Страница:
Он устало замолчал и закрыл глаза. Мне показалось, что он вновь засыпает, но он, облокотившись на подушку, из-под полуприкрытых век наблюдал за Мартой, занимающейся приготовлением лекарства, которое он сам себе прописал. Невиданная, безграничная печаль была в этом взгляде. Он пошевелил губами, потом, подняв глаза, тихо сказал, глядя мне прямо в лицо:
- Вы будете добры к ней, правда?
Сердце мое болезненно сжалось, но в то же время я чувствовал, что какой-то жестокий, гнусный голос шепчет мне прямо в ухо: "Когда он умрет, Марта достанется одному из вас, может быть, тебе..."
Я опустил глаза от стыда перед самим собой, но, по-моему, он прочитал эту мысль на моем лице, хотя, клянусь Богом, она длилась короче, чем самое быстрое мгновение!
Он усмехнулся, хотя в глазах его была боль, и, протянув ко мне слабую руку с сетью мелких голубых жилок под бледно-желтой кожей, добавил:
- Не ссорьтесь из-за нее. Дайте ей возможность... уважайте ее...
Он не смог закончить фразу. Только через минуту, зачерпнув дыхание, он неожиданно изменившимся голосом резко сказал:
- Впрочем, возможно, я останусь жить. Совсем не обязательно, что я должен умереть.
Я торопливо стал уверять его, что, конечно, так и будет, но сам сомневался в этом.
Со времени этого разговора прошло несколько часов, но его состояние нисколько не стало лучше, казалось, даже ухудшилось. Постоянно возникают приступы удушья, сердцебиение, потеря сознания. Не знаю, как все будет дальше. При этом он стал страшно раздражительным и капризным. Марта не может ни на шаг отойти от него; на нас он вообще смотрит, как на врагов.
Я попытался еще несколько раз расспросить о причинах его таинственного побега, но каждый раз, как только я заводил этот разговор, он немедленно замолкал, а в глазах его появлялось такое беспокойство, что мне становилось жаль мучить его вопросами. В конце концов, какое мне до этого дело? Достаточно того, что случилось несчастье. Если бы все кончилось только этим!
Третьи сутки, 66 часов после восхода Солнца, под Платоном, по дороге на восток.
Предположения Варадоля оказались полностью ошибочными. Пробраться вместе с автомобилем через центр горного кольца Платона вещь совершенно нереальная. Нам приходится обходить цепь Альп, что значительно увеличивает наш путь. Но другого выхода нет.
Несмотря на то, что прошло уже больше 30 часов от восхода Солнца, когда мы стояли у подножия Платона, мы за это время преодолели путь только в сто километров, правда, по исключительно гладкому грунту.
Гигантское, диаметром около девяноста километров, кольцо Платона находится в северной части Моря Дождей. К юго-востоку от него тянется цепь лунных Альп до самого Палюс Небуларум, которым Море Имбриум соединяется с Морем Серенитатис.
Эта цепь только в одном месте прерывается широкой поперечной долиной, едва ли не единственной на этой стороне Луны, ведущей к Морю Фригорис, которое предстоит преодолеть по дороге к полюсу. К западу от Платона, насколько видит глаз, простирается высокая и обрывистая скала, изогнутая полукругом, окружающим обширную Бухту Радуг. Само кольцо Платона образовано гористым валом, окружающим внутреннее пространство площадью около 7500 квадратных километров.
Изучив это все очень подробно по карте, мы заметили, что в южной части Платона, рядом с торчащим там кратером, хребет снижается и образует нечто вроде широкого перевала.
Поэтому, по плану Петра, для того, чтобы сократить путь, мы хотим попасть через этот перевал на срединную равнину и, преодолев ее в северном направлении, найти выход к Морю Фригорис.
Приблизившись к подножию Платона, мы сразу же нашли место, обозначенное на карте. В этом нам помог торчащий вблизи перевала кратер. Дорога к перевалу не выглядела слишком трудной, она медленно поднималась вверх, и какие-либо неровности грунта отсутствовали. Несмотря на это, мы не отважились пуститься сразу в путь вместе с автомобилем. Нужно было сначала убедиться, действительно ли мы сможем туда попасть.
Оставив Вудбелла под опекой Марты, мы с Петром отправились вперед пешком. Автомобиль должен был ждать нашего возвращения.
Мы обошли кратер в основании Платона с восточной стороны и начали подъем. Дорога не была такой легкой, как нам казалось снизу. Встречались каменистые участки и обрывы, которые нужно было объезжать. Несмотря на это, мы были уверены, что автомобиль справится с этой дорогой. Мы оба были в самом хорошем расположении духа. Солнце, стоящее невысоко над горизонтом, грело в меру, нам было тепло и легко, вокруг нас был великолепный вид! Стороны скал, испещренные черными, как смола, тенями, искрились в ослепительном свете солнца, создавая целую симфонию разноцветных радуг. Мы ступали по сокровищам, за которые на земле можно было купить целые королевства: между разрушающимися камнями кровавым цветом горели рубины, жилы малахитов блестели, как зеленая трава, на которой россыпи ониксов и топазов сверкали, как цветы, а иногда из какой-либо щели вдруг вырывался луч солнца, отраженный в куске горного хрусталя.
Это неслыханное богатство, собранное по какому-то капризу природы в одном месте, ослепило и ошеломило нас, но вскоре мы так привыкли к этой картине и к этим бесполезным для нас сокровищам, что шли по ним, как по простым камням.
Однако волшебные картины окружающего оказали на нас прекрасное воздействие: нам было весело. Мы забыли обо всех заботах и неприятностях, о болезни Томаша, о преодоленных трудностях и несчастьях, об опасностях, которые нам еще грозили, даже о неизвестном будущем! Мы как дети радовались прекрасному утру и прекрасным видам. К неудобным воздухонепроницаемым костюмам мы уже привыкли, и мысль об опасности, которая угрожает нам со стороны окружающего безвоздушного пространства, несмотря на недавнее происшествие с Томашем, не приходила нам в голову. Пользуясь легкостью наших тел на Луне, при прежней силе мышц, мы легко преодолевали огромные глыбы или перескакивали через трещины.
Эти вспышки хорошего настроения сдерживались только сознанием того, что нужно спешить. Воздуха и питания, что мы взяли с собой, должно было хватить на сорок часов; это было совсем немного, особенно если принять во внимание то, что могли встретиться какие-то непредвиденные обстоятельства, вынуждающие нас задержаться в дороге.
