Страница:
Майк колебался, думая о загадочной смерти Клаудии, а потом о страхах Арии, которой казалось, что ее преследуют. С чувством ужаса он вспомнил о Лорен Хантер – ведь она была совсем одна в Лос-Анджелесе…
– Пожалуйста, верьте мне, мистер Престон, – настаивал Карральдо. – Обещаю, что вы не пожалеете об этом. Пока это все, что я могу рассказать вам. Пока…
Майк кивнул. Он не знал, почему он должен доверять этому человеку, но он поверил ему.
– Я позвоню вам, – пообещал он. – Как только я буду знать наверняка.
– Благодарю вас, – сказал Карральдо. Внезапно Майку показалось, что голос Карральдо был очень усталым. – Жду вашего звонка.
Карральдо вернулся в свое серое кресло, глядя на облака, плывшие за окном самолета, словно покрытые снегами вершины гор. Был уже почти февраль – время карнавала в Венеции. Он устроит грандиозный прием по поводу своей помолвки. И потом, если Ария согласится, они поженятся неделей позже.
Орландо закончил рисовать дом Памелы. Он положил рисунок на маленький столик, надеясь удивить ее, когда она проснется. День был в полном разгаре, и все уже давным-давно отправились кататься на лыжах. Он слышал, что гости собирались встретиться в клубе «Игл» за ленчем, но его не пригласили. Как-то само собой сложилось мнение, что он был собственностью Памелы, которой должна была распоряжаться она сама, – когда ей этого захочется.
Дом был роскошным – ему был намеренно придан мирный сельский вид – в альпийском духе; жаркое пламя горело день и ночь в овальном камине в просторной гостиной, и из окон открывался завораживающий вид на снежные вершины. Солнце сияло ярко, и Орландо взглянул на свои золотые часы от Картье – рождественский подарок Памелы. Часы были хорошими, но не самыми лучшими, которые мог предложить Картье. Как почти все богатые женщины, Памела была осторожна со своими деньгами.
Это место напоминает тюрьму, подумал он, шагая по отполированным половицам, как медведь в клетке, но не было смысла возвращаться в Венецию, когда там не было Арии. Он задумался о разнице во времени между Лос-Анджелесом и Гстаадом, колеблясь, – может, позвонить ей? Но потом он решил сердито, что она может и подождать. Взобравшись по ступенькам к комнате Памелы, он распахнул дверь.
Она сонно приподнялась на локте, откидывая волосы с лица.
– А-а, Орландо, – пробормотала она. – Именно тот мужчина, которого мне хотелось видеть. Подойди сюда, дорогой.
Он подошел к кровати, глядя на нее выразительно.
– Почему ты так смотришь на меня? – почти выкрикнула Памела резко. – Иногда ты бываешь таким странным, Орландо. Мне кажется, что я совсем не знаю тебя.
– Ну конечно, знаешь, – сказал он, – расстегивая рубашку.
– Ну что ж, – сказала она, разглядывая его с улыбкой. – Тогда почему бы тебе не присоединиться ко мне? Здесь очень уютно.
– Я уже закончил рисунок, – сказал он, когда обнимал ее.
– Хороший мальчик, – вздохнула она, размякая от его ласк. – Мы посмотрим на него позже, идет?
Конечно, думал Орландо, целуя ее, конечно, попозже, Памела… как скажешь, Памела…
Майк не надеялся, что Лорен ответит ему, когда набирал ее номер, – она всегда так занята на работе, и он улыбнулся радостной улыбкой, когда услышал ее голос.
– Привет, Лорен Хантер, – сказал он. – Как дела в Калифорнии?
Он услышал ее смех, легкий и еле различимый.
– Солнечно, – ответила она. – Как всегда. Но где вы?
– Вы мне, конечно, не поверите, но я совсем один – со мной только попугай Поппи Мэллори. Я на ее старой вилле – в тьмутаракани! А снаружи снегопад.
– Попугай Поппи Мэллори! – воскликнула она. – И ее вилла! Как здорово, Майк!
– Не так уж здорово, – усмехнулся он. – Я не нашел того, зачем приехал.
– Значит, вы все еще не знаете?.. Вы до сих пор не уверены, кто?
В ее голосе была надежда, и он улыбнулся.
– Извините, детка, но я все еще не могу ответить вам. Все оказалось сложнее, чем выглядело вначале. Лорен, лучше расскажите, как у вас дела? А как Мария? Я имел в виду – у вас все хорошо? Никаких проблем?
– Не больше, чем всегда, – ответила она – казалось, она озадачена. – Что вы имеете в виду?
– М-м… ничего, – ответил он. – Нет, в самом деле, я ничего не имел в виду, Лорен. Одна из возможных претенденток убита – наверное, вы читали об этом в газетах, а теперь вторая думает, что ее преследуют. Мне просто хотелось, чтобы вы были настороже, сознавали… вы понимаете…
Он услышал, как она охнула, и быстро продолжал:
– Я вовсе не хотел напугать вас – да и не с чего, но, пожалуйста, будьте осторожны. О'кэй, Лорен Хантер?
– О'кэй, – сказала она тихо. – Майк? Когда вы вернетесь?
Он задумался на мгновение.
– Как только смогу, Лорен. О'кэй?
– О'кэй, – ответила она, и Майк подумал: может быть, она улыбнулась.
– Как тетя Марта? – спросила она.
– Отлично! А как Мария?
– Отлично! Мне пора идти на работу, Майк. Я опаздываю…
– Скоро увидимся, Лорен, – сказал он, улыбаясь. Повесив трубку, он задернул серо-голубые занавески, отрезав от себя вьюжную ночь, и подбросил полено в полыхавший огонь. Устроившись в глубоком уютном кресле Поппи – с бокалом красного вина в одной руке и огромным сэндвичем с ветчиной и сыром в другой, он в конце концов признал свое поражение. Он был выжат – и выжал все, что мог, из виллы Кастеллетто. Он сосредоточенно жевал свой бутерброд, запивая его вином; не было никакого сомнения – он зашел в тупик и не знал, где искать дальше.
Поставив ступню на скамеечку для ног, которую он так сердито отшвырнул несколько дней назад, он расслабился и смотрел на огонь, думая о том, сколько одиноких дней и ночей просидела вот так же сама Поппи – в этом самом кресле, просто глядя на языки пламени и заново переживая свое прошлое. Черт побери, выругался он, когда скамеечка пошатнулась; наверное, он сломал ее, когда пнул ногой, а ведь это была дорогая антикварная вещь! Застонав, он взял ее в руки и стал рассматривать. Она выглядела как обычный предмет старинного гарнитура в викторианском стиле – массивная резная дощечка из красного дерева на четырех львиных лапах-ножках, расписанная розовыми розами на темно-голубом фоне. Неожиданно он заметил маленькую золотую замочную скважину.
