Цвет воды тут я увидел такой, что никак его сразу не определишь. У мыса Тарханкут, тоже в Черном море, там, например, дно красное и вода отсвечивает малиновым цветом.
В Финском заливе серый и свинцовый цвет воды.
В Неве и Волхове цвет желтый - от песка.
На речке, впадающей в Ладогу, у Вознесения, вода цвета йода.
В Баренцевом море зеленая и прозрачная, будто ты стоишь в толстой светло-зеленой бутылке. На Байкале, у пристани Танхой, синевато-фиолетовая, как денатурат.
В Ледовитом океане, у острова Диксон, с водой происходят превращения. Зимой водолазы клали каменную постель для мола на глубине пятнадцати метров. У них над головой висела ледяная крышка толщиной метров шесть, но лучи солнца проходили сквозь лед, такой он был прозрачный. Водолаз только шагнет по грунту, и пузырьки из-под шлема превращаются в радугу. Махнет он рукой вода заиграет, будто разноцветные ленты развеваются на ветру. Вода здесь бирюзовая. Но едва подует южный ветер - превращается в мутно-коричневую, даже противно спускаться.
А вот в Балаклавской бухте, на этой голубой глубине, цвет воды лунно-белесый, как белая ленинградская ночь. И, куда ни посмотришь, над тобой и вокруг тебя бесцветные, точно вываренные чаинки, крошечные волокна это планктон, рыбья пища в подвешенном состоянии.
А со всех сторон тебя обступают беловатые, мутно-фарфоровые стены, словно стоишь на дне огромной пустой чаши. Шагнул - и чаши нет, под ногами ровное дно. Дальше темный туман стоит. Кажется, будто это стены подводного Херсонеса, древнего исчезнувшего под водой города, который разыскивали наши археологи. А подойдешь поближе, и стены уходят от тебя. Мираж.
Я добрался, наконец, до обломков французского парусника "Ришелье". Чугунное ядро лежало рядом. Его можно было резать водолазным ножом, как сыр. Дерево давно сгнило, железо проржавело, чугунные пиллерсы корабля ломались в руках, как макароны. А бутылкам ничего не сделалось. Они лежали и стояли в песке то горлышками, то донышками кверху.
Я захватил целую охапку, но тут вспомнил предостережение Рудика. Внимательно посмотрел на бутылку Вино как вино. И дал сигнал, чтобы поднимали.
На первой остановке, когда меня оставили на выдержке, снова посмотрел на бутылки. Ничего не произошло. Только поверхность чуть-чуть искрила и подергивалась.
На сорока метрах взглянул на бутылки и даже испугался. Вино метало огни, бурлило и полыхало.
Когда до верха оставалось метров пятнадцать, что-то вдруг треснуло под мышкой и разбросало руки в стороны. По шлему протарахтели осколки стекла, и меня окутало розовым облаком. Вино растаяло, как дым.
Я рассказал, что произошло.
- Газ виноват, - сказал Рудик. - Надо проткнуть пробку гвоздем.
И действительно, следующий курсант вынес наверх целую бутылку, но полную морской воды. Вино вырвалось вместе с пробкой.
- Ах, как жалко, - сказал наш кок. - Не испечь мне, видно, знаменитый пирог для Феоктиста Андреевича.
Мы все любили нашего Деда. Был он весь бронзовый от горячего южного солнца и черноморских крепких ветров. Отрастил себе длинные седые усы, как Тарас Бульба. Водолазное дело любил больше всего на свете и заботился о курсантах, как отец. В царское время Феоктист Андреевич служил в Севастополе портовым чиновником. И вдруг в 1913 году, испросив разрешение у начальства, прошел кронштадтскую водолазную школу. Так из чиновника он превратился в водолазного специалиста. Во время интервенции белогвардейцы, убегая, чистили под метлу все склады и погреба Севастопольского порта. Феоктист Андреевич ночами топил водолазное снаряжение в Мартоновском эллинге. Когда организовали экспедицию подводных работ, Шпакович передал молодому ЭПРОНу свое подводное хранилище. В те годы даже за золото невозможно было купить водолазное снаряжение.
В Балаклаве Деда знали все рыбаки, их жены и детишки. Гречанки приглашали на крестины. Крестников у Шпаковича была половина Балаклавы. И всё будущие рыбаки. Недаром Балаклава, или по-татарски Балык Юве, означает "гнездо рыбы".
Дед был приветлив, но на своей работе строг и нарушения правил не допускал.
- Вы инструкторский класс - молодое пополнение командирских кадров ЭПРОНа, - говорил нам Дед. - Поэтому должны служить образцом дисциплинированности!
Но молодость неуемна. Энергия била в нас через край. Мы иногда дурили, огорчая требовательного Деда. Помню, устроили салют в честь нашего любимца, когда работали на "Уорпайке". Этот английский пароход затонул осенью 1918 года в Новороссийской бухте, почти у стенки, от неизвестно кем произведенного взрыва. Пароход привез для белогвардейской армии Деникина груз солдатского обмундирования, масло в бочонках, мыло и артиллерийский порох пачками в виде больших длинных макарон. Пролежав много лет в воде, порох весело горел, как бенгальский огонь, если подожжешь его с одного конца; но достаточно зажать отверстие, как эта макаронина взрывалась. И вот, когда мы увидели, что к нам едет Дед, решили встретить его фейерверком. Сразу несколько человек наступили ногой на незажженные концы "макарон". Получился такой эффектный взрыв, что Дед чуть не упал от воздушной волны.
В другой раз, когда мы доставали разбросанное с "Уорпайка" по грунту мыло в ящиках, то поиграли с Дедом в "кошки-мышки". Было очень жарко, а глубина небольшая, вода светлая. Мы и стали работать в одних шлемах. Только один у нас был в полном снаряжении. Он и прикрывал нас на грунте от Шпаковича. Увидел Дед, что водолазы под воду ушли, а их спецкостюмы на берегу лежат, ахнул и велел снарядить его в воду. Только заметит Дед голого водолаза, погонится за ним, а товарищ в полной подводной форме заслонит его от Деда. Замучили мы старика. Зато потом коллективно просили у него прощения.
Балаклавская бухта была для курсантов как дом родной. Чего только не проделывали тут курсанты! То читали под водой журнал "Бегемот", засунутый еще на боте под тугой манжет водолазного костюма. Развернешь на выдержке и рассматриваешь. А через иллюминатор рисунки и текст кажутся большущими в прозрачной воде. Любопытные султанки и барабульки подхватывают размокшую бумагу и выплевывают - не нравится им сатирическое лакомство. На последней выдержке журнал уже превращался в белую кашу. То сооружали на дне чучело, чтобы проверить, кто боится утопленников. То выпускали с грунта пустую бутылку, и она, вытолкнутая давлением, подпрыгивала на метр в воздухе. То плавали на поверхности, раздутые как пузыри. А на берег выходили с подвешенными к поясу огромными живыми камбалами.
