Страница:
Из Москвы Каганович и Ежов 19 августа Сталину в Сочи:«Суд открылся в 12 часов… Зиновьев заявил, что он целиком подтверждает показания Бакаева о том, что последний докладывал Зиновьеву о подготовке террористического акта над Кировым и, в частности, о непосредственном исполнителе Николаеве…» 20 августа:«Каменев при передопросах прокурора о правильности сообщаемых подсудимым фактах, подавляющее большинство их подтверждает… Некоторые подсудимые, и в особенности Рейнгольд, подробно говорили о связях с правыми, называя фамилии Рыкова, Томского, Бухарина, Угланова. Рейнгольд, в частности, показал, что Рыков, Томский, Бухарин знали о существовании террористических групп правых… Мы полагаем, что в наших газетах при опубликовании отчета о показаниях Рейнгольда не вычеркивать имена правых. Многие подсудимые называли запасной центр в составе Радека, Сокольникова, Пятакова, Серебрякова, называя их убежденными сторонниками троцкистско-зиновьевского блока. Все инкоры (иностранные корреспонденты — Ю.Ж.) в своих телеграммах набросились на эти показания как на сенсацию и передают в свою печать. Мы полагаем, что при публикации отчета в нашей печати эти имена также не вычеркивать» [41].Действительно, на следующий день газеты с новыми именами «врагов» вышли в свет. Однако трезво оценить такое положение сумел лишь М.П. Томский, директор крупнейшего издательства страны, ОГИЗа. Он понял, какая участь рано или поздно ждет его, а потому в тот же день, 21 августа, на партсобрании издательства покаялся в своих «преступных связях с подсудимыми по «Процессу 16-ти», а следующим утром на даче в Болшеве покончил жизнь самоубийством [42].
Из Москвы Каганович, Орджоникидзе, Ворошилов, Чубаръ, Ежов 22 августа — Сталину:«Передаем Вам шифром текст приговора, опустив формальную часть — перечисление фамилий. Просим сообщить Ваши указания». Из Сочи Сталин 23 августа: «Первое, проект по существу правилен, но нуждается в стилистической отшлифовке. Второе, нужно упомянуть в приговоре в отдельном абзаце, что Троцкий и Седов подлежат привлечению к суду, или находятся под судом, или что-либо в этом роде. Это имеет большое значение для Европы, как для буржуа, так и для рабочих. Третье, надо бы вычеркнуть заключительные слова: «Приговор окончательный и обжалованию не подлежит». Эти слова излишние и производят плохое впечатление». Из Москвы Каганович, Орджоникидзе, Ворошилов, Ежов 24 августа:«Политбюро предложило отклонить ходатайство (о помиловании — Ю.Ж.) и приговор привести в исполнение сегодня ночью. Завтра опубликуем в газетах об отклонении ходатайства осужденных и приведении приговора в исполнение». Из Сочи Сталин 24 августа: «Согласен» [43].24 августа все шестнадцать подсудимых в соответствии с приговором были расстреляны.
«Процесс 16-ти» сопровождался неизбежной и шумной пропагандистской кампанией, которая внезапно началась 15 августа и столь же внезапно прекратилась спустя двенадцать дней. Кампанией, которая, как и сам суд, должна была оказать психологическое воздействие на членов ЦК, делегатов предстоящего вскоре Всесоюзного съезда Советов.
Газеты были заполнены передовицами, редакционными и подписными статьями, свидетельствовавшими о начавшейся «охоте на ведьм». Уже 16 августа в «Правде» появилась корреспонденция из Азербайджана о том, что газета «Бакинский рабочий» «покрывает троцкистов». 19 августа — обширный, на два подвала, материал за подписью Л.П. Берии о разоблачении первого секретаря ЦК компартии Армении А. Ханджяна, который якобы был в прошлом тесно связан с покончившим самоубийством еще полтора года назад В.В. Ломинадзе. 23 августа — сообщения об обличительно-разоблачительных партактивах, прошедших в Москве и Киеве, на которых с докладами выступили Н.С. Хрущев и П.П. Постышев. 22 августа — репортаж с московского завода «Динамо», рабочие которого потребовали «расследовать связи Томского — Бухарина — Рыкова и Пятакова — Радека с троцкистско-зиновьевской бандой».
