Страница:
Мадам президентша оказалась высокой сухой женщиной с тонким болезненным лицом. Другая назвалась Анастасией Ефимовной, урождённая Буш; она была седовласой, рыхлой, с породистым лицом, на руках браслеты и перстни. Мадам де ла Гранж разрешила себе лишь бирюзу с чернью; настоящий бомонд, правда, несколько одряхлевший.
Женщины шелестели тихими голосами, закатывали глаза, всплёскивали ручками. Даже сам президент начал говорить чуть ли не шёпотом, а Буш переводила с великолепным прононсом.
Поль Батист продемонстрировал свой кабинет: тесные полки с книгами, на столе в поэтическом беспорядке раскиданы рукописи и словари: президент занимается на досуге французской филологией. Над столом две фотографии в деревянных рамках: представительный генерал при полном параде и штатский мужчина с задумчиво-печальным лицом. Президент пояснил:
— Это генерал Пирр, командующий Армией Зет, в штабе которого я был связным. На второй фотографии изображён мой незабвенный кузен Мишель Реклю, о котором я вам уже рассказывал. Он погиб в день освобождения Льежа буквально у меня на руках. Похоронен в партизанской могиле. Мы с ним очень похожи, не правда ли, мой юный друг? Только Мишель здесь на двадцать четыре года моложе меня.
— Вы прекрасно выглядите, мсье президент, — отозвался я с должной светскостью. — Никогда не скажешь, что между вами и кузеном столько лет разницы. Правда, особого сходства я не улавливаю.
— Все, кто знал нас, говорили, что мы весьма похожи, — настаивал президент, обольстительно улыбаясь. — Бедный кузен, он мог бы ещё долго жить и наслаждаться жизнью…
На пороге возникла горничная: кушать подано. Мы двинулись в столовую. Старинный стол заставлен тарелками, тарелочками, вазами, бокалами всех видов и назначений. В каждом приборе по три ножа с монограммами. В плоской хрустальной вазе плавают бутоны роз.
И что же я? «Да, да, мадам, масса незабываемых впечатлений, какая прелестная спаржа, гран мерси, вы очень любезны, ах, эти розы, шарман, манифик, о да, обожаю паштет из гусиной печёнки, вы так внимательны, мерси».
Развернул хрустящую салфетку, в углу её красными нитками вышита вязь из пяти букв: П.Б.Д.Л.Г — вот какая великолепная монограмма у моего президента! «Это манифик, необыкновенно тонкая работа, а сколько вложено труда, мадам де Ла Гранж своей рукой вышивала эти прелестные монограммы, это адорабль, не правда ли, мой юный друг…»
Командир сейчас обернётся и скажет: «Виктор, кончай трёп, займись делом!»
— Анастасия Ефимовна, извините, что прерву вас, я хотел бы воспользоваться вашим любезным присутствием на нынешнем торжестве и попросить вас перевести стихи, которые подарил мне мсье Поль Батист. Мне сказали, там есть баллада о человеке, который предал партизан.
— Мой друг говорит, — зашелестела Буш, — что он с удовольствием послушает, как звучит эта прелестная баллада на русском языке. Он спрашивает, кто переводил вам её?
— Барон Мариенвальд. Правда, по памяти.
— Не правда ли, барон прекрасный человек? В последние годы он ведёт несколько замкнутый образ жизни, но, говорят, у него предстоят перемены…
— Простите, вот брошюра. Я правильно открыл?
Она нацепила очки, долго читала, пришепетывая губами, потом начала нараспев:
— Уже минуло двадцать лет… Наши друзья погибли за родину, но гибель их не была напрасной, и мы не забудем их. Они покинули своих детей и жён, чтобы отстоять справедливость на нашей земле. Но однажды студёной ночью сорок четвёртого злой человек выдал наше убежище людям, одетым в серое. Земля Валлонии впитала кровь одиннадцати мучеников из разных стран. Для Сопротивления Арденн это была горькая битва, и убийцы были удивлены, что не смогли покорить тех людей, которых они считали жалкими бандитами. Прохожий, остановись и задумайся перед этими печальными камнями и, если ты добрый христианин, помолись об усопших.
Все сходилось, все! Правда, о мосте там не было ни слова, только об убежище, но это ведь стихи, они имеют право на поэтическую вольность.
— Шарман! Манифик! — шептал президент. — По-русски это звучит столь же красиво?
— Адорабль, — шелестела мадам.
— Наверное, я скверно перевела, — извинялась Анастасия Ефимовна. — Я чувствую, что стихи написаны сильно, с искренней болью, но я же не профессиональный переводчик.
— Почему только там сказано: «Студёной ночью…»? — мимолётно удивился я и похолодел, поняв, что сейчас все обрушится.
— Вы очень тонко заметили это, мой юный друг. В стихах написано буквально «февральской ночью», но по ходу перевода я подумала, что «студёной» звучит более поэтически, не так ли? — Голос её становился все тише, вот-вот совсем заглохнет. Нет, все же она дошелестела: — Я вижу, вы прекрасно чувствуете язык поэзии…
Черт бы побрал всех этих «друзей». Окончательно все запутали. «Кабаны» погибли в июле, а тут февраль. Все сошлось — кроме зимы и лета.
— Что же стало с предателем? — спросил я, будто этот вопрос должен был принести мне облегчение. — Его поймали?
Президент Поль Батист де Ла Гранж поднял колокольчик, лежавший на краю стола. Раздался мелодичный звон. В дверях возникла горничная с подносом. Президент отдал ей распоряжение и грациозно опустил колокольчик.
— Итак, вы хотели узнать о предателе, — нашёптывала над столом урождённая Буш, словно бы не замечала горничную, которая в это время ставила перед ней свежую тарелку. — В самом деле, говорит мой друг, эта история весьма поучительна. Немцы заслали предателя в отряд, чтобы узнать, где находится убежище Виля. Предатель вошёл в доверие к партизанам, разведал дорогу и подступы к штабу — и все это сообщил немцам. Четыре немецких танка и рота солдат на рассвете ворвались на лесную дорогу, которая вела к убежищу Виля. Начался неравный бой. Партизаны мужественно оборонялись, подбили, как говорится на военном языке, головной немецкий танк. Кровопролитный бой продолжался до самого вечера. Одиннадцать человек отдали свои жизни в этом бою, но, когда немцы ворвались в убежище, там уже никого не было: партизанское соединение вместе со штабом скрылось в соседнем лесу. После войны предатель был разоблачён. Его звали Рене Детай. Он был предан суду и приговорён к расстрелу. Мой друг Поль Батист присутствовал при этой казни. Детая расстреляли в цитадели, у той же стены, где немцы уничтожали свои жертвы[3].
