Зиновьев Александр Александрович. Записки ночного сторожа

   Среди апологетов ибанизма господствует такая точка зрения: наука о полном ибанизме давно существует, а вот самого этого полного ибанизма пока нет. Очень удобная точка зрения. Всегда можно сказать, что кошмары нашей реальной жизни преходящи, что вот наступит полный ибанизм, и все будет прекрасно. А когда он наступит? Сначала называли точные даты. Но время проходило, а никаких признаков рая земного не было. И тогда от точных сроков отказались. Стали просто каждую свою акцию (план, съезд, пленум, отчет, пуск, запуск и т. п.) рассматривать как очередной шаг на пути к полному ибанизму. Оппозиционеры тоже в большинстве случаев стоят на этой позиции, хотя и с отрицательным знаком. Мол, где он ваш обещанный полный изм?! Но на, мой теперешний взгляд все это — чушь. Дело обстоит как раз наоборот. Полный ибанизм существует давно. И самый полный он был при Хозяине, Не исключено, что еще полнее будет. Но вот науки об этом полном ибанизме пока нет никакой. Официальный «научный ибанизм» — чистая идеология Наука об ибанизме должна иметь принципиально иной вид. Она должна исходить из самых сильных допущений, а именно — что все основные идеалы ибанизма, реализованы на самом деле. Я думаю, что у нас давно реализован принцип; от каждого по способности, каждому по потребности. Отмерла политика. Отмерла мораль. Отмерло право. Даже деньги. Разве это деньги? Что это за деньги, если чиновник из высших органов, например, получает меньше, чем получал я, а реально потребляет раз в десять больше (квартира, дача, санатории, закрытые распределители и т. п.0 Надо скорее кончать квартиру и серьезно заняться этой проблемой. Я хочу в этом разобраться досконально. Жаль, не с кем поговорить.

Эпизод из жизни интеллигента

   Дорогу новому! Ура! Зажимщикам — позор! Долбили нам они вчера и долбят до сих пор.

* * *

   У редактора на морде — огорчение. Обсудить, мол, надо нам сочинение Одного, так сказать, чуть не гения Молодого, так сказать, поколения. Изучил он, ходит слух, все учение, Обнаружив в ем, представьте, упущение. И теперя предлагает уточнения Для дальнейшего, стал быть, улучшения.

* * *

   Первым слово запросил Мой руководитель. Со слезой заголосил: Только поглядите! Это разве поиски Истины упорные? Это ж просто происки Запада тлетворные. Всем известный либерал, Бывший раз в изгнании, Все на свете переврал, Уличил в незнании. Был сердечно поражен Третий непочтением. Пленум, мол, не отражен. Пренебрег значением. Проходимец молодой, Бывший за границею, Тряс ехидно бородой, Сыпал эрудицию. Тема, кто-то ныл, важна. И работ не мало. Осторожность, мол, нужна. Как бы не попало. Кто-то требовал явить Должное внимание, То есть крепко осудить Вредное шатание.

* * *

   И сказал редактор в заключение: Не пойдет такое сочинение. Хоть на нем лежат печати гения, Я еще не жажду увольнения.

* * *

   А тот самый либерал После заседания
   Меня тайно обнимал И шептал признания. Мол, отличная статья, С выводами свежими. Только зря связался я С этими невежами.

* * *

   Дорогу новому? Мура! На это не похоже.
   Так было, помнится, вчера. И завтра будет то же.