Через неполных десять часов мы уже стояли на перевале.
Перед нами открылся вид на таинственное нутро Платона. Северная часть кольца, отдаленная от нас примерно на сто километров, виднелась вдали, как огромная выщербленная пила, ощетинившаяся многочисленными зубьями. До самых ее границ тянулась гладкая равнина, темно-серого цвета, похожая на застывшее и тихое море. Только изредка на ней встречались более светлые широкие полосы с рассыпанными на них невысокими кратерами. У наших ног скала обрывалась внутрь необыкновенно резко, не было и речи о том, чтоб спуститься здесь на автомобиле.
Безнадежной грустью повеяло на нас из этого моря смерти. Невозможно вообразить себе пейзажа, где было бы больше покоя и мертвенности. Даже скалы медленно и как бы лениво спускаются вниз, вершины возвышаются сонные, огромные и такие мрачные в свете солнца, как будто поднялись с трудом и неохотно только потому, что им приказано стоять на страже и огородить эту ужасную пустую и серую равнину.
Вся наша прежняя веселость исчезла без следа.
Удивительно, как пейзаж влияет на человеческое сердце! Я долго стоял в молчании, не в силах оторвать глаз от этой пустоты, и сердце у меня сжималось от страшной тоски - не знаю, по какой причине... Мне все вдруг показалось безразличным и утомительным, не стоящим наших усилий, зато смерть-избавительница, которая еще недавно наполняла меня таким ужасом, стала близкой и понятной.
Я чувствовал, что этот вид плохо действует на меня и был не в состоянии его выносить, но все же потребовалось значительное усилие воли, чтобы от него оторваться.
Я повернулся лицом к югу и светящемуся на небе серпу Земли. Над вершиной кратера, который при подъеме служил нам путеводителем, а теперь остался далеко внизу, я увидел перед собой Море Дождей. Огромное, огромное преодоленное пространство! Я смотрел на него, как некогда с перевала под Эратостенесом, только тогда оно еще лежало передо мной, как незнакомая дорога в незнакомый, но желанный мир - теперь оно было уже позади...
Оно было серым, мертвым и огромным, как тогда, только вместо сверкающих на солнце вершин Тимохариса и Ламберта перед глазами чернели, окутанные тенью, шпили Пико и, дальше, к востоку Питон.
Серп Земли висел над этим морем, гораздо ближе к горизонту, нежели к зениту. И вся эта равнина показалась мне широкой дорогой, ведущей к Земле. Такая страшная, такая тяжелая и такая длинная! И все же мы преодолели ее: два раза прошло над нами солнце, разящее огнем, два раза окутывали нас холодные, долгие ночи. А сколько трудов, сколько приключений и страданий! Спуск с Эратостенеса, смертельная полуденная жара, а потом ужасающий мороз, и снова - призрак Земли, сопровождающий нас в течение всех этих часов! Затем - смерть братьев Реможнеров, несчастный случай и болезнь Томаша... Смертью О'Тамора начался наш путь - но он еще не закончен.
Я был погружен в эти мрачные мысли, когда из задумчивости меня вырвал крик Варадоля. Я быстро повернулся, уверенный, что снова случилось какое-то несчастье, но Петр, живой и здоровый, стоял около меня и только показывал рукой в сторону далекого северного хребта Платона. Я посмотрел в том направлении и увидел нечто похожее на легкое облако, нет, скорее на тень облака, окутавшего подножия гор, еще минуту назад прекрасно видимые.
Я вздрогнул, увидев эту картину, как будто это не облако летело, а сами горы сдвинулись со своих мест и шли перед нами. А Петр тем временем кричал мне в трубку:
- Облако! Значит, там есть атмосфера, есть воздух, там можно будет дышать!
Безумная радость звучала в этих словах. И в самом деле, над этой равниной смерти, как я назвал ее, перед нами появился первый признак жизни. Это облако, правда, еще не свидетельствовало о том, что той атмосферой можно будет дышать человеку, но, во всяком случае, не подлежало сомнению, что воздух там менее разреженный, чем в тех местах, где мы до сих пор находились, раз там могли образовываться облака и подниматься, пусть даже невысоко над поверхностью. Дым из кратеров внутри Эратостенеса немедленно падал на землю, как песок.
Воодушевленные этим событием, утвердившим нас в надежде, что на той стороне Луны, а может быть, и раньше, мы найдем менее разреженный воздух, мы начали спускаться назад к Морю Имбриум, снова в хорошем настроении, хотя, собственно, цель нашего путешествия не была достигнута: мы не нашли дороги через кольцо Платона. Спускаясь, мы разговаривали о том, что следует делать дальше. Может быть, к западу от Платона мы и нашли бы место, где можно было бы выбраться на обрывистый склон возвышенности, но не стоило рисковать. Если бы нам не удалось это, пришлось бы преодолеть тысячу километров, прежде чем мы обошли бы Море Имбриум с запада. Значительно надежней будет повернуть сразу на восток. Может быть, удастся пройти по уже упомянутой поперечной долине в цепи Альп, а даже если это окажется невозможным, то и обходя всю цепь, мы удлинили бы свой путь относительно немного.
С таким решением мы спустились в долину. Каков же был наш ужас, когда мы не обнаружили нашего автомобиля в том месте, где он должен был находиться! Сначала мы подумали, что просто заблудились, но нет, окрестности были те же самые, прекрасно были видны камни, за которыми мы оставили автомобиль. Несмотря на усталость, мы бегом кинулись к ним, не доверяя собственным глазам. Автомобиля не было. Мы старались найти следы его колес, чтобы выяснить, в какой стороне его искать, но на скалистом грунте не смогли обнаружить ничего. Нас охватило отчаяние. Продукты, которые мы взяли с собой, были уже съедены, воды осталось совсем немного, а запасов воздуха могло хватить едва на несколько часов. Варадоль начал кричать, забыв, что единственным существом, которое могло бы услышать его крик - это я, соединенный с ним трубкой для переговоров!