Итак, предатель получил возмездие, а мой отец и не был предан. Отец погиб в открытом бою. Не следует верить легендам. На этом тема закрывается. Я найду Матье Ру, и он просто расскажет мне о том, что было на мосту, как протекал тот открытый бой, в котором не было ни предателей, ни преданных. Просто появились непредвиденные мотоциклы, а на тех мотоциклах стояли непредвиденные пулемёты, и непредвиденные молодые парни в чёрных кожаных куртках открыли непредвиденный огонь — вот так, выходит, с ними было. И дело в шляпе. Посидим мы с Матье за столиком, выпьем по рюмочке, и я уйду умиротворённый.
— У вас задумчивый вид, — заметила урождённая. — Мой друг высказал предположение, что эти стихи произвели на вас такое сильное впечатление. Вы, конечно, жалеете этих несчастных мучеников. Из-за одного негодяя погибло одиннадцать жизней.
— Десять, — поправил я почти безотчётно, ибо в этот миг уяснил себе, что никогда не поверю в непредвиденных молодых парней с непредвиденными пулемётами.
Она удивилась, но всё же перевела. Президент улыбнулся.
— Разумеется, вас поразило это трагическое совпадение, тут и там — одиннадцать мучеников. Но возмездие осуществилось, предатель погиб позорной смертью, и никто не оплакивает эту смерть.
— Да, конечно, их было одиннадцать, вы правы, мадам. — Я уже полностью овладел собой: не время и не место расслабляться в этом доме. — И стихи, которые вы перевели мне, чудесны.
— Но всё же в нашем случае их было не одиннадцать, — заметил президент, глядя на меня испытующим взором. — Вы забываете, мой юный друг, что «кабаны» должны были в ту ночь освободить на мосту машину с политическими заключёнными. Как удалось установить, в машине находилось пятнадцать узников. «Кабаны» трагически погибли и не сумели освободить заключённых. Их увезли в Германию и расстреляли.
Ну что ж, все правильно, растёт число не погибших, а преданных, так и запишем.
Впрочем, возникает один вопрос:
— Каким образом удалось установить дальнейшую судьбу этой машины?
— Мой друг готов дать вам исчерпывающий ответ. Для этого он должен рассказать вам о себе и о своей роли в бельгийском Сопротивлении. Если вы, разумеется, не возражаете?
Я, разумеется, не возражал.
И я услышал.
Поль Батист де Ла Гранж родился в Льеже в конце прошлого века и видел ужасы войны четырнадцатого года. Уже тогда он возненавидел войну и решил посвятить жизнь антивоенной деятельности. С этой целью он окончил университет и работал учителем, воспитывая своих учеников в духе гуманистических идей. Началась вторая война. Поль Батист участвует в первых антигитлеровских действиях, распространяя подпольные газеты и листовки. Потом он знакомится с генералом Пирром и становится одним из сотрудников его штаба. Должность довольно скромная, но он исполнял её честно и добросовестно, ежеминутно рискуя при этом жизнью. Вместе со своим кузеном Мишелем Поль Батист был связным генерала. Они осуществляли связь между Льежем и Брюсселем, а также между штабом генерала Пирра и подчинёнными штабами.
— Это были тяжёлые годы, полные страданий, — продолжала рассказ урождённая. — Ежеминутно в поезде, в машине, в людской толпе связной мог быть схвачен немецкими патрулями. Приходилось действовать под чужими именами, изменять внешность. У моего друга была весьма интересная кличка, — урождённая посовещалась с мсье президентом, уточняя его кличку, и снова зашелестела: — Но сначала мой друг хочет сообщить вам кличку своего покойного кузена — Денди. А Поля Батиста в штабе генерала Пирра называли Аббатом, после того как наш друг по поручению своего генерала совершил поездку в Лондон и вернулся оттуда в новом чёрном костюме. Не правда ли, весьма юмористическая деталь, но мой друг говорит, что это была ужасная поездка, они плыли на утлом судёнышке, попали в шторм. Это было ужасно. Поль Батист предпочитал «путешествовать» по родным местам. Несколько раз ему приходилось бывать в убежище полковника Виля, или, как оно называлось в штабе, зона четыре, сектор пять. Поль Батист приходил туда по ночам, передавая приказы своего генерала. Именно генерал Пирр приказал освободить машину с заключёнными, когда она будет следовать из Льежа. А полковник Виль уже сам разрабатывал детали этой операции…
Урождённая воодушевилась, излагая замечательную жизнь своего друга, в её шелесте начал даже прослушиваться скрежет металла, когда она рассказывала о тех неисчислимых опасностях, которые подстерегали её друга.
— Мой друг говорит, — продолжала она, — что он не упомянул о своей деятельности в защиту мира, потому что это естественный долг всех сознательных и преданных борцов. Он не принадлежит к политическим партиям и является независимым демократом, однако он не жалеет своих сил для такой деятельности, тем не менее она отнимает у него не так уж много времени и не мешает отдаваться его любимым занятиям: филологии и путешествиям. Именно во время путешествия вскоре после войны он познакомился с моей подругой, с тех пор они неразлучны.
— Какая целеустремлённая жизнь, — произнёс я, проглатывая паштет из гусиной печёнки.
Великолепный президент, независимый демократ Поль Батист поднял колокольчик и мелодично позвонил.
— Какой чудесный колокольчик!
— Мой друг привёз его из Швейцарии. Они купили его у старого крестьянина. И совсем недорого, всего сто бельгийских франков.
Мадам президентша тоже вставила шелестящее слово.
— Моя подруга просит пояснить вам, что такие колокольчики подвешиваются на шею коровам, чтобы они не заблудились на лесных или горных пастбищах. Не правда ли, очень мило?
Ещё как мило, просто прелестно, восхитительно, очаровательно: звякнул колокольчиком, чтобы прислуга на кухне не заблудилась, — шарман, манифик, а главное, демократично. По-нашему, по-рабочему брякнул колокольчиком — супница на столе. Ещё брякнул — силь ву пле — рыба под бешемелью. Шарман, да и только!
