Зингер Исаак Башевис. Последний Шлемель, или Рассказы мальчика, выросшего в Варшаве

   Менаше осторожно ступал по мягкому мху, примечал: черника поспела, а кое-где еще и земляника не отошла. Он перебрался через обмелевший ручей, весело журчавший по камням, и одиноко побрел дальше, в глубь леса. Обычно, мальчик бросал камешки, чтобы запомнить дорогу, но в этот раз ему было не до того. Наконец он совсем выбился из сил, голову ломило, колени дрожали. "Уж не заболел ли я? - думал Менаше. - Что, если я умру? Может, тогда я увижу мать и отца".
   Он вышел на поляну полную черники, сел на землю и стал рвать ягоды, одну за другой отправляя их в рот. Но разве одной черникой наешься! Посреди черничника росли цветы, источавшие тяжелый одурманивающий аромат. Мальчик растянулся на траве и не заметил, как заснул.
   И приснилось ему, что он идет дальше по лесу, огромные птицы перелетают в ветвях над его головой. Деревья становятся все выше и выше, запахи сильнее и сильнее. Но вот лес стал редеть. Менаше вышел на опушку и увидел закат. Неожиданно в вечерних лучах возник замок. Никогда прежде не видел мальчик такой красоты. Хрустальная башня под серебряной крышей, а окна высокие - от земли до самого неба.
   Менаше подошел к окну и заглянул внутрь. Удивительное дело: на стене в пустой зале висел его портрет. Только мальчик на портрете был одет в прекрасные одежды, каких у Менаше никогда не было.
   "Почему в замке никого нет? - удивился Менаше. - И почему на стене мой портрет?"
   Мальчик на портрете был как живой и, казалось, с нетерпением кого-то ждал. Вдруг распахнулись невидимые двери, и в зал вошли мужчины и женщины, все в белых одеждах. На женщинах блестели украшения, в руках они держали молитвенники в тисненных золотом переплетах. Менаше застыл в изумлении. Да это же его отец и мать, а вот - бабушки, дедушки и другие родственники! Хотел было мальчик кинуться к ним, обнять и расцеловать, да оконное стекло преграждало путь. Менаше заплакал.
   Увидав это, к окну подошел старик с длинной седой бородой, такой же белой, как его одежды. Он казался одновременно и молодым и старым. Менаше узнал его, это был папин отец - дедушка Тобия Писарь.
   - Почему ты плачешь? - спросил он.
   Несмотря на разделявшее их стекло, мальчик прекрасно слышал его голос.
   - Это ты, дедушка Тобия?
   - Да, мой мальчик. Я твой дедушка.
   - А кому принадлежит этот замок?
   - Всем нам.
   - И мне тоже?
   - Конечно, всей нашей семье.
   - Дедушка, позволь мне войти, - попросил Менаше. - Я хочу поговорить с отцом и матерью.
   Дедушка нежно посмотрел на внука и покачал головой.
   - Однажды ты окажешься здесь, среди нас, но это время еще не наступило.
   - А сколько мне ждать?
   - Это тайна. Но годы летят быстро.
   - Дедушка, я не хочу ждать! Я устал, проголодался и хочу пить. Пожалуйста, впусти меня! Я так скучаю по маме и папе, и по бабушке тоже! Не хочу я больше быть сиротой!
   - Мальчик мой, мы знаем, что тебе нелегко, помним о тебе и любим тебя. Мы все ждем того срока, когда ты придешь к нам. И ты тоже наберись терпения. Прежде, чем попадешь сюда, тебе предстоит пройти долгий путь.
   - Пожалуйста, пусти меня хоть на несколько минут!
   Дедушка Тобия отошел от окна посовещаться с остальными родственниками.
   - Хорошо, войди, но только ненадолго, - сказал он, вернувшись. - Мы проведем тебя по замку, покажем наши сокровища, но потом тебе придется уйти.
