Страница:
"Семь Стоп Ледовоокого" была единственной настоящей подругой Ларафа.
Служанке можно было время от времени задирать подол, но вряд ли их
совместное потное времяпровождение можно было назвать "дружбой".
С Тенлиль никогда не выходило поговорить так, как хотелось Ларафу. Он
конфузился, краснел, отчего-то начинал шепелявить. Дружить не получалось.
Анагела, пожалуй, временами могла быть приятной собеседницей, да вот
только беседовать ей с Ларафом было скучновато. У нее был любовник, о
существовании которого не подозревали ни мачеха, ни отец. С ним Анагеле
было интересно. А со сводным братом - так себе.
Остальные обитатели Казенного Посада являлись подчиненными Ларафа и
быть его друзьями не могли по сословному статусу. Кроме того, рабочие
Казенного Посада обладали своей особой гордостью. Они знали секреты
мастерства, а Ларафа должны были посвятить в них не раньше двадцати пяти
лет.
Вот и выходило, что чужеземная книга была ему единственным другом.
Из-за нее, правда, он стал калекой. Но ведь "За хорошего друга и жизни не
жалко", как однажды сообщила Ларафу полусгнившая страница, на которой
крылатая змея защищала своей грудью другую крылатую змею от панцирного
кавалериста, покушающегося прободать гадину копием.
Лараф еще раз проверил, заперта ли дверь и плотно ли притворены ставни.
Затем лег на кровать, взял книгу в руки и закрыл глаза.
Произнес про себя: "Хорошая книга плохой не бывает". Затем
немотствующий язык Ларафа сплел четыре слова на наречии ледовооких - так,
как учили пояснительные харренские надписи. Затем руки Ларафа, вошедшие в
"состояние непротивления очевидному", раскрыли книгу на произвольном месте.
В действительности эта "произвольность" принципиально отличалась от
обычной случайности, которой повинуется, например, бросок игральных костей
в отсутствие магии.
Но соответствующие пояснения Лараф, весьма ограниченный в своих
познаниях харренского языка, просто не понял.
Лараф поглядел на разворот книги. Белый Раздел: все страницы здесь были
снежно-белыми, за исключением источенных жучком или безнадежно испорченных
какой-то не то сажей, не то гнилостной потравой. И снова, снова та же самая
страница!
Он попадал на это место третий вечер подряд. Это было уже слишком.
Раньше книга вела себя в полном соответствии с обещаниями, изложенными
вначале. А именно, сулила "не надоедать своему другу частыми повторами без
нужды".
"Видать, все-таки нужда стряслась", - заставил себя улыбнуться Лараф.
Этот разворот содержал подробное описание действий, которые необходимо
предпринять для исполнения заветных желаний.
При этом "другу" рекомендовалось ни о чем не заботиться, не опасаться
каких-то "Воинов Шара" (харренск.дионагганон) или других "односторонне
мыслящих представителей власти".
Книга советовала просто исполнить ритуал в полном согласии с каноном,
"ведь и сама я проистекла некогда из подобного действа, друг". В своем
случае Лараф полагал, что под "Воинами Шара" следует понимать кого-то вроде
офицеров древнего, нездешнего Свода Равновесия. Он не ошибался.
Несмотря на эти ободряющие заверения и на отсутствие сомнительных
компонент, необходимых для этой "Большой Работы" (например, ушей
хелтанского нетопыря или семени повешенного), Лараф вчера и позавчера не
отважился совершить ритуал.
Во-первых потому, что никогда ранее не попадал "очевидным поиском" на
предписывающие места книги - только на теоретические и развлекательные.
Во-вторых, Лараф боялся близости Староордосской крепости. Он был уверен
- и весьма небезосновательно - в том, что крупнейшее учебное заведение
Свода располагает средствами, позволяющими отслеживать магические
возмущения едва ли не по всему Староордосскому уезду.
Была еще проблема, совсем уж простецкого свойства: ворота поместья.
На воротах стояла стража. Правда, это были не офицеры Свода, а всего
лишь отцовские холуи. Но люди эти принадлежали именно его отцу, а не ему.
Отцу они подчинялись беспрекословно, а вот хромоногого наследника не
очень-то уважали.
Выйти за ворота была совершенно необходимо, поскольку книга настаивала
на том, что ритуал должен вершиться на удалении в сорок четыре и семь
двенадцатых сажени от ближайшего живого человека. В противном случае ничего
не получится.
Итак, книга настаивала. А ради хорошего друга и жизни не жалко.
Лараф решился.
Он уже четыре года клялся, что рано или поздно позволит судьбе
вознаградить себя за искалеченную ногу.
Он два года учил харренский язык и уже полтора года копил познания в
чуждой магии.
Наконец, в этот год он особенно остро чувствовал, что начинает
буквально сходить с ума от отупляющего однообразия жизни в Казенном Посаде,
которое если чем-то и нарушается - так какой-нибудь жуткой историей. Вроде
той, что стряслась с санным поездом Хофлума.
А вслед за принятием решения Лараф вдруг неожиданно для самого себя
осознал, что к нему пришел простой и ясный план действий.
"С ненастьем грозным Элиен смирился,
Решив судьбы, что он не мог избегнуть,
Спокойно ждать, предавшись размышленьям."
"Геда о Элиене". Эриагот Геттианикт
Итак, Есмару было разрешено остаться в каюте Эгина до Нового Ордоса.
Эгин соорудил своему неожиданному попутчику ложе на вещевом сундуке.
Конечно, можно было занять соседнюю каюту, которая, как уже говорилось,
пустовала. Но от этого варианта Есмар наотрез отказался.
- Там будет гораздо легче меня достать, чем здесь, - заявил он.
О том, кто и зачем станет его "доставать", Эгин предпочел не
спрашивать. Наверное, речь шла о все тех же матросах.
А может быть два дня в темной утробе трюма не прошли даром для хрупкого
разума мальчика. Что же этот трусишка будет делать один в столичном городе?
Без денег, без связей, с одним только желанием отправиться в Ит?
- Назад дороги нет. Отец с меня шкуру снимет, - признался Есмар.
Эгину было жаль ребенка, чье детство по всеобщему недосмотру облачилось
в столь причудливые одежды. Но что он сам мог сделать для него?
- На первое время я устроюсь в Пиннарине в какую-нибудь лавку,
учеником. Я умею считать. И писать. Накоплю денег и поеду в Ит.
- Как хочешь, - до поры до времени Эгин не хотел вводить мальчика в
курс своих дел.
Эгин не смог припомнить, в который раз он пускается в путь по морю.
Может быть в двадцатый, а может и в двадцать пятый.
