Страница:
оставаться честной: со всех сторон пристают. А мы ведь слабый пол - так
Пушкин сказал.
Он посмотрел на нее, хотел что-то спросить, но не спросил. Лишь
сказал:
- Я тебя защищать буду.
- Если человек честен - он уже наполовину счастлив.
- А в чем вторая половина?
- Во второй половине.
- Откуда у тебя такие хорошие мысли?
Тамара встала в позу, сделала глубокомысленное лицо и с выражением
прочитала:
Несчастен, кто берет, но не дает взаимно,
Я счастлив оттого, что брал, но и даю.
- Кто это сказал?
- Рудаки, известный таджикский поэт.
- Лауреат?
- Что ты! Жил в десятом веке нашей эры. У них был тогда расцвет
культуры.
- Здорово!
- Это я взяла из книги "В мире мудрых мыслей".
- У тебя она есть?
- Я у подруги брала.
- А ты много знаешь. И про жизнь больше моего понимаешь.
- Я же с девяти лет без матери. - И рассказала ему про отца и мачеху,
про дом в Ростове, про то, как отец водил ее к нотариусу.
Незаметно оказались у его дома. Он, конечно, позвал ее в гости.
Она отказалась.
- Ты с ума сошел. Первый час. И вообще я могу приходить к тебе только
по делам.
- Почему это? Мой дом всегда для тебя открыт.
- А я не могу, - сказала Тамара и села на крыльцо.
Алик вынес одеяло, прикрыл Тамару от дождя.
Вдруг Тамара видит: к крыльцу идет женщина, идет, как в свой дом.
Тамара испугалась и тут же узнала Марию Исааковну из проектного института.
Оказывается, она соседка Алика, живет напротив, через кухню.
Мария Исааковна остановилась, смотрит на них сверху:
- Чего сидите под дождем? У меня бутылка шампанского есть.
Пошли в дом. Тамара выпила полстакана. Алик еще наливает.
- Алик, мне больше нельзя.
- Почему?
- Я буду пьяная, - и смеется тревожно.
Тамара все-таки выпила - смотрит, а Марии в комнате нет. Тамаре стало
весело-весело. Села на тахту, поджала под себя ноги и беспричинно смеется.
Алик сел рядом.
- Я хочу тебе сказать...
- Давай лучше за жизнь говорить. Расскажи что-нибудь веселое или
грустное.
Они говорили и говорили. Потом Алик вышел на кухню, вернулся с
раскладушкой.
- Четыре часа утра. Ты у меня останешься.
Тамара подумала и осталась. Ей было весело и ничуть не страшно. Алик
постелил постель, потушил свет.
- Раздевайся. Я не смотрю.
Она юркнула под одеяло как была, не раздеваясь. Лежит в темноте,
затаившись, и слушает.
Алик лег.
Она лежит и думает со страхом: "Сейчас полезет. Тогда все". А что
"все" - она и сама не знала.
Так и заснула.
Теперь она его совсем не боялась. Бегала к нему, как в свою засыпушку
Э 5. И подумать только, за все время они ни разу не целовались даже.
Тамара решила подать заявление в заочный институт. Сначала думала на
факультет журналистики: теперь мода такая - все идут в журналисты. Алик ее
переубедил: "Иди в иняз. Я очень люблю иностранные языки".
Она написала заявление, побежала к Алику за учебником английского
языка.
Он подошел к ней.
- Сначала давай поговорим.
- О чем?
- Так дальше продолжаться не может.
- Что - не может? - Она будто не понимала, а у самой туман в глазах
сделался.
- Или - или! - сказал он требовательно.
- Что - или? - Она по-прежнему ничего не понимала.
- Или мы расстаемся, или женимся.
- Ах, вот как. Ты жаждешь со мной расстаться?
- Эх, Тамарка, - сказал он с печалью и сел на тахту, - и зачем я
только тебя встретил?
Она тотчас перестала притворяться, села рядом с ним на гобелен,
приказала жадно:
- Говори!
Он начал с первого дня творения:
- У меня сразу сердце упало, как только я тебя увидел в горкоме. Я не
хотел встречаться. У меня строгая программа жизни составлена: университет,
потом диссертация. Моя семилетка. А ты все мои планы поломала - за тобой
бегаю. Не хотел тебя на воскресник звать, а позвал. Выйду из горкома - надо
заниматься. А ноги сами в засыпушку вашу проклятую идут...