   Дверь распахнулась, и Менаше вошел внутрь. Едва он переступил порог, как голод и усталость исчезли. Мальчик бросился к родителям, они обняли и расцеловали его. Но не сказали ни слова. С изумлением почувствовал Менаше, что стал необыкновенно легким. Он не шел, а словно летел, и вся семья летела подле него. Дедушка открывал одну дверь за другой, и за каждой мальчика ждало нечто удивительное.
   Одна комната с полу до потолка была заполнена мальчиковой одеждой штанишками, курточками, рубашками, пальтишками. Да это же та самая одежка, которую Менаше носил с самого раннего детства! А вот башмаки, носки, картузы и даже ночные рубашки!
   Во второй комнате он увидел все свои старые игрушки: оловянных солдатиков - их покупал ему отец; прыгающего клоуна, которого мама привезла с ярмарки в Люблине; свистульки и гармошки; плюшевого мишку - подарок дедушки на Пурим - и деревянную лошадку, ту самую, которую бабушка Шпринце подарила внуку, когда ему исполнилось шесть лет. На столе лежали тетрадки, в которых Менаше учился писать, карандаши и Библия, раскрытая на самой первой странице. Мальчик узнал знакомую картинку: Моисей со Скрижалями Завета и Аарон в одеждах священника, а вокруг шестикрылые ангелы. Надпись на книге подтверждала, что она принадлежит ему, Менаше.
   А за третьей дверью - вот это да! - оказалась комната, наполненная мыльными пузырями! Только они не лопались, как обычные мыльные пузыри, а летали повсюду, переливаясь всеми цветами радуги. В них отражались замок, сад, река, мельницы и много других замечательных картин. Да это же те самые пузыри, которые Менаше выдувал из своей любимой трубки! Но теперь они жили своей особой, независимой жизнью.
   Вот распахнулась четвертая дверь. Мальчик вошел в пустую залу. Удивительное дело: в комнате никого не было, но в ней слышались счастливые людские голоса, смех и пение. Менаше различил свой собственный голос и узнал песни, те, что пел, когда жил с родителями. Он вспомнил голоса приятелей, о которых давно и думать забыл.
   Пятая дверь вела в большой зал. Там обитали герои сказок, которые родители рассказывали мальчику на ночь, а еще персонажи любимой книжки "Один в дремучем лесу". Менаше узнал всех: Давид-Воин и Эфиопская принцесса, которую тот спас из плена; рядом - разбойник Бандурек, он грабил богачей и помогал беднякам; вот одноглазый Великан, такому целое дерево - что щепка, в правой руке он держал огромную ель, а левой сжимал змею. А чья там борода волочится по полу? Да это же карлик Питцеле, что был придворным шутом у жестокого царя Меродаха. А чуть поодаль - двуглавый волшебник Малкицедек, злодей колдовством заманивал девушек в пустыню Содома и Гоморры.
   Менаше едва успел всех рассмотреть, как открылась шестая дверь. В этой комнате все было в непрестанном движении. Стены вращались, словно карусель. События сменяли одно другое. Золотой конь вмиг оборачивался синим мотыльком, роза, алая, как солнце, на глазах превращалась в хрустальный бокал, из которого выпрыгивали легконогие кузнечики, сиреневые фавны и серебряные летучие мыши. На сверкающем троне, к которому вело семь ступенек, восседал сам царь Соломон, удивительно похожий на Менаша. На голове у царя была драгоценная корона. У ног его сидела царица Шеба, а священники-левиты играли им на лирах прекрасные мелодии. Вот к трону вышел павлин, распустил свой прекрасный хвост и заговорил с царем на древнееврейском языке. Меж тем великаны размахивали в воздухе огромными мечами, а рабы-эфиопы верхом на львах разносили бокалы с вином и подносы, полные гранатов. "Что все это значит?" - задумался Менаше. И тут его осенило: это его собственные сны!
   За седьмой дверью мальчик обнаружил мужчин, женщин и зверей, которых прежде в глаза не видывал. Они предстали перед ним не такими четкими, как обитатели предыдущих комнат. Фигуры их были прозрачны и окутаны легкой дымкой. На пороге стояла девочка одних лет с Менаше. У нее были длинные золотистые косы. Хоть Менаше не мог рассмотреть девочку как следует, она ему сразу понравилась. В первый раз он оглянулся на дедушку.