Все морские путешествия были похожи одно на другое. Скука, качка,
блохи. Соленая еда, тухлая вода.
И все морские бури были похожи одна на другую. И та буря, которая
начиналась за бортом, пока Эгин и Есмар перекидывались репликами,
уставившись в низкий потолок каюты, тоже была похожа на начало других бурь,
в которые попадал Эгин раньше.
И на тысячи тысяч бурь, в которые Эгин никогда не попадал.
К полудню качка ощутимо усилилась.
С откидного столика на дощатый пол каюты шлепнулась и разбилась
вдребезги тяжелая керамическая чашка, в которой Эгин приносил Есмару
завтрак - гречневую крупу с подливкой из проваренной солонины.
Одежда, в которой Эгин рассчитывал щеголять в столице, шлепнулась на
живот Есмару со своего гвоздя. Есмар уселся на сундуке и в тревоге
воззрился на Эгина. Лицо его было необычайно бледным.
Он не хотел выставиться перед Эгином ни слабаком, ни трусом, поэтому
делал вид, что не боится. Что там, в море, ничего такого не происходит.
Просто ветер - и все.
С палубы слышались гортанные выкрики матросни, трехэтажные матерные
конферансы капитана и трепыханье парусов.
Сочтя, что помочь матросам, борющимся со стихиями, они с Есмаром не
смогут даже при огромном желании, Эгин решил, что лучшее в такой ситуации -
это продолжать начатый разговор.
- ...А еще в Пиннарине есть такая штука, которая называется карусель.
Слышал, небось, о карусели?
- Н-нет, - проблеял Есмар, обхватывая колени руками.
- Эта карусель как медом помазана пиннаринским школярам. Она приводится
в движение двадцатью четырьмя мулами, которые ходят по кругу в специальном
загоне. Этого загона не видно. Он расположен под землей. Зато наверху! Там,
на карусели, деревянные фигуры всяких неведомых животных. Есть кабарга
Апраэдири, волк Гинсанад, есть даже сергамена... э-э... Есмар! Ты меня не
слушаешь?
Есмар, конечно же, не слушал. Не успел он ответить, как его вырвало
прямо на пол той самой гречневой кашей, которую час назад принес ему на
завтрак Эгин.
Эгин схватил Есмара за плечи, пытаясь понять что происходит. То ли дело
в качке, то ли Есмар подхватил в трюме какую-то гадкую болезнь. Уж не рыжий
ли тиф, на который так богаты трюмы и, особенно, трюмы с крысами? Если бы
просто несварение желудка!
Но не успел Эгин высмотреть в черных, как переспевшие вишни глазах
Есмара признаков болезни или ее отсутствия, как дверь каюты настежь
распахнулась.
В помещение хлынули грохот волн и йодная свежесть морских брызг,
смешанная с пресной свежестью ливня.
Следует заметить, что замков на дверях кают на "Гордости Тамаев"
никогда не было. Их функции выполняли пеньковые веревки, которыми
связывалась дверная ручка, и специальный штырь, вбитый в дверной косяк.
Замков, кстати, не было и в Вае.
Объяснялось это вовсе не тем, что в Вае не знали такого порока, как
интерес к присвоению чужого добра. Но леностью вайских жителей и тем, что
настоящие любители чужого добра с легкостью управлялись со всеми видами
замков, известными в провинциальном Варане.
Пеньковая веревка лопнула от удара сапожища. Сапожище принадлежал
человеку, в котором Эгин отнюдь не сразу узнал капитана. Лицо его было
перекошено от умственного напряжения и залеплено длинной водорослиной,
одежда - мокра, а волосы - стянуты в неопрятный пучок на затылке.
- Вашу мать, гиазир Эгин! Говорил я: гнилое это дело. Думается, надо
было до весны подождать! Думается, сгинем все, как есть.
- Пронесет. Мы же в виду берега!
- Толку с того берега? Думается, берег тоже раком стал, - махнул рукой
капитан в сторону ливневой завесы.
Эгин почувствовал, что от капитана разит бражкой. Но сейчас это было, в
сущности, не важно.
- Что значит "берег раком стал"?
- А то и значит. Думается, землетрус там.
- Вы хотите сказать, землетрясение?
- Без разницы как говорить. Думается, по-любому хреново.
- Буря?
- А то! Думается, еще немного подождем, и палубу задраим.
- Дело серьезное? - поинтересовался Эгин.
Но капитан, кажется, уже потерял интерес к этой ветви разговора. Он с
интересом рассматривал лужу блевотины на полу каюты.
- Во... обрыгали судно... Да чем вы вообще тут, мать вашу, занимаетесь?
- Не ваше дело, капитан.
Но капитан как будто не слышал, а может и вправду не расслышал ответа
Эгина, который на этот раз решил не играть в учтивость. Взгляд капитана
упал на бледного, как гипсовая маска, Есмара.
- А это чей выблядок?
- Это Есмар, мой слуга, - ответил Эгин.
- А где этот вшивец раньше был?
- Здесь сидел. Он болеет.
- Ладно, меня это не колышет. Думается, в трюм линять надо. Шмотки свои
собирайте - и вниз. Понятно?
- Понятно.
Капитан резко развернулся на каблуке и покинул каюту так же быстро, как
в нее вошел. Водорослину он так и не почувствовал, а потому она осталась
украшать его щетинистую физиономию.
Через открытую дверь хлестала вода. Есмар посмотрел на Эгина ошалевшими
глазами. Он ожидал указаний и прочего мудрого руководства.
- Ты что, не слышал?
- Слышал, - дрожащим голосом ответил Есмар.
Визит капитана, как ни странно, привел его в себя. А может, чувство
опасности на время отогнало морскую дурноту.
- Даю тебе две минуты. А то не ровен час нас просто смоет в море. Будет
тебе тогда и Новый Ордос, и Ит с Пиннарином.
Они просидели в трюме почти сутки. Сутки между опасностью и
неизвестностью.
Буквально до последнего часа оставалось столько же надежд на
благоприятный исход шторма, сколько и опасений по поводу исхода
неблагоприятного.
Из-за землетрясения моряки упустили шанс пристать к берегу, когда буря
только начиналась, а начиналась она стремительно.
Из-за пьянства - упустили возможность вовремя задраить палубу и
положить мачту, которая на таких небольших судах крепилась шарнирно
специально на случай бурь и прочих морских несчастий.
В результате двое матросов сгинули в пучине, одного зашибло упавшей
реей, остальные набили себе изрядно синяков и ссадин.
Но Эгин и Есмар, проявив с подачи капитана неожиданную оперативность,
счастливо достигли недр "Гордости Тамаев" вместе со своими вещами. Правда,
на них не осталось сухого места, но в данной ситуации это было наименьшим
из зол.