Или нырнет на глазах у зрителей с берега голый курсант и не появляется. И когда начинается паника: "Утопленник! Лодку!" - из воды появляется в том же месте другой водолаз. С берега кричат: "Бросился рыжий, а вынырнул черный!" А среди зрителей курсант спокойно объясняет: "Это тот же рыжий, но он почернел от давления". А рыжий в это время сидел под пристанью в рейдовой маске и пускал пузырьки. То вдруг выходили неожиданно для гуляющих прямо из воды на танцплощадку - один в тяжелом вентилируемом скафандре, а другой в рейдовой маске. Под ручку. Проделывали тур вальса. Затем, подхватив в руки водолазные шланги, уходили обратно в воду под одобрительные крики танцующих парней и пронзительный визг перепуганных барышень...
Сейчас кажется смешным, но в те годы молодым водолазам не разрешалось играть в футбол. Врачи тогда считали, что эта игра вызывает быстрое кровообращение и под водой, когда ноги водолаза плотно обтянуты тифтиком костюма, может произойти закупорка вен. Но мы не внимали строгим запретам и с увлечением гоняли футбольный мяч, укрываясь от Деда высоко в горах, за башнями Генуэзской крепости.
Мирная жизнь в бухте кончилась внезапно. Враг без объявления войны начал бомбить Севастополь и бросил авиадесант на Балаклаву.
Пороховой дым застилал древние бастионы - башни Генуэзской крепости на крутых скалах бухты. В воздух летели обломки красного кирпича, известки и куски тесаных камней, заложенных когда-то генуэзцами в основании крепости. За пороховым дымом ползли стальные рогатые каски и темно-зеленые мундиры немецкого десанта, а наша морская пехота в черных бушлатах, отстреливаясь шаг за шагом, не давала гитлеровцам спуститься к горлу бухты.
Балаклава эвакуировалась. Последние баркасы водолазного техникума уходили в море. Миноносцы, их охранявшие, шли рядом, оставляя за собой белые витки орудийных выстрелов.
По балаклавским склонам, на высоте двухсот метров над уровнем моря, шел бой. Вправо от наших моряков безбрежной полосой цвета синей стали лежало Черное море вплоть до самой Турции. Веселые дельфины, наплевав на войну, гнали рыбу с моря, то ныряли, то выскакивали, показывая из воды блестящую скользкую спину с черным острым плавником. Влево по крутизне спускались зеленые виноградники и тихие домики греческих рыбаков. А прямо, под ногами, у бухты высилось уже осиротевшее белое здание водолазного техникума. На берегу у самой воды лежал по-прежнему облепленный чайками старинный ржавый котел легендарного "Черного принца".
С тоской смотрели уходящие на родную бухту. Давно ли здесь, придя на ботах с моря, поднимались они по козьей тропке на скалы, распугивая разомлевших от зноя быстрых ящериц с изумрудными глазами. Слушали, как с тихим треском распускались темно-синие крымские фиалки, и легкие распирал чудесный воздух, который хочется пить без конца. Вечером снизу на скалы неслышными кругами шли потоки нагретого за день воздуха, ласково гладили лицо, плечи, руки и грудь.
Теперь обрывы дымили от разрывных пуль и камни с шумом осыпались в отвесную бездну... Во главе своих питомцев уходил Дед - Шпакович, поминутно оглядываясь на дорогую его сердцу Балаклаву - колыбель ЭПРОНа. Боты везли сваленное наспех водолазное имущество. С курсантами шел и врач Павловский. Взгляд его случайно упал на пустую пузатую бутыль, взятую кем-то на память о первом подводном кладе, найденном курсантами в бухте. Полунасмешливо и полупечально Павловский прочитал по-латыни оду Горация, строчки из его второго послания к Мунацию Планку:
"Нунк вино пеллите курас,
Грас ингенс илтерабимус эквор!"
И перевел:
"Вином прогоните печали,
А завтра опять - беспредельное море!"
3. КАПИТАН БАЛАШОВ
В конце жаркого южного дня 1921 года на пригорке возле Воронцовского дворца, откуда так хорошо виден простор Черного моря, стоял капитан дальнего плавания Балашов и, глядя на гавань Одесского порта, думал о затонувшем "Пеликане".
Год назад из Одессы бежали белогвардейцы. Баржи с цветным металлом, снятыми с заводов станками, военные суда и пароходы, полные награбленного имущества, тащили они за собой. Поспешно отступая, они затопили подводную лодку "Пеликан" нарочно при самом выходе из гавани, и она преградила проход судам. Только метровый слой воды покрывал ее стальную рубку. Вот уже год корабли с малой осадкой каждый раз задевают килями "Пеликан", а глубокосидящие коверкают себе борта и пропарывают днище.
Энергичный Балашов первым предложил поднять "Пеликана", но не получил поддержки. Большевики видели в нем человека дореволюционного. В каюте капитана висели иконы, перед праздниками он зажигал лампады. А портовые чиновники, осевшие здесь с царских времен, наоборот, считали большевиком Балашова и препятствовали ему во всех начинаниях.
Несмотря на странности, капитан, отдавший флоту всю свою жизнь, был горячим патриотом родины. Его глубоко волновала судьба потопленных русских кораблей. Не жалея сил, на свои средства он взялся поднимать "Пеликана" способом коффердам, по которому надо заделать все отверстия в лодке и накачать внутрь воздух, который ее поднимет.
Капитан закрыл, по возможности герметично, верхнюю часть лодки, помпами начал откачивать воду из корпуса. Все, казалось, проделано правильно, но "Пеликан" не всплыл. Срочно нужны были водолазы и технические средства для тщательного обследования низа подводной лодки. Балашов обратился к руководителям Одесского порта.
- Ничем не можем помочь, - отвечали капитану. - Достаточно убедителен ваш неудачный подъем.
Балашов горячо спорил, доказывал возможность подъема, но портовые бюрократы не стали с ним даже разговаривать.
Обо всем этом с горечью и вспоминал Балашов.
4. ТОВАРИЩ ЭПРОН
Еще три года пролежал "Пеликан" на дне гавани, и в начале 1924 года порт решил взорвать его на металл. Но погубить подводную лодку помешал прибывший из Севастополя ЭПРОН - маленькая, неизвестная тогда Экспедиция подводных работ особого назначения, организованная председателем ВЧК Феликсом Эдмундовичем Дзержинским. Существовала она всего год, разыскивая возле Балаклавы английское судно "Черный принц", затонувший, как говорили, с грузом золота, и поднимала разное имущество, оставшееся после ухода белогвардейцев на дне Севастопольской бухты.
