Журавлева Зоя Евгеньевна. Кувырок через голову

   Фингал рычит сквозь намордник. Этот мужчина ему уже противен. Чего он к Асе пристал?
   – Ничего она не продаст, – сердится Богданов;
   – А ты кто такой? – удивляется мужчина, будто он Богданова только сейчас заметил. Так Фингалом любуется, никого не видит.
   Крыса Нюра, которая сидела у Аси под курткой, влезла ей на плечо и теперь осматривается. Такая официальная обстановка кругом! В такой официальной обстановке ее уже «Ларисой» не назовешь, тут надо только по паспорту.
   – Нюра, хочешь гулять?
   Ася пустила ее на дорожку. И пошла с Фингалом вперед, не оглядываясь. Нюра сразу побежала за Асей, след в след. Догнала и у Аси на джинсах повисла. Уже лезет вверх по штанине. И опять вскарабкалась на плечо. Тут ее любимое место! Нюра-то никогда не потеряется.
   – Прямо как собака, – смеется мужчина с подбородком.
   – Мамочка, давай возьмем эту крыску, – просит какой-то мальчик у своей мамы.
   В школу, наверное, еще не ходит. Ишь, какой прыткий – возьмем!
   – Она же страшная, – ужасается его мама.
   – Нет возьмем, – просит мальчик. – Нет, красивая!
   – Ну, хоть крысу продай, – все пристает мужчина с подбородком.
   Сам Фингала хочет погладить. Фингал рычит и ставит шерсть дыбом. Ася, честное слово, его бы сейчас спустила.
   – Никого она не продаст, – сердится Богданов.
   – А зачем вы тогда пришли? – удивился мужчина.
   – Мы Сенатора ищем, – говорит Богданов.
   – Какого еще сенатора? Может – сразу президента?
   Все ему объясни. У тети Нели пропал ее пес, Сенатор. Он обиделся! У него чувство собственного достоинства исключительно развито. А тетя Неля ему сказала: «Чтоб глаза мои на тебя не смотрели!» И Сеня сразу ушел. Из дому. Теперь они его ищут.
   – Ой, не могу, – смеется мужчина. – Чувство собственного достоинства! И сам из дому ушел? Не могу!
   Чего не может? Странный какой.
   Может, Сенатора кто-нибудь поймал? И сейчас продает насильно на этом рынке? Ведь сегодня же воскресенье. Нужно тут дежурить! А у тети Нели запись на радио, она сегодня не может.
   – И чего вы сделаете, если его продают?
   – Отнимем, – сказал Богданов.
   – Ой, не могу, – смеется мужчина. – Силой?
   – Силой, – сказал Богданов.
   Мужчина вдруг перестал смеяться и говорит:
   – А какой он породы? Этот, ваш…
   – У него мама эрдель, – объяснила Ася.
   – Эрдель? – мужчина задумался. – А ну, пошли за мной!
   И в сторону куда-то пошел, в кусты. Фингал, Богданов и Ася едва за ним поспевают.
   В самом дальнем углу, у забора, тоже люди стоят. Такими кучками. Вокруг женщины, которая держит щенка на руках. Щенок зевает. Уши ему падают на глаза. Хорошенький! Женщина качает щенка на руках, как ребенка, и уговаривает кого-то: «Берите ласкового друга для души!» А тот еще сомневается…
   Еще парень у самого забора стоит. Небрежно, будто он сюда без дела зашел, просто так. Около него тоже толпятся.
   Мужчина раздвинул людей и обернулся К Асе:
   – Гляди! Не ваш?
   А около парня сидит эрдель. Ну вылитый Сенька! Коричневый, с сединой. Жесткая шерсть курчавится возле носа. Как курчавая щетка. В глазах такое достоинство! Грудь широкая и ноги прямые, мохнатые.
   Богданов, который Сенатора один раз, может, только видел, не знает, что делать. Смотрит во все глаза: то на Асю, то на эрделя.
   Фингал рычит и рвется сквозь намордник.
   – Сеня! – крикнула Ася. – Сеня!
   Эрдель вскочил и попятился. Парень едва его удержал.