Об искусстве

   Я заметил еще одно поразительное явление в ибанском искусстве, претендующем на изображение ибанского образа жизни. Если это искусство выглядит нормально и профессионально с точки зрения изобразительных форм искусства, оно лживо от начала до конца. Если же оно правдиво, оно кажется паталогическим, непрофессиональным, неумелым, примитивным, нарочитокарикатурным. В лучшем случае оно имеет вид среднеспособного капустника. И это касается лучших образцов как того, так и другого. Даже Правдец, Певец, Мазила и прочие крупные фигуры правдивого искусства кажутся непрофессиональной самодеятельностью. Профессиональная среда их так и воспринимает. И относит их скорее к сфере политики, чем искусства. Причем, вполне искренне. Находят и объяснения этому факту: мол, условия жизни и работы не дают им возможности стать профессиональными, политическая ориентация мешает развиться способностям, а способностей на настоящее (т. е. официально признанное) искусство у них, мол, маловато. Так ли это? Думаю, что нет. Дело тут главным образом (я не отрицаю влияние прочих факторов) в самом ибанском образе жизни, в характере его явлений. Попробуй, например, опиши в рамках привычной возвышенной поэзии собрание, контору, очередь, стукачей и т. п. Получится скучно и лживо. А точное их описание должно быть лаконичным, гротескным и, по видимости, карикатурным. Но это не карикатура на что-то хорошее. Это — хороший портрет карикатурного в самой действительности. Ибанск есть общество плохо работающих людей, делающих плохие вещи. И в социальной жизни так же: это — общество нормальнокарикатурных персонажей и их действий. Они сами по себе смешны, уродливы, скучны, страшны и т. п. Книгу Правдеца с этой точки зрения нельзя рассматривать просто как описание репрессий в Ибанске во времена Хозяина. И нельзя ее оценивать на правдивость как исторический документ. Она может быть ложной в качестве такового. Но она правдива как художественное произведение, описывающее обычную ибанскую жизнь. Замените только в ней имена реальных лиц ибанской истории на вымышленные. Эта Книга есть явление в ибанской литературе, а не в политике и науке. Другое дело, социально правдивое ибанское искусство и наука немедленно оказываются в сфере политики и идеологии, с первого же своего шага вступают в оппозицию с ибанским образом жизни и властями. Это — тоже объективный факт ибанского общества.

Директорская лирика

   Не шептались задумчиво кроны. Соловей за окном не трещал. Мрачно каркали злые вороны.
   Дождь в стекло кабинета стучал. Не искал он нетленную душу. Нет в материи сказки такой. Жал научно-первичную тушу. Молча шарил под юбкой рукой. И мечтами не мучился тяжко. Не положено. Он же не хлюст. Он хватался за толстую ляжку, Мял по чину отпущенный бюст. И в момент сово… то есть свидания Речь слюною из пасти текла: Попрошу Вас успеть к заседанию Набело отпечатать доклад. Не шептались задумчиво кроны. Соловей за окном не трещал. Мрачно каркали злые вороны. Дождь в стекло кабинета стучал.

Стиль жизни

   Плюнь на них, говорит Кандидат. Не обращай внимания. Живи по-своему. Легко сказать, говорит Физик. А где живи? С кем живи? Они навязывают свой стиль жизни всему обществу, во всем, всегда. Никуда от них не денешься. Они лезут в твою душу, в твою любовь, в свою семью, в твое творчество. От них нет спасения. Почему же нет, говорю я. Есть: стать ими.