А ведь и в самом деле, шарман. Ответа-то на свой вопрос о машине я так и не получил. Впрочем, это мелочь. Какое значение имеет судьба одной машины с неведомыми узниками на фоне тех глобальных событий, которые нарисовал передо мной демократичный президент. Зона четыре, сектор пять — так это звучит на штабном языке, а машина и вообще там значится под трехзначным номером с дробью, строка, мелькнувшая в сводке, мелочь, недоступная глобальному взору. Как-нибудь да и узнали в штабе, это же детали. Их разрабатывал сам Виль.
Пора и мне менять пластинку.
— Проблема, волнующая меня в данную минуту, — продолжал я, поглядывая на президента, — имеет не столько политический, сколько исторический интерес. В наших разговорах часто проскальзывает имя полковника Виля. Позавчера мсье президент сказал мне, что Виль скрывался со всеми документами. Зачем это ему понадобилось?
За президента ответила президентша: как? Неужели вам ещё не рассказали об этой истории? Человек, которого называли арденнским героем, совершил некрасивый поступок. Незадолго до освобождения он ограбил главный банк в Льеже и взял там несколько миллионов. После этого он, естественно, был вынужден скрыться, забрав с собой все документы.
— Да, — сказал я, ещё не зная, стоит ли мне заниматься деталями этой истории, — это явно не манифик. И даже не адорабль!
Президент Поль Батист тоже молвил слово, и они все трое зашелестели хором, изображая бурный смех.
— Мой друг очень тонко чувствует юмор, — начала урождённая Буш. — Он только что сделал юмористическое заявление, что с обедом, равно как с предателями и грабителями, мы покончили, и предлагает на ваш выбор два следующих развлечения и одну сигару. До собрания остаётся свыше двух часов, и вы могли бы посетить музей Курциуса или галерею изящных искусств, которую посещают все туристы. Нельзя быть в Льеже и не побывать в музее Курциуса.
— Не будь туристом, — сказал Командир.
— Будь человеком, — подхватил Виктор-старший.
— И вообще, наведи у них порядок, — заключил Николай.
Горничная вошла без колокольчика, за нею в дверях появился Антуан. Увидев столь изысканное общество, он несколько смутился и застыл, подмигнув мне.
Они быстро заговорили. По мере того как Антуан отвечал, лицо президента хмурилось. Сначала он не соглашался с Антуаном, но тот продолжал настаивать. Президент положил ладони на край стола и задумался.
— О чём они говорят? — спросил я урождённую.
— О, этот молодой человек, — улыбнулась она вислой улыбкой, — прибыл с дурной целью: он хочет отнять вас от нас.
— Нам в самом деле необходимо ехать, — поддержал я Антуана, — насколько я понимаю, речь идёт о мадам Икс? Этот визит предусмотрен программой.
— Мой друг Поль Батист действительно упомянул об этом, но ваш друг мсье Антуан не подтверждает этого. Он говорит, что вам необходимо поспешить к одному человеку, чтобы поговорить с ним, а мой друг боится, что вы не успеете вернуться к началу собрания. Теперь мой друг должен принять решение.
Президент продолжал думать, нервно поглаживая скатерть, глянул на часы, ещё подумал, опять заговорил с Антуаном.
— Тридцать минут на дорогу, полтора часа на встречу, — вставил я. — В восемь тридцать мы будем на месте, мсье президент. Собрание не задержится.
Президент принял решение. Что тут началось! Поль Батист игриво погрозил Антуану пальчиком, мадам закатила глаза, уроженная заохала: какая жалость, мой друг, такая прелестная беседа, мы не переживём этого, мы будем просто убиты, мне очень жаль, вы так любезны, шарман, манифик, адорабль.
Я схватил папку.
— Умоляю вас, не забывайте о программе, — заклинал президент, кидаясь за нами к лестнице. — Мы должны выполнить нашу программу.
Женщины шелестели тихими голосами, закатывали глаза, всплёскивали ручками. Даже сам президент начал говорить чуть ли не шёпотом, а Буш переводила с великолепным прононсом.
Поль Батист продемонстрировал свой кабинет: тесные полки с книгами, на столе в поэтическом беспорядке раскиданы рукописи и словари: президент занимается на досуге французской филологией. Над столом две фотографии в деревянных рамках: представительный генерал при полном параде и штатский мужчина с задумчиво-печальным лицом. Президент пояснил:
— Это генерал Пирр, командующий Армией Зет, в штабе которого я был связным. На второй фотографии изображён мой незабвенный кузен Мишель Реклю, о котором я вам уже рассказывал. Он погиб в день освобождения Льежа буквально у меня на руках. Похоронен в партизанской могиле. Мы с ним очень похожи, не правда ли, мой юный друг? Только Мишель здесь на двадцать четыре года моложе меня.
— Вы прекрасно выглядите, мсье президент, — отозвался я с должной светскостью. — Никогда не скажешь, что между вами и кузеном столько лет разницы. Правда, особого сходства я не улавливаю.
— Все, кто знал нас, говорили, что мы весьма похожи, — настаивал президент, обольстительно улыбаясь. — Бедный кузен, он мог бы ещё долго жить и наслаждаться жизнью…
На пороге возникла горничная: кушать подано. Мы двинулись в столовую. Старинный стол заставлен тарелками, тарелочками, вазами, бокалами всех видов и назначений. В каждом приборе по три ножа с монограммами. В плоской хрустальной вазе плавают бутоны роз.
И что же я? «Да, да, мадам, масса незабываемых впечатлений, какая прелестная спаржа, гран мерси, вы очень любезны, ах, эти розы, шарман, манифик, о да, обожаю паштет из гусиной печёнки, вы так внимательны, мерси».
Развернул хрустящую салфетку, в углу её красными нитками вышита вязь из пяти букв: П.Б.Д.Л.Г — вот какая великолепная монограмма у моего президента! «Это манифик, необыкновенно тонкая работа, а сколько вложено труда, мадам де Ла Гранж своей рукой вышивала эти прелестные монограммы, это адорабль, не правда ли, мой юный друг…»
Командир сейчас обернётся и скажет: «Виктор, кончай трёп, займись делом!»
— Анастасия Ефимовна, извините, что прерву вас, я хотел бы воспользоваться вашим любезным присутствием на нынешнем торжестве и попросить вас перевести стихи, которые подарил мне мсье Поль Батист. Мне сказали, там есть баллада о человеке, который предал партизан.
— Мой друг говорит, — зашелестела Буш, — что он с удовольствием послушает, как звучит эта прелестная баллада на русском языке. Он спрашивает, кто переводил вам её?