Тамара слушала, а в груди у нее прямо от сердца к горлу натянулась
тугая звонкая струна, сердце запело на высокой стремительной ноте, а потом
вылетело из груди и взвилось к звездам.
Алик уже дошел до современного положения и строил планы на будущее.
- Не могу бороться. Нам надо пожениться, чтобы от учебы не
отвлекаться. Будем вместе учиться, вместе к экзаменам готовиться. Что же ты
молчишь?
Тамара ничего не ответила, и они стали целоваться. Струна обвилась
вокруг ее шеи, захлестнула горло, и она почувствовала, что задыхается,
задыхается, задыхается, вот уже совсем задохнулась, умирает, умирает - о
боже, о такой смерти можно только мечтать.
Вдруг она увидела над собой чужое воспаленное лицо, и ей стало
страшно. Оттолкнула, хлопнула дверью.
Алик догнал ее за углом и молча шагал позади. Она замедлила шаг. Он
взял ее за руку.
- Ты мне ничего не ответила, - сказал он.
- Я согласна, - сказала она. - Ты мне очень нравишься. Очень, очень. С
первого взгляда понравился. Но мы должны подождать. Сегодня двадцать пять
дней, как мы познакомились. Это же мало. Надо проверить свои чувства и
потом решить...
Она стала приходить к нему каждый вечер, и они целовались до утра. Им
становилось все труднее и труднее. Алика явно не устраивали такие
отношения.
- Зачем ты меня оскорбляешь? - спросила она как-то, чуть не плача от
жалости к самой себе.
- Я тебя не оскорбляю. А ты меня не любишь.
- Я требую, чтобы ты меня уважал, - сказала она. - Отвернись, - и
стала поправлять мятую кофту.
- Ты холодная, - бросил он. - Никогда не думал, что ты будешь такой
холодной.
Тамара наконец привела кофту в порядок.
- А теперь проводи меня, - потребовала она.
Он подошел, положил руки на ее плечи:
- Останься.
- Как ты не понимаешь? Я не хочу тебя терять. Поэтому я должна идти.
Нет, он не понимал, хотя это было так просто. Мужчины никогда ничего
не понимают, как только речь заходит об их ущемленном самолюбии.
- Ты не сердишься? Не сердись. Все будет хорошо.
- Вот еще, - буркнул он.
Они уже вышли на улицу и шли под дождем.
- Ты холодная. В этом все дело.
Тамара засмеялась.
- Ты думаешь одно, а говоришь совсем другое.
- Ты в этом уверена?
- Сказать тебе, о чем ты сейчас думаешь?
- Попробуй скажи.
- Ты думаешь: "А все-таки молодец Тамарка!"
- Как ты догадалась? - усмехнулся он.
- Вот мы и проверили наши чувства, - сказала она.
- Придешь завтра? - спросил.
- Пожалуй, нет.
- Ну тогда пока...
И они разошлись в разные стороны. Она пошла в засыпушку Э 5 - надо
войти на цыпочках, чтобы не разбудить подруг, осторожно разложить в темноте
кровать, неслышно лечь, а если плакать, то тоже неслышно, чтобы не
проснулись подруги.
- Как вы думаете? - допытывалась Тамара. - Правильно я поступила или
нет?
Она замедлила шаг и вздохнула:
- Может быть, я была неправа? Может быть, я обидела его, не сумела
объяснить? - она задумалась.
Молчал и я, потому что советовать что-либо в таких делах бесполезно.
Мы шли по Ленинградскому проспекту. За этот вечер мы, наверное, раз
десять прошли по нему из конца в конец. Дождь перестал, но холодный ветер
сделался еще холоднее и то толкал нас в спину, то задувал в лицо. Проспект
был почти безлюден, уже давно схлынула волна, выкатившаяся из кинотеатра с
последнего сеанса. Фасад с колоннами погрузился в темноту. Лишь окна
междугородного телефона светились напротив.
Молчание нарушила Тамара:
- Неужели он не понимает? Я хочу, чтобы у нас с ним было навсегда, на
всю жизнь. Конечно, у него были истории: двадцать восемь лет - возраст. А
за мной ни одной истории нет. Он прямо спросил: "Ты была с кем-нибудь?" -
"Что ты, Алик!" Он поверил мне. И я ему верила. Верила ему больше, чем
себе. А он не понимает... - Она задумалась...