   - А кто это такие?
   - Это люди и события из будущего, - объяснил дедушка.
   - Куда же я попал?
   - Ты в замке, у которого много названий. Мы называем его замком, где ничто не исчезает. Здесь еще много удивительного, но тебе пора уходить.
   Менаше так хотелось навсегда остаться в замке и не расставаться с родителями и родственниками! Он просительно посмотрел на дедушку, но тот покачал головой. Мальчику показалось, что отец с матерью на миг заколебались: видно, им жалко было отпускать сына, но в то же время они торопились отослать его прочь. Они по-прежнему молчали и лишь знаками показали сыну, что ему грозит смертельная опасность. Наверное, это заговоренное место, догадался Менаше. Родители молча простились с сыном. Мальчик ощутил на лице влажный жар их поцелуев. Миг - и все исчезло: замок, родители, дедушка, незнакомая девочка.
   Менаше вздрогнул и проснулся. В лесу была ночь. Выпала роса. Высоко над кронами сосен сияла полная луна и мерцали яркие звезды. Над Менаше склонилась незнакомая девочка, босая, в заплатанной юбчонке. Длинные косы отливали золотом в лунном свете. Девочка трясла его и говорила:
   - Вставай, вставай, уже поздно, не годится оставаться в лесу в такой час!
   - Кто ты? - удивился Менаше.
   - Я искала ягоды и вот нашла тебя. Еле-еле добудилась.
   - Как тебя зовут?
   - Ханнеле. Мы переехали в вашу деревню на прошлой неделе.
   Менаше показалось, что он уже где-то встречал эту девочку, но только не мог вспомнить, где. Хотя постойте - ведь это та самая девчушка, которую он видел в седьмой комнате!
   - Ты лежал, как мертвый. Поначалу я страх как напугалась. Что тебе снилось? Ты был такой бледный, а губы все время шевелились.
   - Мне снился сон.
   - О чем?
   - О замке.
   - О каком замке?
   Менаше не ответил, а девочка не повторила вопроса. Она протянула руку и помогла Менаше встать. Они пошли назад в деревню. Никогда прежде луна не казалась такой легкой, а звезды такими близкими. В темноте стрекотали миллиарды кузнечиков. А лягушки распевали почти человеческими голосами.
   Менаше знал, что ему попадет от дяди за позднее возвращение. А тетя разбранит его за то, что он убежал не поев. Но все это было теперь не важно. Во сне он побывал в таинственном мире. И нашел друга. Но главное - они с Ханнеле уже сговорились на завтра снова пойти за ягодами!
   А в дремучем лесу в траве под грибами маленький народец в красных куртках, золотых колпаках и зеленых башмачках водил хороводы и распевал песни, но слышать их могли лишь те, кто знал, что все остается жить и ничто не исчезает во времени.
   Первый Шлемель
   В мире не счесть недотеп, или по-нашему - шлемелей, но самый первый появился в местечке под названием Хелм. Он имел жену - мадам Шлемель и
   сынишку - Шлемеля-младшего, да только не мог их прокормить. Вот жене и приходилось каждый день подниматься ни свет ни заря и отправляться на рынок торговать овощами. А Шлемель оставался дома и качал колыбельку. Должен же кто-то и за младенчиком следить. Еще он присматривал за петухом, который жил прямо в доме, сыпал ему зерно и подливал воду в поилку.
   Конечно, мадам Шлемель знала, что муж ее, не про нас будь сказано, лентяй и ни к какому делу не гож. К тому же был он не дурак поспать да и сладкоежка первостатейный.
   Сварила как-то вечером мадам Шлемель полный горшок варенья. Сварить-то сварила, да боялась, что, пока она на рынке торгует, муженек-то все и слопает. И решила она на хитрость пуститься:
   - Шлемель, я ухожу на рынок, вернусь вечером. И вот я имею сказать тебе три вещи. Очень важные.
   - Какие?
   - Во-первых, следи, чтобы ребенок не выпал из колыбели.