Мы отправились на поиски. Исходили все окрестности, потратив на это шесть часов, но автомобиля не было и следа. Вернувшись на старое место после бесплодных поисков, мы почувствовали, как нам начинает досаждать голод, вода уже закончилась, а запасы воздуха были на исходе. Мы бессильно опустились на землю в ожидании смерти. Варадоль громко ругался, а я в отчаянии ломал себе голову над тем, что могло заставить их уехать до нашего возвращения. Внезапно у меня блеснула мысль, что Томаш сбежал от нас сознательно, чтобы обречь нас на гибель, движимый болезненной ревностью, проблеск которой я уже однажды заметил у него, когда он говорил о своей смерти и о Марте. Бешенство охватило меня. Я вскочил на ноги, чтобы бежать, догнать его, отомстить, убить - чтобы...
И вдруг в нескольких десятках шагов от себя я увидел Марту. Она медленно шла к нам, улыбаясь сквозь стеклянную маску своей обычной печальной улыбкой. Мы оба подскочили к ней и начали кричать попеременно, радуясь и возмущаясь. Марта какое-то время спокойно наблюдала за нами, а когда мы успокоились, охрипшие и оглушившие друг друга своим криком, начала подавать знаки, что ничего не слышит! Мы совсем забыли о том, что в такой разреженной атмосфере она не может нас услышать! Злость неожиданно покинула нас, и мы начали хохотать, одновременно показывая ей, что мы хотим вернуться в автомобиль. Она повела нас - автомобиль стоял неподалеку за камнем, который полностью его закрывал.
Только теперь все разъяснилось. Через какое-то время после нашего ухода, Солнце, совершая свой путь, описывая на горизонте невысокую дугу, зашло за камень, поэтому автомобиль оказался в тени. Вудбелл стал трястись от холода. Тогда Марта завела автомобиль и, объехав камень, остановилась с его южной стороны, где солнце достаточно согревало больного. Мы, вернувшись, испуганные исчезновением автомобиля, искали его где угодно, но ни одному из нас не пришло в голову заглянуть за скалу, находящуюся рядом с нами. Марта видела нас из автомобиля, но думала, что мы уходим для того, чтобы исследовать другую сторону окрестностей, и терпеливо ждала нашего возвращения. Только увидев, что, вернувшись во второй раз, мы не подходим к автомобилю, вышла узнать, что это значит, даже не предполагая, что мы не можем найти автомобиля! Какое счастье, что все это закончилось для нас веселым смехом, хотя могло иметь весьма опасные последствия.
Вудбелла мы нашли в достаточно хорошем, на первый взгляд, состоянии. За время нашего отсутствия он только четыре раза терял сознание. Теперь он выглядел спокойным и говорил, что чувствует себя лучше. Правда, по его мертвенно-бледному и исхудавшему лицу этого не видно, но дай Бог, чтобы так было. Хватит уж нам жертв.
Мы отправились в путь согласно нашему плану. К этому времени мы двигаемся к востоку все еще вдоль возвышающихся вершин Платона. Но вскоре доберемся до цепи Альп.
Принимая во внимание состояние Томаша, нам нужно спешить. Чем быстрее мы окажемся там, где он сможет выйти из замкнутого автомобиля, свободно передвигаясь и дыша, тем правдоподобнее будет его выздоровление. Мы будем двигаться день и ночь, чтобы быть как можно дальше от этой пустыни и как можно ближе к полюсу, где, по всей вероятности, начнутся места, не лишенные воды и воздуха.
Под Альпами, 3° з. д. 47°30' с. ш.,
161 час после восхода Солнца на третьи сутки.
Все меньше остается у нас надежд, что нам удастся сохранить жизнь Томашу. Мы гоним без памяти, насколько позволяет территория, но полюс все еще далеко, а Томаш тем временем угасает на глазах. От беспокойства и нетерпения нас охватывает дрожь, а вдобавок ко всему цепь Альп, преграждающая нам путь, вынуждает нас держаться юго-восточного направления, так что вместо того, чтобы приближаться к желанному полюсу, мы пока отдаляемся от него. Вскоре через несколько часов мы доберемся до устья Поперечной Долины, может быть, там нам удастся повернуть к северу! До этого времени слева от нас тянутся отвесные скалы Альп, по сравнению с которыми наш автомобиль выглядит, как крошечная муха под стеной отвесной крепости. Мы с тоской ожидаем минуты, когда перед нами откроются ворота в этой стране, а за ним стопятидесятикилометровый скальный коридор, ведущий на Море Фригорис.
Вудбелл постоянно допытывается, далеко ли еще. Ему хотелось бы как можно скорее оказаться на полюсе, а тем временем от Синус Эстуум мы не проделали еще и половины пути. Ужас охватывает меня, когда я об этом подумаю! По-моему, он уже забыл об отдаленности полюса. Постоянно с тоской говорит о полюсе, о воздухе и воде, как о вещах, которые мы найдем уже завтра - тем временем не вызывает сомнений, что завтрашнее утро, хоть и весьма отдаленное, не принесет нам больших перемен. Томаш по мере того, как силы у него убывают, все сильнее верит в свое выздоровление. Строит планы на будущее, обсуждает свою жизнь с Мартой... Я очень боюсь этой его веры: на Земле говорят, что это плохой знак у больного.
Марта терпеливо выслушивает его со своей обычной грустной улыбкой. Как она должна страдать! Ведь не может же она не знать, что он умирает.
В Поперечной Долине, 82 часа после полудня.
Какой-то внутренний голос говорит мне, что все напрасно. Отчаяние охватывает меня, потому что я хочу, чтобы он жил, тем более, что чувствую у себя в мозгу мерзкую, отвратительную змею, которая, против моей воли, нашептывает мне: "Если он умрет, Марта достанется одному из нас, может быть, тебе..." Нет, нет! Он должен жить, должен, а если умрет, я знаю, что и Марта последует за ним. И что тогда? Что тогда? Зачем мы останемся здесь? С какой целью?.. Я когда-то жаловался, что мы двое находимся здесь, чтобы служить Марте и Томашу, а теперь чувствую, что эта служба - единственное оправдание нашего существования здесь. С их смертью начнется и наше умирание, потому что мы ничего не сможем воспроизвести, образовать новую жизнь, и наша жизнь и работа никому не будут нужны, даже нам самим.
Вот если бы после смерти Томаша Марта осталась бы в живых, если бы одного из нас, может быть, меня, обвила руками за шею, прильнула к губам, как теперь к Томашу... Я чувствую, как будто горячая волна разливается у меня в груди, перехватывая дыхание и разливая огонь по всем жилам...