— Барон Мариенвальд. Правда, по памяти.
— Не правда ли, барон прекрасный человек? В последние годы он ведёт несколько замкнутый образ жизни, но, говорят, у него предстоят перемены…
— Простите, вот брошюра. Я правильно открыл?
Она нацепила очки, долго читала, пришепетывая губами, потом начала нараспев:
— Уже минуло двадцать лет… Наши друзья погибли за родину, но гибель их не была напрасной, и мы не забудем их. Они покинули своих детей и жён, чтобы отстоять справедливость на нашей земле. Но однажды студёной ночью сорок четвёртого злой человек выдал наше убежище людям, одетым в серое. Земля Валлонии впитала кровь одиннадцати мучеников из разных стран. Для Сопротивления Арденн это была горькая битва, и убийцы были удивлены, что не смогли покорить тех людей, которых они считали жалкими бандитами. Прохожий, остановись и задумайся перед этими печальными камнями и, если ты добрый христианин, помолись об усопших.
Все сходилось, все! Правда, о мосте там не было ни слова, только об убежище, но это ведь стихи, они имеют право на поэтическую вольность.
— Шарман! Манифик! — шептал президент. — По-русски это звучит столь же красиво?
— Адорабль, — шелестела мадам.
— Наверное, я скверно перевела, — извинялась Анастасия Ефимовна. — Я чувствую, что стихи написаны сильно, с искренней болью, но я же не профессиональный переводчик.
— Почему только там сказано: «Студёной ночью…»? — мимолётно удивился я и похолодел, поняв, что сейчас все обрушится.
— Вы очень тонко заметили это, мой юный друг. В стихах написано буквально «февральской ночью», но по ходу перевода я подумала, что «студёной» звучит более поэтически, не так ли? — Голос её становился все тише, вот-вот совсем заглохнет. Нет, все же она дошелестела: — Я вижу, вы прекрасно чувствуете язык поэзии…
Черт бы побрал всех этих «друзей». Окончательно все запутали. «Кабаны» погибли в июле, а тут февраль. Все сошлось — кроме зимы и лета.
— Что же стало с предателем? — спросил я, будто этот вопрос должен был принести мне облегчение. — Его поймали?
Президент Поль Батист де Ла Гранж поднял колокольчик, лежавший на краю стола. Раздался мелодичный звон. В дверях возникла горничная с подносом. Президент отдал ей распоряжение и грациозно опустил колокольчик.
— Итак, вы хотели узнать о предателе, — нашёптывала над столом урождённая Буш, словно бы не замечала горничную, которая в это время ставила перед ней свежую тарелку. — В самом деле, говорит мой друг, эта история весьма поучительна. Немцы заслали предателя в отряд, чтобы узнать, где находится убежище Виля. Предатель вошёл в доверие к партизанам, разведал дорогу и подступы к штабу — и все это сообщил немцам. Четыре немецких танка и рота солдат на рассвете ворвались на лесную дорогу, которая вела к убежищу Виля. Начался неравный бой. Партизаны мужественно оборонялись, подбили, как говорится на военном языке, головной немецкий танк. Кровопролитный бой продолжался до самого вечера. Одиннадцать человек отдали свои жизни в этом бою, но, когда немцы ворвались в убежище, там уже никого не было: партизанское соединение вместе со штабом скрылось в соседнем лесу. После войны предатель был разоблачён. Его звали Рене Детай. Он был предан суду и приговорён к расстрелу. Мой друг Поль Батист присутствовал при этой казни. Детая расстреляли в цитадели, у той же стены, где немцы уничтожали свои жертвы[3].
Итак, предатель получил возмездие, а мой отец и не был предан. Отец погиб в открытом бою. Не следует верить легендам. На этом тема закрывается. Я найду Матье Ру, и он просто расскажет мне о том, что было на мосту, как протекал тот открытый бой, в котором не было ни предателей, ни преданных. Просто появились непредвиденные мотоциклы, а на тех мотоциклах стояли непредвиденные пулемёты, и непредвиденные молодые парни в чёрных кожаных куртках открыли непредвиденный огонь — вот так, выходит, с ними было. И дело в шляпе. Посидим мы с Матье за столиком, выпьем по рюмочке, и я уйду умиротворённый.
— У вас задумчивый вид, — заметила урождённая. — Мой друг высказал предположение, что эти стихи произвели на вас такое сильное впечатление. Вы, конечно, жалеете этих несчастных мучеников. Из-за одного негодяя погибло одиннадцать жизней.
— Десять, — поправил я почти безотчётно, ибо в этот миг уяснил себе, что никогда не поверю в непредвиденных молодых парней с непредвиденными пулемётами.
Она удивилась, но всё же перевела. Президент улыбнулся.
— Разумеется, вас поразило это трагическое совпадение, тут и там — одиннадцать мучеников. Но возмездие осуществилось, предатель погиб позорной смертью, и никто не оплакивает эту смерть.
— Да, конечно, их было одиннадцать, вы правы, мадам. — Я уже полностью овладел собой: не время и не место расслабляться в этом доме. — И стихи, которые вы перевели мне, чудесны.
— Но всё же в нашем случае их было не одиннадцать, — заметил президент, глядя на меня испытующим взором. — Вы забываете, мой юный друг, что «кабаны» должны были в ту ночь освободить на мосту машину с политическими заключёнными. Как удалось установить, в машине находилось пятнадцать узников. «Кабаны» трагически погибли и не сумели освободить заключённых. Их увезли в Германию и расстреляли.
Ну что ж, все правильно, растёт число не погибших, а преданных, так и запишем.
Впрочем, возникает один вопрос:
— Каким образом удалось установить дальнейшую судьбу этой машины?
— Мой друг готов дать вам исчерпывающий ответ. Для этого он должен рассказать вам о себе и о своей роли в бельгийском Сопротивлении. Если вы, разумеется, не возражаете?
Я, разумеется, не возражал.
И я услышал.
Поль Батист де Ла Гранж родился в Льеже в конце прошлого века и видел ужасы войны четырнадцатого года. Уже тогда он возненавидел войну и решил посвятить жизнь антивоенной деятельности. С этой целью он окончил университет и работал учителем, воспитывая своих учеников в духе гуманистических идей. Началась вторая война. Поль Батист участвует в первых антигитлеровских действиях, распространяя подпольные газеты и листовки. Потом он знакомится с генералом Пирром и становится одним из сотрудников его штаба. Должность довольно скромная, но он исполнял её честно и добросовестно, ежеминутно рискуя при этом жизнью. Вместе со своим кузеном Мишелем Поль Батист был связным генерала. Они осуществляли связь между Льежем и Брюсселем, а также между штабом генерала Пирра и подчинёнными штабами.