На эпроновцев в Одессе посмотрели недоверчиво. Начальник отряда капитан Антон Никитич Григорьев обратился в порт за плавсредствами.
- Кто вас послал? - спросил его ответственный работник порта.
- ЭПРОН.
Портовик пожал плечами и сказал:
- Простите, я старый одессит, но что-то не слышал о товарище Эпроне. Скажите, пожалуйста, где этот товарищ живет, кем работает, какой из себя? Может быть, я припомню.
- Черномор Балаклавович Эпрон, - пошутил Григорьев, - поселился в Одессе недавно.
Служащий удивился.
- Он что, иностранец?
- Нет, наш товарищ, из Балаклавы.
- С частным лицом разговаривать не будем!
- Но этот товарищ - советская судоподъемная организация.
- А справка имеется?
Григорьев предъявил справку. Но порт все равно не выделил ничего, даже в аренду. ЭПРОНу сулили только неудачи. Единственным человеком в Одессе, который горячо поддержал молодую экспедицию, был капитан Балашов.
5. "ПЕЛИКАН"
За четыре года подводная лодка "Пеликан" опустилась в грунт на половину своего корпуса - кингстоны были открыты белогвардейцами. В лодку набралось много ила. При осмотре выяснилось, что некоторые люковые крышки отсутствуют. Вот почему "Пеликан" не пошел на откачку у Балашова.
Приняли более удачный проект нашего Деда Архимеда - Шпаковича, который предложил применить два доковых прямостенных понтона, по четыреста тонн каждый. Сейчас этот способ не вызывает никаких сомнений, а в то время возникало много тревожных вопросов. Все-таки "Пеликан" - первая проба сил эпроновцев на поприще судоподъема. Достаточно ли двух понтонов, чтобы вырвать лодку из грунта? Не раздавят ли они лодку при подъеме? Не переломится ли "Пеликан" в середине, если подхватят его по краям, с кормы и с носа? Не перережут ли стальные полотенца и стропы корпус лодки? Каким образом прорыть тоннель под лодкой, если там окажутся крупные камни или жидкий ил, который будет сразу затягивать разрытое место? И все-таки проект Шпаковича утвердили.
Ранним утром седьмого июля на мачте эпроновского бота подняли красный флаг - сигнал: "Под водой водолаз - судам убавить ход!" На палубе качальщики вращали помпу. На шланге и сигнале стояли два старых водолаза - Галямин и Сергеев.
Галямин - длинный-длинный, как Дон-Кихот, был самым добродушным человеком. Молодые водолазы часто подшучивали над ним, прищемляли его тараканьи усы, когда завинчивали на шлеме иллюминатор. Он никогда не выходил из себя, только посмеивался.
Сергеев в то время был одним из лучших специалистов. За спиной у него больше двадцати лет водолазного стажа. В годы русско-японской войны он служил матросом на броненосце "Цесаревич". В Китайском море в броненосец попал японский снаряд. Сильным ударом разворотило корму и многих матросов сбросило за борт. Пришел миноносец, взял на буксир поврежденный корабль и увел в порт. А матросов оставили в море... Сергеев плавал на обломке. Он слышал вокруг себя хохот сходивших с ума матросов... Только на следующий день вспомнили о них и подобрали.
Впоследствии Сергеев соорудил деревянную корму к броненосцу. Два месяца трудился. Окрасили корму под цвет металла, и "Цесаревич", с виду целый и невредимый, прошел почти все порты мира и благополучно добрался до Петербурга. Это был своеобразный политический ход, - мол, не весь флот разбили японцы при Цусиме. Сергеева, рядового матроса, наградили орденом "Святого Владимира", который давался только офицерским чинам.
В Петербурге Сергеев много лет работал водолазом на постройке мостов у бельгийца Альберта Томи.
- Бывало, в получку, - рассказывал Сергеев, - наймет мне извозчика, за свой счет, конечно. Сижу я важно, в картузе с лакированным козырьком, в плисовой рубахе и в модных сапогах бутылкой. А Томи, сухонький, в шляпе, идет рядом. "Поезжай потихоньку, - скажет, - а мне променад полезен". Жандармы перед ним вытягиваются и честь отдают. Он был миллионер и крупнейший строитель мостов в России.
Часто вызывали меня и на другие гидротехнические работы. Каждую трубу в Неве знал. На Фонтанке, против Апраксина двора, ставил стояк, который через металлическую сетку воду засасывает. Чертеж сделал заграничный инженер. То и дело вызывают меня этот стояк чистить. Как только волна от буксира, так вся грязь в сетку. А мне совестно сказать ученому человеку, что его чертеж пустое дело. Сам-то не догадается. Все прошу его: "Спуститесь, мелко ведь, посмотрите сами". Уговорил наконец. Спустил инженера на грунт. И тут волна набежала, ударила его. От страха схватился он за шпунт, насилу его отодрали. Спасибо, доски гнилые, в его руке сломались.
- Видели? - спрашиваю.
- Все видал, - говорит.
- Ну и как?
- Хорошо, - отвечает.
- Нет, плохо, - сказал я ему и переделал все по-своему. Два года после этого сетку чистить не вызывали.
Помнил Сергеев и рослого полицейского Синицу в Севастополе. Стоял он у входа на бульвар возле надписи "Матросам и собакам вход воспрещается!" И, если забывчивый матрос сворачивал на бульвар, Синица опускал на него свой свинцовый кулак. Об этом не забыли матросы. Как-то после революционных боев спустился Сергеев на дно Севастопольской бухты и встретил там полицейского Синицу. Он стоял прочно, как на посту, с камнями на ногах.
Севастопольскую и Одесскую бухты Сергеев знал превосходно.
Третий, совсем еще молодой, водолаз Сезонов, опыта имел мало, но, работая бок о бок с таким мастером, как Сергеев, он стал потом отличным водолазом.
День подходил к концу. Сигнал в руке Сергеева дернулся три раза показался Сезонов. Он тяжело взобрался на бот.
- А ну, показывай, где изорвал рубаху? - спросил Сергеев и вынул из кармана химический карандаш. Сергеев беспокоился не зря. Водолазных рубах было всего три, а на "Пеликане" много острого взъерошенного железа. Сезонов указал пальцем на прорывы возле колена и на боку. Сергеев начертил здесь два фиолетовых кружка, чтобы потом наложить на них заплаты.
8 июля к боту подошел кран, и водолазы стали очищать "Пеликан" от железного хлама.