Настроение в темном и зловонном мешке трюма было
карнавально-поминальным.
Матросы откупорили бочонок с гортело и, нализавшись до свинских
кондиций, орали песни.
Всю ночь капитан мерился силой с лоцманом "на пальцовках", а одноногий
повар травил байки про "Смерть-рыбу свирепую", демонстрируя, для
убедительности, свою изувеченную ступню и руку с отрезанным за долги
указательным пальцем.
- Пойду отложу личинку, - вдруг громко сообщил повар и направился в
темный угол трюма справить большую нужду.
Эгин и Есмар, устроившись на подстилке из вонючего сена, играли "в
города". Оживший Есмар выказал удивившую Эгина эрудированность.
- Ит.
- Таргон.
- Нелеот.
- Тардер.
- Рем Великолепный, - с плохо скрываемым торжеством назвал Есмар
столицу Синего Алустрала.
- Нет никакого Рема, матьево, - буркнул возвратившийся повар, ловко
насаживая зазевавшуюся крысу на нож с широким лезвием. - Все это выдумки
книжников. И Алустрала никакого нету. Все враки.
Эгин с Есмаром переглянулись. Неужели им суждено встретить смерть в
обществе таких непроходимых долбодятлов?
И все-таки, какая это в сущности приятная штука - жизнь!
Когда буря успокоилась, а над морем Савват встало утро нового погожего
дня, командой и пассажирами "Гордости Тамаев" овладел оптимизм без удержу и
без края.
Счастливые и обессиленные Эгин с Есмаром вылезли на палубу, щурясь от
слепящего солнца.
Матросы братались, в свойственной себе манере сдабривая хвалу Шилолу
легким матерком.
Капитан пялился в морские дали, пытаясь определить местоположение
судна. Они по-прежнему были в виду берега.
Вдруг выражение лица капитана резко изменилось.
Блаженная улыбка пропала, лоб пересекли борозды морщин. Он обернулся к
своим людям и вполголоса сказал:
- Братва, лихо. Неужто это Новый Ордос?
Это действительно был Новый Ордос. Точнее, то, что от него осталось.
Когда "Гордость Тамаев" входила в гавань, никто не шутил, не смеялся и
даже не сквернословил.
Зрелище к этому не располагало.
То, что издалека смотрелось как необитаемые окрестности Старого Ордоса,
на деле оказалось Новым Ордосом, начисто разрушенным вчерашним
землетрясением.
Это потом, когда придворные ученые мужи вдоволь начешутся в своих
многомудрых бородах, они скажут, что такой страшной катастрофы Варан не
знал со времен Инна окс Лагина, когда Пиннарин, называвшийся поэтами
"белостенным", а его башни "целующими небо", за одну ночь превратился в
курганы белого щебня и барханы белой пыли.
А пока экипажу "Гордости Тамаев" оставалось молчаливо взирать на руины
некогда цветущего порта - третьего по красе и богатству города княжества
Варан.
Берег был усеян остовами разбитых кораблей, бочками, трупами животных,
глубоководными водорослями, галькой.
Прямо на пристани лежали синерожие утопленники - первая партия была
выброшена милостивым морем буквально только что.
На знаменитой Новоордосской набережной, где разворачивалось действие
каждого второго варанского любовного романа, было серо от трупов. Даже с
моря было слышно, как вопит одна молодая особа, прижимаясь лицом к
изуродованному телу безвестного мужчины.
От здания морского порта с огромной шестигранной башней, от
величественных построек главной княжеской резиденции на море Савват, от
здания местного Свода Равновесия, наконец, остались просто глупые кучи
мусора.
В этих кучах рылись редкие и такие маленькие с расстояния людишки.
Кто это - мародеры, падкие до нательного золотишка и кошельков? Или
спасатели?
Или, может быть, отцы семейств, отыскивающие своих домашних? Вдовы,
отыскивающие своих детей?
Что делает Внутренняя Служба? Куда смотрит Свод Равновесия? Кто теперь
заправляет городскими делами? В чем заключаются "городские дела" в
отсутствие "города"? Не повторятся ли подземные толчки снова? Как всегда
бывает в таких случаях, вопросов было вдесятеро больше, чем ответов.
На западном холме виднелись публичные сады, превратившиеся в неопрятный
и грустный бурелом.
Огромные лиственницы были вырваны с корнем и попадали наземь, фонтаны
обрушились мраморными водопадами. Беседки и павильоны осели на своих
переломанных ногах.
Кое-где, на желтых дорожках сада, горожане рубили на дрова
пятисотлетние дубы, используя резные каменные фонари в качестве колод.
На кострах, тлевших поодаль, дозревали освежеванные ручные косули,
которых изловили и изжарили те, кому посчастливилось выжить во вчерашней
катастрофе.
Две краснолицых бабы деловито ощипывали тушку белого павлина. Голова
птицы была разможжена. Павлин нашел свою смерть среди смятой золоченой
клетки.
- Вот мы и на месте, - заключил капитан, кося на Эгина и его маленького
попутчика.
- Наверное, нам не следует заходить в порт, - предположил Эгин.
- Это ты верно подметил, гиазир. Значит, высадитесь ночью возле
Квасцов. Поплывете на шлюпке. Десятой дорогой обойдете Ордос и сразу на
Пиннаринский тракт. А там - как договорились.
- Это неглупо, - подтвердил Эгин.
- Как думаешь, за неделю мои люди обернутся?
- Если по дороге их не съедят ополоумевшие жертвы этого проклятого
землетруса.
- Но смотри, гиазир хороший, если мои люди вернутся без денег, я твоему
дружку Вице голову в задницу засуну.
- О чем речь, капитан. О чем речь...
В этот момент Эгин думал только об одном. О том, что если Пиннарин
сейчас представляет собой такое же историческое зрелище, что и Новый Ордос,
то не видать ему ни Альсима, ни Свода, ни гнорра Свода, Лагхи Коалары. А
капитану "Гордости Тамаев" не видать его денег и его подарков. Самое
смешное, винить в этом будет некого.
"- В добром ли здравии ваш сергамена? - спросил Радзамтал."
Аваллис Лекарь
Без малого шесть десятков спешенных лучников барона Шоши впервые в
своей жизни стояли на каменной площадке перед чашей, полностью готовые к
бою. Как и наставлял их барон, повсюду горели костры.
Жмущийся к земле огонь разбрасывал по склонам горы длинные изломанные
тени. Приблизиться к вершине горы незамеченным было невозможно.
Лучники во всем следовали указаниям барона. На шее каждого болталась на
свитом из волос нутрии шнурке низка заговоренных стеклянных шариков. Шапки
из волчьих оголовьев с торчащими ушами и оскаленными клыками были надеты
лучниками поверх стальных касок.
