Жолудев Леонид. Стальная эскадрилья

   Пока проходила реорганизация, вернулись в родной полк еще несколько человек из потерянных в боях экипажей. Среди них Степан Браушкин и Гриша Гаврик - прекрасные летчики-ночники.
   Боевая обстановка, и особенно непрерывные боевые вылеты, почти не оставляет времени для раздумий и вое поминаний. Воюя во имя будущего, солдат преломляет его сквозь призму сегодняшнего дня, очередного боя, где жизнь и смерть ходят рядом. Но не ошибусь, если скажу, что большинство из моих фронтовых друзей, и я в том числе, никогда не думали о гибели, как о чем-то фатальном, не боялись ее и уж, во всяком случае, не ставили жизнь выше долга.
   Вскоре интенсивная боевая работа снова втянула всех в круговорот полетов на воздушную разведку и бомбометание по различным объектам врага. И в первых же вылетах после двухнедельного перерыва я убедился, что от войны можно отвыкнуть: разрывы зенитных снарядов стали сильнее, чем раньше, привлекать внимание и возбуждали желание обойти опасную зону. Удержать себя стоило немалых усилий. Потребовалось время, чтобы вновь обрести былую "форму".
   Военный календарь отсчитывал новые дни и недели. На увядающую траву посыпались первые пожелтевшие листья. Нередко почти до земли опускались рваные дождевые тучи. А боевое напряжение возрастало - немецко-фашистские войска продолжали рваться к Москве н Ленинграду, то на одном, то на другом участке фронта терзали нашу оборону. Надо было непрерывно поддерживать с воздуха свои наземные войска, уничтожать вражеские переправы, его резервы на марше и боевую технику. Летали мы теперь чаще всего мелкими группами и в одиночку. Наш экипаж значился в ветеранах, и ему, естественно, ставили самые сложные задачи. Была на это и другая причина: некоторые летчики и штурманы не могли летать в сложных погодных условиях, сложившихся во второй половине сентября.
   Полеты в облаках повышали, так сказать, "коэффициент безопасности": противник не имел технических средств для перехватов или поражения визуально невидимых целей. Молодые летчики мало-помалу осваивали сложные метеоусловия, и наши потери резко сократились, кадры летного состава стабилизировались. Это давало основания рассчитывать, что эскадрилья скоро восстановит былую боевую мощь.
   ...Мы сидели в большой эскадрильской палатке и играли в домино. Под стук "костяшек" и шум дождя никто сразу не заметил, как в палатку вошел майор Полбин. Наконец кто-то подал команду, все встали. Иван Семенович скептически посмотрел на участников баталии, но промолчал. Затем неторопливо извлек из кармана телеграфный бланк, и лицо его сразу стало строгим. Чувствовалось, что командир собирается сообщить нам что-то очень важное. Он даже не подал, как обычно, команду "Вольно", и мы замерли в молчаливом ожидании.
   При тусклом свете коптилки командир зачитал телеграмму. Смысл ее заключался в том, что наши войска вели сейчас тяжелые оборонительные бои с превосходящим противником и командующий общевойсковой армией не приказывал, а просил, если это возможно, выделить хотя бы один-два экипажа для удара по железнодорожной станции, на которой происходила выгрузка вражеских резервов. Причем там, за 300 километров от нас, погода была хорошая.
   Дочитав телеграмму, командир разрешил всем сесть. В раздумье, словно формулируя вслух прерванную мысль, сказал, что, несмотря на такое ненастье, на то, что полеты в такую погоду сложны и опасны, летчики не должны, не могут оставить в беде свои наземные войска. И тут же попросил встать тех, кто мог бы выполнить боевую задачу.
   Я вскочил и быстро огляделся: рядом стояли все летчики эскадрильи, даже те, которые никогда не летали ни в облаках, ни ночью. Полбин поблагодарил нас за готовность к риску, но заметил, что сам он, как командир, обязан предупреждать неоправданные потери, поэтому пошлет лишь наиболее подготовленные экипажи. Первым он назвал свой экипаж, затем еще четыре и тут же поставил боевую задачу. Я должен был лететь первым, вести разведку погоды и обозначить цель.
   Сейчас, когда взлетно-посадочные полосы великолепно оборудованы для ночного старта и посадки, трудно представить взлет ночью, в проливной дождь, без всякого светообеспечения. Все выполнялось буквально вслепую, и только твердое знание особенностей своей машины и безупречная техника пилотирования позволяли летчику благополучно взлетать в таких невероятно трудных условиях, да еще с бомбами и полной заправкой.