— Это были тяжёлые годы, полные страданий, — продолжала рассказ урождённая. — Ежеминутно в поезде, в машине, в людской толпе связной мог быть схвачен немецкими патрулями. Приходилось действовать под чужими именами, изменять внешность. У моего друга была весьма интересная кличка, — урождённая посовещалась с мсье президентом, уточняя его кличку, и снова зашелестела: — Но сначала мой друг хочет сообщить вам кличку своего покойного кузена — Денди. А Поля Батиста в штабе генерала Пирра называли Аббатом, после того как наш друг по поручению своего генерала совершил поездку в Лондон и вернулся оттуда в новом чёрном костюме. Не правда ли, весьма юмористическая деталь, но мой друг говорит, что это была ужасная поездка, они плыли на утлом судёнышке, попали в шторм. Это было ужасно. Поль Батист предпочитал «путешествовать» по родным местам. Несколько раз ему приходилось бывать в убежище полковника Виля, или, как оно называлось в штабе, зона четыре, сектор пять. Поль Батист приходил туда по ночам, передавая приказы своего генерала. Именно генерал Пирр приказал освободить машину с заключёнными, когда она будет следовать из Льежа. А полковник Виль уже сам разрабатывал детали этой операции…
Урождённая воодушевилась, излагая замечательную жизнь своего друга, в её шелесте начал даже прослушиваться скрежет металла, когда она рассказывала о тех неисчислимых опасностях, которые подстерегали её друга.
— Мой друг говорит, — продолжала она, — что он не упомянул о своей деятельности в защиту мира, потому что это естественный долг всех сознательных и преданных борцов. Он не принадлежит к политическим партиям и является независимым демократом, однако он не жалеет своих сил для такой деятельности, тем не менее она отнимает у него не так уж много времени и не мешает отдаваться его любимым занятиям: филологии и путешествиям. Именно во время путешествия вскоре после войны он познакомился с моей подругой, с тех пор они неразлучны.
— Какая целеустремлённая жизнь, — произнёс я, проглатывая паштет из гусиной печёнки.
Великолепный президент, независимый демократ Поль Батист поднял колокольчик и мелодично позвонил.
— Какой чудесный колокольчик!
— Мой друг привёз его из Швейцарии. Они купили его у старого крестьянина. И совсем недорого, всего сто бельгийских франков.
Мадам президентша тоже вставила шелестящее слово.
— Моя подруга просит пояснить вам, что такие колокольчики подвешиваются на шею коровам, чтобы они не заблудились на лесных или горных пастбищах. Не правда ли, очень мило?
Ещё как мило, просто прелестно, восхитительно, очаровательно: звякнул колокольчиком, чтобы прислуга на кухне не заблудилась, — шарман, манифик, а главное, демократично. По-нашему, по-рабочему брякнул колокольчиком — супница на столе. Ещё брякнул — силь ву пле — рыба под бешемелью. Шарман, да и только!
А ведь и в самом деле, шарман. Ответа-то на свой вопрос о машине я так и не получил. Впрочем, это мелочь. Какое значение имеет судьба одной машины с неведомыми узниками на фоне тех глобальных событий, которые нарисовал передо мной демократичный президент. Зона четыре, сектор пять — так это звучит на штабном языке, а машина и вообще там значится под трехзначным номером с дробью, строка, мелькнувшая в сводке, мелочь, недоступная глобальному взору. Как-нибудь да и узнали в штабе, это же детали. Их разрабатывал сам Виль.
Пора и мне менять пластинку.
— Проблема, волнующая меня в данную минуту, — продолжал я, поглядывая на президента, — имеет не столько политический, сколько исторический интерес. В наших разговорах часто проскальзывает имя полковника Виля. Позавчера мсье президент сказал мне, что Виль скрывался со всеми документами. Зачем это ему понадобилось?
За президента ответила президентша: как? Неужели вам ещё не рассказали об этой истории? Человек, которого называли арденнским героем, совершил некрасивый поступок. Незадолго до освобождения он ограбил главный банк в Льеже и взял там несколько миллионов. После этого он, естественно, был вынужден скрыться, забрав с собой все документы.
— Да, — сказал я, ещё не зная, стоит ли мне заниматься деталями этой истории, — это явно не манифик. И даже не адорабль!
Президент Поль Батист тоже молвил слово, и они все трое зашелестели хором, изображая бурный смех.
— Мой друг очень тонко чувствует юмор, — начала урождённая Буш. — Он только что сделал юмористическое заявление, что с обедом, равно как с предателями и грабителями, мы покончили, и предлагает на ваш выбор два следующих развлечения и одну сигару. До собрания остаётся свыше двух часов, и вы могли бы посетить музей Курциуса или галерею изящных искусств, которую посещают все туристы. Нельзя быть в Льеже и не побывать в музее Курциуса.
— Не будь туристом, — сказал Командир.
— Будь человеком, — подхватил Виктор-старший.
— И вообще, наведи у них порядок, — заключил Николай.
Горничная вошла без колокольчика, за нею в дверях появился Антуан. Увидев столь изысканное общество, он несколько смутился и застыл, подмигнув мне.
Они быстро заговорили. По мере того как Антуан отвечал, лицо президента хмурилось. Сначала он не соглашался с Антуаном, но тот продолжал настаивать. Президент положил ладони на край стола и задумался.
— О чём они говорят? — спросил я урождённую.
— О, этот молодой человек, — улыбнулась она вислой улыбкой, — прибыл с дурной целью: он хочет отнять вас от нас.
— Нам в самом деле необходимо ехать, — поддержал я Антуана, — насколько я понимаю, речь идёт о мадам Икс? Этот визит предусмотрен программой.
— Мой друг Поль Батист действительно упомянул об этом, но ваш друг мсье Антуан не подтверждает этого. Он говорит, что вам необходимо поспешить к одному человеку, чтобы поговорить с ним, а мой друг боится, что вы не успеете вернуться к началу собрания. Теперь мой друг должен принять решение.
Президент продолжал думать, нервно поглаживая скатерть, глянул на часы, ещё подумал, опять заговорил с Антуаном.