Наконечники стрел и клинки были смазаны эликсиром, состава которого
лучники не ведали. Если бы не горели костры, если бы царила кромешная тьма,
лучников ожидало бы немалое удивление: сталь наконечников полнилась едва
приметным, ровным светом.
Вместе с лучниками был и барон Шоша. Была здесь и Зверда. Ее появление
настолько приободрило дружинников барона, что они забыли поинтересоваться:
откуда здесь взялась госпожа? Зверда была безоружна, но привычная
рассеянная полуулыбка по-прежнему блуждала по ее губам.
Солдаты стояли к ним спиной и не могли видеть, как барон и баронесса то
и дело прикладывались к воде в каменной чаше и пили долгими, жадными
глотками. Бароны Маш-Магарт называли ее "земляным молоком", но никто из
лучников об этом не догадывался.
У каждого солдата - свой приказ. По северному склону горы прямо на
мятущийся огонь костров подымались другие солдаты другого хозяина. Это были
пластуны Вэль-Виры.
Обе стороны выпустили стрелы почти одновременно. Без предупреждения и
без команды. У каждого был свой приказ.
Перестрелка продолжалась долго.
Пластунов было больше, они могли прятаться за пышными юбками елей и
перебегать вверх по склону от дерева к дереву. Лучники Шоши, повинуясь
приказу барона, поначалу стояли на месте, закрывая каменную чашу с
незамерзающей водой от пока еще невидимого гостя. Однако когда было выбито
больше десятка его людей, барон, взревев "Проклятье!", разрешил лучникам
рассредоточиться.
Края плоской площадки, располагавшейся перед чашей, были окружены
молодой, но буйной порослью заснеженного терновника. В ней Зверда и Шоша,
оказавшиеся без прикрытия своих лучников, растворились с такой легкостью,
словно бы их и не было никогда.
Между елями прокатился приглушенный утробный рокот, перешедший в
жалобное ворчание, нечленораздельные сетования и вдруг разрешившийся в
разымающем душу вое.
Поверхность воды в чаше на мгновение полыхнула кораллово-алыми
сполохами, словно бы пронеслась по ней стайка огненных водомерок.
Этому вою ответил нестройный боевой клич пластунов. Забросив арбалеты
за спину, они обнажили мечи и стремглав бросились на жидкую россыпь
лучников Шоши.
Щелк! - и обливаясь кровью падает наземь безусый парень, самый младший
боец из отряда Вэль-Виры.
Щелк-щелк! - и, обреченно шипя от боли, отползает под защиту деревьев
полусотник пластунов, бывалый стрелок и рубака Гилой, в чью коленную
чашечку разом впились две стрелы.
Один из пластунов был ранен, когда пробегал мимо костра и упал прямо в
огонь. Он перекатился по горящим дровам, набрав полные сапоги углей и
заорал так, что живые предпочли оказаться на месте мертвых. Его милосердные
стрелки Шоши поспешили добить первым.
Когда пластуны были уже совсем близко, дружинники Шоши обрушили поперек
склона несколько подрубленных заранее елей.
Трех пластунов задавило, еще трое самых проворных, опередивших падающие
ели, были застрелены лучниками. Остальные оказались временно отсечены от
площадки.
Начальник над стрелками Шоши осторожно поднялся с колена и встал в
полный рост, держа заряженный лук наготове.
Он понимал, что это лишь передышка, что через минуту пластуны
продерутся через пышные ветви упавших елей и начнется рукопашная. Тогда лук
можно будет спокойно отбросить прочь и взяться за меч. Но он хотел успеть
всадить в кого-нибудь еще одну стрелу напоследок, а уж затем браться за
белое оружие.
И вновь сергамена появился совершенно бесшумно. Мгновение назад перед
взором стрелков Шоши был только истоптанный снег, трупы да затухающие
колебания пышных еловых опахал. Как вдруг к картине прибавился текучий
серый силуэт, возникший откуда-то сверху. Он на мгновение замер, неуверенно
качнулся влево-вправо и...
Начальник над стрелками не успел ни испугаться, ни удивиться. Он просто
спустил тетиву. Сдобренная эликсиром стрела пробила чудесную шерсть
сергамены и вошла ему в бок. Впрочем, совсем неглубоко: на пути стрелы
оказалось широкое, массивное ребро зверя.
Шоша мгновенно покинул укрытие в терновых зарослях.
Он извлек из длинного сандалового футляра, который висел у него за
спиной и был похож на круглые ножны, змееживой бич. Прожужжала,
раскручиваясь над головой барона, многозвенчатая цепь.
Сергамена коротко, яростно рыкнул. Тетива лука, только что пославшая
ему в бок стрелу, лопнула.
Зверь прыгнул, не страшась змееживого бича Шоши.
Неестественно длинная, двухсаженная цепь с шипастым шариком на конце
впилась точно в лоб сергамене.
Но даже этот удар, умноженный колдовской мощью и способный уложить
наповал быка, не смог пробить черепную кость твари.
Сергамена повалил барона наземь, одновременно перерезав ударом
когтистой лапы ремень шлема. От его рева у Шоши едва не лопнули барабанные
перепонки.
Лучники - числом около тридцати - к чести своей сориентировались
молниеносно, как и наставлял их барон. Почти все стрелы попали в цель. Бока
и зад сергамены ощетинились подрагивающими деревками с белым оперением.
Обычные стрелы едва ли смогли бы пробить шерсть, подшерсток и шкуру
сергамены. Но даже и тогда они не причинили бы зверю ощутимого вреда.
Обычные - но не эти. На снег хлынула густая кровь твари - цвета белой
плесени. В воздухе разлился тяжелый, терпкий запах.
И все равно удары лап сергамены, сыпавшиеся на шлем, могли сорвать
забрало, сломать барону шею, вышибить мозги.
Следующий залп лучников вышел не таким слаженным - через поваленные ели
наконец-то прорвались пластуны барона Вэль-Виры. Завязалась рукопашная.
В сергамене торчало около полусотни стрел. Удары его медленно слабели,
но у шлема уже было готово отскочить забрало.
Барона спасло то, что его пальцы так и не отпустили рукояти змееживого
бича. Недоброе оружие с тихим позвякиванием подобралось, приподнялось над
землей - в точности кобра, готовая к броску - и захлестнулось вокруг шеи
сергамены, затягивая смертельную, прорезающую насквозь даже двухслойные
кожаные доспехи удавку.
Теперь пришел черед Зверды.