   Все обернулись к Асе. Мужчина с большим подбородком тоже уже кричит. Он на этого парня кричит:
   – Где собаку взял? Отвечай!
   – А вам какое дело? – огрызается парень. – С чего это я должен вам отвечать? Вы откуда свалились?
   Схватил за ошейник эрделя и хочет с ним идти.
   – Ответишь, – обещает мужчина с подбородком. – Не нам, так в милиции.
   Парня с эрделем зажали со всех сторон. Он уже испугался.
   – Да чего вы ко мне пристали? – говорит. – Чего я сделал?
   – Чужой собакой торгуешь, вот чего!
   – Моя собака! Хочу – и торгую.
   – Там разберутся, какая она твоя, – кричат со всех сторон. – Если твоя – почему за кустиками? В сторонке?
   – Где хочу, там и стою, – отбивается парень.
   – Это не Сеня… – сказала наконец Ася.
   Она все время хотела сказать. Так мечтала, чтоб это был Сенатор, сперва даже поверила. Крикнула! Но сразу поняла, что ошиблась. Этот эрдель чужой! Ася сразу хотела объяснить, но у нее голос вдруг пропал.
   А сейчас – сказала. Кругом кричат, никто не услышал.
   Вдруг Богданов как крикнет:
   – Это не он!
   Сразу все замолчали.
   – Не он? – удивился мужчина с подбородком. И обернулся к Асе. – Не твой? А чего же молчишь?
   Ася не знает, как объяснить.
   Парень с эрделем сразу обиделся:
   – Налетели! Орут! Еще сами за это ответите!…
   – Поговори мне, – сказал мужчина. Но уже спокойно. И эрделя погладил. Эрдель понюхал его и вильнул хвостом.
   – Я документы могу показать, что моя собака, – никак не успокоится парень. – Я ее сам купил.
   Бумаги какие-то вынул. Перед мужчиной трясет.
   А тот все эрделя гладит. Эрдель к нему уже жмется.
   – Эмма, чужой! – обозлился парень.
   Но эрдель будто не слышит, все равно жмется.
   – Не больно-то тебя твоя Эмма любит, – усмехнулся мужчина.
   – Это не ваше дело, – сердится парень.
   – А чего же ты ее продаешь?
   – Деньги нужны, вот и продаю, – сердито объяснил парень. – Моя собака. Что хочу, то и делаю.
   – Понятно, – задумчиво протянул мужчина. – Причина простая. А деньги тебе зачем?
   Все эту Эмму гладит. А парень ее оттаскивает за поводок.
   – Что, дать хотите? – съязвил. – Ну, джинсы куплю. Вам-то что за дело? Привязался!
   – А джинсы из моды выйдут, их тоже продашь?
   – Надо будет – продам, – грубо отрезал парень.
   Ему этот мужчина вот так уже надоел! Сначала набросился ни за что. Теперь прицепился, с вопросами своими дурацкими. Еще ему объясняй! Покупателей только отпугивает от собаки. До вечера так проторчишь и простого дела не сделаешь.
   – Нет, ты этой собаки определенно не стоишь… – занудно тянет мужчина. Вдруг на парня прищурился. – Сколько?
   Ася даже вздрогнула.
   Парень сказал.
   Мужчина вынул бумажник, отсчитал деньги и небрежно швырнул их парню. И вырвал у него из рук поводок:
   – Эмма, идем!
   Парень растерялся. Думал, наверно, что его эрдель от него не уйдет. Выть будет. Рваться обратно. Рыдать. А Эмма внимательно на мужчину взглянула. Длинным таким взглядом. Будто она проверяла для себя, что он за человек. Который ее зовет. И вдруг поняла своим сердцем, что это надежный человек. Крепкий. Добрый. С добрым большим подбородком и внимательными глазами…
   И сразу за мужчиной пошла.
   Даже не оглянулась на парня!
   – Документы возьмите, – растерянно крикнул парень.
   – Оставь себе на память, – сказал мужчина, не обернувшись. – Нам бумажки не требуются. Верно, Эмма? Мы ласкового друга берем для души. Так или не так?