Сменщик

   В забегаловке было битком народу. Накурено. Наплевано. Толпа в очередь. Толпа без очереди. Мат. Но через несколько минут я ко всему этому привык. Через полчаса я уже не замечал никакого убожества. А когда наконец-то приткнулись к заваленному окурками и огрызками столику, я почувствовал себя приобщенным к чему-то родному. Потом Сменщик рассказывал мне о своем детстве, о юности, о войне. И мне становилось стыдно за свою жизнь.
   Если бы нам тридцать лет назад кто-нибудь сказал, что в Ибанске будет такая жизнь, как сейчас, мы бы ни за что не поверили, сказал Сменщик. А что же вы не ликуете, спросил я. Сменщик пожал плечами. Лет через двадцать-тридцать в Ибанске будет такая жизнь, что если бы было можно ее показать сейчас Вам, то Вы тоже не поверили бы, сказал он. А Вы ведь тоже не будете вопить от восторга, если доживете. Так в чем же дело, спросил я. Жизнь меняется, сказал он, по какому-то странному закону. Она делает бессмысленными пережитые нами страдания и реализует не наши мечты. Наши мечты реализуются не нами. Наши страдания не окупаются и не приносят плодов. А текущая наша жизнь никакого отношения не имеет ни к тому, ни к другому. Как бы это Вам пояснить? Вот, к примеру, я с женой сейчас имею отдельную комнату. Раньше людей, которые имели на двоих отдельную комнату, считали неслыханными богатеями. Мы жили в такой комнате восьмером. Мечтали? Да, мечтали брату с женой и ребенком отрезать от коридора шесть квадратных метров. Брат сейчас квартиру отдельную имеет. Через тридцать лет получил. Уже другим человеком, в другой жизни. И мечтал он уже совсем о другом: как бы разъехаться с соседями, конфликт с которыми из-за житейских пустяков перерос в непримиримый антагонизм. А мы, между прочим, даже в масштабах государства теоретически исключаем антагонизм. Плохо мы тогда жили? Плохо. Но не хуже, чем теперь. И не лучше. Жизнь как-то сместилась относильно нас, и все. Вот у Вас сейчас нет автомобиля. У большинства его нет. Я могу допустить, что через десять лет всякий сможет его иметь, как теперь большинство семей имеет холодильник и телевизор (мы в свое время даже не подозревали о такой возможности). Что от этого изменится? Жить-то мы живем, да не наша это жизнь. И работаем мы из чьей-то милости.. И блага житейские имеем из чьей-то милости. Мы не хозяева этой жизни. Не наша это жизнь. Свобода слова, печать, гласность, за границу выпускать!… Смешно все это. Надо не за улучшение жизни сначала бороться, а за участие в ней. А что это такое, не знаю. Чувствую, что собака тут зарыта, а как подступиться к этому, не знаю. Я спросил Сменщика, как он додумался до этого. Он назвал мне свою фамилию, одно время хорошо известную в Ибанске. Неужели тот самый, спросил я. Тот самый, оказал он. Вот это — случай, сказал я. И рассказал ему свою историю. Это совсем не случай, сказал ой. Для таких, как мы, Они специальные места отводят. Удобнее следить. Тут все для этого подготовлено заранее. В случае чего легко состряпать новое дело, Мы сейчас сидим вдвоем, а уж кто-то донос об этом настрочил. Группа! Вы думаете, случайно на эту контору натолкнулись? Вас заранее сюда определили. И постепенно клонили в этом направлении. Для таких, как мы, у Них случайностей не бывает. Мы недооцениваем Их. На что, на что, а на мерзости у Них ума и терпения хватает. Будьте осторожны. Обидно будет, если из-за пустяков погорите. Надо беречь себя для серьезного дела. Для какого, спросил я. Не знаю, сказал он. Какое подвернется. Оно само придет. Ждите и готовьтесь к нему. Я спросил его, был ли он готов к своему делу. Он сказал, что его дело застало его врасплох. Но должны же мы начать извлекать какой-то опыт из своей жизни! На прощание он пригласил меня заходить к нему домой. А группа, сказал я. Теперь они все равно сделают из нас группу, сказал он. Так задумано было. Раз они Вас пристегнули ко мне, значит вопрос решен.
   Я шел домой пешком и думал о своем деле. Увы, никакого дела у меня нет. И не предвидится. И целей у меня никаких нет. И идеалов нет. Я случайно попал в оппозицию. Не то, чтобы я был официально свой. Я для Них чужой. Но и в оппозиции я не свой. Неужели мне судьба уготовила роль в чужих спектаклях? Не попал в порядочные, вытолкнули в отщепенцы. Теперь пристегивают к Сменщику. Пешка. Черная или белая, какая разница. Все равно, пешка. Но если уж меня на эту роль толкают, так почему бы мне не использовать это и не выйти в фигуры?! А на каком материале? Время не то. Да и Сменщик сам теперь уже не фигура. Значит будет новая липа? Чуть побольше липы Неврастеника, но липа. Зачем это им нужно? Кому? Где-то там зреет ничтожный замысел, готовится пустячная акция. А к нам вниз она спускается как зловещая трагедия. Нет, с этим надо кончать. Я не боюсь Их. Но я не хочу Им подыгрывать. Не хочу быть пешкой в Их пошлой игре. Надо от Них как-то ускользнуть. Завтра же подам заявление об увольнении и спрячусь от Них подальше. Пережду. А там видно будет.
   И тут я понял, что уже поздно.

О пустяках

   Особенность разговоров в ибанской интеллигентной среде — серьезность пустяков и пустячность серьезности. Это — в характере ибанцев. Ибанец переживает обычную изжогу как мировую трагедию, а последнюю — как нелепый анекдот. Я помню, когда Неврастеник рассказывал нам (по книге Правдеца) о масштабах репрессий при Хозяине, мы…. до упаду хохотали. Тогда весь день собравшиеся рассказывали веселые истории о расстрелах и лагерях. А когда хозяйка сказала, что в Ибанске исчез лук, мы все впали в мрачное состояние и вскоре разошлись по домам.
   Когда мы работаем, мы, естественно, разговариваем. Ибанец немыслим без разговоров. Разговариваем в типично ибанском стиле. Например — так. Если очистить, конечно, нашу беседу от нецензурных выражений, составляющих не менее девяноста процентов текста. К сожалению, от такой очистки страдает изложение, ибо именно нецензурная часть несет в себе основную смысловую нагрузку.
   Обратите внимание, говорит Кандидат, какая шевелюра у нашего Чина. А Физик уже лыс. Чин пьет и баб меняет каждую неделю. А Физик — аскет. В чем дело?