   ...Больше часа шел наш самолет в густых свинцово-серых облаках, пока не появились первые просветы. А неподалеку от цели начали хорошо просматриваться крупные ориентиры: поселки, железная и шоссейная дороги, водоемы. Едва Игорь Копейкин передал сводку погоды на КП полка и экипажам нашей группы, как впереди по курсу показалась цель - железнодорожная станция. Даже издалека было заметно, что там идет интенсивная работа: не ожидая в такую погоду ударов с воздуха, враг не принял мер маскировки, боевая техника выгружалась из вагонов и с платформ при ярком электрическом свете.
   Мы легли уже на боевой курс, когда на станции одна за другой начали гаснуть лампы, - видимо, враг услышал гул моторов. Но было уже поздно: фугасные бомбы сорвались с замков и устремились вниз. Делаем повторный заход. Теперь цель хорошо освещалась возникшими пожарами.
   Задание выполнено. Можно разворачиваться и следовать на базу. Но на какую? (И. С. Полбин разрешил командирам экипажей самостоятельно решать этот вопрос.)
   На свой аэродром возвращаться было очень рискованно; если там сохранились метеоусловия, которые были при взлете, посадка исключалась. И все-таки... видно, так уж устроен человек, что тянет его туда, где все знакомо, привычно, где друзья, - одним словом, домой. Накоротке советуюсь с членами экипажа. У них такое же мнение. Ну что ж? Домой так домой! По крайней мере, там, если удастся "зацепиться" хотя бы за один ориентир в районе аэродрома, появится верный шанс попасть на полосу. К тому же и дежурный синоптик, хотя и не очень уверенно, предсказывал, что к нашему возвращению дождь может утихнуть или даже прекратиться.
   На четвертом часу полета выходим в район своего аэродрома. Дождя нет, но земли не видно - она закрыта плотной пеленой тумана. Большое светлое пятно под нами - это луч посадочного прожектора, размытый водяными парами. Вывожу машину по компасу в створ посадки, ориентируясь на центр светового пятна; выпускаю шасси, снижаюсь. На высоте около ста метров погружаемся в густой туман. Становится темно. Снижаюсь до тридцати метров по прибору просветов нет. Приходится с набором уходить на второй круг. Аргунов просит сделать еще заход, говорит, что он вроде бы видел посадочные знаки. Сомнительно, конечно, ведь у меня тоже неплохое зрение. Но садиться все-таки надо.
   Снова снижаемся в кромешной мгле. Нервы напряжены до предела в ожидании столкновения с землей. Стрелка высотомера дрожит около деления "25 метров". Ничего нет. Еще раз - на безопасную высоту! Бензина остается минут на сорок. Что делать? Идти на запасные подмосковные аэродромы теперь уже поздно - не хватит горючего. К тому же неизвестно, какая сейчас там погода. В таких случаях по инструкции надо покидать самолет, воспользовавшись парашютами. Но ведь он полностью исправен и послушен воле летчика. Нот, расстаться с такой прекрасной машиной выше моих сил!
   Делаю мелкий вираж над аэродромом, словно заклеенным серебристым пластырем, осматриваю горизонт. Один край пелены тумана кажется неровным, как будто кто-то вырвал из него большой клок. Это в районе Старицы. Разворачиваю самолет в этом направлении и минут через десять вижу внизу громадное темное пятно. Земля! Решено: где-то здесь будем садиться.
   Ищу какой-нибудь ориентир, чтобы от него с малой высоты просмотреть местность, подсветив ее посадочной фарой. Осторожно снижаюсь и вдруг вижу почти прямо по курсу, примерно в десяти километрах, тусклые огни ночного старта. Словно приглашая на посадку, вспыхнул и лег на землю луч прожектора. Немедленно выпускаю шасси, уточняю заход, вхожу в луч и... о ужас! Прямо под колесами мелькают широкие канавы, толстые почерневшие пни, какие-то колья. В памяти еще свежи воспоминания о посадке на такую "подстилку". Вторично испытывать судьбу безрассудно - чудес на свете не бывает. Пока голову занимали эти мысли, сработали доведенные до автоматизма навыки: сектора газа даны вперед до упора, штурвал взят на себя, кран шасси - в положении "Убрано". Опасность осталась позади, но тело бьет нервная дрожь: ведь стоило чуть промедлить - и катастрофа была бы неминуемой.
