Афанасьев Анатолий Владимирович. Гражданин тьмы

   - Что докажешь?
   - Свою преданность докажу.
   - Каким же образом?
   - У меня на Ганюшкина сведения есть. Жизнью рискну, а вам предоставлю. Только не гоните.
   Вождь задумался, машинально передал рюмку, и я ее заново наполнила.
   - Это интересно, коли не брешешь. Что же за сведения такие?
   Я импровизировала, потому выдала несусветное:
   - Все думают, он народный заступник, олигарх, а на самом деле он обыкновенный гермофродит. У него яйца отрезанные.
   - Врешь?! - в изумлении вождь выкатил глаза и стал еще больше похож на тюленя. - Как отрезанные? Откуда знаешь?
   - Сама видела. Правда, на фотке. Он с девочками не спит. Громяка проглотил бурбон, глаза подернулись желтизной, заискрились.
   - Коли не врешь, премию получишь. В сущности, это меняет политическую карту России. Даже если врешь, хорошо. Зачем нам гермафродит? Гермафродит нам не нужен. У нас не Америка. Нам подавай нормального бисексуала, с деревянным колом. На педиков мода уходит. А кто, говоришь, ему яйца отрезал?
   - Вроде от природы такой. Гомункул. Но есть другая версия. Яйца турки оторвали, с которыми хороводится.
   - Конкретно этих турков знаешь?
   - Откуда, Владимир Евсеевич? Когда случилось, я еще в горшочек писала. Я же молоденькая.
   - Фотку сможешь достать?
   - Попробую... Для вас, Владимир Евсеевич, жизни не пожалею. Но люди, у которых пленка, очень опасные. И цену, конечно, запросят ломовую.
   - Ну-ка, плесни еще.
   Ох, зачастил вождь, не к добру это. Налила, не жалко. Громяка задумчиво выпил.
   - За ценой не постоим, стоит того Какая все-таки грязь! Вот они, Надюха, наши демократы хреновы, американосы вонючие. Яйца оторватые, туда же, лезут землю делить. Ничего, мы им скоро ручки укоротим. Какая бомба, Надя, какая бомба! Да коли получится, озолочу. Первой советчицей будешь. В свиту включу. Фавориткой сделаю.
   - Ой! - смутилась я. - Как же Оленька? Неловко как-то.
   - Об ей не думай, вчерашний день. Раз на откровенность пошло, скажу тебе так. Иванцову давно пора осадить. Вознеслась чересчур. Норов кажет. С вороньем пугается. Духовности ей не хватает, вот в чем беда. И тельцем ты вроде посвежее.
   Что дальше было, описывать подробно не стану. Но до конца не сдюжила, совершила ошибку, которую не поправишь. И виноват во всем секретный агент, его присутствие во мне. Так хорошо все складывалось, так удачно придумала с гермафродитом... Забалдевший Громяка, я чувствовала, оттаял, потянулся наконец на манок. Хлопнул в ладоши - и в спальню влетели две обезъяны, точно такие как сидели на балконе. Но без автоматов, зато растелещенные, в одних плавках. Я сразу поняла, к чему идет. Схема известная. Громяка важно разъяснил, налив себе бурбона уже в стакан.
   - Так положено, Надюха. Сперва ребятки пену снимут после я приступлю. Возражать не станешь, надеюсь?
   - Как вам угодно, - пискнула я.
   Да и что возражать, обычная работа, рутина, не такое проходили. Все стерпела без надлома: сопение обезьян, их яростное внедрение, немотивированную грубость (как же без капельки садизма?), но потом, когда Громяка выставил помощников за дверь, и сам навалился тюленьей тушей, жалобно похрюкивая, сплоховала. Захохотала как полоумная.
   - Ты чего? - не понял Громяка. - Щекотно, что ли? Багровая рожа нависла низко - и на ней выпятилась сизая губа с капелькой бурбона. Я подняла голову, дотянулась и прокусила резиновый ошметок насквозь.

