Злобин Анатолий Павлович. Ленинградский проспект, Засыпушка № 5

   Тамара встала в позу, сделала глубокомысленное лицо и с выражением прочитала:
   Несчастен, кто берет, но не дает взаимно,
   Я счастлив оттого, что брал, но и даю.
   - Кто это сказал?
   - Рудаки, известный таджикский поэт.
   - Лауреат?
   - Что ты! Жил в десятом веке нашей эры. У них был тогда расцвет культуры.
   - Здорово!
   - Это я взяла из книги "В мире мудрых мыслей".
   - У тебя она есть?
   - Я у подруги брала.
   - А ты много знаешь. И про жизнь больше моего понимаешь.
   - Я же с девяти лет без матери. - И рассказала ему про отца и мачеху, про дом в Ростове, про то, как отец водил ее к нотариусу.
   Незаметно оказались у его дома. Он, конечно, позвал ее в гости.
   Она отказалась.
   - Ты с ума сошел. Первый час. И вообще я могу приходить к тебе только по делам.
   - Почему это? Мой дом всегда для тебя открыт.
   - А я не могу, - сказала Тамара и села на крыльцо.
   Алик вынес одеяло, прикрыл Тамару от дождя.
   Вдруг Тамара видит: к крыльцу идет женщина, идет, как в свой дом. Тамара испугалась и тут же узнала Марию Исааковну из проектного института. Оказывается, она соседка Алика, живет напротив, через кухню.
   Мария Исааковна остановилась, смотрит на них сверху:
   - Чего сидите под дождем? У меня бутылка шампанского есть.
   Пошли в дом. Тамара выпила полстакана. Алик еще наливает.
   - Алик, мне больше нельзя.
   - Почему?
   - Я буду пьяная, - и смеется тревожно.
   Тамара все-таки выпила - смотрит, а Марии в комнате нет. Тамаре стало весело-весело. Села на тахту, поджала под себя ноги и беспричинно смеется. Алик сел рядом.
   - Я хочу тебе сказать...
   - Давай лучше за жизнь говорить. Расскажи что-нибудь веселое или грустное.
   Они говорили и говорили. Потом Алик вышел на кухню, вернулся с раскладушкой.
   - Четыре часа утра. Ты у меня останешься.
   Тамара подумала и осталась. Ей было весело и ничуть не страшно. Алик постелил постель, потушил свет.
   - Раздевайся. Я не смотрю.
   Она юркнула под одеяло как была, не раздеваясь. Лежит в темноте, затаившись, и слушает.
   Алик лег.
   Она лежит и думает со страхом: "Сейчас полезет. Тогда все". А что "все" - она и сама не знала.
   Так и заснула.
   Теперь она его совсем не боялась. Бегала к нему, как в свою засыпушку № 5. И подумать только, за все время они ни разу не целовались даже.
   Тамара решила подать заявление в заочный институт. Сначала думала на факультет журналистики: теперь мода такая - все идут в журналисты. Алик ее переубедил: "Иди в иняз. Я очень люблю иностранные языки".
   Она написала заявление, побежала к Алику за учебником английского языка.
   Он подошел к ней.
   - Сначала давай поговорим.
   - О чем?
   - Так дальше продолжаться не может.
   - Что - не может? - Она будто не понимала, а у самой туман в глазах сделался.
   - Или - или! - сказал он требовательно.
   - Что - или? - Она по-прежнему ничего не понимала.
   - Или мы расстаемся, или женимся.
   - Ах, вот как. Ты жаждешь со мной расстаться?
   - Эх, Тамарка, - сказал он с печалью и сел на тахту, - и зачем я только тебя встретил?
   Она тотчас перестала притворяться, села рядом с ним на гобелен, приказала жадно:
   - Говори!
   Он начал с первого дня творения:
   - У меня сразу сердце упало, как только я тебя увидел в горкоме. Я не хотел встречаться. У меня строгая программа жизни составлена: университет, потом диссертация. Моя семилетка. А ты все мои планы поломала - за тобой бегаю. Не хотел тебя на воскресник звать, а позвал. Выйду из горкома - надо заниматься. А ноги сами в засыпушку вашу проклятую идут...
   Тамара слушала, а в груди у нее прямо от сердца к горлу натянулась тугая звонкая струна, сердце запело на высокой стремительной ноте, а потом вылетело из груди и взвилось к звездам.
   Алик уже дошел до современного положения и строил планы на будущее.
   - Не могу бороться. Нам надо пожениться, чтобы от учебы не отвлекаться. Будем вместе учиться, вместе к экзаменам готовиться. Что же ты молчишь?
   Тамара ничего не ответила, и они стали целоваться. Струна обвилась вокруг ее шеи, захлестнула горло, и она почувствовала, что задыхается, задыхается, задыхается, вот уже совсем задохнулась, умирает, умирает - о боже, о такой смерти можно только мечтать.
   Вдруг она увидела над собой чужое воспаленное лицо, и ей стало страшно. Оттолкнула, хлопнула дверью.