   Только теперь начинаю припоминать, что в этом районе оборудован ложный ночной аэродром, который бесконечно бомбила и штурмовала немецкая авиация, вызывая с нашей стороны едкие замечания и остроты по поводу пустой траты боеприпасов. Но, как говорится, нет худа без добра. Теперь я точно знал местонахождение самолета, вспомнил, что представляет собой местность. Каких-либо серьезных препятствий здесь пет. Поэтому веду машину на высоте пять - десять метров с включенной фарой. Под крылом бежит ровное поле. Дальше искать чего-то нет смысла и небезопасно. Память вновь восстанавливает указания, что вне аэродрома, а тем более ночью, во всех случаях посадку производить с убранными шасси. Но это, в общем-то, совершенно правильное положение инструкции, написанное, как говорят, "кровью летчиков", может опять на неопределенный срок оставить экипаж "безлошадным". Да и что такое колесная посадка на поле по сравнению с только что пережитым заходом на ложный аэродром!
   Решительно разворачиваю машину на обратный курс, опускаю кран управления шасси вниз, прибираю газ. Едва колеса коснулись земли, "вырубаю" зажигание и полностью зажимаю тормоза. Подпрыгнув несколько раз на неровностях, машина останавливается. Полет окончен.
   Первым выскочил из своей кабины Николай Аргунов. Он с наслаждением размялся, сделал несколько шагов вперед и вдруг снова бросился к самолету. На его лицо я прочитал какую-то непередаваемую гамму чувств: смесь испуга и радости.
   - Командир, - закричал он срывающимся голосом,- посмотрите, что там! и потянул меня за рукав.
   Я последовал за ним и в нескольких метрах перед носом самолета увидел край зияющего чернотой глубокого оврага. Да, кто-то из нас родился, видимо, под счастливой звездой! А может быть, и все трое. Ведь стоило машине пробежать еще десяток метров - и произошла бы серьезная неприятность.
   Интересно устроена человеческая память. После тех событий прошло без малого тридцать лет. Забылось многое, даже очень важное. А эта ночь запомнилась, будто была она вчера. Не знаю, как спали штурман и стрелок, но мне несколько раз подряд пришлось "просмотреть" во сне самые яркие впечатления от вылета, и каждый эпизод кончался самым неблагоприятным исходом. Может быть, в эту ночь впервые так остро сказалось нервное переутомление, вызванное постоянным риском и тяжелым бременем ответственности за выполнение боевых задач и за жизнь экипажа. О чем только не передумал я тогда, сидя в малоприспособленном для отдыха пилотском кресле. Только рассвет принес облегчение, отвлек от дум, побудил к действию.
   С помощью местных жителей мы развернули самолет, сняли лопатами неровности почвы. Получилась вполне сносная взлетная полоса. И как только растаяла пелена тумана, поднялись в воздух. Летели уже на неприкосновенном аварийном запасе горючего кратчайшим маршрутом. На свой аэродром заходили с прямой по ветру против старта. Горючего хватило даже на то, чтобы зарулить машину на стоянку. И тут мы увидели, что места самолетов, улетевших ночью на боевое задание, пусты.
   Техник докладывает: только что прилетел командир полка, а больше пока никто не возвратился. Значит, "попадали" кто где. Теперь уже не делаем скороспелых выводов, и правильно: к вечеру вернутся домой еще два экипажа из пяти, вылетавших на задание, и лишь одному, посадившему самолет с убранными шасси, понадобится техническая помощь.
   Но обо всем этом мы узнаем несколько позже. А пока докладываю Полбину о возвращении экипажа и исправности самолета. Иван Семенович просит рассказать обо всем более подробно, слушает внимательно и одобряет действия экипажа.
   - Ну а теперь отдыхайте, - заключает он нашу беседу. - Даю вам сегодня выходной.
   Мы заверяем Полбина, что будем отдыхать, а сами идем готовить самолет к очередному боевому вылету.
   Очередным боевым вылетом стал тот самый, в котором экипажу впервые крупно изменило фронтовое счастье, в котором попытка "погасить" вражеский светомаяк закончилась вынужденной посадкой в тылу врага и ночной переправой на плоту через Западную Двину - первую водную преграду на пути к своим, в родной полк.
   Впрочем, тогда путь этот нам еще не казался долгим. Мудрость приходит не сразу даже к тем, кто, подобно нашему экипажу, уже мог бы оценивать обстоятельства более здраво. Но как часто путают люди желаемое с действительным, как часто торопят они события, "подгоняя" их развитие в своих интересах.