   Это он уже Асе с Богдановым сказал, потому что они, конечно, бежали рядом с ним. И Ася с Богдановым. сразу кивнули, что так. А Фингал уже подружился с Эммой, и теперь они толкали друг друга носами. Скакали по кустам без намордников. Без поводков. Рыли лапами землю. Гонялись друг за другом. И им было весело.
   Ася, Богданов и Николай Митрофанович – так его, оказывается, зовут – отдыхали пока на пеньках.
   – Вот мои удивятся! – вздохнул Николай Митрофанович.
   Он имел в виду – дома, его семья. Поехал за злой овчаркой, а привезет добрейшей души эрделя. Он, правда, злую хотел. Овчарку. У него овчарка недавно погибла. На Фингала была похожа! Он не будет сейчас рассказывать, как она погибла. Это слишком трагично. И слишком еще свежо в памяти, чтобы рассказывать. Одно Николай Митрофанович может сказать. Его овчарка погибла по собственной доброте. Она не знала, что бывают плохие люди. Он ее этому не научил, сам виноват. Поэтому он и решил купить злого пса. Чтоб плохие люди его боялись. Но, видно, Николаю Митрофановичу не судьба иметь злую собаку. В добром доме, он просто уверен, злых собак не бывает.
   – Фингал у нас не злой, – к месту вставила Ася.
   – Я сразу понял, – засмеялся Николай Митрофанович. – Он не злой. Он просто – ответственный.
   – Как это? – спросил дотошный Богданов.
   – Ну, он чувствует свою ответственность за вас с Асей. Правильно я угадал?
   И Ася с Богдановым кивнули, что правильно.
   – А вы рядом где-то живете? – спросил Николай Митрофанович.
   Богданов только открыл рот, чтобы ответить. Но тут Ася вспомнила, что она отпустила гулять Ларису и теперь Ларису не видно. Ася ее выпустила на скамейку, а теперь скамейка пустая.
   Все-таки Ася помнила, что они с Богдановым ушли из дому без спросу, пока папа и мама спали. И говорить об этом ей не хотелось.
   Стали искать Ларису.
   Ася, вообще-то, сначала не очень искала. Куда она денется? Так, пошла пройтись. Сколько раз тетя Неля, которая Ларису до сих пор боится, мечтала на даче, чтоб Лариса пропала. Все надеялась каждый день! Что Лариса без клетки, а вокруг столько кошек. Что Ася взяла Ларису в лес за малиной и где-то там, в малиннике, они с Ларисой потеряли друг друга. Вряд ли она дорогу найдет! Или Ася забыла Ларису на пляже, а до пляжа полтора километра. Крыса ведь не ищейка! Папа только посмеивался, слушая тетю Нелю. «Давай, надейся!» – посмеивался. И точно. Каждый вечер тетю Нелю, как она говорила, ждало на крыльце жестокое разочарование. На крыльце каждый вечер сидела довольная, сытая, нагулявшаяся Лариса и глядела на тетю Нелю со скрытой иронией. Это Лариска умеет.
   Сперва искали поблизости, в траве и в кустах.
   Потом стали беспорядочно бегать по всему скверу. Звать: «Лариса!», «Нюра!» Неизвестно, на что она захочет откликнуться. Фингал тоже искал. Ася ему приказала. Она уже волновалась. Эрдель Эмма, хоть она Ларису видела только мельком, тоже искала. Но поскольку она толком не поняла, что ищут, то принесла Николаю Митрофановичу чью-то синюю варежку. И он похвалил свою Эмму.
   А Ларисы все не было.
   Уже многие в сквере знали, что у Аси пропала ручная крыса. И тоже шарили глазами вокруг. А женщина, которая принесла продавать собственных белых крысят, даже вытряхнула свою корзинку, чтоб все видели, что Ларисы там нет. Только маленькие крысята. И белая крыса, их родная мать. У этой матери было узкое худое лицо. И глаза какие-то сумрачные. Так что это была, во всяком случае, не Лариса, нечего и корзинку вытряхивать! Еще одна старушка продавала беленьких хомяков. Но среди этих хомяков, хоть они издали и похожи, никак не могло быть Ларисы. Если бы она туда влезла, хомяки бы подняли такой крик, что с другого конца сквера услышишь. Избави Боже даже подумать о Ларисе дурное, особенно – сейчас, когда она вдруг пропала, но этими хомячками она бы полакомилась. Это уж точно!