   Алик догнал ее за углом и молча шагал позади. Она замедлила шаг. Он взял ее за руку.
   - Ты мне ничего не ответила, - сказал он.
   - Я согласна, - сказала она. - Ты мне очень нравишься. Очень, очень. С первого взгляда понравился. Но мы должны подождать. Сегодня двадцать пять дней, как мы познакомились. Это же мало. Надо проверить свои чувства и потом решить...
   Она стала приходить к нему каждый вечер, и они целовались до утра. Им становилось все труднее и труднее. Алика явно не устраивали такие отношения.
   - Зачем ты меня оскорбляешь? - спросила она как-то, чуть не плача от жалости к самой себе.
   - Я тебя не оскорбляю. А ты меня не любишь.
   - Я требую, чтобы ты меня уважал, - сказала она. - Отвернись, - и стала поправлять мятую кофту.
   - Ты холодная, - бросил он. - Никогда не думал, что ты будешь такой холодной.
   Тамара наконец привела кофту в порядок.
   - А теперь проводи меня, - потребовала она.
   Он подошел, положил руки на ее плечи:
   - Останься.
   - Как ты не понимаешь? Я не хочу тебя терять. Поэтому я должна идти.
   Нет, он не понимал, хотя это было так просто. Мужчины никогда ничего не понимают, как только речь заходит об их ущемленном самолюбии.
   - Ты не сердишься? Не сердись. Все будет хорошо.
   - Вот еще, - буркнул он.
   Они уже вышли на улицу и шли под дождем.
   - Ты холодная. В этом все дело.
   Тамара засмеялась.
   - Ты думаешь одно, а говоришь совсем другое.
   - Ты в этом уверена?
   - Сказать тебе, о чем ты сейчас думаешь?
   - Попробуй скажи.
   - Ты думаешь: "А все-таки молодец Тамарка!"
   - Как ты догадалась? - усмехнулся он.
   - Вот мы и проверили наши чувства, - сказала она.
   - Придешь завтра? - спросил.
   - Пожалуй, нет.
   - Ну тогда пока...
   И они разошлись в разные стороны. Она пошла в засыпушку № 5 - надо войти на цыпочках, чтобы не разбудить подруг, осторожно разложить в темноте кровать, неслышно лечь, а если плакать, то тоже неслышно, чтобы не проснулись подруги.
   - Как вы думаете? - допытывалась Тамара. - Правильно я поступила или нет?
   Она замедлила шаг и вздохнула:
   - Может быть, я была неправа? Может быть, я обидела его, не сумела объяснить? - она задумалась.
   Молчал и я, потому что советовать что-либо в таких делах бесполезно.
   Мы шли по Ленинградскому проспекту. За этот вечер мы, наверное, раз десять прошли по нему из конца в конец. Дождь перестал, но холодный ветер сделался еще холоднее и то толкал нас в спину, то задувал в лицо. Проспект был почти безлюден, уже давно схлынула волна, выкатившаяся из кинотеатра с последнего сеанса. Фасад с колоннами погрузился в темноту. Лишь окна междугородного телефона светились напротив.
   Молчание нарушила Тамара:
   - Неужели он не понимает? Я хочу, чтобы у нас с ним было навсегда, на всю жизнь. Конечно, у него были истории: двадцать восемь лет - возраст. А за мной ни одной истории нет. Он прямо спросил: "Ты была с кем-нибудь?" "Что ты, Алик!" Он поверил мне. И я ему верила. Верила ему больше, чем себе. А он не понимает... - Она задумалась...
   Потом сказала очень горько:
   - А вдруг ему другая понравилась? Я на танцах видела - танцевал с другой.
   - А вы?
   - Я тоже с другим танцевала.
   - Вот видите, - сказал я, потому что не мог сказать ничего другого.
   - Я решила - уеду отсюда прочь. Поеду вожатой в лагерь, где мы на воскреснике были. Уже заявление подала. Послезавтра на бюро будут разбирать. А в субботу у нас вечеринка. Зоя со стройкомбината пельмени устраивает. Я уже пай внесла. И он внес.
   - Тамара, вы замечательная девушка. Вы даже не представляете, какая вы замечательная девушка.
   - Я - несчастная девушка. Вот кто я.
   Что я мог на это ответить?
   - Уже поздно. И холодно, - сказала она.
   Мы свернули с проспекта и пошли в темноте по палаточному городку. Тамара уверенно шла впереди, я двигался за темным пятном ее кофты. Тамара остановилась, я едва не наскочил на нее. Мы стояли у засыпушки.
   - Вот я и дома, - сказала Тамара шепотом.
   - Мы еще встретимся, - я пожал в темноте ее руку и пошел меж палаток.
   Пожар
   Спустя неделю, побывав по служебной надобности на соседней стройке, я вернулся в город.
   Опять шагаю к засыпушке.