   Так и мы, преодолев первые километры оккупированной врагом территории, сочли их самыми трудными и длинными. Дальнейшее виделось в более привлекательных тонах: протяженность пути до своего аэродрома де лилась на среднесуточный темп форсированного движения с незначительными поправками на разного рода непредвиденные затруднения. В итоге от встречи с друзьями нас отделяли примерно три недели. И, главное, расчет этот ни у кого не вызывал сомнений.
   Исходным пунктом обратного маршрута (по-штурмански - ИПОМ) был принят восточный берег Западной Двины, к которому незадолго до рассвета приткнулся наш маленький, на скорую руку собранный плот...
   ПАРТИЗАНСКИМИ ТРОПАМИ
   Шли быстро. За первые десять дней, если измерять по прямой, оставили позади около двухсот километров. Лесисто-болотистая местность и темные осенние ночи были нашими союзниками.
   Заметно похолодало. Дожди чередовались с заморозками и сильными ветрами. Приходилось все чаще заходить в деревни, чтобы добыть продукты, обогреться, просушить обувь и одежду. Впрочем, ночевок в хатах мы по-прежнему избегали, предпочитая заброшенные сараи и стога сена.
   Во второй половине октября мы были уже на подходе к линии фронта, обозначенной на нашей полетной карте. Ожидая повышения плотности вражеских войск, стали более осторожными.
   Однажды ночью решили зайти в небольшую деревушку, расположенную неподалеку от крупного села Ильино. Местные жители сказали, что немцев здесь нет. Мы приблизились со стороны огородов к крайней избе, укрылись за плетнем и стали наблюдать. Вскоре туда вошел какой-то человек среднего роста, с винтовкой в руке. Пока мы шепотом совещались, что делать, незнакомец снова появился на крыльце. Постоял немного и направился в нашу сторону. Мы тут же схватили его, обезоружили и ввели в хату. Там сидели на лавках старик и двое ребятишек. При виде "гостей" они встали и, по примеру нашего арестованного, подняли вверх руки. Я сказал, что им ничего не угрожает. Дед и мальчишки, переглянувшись, спокойно сели на свои места.
   Тусклого света керосиновой лампы с разбитым стеклом было вполне достаточно, чтобы рассмотреть захваченного человека. Перед нами стоял парень лет двадцати, в военной залатанной гимнастерке и яловых сапогах, облепленных грязью. На его худом давно небритом лицо лежала усталость.
   Спрашиваю старика, зачем заходил сюда этот человек? Тот отвечает: мол, спрашивал, как пройти в Ильино. На вопросы, кто он, куда и откуда идет, неизвестный не отвечал, смотрел в сторону. Пробую подойти к нему иначе: показываю удостоверение личности, говорю, что мы советские воины, что судьба его зависит от правдивости ответов.
   Подействовало. Немного помолчав, наш пленник назвался Шатиловым, сказал, что он - рядовой артиллерийского полка, попавшего в окружение под Минском. Их группа дважды пыталась пробиться к своим, но безуспешно: фронт быстро откатывался на восток. О составе группы и ее местонахождении Шатилов категорически отказался говорить. Мне понравилось поведение солдата, который здесь, в тылу врага, оставался верным воинской присяге.
   - Вы коммунист? - спросил я в упор.
   - Нет, комсомолец, - ответил Шатилов, и в его глазах мелькнули огоньки.
   - Покажите билет.
   - Нет билета. Закопал под Минском, когда первый раз выходили из окружения, - вяло отозвался собеседник.
   Заметив, что я укоризненно покачал головой, он вдруг вспылил:
   - Разве я один? Кто же во вражеском тылу носит при себе такие документы? Ведь если с ними попадешься - сразу поставят к стенке. А нам обязательно надо к своим дойти. Потом вернемся и откопаем. Сами-то небось тоже сейчас беспартийными ходите...
   Шатилов говорил резко, громко, словно и себя хотел убедить в правомерности своего поступка.
   Но когда я молча расстегнул левый карман гимнастерки и, не торопясь, вытащил пергаментный пакетик, мой собеседник словно споткнулся на полуслове. А при виде партийного билета он широко раскрыл серые глаза и сдавленным голосом попросил:
   - Дайте взглянуть...