9. БУНТ

   На другой день, прямо из дома привезли на правеж к Ганюшкину. Куда, не знаю. Везли в закрытом фургоне, голову чем-то замотали. Похоже, какой-то офис. Обычный кабинет с казенной обстановкой, не слишком богатой. Примерно такой же, как у меня в "Купидоне". Сначала со мной беседовал невесть откуда взявшийся Дилавер. Цокал языком, стыдил, укорял - я его почти не слушала. Во мне еще с ночи, когда побитую привезли домой и выкинули возле подъезда, укрепилось стойкое ощущение близкого исхода. Под стенания и всхлипывания мамочки я выпила грамм триста коньяку - и теперь не испытывала ничего, кроме кошачьей ярости. Именно кошачьей, потому что так ощеривается кошка, окруженная лающими псами.
   - Ая-яй, какой непослушный, плохой госпожа! - крутил башкой турок, - Зачем все испортил? Себе испортил, людям испортил. Чего не хватало? Счет шел, деньги шел, живи радуйся. Стихи читал вслух. Душа нежный, как у розы. Зачем укусил губу человеку? Он тебе ничего плохого не делал.
   - Заткнись!
   Мне было так скверно, что и ругаться не хотелось. Боялась, что подохну и не увижу секретного агента, не сумею объяснить ему что-то очень важное для нас обоих.
   - Хочешь сказать, меня не любишь? Тоже губу укусишь?
   - Вообще все откушу, только сунься. Вонючка кривоногая.
   - Ая-яй, какой стал вредный госпожа! Чужие слова говоришь, не свои слова. Зачем дразнить Дилавера. Дилавер тебя любит? Он любит чистый девочка, а не с дерьмом в башке.
   Еще пришел господин в белом халате, по-видимому врач. Проверил давление, осмотрел ушибы. Хотел сделать укол тазепама, но я послала его так далеко, что он, бедняжка, выронил шприц.
   Потом пожаловал сам Ганюшкин. В этот раз, подавленная но не сломленная, я с особой остротой ощутила, что этот человек несет в себе еще больше воплощений, чем Мосол. От того, кого я помнила по первой встрече, не осталось ничего, кроме подвижного носяры и тусклого, демонического блеска глаз. Цвет лица переменился со свекольного на благородно-синеватый, улыбка "добрая", как у коршуна, и движения плавные, завораживающие. Я вспомнила, что от кого-то слышала (возможно, от Ольги), что в прежние времена, до рынка, у него имя было другое, звали его Герник Самсонович, и работал он завкафедрой в секретном институте. Но также общеизвестно, что нынешний великий магнат при коммунистах томился за колючей проволокой вместе с писателем Курицыным и имел уважительную кличку Бухгалтер. Доктора он шуганул, а турок Дилавер как сидел, так и остался сидеть в кресле, все так же сокрушенно покачивая сияющей лысиной, разбрасывающей по кабинету солнечные зайчики.
   - Что же ты натворила, непутевая? - ласково, как к сиротке, обратился ко мне Гай Карлович. - Испортила песню, дурашка. Какая карьера открывалась, с неба прямо в Руки золотой шар упал, и что в итоге? В итоге имеем разбитую мечту и горькие слезки. Надо тебе это было?
   - Госпожа надсмеялась над чувством абрека, - трагически пожаловался Дилавер. - Не оценила бескорыстный лубовь.
   Я потянулась в кресле, проверяя, слушаются ли руки ноги. Прибежавшие на крик опричники Громяки все же качественно меня отметелили и забили бы насмерть, если бы он не остановил. Почему остановил, не знаю.
   - Чего молчишь, сказать нечего?
   - Я старалась, но всему есть предел. Ваш Громяка садист и извращенец.
   - Ах вот оно что! - Гай Карлович насмешливо сощурился, повел носярой в сторону турка. - Приятно вас удивлю, господин Дилавер. Наши московские шлюшки все исключительно голубых кровей и занимаются сексом по-благородному, как тургеневские барышни. Таков непреложный факт.
   - Стихи вслух читали, - заунывно протянул турок, холящийся, похоже, в затяжном трансе.
   - Хорошо, - вернулся ко мне Ганюшкин. - Допустим, я уважаю ваше редкостное целомудрие, барышня, но зачем вы изуродовали лидера партии? У него теперь заячья губа образовалась. Конечно, это было бы смешно, когда бы не было так грустно.
   - Я тоже спрашивал, - поддакнул турок. - Госпожа не хочет отвечать.
   - Погорячилась, - признала я. - Но не жалею. Хоть кто-то наказал эту тварь за ее мерзкие штучки.
   - Наказал, да, - согласился Ганюшкин. - И тебя накажут, дитя мое. Каждому, как говорится, будет воздано по заслугам... Но уж чего совсем не пойму, кто тебя надоумил про гермафродита? Представляете, господин Дилавер, эта дамочка распространяет слухи, что вы со своими побратимами лишили меня наиважнейшей части мужского естества. Каково?
   Изумились мы оба с турком, но по-разному. Я лишь подумала: откуда он узнал, вроде были с Громякой одни? Значит, прослушка. Дилавер, напротив, выказал возмущение театрально, как подобает восточному человеку. Выкатил зенки, засопел и трижды хлопнул себя по ляжкам.
   - Бай, вай, вай! Слышу и не верю. Какой грязный шутка для такой прелестной головки! Может быть, сошла с ума, господин Ганюшка?
   - Пока нет, - успокоил Гай Карлович. - Что же, прелесть моя, сама придумала или кто-то подсказал?
   - Жизнь подсказала. Надо было его, паскуду, чем-то ошарашить.
   - И не стыдно тебе?
   Этим вопросом он меня достал. Зачем вообще ему понадобился нелепый правеж? И так ясно, что участь моя решена. "Ау, Антоша, милый друг! Последний разочек - ау!"
   - Кончай говорильню, дядя, - сказала я. - Ты еще, сволочь, будешь учить меня стыду, да на твоей морде все статьи Уголовного кодекса пропечатаны, вплоть до трупоедства.
   Ганюшкин ничего не ответил. Повел носярой в сторону форточки, прихватил свежего воздуха, повернулся и вышел, турок грустно поник в кресле, как срезанный у стебля черный подсолнух.
   - Ая-яй, какой беда с девушкой... Совсем голова прохудилась. Что делать с ней? Как спасать - ая-яй!
   - И ты заткнись, боров. Думаете, слопали Наденьку? Как бы не подавиться, козлы приблудные!
   Бахвалилась зря. Отворилась дверь, и вошел прежний докторишка с дюжим помощником. На сей раз он шприц не выронил и быстро, по-деловому впендюрил в вену какую-то гадость. Зато я успела напоследок лягнуть его в мошонку.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
БОЛЬШОЙ КИДОК