Прочь, прочь все эти мысли! Впрочем, этим единственным мог стать Варадоль... Нет, лучше бы этой женщины никогда не было с нами! Я чувствую, что невольно начинаю желать смерти Томаша и ненавидеть Варадоля... А она сидит спокойная, всматривающаяся в лицо умирающего любимого...
Вудбелл не хочет умирать, так отчаянно он борется со смертью. Каждую минуту, наперекор собственным мыслям, он говорит, что будет жить, и требует от нас подтверждения. Мы неискренне делаем это, одна только Марта кивает головой с глубоким убеждением и повторяет низким певучим голосом: "Ты будешь жить... ты мой..." При этом глаза у нее туманятся от блаженства и упоения... Неужели она и в самом деле верит, что. этот высохший труп без сил, без капли крови в жилах будет жить?
Однако чего бы я ни дал за то, чтобы он жил!
В полдень мы не останавливались. Прежде всего, жара уже не была такой сильной, как в предыдущие дни, по причине нашего продвижения к полюсу, а потом - состояние Томаша вынуждает нас спешить. Мы проделали уже большой отрезок пути от склонов Платона и находимся на середине Поперечной Долины, а до захода солнца надеемся достичь Моря Морозов.
Около полудня, миновав мелкие, рассыпанные по плоскости скалистые возвышения, мы неожиданно оказались у широкого входа в долину. Отвесная стена Альп обрывается тут к востоку, прерванная огромным ущельем. Плоскость Моря Имбриум заходит сюда широким полукругом, сужающимся к долине, заваленной у входа огромными скалистыми обломками, выступающими вперед гигантским нагромождением высотой в несколько сот метров. По другую сторону этого полукруга возвышается лунный Монблан высотой около четырех тысяч метров.
Мы немного поколебались, прежде чем въехали в долину. Нас испугало это нагромождение скал. Если такие нагромождения будут еще попадаться на нашем пути, путешествие наше вместо того, чтобы стать короче, только удлинится, так как придется каждый раз подниматься по крутым склонам.
Варадоль снова вынул фотографические снимки поверхности Луны. Они уже много раз подводили нас, последний раз на Платоне, но не было иного способа ориентации на месте. В конце концов, после короткого размышления, мы отважились углубиться в долину. К этому решению был причастен и Томаш. С упрямством больного, который не терпит возражений, он настаивал на том, чтобы мы повернули на север, так как он знает, что увеличение пути за счет огибания Альп через Палюс Небуларум убьет его несомненно.
Что с этим человеком сделала болезнь! Когда-то решительный, мужественный, спокойный, полный самообладания, он превратился в капризного и упрямого ребенка. То ругается на нас ни за что ни про что, то просит прощения и умоляет, чтобы спасли его... Но мы предпочитаем это состояние, нежели полный упадок сил, когда он целыми часами лежит навзничь, похожий скорее на мертвеца, нежели на живого человека.
Разговаривает он достаточно бодро, как будто хочет при звуке собственного голоса убедиться, что еще жив. Только, когда ктолибо из нас случайно упомянет о его несчастном случае, он немедленно замолкает и дрожь пробегает по его телу, а в глазах застывает тревога. Напрасно я пытаюсь разгадать, что за тайна содержится во всем этом!..
Полдень уже прошел, когда мы остановились перед нагромождением, закрывающим вход в долину. С большим трудом нашли дорогу, которая позволила нам взобраться наверх. Остановившись на возвышении, мы обернулись, чтобы еще раз взглянуть на Море Имбриум, которое через минуту должно было навсегда исчезнуть с наших глаз. Что касается меня, то признаюсь, не без сожаления прощался с этой равниной, хотя мы ничего не нашли на ней, кроме трудов, страданий и отчаяния... Удивительно все-таки человеческое сердце! Мы двигались по этой равнине целых два месяца, от полудня до полудня с одним только желанием, как можно быстрее ее преодолеть, а теперь оглядываемся на нее почти с тоской.
По долине мы двигаемся достаточно быстро и относительно легко. Больших нагромождений нам уже не встречается, а меньшие возвышенности не занимают всей широты долины и их удается объехать. Теперь солнце стоит на небе в таком положении, что освещает обе ее стороны. С каждой из сторон возвышается мощный горный вал высотой до четырех тысяч метров. Долина, шириной в несколько километров в самом начале, к северо-востоку сужается. Это выглядит так, как будто эти две мощные стены сближаются, все теснее сжимая нас. У меня такое впечатление, что мы движемся по огромному, вырубленному в стене коридору. Смотря перед собой, мы видим далекий выход из этого коридора, похожий на глубокую щель между белыми стенами, сквозь которую проглядывает небо. Не знаю, может быть, меня подводят глаза, но мне кажется, что это небо не такое черное, а звезды на нем менее многочисленные и блестящие. Это свидетельствовало бы о существовании менее разреженной атмосферы над Морем Фригорис... Барометр наш тоже медленно поднимается. Только бы довезти Томаша живым до такого места, где будет достаточно воздуха для его груди.
В Поперечной Долине, 168 часов после полудня, третьи лунные сутки.
С восхода солнца мы уже проделали около пятисот километров и приближаемся к выходу из долины. Просторное скалистое горло сужается все больше, и валы по обе стороны становятся гораздо ниже. Выход из ущелья на Море Фригорис виден уже гораздо явственней, и кажется, расширяется по мере того, как мы к нему приближаемся, и скалы, сотворившие эти ворота, растут у нас на глазах. На закате солнца мы снова будем на равнине, только бы все туда добрались...
Какой страшный путь прошли мы сегодня! Уже несколько долгих часов мы вздрагиваем от любого шороха, взглядывая на гамак Вудбелла - неужели все?.. Он умирает, в этом нет никаких сомнений. Теперь он лежит тихий и спокойный и только смотрит на нас умоляющими глазами, в которых видно, как он хочет, как сильно хочет жить! А мы ничем не можем ему помочь.
Последнее потрясение, пережитое во время переправы через расщелину, повредило ему еще больше. Мы преодолели уже почти две трети пути, когда под 3° в. д. встретили препятствие, которое чуть было не заставило нас вернуться обратно на Море Имбриум. Солнце уже низко стояло над горизонтом, и вся западная сторона долины тонула в непроницаемой темноте, едва нарушаемой тут и там слабым светом Земли. Нам приходилось держаться подножия восточного вала, чтобы не заблудиться в темноте. Вал достигал здесь наибольшей высоты и возвышался над нами, подобно отвесной скале Альп, под которой мы двигались до полудня.