   Подержав в руках красную книжечку, Шатилов виновато сказал:
   - Извините меня, пожалуйста. За все, что здесь говорил. Я сейчас же поведу вас к своим товарищам.
   Так партийный билет стал для нас в тылу у врага паролем и пропуском.
   Сопровождаемые Шатиловым, мы направились в лес, находившийся неподалеку от деревни. Когда вышли за околицу, наш проводник попросил вернуть ему винтовку.
   "Стыдно мне, - виноватил себя он, - за многое стыдно".
   Оружие мы ему вернули.
   Пройдя километра полтора по лесной дороге, свернули на узкую тропу и минут через десять увидели ярко горевший костер, окруженный людьми. Навстречу поднялся рослый бородач лет тридцати.
   "Наш командир", - шепнул мне Шатилов.
   Я представился и представил штурмана и радиста. Бородач назвал себя Подгорным - старшим лейтенантом, командиром артиллерийского дивизиона 58-го гаубичного артполка. Потом он познакомил нас со своими подчиненными. Среди них были младший лейтенант Ткачев, старший сержант Новиков, сержант Еремин, красноармейцы Ешидзе, Грязнов, Куликов. Они были измождены и оборваны, но все при оружии. В каждом чувствовалось неукротимое стремление пробиться к своим и снова сражаться с ненавистным врагом.
   Тут же выяснилось, что эта группа следует на восток без карты, поэтому часто натыкается на вражеские гарнизоны и несет неоправданные потери. Я показал проложенный нами маршрут и предложил идти вместе. Подгорный и Ткачев согласились. С рассветом мы покинули бивак и направились на восток.
   На второй или третий день пути сильный снегопад и плохая видимость позволили двигаться даже днем. Мы вплотную подошли к тому месту, где, по нашим расчетам, проходил передний край. Но он, увы, уже отодвинулся на восток. А здесь остались лишь следы жестоких боев. Повсюду валялись уже тронутые ржавчиной снаряды, патроны и винтовки, со вздернутыми стволами стояли пушки и минометы, чернели обгоревшие коробки вражеских танков. Было видно, что на этом рубеже советские воины стояли насмерть.
   Отдохнув в блиндажах, сохранившихся невдалеке от бывшего переднего края, мы двинулись в путь. Несколько раз натыкались на вражеские гарнизоны, вступали в перестрелку с ними, но от намеченного маршрута старались не отклоняться. Даже в самые трудные моменты никто не жаловался на усталость, тяготы переносили с исключительной выдержкой.
   На исходе октября 1941 года группа неожиданно напоролась на крупную колонну немецких войск. Гитлеровцы открыли сильный огонь из пулеметов и минометов. Вступать с ними в бой было неблагоразумно. Горстка бойцов не могла противостоять регулярной части. Что делать? Дорога вперед, к спасительному лесу, оказалась перерезанной. Оставалось или отойти назад, в безлесную местность, или пробиваться вправо, через кустарник. Выбрали второе. Отстреливаясь, короткими перебежками углубились в густые заросли. Под ногами захлюпала ледяная вода. Порой погружались в болото по пояс, но шли, держа оружие на вытянутых руках.
   Однако враг разгадал наш замысел. Несколько наших попыток выйти из заболоченного кустарника на сушу оказались безуспешными. Повсюду мы натыкались на засады гитлеровцев. Они обложили нас крепко, зная, что в ледяной воде долго не высидишь. И действительно: с каждой минутой мы теряли силы, а значит, и боеспособность.
   Ночь прошла в поисках выхода. Посовещавшись, решили повернуть в глубь Пелецких мхов, в сплошную кочковатую трясину, покрытую редкими карликовыми сосенками и березками. Плавающий слой мха с трудом удерживал только одного человека. Чтобы не провалиться в пучину, нужно было идти не останавливаясь, то в дело перепрыгивать с кочки на кочку. Каждый из нас кроме оружия нес длинный шест и, когда проваливался, опирался на него, терпеливо дожидаясь помощи товарищей.
   Путь отряду прокладывал старший лейтенант Подгорный, самый крупный и тяжелый из нас. Нащупав слабое место, он предостерегающе поднимал руну и искал обход. Его мужество и спокойная уверенность придавали силу и бодрость подчиненным.
   За первый день мы продвинулись всего километров на пять. От бессонницы, холода и голода обессилели до предела. Наконец достигли небольшого, поросшего мелколесьем островка. Быстро собрали валежник, развели несколько костров и как подкошенные свалились возле них на сырую траву. Выставлять охранение не стали- врагу сюда все равно не добраться.