   - Ладно, послежу.
   - Во-вторых, не выпускай петуха из дому.
   - Так и быть, и за петухом пригляжу.
   - В третьих... - И тут мадам Шлемель указала на буфет. - На верхнюю полку я поставила горшок с отравой. Смотри, не съешь по ошибке! От нее и умереть можно.
   Обрадовалась женщина, что так ловко муженька провела. А что прикажете делать? Она-то знала: стоит мужу попробовать лишь ложечку, он не остановится, пока хоть капля на донышке останется. А мадам Шлемель задумала приберечь варенье для картофельных оладий, что испечет на Хануку. Праздник-то уже был не за горами.
   Только жена за порог, Шлемель принялся качать колыбель и напевать:
   Зовут меня Шлемель-большой,
   А ты, сынок, еще маленький,
   Подрастешь - станут тоже большим кликать,
   А как деток народишь - назовут папой,
   Я же состарюсь, и звать меня станут дедушкой,
   Но все мы как были, так и останемся шлемелями.
   Малыш вскоре уснул. Тут и Шлемель задремал, но и во сне продолжал одной ногой качать колыбельку.
   И привиделось Шлемелю, будто сделался он самым большим богачом в Хеломе и столько богатства заимел, что не только на Хануку, хоть круглый год ешь оладьи с вареньем. Целые дни проводил он с другими богачами, играя в дрейдл, и был их волчок из чистого золота. Шлемель наловчился так закручивать волчок, что ему всегда выпадала буква "Г" и он оставался в выигрыше. Слава о его удивительном везении разнеслась по всей округе. И вот знатные люди из дальних краев пришли к нему и стали упрашивать:
   - О, Шлемель, будь нашим королем!
   Шлемель, как мог, отнекивался да отбояривался: дескать, королевство ему без надобности, но иноземцы не отступались, пали перед ним на колени и уговаривали, пока он не согласился. Тогда они враз нахлобучили ему на голову корону и усадили на золотой трон. Мадам Шлемель тоже королевой заделалась и про торговлю, не в упрек ей будь сказано, и думать забыла. Сидела себе день-деньской подле мужа, а между ними на золотом блюде лежал огромный блин, намазанный вареньем. Шлемель откусывал с одной стороны, а мадам Шлемель с другой, на середине встречались.
   Пока Шлемель в облаках витал, петух вдруг раскукарекался. Голосок у него
   был - ого-го! Что колокол! В Хелме же, если колокол зазвонит - значит пожар. Проснулся Шлемель и аж подскочил с перепугу, да так неловко, что перевернул колыбель. Младенец выпал и ушиб головку. Шлемель нет чтоб ребенка поднять, сразу к окну кинулся, посмотреть, что горит. Окаянный петух словно этого только и
   ждал - взял да и выпорхнул в окно!
   Стал его Шлемель назад зазывать:
   -Вернись, петушок! Смотри, узнает мадам Шлемель про твои проделки, так разбранится - ни тебе, ни мне несдобровать!
   Но петух на Шлемелевы уговоры никакого внимания не обратил. Даже головы не повернул. Ушел, как сгинул. А теперь послушайте, что дальше было.
   Разобрался Шлемель, что никакого пожара нет, захлопнул окно и вернулся к хнычущему сынишке. У младенца к тому времени выросла на лбу здоровенная шишка. С горем пополам успокоил Шлемель ребенка, поставил на место колыбель, уложил мальчика. И снова принялся его укачивать, напевая:
   Был я во сне богачом,
   А проснулся - снова бедняк.
   Во сне подавали мне оладьи с вареньем,
   А наяву достается лишь хлеб с луком.
   Был я во сне королем,
   Наяву же - просто Шлемель.
   Малыш уснул под отцовское пение. А Шлемель задумался насчет своих злоключений. Ясное дело: жена, как вернется, сразу заметит пропажу петуха и шишку на головке мальчика и уж взъярится - хоть из дома беги. Голос у нее, что труба иерихонская, бывало, так разойдется, что муженька от страха трясти начинало. Шлемель, на что бестолковый был, а догадывался: на этот раз попреки да брань как из решета посыпятся.