   А Ларисы все не было.
   Продавали двух белых болонок. И белую ангорскую кошку с голубыми глазами. Но при чем тут болонки и кошка?
   Николай Митрофанович, который очень переживал, вдруг предложил Асе купить крысенка. Там, в корзинке, один такой симпатяга!
   – Зачем? – Ася так на него взглянула. Сухими глазами.
   Николай Митрофанович и сам смутился.
   – Ну, просто. Понравился мне.
   Ася даже ничего не ответила на это бестактное предложение, хоть и сделанное, безусловно, по доброте души. А Богданов серьезно объяснил:
   – Разве крысенок заменит Лариску?
   Николай Митрофанович поспешно сказал, что он и думать такое не мог подумать.
   А Ларисы все не было.
   Ася шла напролом сквозь колючий кустарник и глотала сухие слезы. Неизвестно, что это такое, но такое бывает.
   – Аська! Ну, наконец-то! – вдруг крикнул кто-то.
   И выхватил ее из кустарника. И поднял высоко. И прижал к себе. Ася близко увидела папины глаза и как у него дрожат губы. Но тут же он поставил ее обратно на землю и сказал:
   – Никогда тебе не прощу!
   Он давно уже по этому скверу бегает. Знает, что они с Богдановым здесь. Фингала уже нашел, он в такси. А их с Богдановым никак не может поймать.
   Он только не понимает, как можно уйти из дому без спросу, уехать на другой конец города и даже не оставить записки. Это у папы не укладывается в голове!
   – Мы же Сеню искать…
   Хорошо, что папа сообразил.
   Вспомнил, как Ася к нему вчера подговаривалась, что он утром делает, нет ли у него в воскресенье съемки. А то бы они поехали, например, на собачий рынок и вдруг бы нашли Сенатора. Но папа сказал, что ночью долго будет печатать и должен завтра выспаться. Когда выспится, тогда поглядим. А маме пусть Ася даже не заикается, чтобы маме куда-то ехать. Нечего маму дергать! Поэтому Ася и записку не написала, чтоб никого не дергать и они спокойно бы выспались.
   – Ну, спасибо за такую заботу! – закричал гневно папа.
   Пока сообразили, куда они с Богдановым делись, папа с мамой все улицы в округе обегали. Все дворы! Все квартиры поставили на ноги! Богданова-мама все глаза себе выплакала! Ей же поневоле пришлось сказать. Вдруг они у Богдановых? Папа прежде всего туда побежал. Их нет. И никто не видел. Вдруг Фингал попал под машину? Или бы Ася сломала ногу? Или Богданов бы неудачно упал с дерева? Папа видел, как они лазают. Лазайте на здоровье! Но чтобы вот так без спросу уехать…
   Папа все говорил, но Ася уже не слышала.
   Она вдруг обомлела. Из-за отворота папиной куртки вдруг показался нос. Потом показались усы. И вдруг вылезла вся голова.
   – Лара! – крикнула Ася как ненормальная. – Нюрочка!
   – А-а-а, – папа небрежно затолкал ее обратно под куртку. И даже по носу щелкнул, чтоб сидела и не высовывалась. – Спасибо, Ларису тут встретил. Трусит по дорожке. Ну, значит – вы здесь.
   – Дай мне, – попросила Ася. – Мы же ее потеряли. Я уж думала, никогда ее не увижу. Дай мне Ларочку…
   – Потом, – отмахнулся папа. – В такси. Не так-то просто ее потерять, никому еще не удавалось. Где, кстати, Вадим? Ехать надо! Там мамы с ума уже сходят. Каждого поодиночке еще лови!
   Но Богданов и Николай Митрофанович сами уже подходили.
   – Лариса нашлась! – закричала им Ася.
   Они сразу подбежали.
   Потом папа долго благодарил Николая Митрофановича. А Николай Митрофанович зачем-то долго благодарил папу. И еще они долго трясли друг другу руки. И записывали телефоны каким-то огрызком.