Тогда же поспешили отмежеваться от обвиняемых и от своего недавнего вождя Троцкого его самые близкие сподвижники. 21 августа в «Правде» появились статьи «Не должно быть никакой пощады!» Х.Г. Раковского, «Беспощадно уничтожать презренных убийц и предателей» Г.Л. Пятакова, а в «Известиях» — «Троцкистско-зиновьевско-фашистская банда и ее гетман Троцкий» К.Б. Радека, 24 августа в «Правде» — «За высшую меру измены и подлости — высшую меру наказания» Е.А. Преображенского. Однако ничто уже не могло спасти их самих.
С 26 июля по 16 сентября тихо, без малейшей огласки арестовали первого заместителя наркома тяжелой промышленности Г.Л. Пятакова, заместителя наркома легкой промышленности Г.Я. Сокольникова, заместителя наркома путей сообщения Я.А. Лившица, начальника Главхимпрома НКТП С.Л. Ратайчака, замначальника Цудортранса Л..П. Серебрякова, заведующего Бюро международной информации ЦК ВКП(б) К.Б. Радека, первого секретаря ЦК компартии Армении А. Ханджяна, заместителей командующих войсками военных округов: Ленинградского — В.М. Примакова, Харьковского — С.А. Туровского, военного атташе в Великобритании В.К. Путну, других когда-то открытых троцкистов, в том числе восстановленных всего год назад в партии Л.С. Сосновского, сотрудника «Известий», и Н.А. Угланова, хоть и прощенного, но оставленного на скромной должности в далеком Тобольске.
Все они оказались своеобразными заложниками. Их, как то бывало четыре-пять лет назад, могли после допросов освободить, понизив в должности ни выведя из ЦК, ЦИК СССР. Но могли сделать и обвиняемыми на каком-либо ближайшем процессе. Все зависело от обстоятельств, от дальнейшего развития событии. В том числе и от позиции основного союзника французской и испанской компартий по народному фронту — социал-демократов.
Еще до окончания «Процесса 16-ти», 22 августа, в Москву поступила телеграмма, подписанная председателем Социалистического рабочего интернационала Де Букером, секретарем Адлером, а также председателем Международной федерации профсоюзов Ситрином и секретарем Шевенельсом. Они обратились к главе советского правительства Молотову с просьбой, «чтобы обвиняемым были обеспечены все судебные гарантии, чтобы им было разрешено иметь защитников, совершенно независимых от правительства, чтобы им не были вынесены смертные приговоры и чтобы, во всяком случае, не применялась какая-либо процедура, исключающая возможность апелляции».
Телеграмму эту Каганович и Чубарь тут же переслали Сталину и сразу получили от него ответ, выдержанный в духе периода самой жесткой конфронтации с Социнтерном:
«Согласен также с тем, чтобы не отвечать Второму Интернационалу. Но думаю, что надо опубликовать телеграмму Второго Интернационала, сказать в печати, что СНК не считает нужным отвечать, так как приговор — дело Верховного суда, и там же высмеять и заклеймить в печати подписавших телеграмму мерзавцев как защитников банды убийц, агентов гестапо — Троцкого, Зиновьева, Каменева, заклятых врагов рабочего класса» [44].
Такое откровенно старое по духу поручение было выполнено незамедлительно. На следующий день ответ Социнтерну — «Презренные защитники убийц и агентов гестапо» — опубликовали многие советские газеты. Однако статья не свидетельствовала об отказе сталинской группы от реформ, а стала лишь несущественной уступкой, чтобы лишний раз не восстанавливать против себя широкое руководство. Такой же, как и вынужденная отсрочка созыва Всесоюзного съезда Советов, которому предстояло рассмотреть и утвердить новую конституцию. Решением ПБ от 21 июля выборы на съезд, объявленный чрезвычайным, назначили на 1 октября — 15 ноября. Правда, тем же решением устанавливалось и иное, более важное: промежуточные съезды советов союзных республик должны были утвердить собственные конституции [45].