 
Кудри вьются, кудри вьются,
Кудри вьются у блядей.
Почему они секутся
У порядочных людей?!
 

   Просто в начальство отбираются нелысеющие индивиды, говорит Физик. Лысина теперь для них подозрительна. А вдруг?! А вдруг переворот задумает?! А то еще хуже — новое разоблачение?! Наш ибанский начальник теперь должен быть румян и волосат.

 
У любого прохиндея
В голове волосьев тьма.
Почему они редеют
От забот и от ума?!
 

   А у нас, говорю я, одного претендента на пост директора забраковали именно за чрезмерную волосатость, хотя кретин был редкостный. Сказали, что нескромно ходить с такими волосами.

 
Щечки гладкие алеют
На портретах у вождей.
Почему они сереют
У трудящихся людей?!
 

   На портретах их идеализируют, говорит Кандидат. На самом деле у них рожи — дай бог всякому! Идеализируют, говорит Физик, но в другом направлении. Взгляни на нашего Чина. Какой идеализированный портрет способен передать его розовое благополучие?! Если дослужится до портрета, то его сделают красавчиком и умником, но здоровья и волосатости ему прибавлять не нужно. Не зря же они живут до ста лет и до последней секунды цепляются за трибуну.
   В газетах пишут, говорит Кандидат, что на Западе цены растут, Но не пишут, что зарплата выросла, говорит Физик. И, конечно, ни слова о том, что у нас цены растут с удивительным постоянством. Зато, говорю я, у них там за квартиру платят половину зарплаты, а мы — лишь три процента. Не будь идиотом, говорит Кандидат. Представь себе, я получаю тысячу денежных единиц и пятьсот из них отдаю за квартиру, а ты получаешь сотню и три из них отдаешь за квартиру. Сколько остается у тебя и у меня? В одних относительных величинах мы живем лучше всех. А в других? Мы избираем такой взгляд, на жизнь и такие способы измерения, какие выгодны нашей демагогии и пропаганде. Но есть и другие позиции, и другие методы измерения. Какие из них более существенны? Человек есть мера всех вещей, говорю я. В конце концов прошлая история человечества и текущая жизнь в мире так или иначе проникают в душу какого-то числа людей и через них распространяются в сознании и настроении наиболее интеллектуальной части общества, а потом — и во всем обществе. То, как эта интеллектуальная часть общества оценивает свое состояние и положение прочей части общества, образует объективную и абсолютную базу всех оценок фактов нашей жизни. Твои слова — бред, говорит Физик. Но я не берусь их опровергать или предложить нечто получше. Во всяком случае, с этой точки зрения можно объяснить причину ненависти наших властей и широких народных масс к интеллектуалам.
   А Крючкотвора все-таки посадили, говорит Кандидат. После этого мы несколько минут работаем молча, каждый думая о своем. Какое нам дело до какого-то Крючкотвора? И все-таки он незримыми нитями связан с нами. И арест его есть факт нашей жизни. Более того, непреходящий фон всей теперешней нашей жизни. Посадили, говорит Физик, значит есть хоть какая-то жизнь. Вот когда даже сажать некого будет, тогда… Я не думаю, что мы докатимся до такого кошмара, когда даже сажать перестанут, говорит Кандидат. Запад пока еще есть. Он не допустит. Разве что Запад, говорит Физик. Дай бог ему выбраться из кризиса. На Западе тоже сажают, говорю я. И не меньше, чем у нас. Так смотря за что сажают, говорит Физик. На сколько сажают. Как люди отбывают срок. Какова судьба их после этого. Сажают-то по-разному. Но я не сдаюсь из духа противоречия и начинаю яростно защищать Ибанск. Самое время закругляться, говорит Кандидат, пока Сторож не успел зачитать нам последний доклад Теоретика. Заткнись, говорю я. Я истину ищу. А Теоретик ее уже нашел, говорит Физик. Обрати внимание, говорит Кандидат, какая у него шевелюра! Он нашему Чину сто очков вперед даст. Не знаю, как насчет начальства, но что касается отщепенцев, то тут явно работает случай. Наш отщепенец — просто неудавшийся начальник. Самый большой пост, какой я занимал в жизни, говорю я, — был санитаром в первом классе. А кое-кто из присутствующих, между прочим, одно время даже был директором института.
   В этот момент отвалился большой кусок штукатурки с потолка вместе с гигантской и дорогостоящей люстрой. Я же говорил, что наша система не рассчитана на антикваритет, сказал Кандидат. Как вы думаете, во что обойдется нашему ублюдку эта затея? Думаю, ни во что, сказал Физик. Наверняка эту дрянь подарили ему подчиненные подхалимы. Они и отремонтируют за свой счет. Проблема — как это переживет Чинша? Бедняга, сказал Кандидат. Все-таки тебе, Сторож, придется с ней переспать в порядке компенсации. А я тут при чем, возмутился я. Конечно, не при чем, сказал Физик. А разве у нас расплачиваются виновные? Компенсация не есть наказание за вину. Это — именно компенсация за ущерб. Давай, снимай трубку и звони ей о случившемся!