- Вы будете добры к ней, правда?
Сердце мое болезненно сжалось, но в то же время я чувствовал, что какой-то жестокий, гнусный голос шепчет мне прямо в ухо: "Когда он умрет, Марта достанется одному из вас, может быть, тебе..."
Я опустил глаза от стыда перед самим собой, но, по-моему, он прочитал эту мысль на моем лице, хотя, клянусь Богом, она длилась короче, чем самое быстрое мгновение!
Он усмехнулся, хотя в глазах его была боль, и, протянув ко мне слабую руку с сетью мелких голубых жилок под бледно-желтой кожей, добавил:
- Не ссорьтесь из-за нее. Дайте ей возможность... уважайте ее...
Он не смог закончить фразу. Только через минуту, зачерпнув дыхание, он неожиданно изменившимся голосом резко сказал:
- Впрочем, возможно, я останусь жить. Совсем не обязательно, что я должен умереть.
Я торопливо стал уверять его, что, конечно, так и будет, но сам сомневался в этом.
Со времени этого разговора прошло несколько часов, но его состояние нисколько не стало лучше, казалось, даже ухудшилось. Постоянно возникают приступы удушья, сердцебиение, потеря сознания. Не знаю, как все будет дальше. При этом он стал страшно раздражительным и капризным. Марта не может ни на шаг отойти от него; на нас он вообще смотрит, как на врагов.
Я попытался еще несколько раз расспросить о причинах его таинственного побега, но каждый раз, как только я заводил этот разговор, он немедленно замолкал, а в глазах его появлялось такое беспокойство, что мне становилось жаль мучить его вопросами. В конце концов, какое мне до этого дело? Достаточно того, что случилось несчастье. Если бы все кончилось только этим!
Третьи сутки, 66 часов после восхода Солнца, под Платоном, по дороге на восток.
Предположения Варадоля оказались полностью ошибочными. Пробраться вместе с автомобилем через центр горного кольца Платона вещь совершенно нереальная. Нам приходится обходить цепь Альп, что значительно увеличивает наш путь. Но другого выхода нет.
Несмотря на то, что прошло уже больше 30 часов от восхода Солнца, когда мы стояли у подножия Платона, мы за это время преодолели путь только в сто километров, правда, по исключительно гладкому грунту.
Гигантское, диаметром около девяноста километров, кольцо Платона находится в северной части Моря Дождей. К юго-востоку от него тянется цепь лунных Альп до самого Палюс Небуларум, которым Море Имбриум соединяется с Морем Серенитатис.
Эта цепь только в одном месте прерывается широкой поперечной долиной, едва ли не единственной на этой стороне Луны, ведущей к Морю Фригорис, которое предстоит преодолеть по дороге к полюсу. К западу от Платона, насколько видит глаз, простирается высокая и обрывистая скала, изогнутая полукругом, окружающим обширную Бухту Радуг. Само кольцо Платона образовано гористым валом, окружающим внутреннее пространство площадью около 7500 квадратных километров.
Изучив это все очень подробно по карте, мы заметили, что в южной части Платона, рядом с торчащим там кратером, хребет снижается и образует нечто вроде широкого перевала.
Поэтому, по плану Петра, для того, чтобы сократить путь, мы хотим попасть через этот перевал на срединную равнину и, преодолев ее в северном направлении, найти выход к Морю Фригорис.
Приблизившись к подножию Платона, мы сразу же нашли место, обозначенное на карте. В этом нам помог торчащий вблизи перевала кратер. Дорога к перевалу не выглядела слишком трудной, она медленно поднималась вверх, и какие-либо неровности грунта отсутствовали. Несмотря на это, мы не отважились пуститься сразу в путь вместе с автомобилем. Нужно было сначала убедиться, действительно ли мы сможем туда попасть.
Оставив Вудбелла под опекой Марты, мы с Петром отправились вперед пешком. Автомобиль должен был ждать нашего возвращения.
Мы обошли кратер в основании Платона с восточной стороны и начали подъем. Дорога не была такой легкой, как нам казалось снизу. Встречались каменистые участки и обрывы, которые нужно было объезжать. Несмотря на это, мы были уверены, что автомобиль справится с этой дорогой. Мы оба были в самом хорошем расположении духа. Солнце, стоящее невысоко над горизонтом, грело в меру, нам было тепло и легко, вокруг нас был великолепный вид! Стороны скал, испещренные черными, как смола, тенями, искрились в ослепительном свете солнца, создавая целую симфонию разноцветных радуг. Мы ступали по сокровищам, за которые на земле можно было купить целые королевства: между разрушающимися камнями кровавым цветом горели рубины, жилы малахитов блестели, как зеленая трава, на которой россыпи ониксов и топазов сверкали, как цветы, а иногда из какой-либо щели вдруг вырывался луч солнца, отраженный в куске горного хрусталя.
Это неслыханное богатство, собранное по какому-то капризу природы в одном месте, ослепило и ошеломило нас, но вскоре мы так привыкли к этой картине и к этим бесполезным для нас сокровищам, что шли по ним, как по простым камням.
Однако волшебные картины окружающего оказали на нас прекрасное воздействие: нам было весело. Мы забыли обо всех заботах и неприятностях, о болезни Томаша, о преодоленных трудностях и несчастьях, об опасностях, которые нам еще грозили, даже о неизвестном будущем! Мы как дети радовались прекрасному утру и прекрасным видам. К неудобным воздухонепроницаемым костюмам мы уже привыкли, и мысль об опасности, которая угрожает нам со стороны окружающего безвоздушного пространства, несмотря на недавнее происшествие с Томашем, не приходила нам в голову. Пользуясь легкостью наших тел на Луне, при прежней силе мышц, мы легко преодолевали огромные глыбы или перескакивали через трещины.
Эти вспышки хорошего настроения сдерживались только сознанием того, что нужно спешить. Воздуха и питания, что мы взяли с собой, должно было хватить на сорок часов; это было совсем немного, особенно если принять во внимание то, что могли встретиться какие-то непредвиденные обстоятельства, вынуждающие нас задержаться в дороге.
Через неполных десять часов мы уже стояли на перевале.