— Тридцать минут на дорогу, полтора часа на встречу, — вставил я. — В восемь тридцать мы будем на месте, мсье президент. Собрание не задержится.
Президент принял решение. Что тут началось! Поль Батист игриво погрозил Антуану пальчиком, мадам закатила глаза, уроженная заохала: какая жалость, мой друг, такая прелестная беседа, мы не переживём этого, мы будем просто убиты, мне очень жаль, вы так любезны, шарман, манифик, адорабль.
Я схватил папку.
— Умоляю вас, не забывайте о программе, — заклинал президент, кидаясь за нами к лестнице. — Мы должны выполнить нашу программу.
ГЛАВА 9
Мы понеслись. В машине я увидел Ивана Шульгу и обрадовался ещё больше. Однако Иван был рассеян.
— Что, Иван, невесел, по какой причине нос повесил?
— Отстань, ты мешаешь Антуану управлять машиной.
— Ах, ребята, какие вы молотки, что приехали за мной! — Иван не реагировал. — Да ты бледен, Иван? Фирма продаётся с молотка?
— У меня дочь рожает, — сосредоточенно отозвался он.
— Что может быть лучше: заделаешься дедом! Но ты же говорил, ещё нескоро. Не волнуйся, отметим это событие.
— Куда мы едем? — Иван повернулся ко мне, а в глазах его была тоска.
— Он меня спрашивает, куда мы едем? Разве Антуан тебе не говорил?
— Я был занятый с Терезой и Мари. Антуан позвонил: приезжай. Я все бросил и поехал, потому что я должен быть полезен для тебя. Я примчался к нему, мы пересели в его машину и помчались до президента. Он только говорит: «Скорей, скорей», а куда спешим, не говорит.
— Понятно, — ответил я. — Антуан это человек. Он и президенту ничего не сказал. Взял меня за руку и вывел. Но тебе-то я скажу, Иван, мы несёмся в Эвай, к мадам Икс, то бишь к Жермен.
— Чихал я на вашу Жермен, — с тоской огрызнулся Иван. — Как я жить теперь буду? Тереза говорит: вези её скорее. Ты знаешь, сколько стоит ихний родильный дом? Больше тысячи франков за день. Я живу тут всеми эксплуатированный.
— Слушай, Иван, я получил по чеку десять тысяч, возьми у меня. Мне ваши франки до лампочки.
Он немного оттаял, неумело принялся отказываться. Антуан сидел, подавшись к рулю. Мы уже оставили Льеж, пересекли Урт и ехали по всхолмлённой равнине. Размытые тени лежали на дальних холмах. Солнце клонилось в сторону Мааса.
Матье Ру остался за спиной, а на белом камне проступало новое имя — Жермен.
Магазин ещё торговал. Антуан с шиком развернулся на перекрёстке, тормознул за углом.
Покупателей в зале почти не было. Две молоденькие продавщицы с любопытством наблюдали за нами. Антуан пересёк магазин и скрылся в двери, подав нам знак следовать за ним. Мы оказались в низком помещении с настенным зеркалом и квадратным столом, накрытым цветной клеёнкой. Чувствовалось: здесь командует женщина. Рядом была комнатка поменьше, за столом сидел пожилой мужчина и потрошил кур, которые были навалены перед ним жирно-жёлтой кучей. Мужчина кивком поздоровался с нами и продолжал работу.
Деревянная лестница привела нас на второй этаж. Антуан уверенно постучал в дверь.
Жермен была ярколицая, широкая в кости, с высоким бюстом и сложной причёской на голове. Все на месте, все пригнано и как надо уложено. Конечно, она ждала нас, но, увидев меня, матово побелела, судорожно провела ладонью по глазам, как бы прогоняя наваждение. Я открыто стоял перед ней, давая ей первое слово.
Но не такого слова я ждал.
— Борис! — простонала она, припадая к косяку. — Откуда ты?
Антуан довольно засмеялся за моей спиной: ему определённо нравилось то и дело подводить меня под монастырь.
— Это не Борис, — сказал он. — Это Виктор, сын Бориса. Тоже советский лётчик, прилетел из Москвы, чтоб найти могилу Бориса.
— Уи, — сказал я. — Меня зовут Виктор. Я из Москвы.
Жермен растерянно кивала головой и не сводила с меня глаз.
— Мне очень приятно, что вы так хорошо помните отца. Может быть, вы расскажете о нём? Переведи ей, Иван.
Иван послушно перевёл. Она постепенно овладела собой, с усилием оттолкнулась от косяка, кокетливо улыбнулась.
— Здравствуйте, Виктор. Я Жермен Марке, прошу вас в дом, — и первой пошла по коридору.
— Л'амур, — сказал Антуан, толкая меня в бок.
— Он тебе сообщает, что между ними была крепкая любовь, — перевёл Иван.
Жермен шла по длинному коридору. Пожалуй, она чуть полновата для бельгийки. Вроде бы все в норме, но с небольшим перебором: как-никак внизу целый магазин, набитый снедью. У зеркала она приостановилась, на ходу поправляя причёску, улыбнулась самой себе, облизала губы. Так вот ты какая, Жермен Марке, связная особой диверсионной группы «Кабан», замешанная в этой истории, как сказал А.Скворцов. Ты уже ответила мне, как ты замешана. Что ещё откроешь ты мне?
В конце коридора была вторая лестница. Жермен свесилась через перила:
— Ив, к нам приехали гости.
Мы прошли сквозь стеклянную дверь и оказались на плоской крыше в зимнем саду. Стол, два ярких дивана, низкое кресло с привёрнутым зонтом.
Явился Ив, подтянутый, официальный, в нейлоновом рабочем халате, из-под которого выглядывала рубашка с галстуком. За ним возникла продавщица с корзиной вина и вазой с фруктами. А у Ива в руках коробка с сигарами, ваза с цветами. Все тут заранее продумано, все подготовлено. Если я хочу узнать что-либо, надо быть наготове.
Продавщица сделала книксен и вышла. В дверях показалось любопытное девичье лицо, но Жермен деловито цыкнула — и лицо исчезло.
С террасы виднелись разноцветные крыши соседних домов, тесные садовые дворики. Горизонт перекрывала насыпь железной дороги с виадуком над шоссе и железными мачтами по бокам. Дорога была пустынна. Дворики у домов безлюдны.
Выжидательное молчание за столом начинало затягиваться.