Затем узкое руководство сделало следующий шаг на пути политических реформ, призванных на этот раз затронуть уже судьбу партии. XVI съезд ВКП(б) поручил «ЦК ВКП(б) переработать программу партии на основе принятой VI Всемирным конгрессом программы Коммунистического Интернационала и успехов социалистического строительства в СССР» [46]. 11 августа, накануне начала «Процесса 16-ти», ПБ утвердило знаменательное решение: «Принять предложение т. Сталина о создании при программной комиссии ВКП(б) секретариата по первоначальной наметке программы партии в составе тт. Стецкого, Таля и Яковлева» [47]. Невозможно было ошибиться в том, какие наметки подготовят те, кто только что отверг ряд основных положений программы Коминтерна.
Однако все эти проблемы, включая даже последствия августовского процесса, вскоре отступили на дальний план. Значительно большее беспокойство у узкого руководства вызвали события в Испании, где на волоске повисла судьба народного фронта — первого в Европе, одержавшего победу на всеобщих выборах, пришедшего к власти бесспорно демократическим путем.
В ночь на 18 июля 1936 г. в испанской зоне Марокко вспыхнул военный мятеж, в котором приняли участие около 20 тысяч человек. На следующий день мятежники захватили крупнейшие города юга Испании.
Первой реакцией на опасные события явно растерявшегося официального Мадрида стало не подавление мятежа, а реорганизация правительства. Премьер Касарес Кирога ушел в отставку, а новый кабинет утром 19 июля сформировал председатель кортесов (парламента), лидер республиканского союза Мартинес Баррио. Отказавшись реально воспринимать цели мятежников, сразу же объявивших себя монархистами и не скрывавших стремления установить жесткую военную диктатуру, он попытался достичь с ними компромисса и предложил кому-либо из восставших генералов — по их собственному выбору — пост военного министра, Однако мятежники решительно отвергли такое предложение, считая для себя неприемлемыми даже переговоры с республиканцами. К вечеру того же дня правительство Баррио сложило с себя полномочия. Новый кабинет по согласованию с президентом Мануэлем Асаньей сформировал Хосе Хираль. Из шести представителей своей, левой республиканской партии, троих — республиканского союза и двоих беспартийных.
Тем временем мятеж разрастался. Всего за пять дней армия установила контроль над несколькими районами севера и юга страны. Лишь тогда правительство отважилось на единственно возможное — вооружение народа — и решило повсеместно создавать милицию, что позволило не только подавить в зародыше мятежи в Барселоне и Мадриде, но и отбить часть захваченных территорий. Именно эти сражения дали основание германскому послу в Испании сообщить министерству иностранных дел в Берлине: «Если не произойдет чего-либо непредвиденного, то, учитывая нынешнюю ситуацию, маловероятно, что военные мятежники смогут одержать победу» [1].
Реакция нацистских властей, а вместе с тем и итальянских фашистов не заставила себя ждать. Уже 28 июля на аэродроме Тетуана приземлились 20 немецких транспортных самолетов, а в Нодоре — И самолетов итальянских ВВС. Они и позволили в самые критические для мятежников дни создать воздушный мост, связавший испанскую зону Марокко с югом Испании, перебросить по нему 14 тысяч солдат и офицеров — противников республики. 2 августа на рейде Сеуты встала на якоря германская эскадра.
Военный мятеж в Испании, тесно связанной экономическими отношениями с Великобританией и имеющей общую границу с Францией, потребовал от этих стран соответствующей политической оценки и действий. Уже 22 июля посол Франции в Великобритании уведомил свое правительство о «серьезном беспокойстве» британских официальных кругов и высказался за незамедлительный визит в Лондон премьера Леона Блюма и министра иностранных дел. После консультаций со Стэнли Болдуином и Антони Иденом появилась вполне обоснованная доктрина невмешательства. Если бы она была не только безоговорочно принята всеми европейскими державами, но и соблюдалась ими точно и пунктуально, то, несомненно, помогла бы испанскому правительству в считанные недели, если не дни, подавить мятеж.