Потом сказала очень горько:
- А вдруг ему другая понравилась? Я на танцах видела - танцевал с
другой.
- А вы?
- Я тоже с другим танцевала.
- Вот видите, - сказал я, потому что не мог сказать ничего другого.
- Я решила - уеду отсюда прочь. Поеду вожатой в лагерь, где мы на
воскреснике были. Уже заявление подала. Послезавтра на бюро будут
разбирать. А в субботу у нас вечеринка. Зоя со стройкомбината пельмени
устраивает. Я уже пай внесла. И он внес.
- Тамара, вы замечательная девушка. Вы даже не представляете, какая вы
замечательная девушка.
- Я - несчастная девушка. Вот кто я.
Что я мог на это ответить?
- Уже поздно. И холодно, - сказала она.
Мы свернули с проспекта и пошли в темноте по палаточному городку.
Тамара уверенно шла впереди, я двигался за темным пятном ее кофты. Тамара
остановилась, я едва не наскочил на нее. Мы стояли у засыпушки.
- Вот я и дома, - сказала Тамара шепотом.
- Мы еще встретимся, - я пожал в темноте ее руку и пошел меж палаток.
Пожар
Спустя неделю, побывав по служебной надобности на соседней стройке, я
вернулся в город.
Опять шагаю к засыпушке.
Иду по знакомой тропинке, а представляется мне, как тут шествует
Тамара - среди прошлогоднего мусора, мимо куч железного лома, старой
рухляди - в светлом капроновом платье, в туфлях спешит она в клуб
"Строитель" на вечер "Учись танцевать красиво"; рано утром, чуть свет, в
узких облегающих брюках индивидуального пошива, с итальянским платком на
голове, торопится на воскресник в лагерь. Она идет среди мусора -
влюбленная и гордая, счастливая и беспокойная.
Я шел, глядя под ноги, потому что пробираться по неровностям почвы
"нахаловки" было не просто даже днем. И вот я подошел к засыпушке. И поднял
голову.
Засыпушки не было. На том месте, где она стояла, виднелись жалкие
остатки, черное пепелище. Я стоял, не веря глазам своим. Дощатая дверь
прогорела насквозь, и я легко шагнул сквозь нее в засыпушку. Там было пусто
и сумрачно. Обои на стенах сгорели, под ними проступали обуглившиеся доски.
Окно пожелтело и треснуло. Потолок провалился, только черные стропила
торчали над головой. Опрокинутый "сервант" с выеденным черным боком,
раскладушка с обугленным матрацем, закопченные книги, кастрюли, обгорелая
туфля, рукав от платья, спекшийся кусок мыла - огонь сделал свое черное
дело по всем правилам. Пахло гарью. Едкий запах щипал глаза. Я выбрался
наружу и зашагал по следам бедствия. Сгоревшие ботинки из-под коньков,
рваная сорочка, черная, с запекшимся ртом кукла, разбитая сковорода -
горестная дорога привела меня к соседней засыпушке. Я постучал. Мне долго
не открывали. Наконец дверь приоткрылась и показалась Тамара - прямо на
нижнюю рубашку накинута телогрейка. Она увидела меня и тотчас захлопнула
дверь.
Я стоял долго. Тамара вышла и почему-то виновато улыбнулась.
- Все живы?
- Живы. Только засыпушки нашей нет. - Она снова улыбнулась виновато, и
только сейчас я понял, почему она так улыбалась: на ней была чужая кофта,
чужая юбка, на ногах несуразного вида ботинки. - Собрала с бору по сосенке.
Пойдемте. Даже смотреть на это не хочется.
Пожар начался в три часа ночи: загорелись провода, ведущие к
засыпушке. Разбудила девушек маленькая Маринка. "Мама, мама, потуши огонь,
- кричала она и плакала, - мне жарко!" Выскочили в чем были. Потом Галя
бросилась в огонь и вытащила в охапке весь девичий гардероб: платья, юбки,
кофты. Завернули все это в тюфяк, бросили на доски. Собрался народ,
приехала пожарная машина. Через полчаса все было кончено. Радуясь, что
удалось спасти вещи, они подошли к доскам, развернули тюфяк и увидели, что
внутри тлеет огонь. Все прогорело насквозь, только то и осталось, что было
надето на девушках.
Тамара кончила рассказ. Следовало задавать вопросы, но я не мог
произнести ни слова. Тамара словно угадала мои мысли.