Перед нами открылся вид на таинственное нутро Платона. Северная часть кольца, отдаленная от нас примерно на сто километров, виднелась вдали, как огромная выщербленная пила, ощетинившаяся многочисленными зубьями. До самых ее границ тянулась гладкая равнина, темно-серого цвета, похожая на застывшее и тихое море. Только изредка на ней встречались более светлые широкие полосы с рассыпанными на них невысокими кратерами. У наших ног скала обрывалась внутрь необыкновенно резко, не было и речи о том, чтоб спуститься здесь на автомобиле.
Безнадежной грустью повеяло на нас из этого моря смерти. Невозможно вообразить себе пейзажа, где было бы больше покоя и мертвенности. Даже скалы медленно и как бы лениво спускаются вниз, вершины возвышаются сонные, огромные и такие мрачные в свете солнца, как будто поднялись с трудом и неохотно только потому, что им приказано стоять на страже и огородить эту ужасную пустую и серую равнину.
Вся наша прежняя веселость исчезла без следа.
Удивительно, как пейзаж влияет на человеческое сердце! Я долго стоял в молчании, не в силах оторвать глаз от этой пустоты, и сердце у меня сжималось от страшной тоски - не знаю, по какой причине... Мне все вдруг показалось безразличным и утомительным, не стоящим наших усилий, зато смерть-избавительница, которая еще недавно наполняла меня таким ужасом, стала близкой и понятной.
Я чувствовал, что этот вид плохо действует на меня и был не в состоянии его выносить, но все же потребовалось значительное усилие воли, чтобы от него оторваться.
Я повернулся лицом к югу и светящемуся на небе серпу Земли. Над вершиной кратера, который при подъеме служил нам путеводителем, а теперь остался далеко внизу, я увидел перед собой Море Дождей. Огромное, огромное преодоленное пространство! Я смотрел на него, как некогда с перевала под Эратостенесом, только тогда оно еще лежало передо мной, как незнакомая дорога в незнакомый, но желанный мир - теперь оно было уже позади...
Оно было серым, мертвым и огромным, как тогда, только вместо сверкающих на солнце вершин Тимохариса и Ламберта перед глазами чернели, окутанные тенью, шпили Пико и, дальше, к востоку Питон.
Серп Земли висел над этим морем, гораздо ближе к горизонту, нежели к зениту. И вся эта равнина показалась мне широкой дорогой, ведущей к Земле. Такая страшная, такая тяжелая и такая длинная! И все же мы преодолели ее: два раза прошло над нами солнце, разящее огнем, два раза окутывали нас холодные, долгие ночи. А сколько трудов, сколько приключений и страданий! Спуск с Эратостенеса, смертельная полуденная жара, а потом ужасающий мороз, и снова - призрак Земли, сопровождающий нас в течение всех этих часов! Затем - смерть братьев Реможнеров, несчастный случай и болезнь Томаша... Смертью О'Тамора начался наш путь - но он еще не закончен.
Я был погружен в эти мрачные мысли, когда из задумчивости меня вырвал крик Варадоля. Я быстро повернулся, уверенный, что снова случилось какое-то несчастье, но Петр, живой и здоровый, стоял около меня и только показывал рукой в сторону далекого северного хребта Платона. Я посмотрел в том направлении и увидел нечто похожее на легкое облако, нет, скорее на тень облака, окутавшего подножия гор, еще минуту назад прекрасно видимые.
Я вздрогнул, увидев эту картину, как будто это не облако летело, а сами горы сдвинулись со своих мест и шли перед нами. А Петр тем временем кричал мне в трубку:
- Облако! Значит, там есть атмосфера, есть воздух, там можно будет дышать!
Безумная радость звучала в этих словах. И в самом деле, над этой равниной смерти, как я назвал ее, перед нами появился первый признак жизни. Это облако, правда, еще не свидетельствовало о том, что той атмосферой можно будет дышать человеку, но, во всяком случае, не подлежало сомнению, что воздух там менее разреженный, чем в тех местах, где мы до сих пор находились, раз там могли образовываться облака и подниматься, пусть даже невысоко над поверхностью. Дым из кратеров внутри Эратостенеса немедленно падал на землю, как песок.
Воодушевленные этим событием, утвердившим нас в надежде, что на той стороне Луны, а может быть, и раньше, мы найдем менее разреженный воздух, мы начали спускаться назад к Морю Имбриум, снова в хорошем настроении, хотя, собственно, цель нашего путешествия не была достигнута: мы не нашли дороги через кольцо Платона. Спускаясь, мы разговаривали о том, что следует делать дальше. Может быть, к западу от Платона мы и нашли бы место, где можно было бы выбраться на обрывистый склон возвышенности, но не стоило рисковать. Если бы нам не удалось это, пришлось бы преодолеть тысячу километров, прежде чем мы обошли бы Море Имбриум с запада. Значительно надежней будет повернуть сразу на восток. Может быть, удастся пройти по уже упомянутой поперечной долине в цепи Альп, а даже если это окажется невозможным, то и обходя всю цепь, мы удлинили бы свой путь относительно немного.
С таким решением мы спустились в долину. Каков же был наш ужас, когда мы не обнаружили нашего автомобиля в том месте, где он должен был находиться! Сначала мы подумали, что просто заблудились, но нет, окрестности были те же самые, прекрасно были видны камни, за которыми мы оставили автомобиль. Несмотря на усталость, мы бегом кинулись к ним, не доверяя собственным глазам. Автомобиля не было. Мы старались найти следы его колес, чтобы выяснить, в какой стороне его искать, но на скалистом грунте не смогли обнаружить ничего. Нас охватило отчаяние. Продукты, которые мы взяли с собой, были уже съедены, воды осталось совсем немного, а запасов воздуха могло хватить едва на несколько часов. Варадоль начал кричать, забыв, что единственным существом, которое могло бы услышать его крик - это я, соединенный с ним трубкой для переговоров!
Мы отправились на поиски. Исходили все окрестности, потратив на это шесть часов, но автомобиля не было и следа. Вернувшись на старое место после бесплодных поисков, мы почувствовали, как нам начинает досаждать голод, вода уже закончилась, а запасы воздуха были на исходе. Мы бессильно опустились на землю в ожидании смерти. Варадоль громко ругался, а я в отчаянии ломал себе голову над тем, что могло заставить их уехать до нашего возвращения. Внезапно у меня блеснула мысль, что Томаш сбежал от нас сознательно, чтобы обречь нас на гибель, движимый болезненной ревностью, проблеск которой я уже однажды заметил у него, когда он говорил о своей смерти и о Марте. Бешенство охватило меня. Я вскочил на ноги, чтобы бежать, догнать его, отомстить, убить - чтобы...