Стремясь подать пример другим, правительство Франции 25 июля постановило никоим образом не вмешиваться во «внутренний конфликт» на Пиренейском полуострове. Иными словами, практически объявило об эмбарго на поставку оружия обеим противоборствующим сторонам в Испании. А 2 августа Франция направила ноты в Лондон, Рим и Берлин, предлагая присоединиться к принятому решению и строго соблюдать политику невмешательства.
Тем временем Лондон проинформировал Париж о готовности принять доктрину невмешательства, высказав более чем справедливое пожелание, чтобы к переговорам были привлечены Германия, а также Бельгия и Польша. Рим, выражая принципиальное согласие с полученным предложением, обусловил его рядом явно надуманных оговорок. Берлин, в свою очередь, объявил о готовности принять обязательство никоим образом не вмешиваться в испанские дела, но лишь в том случае, если аналогичное решение примет и Советский Союз.
Франция, исходя из германского ответа, направила 5 августа предложение Советскому Союзу поддержать выдвинутую сю доктрину и присоединиться к обсуждаемой четырьмя странами договоренности. В тот же день первый заместитель наркома иностранных дел Н.Н. Крестинский вручил послу Пайяру ответ Кремля. Он гласил: «Правительство СССР разделяет принцип невмешательства во внутренние дела Испании и готово принять участие в предлагаемом соглашении о невмешательстве» [2].
Столь быстрый положительный ответ, бесспорно не потребовавший ни размышлений, ни обсуждений среди членов узкого руководства, скорее всего, был обусловлен лишь горячим желанием не дать ни малейшего повода рассматривать республиканское правительство Испании как креатуру Кремля, а народный фронт — как модификацию старой стратегии Коминтерна, орудие коммунистической экспансии, экспорта мировой революции.
Ход дальнейших событий обстоятельно изложил в своих воспоминаниях Антони Иден: «19 августа я принял решение объявить, что Великобритания применит эмбарго на вывоз оружия в Испанию, не дожидаясь присоединения других государств. Я чувствовал, что необходимо поступить таким образом, даже не дожидаясь, когда мы заключим международное соглашение, так как был уверен, что своим примером мы сможем побудить другие страны, и прежде всего Германию и Италию, последовать за нами. Я еще не понимал, как опасно давать советы диктаторам, более склонным ложно истолковывать их, чем следовать им» [3].
Решение Идена подтолкнуло советское руководство сделать следующий шаг — официально присоединиться к международному соглашению. 23 августа М.М. Литвинов и Ж. Пайяр обменялись нотами строго выверенного, идентичного до буквы содержания. Обе стороны, в частности, заявили:
«Правительство СССР (Франции) запрещает в том, что его касается, экспорт, прямой или косвенный, реэкспорт и транзит в направлении Испании, испанских владений или испанской зоны Марокко всякого оружия, амуниции и военных материалов, а также всяких воздушных судов как в собранном, так и в разобранном виде и всяких военных кораблей» [4].
Аналогичные по тексту декларации приняли правительства еще 25 европейских стран, в том числе Великобритании, Германии, Италии, Португалии, а не примкнули к соглашению только Испания (как заинтересованная сторона) и Швейцария. Кроме того, на позициях невмешательства находились — на основе акта о нейтралитете 1935 г. — и США. Успех дипломатов позволил Франции внести новое, сразу же поддержанное всеми предложение создать в Лондоне постоянный Комитет по невмешательству — из послов и посланников присоединившихся к соглашению держав.
Казалось бы, все складывалось как нельзя лучше. И все же, не довольствуясь достигнутым, Кремль стремился использовать все доступные средства для привлечения на сторону республиканского правительства Испании еще и мирового общественного мнения. 26 августа узкое руководство решило сотрудничать даже с пацифистскими организациями, которых всего три года назад рассматривало как представителей реакционного движения, являвшегося «прямым обманом трудящихся». В Брюссель, где 3 сентября должен был открыться пацифистский Международный конгресс мира, была направлена советская делегация. Только для участия в конгрессе чисто формально был учрежден Национальный комитет борьбы за мир, председателем которого стал генеральный секретарь ВЦСПС, член оргбюро ЦК ВКП(б) Н.М. Шверник [5]. Точно такое же решение принял и ЦК ВЛКСМ, направивший собственную делегацию, возглавляемую генеральным секретарем комсомола СССР А.В. Косаревым, в Женеву — на пацифистский Международный юношеский конгресс защиты мира [6].