- Вы не думайте, - сказала она, - нам помогли. Мы ведь на весь город
прославились. Все к нам приходили. Дали денег из кассы взаимопомощи.
Маринку в детский сад устроили. А мы послезавтра перебираемся в общежитие:
как только новый дом сдадут. В лагерь я не поеду. Бюро горкома не утвердило
мое заявление. Алик был против. И как раз в тот день, когда был пожар, Зоя
устраивала пельмени.
- Алик был?
- Конечно. Все было очень хорошо. Мы с ним танцевали, говорили о
литературе. Он вышел со мной. Нам было по пути. Он говорит: "Пойдем ко
мне". Нет, я не пошла к нему. Он проводил меня, а в три часа ночи пожар.
Утром он узнал, примчался на мотоцикле: "Собирай вещи, поедем ко мне". - "А
у меня и вещей нет. Одна зубная щетка осталась". - "Тогда бери зубную щетку
и сама садись. Поедем!" - "Как же я поеду? Я не могу к тебе поехать". -
"Ну, говорит, если ты так хочешь, хоть завтра пойдем в загс". - "Спасибо,
говорю, я не нуждаюсь в твоих одолжениях". - "Что же ты хочешь?" - "Хочу,
чтобы все было красиво". Он обиделся и уехал. Засыпушка сгорела и любовь
моя вместе с нею.
- Я думаю, засыпушку можно починить. Стены-то остались. Только крышу
новую покрыть. И вообще, Тамара, вы должны...
- Нет, нет, вы меня не жалейте, - торопливо перебила Тамара. - Меня не
надо жалеть. Я все равно счастливая. Счастье ведь не в доме. Ведь у меня в
Ростове дом есть, но я не хочу... Я сегодня всю ночь мечтала: получу
комнату в общежитии. Будет у меня собственная тумбочка. Набью ее книгами и
стану учиться. Ой! Это он! - Тамара больно вцепилась в мою руку.
Нас обогнал мотоцикл. Однако это был не Алик, а другой парень. В
коляске сидела девушка. Они мчались по Ленинградскому проспекту, и девушка
в коляске смеялась и махала рукой подругам, стоявшим у кинотеатра.
Мы медленно шли по Ленинградскому проспекту.
Пушкин сказал.
Он посмотрел на нее, хотел что-то спросить, но не спросил. Лишь
сказал:
- Я тебя защищать буду.
- Если человек честен - он уже наполовину счастлив.
- А в чем вторая половина?
- Во второй половине.
- Откуда у тебя такие хорошие мысли?
Тамара встала в позу, сделала глубокомысленное лицо и с выражением
прочитала:
Несчастен, кто берет, но не дает взаимно,
Я счастлив оттого, что брал, но и даю.
- Кто это сказал?
- Рудаки, известный таджикский поэт.
- Лауреат?
- Что ты! Жил в десятом веке нашей эры. У них был тогда расцвет
культуры.
- Здорово!
- Это я взяла из книги "В мире мудрых мыслей".
- У тебя она есть?
- Я у подруги брала.
- А ты много знаешь. И про жизнь больше моего понимаешь.
- Я же с девяти лет без матери. - И рассказала ему про отца и мачеху,
про дом в Ростове, про то, как отец водил ее к нотариусу.
Незаметно оказались у его дома. Он, конечно, позвал ее в гости.
Она отказалась.
- Ты с ума сошел. Первый час. И вообще я могу приходить к тебе только
по делам.
- Почему это? Мой дом всегда для тебя открыт.
- А я не могу, - сказала Тамара и села на крыльцо.
Алик вынес одеяло, прикрыл Тамару от дождя.
Вдруг Тамара видит: к крыльцу идет женщина, идет, как в свой дом.
Тамара испугалась и тут же узнала Марию Исааковну из проектного института.
Оказывается, она соседка Алика, живет напротив, через кухню.
Мария Исааковна остановилась, смотрит на них сверху:
- Чего сидите под дождем? У меня бутылка шампанского есть.
Пошли в дом. Тамара выпила полстакана. Алик еще наливает.
- Алик, мне больше нельзя.
- Почему?
- Я буду пьяная, - и смеется тревожно.
Тамара все-таки выпила - смотрит, а Марии в комнате нет. Тамаре стало
весело-весело. Села на тахту, поджала под себя ноги и беспричинно смеется.
Алик сел рядом.
