыву медленно, экономя силы. Оглядываюсь и вскоре замечаю в 100 метрах справа от меня какой-то темный предмет, плавающий на поверхности. Медленно, очень медленно, теряя устойчивость под тяжестью набухшей одежды, весь в ушибах, промерзший до мозга костей, я приближаюсь к этому предмету, моей последней надежде, так как чувствую, что без опоры я никогда не доберусь до берега. Последние метры преодолеваю минут за десять. Я совсем выбился из сил. Судороги железными обручами стягивают ноги и спину, когда я хватаюсь, наконец, негнущимися пальцами за толстый деревянный брус, к которому прибиты две небольшие дощечки. Дыхание и жизнь возвращаются ко мне. Я говорю себе, что если смогу удержаться верхом на этом брусе, то сегодня в полку меня опять не "поделят". Я закрываю глаза. Я так устал, так устал...
Когда я поднимаю веки, то вижу вокруг себя всюду всплески от пуль, как будто сыплется град. Меня обстреливают с берега. Я устраиваюсь за брусом, стараясь укрыться от глаз любителей стрельбы по неподвижным целям. И, действительно, огонь постепенно стихает. Видно, подумали, что я утонул, что я мертв. А впрочем, не мертв ли я уже наполовину? Я весь посинел. Я кричу от боли, ясно ощущая, как леденящие кровь кинжалы смертельного холода вонзаются в мое тело. Меня охватывает ужас: лучше умереть от пули, чем околеть от холода в воде. Я вскарабкиваюсь на брус. Солнце зашло. Небо из белого превратилось в серо-стальное. Над заливом продолжаются воздушные бои. Группа бомбардировщиков Пе-2 в сомкнутом строю бомбит оконечность полуострова. Это единственное, что доставляет мне удовлетворение. Я с наслаждением смотрю, как гроздья черных точек падают градом на землю, где тотчас же вздымаются огромные столбы пламени, играющие всеми цветами, от красно-желтого до фиолетового. Но вот наступает очередь штурмовиков грозных русских самолетов, несущих смерть и разрушение. Они проходят не более чем в 50 метрах надо-, мной. Их пушки поливают огнем суда, лодки и плоты, которые пытаются отчалить от берега, где бушуют пожары. Разрозненная, беспомощная, ревущая масса людей гибнет в центре гигантских водоворотов, образуемых взрывами бомб и снарядов, и только кровавые пятна остаются на поверхности воды.
Который час? Я потерял всякое представление о времени и пространстве. Ничтожное жалкое существо, почти без жизни и без мысли, какая же сила заставляет тебя цепляться за этот кусок дерева, какая воля заставляет тебя верить в чудо, тогда как логика и разум сказали бы, что все кончено? Я впадаю в забытье, прихожу в себя, что-то бормочу и опять впадаю в забытье. Ночь. Холодный туман встал над Балтикой. Но война ни на минуту не затихает. Беспрерывно рвутся снаряды, и я слышу, как они проносятся в небе и страшно свистят, как будто где-то надрывно дышат мехи адской кузницы. Порой море потрясают взрывы, которые разбивают волны, превращая их в бушующую зыбь. Пламя взрывов раскалывает ночную тьму. Я уже не знаю, мертв я или жив, и не чувствую, что являюсь очевидцем одной из самых ожесточенных кровопролитных битв между русскими и немцами.
Внезапно в тумане появляется темное пятно, постепенно принимающее очертание человека, вцепившегося, как и я, в какую-то доску. Он так же жалок и несчастен, как и я. Кто он? Русский или немец? Летчик? Пехотинец? Артиллерист? Он так же, как и я, не может больше говорить. Он, как и я, больше не способен сделать ни одного движения. И, тем не менее, его присутствие приносит мне облегчение. Оно придает мне уверенность, ободряет меня. И, когда туман поглотил этот неясный силуэт незнакомца, я снова почувствовал себя обреченным. Как в бреду, я вижу своих близких: моего отца и мою семью, моих друзей и товарищей по эскадрилье. Образы моей далекой родины, смутные и расплывчатые, 'неотступно преследуют меня. Я почти теряю сознание и только чудом не падаю со своего насеста. Когда я прихожу в себя, то вижу, как немецкий танк, погрузившись наполовину в .воду, отплевывается из всех своих пушек и как "катюши" вступают в эту дантовскую симфонию. Легкое течение приблизило меня к берегу, так что теперь я легко определяю свое положение относительно продвижения русских и отхода немцев. Я нахожусь точно на оси нейтральной зоны. При помощи куска дерева, выловленного в воде, которым я пользуюсь как веслом, мне удается несколько ускорить мое продвижение.