Она была почти безоружна, почти. Но каждый ее палец оканчивался длинной
ножевидной насадкой. Она возникла из зарослей терновника, когда Шоша
Служанке можно было время от времени задирать подол, но вряд ли их
совместное потное времяпровождение можно было назвать "дружбой".
С Тенлиль никогда не выходило поговорить так, как хотелось Ларафу. Он
конфузился, краснел, отчего-то начинал шепелявить. Дружить не получалось.
Анагела, пожалуй, временами могла быть приятной собеседницей, да вот
только беседовать ей с Ларафом было скучновато. У нее был любовник, о
существовании которого не подозревали ни мачеха, ни отец. С ним Анагеле
было интересно. А со сводным братом - так себе.
Остальные обитатели Казенного Посада являлись подчиненными Ларафа и
быть его друзьями не могли по сословному статусу. Кроме того, рабочие
Казенного Посада обладали своей особой гордостью. Они знали секреты
мастерства, а Ларафа должны были посвятить в них не раньше двадцати пяти
лет.
Вот и выходило, что чужеземная книга была ему единственным другом.
Из-за нее, правда, он стал калекой. Но ведь "За хорошего друга и жизни не
жалко", как однажды сообщила Ларафу полусгнившая страница, на которой
крылатая змея защищала своей грудью другую крылатую змею от панцирного
кавалериста, покушающегося прободать гадину копием.
Лараф еще раз проверил, заперта ли дверь и плотно ли притворены ставни.
Затем лег на кровать, взял книгу в руки и закрыл глаза.
Произнес про себя: "Хорошая книга плохой не бывает". Затем
немотствующий язык Ларафа сплел четыре слова на наречии ледовооких - так,
как учили пояснительные харренские надписи. Затем руки Ларафа, вошедшие в
"состояние непротивления очевидному", раскрыли книгу на произвольном месте.
В действительности эта "произвольность" принципиально отличалась от
обычной случайности, которой повинуется, например, бросок игральных костей
в отсутствие магии.
Но соответствующие пояснения Лараф, весьма ограниченный в своих
познаниях харренского языка, просто не понял.
Лараф поглядел на разворот книги. Белый Раздел: все страницы здесь были
снежно-белыми, за исключением источенных жучком или безнадежно испорченных
какой-то не то сажей, не то гнилостной потравой. И снова, снова та же самая
страница!
Он попадал на это место третий вечер подряд. Это было уже слишком.
Раньше книга вела себя в полном соответствии с обещаниями, изложенными
вначале. А именно, сулила "не надоедать своему другу частыми повторами без
нужды".
"Видать, все-таки нужда стряслась", - заставил себя улыбнуться Лараф.
Этот разворот содержал подробное описание действий, которые необходимо
предпринять для исполнения заветных желаний.
При этом "другу" рекомендовалось ни о чем не заботиться, не опасаться
каких-то "Воинов Шара" (харренск.дионагганон) или других "односторонне
мыслящих представителей власти".
Книга советовала просто исполнить ритуал в полном согласии с каноном,
"ведь и сама я проистекла некогда из подобного действа, друг". В своем
случае Лараф полагал, что под "Воинами Шара" следует понимать кого-то вроде
офицеров древнего, нездешнего Свода Равновесия. Он не ошибался.
Несмотря на эти ободряющие заверения и на отсутствие сомнительных
компонент, необходимых для этой "Большой Работы" (например, ушей
хелтанского нетопыря или семени повешенного), Лараф вчера и позавчера не
отважился совершить ритуал.
Во-первых потому, что никогда ранее не попадал "очевидным поиском" на
предписывающие места книги - только на теоретические и развлекательные.
Во-вторых, Лараф боялся близости Староордосской крепости. Он был уверен
- и весьма небезосновательно - в том, что крупнейшее учебное заведение
Свода располагает средствами, позволяющими отслеживать магические
возмущения едва ли не по всему Староордосскому уезду.
Была еще проблема, совсем уж простецкого свойства: ворота поместья.
На воротах стояла стража. Правда, это были не офицеры Свода, а всего
лишь отцовские холуи. Но люди эти принадлежали именно его отцу, а не ему.
Отцу они подчинялись беспрекословно, а вот хромоногого наследника не
очень-то уважали.
Выйти за ворота была совершенно необходимо, поскольку книга настаивала
на том, что ритуал должен вершиться на удалении в сорок четыре и семь
двенадцатых сажени от ближайшего живого человека. В противном случае ничего
не получится.
Итак, книга настаивала. А ради хорошего друга и жизни не жалко.
Лараф решился.
Он уже четыре года клялся, что рано или поздно позволит судьбе
вознаградить себя за искалеченную ногу.
Он два года учил харренский язык и уже полтора года копил познания в
чуждой магии.
Наконец, в этот год он особенно остро чувствовал, что начинает
буквально сходить с ума от отупляющего однообразия жизни в Казенном Посаде,
которое если чем-то и нарушается - так какой-нибудь жуткой историей. Вроде
той, что стряслась с санным поездом Хофлума.
А вслед за принятием решения Лараф вдруг неожиданно для самого себя
осознал, что к нему пришел простой и ясный план действий.
"С ненастьем грозным Элиен смирился,
Решив судьбы, что он не мог избегнуть,
Спокойно ждать, предавшись размышленьям."
"Геда о Элиене". Эриагот Геттианикт
Итак, Есмару было разрешено остаться в каюте Эгина до Нового Ордоса.
Эгин соорудил своему неожиданному попутчику ложе на вещевом сундуке.
Конечно, можно было занять соседнюю каюту, которая, как уже говорилось,
пустовала. Но от этого варианта Есмар наотрез отказался.
- Там будет гораздо легче меня достать, чем здесь, - заявил он.
О том, кто и зачем станет его "доставать", Эгин предпочел не
спрашивать. Наверное, речь шла о все тех же матросах.
А может быть два дня в темной утробе трюма не прошли даром для хрупкого
разума мальчика. Что же этот трусишка будет делать один в столичном городе?
Без денег, без связей, с одним только желанием отправиться в Ит?
- Назад дороги нет. Отец с меня шкуру снимет, - признался Есмар.
Эгину было жаль ребенка, чье детство по всеобщему недосмотру облачилось
в столь причудливые одежды. Но что он сам мог сделать для него?
- На первое время я устроюсь в Пиннарине в какую-нибудь лавку,
учеником. Я умею считать. И писать. Накоплю денег и поеду в Ит.
- Как хочешь, - до поры до времени Эгин не хотел вводить мальчика в
курс своих дел.
Эгин не смог припомнить, в который раз он пускается в путь по морю.
Может быть в двадцатый, а может и в двадцать пятый.
Все морские путешествия были похожи одно на другое. Скука, качка,
блохи. Соленая еда, тухлая вода.