9-го вся команда занялась вспомогательными работами. Изготовляли стропы из шестидюймового стального троса. Дело это нелегкое. Жара около сорока шести градусов. Палуба бота как раскаленная сковородка под ногами матросов. Глазам больно от нестерпимого блеска воды.
10 июля жара не спала. Галямин снял на "Пеликане" мешавший работе щит, поставленный теми, кто пытался поднять лодку. Неизвестно, в каком положении минные аппараты "Пеликана", нет ли готовых к выстрелу торпед? Галямин лезет в узкие проходы лодки, добирается до минных аппаратов и щупает. Они закрыты.
11 июля пробовали начать подрезку тросов, но они не пошли под корпус, помешал твердый грунт: ракушка, галька и сбитый песок. Надо промывать тоннели.
Струя била в грунт и развела муть, - ничего не видно, но Сергеев упорно продолжал пробиваться вперед, под корпус. Вскоре стало так узко, что пришлось работать лежа. Отгребать за Сергеевым песок и ракушку спустился Галямин. В этот день пробили половину тоннеля.
На другой день Галямин начал вести встречный тоннель, с другого борта. Скоро он сомкнулся с первой половиной. Протянули стальное полотенце. Потом промыли второй тоннель.
30 июля Галямин и Сергеев пошли под воду вдвоем. Галямин пробрался внутрь лодки, а Сергеев стоял на ее палубе. Начали открывать крышку миннопогрузочного люка. Галямин не удержал крышку, и она отсекла ему конец указательного пальца. К вечеру рука разболелась и он не мог спускаться под воду. Сергеев работал один.
3-6 августа топили понтоны к бортам "Пеликана" и пристегивали к ним полотенца.
10 августа продували понтоны. Галямин стоял на борту с перевязанной рукой, но здоровой старался помогать Сергееву.
Через два дня назначен подъем "Пеликана". Автор понтонного проекта Шпакович волнуется: всплывет или не всплывет? Волнуется и капитан Балашов.
12 августа на рассвете "Пеликан" был встречен радостными криками эпроновцев, впервые поднявших целое судно.
Весть о поднятой подводной лодке быстро разнеслась по Одессе. Унылые пророчества не сбылись. ЭПРОН сделал то, что считали невозможным. Пришло поздравление из Москвы.
Так в 1924 году эпроновцы вырвали у моря первое военное судно "Пеликан".
6. ПО СЛЕДАМ МОРСКИХ КАТАСТРОФ
На старинной английской гравюре среди яростно бушующих волн изображено парусно-паровое судно "Черный принц", которое штормом сорвало с якорей, и оно несется прямо на высокие отвесные скалы Балаклавы. Эпроновцы много позднее увидели эту гравюру.
А сперва начали искать "Черного принца" на дне Балаклавской бухты. Искали больше года, ежедневно, упорно. Ведь на "Черном принце", как гласило предание, было пять миллионов золота. У ЭПРОНа, организованного в 1923 году, работал один-единственный водолаз - Чумак. Старый человек, окончивший водолазную школу еще в 1908 году, он не ходил на глубины. Для дальнейших поисков инженер Даниленко сконструировал снаряд с иллюминаторами, который спускали под воду с крамбола{12} баржи.
"Черный принц" обнаружили на дне бухты, у скал, которые были изображены на старинной гравюре. Вначале нашли кусок борта с иллюминатором, мачту из тикового дерева и старой конструкции паровой котел.
Весть о находке "Принца" разнеслась по всему миру. Удачливый по находкам золота, японец Катоака сразу же попросил разрешения приехать со своими водолазами и на концессионных началах поднять золото "Принца". Японские водолазы поднимали громадные куски скал, просеивали сквозь сито каждую горсть песку. Проработали все лето и нашли только четыре старинные монеты с изображением английской королевы. Катоака уплатил за концессию и оставил все оборудование и рейдовую маску с легким водолазным шлангом. Эта маска пригодилась ЭПРОНу при обследовании кораблей. Уезжая, Катоака подарил эпроновцам три найденные монеты, а одну взял с собой.
Ф. Э. Дзержинский, погремев в руке монетами, взял карту Черного моря, на которой точками были обозначены места затонувших кораблей.
- Корабли и есть ваше золото, - сказал он эпроновцам.
Старые водолазы помнили севастопольский рейд, битком забитый кораблями всех видов. После войны море стало пустынным. На дне его лежал почти весь флот: пятьдесят военных и триста двадцать коммерческих судов. А штаб несуществующего флота размещается на допотопном колесном суденышке "Красный моряк".
Капитан Антон Никитич Григорьев решил создать в Одессе водолазный отряд. Море и здесь хранило в своей пучине немало богатств.
На первых порах отряд Григорьева разыскал и обследовал потопленный пароход "Алтай". Судно имело прекрасно сохранившийся корпус, но поднять его было нечем. Водолазы отправились дальше в море, к затонувшей барже "Наваль".
Только раз в семидневку возвращались эпроновцы в Одессу, забирали пресной воды, свежей провизии и уходили обратно в море. Штаб отряда располагался на буксире "Кабардинец".
За несколько месяцев работы отряд выгрузил из "Навали" несколько вагонов цветного металла, тридцать тонн инструментальной стали, сорок станков и другие ценные материалы. Это была работа, достойная похвалы.
Отряд Григорьева разыскал близ Одессы несколько погибших судов: "Потемкин", "Меркурий", "Силач" и транспорт "Патагония". Но флотилию перебросили под Новороссийск для обследования там затонувших судов.
Только в 1931 году начальник ЭПРОНа Ф. И Крылов издал приказ о создании в Одессе постоянного отряда, работающего по твердому плану, который должен выполняться без оговорок. Деятельность отряда охватывала северо-западную часть Черного моря и речные бассейны Днепра, Днестра и Буга. Кадры его сначала были до смешного малы: несколько матросов, подрывник Рымарев да водолаз Карпук. И ни одного суденышка, чтобы выйти в море.
Вновь организованный отряд разместился в комнатушке Дворца моряков, где стоял столик и два стула. Но где взять плавсредства? И вдруг из Севастополя сообщили: выслан мощный морской буксир. Портовики, довольные, что эпроновцы не будут просить у них плавсредства, отдали отряду целую пристань. Но вместо "мощного" буксира к пристани пришвартовался небольшой моторный катер "Клавдия". И на нем прибыли капитан Калошник с командой и инструктор Сергеев с тремя водолазами.
Сразу развернулась работа. Подняли две землечерпалки и баржу в Николаеве, шестьсот тонн разного металла, соорудили в одесском порту волнорез, ограждающий Хлебную гавань от зыби, а в самой гавани поставили массивы - железобетонные квадраты. С этого времени порт изменил свое отношение к одесскому отряду.