Едва ступив на бельгийскую землю, я подумал об этой женщине. Теперь она сидит передо мной, а я медлю. Всё зависит от того, что она знает, а это как раз и неизвестно.
Ив первым прервал паузу. Может, желаете мартини? Мартини со льдом? Силь ву пле, сигару, это настоящий «Упман», вам тоже со льдом? Мерси, мне оранжад, пожалуйста, спасибо, вы так любезны. Светская жизнь продолжалась.
Пора было решиться. Мы подняли бокалы.
— Иван, — начал я. — Скажи мадам Жермен, что я пью этот бокал за её здоровье и счастье. Я от всего сердца благодарю её за то, что она сделала для моего отца, за ухоженную могилу и всё остальное.
Жермен улыбнулась, благодаря меня взглядом.
— Она смеётся, — сказал Иван, — если ты так много знаешь, она не расскажет для твоего интереса ничего нового.
Антуан был прав, тут надо держать ухо востро.
— Скажи ей, что мы как раз знаем очень мало, но хотели бы знать все, что было, особенно про последний бой «кабанов». Пусть Антуан расскажет сначала, где мы были, что узнали и увидели.
Они начали свой разговор. Я сидел, потягивая мартини, и наблюдал за Жермен. Сколько ей лет? Тогда, по меньшей мере, было восемнадцать, а то и больше, всё-таки связная особой группы. Значит, сейчас за сорок. Этого, однако, не скажешь. Выглядит моложе. Умеет владеть собой. Тоже, видимо, не прочь выведать, что я о ней знаю.
Иван приступил к переводу. До чего же нелепо он изъяснялся на родном языке, смех и грех. Мне уж надоело поправлять его.
— Жермен говорит, что она два года состояла связной и часто прятала русских партизан и американских лётчиков, когда ей велели. Шеф Жермен имел связь с Лондоном, сервис «Д», а она была при этом сервисе сержантом. В сорок третьем году они сделали передачу русских списков в Лондон, но она не помнит, был ли там Борис написан, тогда она ещё не свела с ним знакомства.
— Английскую награду она после войны получала? — спросил я. — Это было в Льеже, да?
Антуан посмотрел на меня с некоторым удивлением, но я не стал объяснять ему.
— Она говорит, что боролась с бошами не ради орденов, она патриот ихней родины.
— Ясно. Тогда спроси, знает ли она монаха Роберта Мариенвальда, он ведь тоже на англичан работал.
Жермен прошла в дом и тут же вернулась со шкатулкой в руках. Шкатулка была большая, с инкрустацией. Жермен порылась в ней и достала небольшую фотографию: чёрный монах собственной персоной, но только в белой сутане с муаровой накидкой. Он стоял, благолепно сложив руки, рядом с ним кюре с молитвенником, ведущий службу, перед ним мальчик с деревянным крестом на груди. На заднем плане на скамейках прихожане: лишь женщины и дети. Значит, война.
— Так она отвечает на твой вопрос, — сказал Иван.
— Чёрный монах просит благодати у всевышнего, — заметил я, переворачивая фотографию. — Тут и надпись. Спроси, Иван, можно ли прочитать её?
Жермен кивнула, продолжая копаться в шкатулке. Иван перевёл: «Дорогой Женевьеве — мсье Роберт».
— Женевьеве или Жермен? — переспросил я.
— Женевьева — её покойная тётка, — пояснил Иван, справившись у Жермен. — Сегодня она мало с ним встречается, он даже продукты берет сейчас в монастыре.
Так, так, выходит, что и Мариенвальда придётся записать на белый камень.
Иван продолжал:
— Она хочет показать тебе более интересную фотографию. Так она уверена, что это будет интереснее, чем жадный поп.
— Что, Иван, невесел, по какой причине нос повесил?
— Отстань, ты мешаешь Антуану управлять машиной.
— Ах, ребята, какие вы молотки, что приехали за мной! — Иван не реагировал. — Да ты бледен, Иван? Фирма продаётся с молотка?
— У меня дочь рожает, — сосредоточенно отозвался он.
— Что может быть лучше: заделаешься дедом! Но ты же говорил, ещё нескоро. Не волнуйся, отметим это событие.
— Куда мы едем? — Иван повернулся ко мне, а в глазах его была тоска.
— Он меня спрашивает, куда мы едем? Разве Антуан тебе не говорил?
— Я был занятый с Терезой и Мари. Антуан позвонил: приезжай. Я все бросил и поехал, потому что я должен быть полезен для тебя. Я примчался к нему, мы пересели в его машину и помчались до президента. Он только говорит: «Скорей, скорей», а куда спешим, не говорит.
— Понятно, — ответил я. — Антуан это человек. Он и президенту ничего не сказал. Взял меня за руку и вывел. Но тебе-то я скажу, Иван, мы несёмся в Эвай, к мадам Икс, то бишь к Жермен.
— Чихал я на вашу Жермен, — с тоской огрызнулся Иван. — Как я жить теперь буду? Тереза говорит: вези её скорее. Ты знаешь, сколько стоит ихний родильный дом? Больше тысячи франков за день. Я живу тут всеми эксплуатированный.
— Слушай, Иван, я получил по чеку десять тысяч, возьми у меня. Мне ваши франки до лампочки.
Он немного оттаял, неумело принялся отказываться. Антуан сидел, подавшись к рулю. Мы уже оставили Льеж, пересекли Урт и ехали по всхолмлённой равнине. Размытые тени лежали на дальних холмах. Солнце клонилось в сторону Мааса.
Матье Ру остался за спиной, а на белом камне проступало новое имя — Жермен.
Магазин ещё торговал. Антуан с шиком развернулся на перекрёстке, тормознул за углом.
Покупателей в зале почти не было. Две молоденькие продавщицы с любопытством наблюдали за нами. Антуан пересёк магазин и скрылся в двери, подав нам знак следовать за ним. Мы оказались в низком помещении с настенным зеркалом и квадратным столом, накрытым цветной клеёнкой. Чувствовалось: здесь командует женщина. Рядом была комнатка поменьше, за столом сидел пожилой мужчина и потрошил кур, которые были навалены перед ним жирно-жёлтой кучей. Мужчина кивком поздоровался с нами и продолжал работу.
Деревянная лестница привела нас на второй этаж. Антуан уверенно постучал в дверь.
Жермен была ярколицая, широкая в кости, с высоким бюстом и сложной причёской на голове. Все на месте, все пригнано и как надо уложено. Конечно, она ждала нас, но, увидев меня, матово побелела, судорожно провела ладонью по глазам, как бы прогоняя наваждение. Я открыто стоял перед ней, давая ей первое слово.