   Иду по знакомой тропинке, а представляется мне, как тут шествует Тамара - среди прошлогоднего мусора, мимо куч железного лома, старой рухляди - в светлом капроновом платье, в туфлях спешит она в клуб "Строитель" на вечер "Учись танцевать красиво"; рано утром, чуть свет, в узких облегающих брюках индивидуального пошива, с итальянским платком на голове, торопится на воскресник в лагерь. Она идет среди мусора влюбленная и гордая, счастливая и беспокойная.
   Я шел, глядя под ноги, потому что пробираться по неровностям почвы "нахаловки" было не просто даже днем. И вот я подошел к засыпушке. И поднял голову.
   Засыпушки не было. На том месте, где она стояла, виднелись жалкие остатки, черное пепелище. Я стоял, не веря глазам своим. Дощатая дверь прогорела насквозь, и я легко шагнул сквозь нее в засыпушку. Там было пусто и сумрачно. Обои на стенах сгорели, под ними проступали обуглившиеся доски. Окно пожелтело и треснуло. Потолок провалился, только черные стропила торчали над головой. Опрокинутый "сервант" с выеденным черным боком, раскладушка с обугленным матрацем, закопченные книги, кастрюли, обгорелая туфля, рукав от платья, спекшийся кусок мыла - огонь сделал свое черное дело по всем правилам. Пахло гарью. Едкий запах щипал глаза. Я выбрался наружу и зашагал по следам бедствия. Сгоревшие ботинки из-под коньков, рваная сорочка, черная, с запекшимся ртом кукла, разбитая сковорода горестная дорога привела меня к соседней засыпушке. Я постучал. Мне долго не открывали. Наконец дверь приоткрылась и показалась Тамара - прямо на нижнюю рубашку накинута телогрейка. Она увидела меня и тотчас захлопнула дверь.
   Я стоял долго. Тамара вышла и почему-то виновато улыбнулась.
   - Все живы?
   - Живы. Только засыпушки нашей нет. - Она снова улыбнулась виновато, и только сейчас я понял, почему она так улыбалась: на ней была чужая кофта, чужая юбка, на ногах несуразного вида ботинки. - Собрала с бору по сосенке. Пойдемте. Даже смотреть на это не хочется.
   Пожар начался в три часа ночи: загорелись провода, ведущие к засыпушке. Разбудила девушек маленькая Маринка. "Мама, мама, потуши огонь, - кричала она и плакала, - мне жарко!" Выскочили в чем были. Потом Галя бросилась в огонь и вытащила в охапке весь девичий гардероб: платья, юбки, кофты. Завернули все это в тюфяк, бросили на доски. Собрался народ, приехала пожарная машина. Через полчаса все было кончено. Радуясь, что удалось спасти вещи, они подошли к доскам, развернули тюфяк и увидели, что внутри тлеет огонь. Все прогорело насквозь, только то и осталось, что было надето на девушках.
   Тамара кончила рассказ. Следовало задавать вопросы, но я не мог произнести ни слова. Тамара словно угадала мои мысли.
   - Вы не думайте, - сказала она, - нам помогли. Мы ведь на весь город прославились. Все к нам приходили. Дали денег из кассы взаимопомощи. Маринку в детский сад устроили. А мы послезавтра перебираемся в общежитие: как только новый дом сдадут. В лагерь я не поеду. Бюро горкома не утвердило мое заявление. Алик был против. И как раз в тот день, когда был пожар, Зоя устраивала пельмени.
   - Алик был?
   - Конечно. Все было очень хорошо. Мы с ним танцевали, говорили о литературе. Он вышел со мной. Нам было по пути. Он говорит: "Пойдем ко мне". Нет, я не пошла к нему. Он проводил меня, а в три часа ночи пожар. Утром он узнал, примчался на мотоцикле: "Собирай вещи, поедем ко мне". - "А у меня и вещей нет. Одна зубная щетка осталась". - "Тогда бери зубную щетку и сама садись. Поедем!" - "Как же я поеду? Я не могу к тебе поехать". "Ну, говорит, если ты так хочешь, хоть завтра пойдем в загс". - "Спасибо, говорю, я не нуждаюсь в твоих одолжениях". - "Что же ты хочешь?" - "Хочу, чтобы все было красиво". Он обиделся и уехал. Засыпушка сгорела и любовь моя вместе с нею.
   - Я думаю, засыпушку можно починить. Стены-то остались. Только крышу новую покрыть. И вообще, Тамара, вы должны...
   - Нет, нет, вы меня не жалейте, - торопливо перебила Тамара. - Меня не надо жалеть. Я все равно счастливая. Счастье ведь не в доме. Ведь у меня в Ростове дом есть, но я не хочу... Я сегодня всю ночь мечтала: получу комнату в общежитии. Будет у меня собственная тумбочка. Набью ее книгами и стану учиться. Ой! Это он! - Тамара больно вцепилась в мою руку.
   Нас обогнал мотоцикл. Однако это был не Алик, а другой парень. В коляске сидела девушка. Они мчались по Ленинградскому проспекту, и девушка в коляске смеялась и махала рукой подругам, стоявшим у кинотеатра.
   Мы медленно шли по Ленинградскому проспекту.
   1963