– Лючи! – завопил Майк. – Кажется, мы нашли тайник Поппи!
Он порывисто вскочил и бросился к письменному столу на поиски ключа – но без особой надежды. И ему действительно не повезло. Майк с отчаяньем подумал, сколько же потребуется времени, чтобы обыскать весь большой дом, все эти заставленные мебелью и заполненные разными вещами и безделушками комнаты, – и, может быть, ничего не найти в итоге. Поспешив на кухню, он порылся в ящиках и шкафах, пока не нашел отвертку. Удовлетворенно улыбнувшись, он отправился в обратный путь. Было два часа ночи.
Замок был сделан на совесть; пришлось немало повозиться, прежде чем, с лязгающим звуком, он поддался. Майк жадно взглянул на содержимое – стопка детских ученических тетрадей, купленных, наверное, много лет назад в сельском магазине. Он едва осмеливался открыть их.
– Ну что, Лючи? Это то самое? – он боялся поверить. – Неужели мы наконец разгадаем все загадки жизни Поппи Мэллори?
ГЛАВА 44
– Пожалуйста, верьте мне, мистер Престон, – настаивал Карральдо. – Обещаю, что вы не пожалеете об этом. Пока это все, что я могу рассказать вам. Пока…
Майк кивнул. Он не знал, почему он должен доверять этому человеку, но он поверил ему.
– Я позвоню вам, – пообещал он. – Как только я буду знать наверняка.
– Благодарю вас, – сказал Карральдо. Внезапно Майку показалось, что голос Карральдо был очень усталым. – Жду вашего звонка.
Карральдо вернулся в свое серое кресло, глядя на облака, плывшие за окном самолета, словно покрытые снегами вершины гор. Был уже почти февраль – время карнавала в Венеции. Он устроит грандиозный прием по поводу своей помолвки. И потом, если Ария согласится, они поженятся неделей позже.
Орландо закончил рисовать дом Памелы. Он положил рисунок на маленький столик, надеясь удивить ее, когда она проснется. День был в полном разгаре, и все уже давным-давно отправились кататься на лыжах. Он слышал, что гости собирались встретиться в клубе «Игл» за ленчем, но его не пригласили. Как-то само собой сложилось мнение, что он был собственностью Памелы, которой должна была распоряжаться она сама, – когда ей этого захочется.
Дом был роскошным – ему был намеренно придан мирный сельский вид – в альпийском духе; жаркое пламя горело день и ночь в овальном камине в просторной гостиной, и из окон открывался завораживающий вид на снежные вершины. Солнце сияло ярко, и Орландо взглянул на свои золотые часы от Картье – рождественский подарок Памелы. Часы были хорошими, но не самыми лучшими, которые мог предложить Картье. Как почти все богатые женщины, Памела была осторожна со своими деньгами.
Это место напоминает тюрьму, подумал он, шагая по отполированным половицам, как медведь в клетке, но не было смысла возвращаться в Венецию, когда там не было Арии. Он задумался о разнице во времени между Лос-Анджелесом и Гстаадом, колеблясь, – может, позвонить ей? Но потом он решил сердито, что она может и подождать. Взобравшись по ступенькам к комнате Памелы, он распахнул дверь.
Она сонно приподнялась на локте, откидывая волосы с лица.
– А-а, Орландо, – пробормотала она. – Именно тот мужчина, которого мне хотелось видеть. Подойди сюда, дорогой.
Он подошел к кровати, глядя на нее выразительно.
– Почему ты так смотришь на меня? – почти выкрикнула Памела резко. – Иногда ты бываешь таким странным, Орландо. Мне кажется, что я совсем не знаю тебя.
– Ну конечно, знаешь, – сказал он, – расстегивая рубашку.
– Ну что ж, – сказала она, разглядывая его с улыбкой. – Тогда почему бы тебе не присоединиться ко мне? Здесь очень уютно.
– Я уже закончил рисунок, – сказал он, когда обнимал ее.
– Хороший мальчик, – вздохнула она, размякая от его ласк. – Мы посмотрим на него позже, идет?
Конечно, думал Орландо, целуя ее, конечно, попозже, Памела… как скажешь, Памела…
Майк не надеялся, что Лорен ответит ему, когда набирал ее номер, – она всегда так занята на работе, и он улыбнулся радостной улыбкой, когда услышал ее голос.
– Привет, Лорен Хантер, – сказал он. – Как дела в Калифорнии?
Он услышал ее смех, легкий и еле различимый.
– Солнечно, – ответила она. – Как всегда. Но где вы?
– Вы мне, конечно, не поверите, но я совсем один – со мной только попугай Поппи Мэллори. Я на ее старой вилле – в тьмутаракани! А снаружи снегопад.
– Попугай Поппи Мэллори! – воскликнула она. – И ее вилла! Как здорово, Майк!
– Не так уж здорово, – усмехнулся он. – Я не нашел того, зачем приехал.
– Значит, вы все еще не знаете?.. Вы до сих пор не уверены, кто?
В ее голосе была надежда, и он улыбнулся.
– Извините, детка, но я все еще не могу ответить вам. Все оказалось сложнее, чем выглядело вначале. Лорен, лучше расскажите, как у вас дела? А как Мария? Я имел в виду – у вас все хорошо? Никаких проблем?
– Не больше, чем всегда, – ответила она – казалось, она озадачена. – Что вы имеете в виду?
– М-м… ничего, – ответил он. – Нет, в самом деле, я ничего не имел в виду, Лорен. Одна из возможных претенденток убита – наверное, вы читали об этом в газетах, а теперь вторая думает, что ее преследуют. Мне просто хотелось, чтобы вы были настороже, сознавали… вы понимаете…
Он услышал, как она охнула, и быстро продолжал:
– Я вовсе не хотел напугать вас – да и не с чего, но, пожалуйста, будьте осторожны. О'кэй, Лорен Хантер?
– О'кэй, – сказала она тихо. – Майк? Когда вы вернетесь?
Он задумался на мгновение.
– Как только смогу, Лорен. О'кэй?
– О'кэй, – ответила она, и Майк подумал: может быть, она улыбнулась.
– Как тетя Марта? – спросила она.
– Отлично! А как Мария?
– Отлично! Мне пора идти на работу, Майк. Я опаздываю…
– Скоро увидимся, Лорен, – сказал он, улыбаясь. Повесив трубку, он задернул серо-голубые занавески, отрезав от себя вьюжную ночь, и подбросил полено в полыхавший огонь. Устроившись в глубоком уютном кресле Поппи – с бокалом красного вина в одной руке и огромным сэндвичем с ветчиной и сыром в другой, он в конце концов признал свое поражение. Он был выжат – и выжал все, что мог, из виллы Кастеллетто. Он сосредоточенно жевал свой бутерброд, запивая его вином; не было никакого сомнения – он зашел в тупик и не знал, где искать дальше.