   И хотя уже попрощались, Николай Митрофанович со своей Эммой проводил их до такси. И махал рукой, когда они поехали. Ася с Богдановым тоже махали. А Фингал тыкался носом в стекло и все норовил облизать Ларису. Тоже был рад, что она нашлась.
   Папа дорогой весело говорил с шофером. А Асе с Богдановым, когда они спрашивали, отвечал очень кратко и даже сухо. Хотя Ася, например, спрашивала, как эта улица, по которой они сейчас едут, называлась раньше. И кому этот памятник, что сейчас мелькнул? Но даже такие вопросы его не смягчили.
   Ася своего папу знает. Обиделся. Будет теперь молчать. Очень долго отходит! С этим. его недостатком – тут Ася вздохнула – приходится им с мамой все время мириться.
   Наконец доехали.
   Будто они ужасно долго не были дома. Богданова-мама так и кинулась навстречу Богданову, словно он возвратился откуда-нибудь из джунглей и привез ей в подарок бриллиантовое колье:
   – Сынок! Сынок!
   Почему-то сегодня она называла его «сынок», а не «ирод». И сразу Богданова увела домой.
   Мама сначала очень сердилась. Но она отходчивая. Быстро отошла и сказала, что благородные порывы многое искупают, хоть Ася с Богдановым Сенатора все равно не нашли, а всем вокруг основательно потрепали нервы.
   А папа с Асей так до вечера и не разговаривал. Целое воскресенье. Даже не поцеловал потом на ночь.

Творческий кризис

   Мама придумала что-то новое:
   – Решено – я в школу пойду!
   – Кому ты там нужна? – доброжелательно интересуется Валентина Васильевна.
   Маленькая, она утонула в кресле. Асе сбоку видно только блестящий глаз, тонкий нос, сигарету и круглые кольца дыма, которые плывут вверх. У Валентины Васильевны был знакомый жонглер. Он собирал эти кольца и жонглировал ими в цирке. Бросал, как обручи, вверх и потом ловил. Однажды жонглер промахнулся – одно кольцо упало прямо на арену и разорвалось с таким треском, что во всем цирке полопались лампочки. Воздушным гимнастам, которые выступали после этого жонглера, пришлось работать под куполом в абсолютной темноте.
   Больше ни у кого Ася таких красивых колец не видела.
   – Как это «кому нужна»? – удивляется мама. – Детей буду учить. Единственное благородное дело, остальное – фуфло.
   Ася представила.
   Мама стоит у доски, как Нина Максимовна. «Контрольный диктант», – объявила мама. Класс схватил ручки, ждет. «Щенок был изящен и кривоног, – мама уже диктует. Асе позавчера диктовала, Ася помнит. – На брюхе его хозяина торчала во всклокоченной шерсти улыбающаяся блоха. Но блоха ли это была? Ха-ха! Собралось громоздкое жюри. Все сели на бюро коленками назад, открыли парашюты и стали читать брошюры. А над душистой крапивницей висел оранжевый балдахин из яичницы». Таких слов в классе, конечно, не проходили. Все хохочут, бросили ручки. Богданов вообще на парте лежит.
   Вдруг вошла завуч. «Что тут происходит?» – «Диктант, что же еще? – удивилась мама. – На трубе сидит комарик, ковыряет ножкой в ухе, проклинает земной шарик, потому что пусто в брюхе». -»Значит, пора обедать», – догадалась завуч. И сразу объявила большую перемену. У нее на шее, оказывается, колокольчик. Так звенит! Мама несется по коридору в буфет на своей пишущей машинке. Занимать очередь! Все цепляются за эту машинку, чтобы тоже ехать, запрыгивают на клавиши, как на табуретки. И такая свалка! Никто не знает, на какую букву ему запрыгивать: с которой имя начинается или, может, фамилия? Буква «Э» вообще отказала, она заедает. «С этим классом нету сладу, дайте классу шоколаду, – весело кричит мама. – Шоколаду и какао! Мяу!» А завуч, похожая на таксу из двадцать шестой квартиры, весело бежит сзади и звонит в колокольчик…
   Нет, мама не сможет. Она серьезно говорить не умеет, все – шуточки. Ребята не будут слушаться…
   – И чему ты будешь учить? – доброжелательно интересуется Валентина Васильевна. Круглые кольца плывут над ней вверх.