В те напряженные дни СССР и Франция с не вызывавшими сомнения целями напомнили Европе о заключенном ими оборонительном договоре. Практически одновременно — во Франции в конце августа, в СССР (Белорусский военный округ) в начале сентября — прошли большие военные маневры, которые продемонстрировали мощь и боевую выучку вооруженных сил, их несомненную способность в случае необходимости совместно остановить агрессора. Советский Союз на французских маневрах представляла делегация весьма высокого уровня: командующий войсками Киевского военного округа (КВО) командарм 1 ранга И.Э. Якир, командующий воздушной армией КВО комбриг В.В. Хрипин, начальник ПВО Киевской зоны комбриг Н.И. Рачинский и представитель НКО майор Нагорный [7].
Но пока Франция и Великобритания прилагали все дипломатические усилия для введения политики невмешательства, испанские мятежники, оснащенные германской и итальянской военной техникой, предельно использовали свое преимущество и возобновили наступление. Они стремились прежде всего объединить обе свои зоны, северную и южную, а затем и захватить столицу, чтобы добиться тем самым не олько победы, пусть еще и не окончательной, сколько серьезных оснований для их юридического признания в качестве законного правительства страны.
Первая задача была ими решена уже к 14 августа — захватом расположенных близ португальской границы Бадахоса и Мериды. Затем мятежники, закрепляя и наращивая успех, попытались установить контроль над всем севером, овладев сохранявшей верность республике Страной басков. Однако даже к середине сентября они так и не сумели этого сделать. Удалось лишь полностью блокировать автономную республику, отрезать ее от границы с Францией. Одновременно мятежники начали давно обещанное ими наступление на Мадрид. Продвигаясь двумя колоннами, они овладели 13 сентября стратегически важным городом Талавера-де-ла-Рейна, а 27 сентября — Толедо, оказавшись в 113 км к западу и в 70 км к югу от столицы.
Неудачи, сопутствовавшие республиканцам летом и в начале осени, объяснялись прежде всего от недели к неделе возраставшей военной помощью мятежникам со стороны Италии, Германии и Португалии. Так, последняя, несмотря на декларацию о невмешательстве, не только предоставила монархистам несколько крупных займов, но и регулярно снабжала их пулеметами, ручными гранатами и другим боевым снаряжением. Мало того, позволила 20 тысячам «добровольцев» — офицеров и сержантов португальской армии перейти границу и пополнить ряды испанских мятежников. Наконец, Португалия прямо включилась в гражданскую войну в Испании и предоставила свои аэродромы немецким и итальянским самолетам с итальянскими и немецкими экипажами.
Точно таким же образом действовали и объявившие о невмешательстве Италия и Германия. Итальянские вооруженные силы открыто оккупировали Балеарские острова, создав там военно-морскую и военно-воздушную базы.
И все же решающим для успеха мятежников оказалось другое обстоятельство — развал испанской республиканской армии. Уже к концу июля все ее прежние структуры практически распались. Командование же армией так и не сумело оперативно разработать ни общего стратегического плана подавления вооруженного мятежа, ни соответствующих тактических задач. Столь плачевные результаты действий, лишь ухудшивших положение республики, неспособность положительно повлиять на развитие ситуации заставили правительство Хираля 5 сентября уйти в отставку. Его сменил кабинет Ларго Кабальеро, по составу ставший более «левым», чем все предыдущие.
Положение в Испании с каждым днем вызывало все большее и большее беспокойство в Кремле. Однако строить свои планы, расчеты, вырабатывать политику он пока мог, лишь основываясь на сообщениях преимущественно западных журналистов, противоречивых, подчас чуть ли не сразу же опровергаемых другими средствами массовой информации. Да еще из взаимоисключающих передач мадридского радио республиканцев и севильского — мятежников. Чтобы располагать собственной объективной, точной и достоверной информацией, узкое руководство решило наконец создать советское официальное представительство в Испании.