Поставив ступню на скамеечку для ног, которую он так сердито отшвырнул несколько дней назад, он расслабился и смотрел на огонь, думая о том, сколько одиноких дней и ночей просидела вот так же сама Поппи – в этом самом кресле, просто глядя на языки пламени и заново переживая свое прошлое. Черт побери, выругался он, когда скамеечка пошатнулась; наверное, он сломал ее, когда пнул ногой, а ведь это была дорогая антикварная вещь! Застонав, он взял ее в руки и стал рассматривать. Она выглядела как обычный предмет старинного гарнитура в викторианском стиле – массивная резная дощечка из красного дерева на четырех львиных лапах-ножках, расписанная розовыми розами на темно-голубом фоне. Неожиданно он заметил маленькую золотую замочную скважину.
– Лючи! – завопил Майк. – Кажется, мы нашли тайник Поппи!
Он порывисто вскочил и бросился к письменному столу на поиски ключа – но без особой надежды. И ему действительно не повезло. Майк с отчаяньем подумал, сколько же потребуется времени, чтобы обыскать весь большой дом, все эти заставленные мебелью и заполненные разными вещами и безделушками комнаты, – и, может быть, ничего не найти в итоге. Поспешив на кухню, он порылся в ящиках и шкафах, пока не нашел отвертку. Удовлетворенно улыбнувшись, он отправился в обратный путь. Было два часа ночи.
Замок был сделан на совесть; пришлось немало повозиться, прежде чем, с лязгающим звуком, он поддался. Майк жадно взглянул на содержимое – стопка детских ученических тетрадей, купленных, наверное, много лет назад в сельском магазине. Он едва осмеливался открыть их.
– Ну что, Лючи? Это то самое? – он боялся поверить. – Неужели мы наконец разгадаем все загадки жизни Поппи Мэллори?
ГЛАВА 44
1907, Париж
Подходила к концу ежегодная поездка Грэга в Европу, замыкался круг безуспешных визитов в посольства, консульства и полицейские участки Рима, Венеции и Флоренции. Много недель он провел, просто бродя по улицам и даже не замечая красот этих древних городов – он до бесконечности вглядывался в лица прохожих, вопреки всему надеясь, что чудом увидит Поппи. Сколько раз мелькали в толпе рыжие волосы или профиль, или особая походка, казавшаяся знакомой, – и он бросался вслед своей мечте и застывал на месте, когда девушка оборачивалась и смотрела на него подозрительно. Он быстро извинялся, говоря, что обознался – он ищет одну девушку, которую потерял очень давно… американку.
– Ее имя – Поппи Мэллори, – говорил он с надеждой. – Она примерно вашего возраста, может быть, вы знаете ее?
Но они всегда качали головой и спешили прочь.
– Я не понимаю, почему ты так цепляешься за это, – говорила ему устало Энджел. – Поппи предпочла исчезнуть, и пора тебе смириться с этим.
– Я никогда не поверю в это, пока не узнаю, почему, – отвечал он упорно. – Поппи не могла «просто исчезнуть». Что-то должно было случиться с ней.
Он сидел в баре «Ритц» в Париже, потягивая вино в одиночестве и беспокоясь об Энджел. Было совершенно ясно, что его сестра не была счастлива с Фелипе, хотя и делала все возможное, чтобы скрыть это. Ему казалось, что Фелипе становится все авторитарнее и требовательнее год от года, обращаясь с Энджел, как с одной из своих красивых дорогих безделушек, а не как со своей женой. Правда, он старался прикусывать свой резкий, безжалостный язычок, когда Грэг был поблизости, но все было ясно само собой.
– Это потому, что он боится тебя, – говорила Энджел со слабой улыбкой. – Он знает, кто заказывает музыку. Ведь ты и папа контролируете все наши денежные средства. Без денег Константов Фелипе – всего лишь обнищавший аристократ—с длинным хвостом титулов и куцым кошельком.
– Ты все еще любишь его? – спрашивал он разъяренно, готовый увезти ее назад в Калифорнию на первом же отплывавшем корабле, если она скажет «нет».
– Иногда я спрашиваю себя, любила ли я его вообще, – ответила она скорбно. – Но я никогда не смогу уйти от него, Грэг, – из-за детей.
Он видел, как лицо Энджел прояснялось, когда рядом с ней были ее две девочки, а теперь еще появился Александр, ее любимец. Ему было уже два года. Только когда Энджел смотрела на них, на ее лице вспыхивала прежняя редкая красота. Ее жизнь с Фелипе была пустой и бессмысленной. Теперь она была стройной, элегантной женщиной, с красивыми волосами и грустными глазами, всегда безупречно красиво одетая, но, хотя ей было только двадцать семь лет, ей можно было дать сколько угодно. Она потеряла всю свою оживленность, вкус к жизни. Жизнь больше не была «милой и забавной» для Энджел.
Близнецам было по восемь лет. Мария-Кристина была красивее – с сияющими темно-голубыми глазами, тогда как Елена была золотоволосая, с большими зеленоватыми глазами Фелипе. Мария-Кристина была подвижной и любопытной, а Елена – спокойной и погруженной в себя. Маленький Александр был чувствительным ребенком, находившимся под сильным нажимом со стороны отца.
На этот раз, когда Грэг приехал на виллу д'Оро, он заметил, что Елена ведет себя как-то странно. Сначала он подумал, что она стала непослушной, когда не отвечала ему, но Елена была вежливой, хорошо воспитанной девочкой, и никогда не позволила бы себе игнорировать взрослых.
– Я удивляюсь, как это ты раньше не замечал, – сказала ему грустно Энджел, когда он спросил ее мнение о происходящем. – Елена – глухая.
– Глухая? – воскликнул он в ужасе. – Но почему?.. Как?..
– Я впервые заметила, когда ей было всего несколько месяцев – был такой резкий контраст между двумя малышками.
– Но ведь наверняка можно что-то сделать! Ведь она еще совсем ребенок!
– Если бы было можно, неужели ты думаешь, что я бы не сделала? – возразила с горечью Энджел. – Я водила ее к лучшим специалистам в Риме, а потом в Милане. Я была с ней всюду, Грэг. И все врачи говорили мне одно и то же. Неправильное развитие одной кости создает давление, которое вызывает глухоту. К тому времени, как ей исполнится двенадцать лет, она оглохнет совсем.