   – Самому благородному. Русской литературе!
   – И кто тебя возьмет?
   – В школу-то? Преподавателей не хватает. Почему – не возьмут?
   – Возьми тебя, – смеется Валентина Васильевна. – А ты потом и напишешь! Мало ли что ты потом напишешь?!
   – Ничего я не напишу, – обижается мама. – Я больше писать не буду. У меня, между прочим, диплом с правом преподавания.
   – Ну, если с правом, – смеется Валентина Васильевна. – Тогда непременно возьмут. Через месяц выгонят. С треском!
   – Почему? – обижается мама.
   – Ты план урока не сможешь составить, – объясняет Валентина Васильевна. – Не владеешь методикой.
   Мама сразу скисла. Ясно, что она не владеет. Надо бы поглядеть в словаре, что такое «методика», но сейчас не хочется.
   – Ну, в издательство к вам пойду, – придумала мама.
   – Кем? – доброжелательно интересуется Валентина Васильевна.
   – Редактором, – решила мама.
   – Ты? – удивилась Валентина Васильевна. Сама, между прочим, работает там редактором. – Ты все рукописи переписывать будешь. Переделывать под себя. А надо работать с авторами, чтобы они сами свои рукописи переделывали. Нет, это не для тебя.
   – Для тебя только, – обиделась мама.
   – Я-то все могу, – засмеялась Валентина Васильевна. – Я такая!
   Она раньше работала наездницей в цирке. Скакала на белой лошади в золотом платье, и золотые волосы развевались. Теперь-то у нее волосы рыжие, она их хной красит. Но мама помнит, что были золотые. Валентина Васильевна летела на белой лошади по арене, словно по воздуху, и бросала в зрительный зал воздушные поцелуи и белые лилии, влажные от росы. Вообще-то, она бросала бутоны. Но в зрительном зале, от человеческого тепла, эти бутоны сразу же расцветали и высоко поднимались на своих длинных стеблях.
   Но вдруг там попалась одна лилия с колючками. Одна! Такая нелепая случайность! И маленькая девочка вдруг об нее укололась. Вскрикнула! Никогда под руку артистам нельзя кричать. Она громко вскрикнула, лошадь сбилась, ритм потеряла, и Валентина Васильевна грохнулась головой об барьер. У нее золотые искры из глаз посыпались. Ну, это ничего. А главное, что она сломала ногу и эта нога неправильно потом срослась.
   Пришлось Валентине Васильевне бросить цирк и пойти работать редактором в издательство. Она и сейчас хромает.
   Сколько Ася помнит себя, она эту историю всегда знала. И всегда смотрела на Валентину Васильевну особенными глазами. Представляла, как она летит на своей белой лошади по арене, словно по воздуху. На даче тоже лилии есть. Ася искала, чтобы с колючками. Не нашла! Недавно спросила Валентину Васильевну: «Вам колючая лилия еще когда-нибудь попадалась?» – «Колючая? Лилия? – не поняла Валентина Васильевна. – Лилии колючие не бывают». -»Ну, как тогда». -»Когда?» Уже забыла. Пришлось ей про нее же рассказывать.
   Валентина Васильевна так хохотала, у нее даже сигарета потухла. Она в цирке, оказывается, никогда не работала. Забыла уж, когда там была! В детстве! На лошади никогда ни сидела. Не знает, с какого бока на нее залезать! Она всегда сидела только в своем издательстве. Ничего, кроме рукописей, не видела. Причем – чужих! А нога у нее неправильно срослась, это верно. Валентину Васильевну велосипед сшиб на Садовой, когда она шла домой из Публичной библиотеки. В центре города! В наше время! И велосипед! Это, действительно, нелепый случай.
   Значит, мама все выдумала.