И все морские бури были похожи одна на другую. И та буря, которая
начиналась за бортом, пока Эгин и Есмар перекидывались репликами,
уставившись в низкий потолок каюты, тоже была похожа на начало других бурь,
в которые попадал Эгин раньше.
И на тысячи тысяч бурь, в которые Эгин никогда не попадал.
К полудню качка ощутимо усилилась.
С откидного столика на дощатый пол каюты шлепнулась и разбилась
вдребезги тяжелая керамическая чашка, в которой Эгин приносил Есмару
завтрак - гречневую крупу с подливкой из проваренной солонины.
Одежда, в которой Эгин рассчитывал щеголять в столице, шлепнулась на
живот Есмару со своего гвоздя. Есмар уселся на сундуке и в тревоге
воззрился на Эгина. Лицо его было необычайно бледным.
Он не хотел выставиться перед Эгином ни слабаком, ни трусом, поэтому
делал вид, что не боится. Что там, в море, ничего такого не происходит.
Просто ветер - и все.
С палубы слышались гортанные выкрики матросни, трехэтажные матерные
конферансы капитана и трепыханье парусов.
Сочтя, что помочь матросам, борющимся со стихиями, они с Есмаром не
смогут даже при огромном желании, Эгин решил, что лучшее в такой ситуации -
это продолжать начатый разговор.
- ...А еще в Пиннарине есть такая штука, которая называется карусель.
Слышал, небось, о карусели?
- Н-нет, - проблеял Есмар, обхватывая колени руками.
- Эта карусель как медом помазана пиннаринским школярам. Она приводится
в движение двадцатью четырьмя мулами, которые ходят по кругу в специальном
загоне. Этого загона не видно. Он расположен под землей. Зато наверху! Там,
на карусели, деревянные фигуры всяких неведомых животных. Есть кабарга
Апраэдири, волк Гинсанад, есть даже сергамена... э-э... Есмар! Ты меня не
слушаешь?
Есмар, конечно же, не слушал. Не успел он ответить, как его вырвало
прямо на пол той самой гречневой кашей, которую час назад принес ему на
завтрак Эгин.
Эгин схватил Есмара за плечи, пытаясь понять что происходит. То ли дело
в качке, то ли Есмар подхватил в трюме какую-то гадкую болезнь. Уж не рыжий
ли тиф, на который так богаты трюмы и, особенно, трюмы с крысами? Если бы
просто несварение желудка!
Но не успел Эгин высмотреть в черных, как переспевшие вишни глазах
Есмара признаков болезни или ее отсутствия, как дверь каюты настежь
распахнулась.
В помещение хлынули грохот волн и йодная свежесть морских брызг,
смешанная с пресной свежестью ливня.
Следует заметить, что замков на дверях кают на "Гордости Тамаев"
никогда не было. Их функции выполняли пеньковые веревки, которыми
связывалась дверная ручка, и специальный штырь, вбитый в дверной косяк.
Замков, кстати, не было и в Вае.
Объяснялось это вовсе не тем, что в Вае не знали такого порока, как
интерес к присвоению чужого добра. Но леностью вайских жителей и тем, что
настоящие любители чужого добра с легкостью управлялись со всеми видами
замков, известными в провинциальном Варане.
Пеньковая веревка лопнула от удара сапожища. Сапожище принадлежал
человеку, в котором Эгин отнюдь не сразу узнал капитана. Лицо его было
перекошено от умственного напряжения и залеплено длинной водорослиной,
одежда - мокра, а волосы - стянуты в неопрятный пучок на затылке.
- Вашу мать, гиазир Эгин! Говорил я: гнилое это дело. Думается, надо
было до весны подождать! Думается, сгинем все, как есть.
- Пронесет. Мы же в виду берега!
- Толку с того берега? Думается, берег тоже раком стал, - махнул рукой
капитан в сторону ливневой завесы.
Эгин почувствовал, что от капитана разит бражкой. Но сейчас это было, в
сущности, не важно.
- Что значит "берег раком стал"?
- А то и значит. Думается, землетрус там.
- Вы хотите сказать, землетрясение?
- Без разницы как говорить. Думается, по-любому хреново.
- Буря?
- А то! Думается, еще немного подождем, и палубу задраим.
- Дело серьезное? - поинтересовался Эгин.
Но капитан, кажется, уже потерял интерес к этой ветви разговора. Он с
интересом рассматривал лужу блевотины на полу каюты.
- Во... обрыгали судно... Да чем вы вообще тут, мать вашу, занимаетесь?
- Не ваше дело, капитан.
Но капитан как будто не слышал, а может и вправду не расслышал ответа
Эгина, который на этот раз решил не играть в учтивость. Взгляд капитана
упал на бледного, как гипсовая маска, Есмара.
- А это чей выблядок?
- Это Есмар, мой слуга, - ответил Эгин.
- А где этот вшивец раньше был?
- Здесь сидел. Он болеет.
- Ладно, меня это не колышет. Думается, в трюм линять надо. Шмотки свои
собирайте - и вниз. Понятно?
- Понятно.
Капитан резко развернулся на каблуке и покинул каюту так же быстро, как
в нее вошел. Водорослину он так и не почувствовал, а потому она осталась
украшать его щетинистую физиономию.
Через открытую дверь хлестала вода. Есмар посмотрел на Эгина ошалевшими
глазами. Он ожидал указаний и прочего мудрого руководства.
- Ты что, не слышал?
- Слышал, - дрожащим голосом ответил Есмар.
Визит капитана, как ни странно, привел его в себя. А может, чувство
опасности на время отогнало морскую дурноту.
- Даю тебе две минуты. А то не ровен час нас просто смоет в море. Будет
тебе тогда и Новый Ордос, и Ит с Пиннарином.
Они просидели в трюме почти сутки. Сутки между опасностью и
неизвестностью.
Буквально до последнего часа оставалось столько же надежд на
благоприятный исход шторма, сколько и опасений по поводу исхода
неблагоприятного.
Из-за землетрясения моряки упустили шанс пристать к берегу, когда буря
только начиналась, а начиналась она стремительно.
Из-за пьянства - упустили возможность вовремя задраить палубу и
положить мачту, которая на таких небольших судах крепилась шарнирно
специально на случай бурь и прочих морских несчастий.
В результате двое матросов сгинули в пучине, одного зашибло упавшей
реей, остальные набили себе изрядно синяков и ссадин.
Но Эгин и Есмар, проявив с подачи капитана неожиданную оперативность,
счастливо достигли недр "Гордости Тамаев" вместе со своими вещами. Правда,
на них не осталось сухого места, но в данной ситуации это было наименьшим
из зол.