Грэг в ужасе смотрел на прелестную белокурую девочку, резвившуюся на лужайке напротив них, смеясь и взвизгивая от восторга, когда ее сестра носилась с коричнево-белыми щенками спаниэля, которых Грэг купил им в подарок. Он вспомнил, как Энджел играла со своей маленькой собачкой по кличке Тротти, которая умерла много лет назад, – когда он был ее обожаемым старшим братом, он казался ей взрослым, потому что сама она была еще маленькой девочкой. Она тогда была само совершенство; у нее были красота, обаяние, дар любви… Добрые феи принесли поистине щедрые дары на ее крестины – только затем, чтобы позже она лишилась всего…
– Я скрывала это от всех – кроме Фелипе, конечно, – продолжала Энджел. – Я не хотела, чтобы кто-нибудь знал. Я всегда была рядом, чтобы помочь ей, так что никто и впрямь не замечал. Я старалась сама отвечать на вопросы, которых она не слышала, или поворачивала ее лицом к детям и просила их говорить более отчетливо… я просто не могла вынести, что кто-то может узнать.
– Но что будет, когда она станет старше? – спросил он глухо.
– Никто никогда не сможет обидеть ее, – вскричала Энджел отчаянно. – Она будет жить здесь – где ее любят, среди этих прекрасных садов. Я нашла преподавателей – они будут обучать ее понимать по губам, мы научим говорить ее как можно более нормальным голосом – насколько это возможно… это поможет, Грэг, вот увидишь, это поможет!
Да, все началось с этой поездки в Европу. Именно с тех пор все стало так ужасно плохо, думал с горечью Грэг, сидя за бокалом вина в баре «Ритц». Даже ранчо Санта-Виттория уже не то, что прежде.
– Грэг Констант? Это ведь ты?
Грэг нахмурился, глядя озадаченно на мужчину, стоявшего перед ним.
– Господи! – воскликнул Грэг, его лицо прояснилось. – Да ведь это Чарли Хэммонд, да?
– Чарльз Джеймс Хэммонд Третий, Гарвард, выпуск девяносто пятого. Ах ты старый негодник, ты что не узнал меня сначала? После всего, что мы проделывали в Бостоне? Только скажи, что мы дважды или трижды не поставили на уши этот городишко! А что ты здесь делаешь один, в баре «Ритц» в Париже? Бьюсь об заклад, что ты ждешь женщину!
Чарли Хэммонд сел напротив него и заказал официанту еще выпить. Он был высокого роста, приятной внешности, мужчина тридцати трех лет, с волнистыми темными волосами и оживленными карими глазами, и чувствовал себя как рыба в воде в космополитической атмосфере бара «Ритц».
– Мое излюбленное местечко, – сказал он, оглядываясь по сторонам в поисках знакомых лиц. – Сюда я иду в первую очередь, когда приезжаю в Париж. Можно дать голову на отсечение, что всегда встретишь кого-нибудь в баре «Ритц»; в этом правиле не бывает исключений. Но должен признаться, что я не ожидал увидеть тебя здесь, Грэг. Господи, да мы не виделись с тобой с тех пор, как учились в колледже, – десять лет, так? Много воды утекло с тех пор в моей жизни да и в твоей, наверное, тоже. Я только сегодня приехал по банковским делам, старина. Ты помнишь?
– Еще бы, – ответил Грэг с улыбкой. – Семейный банк в Филадельфии. В колледже ты клялся, что тебя никогда не занесет в него, ты хотел строить корабли, если я не ошибаюсь?
Чарли усмехнулся, когда пил свою порцию виски.
– Ну, понимаешь, это все не так просто… просто не убежать от обязательств перед семьей, старина. Но я по-прежнему делаю лодки и плаваю на них. На уикэндах и летом, конечно. Но ты всегда хотел заниматься только ранчо – ты никогда не хотел ничего иного.
– Так оно и есть, – пожал плечами Грэг. – Я не изменился.
– А какого черта нужно здесь калифорнийскому владельцу ранчо? Можешь сделать вид, что собираешься покупать в Париже скот, – засмеялся Чарли.
– Я навещал свою сестру. Она живет в Венеции. Я всегда возвращаюсь домой через Париж.
– Ага! Париж, Париж! Город огней – и греха! – воскликнул Чарли счастливо. – Могу побиться об заклад, что прелестная маленькая женушка терпеливо дожидается твоего возвращения на ранчо и трое или четверо ребятишек – совсем как у меня. Но это не может помешать двум молодцам весело провести время в Париже, так, старина? Иначе зачем существует этот город? Скажу тебе, Грэг, – я знаю отличное местечко. Говорят, что Num?ro Seize на рю-де-Абрэ – просто непревзойденное заведение по части чувственных утех. Что скажешь на то, чтобы нам отправиться туда и прекрасно пообедать, а заодно и немного развеяться? Немножко позабавиться в городе вина, женщин и песенок? Э-э-х! Это отличная идея!
– Спасибо, Чарли, – ответил Грэг прохладно. – Но что-то непохоже, что у меня подходящее настроение для посещения борделя.
– Борделя? Прикуси язык, старина, там не бордель! Нужно иметь двух спонсоров и банковскую гарантию, чтобы попасть туда! Num?ro Seize – это вроде клуба для избранных джентльменов – элегантный и рафинированный; говорят, их ресторан соперничает с «Максимом»! Ну почему бы нам не пойти туда пообедать и распить несколько бутылочек шампанского – и убедиться во всем собственными глазами? Говорю тебе – если мы захотим общества двух очаровательных девушек, которые развлекли бы нас легкой женской беседой за восхитительным обедом, в этом не будет никакой проблемы! Ты хочешь посидеть в библиотеке около камина? Пожалуйста! Ты хочешь послушать Шопена или Листа в исполнении девушки, которая куда краше любой профессиональной пианистки и не озабочена тем, что менее талантлива? Ради Бога! Партию в биллиард? Деловая беседа? А наверху, старина! Наверху! – Чарли откинулся на стуле и подмигнул Грэгу. – Говорят, там все, что ты пожелаешь. А девушки? Самые элегантные, самые красивые и талантливые во всем Париже! Ну? Ну что? Как ты можешь отказываться?
Грэг засмеялся, чувствуя облегчение оттого, что его отвлекли от невеселых мыслей.
– Ты классный парень! – просиял Чарли. – Есть только одна скверная штука – это чертово местечко стоит столько, что для многих это целое состояние. – Он присвистнул. – Но оно стоит того. А главное, я слышал, что Мадам еще более роскошная женщина, чем сами девочки, но она абсолютно недоступна. Никто еще не проник к ней в спальню.
Он усмехнулся, когда они вышли из бара и стали искать экипаж.
– Кто знает? – засмеялся он. – С твоим-то обаянием, Грэг! Ты или я… может, нам повезет?