И вдруг в нескольких десятках шагов от себя я увидел Марту. Она медленно шла к нам, улыбаясь сквозь стеклянную маску своей обычной печальной улыбкой. Мы оба подскочили к ней и начали кричать попеременно, радуясь и возмущаясь. Марта какое-то время спокойно наблюдала за нами, а когда мы успокоились, охрипшие и оглушившие друг друга своим криком, начала подавать знаки, что ничего не слышит! Мы совсем забыли о том, что в такой разреженной атмосфере она не может нас услышать! Злость неожиданно покинула нас, и мы начали хохотать, одновременно показывая ей, что мы хотим вернуться в автомобиль. Она повела нас - автомобиль стоял неподалеку за камнем, который полностью его закрывал.
Только теперь все разъяснилось. Через какое-то время после нашего ухода, Солнце, совершая свой путь, описывая на горизонте невысокую дугу, зашло за камень, поэтому автомобиль оказался в тени. Вудбелл стал трястись от холода. Тогда Марта завела автомобиль и, объехав камень, остановилась с его южной стороны, где солнце достаточно согревало больного. Мы, вернувшись, испуганные исчезновением автомобиля, искали его где угодно, но ни одному из нас не пришло в голову заглянуть за скалу, находящуюся рядом с нами. Марта видела нас из автомобиля, но думала, что мы уходим для того, чтобы исследовать другую сторону окрестностей, и терпеливо ждала нашего возвращения. Только увидев, что, вернувшись во второй раз, мы не подходим к автомобилю, вышла узнать, что это значит, даже не предполагая, что мы не можем найти автомобиля! Какое счастье, что все это закончилось для нас веселым смехом, хотя могло иметь весьма опасные последствия.
Вудбелла мы нашли в достаточно хорошем, на первый взгляд, состоянии. За время нашего отсутствия он только четыре раза терял сознание. Теперь он выглядел спокойным и говорил, что чувствует себя лучше. Правда, по его мертвенно-бледному и исхудавшему лицу этого не видно, но дай Бог, чтобы так было. Хватит уж нам жертв.
Мы отправились в путь согласно нашему плану. К этому времени мы двигаемся к востоку все еще вдоль возвышающихся вершин Платона. Но вскоре доберемся до цепи Альп.
Принимая во внимание состояние Томаша, нам нужно спешить. Чем быстрее мы окажемся там, где он сможет выйти из замкнутого автомобиля, свободно передвигаясь и дыша, тем правдоподобнее будет его выздоровление. Мы будем двигаться день и ночь, чтобы быть как можно дальше от этой пустыни и как можно ближе к полюсу, где, по всей вероятности, начнутся места, не лишенные воды и воздуха.
Под Альпами, 3° з. д. 47°30' с. ш.,
161 час после восхода Солнца на третьи сутки.
Все меньше остается у нас надежд, что нам удастся сохранить жизнь Томашу. Мы гоним без памяти, насколько позволяет территория, но полюс все еще далеко, а Томаш тем временем угасает на глазах. От беспокойства и нетерпения нас охватывает дрожь, а вдобавок ко всему цепь Альп, преграждающая нам путь, вынуждает нас держаться юго-восточного направления, так что вместо того, чтобы приближаться к желанному полюсу, мы пока отдаляемся от него. Вскоре через несколько часов мы доберемся до устья Поперечной Долины, может быть, там нам удастся повернуть к северу! До этого времени слева от нас тянутся отвесные скалы Альп, по сравнению с которыми наш автомобиль выглядит, как крошечная муха под стеной отвесной крепости. Мы с тоской ожидаем минуты, когда перед нами откроются ворота в этой стране, а за ним стопятидесятикилометровый скальный коридор, ведущий на Море Фригорис.
Вудбелл постоянно допытывается, далеко ли еще. Ему хотелось бы как можно скорее оказаться на полюсе, а тем временем от Синус Эстуум мы не проделали еще и половины пути. Ужас охватывает меня, когда я об этом подумаю! По-моему, он уже забыл об отдаленности полюса. Постоянно с тоской говорит о полюсе, о воздухе и воде, как о вещах, которые мы найдем уже завтра - тем временем не вызывает сомнений, что завтрашнее утро, хоть и весьма отдаленное, не принесет нам больших перемен. Томаш по мере того, как силы у него убывают, все сильнее верит в свое выздоровление. Строит планы на будущее, обсуждает свою жизнь с Мартой... Я очень боюсь этой его веры: на Земле говорят, что это плохой знак у больного.
Марта терпеливо выслушивает его со своей обычной грустной улыбкой. Как она должна страдать! Ведь не может же она не знать, что он умирает.
В Поперечной Долине, 82 часа после полудня.
Какой-то внутренний голос говорит мне, что все напрасно. Отчаяние охватывает меня, потому что я хочу, чтобы он жил, тем более, что чувствую у себя в мозгу мерзкую, отвратительную змею, которая, против моей воли, нашептывает мне: "Если он умрет, Марта достанется одному из нас, может быть, тебе..." Нет, нет! Он должен жить, должен, а если умрет, я знаю, что и Марта последует за ним. И что тогда? Что тогда? Зачем мы останемся здесь? С какой целью?.. Я когда-то жаловался, что мы двое находимся здесь, чтобы служить Марте и Томашу, а теперь чувствую, что эта служба - единственное оправдание нашего существования здесь. С их смертью начнется и наше умирание, потому что мы ничего не сможем воспроизвести, образовать новую жизнь, и наша жизнь и работа никому не будут нужны, даже нам самим.
Вот если бы после смерти Томаша Марта осталась бы в живых, если бы одного из нас, может быть, меня, обвила руками за шею, прильнула к губам, как теперь к Томашу... Я чувствую, как будто горячая волна разливается у меня в груди, перехватывая дыхание и разливая огонь по всем жилам...
Прочь, прочь все эти мысли! Впрочем, этим единственным мог стать Варадоль... Нет, лучше бы этой женщины никогда не было с нами! Я чувствую, что невольно начинаю желать смерти Томаша и ненавидеть Варадоля... А она сидит спокойная, всматривающаяся в лицо умирающего любимого...