Опять о научном ибанизме

   Надо различать науку об ибанизме и «научный ибанизм» как особую форму идеологии. Я вовсе не отвергаю роли последнего. И не считаю, что тут что-то хуже, а что-то лучше. Это — разные вещи, играющие разные роли в общественной жизни. Идеологию ибанизма обычно сравнивают с религией и находят в ней некий вариант религии. Сходство есть, бесспорно. Это — претензии на роль духовного пастыря, свои иконы, святые и т. п. Но и не более того. Отличие же глубже. Это — религиеподобная идеология (и притом — наукоподобая). Но по сути она антирелигиозна. Наука не антирелигиозна. Она не религиозна. Но это — другое дело. Ибанизм антирелигиозен. Религия проникает в души людей и проявляется в форме поведения людей, а не в их демагогии. Она есть регулятор поведения. Ибанизм является чисто внешним средством в поведении людей, а не самим поведением. Он не входит в души. Если допустить на минуту, что власти не стали бы настаивать на его признании и официальном подтверждении этого признания, люди скора в массе своей забыли бы о нем. В нем нет внутренней потребности. Внутренняя потребность есть лишь в какой-то форме религии. И это не есть недостаток ибанизма. Наоборот, именно в качестве такового он есть адекватная для ибанского образа жизни идеология. В Ибанске все мелко, поверхностно, временно и т. п. Такова и идеология его. В силу Указанного свойства ибанизм нуждается в постоянно действующей системе навязывания и контроля. Религия тоже имеет свой аппарат — церковь. Но это — аппарат иного рода. Потребность в религии рождает церковь. Здесь же аппарат навязывает людям антирелигиозную идеологию ибанизма как одно из средств в их социальном поведении, — как средство существования многих лиц, как средство в борьбе за лучшие места в обществе, как средство опознавания своих и т. п.
   Почему эта тема меня вдруг зацепила за живое? Она мне не дает покоя. Я чувствую полную беспомощность обрести хотя бы первичную ясность. Физик говорит, что в этой области работали тысячи специалистов. Тут были даже гении. И без специального изучения сделанного нельзя продвинуться вперед ни на шаг. Так ли это на самом деле? Кандидат считает, что все написанное на эту тему — чушь собачья. Надо все начинать заново, с какой-то новой стороны. Эрудиты никогда не делают открытий. Я сказал, что ищу не открытие, а ясность. Кандидат сказал, что это одно и то же. Физик сказал, что в этом деле ясность противопоказана. Ясность есть самоограничение, а последнее есть условность, навязанная извне или принятая добровольно. Как ни крути, а кончишь все равно на уровне популярного учебника ибанизма, ибо в нем истина в последней инстанции. В Ибанске действует такой закон; чем глубже нырнешь, тем ближе к поверхности вынырнешь. Но не вылезешь на поверхность, сказал Кандидат, а так и утонешь в одном миллиметре от спасения.