В Финском заливе серый и свинцовый цвет воды.
В Неве и Волхове цвет желтый - от песка.
На речке, впадающей в Ладогу, у Вознесения, вода цвета йода.
В Баренцевом море зеленая и прозрачная, будто ты стоишь в толстой светло-зеленой бутылке. На Байкале, у пристани Танхой, синевато-фиолетовая, как денатурат.
В Ледовитом океане, у острова Диксон, с водой происходят превращения. Зимой водолазы клали каменную постель для мола на глубине пятнадцати метров. У них над головой висела ледяная крышка толщиной метров шесть, но лучи солнца проходили сквозь лед, такой он был прозрачный. Водолаз только шагнет по грунту, и пузырьки из-под шлема превращаются в радугу. Махнет он рукой вода заиграет, будто разноцветные ленты развеваются на ветру. Вода здесь бирюзовая. Но едва подует южный ветер - превращается в мутно-коричневую, даже противно спускаться.
А вот в Балаклавской бухте, на этой голубой глубине, цвет воды лунно-белесый, как белая ленинградская ночь. И, куда ни посмотришь, над тобой и вокруг тебя бесцветные, точно вываренные чаинки, крошечные волокна это планктон, рыбья пища в подвешенном состоянии.
А со всех сторон тебя обступают беловатые, мутно-фарфоровые стены, словно стоишь на дне огромной пустой чаши. Шагнул - и чаши нет, под ногами ровное дно. Дальше темный туман стоит. Кажется, будто это стены подводного Херсонеса, древнего исчезнувшего под водой города, который разыскивали наши археологи. А подойдешь поближе, и стены уходят от тебя. Мираж.
Я добрался, наконец, до обломков французского парусника "Ришелье". Чугунное ядро лежало рядом. Его можно было резать водолазным ножом, как сыр. Дерево давно сгнило, железо проржавело, чугунные пиллерсы корабля ломались в руках, как макароны. А бутылкам ничего не сделалось. Они лежали и стояли в песке то горлышками, то донышками кверху.
Я захватил целую охапку, но тут вспомнил предостережение Рудика. Внимательно посмотрел на бутылку Вино как вино. И дал сигнал, чтобы поднимали.
На первой остановке, когда меня оставили на выдержке, снова посмотрел на бутылки. Ничего не произошло. Только поверхность чуть-чуть искрила и подергивалась.
На сорока метрах взглянул на бутылки и даже испугался. Вино метало огни, бурлило и полыхало.
Когда до верха оставалось метров пятнадцать, что-то вдруг треснуло под мышкой и разбросало руки в стороны. По шлему протарахтели осколки стекла, и меня окутало розовым облаком. Вино растаяло, как дым.
Я рассказал, что произошло.
- Газ виноват, - сказал Рудик. - Надо проткнуть пробку гвоздем.
И действительно, следующий курсант вынес наверх целую бутылку, но полную морской воды. Вино вырвалось вместе с пробкой.
- Ах, как жалко, - сказал наш кок. - Не испечь мне, видно, знаменитый пирог для Феоктиста Андреевича.
Мы все любили нашего Деда. Был он весь бронзовый от горячего южного солнца и черноморских крепких ветров. Отрастил себе длинные седые усы, как Тарас Бульба. Водолазное дело любил больше всего на свете и заботился о курсантах, как отец. В царское время Феоктист Андреевич служил в Севастополе портовым чиновником. И вдруг в 1913 году, испросив разрешение у начальства, прошел кронштадтскую водолазную школу. Так из чиновника он превратился в водолазного специалиста. Во время интервенции белогвардейцы, убегая, чистили под метлу все склады и погреба Севастопольского порта. Феоктист Андреевич ночами топил водолазное снаряжение в Мартоновском эллинге. Когда организовали экспедицию подводных работ, Шпакович передал молодому ЭПРОНу свое подводное хранилище. В те годы даже за золото невозможно было купить водолазное снаряжение.
В Балаклаве Деда знали все рыбаки, их жены и детишки. Гречанки приглашали на крестины. Крестников у Шпаковича была половина Балаклавы. И всё будущие рыбаки. Недаром Балаклава, или по-татарски Балык Юве, означает "гнездо рыбы".
Дед был приветлив, но на своей работе строг и нарушения правил не допускал.
- Вы инструкторский класс - молодое пополнение командирских кадров ЭПРОНа, - говорил нам Дед. - Поэтому должны служить образцом дисциплинированности!
Но молодость неуемна. Энергия била в нас через край. Мы иногда дурили, огорчая требовательного Деда. Помню, устроили салют в честь нашего любимца, когда работали на "Уорпайке". Этот английский пароход затонул осенью 1918 года в Новороссийской бухте, почти у стенки, от неизвестно кем произведенного взрыва. Пароход привез для белогвардейской армии Деникина груз солдатского обмундирования, масло в бочонках, мыло и артиллерийский порох пачками в виде больших длинных макарон. Пролежав много лет в воде, порох весело горел, как бенгальский огонь, если подожжешь его с одного конца; но достаточно зажать отверстие, как эта макаронина взрывалась. И вот, когда мы увидели, что к нам едет Дед, решили встретить его фейерверком. Сразу несколько человек наступили ногой на незажженные концы "макарон". Получился такой эффектный взрыв, что Дед чуть не упал от воздушной волны.
В другой раз, когда мы доставали разбросанное с "Уорпайка" по грунту мыло в ящиках, то поиграли с Дедом в "кошки-мышки". Было очень жарко, а глубина небольшая, вода светлая. Мы и стали работать в одних шлемах. Только один у нас был в полном снаряжении. Он и прикрывал нас на грунте от Шпаковича. Увидел Дед, что водолазы под воду ушли, а их спецкостюмы на берегу лежат, ахнул и велел снарядить его в воду. Только заметит Дед голого водолаза, погонится за ним, а товарищ в полной подводной форме заслонит его от Деда. Замучили мы старика. Зато потом коллективно просили у него прощения.
Балаклавская бухта была для курсантов как дом родной. Чего только не проделывали тут курсанты! То читали под водой журнал "Бегемот", засунутый еще на боте под тугой манжет водолазного костюма. Развернешь на выдержке и рассматриваешь. А через иллюминатор рисунки и текст кажутся большущими в прозрачной воде. Любопытные султанки и барабульки подхватывают размокшую бумагу и выплевывают - не нравится им сатирическое лакомство. На последней выдержке журнал уже превращался в белую кашу. То сооружали на дне чучело, чтобы проверить, кто боится утопленников. То выпускали с грунта пустую бутылку, и она, вытолкнутая давлением, подпрыгивала на метр в воздухе. То плавали на поверхности, раздутые как пузыри. А на берег выходили с подвешенными к поясу огромными живыми камбалами.