- Я хочу тебе сказать...
- Давай лучше за жизнь говорить. Расскажи что-нибудь веселое или
грустное.
Они говорили и говорили. Потом Алик вышел на кухню, вернулся с
раскладушкой.
- Четыре часа утра. Ты у меня останешься.
Тамара подумала и осталась. Ей было весело и ничуть не страшно. Алик
постелил постель, потушил свет.
- Раздевайся. Я не смотрю.
Она юркнула под одеяло как была, не раздеваясь. Лежит в темноте,
затаившись, и слушает.
Алик лег.
Она лежит и думает со страхом: "Сейчас полезет. Тогда все". А что
"все" - она и сама не знала.
Так и заснула.
Теперь она его совсем не боялась. Бегала к нему, как в свою засыпушку
Э 5. И подумать только, за все время они ни разу не целовались даже.
Тамара решила подать заявление в заочный институт. Сначала думала на
факультет журналистики: теперь мода такая - все идут в журналисты. Алик ее
переубедил: "Иди в иняз. Я очень люблю иностранные языки".
Она написала заявление, побежала к Алику за учебником английского
языка.
Он подошел к ней.
- Сначала давай поговорим.
- О чем?
- Так дальше продолжаться не может.
- Что - не может? - Она будто не понимала, а у самой туман в глазах
сделался.
- Или - или! - сказал он требовательно.
- Что - или? - Она по-прежнему ничего не понимала.
- Или мы расстаемся, или женимся.
- Ах, вот как. Ты жаждешь со мной расстаться?
- Эх, Тамарка, - сказал он с печалью и сел на тахту, - и зачем я
только тебя встретил?
Она тотчас перестала притворяться, села рядом с ним на гобелен,
приказала жадно:
- Говори!
Он начал с первого дня творения:
- У меня сразу сердце упало, как только я тебя увидел в горкоме. Я не
хотел встречаться. У меня строгая программа жизни составлена: университет,
потом диссертация. Моя семилетка. А ты все мои планы поломала - за тобой
бегаю. Не хотел тебя на воскресник звать, а позвал. Выйду из горкома - надо
заниматься. А ноги сами в засыпушку вашу проклятую идут...
Тамара слушала, а в груди у нее прямо от сердца к горлу натянулась
тугая звонкая струна, сердце запело на высокой стремительной ноте, а потом
вылетело из груди и взвилось к звездам.
Алик уже дошел до современного положения и строил планы на будущее.
- Не могу бороться. Нам надо пожениться, чтобы от учебы не
отвлекаться. Будем вместе учиться, вместе к экзаменам готовиться. Что же ты
молчишь?
Тамара ничего не ответила, и они стали целоваться. Струна обвилась
вокруг ее шеи, захлестнула горло, и она почувствовала, что задыхается,
задыхается, задыхается, вот уже совсем задохнулась, умирает, умирает - о
боже, о такой смерти можно только мечтать.
Вдруг она увидела над собой чужое воспаленное лицо, и ей стало
страшно. Оттолкнула, хлопнула дверью.
Алик догнал ее за углом и молча шагал позади. Она замедлила шаг. Он
взял ее за руку.
- Ты мне ничего не ответила, - сказал он.
- Я согласна, - сказала она. - Ты мне очень нравишься. Очень, очень. С
первого взгляда понравился. Но мы должны подождать. Сегодня двадцать пять
дней, как мы познакомились. Это же мало. Надо проверить свои чувства и
потом решить...
Она стала приходить к нему каждый вечер, и они целовались до утра. Им
становилось все труднее и труднее. Алика явно не устраивали такие
отношения.
- Зачем ты меня оскорбляешь? - спросила она как-то, чуть не плача от
жалости к самой себе.
- Я тебя не оскорбляю. А ты меня не любишь.
- Я требую, чтобы ты меня уважал, - сказала она. - Отвернись, - и
стала поправлять мятую кофту.
- Ты холодная, - бросил он. - Никогда не думал, что ты будешь такой
холодной.
Тамара наконец привела кофту в порядок.
- А теперь проводи меня, - потребовала она.
Он подошел, положил руки на ее плечи:
- Останься.
- Как ты не понимаешь? Я не хочу тебя терять. Поэтому я должна идти.
Нет, он не понимал, хотя это было так просто. Мужчины никогда ничего
не понимают, как только речь заходит об их ущемленном самолюбии.