Настроение в темном и зловонном мешке трюма было
карнавально-поминальным.
Матросы откупорили бочонок с гортело и, нализавшись до свинских
кондиций, орали песни.
Всю ночь капитан мерился силой с лоцманом "на пальцовках", а одноногий
повар травил байки про "Смерть-рыбу свирепую", демонстрируя, для
убедительности, свою изувеченную ступню и руку с отрезанным за долги
указательным пальцем.
- Пойду отложу личинку, - вдруг громко сообщил повар и направился в
темный угол трюма справить большую нужду.
Эгин и Есмар, устроившись на подстилке из вонючего сена, играли "в
города". Оживший Есмар выказал удивившую Эгина эрудированность.
- Ит.
- Таргон.
- Нелеот.
- Тардер.
- Рем Великолепный, - с плохо скрываемым торжеством назвал Есмар
столицу Синего Алустрала.
- Нет никакого Рема, матьево, - буркнул возвратившийся повар, ловко
насаживая зазевавшуюся крысу на нож с широким лезвием. - Все это выдумки
книжников. И Алустрала никакого нету. Все враки.
Эгин с Есмаром переглянулись. Неужели им суждено встретить смерть в
обществе таких непроходимых долбодятлов?
И все-таки, какая это в сущности приятная штука - жизнь!
Когда буря успокоилась, а над морем Савват встало утро нового погожего
дня, командой и пассажирами "Гордости Тамаев" овладел оптимизм без удержу и
без края.
Счастливые и обессиленные Эгин с Есмаром вылезли на палубу, щурясь от
слепящего солнца.
Матросы братались, в свойственной себе манере сдабривая хвалу Шилолу
легким матерком.
Капитан пялился в морские дали, пытаясь определить местоположение
судна. Они по-прежнему были в виду берега.
Вдруг выражение лица капитана резко изменилось.
Блаженная улыбка пропала, лоб пересекли борозды морщин. Он обернулся к
своим людям и вполголоса сказал:
- Братва, лихо. Неужто это Новый Ордос?
Это действительно был Новый Ордос. Точнее, то, что от него осталось.
Когда "Гордость Тамаев" входила в гавань, никто не шутил, не смеялся и
даже не сквернословил.
Зрелище к этому не располагало.
То, что издалека смотрелось как необитаемые окрестности Старого Ордоса,
на деле оказалось Новым Ордосом, начисто разрушенным вчерашним
землетрясением.
Это потом, когда придворные ученые мужи вдоволь начешутся в своих
многомудрых бородах, они скажут, что такой страшной катастрофы Варан не
знал со времен Инна окс Лагина, когда Пиннарин, называвшийся поэтами
"белостенным", а его башни "целующими небо", за одну ночь превратился в
курганы белого щебня и барханы белой пыли.
А пока экипажу "Гордости Тамаев" оставалось молчаливо взирать на руины
некогда цветущего порта - третьего по красе и богатству города княжества
Варан.
Берег был усеян остовами разбитых кораблей, бочками, трупами животных,
глубоководными водорослями, галькой.
Прямо на пристани лежали синерожие утопленники - первая партия была
выброшена милостивым морем буквально только что.
На знаменитой Новоордосской набережной, где разворачивалось действие
каждого второго варанского любовного романа, было серо от трупов. Даже с
моря было слышно, как вопит одна молодая особа, прижимаясь лицом к
изуродованному телу безвестного мужчины.
От здания морского порта с огромной шестигранной башней, от
величественных построек главной княжеской резиденции на море Савват, от
здания местного Свода Равновесия, наконец, остались просто глупые кучи
мусора.
В этих кучах рылись редкие и такие маленькие с расстояния людишки.
Кто это - мародеры, падкие до нательного золотишка и кошельков? Или
спасатели?
Или, может быть, отцы семейств, отыскивающие своих домашних? Вдовы,
отыскивающие своих детей?
Что делает Внутренняя Служба? Куда смотрит Свод Равновесия? Кто теперь
заправляет городскими делами? В чем заключаются "городские дела" в
отсутствие "города"? Не повторятся ли подземные толчки снова? Как всегда
бывает в таких случаях, вопросов было вдесятеро больше, чем ответов.
На западном холме виднелись публичные сады, превратившиеся в неопрятный
и грустный бурелом.
Огромные лиственницы были вырваны с корнем и попадали наземь, фонтаны
обрушились мраморными водопадами. Беседки и павильоны осели на своих
переломанных ногах.
Кое-где, на желтых дорожках сада, горожане рубили на дрова
пятисотлетние дубы, используя резные каменные фонари в качестве колод.
На кострах, тлевших поодаль, дозревали освежеванные ручные косули,
которых изловили и изжарили те, кому посчастливилось выжить во вчерашней
катастрофе.
Две краснолицых бабы деловито ощипывали тушку белого павлина. Голова
птицы была разможжена. Павлин нашел свою смерть среди смятой золоченой
клетки.
- Вот мы и на месте, - заключил капитан, кося на Эгина и его маленького
попутчика.
- Наверное, нам не следует заходить в порт, - предположил Эгин.
- Это ты верно подметил, гиазир. Значит, высадитесь ночью возле
Квасцов. Поплывете на шлюпке. Десятой дорогой обойдете Ордос и сразу на
Пиннаринский тракт. А там - как договорились.
- Это неглупо, - подтвердил Эгин.
- Как думаешь, за неделю мои люди обернутся?
- Если по дороге их не съедят ополоумевшие жертвы этого проклятого
землетруса.
- Но смотри, гиазир хороший, если мои люди вернутся без денег, я твоему
дружку Вице голову в задницу засуну.
- О чем речь, капитан. О чем речь...
В этот момент Эгин думал только об одном. О том, что если Пиннарин
сейчас представляет собой такое же историческое зрелище, что и Новый Ордос,
то не видать ему ни Альсима, ни Свода, ни гнорра Свода, Лагхи Коалары. А
капитану "Гордости Тамаев" не видать его денег и его подарков. Самое
смешное, винить в этом будет некого.
"- В добром ли здравии ваш сергамена? - спросил Радзамтал."
Аваллис Лекарь
Без малого шесть десятков спешенных лучников барона Шоши впервые в
своей жизни стояли на каменной площадке перед чашей, полностью готовые к
бою. Как и наставлял их барон, повсюду горели костры.
Жмущийся к земле огонь разбрасывал по склонам горы длинные изломанные
тени. Приблизиться к вершине горы незамеченным было невозможно.
Лучники во всем следовали указаниям барона. На шее каждого болталась на
свитом из волос нутрии шнурке низка заговоренных стеклянных шариков. Шапки
из волчьих оголовьев с торчащими ушами и оскаленными клыками были надеты
лучниками поверх стальных касок.