Но не такого слова я ждал.
— Борис! — простонала она, припадая к косяку. — Откуда ты?
Антуан довольно засмеялся за моей спиной: ему определённо нравилось то и дело подводить меня под монастырь.
— Это не Борис, — сказал он. — Это Виктор, сын Бориса. Тоже советский лётчик, прилетел из Москвы, чтоб найти могилу Бориса.
— Уи, — сказал я. — Меня зовут Виктор. Я из Москвы.
Жермен растерянно кивала головой и не сводила с меня глаз.
— Мне очень приятно, что вы так хорошо помните отца. Может быть, вы расскажете о нём? Переведи ей, Иван.
Иван послушно перевёл. Она постепенно овладела собой, с усилием оттолкнулась от косяка, кокетливо улыбнулась.
— Здравствуйте, Виктор. Я Жермен Марке, прошу вас в дом, — и первой пошла по коридору.
— Л'амур, — сказал Антуан, толкая меня в бок.
— Он тебе сообщает, что между ними была крепкая любовь, — перевёл Иван.
Жермен шла по длинному коридору. Пожалуй, она чуть полновата для бельгийки. Вроде бы все в норме, но с небольшим перебором: как-никак внизу целый магазин, набитый снедью. У зеркала она приостановилась, на ходу поправляя причёску, улыбнулась самой себе, облизала губы. Так вот ты какая, Жермен Марке, связная особой диверсионной группы «Кабан», замешанная в этой истории, как сказал А.Скворцов. Ты уже ответила мне, как ты замешана. Что ещё откроешь ты мне?
В конце коридора была вторая лестница. Жермен свесилась через перила:
— Ив, к нам приехали гости.
Мы прошли сквозь стеклянную дверь и оказались на плоской крыше в зимнем саду. Стол, два ярких дивана, низкое кресло с привёрнутым зонтом.
Явился Ив, подтянутый, официальный, в нейлоновом рабочем халате, из-под которого выглядывала рубашка с галстуком. За ним возникла продавщица с корзиной вина и вазой с фруктами. А у Ива в руках коробка с сигарами, ваза с цветами. Все тут заранее продумано, все подготовлено. Если я хочу узнать что-либо, надо быть наготове.
Продавщица сделала книксен и вышла. В дверях показалось любопытное девичье лицо, но Жермен деловито цыкнула — и лицо исчезло.
С террасы виднелись разноцветные крыши соседних домов, тесные садовые дворики. Горизонт перекрывала насыпь железной дороги с виадуком над шоссе и железными мачтами по бокам. Дорога была пустынна. Дворики у домов безлюдны.
Выжидательное молчание за столом начинало затягиваться.
Едва ступив на бельгийскую землю, я подумал об этой женщине. Теперь она сидит передо мной, а я медлю. Всё зависит от того, что она знает, а это как раз и неизвестно.
Ив первым прервал паузу. Может, желаете мартини? Мартини со льдом? Силь ву пле, сигару, это настоящий «Упман», вам тоже со льдом? Мерси, мне оранжад, пожалуйста, спасибо, вы так любезны. Светская жизнь продолжалась.
Пора было решиться. Мы подняли бокалы.
— Иван, — начал я. — Скажи мадам Жермен, что я пью этот бокал за её здоровье и счастье. Я от всего сердца благодарю её за то, что она сделала для моего отца, за ухоженную могилу и всё остальное.
Жермен улыбнулась, благодаря меня взглядом.
— Она смеётся, — сказал Иван, — если ты так много знаешь, она не расскажет для твоего интереса ничего нового.
Антуан был прав, тут надо держать ухо востро.
— Скажи ей, что мы как раз знаем очень мало, но хотели бы знать все, что было, особенно про последний бой «кабанов». Пусть Антуан расскажет сначала, где мы были, что узнали и увидели.
Они начали свой разговор. Я сидел, потягивая мартини, и наблюдал за Жермен. Сколько ей лет? Тогда, по меньшей мере, было восемнадцать, а то и больше, всё-таки связная особой группы. Значит, сейчас за сорок. Этого, однако, не скажешь. Выглядит моложе. Умеет владеть собой. Тоже, видимо, не прочь выведать, что я о ней знаю.
Иван приступил к переводу. До чего же нелепо он изъяснялся на родном языке, смех и грех. Мне уж надоело поправлять его.
— Жермен говорит, что она два года состояла связной и часто прятала русских партизан и американских лётчиков, когда ей велели. Шеф Жермен имел связь с Лондоном, сервис «Д», а она была при этом сервисе сержантом. В сорок третьем году они сделали передачу русских списков в Лондон, но она не помнит, был ли там Борис написан, тогда она ещё не свела с ним знакомства.
— Английскую награду она после войны получала? — спросил я. — Это было в Льеже, да?
Антуан посмотрел на меня с некоторым удивлением, но я не стал объяснять ему.
— Она говорит, что боролась с бошами не ради орденов, она патриот ихней родины.
— Ясно. Тогда спроси, знает ли она монаха Роберта Мариенвальда, он ведь тоже на англичан работал.
Жермен прошла в дом и тут же вернулась со шкатулкой в руках. Шкатулка была большая, с инкрустацией. Жермен порылась в ней и достала небольшую фотографию: чёрный монах собственной персоной, но только в белой сутане с муаровой накидкой. Он стоял, благолепно сложив руки, рядом с ним кюре с молитвенником, ведущий службу, перед ним мальчик с деревянным крестом на груди. На заднем плане на скамейках прихожане: лишь женщины и дети. Значит, война.
— Так она отвечает на твой вопрос, — сказал Иван.
— Чёрный монах просит благодати у всевышнего, — заметил я, переворачивая фотографию. — Тут и надпись. Спроси, Иван, можно ли прочитать её?
Жермен кивнула, продолжая копаться в шкатулке. Иван перевёл: «Дорогой Женевьеве — мсье Роберт».
— Женевьеве или Жермен? — переспросил я.
— Женевьева — её покойная тётка, — пояснил Иван, справившись у Жермен. — Сегодня она мало с ним встречается, он даже продукты берет сейчас в монастыре.
Так, так, выходит, что и Мариенвальда придётся записать на белый камень.
Иван продолжал:
— Она хочет показать тебе более интересную фотографию. Так она уверена, что это будет интереснее, чем жадный поп.