   Опять! Вечно эта мама выдумывает. Ася даже не удержалась: «Снова ты наврала. Никакая она не наездница». -»И ты поверила?» – удивилась мама. Интересно! Что же, ей никогда не верить? Все-таки – мама. «Да не мне, – засмеялась мама. – Валентине Васильевне ты поверила? А чертики? -»Какие чертики?» Запутала Асю. «Ну, у нее в глазах, – объяснила мама. – Ты разве не заметила, как у нее чертики скакали в глазах, когда она отказывалась?» Нет, Ася не заметила. А надо всегда человеку смотреть в глаза! Глаза-то уж не солгут. «Зачем же она тогда отказывалась?» – «Тяжело, наверное, вспоминать», – объяснила мама. Больно вспоминать о своем славном прошлом и знать, что это уже только прошлое. Это же так понятно. Вот почему Валентина Васильевна отказалась. «Правда?» – спросила Ася. «Еще какая!» – серьезно сказала мама.
   А у самой глаза темные. И что-то там скачет в хитрой их глубине. Не поймешь, чертики или нет…
   – Что-что, а с авторами я умею работать, – говорит Валентина Васильевна. И дым над нею кругами. – Со всякими. Научилась.
   – Ты все умеешь, – кивает мама. – Если бы тебя верблюд тогда в пустыне не сбросил, ты б далеко, конечно, пошла.
   Здрасьте, теперь – верблюд!
   – Высоко с верблюда лететь, – размечталась мама. – Особенно – если через голову. Когда он вдруг свои мохнатые коленки подломит. Вдруг потянется за колючкой. Хорошо, хоть камней нет в пустыне, один чистый песок на тысячи верст кругом…
   – Ты мне зубы не заговаривай, – смеется Валентина Васильевна. – Я за рукописью пришла. Как вполне официальное лицо, хоть и по дружбе. Вот и давай мне рукопись, уже срок.
   Мама сама знает, что срок, но если ей нечего давать!
   – А ты работай, не ленись, – говорит Валентина Васильевна.
   Мама еще раз повторяет – нет рукописи. И, по-видимому, не будет. У мамы такое ощущение, что больше она уже никогда ни строчки не напишет. Не знает – что, как, зачем. Так пусто внутри, даже страшно! И чем больше мама над своей пишущей машинкой сидит и на чистый лист смотрит, тем ей страшнее. Видимо, просто-напросто исписалась, это, как. известно, бывает, не она – первая…
   – А ты без толку не сиди, – советует Валентина Васильевна. – Встань, разомнись. Сбегай в театр. Походи по улицам. В очереди постой. Посмотри, как люди живут.
   Но мама уже никуда не может ходить. Ей стыдно людям смотреть в глаза. Потому что все эти люди честно делают свое дело, а мама делать свое не может. Ей даже на вещи уже стыдно смотреть! Вон хоть на этот стул. Какой он крепкий! Удобный! Основательный! Даже, может, красивый! Кто-то его, значит, отлично сработал. Мастерски! А мама свое дело делать не может. Видимо, это не ее дело. Надо правде смотреть в глаза. Мама уже самой себе опротивела. И всем она опротивела. Папе. Асе.
   – За нас, пожалуйста, не расписывайся, – кричит папа из коридора. Он там возится со своими карточками, но все слышит.
   – Не опротивела! – сердится Ася.
   – Видишь, еще не всем, – смеется Валентина Васильевна.
   Ей легко смеяться! Она свое дело умеет делать. Она в жизни – на месте. А посидела бы в маминой шкуре! Нет, мама больше не хочет себя обманывать. Она должна найти для себя какой-то выход. Не будет же она вечно без дела сидеть? Возможно, она, например, завтра пойдет водить трамвай…
   – Ага, до трамвая дошло, – обрадовалась Валентина Васильевна.
   Она давно ждет, когда дойдет до трамвая. Жалко, что у Валентины Васильевны нету магнитофона. Все как-то не купить…
   – Зачем он тебе? – удивилась мама.
   – Чтобы тебя на этот магнитофон записать, – объяснила Валентина Васильевна. – И тебе же давать послушать. Тогда бы ты сама убедилась, чего ты болтаешь. И в тех самых, главное, выражениях!
   – Как это? – мама не поняла.
   Сколько Валентина Васильевна маму помнит, мама так всегда говорит. Перед каждой новой повестью. Что она исписалась. Что у нее в голове – ни одной мысли. А потом эти мысли прекрасным образом как-то все же к маме приходят и рукопись она сдает в срок. Каждый раз одно и то же! Как только маме не надоест!