   -И, скажите на милость, что проку в такой жизни? - вздохнул бедолага. Уж лучше вовсе не жить, чем так маяться.
   И решил он наложить на себя руки. Решить-то решил, а как к делу приступить - не знает. Да припомнил, что жена, уходя, оставила в буфете горшок с отравой.
   -Вот и выход! Чем терпеть стыд и позор, отравлюсь - и дело с концом.
   А покойника пусть честит, сколько заблагорассудится. Мертвому уже все нипочем будет.
   Шлемель был росточка небольшого и до полки дотянуться не мог. Пришлось ему стул подставить. Достал он горшок и попробовал отраву.
   - Коли допекут вконец, так и отрава сладкой покажется, - приговаривал Шлемель, уплетая ложку за ложкой. Он слыхал, что есть яды горькие, а есть сладкие. Кто станет спорить: сладкая отрава - слаще горькой.
   С тем он и съел все до капельки. Даже ложку облизал. А дальше получилось вот что.
   Слопав полный горшок яду, Шлемель лег в постель и приготовился к смерти. Вот-вот, ждал он, начнет у него нутро жечь, а как все выжжет - тут он и преставится. Но прошло полчаса, час - никаких болей.
   - Как медленно действует этот яд, - недоумевал Шлемель.
   Тут, как назло, захотелось ему пить, но воды в доме не было. В Хелме воду носили из городского колодца, а Шлемелю было лень туда тащиться.
   Вот и вспомнил он, что жена припасла к празднику бутылку яблочного сидра. Конечно, яблочный сидр - угощение дорогое, но стоит ли скупердяйничать, когда жить осталось всего ничего. Достал Шлемель бутылку и выпил все до капли.
   А как выпил, и в самом деле в желудке закололо.
   - Видно, яд начал действовать, - смекнул Шлемель.
   Он был уверен, что пробил его последний час.
   - И кто болтал, что умирать плохо? Пожалуй, я непрочь, чтобы меня каждый день такой отравой потчевали, - рассуждал он напоследок
   Тут его сморил сон.
   И снова привиделось Шлемелю, что он король. На голове у него - целые три короны, одна на другую надеты. Перед ним - три золотых горшка: один с оладьями, другой с вареньем, третий - с яблочным сидром. За троном слуга стоит, случись Шлемелю на бороду капнуть - живо салфеткой вытрет.
   И мадам Шлемель тут же на отдельном троне.
   - Из всех королей, ты, муженек, самый великий, - нашептывает. - Весь Хелм превозносит твою мудрость. Да что люди, я и сама от счастья таю, что такой муж мне достался. И сынок наш, принц, подрастет - отцом гордиться станет.
   Чудесный был сон, а распался, как паутина. Скрипнула входная дверь, и Шлемель проснулся. Глядит, в комнате темно. В хлопотах он и не заметил, как день прошел.
   - Шлемель, отчего ты не зажжешь лампу? - услыхал он сварливый голос.
   - Никак жена моя вернулась, - пробормотал Шлемель. - Выходит, я жив, раз ее голос слышу. Неужели яд все еще не подействовал?
   Хотел он встать, но от страха ноги не держат. А мадам Шлемель тем временем зажгла лампу, огляделась да как раскричится!
   - Нет, вы только взгляните на младенчика! У него шишка в пол-лба! Шлемель, а где петух? И кто выпил весь сидр? Нет, вы подумайте, он петуха отпустил, ребенка изувечил, праздничные припасы разорил! Ну что мне с тобой делать, горе ты мое?
   - Придержи язык, жена. Не видишь - умираю. Скоро овдовеешь. Потерпи, недолго ждать осталось.
   - Умираешь? Овдовею? Что ты мелешь? Посмотри на себя, ты здоров, как бык!
   - Я отравил себя.
   - Как отравил? Что ты городишь!
   - Я съел полный горшок отравы.
   И Шлемель указал на пустой горшок из-под варенья.
   - Отрава? - всплеснула руками мадам Шлемель. - Да это я варенье к празднику приготовила!