Или нырнет на глазах у зрителей с берега голый курсант и не появляется. И когда начинается паника: "Утопленник! Лодку!" - из воды появляется в том же месте другой водолаз. С берега кричат: "Бросился рыжий, а вынырнул черный!" А среди зрителей курсант спокойно объясняет: "Это тот же рыжий, но он почернел от давления". А рыжий в это время сидел под пристанью в рейдовой маске и пускал пузырьки. То вдруг выходили неожиданно для гуляющих прямо из воды на танцплощадку - один в тяжелом вентилируемом скафандре, а другой в рейдовой маске. Под ручку. Проделывали тур вальса. Затем, подхватив в руки водолазные шланги, уходили обратно в воду под одобрительные крики танцующих парней и пронзительный визг перепуганных барышень...
Сейчас кажется смешным, но в те годы молодым водолазам не разрешалось играть в футбол. Врачи тогда считали, что эта игра вызывает быстрое кровообращение и под водой, когда ноги водолаза плотно обтянуты тифтиком костюма, может произойти закупорка вен. Но мы не внимали строгим запретам и с увлечением гоняли футбольный мяч, укрываясь от Деда высоко в горах, за башнями Генуэзской крепости.
Мирная жизнь в бухте кончилась внезапно. Враг без объявления войны начал бомбить Севастополь и бросил авиадесант на Балаклаву.
Пороховой дым застилал древние бастионы - башни Генуэзской крепости на крутых скалах бухты. В воздух летели обломки красного кирпича, известки и куски тесаных камней, заложенных когда-то генуэзцами в основании крепости. За пороховым дымом ползли стальные рогатые каски и темно-зеленые мундиры немецкого десанта, а наша морская пехота в черных бушлатах, отстреливаясь шаг за шагом, не давала гитлеровцам спуститься к горлу бухты.
Балаклава эвакуировалась. Последние баркасы водолазного техникума уходили в море. Миноносцы, их охранявшие, шли рядом, оставляя за собой белые витки орудийных выстрелов.
По балаклавским склонам, на высоте двухсот метров над уровнем моря, шел бой. Вправо от наших моряков безбрежной полосой цвета синей стали лежало Черное море вплоть до самой Турции. Веселые дельфины, наплевав на войну, гнали рыбу с моря, то ныряли, то выскакивали, показывая из воды блестящую скользкую спину с черным острым плавником. Влево по крутизне спускались зеленые виноградники и тихие домики греческих рыбаков. А прямо, под ногами, у бухты высилось уже осиротевшее белое здание водолазного техникума. На берегу у самой воды лежал по-прежнему облепленный чайками старинный ржавый котел легендарного "Черного принца".
С тоской смотрели уходящие на родную бухту. Давно ли здесь, придя на ботах с моря, поднимались они по козьей тропке на скалы, распугивая разомлевших от зноя быстрых ящериц с изумрудными глазами. Слушали, как с тихим треском распускались темно-синие крымские фиалки, и легкие распирал чудесный воздух, который хочется пить без конца. Вечером снизу на скалы неслышными кругами шли потоки нагретого за день воздуха, ласково гладили лицо, плечи, руки и грудь.
Теперь обрывы дымили от разрывных пуль и камни с шумом осыпались в отвесную бездну... Во главе своих питомцев уходил Дед - Шпакович, поминутно оглядываясь на дорогую его сердцу Балаклаву - колыбель ЭПРОНа. Боты везли сваленное наспех водолазное имущество. С курсантами шел и врач Павловский. Взгляд его случайно упал на пустую пузатую бутыль, взятую кем-то на память о первом подводном кладе, найденном курсантами в бухте. Полунасмешливо и полупечально Павловский прочитал по-латыни оду Горация, строчки из его второго послания к Мунацию Планку:
"Нунк вино пеллите курас,
Грас ингенс илтерабимус эквор!"
И перевел:
"Вином прогоните печали,
А завтра опять - беспредельное море!"
3. КАПИТАН БАЛАШОВ
В конце жаркого южного дня 1921 года на пригорке возле Воронцовского дворца, откуда так хорошо виден простор Черного моря, стоял капитан дальнего плавания Балашов и, глядя на гавань Одесского порта, думал о затонувшем "Пеликане".
Год назад из Одессы бежали белогвардейцы. Баржи с цветным металлом, снятыми с заводов станками, военные суда и пароходы, полные награбленного имущества, тащили они за собой. Поспешно отступая, они затопили подводную лодку "Пеликан" нарочно при самом выходе из гавани, и она преградила проход судам. Только метровый слой воды покрывал ее стальную рубку. Вот уже год корабли с малой осадкой каждый раз задевают килями "Пеликан", а глубокосидящие коверкают себе борта и пропарывают днище.
Энергичный Балашов первым предложил поднять "Пеликана", но не получил поддержки. Большевики видели в нем человека дореволюционного. В каюте капитана висели иконы, перед праздниками он зажигал лампады. А портовые чиновники, осевшие здесь с царских времен, наоборот, считали большевиком Балашова и препятствовали ему во всех начинаниях.
Несмотря на странности, капитан, отдавший флоту всю свою жизнь, был горячим патриотом родины. Его глубоко волновала судьба потопленных русских кораблей. Не жалея сил, на свои средства он взялся поднимать "Пеликана" способом коффердам, по которому надо заделать все отверстия в лодке и накачать внутрь воздух, который ее поднимет.
Капитан закрыл, по возможности герметично, верхнюю часть лодки, помпами начал откачивать воду из корпуса. Все, казалось, проделано правильно, но "Пеликан" не всплыл. Срочно нужны были водолазы и технические средства для тщательного обследования низа подводной лодки. Балашов обратился к руководителям Одесского порта.
- Ничем не можем помочь, - отвечали капитану. - Достаточно убедителен ваш неудачный подъем.
Балашов горячо спорил, доказывал возможность подъема, но портовые бюрократы не стали с ним даже разговаривать.
Обо всем этом с горечью и вспоминал Балашов.
4. ТОВАРИЩ ЭПРОН
Еще три года пролежал "Пеликан" на дне гавани, и в начале 1924 года порт решил взорвать его на металл. Но погубить подводную лодку помешал прибывший из Севастополя ЭПРОН - маленькая, неизвестная тогда Экспедиция подводных работ особого назначения, организованная председателем ВЧК Феликсом Эдмундовичем Дзержинским. Существовала она всего год, разыскивая возле Балаклавы английское судно "Черный принц", затонувший, как говорили, с грузом золота, и поднимала разное имущество, оставшееся после ухода белогвардейцев на дне Севастопольской бухты.