   Проснулся я от холода. Подстеленный наспех хворост спрессовался, сквозь него просочилась вода, и моя одежда вымокла. Посмотрел на спящих товарищей-та же картина.
   Подошел Подгорный. Он, оказывается, почти не спал. С трудом разбудили всех, вскипятили воду, поделили поровну остатки еды и снова двинулись в путь. Трудно описать, как мы шли, чего стоил нам каждый метр.
   Через трое суток отряд закончил переход через Пелецкие мхи. Кажется, впервые в жизни я по-настоящему осознал, как это здорово, когда под ногами у тебя твердая земля.
   А спустя еще несколько дней мы достигли границы Нелидовского района, Калининской области. По карте было видно, что на московском направлении лесные массивы скоро сменятся перелесками. Там будет труднее соблюдать скрытность передвижения. Ведь противник, без сомнения, даже небольшие рощи использует для маскировки своих войск и боевой техники. Опаснее стало заходить и в населенные пункты: гитлеровцы размещали там штабы, комендатуры, лазареты. Среди местных жителей могли оказаться и люди ненадежные, отравленные вражеской пропагандой. Словом, обстановка складывалась явно неблагоприятная для нас. А главное - мы не знали, где сейчас линия фронта, сколько до нее идти.
   На восточной границе Пелецких мхов командный состав группы собрался обсудить создавшееся положение. Пришли к выводу, что двигаться в сторону Москвы нецелесообразно. Наиболее удачным был признан маршрут на северо-восток. В этом направлении вплоть до Вологды простирались огромные леса, в которых свободно могли укрыться целые армии. Но ведь мы проделали такой тяжелый путь вовсе не для того, чтобы спрятаться в глухомани и отсидеться "до лучших времен". Теперь, когда до своих было уже близко, хотелось рывком преодолеть последний барьер.
   Однако поспешность - плохая союзница. Следовало действовать с учетом опыта, которого у каждого было предостаточно.
   Неожиданно для всех Подгорный предложил разделиться и "просачиваться" на восток мелкими группами. Мы с Ткачевым не согласились с ним. Ведь большинство бойцов не умеет ориентироваться на местности, а карта у нас одна. К тому же расчленение отряда вызовет у некоторых бойцов неуверенность в себе.
   Трудно сейчас объяснить, почему именно, по старший лейтенант Подгорный продолжал настаивать на своем плане. Тогда мы вынесли этот вопрос на собрание всей группы. На нем выступили командир отряда, Ткачев и я. Ткачев отверг действия в одиночку, как неуставные. Он предложил до выяснения обстановки осесть в этом районе. Я поддержал его: нужно действовать пока здесь и одновременно готовиться к переходу через линию фронта. Мое выступление окончательно склонило чашу весов в пользу сохранения боевого подразделения. Даже Подгорный в конце концов согласился с нами. Мы тут же вновь избрали его командиром. Я стал комиссаром отряда. Во главе отделений были поставлены Ткачев, Новиков и Копейкин.
   Обсудив создавшееся положение, мы с Подгорным наметили план работы на ближайшие дни. Он с группой в пятнадцать человек строит базу, своего рода заземленную казарму, где можно было бы отдыхать и готовить личный состав к боевым заданиям. Здесь же предполагалось создать склады продовольствия и оружия, которого, правда, у нас пока не было. Я с пятью бойцами иду в район недавних боев собирать винтовки и патроны. Команде старшего сержанта Новикова поручалось раздобыть батарейный радиоприемник, чтобы можно было слушать голос Родины и получать объективную информацию о событиях на фронтах Великой Отечественной войны. Все группы немедленно приступили к выполнению заданий.
   Вернувшись туда, где недавно проходила линия фронта, мы буквально за несколько часов отыскали в опустевших блиндажах и траншеях почти все, что нам требовалось: исправный "максим", два отечественных и два немецких ручных пулемета, гранаты, автоматы, винтовки и несколько ящиков патронов. Валялись здесь 45-миллиметровые минометы, но, к сожалению, без мин. Собранное вооружение мы отнесли в лес и тщательно замаскировали. Теперь нужно было найти транспорт для его перевозки. Сделать это, как ни странно, оказалось несложно. Мы находились в том районе, откуда передовые частп врага продвинулись на восток, а его тылы еще не подошли. Крестьяне - вчерашние колхозники, выяснив, кто мы такие, охотно одолжили нам несколько подвод.