Бывали дни, когда Симоне просто до чертиков надоедал фешенебельный Париж. Он был частью ее жизни в течение двадцати лет, и она говорила себе, что становится слишком богатой, слишком благополучной, чтобы стараться быть очаровательной и выглядеть как можно лучше, и теперь она иногда оставалась дома весь день. Она заказывала шеф-повару роскошный обед и не отвечала на телефонные звонки мужчин, которые по-прежнему искали с ней встреч, чтобы потом обронить где-нибудь, что они обедали с Симоной Лалаж и пустить дальше слухи о ее изощренности и новых перлах ее острого язычка. Но беда была в том, что она вскоре уставала и от своего собственного общества, и тогда она приказывала подать к дверям свой роскошный лимузин и отправлялась на рю-дэ-Абрэ поужинать с Поппи.
Симона допивала третий бокал изысканного шампанского «Поль Роже», слушая Поппи, которая с сияющими глазами говорила ей, каким чудесным был Франко – он был сама доброта и галантность; он делал все, чтобы она почувствовала себя самой желанной женщиной на свете, самой обожаемой; какое наслаждение дарил он ей в постели – и давал ей понять, что она дарит ему не меньшее счастье, и вскоре Симона начала терять терпение.
– Ты мне ничего нового не открыла о том, что происходит на простынях, – сказала она резко. – Так бывает всегда. У меня такое чувство возникало только с двумя мужчинами за всю мою жизнь, и оба раза мне пришлось сожалеть об этом. Как только они поняли, что я ими очень дорожу и действительно люблю их, они начали относиться ко мне по-другому. Они заставляли меня ждать, кусать ногти от отчаяния и мучаться, думая о том, где они сейчас. Иногда они не приходили вообще, и скажу тебе, Поппи, это были самые длинные и страшные ночи в моей жизни. Они вели себя так, словно я принадлежу им как вещь, и хотя моя гордость нашептывала мне, что с меня хватит, но я была не в состоянии послушаться ее советов – они слишком много значили для меня. Конечно, потом я пришла в себя и решила выбросить из головы всю эту романтическую чепуху и завязывать более спокойные и поверхностные отношения – такие, где я играю главную роль. Верь мне, дорогая, – добавила она, прикасаясь к волосам, которые она на этой неделе подкрасила хной – в тон своему лимузину и бирманским рубинам, – так спокойнее жить. Чувствуешь себя счастливее.
– Но Симона, ты ведь так много теряешь! – воскликнула Поппи. – Я иногда тоже так думала, но ведь с Франко все иначе. Только взгляни на меня!
Она закружилась от счастья перед Симоной – легкие юбки ее воздушного серого шифонового платья облаком взлетели вокруг ее стройного тела, в руках был бокал шампанского, и лицо ее дышало радостью жизни.
– Разве я не изменилась? Разве любовь не изменила меня?
Симона взглянула на портрет Поппи – Франко настоял, чтобы Поппи перенесла его из библиотеки в свою комнату, – а потом на свою подругу.
– Да, должна признать, что ты совсем другая женщина, – сказала Симона, снова наполняя бокал. – И надеюсь, что это к лучшему.
– О-о, Симона! – закричала Поппи отчаянно. – Как мне убедить тебя, что любовь дороже всего на свете? Что это самое главное в жизни? Что она важнее всего? Важнее богатства, важнее славы…
Ее лицо дышало такой искренностью, когда она добавила:
– Любовь – это как шампанское! Его надо выпить, опьянеть – и тогда… А-а-х!
Она упала на голубой парчовый диван и засмеялась счастливым смехом.
Симона взглянула на нее лукаво.
– Но предмет твоей любви что-то слишком далеко отсюда? Франко все время в Неаполе, а ты – здесь?
– Франко очень занят, – ответила Поппи, защищаясь. – Он сказал мне, что на нем лежит ответственность за очень важные и бесконечные дела. От этого легли морщинки на его лице. Ему всего лишь за тридцать, ты знаешь – как…
Она едва не сказала – как Грэгу, но запнулась. Поппи подумала, что ее затаенные мысли просятся наружу. Она не позволяла себе даже думать о Грэге или о тех прошедших годах.
– А разве это не подходящий возраст для женитьбы? – спросила Симона, глядя на реакцию Поппи. Несмотря на изысканную наружность, Поппи осталась наивной и искренней. Но как ей удавалось содержать такой преуспевающий бордель и оставаться по-прежнему чистой и невинной, Симона не могла понять, как и то, как Поппи могла так безумно влюбиться в Франко Мальвази и не знать, что он был одним из самых хладнокровных, жестоких королей преступного мира. Если бы она не была настолько уверена, что Франко по-настоящему любит Поппи, она была бы очень напугана и обеспокоена за жизнь Поппи.
– Может быть, – ответила Поппи уклончиво. – Но у нас есть своя маленькая ферма в Монтеспане, где мы встречаемся и спасаемся от натиска наших дел. Это просто рай, Симона, – свежий деревенский воздух и теплое молоко, только что от коровы; свежее масло и яйца, которые мы разыскиваем в сарайчике, где несутся куры… А овощи, овощи! Прямо с грядки! И большая кровать с пуховой периной! Разве это не счастье? Мы словно двое простых селян, когда живем в Монтеспане.
– М-м… Ты говоришь совсем как Мария-Антуанетта! Она, наверное, думала то же самое, когда играла роль молочницы в Версале – а вспомни, как она кончила, – отрезала Симона.
Раздался стук в дверь, и появился Уоткинс.
– Там в столовой два джентльмена. Они хотели бы видеть вас, мадам, – сказал он Поппи.
– Кто они, Уоткинс? – спросила она, глядя со вздохом на Симону. – Не могла бы одна из девушек поговорить с ними вместо меня?
– Они уже обедают с Вероник, мадам. Это – не наши постоянные клиенты, и один из них… м-м… очень шумный. Как раз он настаивает на том, чтобы увидеться с вами, мадам.
– Скажите им, что я обедаю, Уоткинс, – снова со вздохом сказала Поппи. – Я постараюсь выйти к ним позже.
– Наверное, два мота, у которых выгорело удачное дельце – уж точно, – предположила Симона. – Они, наверное, хотят рассказать своим друзьям, когда вернутся к себе домой, что встречались с таинственной Поппи в Париже в знаменитом Num?ro Seize.
Поппи нахмурилась.
– По крайней мере, их должны были рекомендовать два человека, если им удалось войти сюда, – заметила она. – Так что с ними не должно быть проблем, даже если они и в самом деле шумные.
Грэг снисходительно наблюдал, как Чарли осушал очередной бокал кларета.
– У вашего друга хороший вкус, – улыбнулась Вероник. – 1896 год был удачным для виноделия, хотя я бы рекомендовала вам шато-икем и… токай на десерт.
– Я боюсь, что, если Чарли дорвался до вина, его уже не остановить, – сказал Грэг извиняющимся тоном. – Он очень простодушный – каким и был всегда.
– Понимаю, – сказала она, кивая головой, и ее тяжелые серьги в виде капелек топазов и бриллиантов засверкали. – Вот почему он продолжает настаивать на встрече с Мадам.