   - А кто сказал, что там отрава? - напомнил Шлемель.
   - Ну и дурень же ты! А как мне иначе было уберечь его до Хануки? И теперь ты все слопал! Ненасытная твоя утроба!
   Бедная женщина разрыдалась.
   Шлемель не выдержал и тоже заплакал. Но не от горя, а от радости. Значит, он будет жить! Вопли родителей разбудили младенца, и тот тоже захныкал. Услыхали соседи крики да причитания, сбежались узнать, что стряслось. А узнав, разнесли эту историю по всему Хелму. У евреев не дадут человеку пропасть. Добрые соседи пожалели незадачливых Шлемелей и принесли им и варенья, и яблочного сидра. Тем временем петух замерз и проголодался, гуляючи, и сам вернулся назад. Так что все добром кончилось.
   По заведенному обычаю старейшины Хелма собрались обсудить происшествие. Семь дней и семь ночей судили они да рядили, морщили лбы, теребили бороды, пытаясь постичь смысл случившегося. В конце концов все сошлись на том, что, если жена имеет маленького ребенка и петуха, за которым нужен глаз да глаз, не пристало ей обманывать мужа и выдавать варенье за отраву, пусть даже муженек ее ленивый сладкоежка да еще и шлемель в придачу.
   Как Шлемель отправился в Варшаву
   Хоть Шлемель, не про нас будь сказано, был известный лентяй и соня, такому и пальцем-то пошевелить труд великий, но при всем этом любил он помечтать о путешествиях. Еще он страсть как охоч был до всяких историй про дальние страны, бескрайние пустыни, бездонные океаны и высоченные горы. Не раз признавался он жене, что мечтает отправиться в далекое путешествие. Мадам Шлемель на мужнины слова отвечала так: "Дальние путешествия не для тебя. Сиди-ка лучше дома да за детьми приглядывай, пока я на рынке овощами торгую". Но Шлемель никак не мог выбросить эту дурь из головы и втайне мечтал повидать когда-нибудь мир и познакомиться с его чудесами.
   Как-то один заезжий господин нарассказывал Шлемелю всяких чудес и небылиц про Варшаву. Какие там красивые улицы, какие высоченные дома и какие роскошные магазины. И решил Шлемель все это своими глазами повидать. Он знал, что к путешествию надо как следует подготовиться. Но что взять с собой в дорогу? И то сказать: кроме старого лапсердака, у него ничего не было. Однажды утром, когда жена на рынок ушла, велел Шлемель старшим детям не ходить в хедер, а сидеть дома и приглядывать за младшими, сам же взял краюху хлеба, луковицу да пару долек чесноку, завернул припасы в платок и отправился в Варшаву. Пешком.
   Была в Хелме улица, которая так и называлась Варшавская. Вот Шлемель и решил, что она прямо до Варшавы ведет. По ней он и зашагал, и, пока из города не вышел, соседи то и дело останавливали его, сами понимаете: всем охота была узнать, куда такой домосед отправился. Шлемель объяснял, что идет в Варшаву.
   - Что ты там делать будешь, в Варшаве-то? - удивлялись люди.
   - Да то же, что и в Хелме, - ничего, - отвечал Шлемель.
   Шел он медленно - подошвы у башмаков совсем сносились. Но наконец добрался до городской окраины, дома и лавки закончились, и дорога пошла лугами да полями, где крестьяне на волах пахали. Шел он и шел несколько часов кряду и совсем из сил выбился, так ослаб, что даже голода не чувствовал. Прилег Шлемель отдохнуть у дороги, но, прежде чем глаза закрыть, спохватился: "Вот проснусь, как вспомню, в какой стороне Варшава, а в какой Хелм?" Впрочем, он недолго раздумывал: снял башмаки и поставил их подле себя, развернув носами в сторону Варшавы, а
   пятками - к Хелму. На том и успокоился, закрыл глаза и сразу заснул.
   Приснилось ему, что сделался он пекарем и печет луковые булочки с маком. Покупатели к нему валом валят, да он всех отваживает:
   - Мои булочки не для продажи.