Первым в Испанию вылетел — формально как специальный корреспондент «Правды» — Михаил Кольцов, фактически ставший представителем ЦК ВКП(б). Именно такой ранг популярного в Советском Союзе журналиста ненавязчиво подчеркивал редактор газеты Л.З. Мехлис в представлении, подписанном им для оргбюро ЦК ВКП(б) 3 августа: «Согласие товарища Сталина имеется» [8]. Решением ПБ от 17 и 19 августа в Мадрид направили кинорежиссера-документалиста Романа Кармена с кинооператором Борисом Макасеевым и журналиста Илью Эренбурга как корреспондента «Известий» [9]. Лишь затем выехали и дипломаты. Из Парижа — бывший перед тем представитель СССР в Лиге наций полпред М.И. Розенберг (прибыл в Мадрид 27 августа, вручил верительные грамоты президенту Асанье 31 августа). Из Москвы — утвержденный по представлению М.М. Литвинова в ранге советника решением ПБ от 21 августа, несмотря на участие в троцкистской оппозиции 1923 г., Л.Я. Гайкис (владел испанским языком, четыре года работал в советском полпредстве в Мехико, четыре года — генеральным консулом в Константинополе) [10]и другие. Месяц спустя, 21 сентября, консулом в Барселоне, столице автономной Каталонии, был утвержден В.А. Антонов-Овсеенко [11]— герой штурма Зимнего дворца, впоследствии начальник Политуправления РВСР и наиболее одиозный сторонник Троцкого в 1923 г., затем полпред СССР в Чехословакии, Литве, Польше.
Только с этого времени из Мадрида начала ежедневно поступать тщательно выверенная и систематизированная информация, что подтверждалось начальником разведывательного управления Генштаба РККА СП. Урицким [12]. Теперь ей можно было не только доверять, но и строить на ее основе политику в отношении Испании. .
И сразу же выяснилось, что положение республиканского правительства действительно катастрофическое. Испания нуждалась буквально во всем: в продуктах питания, нефти, медикаментах, товарах широкого потребления. Армии, если ее еще можно было называть армией, требовались оружие, боеприпасы, самолеты, танки, даже летчики и танкисты. Потому в самом начале сентября перед узким руководством встала острейшая необходимость принять очень сложное, но крайне нужное решение, не терпящее ни малейшего отлагательства. Следует ли отказаться от невмешательства и срочно начать оказывать помощь республиканцам всем тем, в чем они испытывали нужду, или же остаться, как Франция и Великобритания, на принципах декларации 23 августа.
Сущность дилеммы, вернее — задачи, казалось, не имевшей решения, заключалась в следующем. Придерживаться взятых ранее обязательств однозначно означало предать народный фронт в самую трудную для того минуту и обречь его на неминуемое и близкое поражение. Тем самым заодно дискредитировать ту самую идею народного фронта, выработать и отстоять которую как принципиально новую стратегию Коминтерна, ВКП(б) и СССР стоило группе Сталина немалых усилий. Отстранившись от республиканского правительства Испании, узкое руководство лишь подтвердило бы правоту своих оппонентов — тех, кто решительно выступал против создания «внеклассовых» народных фронтов, настойчиво утверждал с конца 1934 г., что лишь пролетарская революция сможет остановить наступление фашизма, предотвратить новую мировую войну. Следовательно, оставшись на позиции невмешательства, Сталину, Молотову, Литвинову пришлось бы очень скоро открыто признать: ошибались они, а их идеологические противники — Троцкий, Зиновьев, Каменев — оказались правы. После вполне предсказуемого поражения испанских республиканцев группе Сталина пришлось бы признать и то, что именно она, несмотря на критику, выработала и провела в жизнь в корне неверный, даже преступный курс: и во внешней политике — борьбу за создание народных фронтов, заключение союзных договоров с Францией и Чехословакией, и во внутренней — прежде всего разработку проекта новой конституции.