Подозвав официанта, Грэг заказал бутылку токая, и Вероник улыбкой поблагодарила его, наклонившись над маленьким горшочком с крем-брюле, карамельки в котором очень подходили по тону к ее широко раскрытым глазам с тяжелыми ресницами. Было что-то ленивое, дремотное в этих глазах, подумал Грэг, и от нее исходила мягкая, словно мурлыкающая чувственность – она была похожа на кошку, которая облизывается на сметану.
– Так когда же мы, наконец, увидим мадам? – спросил изнемогший от ожидания Чарли.
– Чуть-чуть позже, – успокаивала его Вероник. – После того, как мы допьем это чудесное вино.
– Одну минуточку, – сказал Чарли, нахмурившись. – Мы же не можем называть женщину просто мадам, когда заговорим с ней. Ради бога, как ее имя?
– Мадам зовут Поппи, – ответила с улыбкой Вероник.
Подходила к концу ежегодная поездка Грэга в Европу, замыкался круг безуспешных визитов в посольства, консульства и полицейские участки Рима, Венеции и Флоренции. Много недель он провел, просто бродя по улицам и даже не замечая красот этих древних городов – он до бесконечности вглядывался в лица прохожих, вопреки всему надеясь, что чудом увидит Поппи. Сколько раз мелькали в толпе рыжие волосы или профиль, или особая походка, казавшаяся знакомой, – и он бросался вслед своей мечте и застывал на месте, когда девушка оборачивалась и смотрела на него подозрительно. Он быстро извинялся, говоря, что обознался – он ищет одну девушку, которую потерял очень давно… американку.
– Ее имя – Поппи Мэллори, – говорил он с надеждой. – Она примерно вашего возраста, может быть, вы знаете ее?
Но они всегда качали головой и спешили прочь.
– Я не понимаю, почему ты так цепляешься за это, – говорила ему устало Энджел. – Поппи предпочла исчезнуть, и пора тебе смириться с этим.
– Я никогда не поверю в это, пока не узнаю, почему, – отвечал он упорно. – Поппи не могла «просто исчезнуть». Что-то должно было случиться с ней.
Он сидел в баре «Ритц» в Париже, потягивая вино в одиночестве и беспокоясь об Энджел. Было совершенно ясно, что его сестра не была счастлива с Фелипе, хотя и делала все возможное, чтобы скрыть это. Ему казалось, что Фелипе становится все авторитарнее и требовательнее год от года, обращаясь с Энджел, как с одной из своих красивых дорогих безделушек, а не как со своей женой. Правда, он старался прикусывать свой резкий, безжалостный язычок, когда Грэг был поблизости, но все было ясно само собой.
– Это потому, что он боится тебя, – говорила Энджел со слабой улыбкой. – Он знает, кто заказывает музыку. Ведь ты и папа контролируете все наши денежные средства. Без денег Константов Фелипе – всего лишь обнищавший аристократ—с длинным хвостом титулов и куцым кошельком.
– Ты все еще любишь его? – спрашивал он разъяренно, готовый увезти ее назад в Калифорнию на первом же отплывавшем корабле, если она скажет «нет».
– Иногда я спрашиваю себя, любила ли я его вообще, – ответила она скорбно. – Но я никогда не смогу уйти от него, Грэг, – из-за детей.
Он видел, как лицо Энджел прояснялось, когда рядом с ней были ее две девочки, а теперь еще появился Александр, ее любимец. Ему было уже два года. Только когда Энджел смотрела на них, на ее лице вспыхивала прежняя редкая красота. Ее жизнь с Фелипе была пустой и бессмысленной. Теперь она была стройной, элегантной женщиной, с красивыми волосами и грустными глазами, всегда безупречно красиво одетая, но, хотя ей было только двадцать семь лет, ей можно было дать сколько угодно. Она потеряла всю свою оживленность, вкус к жизни. Жизнь больше не была «милой и забавной» для Энджел.
Близнецам было по восемь лет. Мария-Кристина была красивее – с сияющими темно-голубыми глазами, тогда как Елена была золотоволосая, с большими зеленоватыми глазами Фелипе. Мария-Кристина была подвижной и любопытной, а Елена – спокойной и погруженной в себя. Маленький Александр был чувствительным ребенком, находившимся под сильным нажимом со стороны отца.
На этот раз, когда Грэг приехал на виллу д'Оро, он заметил, что Елена ведет себя как-то странно. Сначала он подумал, что она стала непослушной, когда не отвечала ему, но Елена была вежливой, хорошо воспитанной девочкой, и никогда не позволила бы себе игнорировать взрослых.
– Я удивляюсь, как это ты раньше не замечал, – сказала ему грустно Энджел, когда он спросил ее мнение о происходящем. – Елена – глухая.
– Глухая? – воскликнул он в ужасе. – Но почему?.. Как?..
– Я впервые заметила, когда ей было всего несколько месяцев – был такой резкий контраст между двумя малышками.
– Но ведь наверняка можно что-то сделать! Ведь она еще совсем ребенок!
– Если бы было можно, неужели ты думаешь, что я бы не сделала? – возразила с горечью Энджел. – Я водила ее к лучшим специалистам в Риме, а потом в Милане. Я была с ней всюду, Грэг. И все врачи говорили мне одно и то же. Неправильное развитие одной кости создает давление, которое вызывает глухоту. К тому времени, как ей исполнится двенадцать лет, она оглохнет совсем.
Грэг в ужасе смотрел на прелестную белокурую девочку, резвившуюся на лужайке напротив них, смеясь и взвизгивая от восторга, когда ее сестра носилась с коричнево-белыми щенками спаниэля, которых Грэг купил им в подарок. Он вспомнил, как Энджел играла со своей маленькой собачкой по кличке Тротти, которая умерла много лет назад, – когда он был ее обожаемым старшим братом, он казался ей взрослым, потому что сама она была еще маленькой девочкой. Она тогда была само совершенство; у нее были красота, обаяние, дар любви… Добрые феи принесли поистине щедрые дары на ее крестины – только затем, чтобы позже она лишилась всего…
– Я скрывала это от всех – кроме Фелипе, конечно, – продолжала Энджел. – Я не хотела, чтобы кто-нибудь знал. Я всегда была рядом, чтобы помочь ей, так что никто и впрямь не замечал. Я старалась сама отвечать на вопросы, которых она не слышала, или поворачивала ее лицом к детям и просила их говорить более отчетливо… я просто не могла вынести, что кто-то может узнать.
– Но что будет, когда она станет старше? – спросил он глухо.
– Никто никогда не сможет обидеть ее, – вскричала Энджел отчаянно. – Она будет жить здесь – где ее любят, среди этих прекрасных садов. Я нашла преподавателей – они будут обучать ее понимать по губам, мы научим говорить ее как можно более нормальным голосом – насколько это возможно… это поможет, Грэг, вот увидишь, это поможет!