   - Так для кого ты их печешь?
   - Для самого себя, жены и детишек.
   А потом приснилось Шлемелю, что стал он королем Хелма и раз в год каждый житель города приносит ему вместо подати горшок с земляничным вареньем. Шлемель сидит на золотом троне, подле жена его, королева, и детишки, принцы да принцессы. Все уплетают луковые булочки и вареньем мажут их, не скупясь. Наевшись, все семейство катит в карете в Варшаву, а потом в Америку и к реке Самбатон, той самой, что всю неделю ворочает огромные камни, а в Субботу отдыхает.
   А дальше вот что случилось. Возле дороги, невдалеке от того места, где уснул Шлемель, стояла кузница. Кузнец вышел как раз в тот момент, когда Шлемель укладывался, и заметил, как тот башмаки свои ставил. Кузнец этот был шутник известный. Только Шлемель задремал, подкрался он к нему да и перевернул
   башмаки - носами к Хелму, пятками к Варшаве. Проснулся Шлемель и почувствовал, как проголодался, достал хлеб, натер его чесноком да луковицей закусил. А потом натянул башмаки и отправился дальше.
   Долго ли, коротко ли шел, все ему кругом знакомым казалось. Вроде дома такие он раньше видел, и люди тоже знакомые. Неужели он так быстро до ближайшего города добрался? Но почему здесь все так на Хелм похоже? Остановил Шлемель прохожего и спросил, как город называется. "Хелм", ответил тот.
   Шлемель очень удивился. Как же так? Если он ушел из Хелма, то как мог прийти назад? Стал недотепа в затылке чесать и наконец так рассудил: видать, на свете два Хелма и он пришел во второй.
   Все же больно этот второй Хелм был на первый похож: и улицы, и дома, и люди. Долго Шлемель над этой загадкой голову ломал, пока не вспомнил, как когда-то его в хедере учили, что земля везде одинаковая. Тогда почему второй Хелм не может быть точь-в-точь таким, как первый? Это открытие Шлемеля страсть как обрадовало. Разобрало его любопытство: нет ли в этом городе такой же улицы, как та, на которой он жил, и такого же дома, как его? И, конечно, вскорости отыскал он и улицу, и дом. Тем временем стало смеркаться. Открыл Шлемель дверь дома и с изумлением обнаружил женщину, как две капли воды похожую на свою жену, и детишек, что, словно горошины из одного стручка, на его собственных похожи. Да и обстановка в доме ничем не отличалась. Даже кошка - не отличишь от той, что дома осталась. Увидала его хозяйка и давай браниться:
   - Шлемель, где ты пропадал? Надо же, что удумал: дом без присмотра оставил! А в узелке у тебя что?
   Дети бросились к отцу и радостно закричали:
   - Папочка, где ты был?
   Шлемель поначалу обомлел от удивления, а потом все же нашелся и ответил так:
   - Ошибаетесь, любезная хозяйка: я не ваш муж. Дети - я вам не отец.
   - Да ты что, совсем рехнулся? - напустилась на него мадам Шлемель.
   - Я - Шлемель из Первого Хелма, а здесь - Второй, - упирался простофиля.
   Женщина лишь руками всплеснула, но так громко, что цыплята под печкой проснулись и с перепугу разлетелись по всей комнате.
   - Дети, ваш отец умом повредился! - запричитала несчастная.
   Недолго думая, послала она одного из сыновей за Гимпелем - местным лекарем. А тем временем на ее крик вся мешпуха сбежалась. Народу набилось булавку некуда воткнуть. Только Шлемель, словно и не замечал ничего, стоял посреди комнаты и твердил одно и то же:
   - Я и сам вижу, что вы похожи на людей в моем родном городе, да только все же не они. Я-то пришел из Первого Хелма, а вы живете во Втором.
   - Шлемель, да что с тобой стряслось? - не утерпев, крикнул кто-то из
   соседей. - Посмотри, ты же у себя дома! Эта женщина - твоя жена, а вот твои дети. Или ты свою родню и соседей не узнаешь?