Вудбелл не хочет умирать, так отчаянно он борется со смертью. Каждую минуту, наперекор собственным мыслям, он говорит, что будет жить, и требует от нас подтверждения. Мы неискренне делаем это, одна только Марта кивает головой с глубоким убеждением и повторяет низким певучим голосом: "Ты будешь жить... ты мой..." При этом глаза у нее туманятся от блаженства и упоения... Неужели она и в самом деле верит, что. этот высохший труп без сил, без капли крови в жилах будет жить?
Однако чего бы я ни дал за то, чтобы он жил!
В полдень мы не останавливались. Прежде всего, жара уже не была такой сильной, как в предыдущие дни, по причине нашего продвижения к полюсу, а потом - состояние Томаша вынуждает нас спешить. Мы проделали уже большой отрезок пути от склонов Платона и находимся на середине Поперечной Долины, а до захода солнца надеемся достичь Моря Морозов.
Около полудня, миновав мелкие, рассыпанные по плоскости скалистые возвышения, мы неожиданно оказались у широкого входа в долину. Отвесная стена Альп обрывается тут к востоку, прерванная огромным ущельем. Плоскость Моря Имбриум заходит сюда широким полукругом, сужающимся к долине, заваленной у входа огромными скалистыми обломками, выступающими вперед гигантским нагромождением высотой в несколько сот метров. По другую сторону этого полукруга возвышается лунный Монблан высотой около четырех тысяч метров.
Мы немного поколебались, прежде чем въехали в долину. Нас испугало это нагромождение скал. Если такие нагромождения будут еще попадаться на нашем пути, путешествие наше вместо того, чтобы стать короче, только удлинится, так как придется каждый раз подниматься по крутым склонам.
Варадоль снова вынул фотографические снимки поверхности Луны. Они уже много раз подводили нас, последний раз на Платоне, но не было иного способа ориентации на месте. В конце концов, после короткого размышления, мы отважились углубиться в долину. К этому решению был причастен и Томаш. С упрямством больного, который не терпит возражений, он настаивал на том, чтобы мы повернули на север, так как он знает, что увеличение пути за счет огибания Альп через Палюс Небуларум убьет его несомненно.
Что с этим человеком сделала болезнь! Когда-то решительный, мужественный, спокойный, полный самообладания, он превратился в капризного и упрямого ребенка. То ругается на нас ни за что ни про что, то просит прощения и умоляет, чтобы спасли его... Но мы предпочитаем это состояние, нежели полный упадок сил, когда он целыми часами лежит навзничь, похожий скорее на мертвеца, нежели на живого человека.
Разговаривает он достаточно бодро, как будто хочет при звуке собственного голоса убедиться, что еще жив. Только, когда ктолибо из нас случайно упомянет о его несчастном случае, он немедленно замолкает и дрожь пробегает по его телу, а в глазах застывает тревога. Напрасно я пытаюсь разгадать, что за тайна содержится во всем этом!..
Полдень уже прошел, когда мы остановились перед нагромождением, закрывающим вход в долину. С большим трудом нашли дорогу, которая позволила нам взобраться наверх. Остановившись на возвышении, мы обернулись, чтобы еще раз взглянуть на Море Имбриум, которое через минуту должно было навсегда исчезнуть с наших глаз. Что касается меня, то признаюсь, не без сожаления прощался с этой равниной, хотя мы ничего не нашли на ней, кроме трудов, страданий и отчаяния... Удивительно все-таки человеческое сердце! Мы двигались по этой равнине целых два месяца, от полудня до полудня с одним только желанием, как можно быстрее ее преодолеть, а теперь оглядываемся на нее почти с тоской.
По долине мы двигаемся достаточно быстро и относительно легко. Больших нагромождений нам уже не встречается, а меньшие возвышенности не занимают всей широты долины и их удается объехать. Теперь солнце стоит на небе в таком положении, что освещает обе ее стороны. С каждой из сторон возвышается мощный горный вал высотой до четырех тысяч метров. Долина, шириной в несколько километров в самом начале, к северо-востоку сужается. Это выглядит так, как будто эти две мощные стены сближаются, все теснее сжимая нас. У меня такое впечатление, что мы движемся по огромному, вырубленному в стене коридору. Смотря перед собой, мы видим далекий выход из этого коридора, похожий на глубокую щель между белыми стенами, сквозь которую проглядывает небо. Не знаю, может быть, меня подводят глаза, но мне кажется, что это небо не такое черное, а звезды на нем менее многочисленные и блестящие. Это свидетельствовало бы о существовании менее разреженной атмосферы над Морем Фригорис... Барометр наш тоже медленно поднимается. Только бы довезти Томаша живым до такого места, где будет достаточно воздуха для его груди.
В Поперечной Долине, 168 часов после полудня, третьи лунные сутки.
С восхода солнца мы уже проделали около пятисот километров и приближаемся к выходу из долины. Просторное скалистое горло сужается все больше, и валы по обе стороны становятся гораздо ниже. Выход из ущелья на Море Фригорис виден уже гораздо явственней, и кажется, расширяется по мере того, как мы к нему приближаемся, и скалы, сотворившие эти ворота, растут у нас на глазах. На закате солнца мы снова будем на равнине, только бы все туда добрались...
Какой страшный путь прошли мы сегодня! Уже несколько долгих часов мы вздрагиваем от любого шороха, взглядывая на гамак Вудбелла - неужели все?.. Он умирает, в этом нет никаких сомнений. Теперь он лежит тихий и спокойный и только смотрит на нас умоляющими глазами, в которых видно, как он хочет, как сильно хочет жить! А мы ничем не можем ему помочь.
Последнее потрясение, пережитое во время переправы через расщелину, повредило ему еще больше. Мы преодолели уже почти две трети пути, когда под 3° в. д. встретили препятствие, которое чуть было не заставило нас вернуться обратно на Море Имбриум. Солнце уже низко стояло над горизонтом, и вся западная сторона долины тонула в непроницаемой темноте, едва нарушаемой тут и там слабым светом Земли. Нам приходилось держаться подножия восточного вала, чтобы не заблудиться в темноте. Вал достигал здесь наибольшей высоты и возвышался над нами, подобно отвесной скале Альп, под которой мы двигались до полудня.