Наконечники стрел и клинки были смазаны эликсиром, состава которого
лучники не ведали. Если бы не горели костры, если бы царила кромешная тьма,
лучников ожидало бы немалое удивление: сталь наконечников полнилась едва
приметным, ровным светом.
Вместе с лучниками был и барон Шоша. Была здесь и Зверда. Ее появление
настолько приободрило дружинников барона, что они забыли поинтересоваться:
откуда здесь взялась госпожа? Зверда была безоружна, но привычная
рассеянная полуулыбка по-прежнему блуждала по ее губам.
Солдаты стояли к ним спиной и не могли видеть, как барон и баронесса то
и дело прикладывались к воде в каменной чаше и пили долгими, жадными
глотками. Бароны Маш-Магарт называли ее "земляным молоком", но никто из
лучников об этом не догадывался.
У каждого солдата - свой приказ. По северному склону горы прямо на
мятущийся огонь костров подымались другие солдаты другого хозяина. Это были
пластуны Вэль-Виры.
Обе стороны выпустили стрелы почти одновременно. Без предупреждения и
без команды. У каждого был свой приказ.
Перестрелка продолжалась долго.
Пластунов было больше, они могли прятаться за пышными юбками елей и
перебегать вверх по склону от дерева к дереву. Лучники Шоши, повинуясь
приказу барона, поначалу стояли на месте, закрывая каменную чашу с
незамерзающей водой от пока еще невидимого гостя. Однако когда было выбито
больше десятка его людей, барон, взревев "Проклятье!", разрешил лучникам
рассредоточиться.
Края плоской площадки, располагавшейся перед чашей, были окружены
молодой, но буйной порослью заснеженного терновника. В ней Зверда и Шоша,
оказавшиеся без прикрытия своих лучников, растворились с такой легкостью,
словно бы их и не было никогда.
Между елями прокатился приглушенный утробный рокот, перешедший в
жалобное ворчание, нечленораздельные сетования и вдруг разрешившийся в
разымающем душу вое.
Поверхность воды в чаше на мгновение полыхнула кораллово-алыми
сполохами, словно бы пронеслась по ней стайка огненных водомерок.
Этому вою ответил нестройный боевой клич пластунов. Забросив арбалеты
за спину, они обнажили мечи и стремглав бросились на жидкую россыпь
лучников Шоши.
Щелк! - и обливаясь кровью падает наземь безусый парень, самый младший
боец из отряда Вэль-Виры.
Щелк-щелк! - и, обреченно шипя от боли, отползает под защиту деревьев
полусотник пластунов, бывалый стрелок и рубака Гилой, в чью коленную
чашечку разом впились две стрелы.
Один из пластунов был ранен, когда пробегал мимо костра и упал прямо в
огонь. Он перекатился по горящим дровам, набрав полные сапоги углей и
заорал так, что живые предпочли оказаться на месте мертвых. Его милосердные
стрелки Шоши поспешили добить первым.
Когда пластуны были уже совсем близко, дружинники Шоши обрушили поперек
склона несколько подрубленных заранее елей.
Трех пластунов задавило, еще трое самых проворных, опередивших падающие
ели, были застрелены лучниками. Остальные оказались временно отсечены от
площадки.
Начальник над стрелками Шоши осторожно поднялся с колена и встал в
полный рост, держа заряженный лук наготове.
Он понимал, что это лишь передышка, что через минуту пластуны
продерутся через пышные ветви упавших елей и начнется рукопашная. Тогда лук
можно будет спокойно отбросить прочь и взяться за меч. Но он хотел успеть
всадить в кого-нибудь еще одну стрелу напоследок, а уж затем браться за
белое оружие.
И вновь сергамена появился совершенно бесшумно. Мгновение назад перед
взором стрелков Шоши был только истоптанный снег, трупы да затухающие
колебания пышных еловых опахал. Как вдруг к картине прибавился текучий
серый силуэт, возникший откуда-то сверху. Он на мгновение замер, неуверенно
качнулся влево-вправо и...
Начальник над стрелками не успел ни испугаться, ни удивиться. Он просто
спустил тетиву. Сдобренная эликсиром стрела пробила чудесную шерсть
сергамены и вошла ему в бок. Впрочем, совсем неглубоко: на пути стрелы
оказалось широкое, массивное ребро зверя.
Шоша мгновенно покинул укрытие в терновых зарослях.
Он извлек из длинного сандалового футляра, который висел у него за
спиной и был похож на круглые ножны, змееживой бич. Прожужжала,
раскручиваясь над головой барона, многозвенчатая цепь.
Сергамена коротко, яростно рыкнул. Тетива лука, только что пославшая
ему в бок стрелу, лопнула.
Зверь прыгнул, не страшась змееживого бича Шоши.
Неестественно длинная, двухсаженная цепь с шипастым шариком на конце
впилась точно в лоб сергамене.
Но даже этот удар, умноженный колдовской мощью и способный уложить
наповал быка, не смог пробить черепную кость твари.
Сергамена повалил барона наземь, одновременно перерезав ударом
когтистой лапы ремень шлема. От его рева у Шоши едва не лопнули барабанные
перепонки.
Лучники - числом около тридцати - к чести своей сориентировались
молниеносно, как и наставлял их барон. Почти все стрелы попали в цель. Бока
и зад сергамены ощетинились подрагивающими деревками с белым оперением.
Обычные стрелы едва ли смогли бы пробить шерсть, подшерсток и шкуру
сергамены. Но даже и тогда они не причинили бы зверю ощутимого вреда.
Обычные - но не эти. На снег хлынула густая кровь твари - цвета белой
плесени. В воздухе разлился тяжелый, терпкий запах.
И все равно удары лап сергамены, сыпавшиеся на шлем, могли сорвать
забрало, сломать барону шею, вышибить мозги.
Следующий залп лучников вышел не таким слаженным - через поваленные ели
наконец-то прорвались пластуны барона Вэль-Виры. Завязалась рукопашная.
В сергамене торчало около полусотни стрел. Удары его медленно слабели,
но у шлема уже было готово отскочить забрало.
Барона спасло то, что его пальцы так и не отпустили рукояти змееживого
бича. Недоброе оружие с тихим позвякиванием подобралось, приподнялось над
землей - в точности кобра, готовая к броску - и захлестнулось вокруг шеи
сергамены, затягивая смертельную, прорезающую насквозь даже двухслойные
кожаные доспехи удавку.
Теперь пришел черед Зверды.
Она была почти безоружна, почти. Но каждый ее палец оканчивался длинной
ножевидной насадкой. Она возникла из зарослей терновника, когда Шоша