- Ты не сердишься? Не сердись. Все будет хорошо.
- Вот еще, - буркнул он.
Они уже вышли на улицу и шли под дождем.
- Ты холодная. В этом все дело.
Тамара засмеялась.
- Ты думаешь одно, а говоришь совсем другое.
- Ты в этом уверена?
- Сказать тебе, о чем ты сейчас думаешь?
- Попробуй скажи.
- Ты думаешь: "А все-таки молодец Тамарка!"
- Как ты догадалась? - усмехнулся он.
- Вот мы и проверили наши чувства, - сказала она.
- Придешь завтра? - спросил.
- Пожалуй, нет.
- Ну тогда пока...
И они разошлись в разные стороны. Она пошла в засыпушку Э 5 - надо
войти на цыпочках, чтобы не разбудить подруг, осторожно разложить в темноте
кровать, неслышно лечь, а если плакать, то тоже неслышно, чтобы не
проснулись подруги.
- Как вы думаете? - допытывалась Тамара. - Правильно я поступила или
нет?
Она замедлила шаг и вздохнула:
- Может быть, я была неправа? Может быть, я обидела его, не сумела
объяснить? - она задумалась.
Молчал и я, потому что советовать что-либо в таких делах бесполезно.
Мы шли по Ленинградскому проспекту. За этот вечер мы, наверное, раз
десять прошли по нему из конца в конец. Дождь перестал, но холодный ветер
сделался еще холоднее и то толкал нас в спину, то задувал в лицо. Проспект
был почти безлюден, уже давно схлынула волна, выкатившаяся из кинотеатра с
последнего сеанса. Фасад с колоннами погрузился в темноту. Лишь окна
междугородного телефона светились напротив.
Молчание нарушила Тамара:
- Неужели он не понимает? Я хочу, чтобы у нас с ним было навсегда, на
всю жизнь. Конечно, у него были истории: двадцать восемь лет - возраст. А
за мной ни одной истории нет. Он прямо спросил: "Ты была с кем-нибудь?" -
"Что ты, Алик!" Он поверил мне. И я ему верила. Верила ему больше, чем
себе. А он не понимает... - Она задумалась...
Потом сказала очень горько:
- А вдруг ему другая понравилась? Я на танцах видела - танцевал с
другой.
- А вы?
- Я тоже с другим танцевала.
- Вот видите, - сказал я, потому что не мог сказать ничего другого.
- Я решила - уеду отсюда прочь. Поеду вожатой в лагерь, где мы на
воскреснике были. Уже заявление подала. Послезавтра на бюро будут
разбирать. А в субботу у нас вечеринка. Зоя со стройкомбината пельмени
устраивает. Я уже пай внесла. И он внес.
- Тамара, вы замечательная девушка. Вы даже не представляете, какая вы
замечательная девушка.
- Я - несчастная девушка. Вот кто я.
Что я мог на это ответить?
- Уже поздно. И холодно, - сказала она.
Мы свернули с проспекта и пошли в темноте по палаточному городку.
Тамара уверенно шла впереди, я двигался за темным пятном ее кофты. Тамара
остановилась, я едва не наскочил на нее. Мы стояли у засыпушки.
- Вот я и дома, - сказала Тамара шепотом.
- Мы еще встретимся, - я пожал в темноте ее руку и пошел меж палаток.
Пожар
Спустя неделю, побывав по служебной надобности на соседней стройке, я
вернулся в город.
Опять шагаю к засыпушке.
Иду по знакомой тропинке, а представляется мне, как тут шествует
Тамара - среди прошлогоднего мусора, мимо куч железного лома, старой
рухляди - в светлом капроновом платье, в туфлях спешит она в клуб
"Строитель" на вечер "Учись танцевать красиво"; рано утром, чуть свет, в
узких облегающих брюках индивидуального пошива, с итальянским платком на
голове, торопится на воскресник в лагерь. Она идет среди мусора -
влюбленная и гордая, счастливая и беспокойная.
Я шел, глядя под ноги, потому что пробираться по неровностям почвы
"нахаловки" было не просто даже днем. И вот я подошел к засыпушке. И поднял
голову.
Засыпушки не было. На том месте, где она стояла, виднелись жалкие
остатки, черное пепелище. Я стоял, не веря глазам своим. Дощатая дверь
прогорела насквозь, и я легко шагнул сквозь нее в засыпушку. Там было пусто
и сумрачно. Обои на стенах сгорели, под ними проступали обуглившиеся доски.