Гангстеризм

   Приехал Чин и разболтал нам тайну величайшей государственной важности. Об этой тайне уже вторую неделю шептались все ибанцы. И заключалась она в том, что одного из высших чинов государства освободили от всех занимаемых постов не по состоянию здоровья, как было объявлено, а как главаря гигантской гангстерской банды. Чин говорил об этом деле так, что если бы мы не знали, кто он, мы бы его приняли за Ярого клеветника. В банду Гангстера, оказывается, были вовлечены чуть ли не все высшие чиновники той части Ибанска, которую возглавлял Гангстер. Так что разделить официальный аппарат власти и его преступную банду было практически невозможно. Просто первый постепенно переродился во второй. Это — обычное дело, сказал Чин. Можно подумать, что это не случалось и ранее и в других местах! А разве во времена Хозяина не произошло это самое в масштабах всего Ибанска?! Гангстера отправили на пенсию, сохранив ему особняк, дачу, машины и значительную часть прочего награбленного имущества. Даже музейную древнюю вазу оставили. Чинов пониже слегка понизили в должностях и поставили на вид. У чинов еще пониже кое-что отобрали и объявили выговор. Чинов еще ниже кое-кого немножко посадили. И так далее вплоть до лиц низших категорий, которым дали большие сроки, а некоторых даже расстреляли (в частности — шофера Гангстера и смотрителя в его гареме). Дело представили так, будто Гангстер и другие важные персоны (больше сотни!) стали жертвами в руках двух-трех проходимцев. У нас все и везде воруют, сказал Чин. Без этого нельзя нормально работать. Но надо же знать меру! Гангстер зарвался. Стал жить как восточный царек. Даже сотрудников ООН менял по капризу любовниц. Столичному начальству завидно стало. Он нарушил наши законы субординации, карьеры и вознаграждения. Хочешь министром быть — гони монету. Хочешь депутатом — гони монету. Степени, звания, премии, поездки за границу, роли в кинофильмах, уклонение от призыва в армию и от тюрьмы, — все это делалось за взятки. Наконец, он нарушил критические размеры воровства. У одной только его жены конфисковали драгоценностей на сумму, превышающую капиталовложения во все сельское хозяйство Ибанска в какую-то пятилетку. Кстати сказать, до конца раскапывать деятельность банды запретили. В частности, сказал Чин, задумчиво облизываясь, о бизнесе с девочками нигде не было сказано ни слова, хотя он был поставлен на широкую ногу. До конца копать вообще нельзя: пришлось бы полстраны сажать. А ниточки оттуда тянулись и в столицу.
   После того, как Чин уехал, Кандидат подсчитал, сколько он сам хапанул с государства на ремонт своей новой квартиры. И что здесь любопытно, сказал он, так это наша роль в данном воровстве. Мы же соучастники! Однако мы не заинтересованы в разоблачении Чина. И даже не чувствуем за собой никакой моральной вины. Попробуй, разоблачи, сказал Физик. Тебя же и посадят как клеветника. Представляю себе, сколько разоблачителей засадил Гангстер и его сообщники, прежде чем их скинули. Но в нашем гангстеризме есть свой плюс, сказал я. Наладили же эти жулики подпольный цех в одной комнатушке, который давал продукции больше, чем две передовые фабрики. И какой продукции! Ее загоняли как заграничную! Так что в руках нашего мудрого руководства гангстеризм, в отличие от гниющего Запада, может стать мощным рычагом прогресса. Хватит разговоров, сказал Физик. За дело! Как соучастники преступления, мы должны работать и работать хорошо. Свои преступные денежки мы должны зарабатывать честно.
   Потом я рассказал Сменщику об этой истории. Что поделаешь, сказал он. Диалектика! Наша система очень благоприятна для служебных злоупотреблений и гангстеризма. Служебные злоупотребления у нас фактически преступлениями не являются, если они осуществляются в определенных рамках. Это — просто служебные привилегии. Они не разоблачаемы и неразоблачимы по самому нормальному ходу жизни. Наша система порождает гангстеризм как выход за пределы официальной системы власти, как нарушение ее меры. И вместе с тем, она исключает его именно как нарушения меры власти и стремится его пресекать. По возможности без шума, конечно. Как свои семейные делишки. Наша система власти искренне враждебна гангстеризму, ибо сама она имеет ту же самую природу. Она законна, а специфически ибанский гангстеризм есть ее двойник, незаконно узурпирующий ее функции и привилегии. Сменщик говорил еще что-то необычайно умное, но мне стало скучно. Это общество не интересно даже с точки зрения его научного понимания. И в этом его сила. Вряд ли найдется человек, который способен исследовать его всесторонне и до самых сокровенных глубин. Любой исследователь сдохнет от скуки, не пройдя и половины пути. Зачем нужны длинные и нудные исследования, если результат их известен заранее: оптимистическая стабильная бесконфликтная помойка, и больше ничего.