На эпроновцев в Одессе посмотрели недоверчиво. Начальник отряда капитан Антон Никитич Григорьев обратился в порт за плавсредствами.
- Кто вас послал? - спросил его ответственный работник порта.
- ЭПРОН.
Портовик пожал плечами и сказал:
- Простите, я старый одессит, но что-то не слышал о товарище Эпроне. Скажите, пожалуйста, где этот товарищ живет, кем работает, какой из себя? Может быть, я припомню.
- Черномор Балаклавович Эпрон, - пошутил Григорьев, - поселился в Одессе недавно.
Служащий удивился.
- Он что, иностранец?
- Нет, наш товарищ, из Балаклавы.
- С частным лицом разговаривать не будем!
- Но этот товарищ - советская судоподъемная организация.
- А справка имеется?
Григорьев предъявил справку. Но порт все равно не выделил ничего, даже в аренду. ЭПРОНу сулили только неудачи. Единственным человеком в Одессе, который горячо поддержал молодую экспедицию, был капитан Балашов.
5. "ПЕЛИКАН"
За четыре года подводная лодка "Пеликан" опустилась в грунт на половину своего корпуса - кингстоны были открыты белогвардейцами. В лодку набралось много ила. При осмотре выяснилось, что некоторые люковые крышки отсутствуют. Вот почему "Пеликан" не пошел на откачку у Балашова.
Приняли более удачный проект нашего Деда Архимеда - Шпаковича, который предложил применить два доковых прямостенных понтона, по четыреста тонн каждый. Сейчас этот способ не вызывает никаких сомнений, а в то время возникало много тревожных вопросов. Все-таки "Пеликан" - первая проба сил эпроновцев на поприще судоподъема. Достаточно ли двух понтонов, чтобы вырвать лодку из грунта? Не раздавят ли они лодку при подъеме? Не переломится ли "Пеликан" в середине, если подхватят его по краям, с кормы и с носа? Не перережут ли стальные полотенца и стропы корпус лодки? Каким образом прорыть тоннель под лодкой, если там окажутся крупные камни или жидкий ил, который будет сразу затягивать разрытое место? И все-таки проект Шпаковича утвердили.
Ранним утром седьмого июля на мачте эпроновского бота подняли красный флаг - сигнал: "Под водой водолаз - судам убавить ход!" На палубе качальщики вращали помпу. На шланге и сигнале стояли два старых водолаза - Галямин и Сергеев.
Галямин - длинный-длинный, как Дон-Кихот, был самым добродушным человеком. Молодые водолазы часто подшучивали над ним, прищемляли его тараканьи усы, когда завинчивали на шлеме иллюминатор. Он никогда не выходил из себя, только посмеивался.
Сергеев в то время был одним из лучших специалистов. За спиной у него больше двадцати лет водолазного стажа. В годы русско-японской войны он служил матросом на броненосце "Цесаревич". В Китайском море в броненосец попал японский снаряд. Сильным ударом разворотило корму и многих матросов сбросило за борт. Пришел миноносец, взял на буксир поврежденный корабль и увел в порт. А матросов оставили в море... Сергеев плавал на обломке. Он слышал вокруг себя хохот сходивших с ума матросов... Только на следующий день вспомнили о них и подобрали.
Впоследствии Сергеев соорудил деревянную корму к броненосцу. Два месяца трудился. Окрасили корму под цвет металла, и "Цесаревич", с виду целый и невредимый, прошел почти все порты мира и благополучно добрался до Петербурга. Это был своеобразный политический ход, - мол, не весь флот разбили японцы при Цусиме. Сергеева, рядового матроса, наградили орденом "Святого Владимира", который давался только офицерским чинам.
В Петербурге Сергеев много лет работал водолазом на постройке мостов у бельгийца Альберта Томи.
- Бывало, в получку, - рассказывал Сергеев, - наймет мне извозчика, за свой счет, конечно. Сижу я важно, в картузе с лакированным козырьком, в плисовой рубахе и в модных сапогах бутылкой. А Томи, сухонький, в шляпе, идет рядом. "Поезжай потихоньку, - скажет, - а мне променад полезен". Жандармы перед ним вытягиваются и честь отдают. Он был миллионер и крупнейший строитель мостов в России.
Часто вызывали меня и на другие гидротехнические работы. Каждую трубу в Неве знал. На Фонтанке, против Апраксина двора, ставил стояк, который через металлическую сетку воду засасывает. Чертеж сделал заграничный инженер. То и дело вызывают меня этот стояк чистить. Как только волна от буксира, так вся грязь в сетку. А мне совестно сказать ученому человеку, что его чертеж пустое дело. Сам-то не догадается. Все прошу его: "Спуститесь, мелко ведь, посмотрите сами". Уговорил наконец. Спустил инженера на грунт. И тут волна набежала, ударила его. От страха схватился он за шпунт, насилу его отодрали. Спасибо, доски гнилые, в его руке сломались.
- Видели? - спрашиваю.
- Все видал, - говорит.
- Ну и как?
- Хорошо, - отвечает.
- Нет, плохо, - сказал я ему и переделал все по-своему. Два года после этого сетку чистить не вызывали.
Помнил Сергеев и рослого полицейского Синицу в Севастополе. Стоял он у входа на бульвар возле надписи "Матросам и собакам вход воспрещается!" И, если забывчивый матрос сворачивал на бульвар, Синица опускал на него свой свинцовый кулак. Об этом не забыли матросы. Как-то после революционных боев спустился Сергеев на дно Севастопольской бухты и встретил там полицейского Синицу. Он стоял прочно, как на посту, с камнями на ногах.
Севастопольскую и Одесскую бухты Сергеев знал превосходно.
Третий, совсем еще молодой, водолаз Сезонов, опыта имел мало, но, работая бок о бок с таким мастером, как Сергеев, он стал потом отличным водолазом.
День подходил к концу. Сигнал в руке Сергеева дернулся три раза показался Сезонов. Он тяжело взобрался на бот.
- А ну, показывай, где изорвал рубаху? - спросил Сергеев и вынул из кармана химический карандаш. Сергеев беспокоился не зря. Водолазных рубах было всего три, а на "Пеликане" много острого взъерошенного железа. Сезонов указал пальцем на прорывы возле колена и на боку. Сергеев начертил здесь два фиолетовых кружка, чтобы потом наложить на них заплаты.
8 июля к боту подошел кран, и водолазы стали очищать "Пеликан" от железного хлама.