Да, все началось с этой поездки в Европу. Именно с тех пор все стало так ужасно плохо, думал с горечью Грэг, сидя за бокалом вина в баре «Ритц». Даже ранчо Санта-Виттория уже не то, что прежде.
– Грэг Констант? Это ведь ты?
Грэг нахмурился, глядя озадаченно на мужчину, стоявшего перед ним.
– Господи! – воскликнул Грэг, его лицо прояснилось. – Да ведь это Чарли Хэммонд, да?
– Чарльз Джеймс Хэммонд Третий, Гарвард, выпуск девяносто пятого. Ах ты старый негодник, ты что не узнал меня сначала? После всего, что мы проделывали в Бостоне? Только скажи, что мы дважды или трижды не поставили на уши этот городишко! А что ты здесь делаешь один, в баре «Ритц» в Париже? Бьюсь об заклад, что ты ждешь женщину!
Чарли Хэммонд сел напротив него и заказал официанту еще выпить. Он был высокого роста, приятной внешности, мужчина тридцати трех лет, с волнистыми темными волосами и оживленными карими глазами, и чувствовал себя как рыба в воде в космополитической атмосфере бара «Ритц».
– Мое излюбленное местечко, – сказал он, оглядываясь по сторонам в поисках знакомых лиц. – Сюда я иду в первую очередь, когда приезжаю в Париж. Можно дать голову на отсечение, что всегда встретишь кого-нибудь в баре «Ритц»; в этом правиле не бывает исключений. Но должен признаться, что я не ожидал увидеть тебя здесь, Грэг. Господи, да мы не виделись с тобой с тех пор, как учились в колледже, – десять лет, так? Много воды утекло с тех пор в моей жизни да и в твоей, наверное, тоже. Я только сегодня приехал по банковским делам, старина. Ты помнишь?
– Еще бы, – ответил Грэг с улыбкой. – Семейный банк в Филадельфии. В колледже ты клялся, что тебя никогда не занесет в него, ты хотел строить корабли, если я не ошибаюсь?
Чарли усмехнулся, когда пил свою порцию виски.
– Ну, понимаешь, это все не так просто… просто не убежать от обязательств перед семьей, старина. Но я по-прежнему делаю лодки и плаваю на них. На уикэндах и летом, конечно. Но ты всегда хотел заниматься только ранчо – ты никогда не хотел ничего иного.
– Так оно и есть, – пожал плечами Грэг. – Я не изменился.
– А какого черта нужно здесь калифорнийскому владельцу ранчо? Можешь сделать вид, что собираешься покупать в Париже скот, – засмеялся Чарли.
– Я навещал свою сестру. Она живет в Венеции. Я всегда возвращаюсь домой через Париж.
– Ага! Париж, Париж! Город огней – и греха! – воскликнул Чарли счастливо. – Могу побиться об заклад, что прелестная маленькая женушка терпеливо дожидается твоего возвращения на ранчо и трое или четверо ребятишек – совсем как у меня. Но это не может помешать двум молодцам весело провести время в Париже, так, старина? Иначе зачем существует этот город? Скажу тебе, Грэг, – я знаю отличное местечко. Говорят, что Num?ro Seize на рю-де-Абрэ – просто непревзойденное заведение по части чувственных утех. Что скажешь на то, чтобы нам отправиться туда и прекрасно пообедать, а заодно и немного развеяться? Немножко позабавиться в городе вина, женщин и песенок? Э-э-х! Это отличная идея!
– Спасибо, Чарли, – ответил Грэг прохладно. – Но что-то непохоже, что у меня подходящее настроение для посещения борделя.
– Борделя? Прикуси язык, старина, там не бордель! Нужно иметь двух спонсоров и банковскую гарантию, чтобы попасть туда! Num?ro Seize – это вроде клуба для избранных джентльменов – элегантный и рафинированный; говорят, их ресторан соперничает с «Максимом»! Ну почему бы нам не пойти туда пообедать и распить несколько бутылочек шампанского – и убедиться во всем собственными глазами? Говорю тебе – если мы захотим общества двух очаровательных девушек, которые развлекли бы нас легкой женской беседой за восхитительным обедом, в этом не будет никакой проблемы! Ты хочешь посидеть в библиотеке около камина? Пожалуйста! Ты хочешь послушать Шопена или Листа в исполнении девушки, которая куда краше любой профессиональной пианистки и не озабочена тем, что менее талантлива? Ради Бога! Партию в биллиард? Деловая беседа? А наверху, старина! Наверху! – Чарли откинулся на стуле и подмигнул Грэгу. – Говорят, там все, что ты пожелаешь. А девушки? Самые элегантные, самые красивые и талантливые во всем Париже! Ну? Ну что? Как ты можешь отказываться?
Грэг засмеялся, чувствуя облегчение оттого, что его отвлекли от невеселых мыслей.
– Ты классный парень! – просиял Чарли. – Есть только одна скверная штука – это чертово местечко стоит столько, что для многих это целое состояние. – Он присвистнул. – Но оно стоит того. А главное, я слышал, что Мадам еще более роскошная женщина, чем сами девочки, но она абсолютно недоступна. Никто еще не проник к ней в спальню.
Он усмехнулся, когда они вышли из бара и стали искать экипаж.
– Кто знает? – засмеялся он. – С твоим-то обаянием, Грэг! Ты или я… может, нам повезет?
Бывали дни, когда Симоне просто до чертиков надоедал фешенебельный Париж. Он был частью ее жизни в течение двадцати лет, и она говорила себе, что становится слишком богатой, слишком благополучной, чтобы стараться быть очаровательной и выглядеть как можно лучше, и теперь она иногда оставалась дома весь день. Она заказывала шеф-повару роскошный обед и не отвечала на телефонные звонки мужчин, которые по-прежнему искали с ней встреч, чтобы потом обронить где-нибудь, что они обедали с Симоной Лалаж и пустить дальше слухи о ее изощренности и новых перлах ее острого язычка. Но беда была в том, что она вскоре уставала и от своего собственного общества, и тогда она приказывала подать к дверям свой роскошный лимузин и отправлялась на рю-дэ-Абрэ поужинать с Поппи.
Симона допивала третий бокал изысканного шампанского «Поль Роже», слушая Поппи, которая с сияющими глазами говорила ей, каким чудесным был Франко – он был сама доброта и галантность; он делал все, чтобы она почувствовала себя самой желанной женщиной на свете, самой обожаемой; какое наслаждение дарил он ей в постели – и давал ей понять, что она дарит ему не меньшее счастье, и вскоре Симона начала терять терпение.