Окно пожелтело и треснуло. Потолок провалился, только черные стропила
торчали над головой. Опрокинутый "сервант" с выеденным черным боком,
раскладушка с обугленным матрацем, закопченные книги, кастрюли, обгорелая
туфля, рукав от платья, спекшийся кусок мыла - огонь сделал свое черное
дело по всем правилам. Пахло гарью. Едкий запах щипал глаза. Я выбрался
наружу и зашагал по следам бедствия. Сгоревшие ботинки из-под коньков,
рваная сорочка, черная, с запекшимся ртом кукла, разбитая сковорода -
горестная дорога привела меня к соседней засыпушке. Я постучал. Мне долго
не открывали. Наконец дверь приоткрылась и показалась Тамара - прямо на
нижнюю рубашку накинута телогрейка. Она увидела меня и тотчас захлопнула
дверь.
Я стоял долго. Тамара вышла и почему-то виновато улыбнулась.
- Все живы?
- Живы. Только засыпушки нашей нет. - Она снова улыбнулась виновато, и
только сейчас я понял, почему она так улыбалась: на ней была чужая кофта,
чужая юбка, на ногах несуразного вида ботинки. - Собрала с бору по сосенке.
Пойдемте. Даже смотреть на это не хочется.
Пожар начался в три часа ночи: загорелись провода, ведущие к
засыпушке. Разбудила девушек маленькая Маринка. "Мама, мама, потуши огонь,
- кричала она и плакала, - мне жарко!" Выскочили в чем были. Потом Галя
бросилась в огонь и вытащила в охапке весь девичий гардероб: платья, юбки,
кофты. Завернули все это в тюфяк, бросили на доски. Собрался народ,
приехала пожарная машина. Через полчаса все было кончено. Радуясь, что
удалось спасти вещи, они подошли к доскам, развернули тюфяк и увидели, что
внутри тлеет огонь. Все прогорело насквозь, только то и осталось, что было
надето на девушках.
Тамара кончила рассказ. Следовало задавать вопросы, но я не мог
произнести ни слова. Тамара словно угадала мои мысли.
- Вы не думайте, - сказала она, - нам помогли. Мы ведь на весь город
прославились. Все к нам приходили. Дали денег из кассы взаимопомощи.
Маринку в детский сад устроили. А мы послезавтра перебираемся в общежитие:
как только новый дом сдадут. В лагерь я не поеду. Бюро горкома не утвердило
мое заявление. Алик был против. И как раз в тот день, когда был пожар, Зоя
устраивала пельмени.
- Алик был?
- Конечно. Все было очень хорошо. Мы с ним танцевали, говорили о
литературе. Он вышел со мной. Нам было по пути. Он говорит: "Пойдем ко
мне". Нет, я не пошла к нему. Он проводил меня, а в три часа ночи пожар.
Утром он узнал, примчался на мотоцикле: "Собирай вещи, поедем ко мне". - "А
у меня и вещей нет. Одна зубная щетка осталась". - "Тогда бери зубную щетку
и сама садись. Поедем!" - "Как же я поеду? Я не могу к тебе поехать". -
"Ну, говорит, если ты так хочешь, хоть завтра пойдем в загс". - "Спасибо,
говорю, я не нуждаюсь в твоих одолжениях". - "Что же ты хочешь?" - "Хочу,
чтобы все было красиво". Он обиделся и уехал. Засыпушка сгорела и любовь
моя вместе с нею.
- Я думаю, засыпушку можно починить. Стены-то остались. Только крышу
новую покрыть. И вообще, Тамара, вы должны...
- Нет, нет, вы меня не жалейте, - торопливо перебила Тамара. - Меня не
надо жалеть. Я все равно счастливая. Счастье ведь не в доме. Ведь у меня в
Ростове дом есть, но я не хочу... Я сегодня всю ночь мечтала: получу
комнату в общежитии. Будет у меня собственная тумбочка. Набью ее книгами и
стану учиться. Ой! Это он! - Тамара больно вцепилась в мою руку.
Нас обогнал мотоцикл. Однако это был не Алик, а другой парень. В
коляске сидела девушка. Они мчались по Ленинградскому проспекту, и девушка
в коляске смеялась и махала рукой подругам, стоявшим у кинотеатра.
Мы медленно шли по Ленинградскому проспекту.