9-го вся команда занялась вспомогательными работами. Изготовляли стропы из шестидюймового стального троса. Дело это нелегкое. Жара около сорока шести градусов. Палуба бота как раскаленная сковородка под ногами матросов. Глазам больно от нестерпимого блеска воды.
10 июля жара не спала. Галямин снял на "Пеликане" мешавший работе щит, поставленный теми, кто пытался поднять лодку. Неизвестно, в каком положении минные аппараты "Пеликана", нет ли готовых к выстрелу торпед? Галямин лезет в узкие проходы лодки, добирается до минных аппаратов и щупает. Они закрыты.
11 июля пробовали начать подрезку тросов, но они не пошли под корпус, помешал твердый грунт: ракушка, галька и сбитый песок. Надо промывать тоннели.
Струя била в грунт и развела муть, - ничего не видно, но Сергеев упорно продолжал пробиваться вперед, под корпус. Вскоре стало так узко, что пришлось работать лежа. Отгребать за Сергеевым песок и ракушку спустился Галямин. В этот день пробили половину тоннеля.
На другой день Галямин начал вести встречный тоннель, с другого борта. Скоро он сомкнулся с первой половиной. Протянули стальное полотенце. Потом промыли второй тоннель.
30 июля Галямин и Сергеев пошли под воду вдвоем. Галямин пробрался внутрь лодки, а Сергеев стоял на ее палубе. Начали открывать крышку миннопогрузочного люка. Галямин не удержал крышку, и она отсекла ему конец указательного пальца. К вечеру рука разболелась и он не мог спускаться под воду. Сергеев работал один.
3-6 августа топили понтоны к бортам "Пеликана" и пристегивали к ним полотенца.
10 августа продували понтоны. Галямин стоял на борту с перевязанной рукой, но здоровой старался помогать Сергееву.
Через два дня назначен подъем "Пеликана". Автор понтонного проекта Шпакович волнуется: всплывет или не всплывет? Волнуется и капитан Балашов.
12 августа на рассвете "Пеликан" был встречен радостными криками эпроновцев, впервые поднявших целое судно.
Весть о поднятой подводной лодке быстро разнеслась по Одессе. Унылые пророчества не сбылись. ЭПРОН сделал то, что считали невозможным. Пришло поздравление из Москвы.
Так в 1924 году эпроновцы вырвали у моря первое военное судно "Пеликан".
6. ПО СЛЕДАМ МОРСКИХ КАТАСТРОФ
На старинной английской гравюре среди яростно бушующих волн изображено парусно-паровое судно "Черный принц", которое штормом сорвало с якорей, и оно несется прямо на высокие отвесные скалы Балаклавы. Эпроновцы много позднее увидели эту гравюру.
А сперва начали искать "Черного принца" на дне Балаклавской бухты. Искали больше года, ежедневно, упорно. Ведь на "Черном принце", как гласило предание, было пять миллионов золота. У ЭПРОНа, организованного в 1923 году, работал один-единственный водолаз - Чумак. Старый человек, окончивший водолазную школу еще в 1908 году, он не ходил на глубины. Для дальнейших поисков инженер Даниленко сконструировал снаряд с иллюминаторами, который спускали под воду с крамбола{12} баржи.
"Черный принц" обнаружили на дне бухты, у скал, которые были изображены на старинной гравюре. Вначале нашли кусок борта с иллюминатором, мачту из тикового дерева и старой конструкции паровой котел.
Весть о находке "Принца" разнеслась по всему миру. Удачливый по находкам золота, японец Катоака сразу же попросил разрешения приехать со своими водолазами и на концессионных началах поднять золото "Принца". Японские водолазы поднимали громадные куски скал, просеивали сквозь сито каждую горсть песку. Проработали все лето и нашли только четыре старинные монеты с изображением английской королевы. Катоака уплатил за концессию и оставил все оборудование и рейдовую маску с легким водолазным шлангом. Эта маска пригодилась ЭПРОНу при обследовании кораблей. Уезжая, Катоака подарил эпроновцам три найденные монеты, а одну взял с собой.
Ф. Э. Дзержинский, погремев в руке монетами, взял карту Черного моря, на которой точками были обозначены места затонувших кораблей.
- Корабли и есть ваше золото, - сказал он эпроновцам.
Старые водолазы помнили севастопольский рейд, битком забитый кораблями всех видов. После войны море стало пустынным. На дне его лежал почти весь флот: пятьдесят военных и триста двадцать коммерческих судов. А штаб несуществующего флота размещается на допотопном колесном суденышке "Красный моряк".
Капитан Антон Никитич Григорьев решил создать в Одессе водолазный отряд. Море и здесь хранило в своей пучине немало богатств.
На первых порах отряд Григорьева разыскал и обследовал потопленный пароход "Алтай". Судно имело прекрасно сохранившийся корпус, но поднять его было нечем. Водолазы отправились дальше в море, к затонувшей барже "Наваль".
Только раз в семидневку возвращались эпроновцы в Одессу, забирали пресной воды, свежей провизии и уходили обратно в море. Штаб отряда располагался на буксире "Кабардинец".
За несколько месяцев работы отряд выгрузил из "Навали" несколько вагонов цветного металла, тридцать тонн инструментальной стали, сорок станков и другие ценные материалы. Это была работа, достойная похвалы.
Отряд Григорьева разыскал близ Одессы несколько погибших судов: "Потемкин", "Меркурий", "Силач" и транспорт "Патагония". Но флотилию перебросили под Новороссийск для обследования там затонувших судов.
Только в 1931 году начальник ЭПРОНа Ф. И Крылов издал приказ о создании в Одессе постоянного отряда, работающего по твердому плану, который должен выполняться без оговорок. Деятельность отряда охватывала северо-западную часть Черного моря и речные бассейны Днепра, Днестра и Буга. Кадры его сначала были до смешного малы: несколько матросов, подрывник Рымарев да водолаз Карпук. И ни одного суденышка, чтобы выйти в море.
Вновь организованный отряд разместился в комнатушке Дворца моряков, где стоял столик и два стула. Но где взять плавсредства? И вдруг из Севастополя сообщили: выслан мощный морской буксир. Портовики, довольные, что эпроновцы не будут просить у них плавсредства, отдали отряду целую пристань. Но вместо "мощного" буксира к пристани пришвартовался небольшой моторный катер "Клавдия". И на нем прибыли капитан Калошник с командой и инструктор Сергеев с тремя водолазами.
Сразу развернулась работа. Подняли две землечерпалки и баржу в Николаеве, шестьсот тонн разного металла, соорудили в одесском порту волнорез, ограждающий Хлебную гавань от зыби, а в самой гавани поставили массивы - железобетонные квадраты. С этого времени порт изменил свое отношение к одесскому отряду.