– Ты мне ничего нового не открыла о том, что происходит на простынях, – сказала она резко. – Так бывает всегда. У меня такое чувство возникало только с двумя мужчинами за всю мою жизнь, и оба раза мне пришлось сожалеть об этом. Как только они поняли, что я ими очень дорожу и действительно люблю их, они начали относиться ко мне по-другому. Они заставляли меня ждать, кусать ногти от отчаяния и мучаться, думая о том, где они сейчас. Иногда они не приходили вообще, и скажу тебе, Поппи, это были самые длинные и страшные ночи в моей жизни. Они вели себя так, словно я принадлежу им как вещь, и хотя моя гордость нашептывала мне, что с меня хватит, но я была не в состоянии послушаться ее советов – они слишком много значили для меня. Конечно, потом я пришла в себя и решила выбросить из головы всю эту романтическую чепуху и завязывать более спокойные и поверхностные отношения – такие, где я играю главную роль. Верь мне, дорогая, – добавила она, прикасаясь к волосам, которые она на этой неделе подкрасила хной – в тон своему лимузину и бирманским рубинам, – так спокойнее жить. Чувствуешь себя счастливее.
– Но Симона, ты ведь так много теряешь! – воскликнула Поппи. – Я иногда тоже так думала, но ведь с Франко все иначе. Только взгляни на меня!
Она закружилась от счастья перед Симоной – легкие юбки ее воздушного серого шифонового платья облаком взлетели вокруг ее стройного тела, в руках был бокал шампанского, и лицо ее дышало радостью жизни.
– Разве я не изменилась? Разве любовь не изменила меня?
Симона взглянула на портрет Поппи – Франко настоял, чтобы Поппи перенесла его из библиотеки в свою комнату, – а потом на свою подругу.
– Да, должна признать, что ты совсем другая женщина, – сказала Симона, снова наполняя бокал. – И надеюсь, что это к лучшему.
– О-о, Симона! – закричала Поппи отчаянно. – Как мне убедить тебя, что любовь дороже всего на свете? Что это самое главное в жизни? Что она важнее всего? Важнее богатства, важнее славы…
Ее лицо дышало такой искренностью, когда она добавила:
– Любовь – это как шампанское! Его надо выпить, опьянеть – и тогда… А-а-х!
Она упала на голубой парчовый диван и засмеялась счастливым смехом.
Симона взглянула на нее лукаво.
– Но предмет твоей любви что-то слишком далеко отсюда? Франко все время в Неаполе, а ты – здесь?
– Франко очень занят, – ответила Поппи, защищаясь. – Он сказал мне, что на нем лежит ответственность за очень важные и бесконечные дела. От этого легли морщинки на его лице. Ему всего лишь за тридцать, ты знаешь – как…
Она едва не сказала – как Грэгу, но запнулась. Поппи подумала, что ее затаенные мысли просятся наружу. Она не позволяла себе даже думать о Грэге или о тех прошедших годах.
– А разве это не подходящий возраст для женитьбы? – спросила Симона, глядя на реакцию Поппи. Несмотря на изысканную наружность, Поппи осталась наивной и искренней. Но как ей удавалось содержать такой преуспевающий бордель и оставаться по-прежнему чистой и невинной, Симона не могла понять, как и то, как Поппи могла так безумно влюбиться в Франко Мальвази и не знать, что он был одним из самых хладнокровных, жестоких королей преступного мира. Если бы она не была настолько уверена, что Франко по-настоящему любит Поппи, она была бы очень напугана и обеспокоена за жизнь Поппи.
– Может быть, – ответила Поппи уклончиво. – Но у нас есть своя маленькая ферма в Монтеспане, где мы встречаемся и спасаемся от натиска наших дел. Это просто рай, Симона, – свежий деревенский воздух и теплое молоко, только что от коровы; свежее масло и яйца, которые мы разыскиваем в сарайчике, где несутся куры… А овощи, овощи! Прямо с грядки! И большая кровать с пуховой периной! Разве это не счастье? Мы словно двое простых селян, когда живем в Монтеспане.
– М-м… Ты говоришь совсем как Мария-Антуанетта! Она, наверное, думала то же самое, когда играла роль молочницы в Версале – а вспомни, как она кончила, – отрезала Симона.
Раздался стук в дверь, и появился Уоткинс.
– Там в столовой два джентльмена. Они хотели бы видеть вас, мадам, – сказал он Поппи.
– Кто они, Уоткинс? – спросила она, глядя со вздохом на Симону. – Не могла бы одна из девушек поговорить с ними вместо меня?
– Они уже обедают с Вероник, мадам. Это – не наши постоянные клиенты, и один из них… м-м… очень шумный. Как раз он настаивает на том, чтобы увидеться с вами, мадам.
– Скажите им, что я обедаю, Уоткинс, – снова со вздохом сказала Поппи. – Я постараюсь выйти к ним позже.
– Наверное, два мота, у которых выгорело удачное дельце – уж точно, – предположила Симона. – Они, наверное, хотят рассказать своим друзьям, когда вернутся к себе домой, что встречались с таинственной Поппи в Париже в знаменитом Num?ro Seize.
Поппи нахмурилась.
– По крайней мере, их должны были рекомендовать два человека, если им удалось войти сюда, – заметила она. – Так что с ними не должно быть проблем, даже если они и в самом деле шумные.
Грэг снисходительно наблюдал, как Чарли осушал очередной бокал кларета.
– У вашего друга хороший вкус, – улыбнулась Вероник. – 1896 год был удачным для виноделия, хотя я бы рекомендовала вам шато-икем и… токай на десерт.
– Я боюсь, что, если Чарли дорвался до вина, его уже не остановить, – сказал Грэг извиняющимся тоном. – Он очень простодушный – каким и был всегда.
– Понимаю, – сказала она, кивая головой, и ее тяжелые серьги в виде капелек топазов и бриллиантов засверкали. – Вот почему он продолжает настаивать на встрече с Мадам.
Подозвав официанта, Грэг заказал бутылку токая, и Вероник улыбкой поблагодарила его, наклонившись над маленьким горшочком с крем-брюле, карамельки в котором очень подходили по тону к ее широко раскрытым глазам с тяжелыми ресницами. Было что-то ленивое, дремотное в этих глазах, подумал Грэг, и от нее исходила мягкая, словно мурлыкающая чувственность – она была похожа на кошку, которая облизывается на сметану.
– Так когда же мы, наконец, увидим мадам? – спросил изнемогший от ожидания Чарли.
– Чуть-чуть позже, – успокаивала его Вероник. – После того, как мы допьем это чудесное вино.
– Одну минуточку, – сказал Чарли, нахмурившись. – Мы же не можем называть женщину просто мадам, когда заговорим с ней. Ради бога, как ее имя?
– Мадам зовут Поппи, – ответила с улыбкой Вероник.