1. РАЗМЫШЛЕНИЯ МАЙОРА О ЛЮБВИ

   В восьмом часу Сидоркин и Сережа Петрозванов пили пиво в баре "У Данилыча" неподалеку от места работы. Бар был знаменитый на всю округу. На нем красовалась праздничная вывеска: "Хорошее пиво не бывает дешевым". К пиву здесь подавали раков, миног и всякую соленую выпечку. Кроме того, с девяти вечера в зале дежурили профессионалки, прикрепленные к бару, тоже не самые дешевые девочки в Москве. Сидоркин и Петрозванов были в баре завсегдатаями. При нужде могли выпить и закусить на халяву, но редко пользовались такой привилегией. В любом случае "У Данилыча" они чувствовали себя, как дома. Расположились, по обыкновению, за уютным столиком, отделенным от общего зала камышовой занавеской. Сидели уже около двух часов и были слегка на бровях. Зашли маленько расслабиться после дежурства. Разговор вяло перетекал с одного на другое, пока Петрозванов не сказал:
   - Ты чем-то озабочен, Антон? Это из-за нее, да? Сидоркин покосился подозрительно, налицо светловолосого, голубоглазого старлея сияла лучезарная всегдашняя улыбка. Богатырь, сошедший с полотна Васнецова. Алеша Попович. Многие женщины, когда видели его впервые, нервно вздрагивали. Он не хотел сказать ничего обидного. Его действительно смущало сумрачное настроение старшего друга. Прежде Сидоркин никогда надолго не задумывался. Да и о чем думать, когда все более или менее ясно в этой жизни?
   - Знаешь, что самое неприятное в нашей работе? - ответил Сидоркин вопросом на вопрос.
   - Мало платят?
   - Это тоже, конечно... Но главное, никому нельзя довериться. Как можно вести серьезную разработку, если в спину дует?
   Старлей печально кивнул. Тема не новая, но актуальная. С тех пор как особая группа "Земля-110" перешла в подчинение к присланному из министерства полковнику Крученюку, никто из них ни минуты не вздохнул спокойно. Что-то подобное происходило при Бакатине, но тогда просто сливали всех подряд, удар за ударом разрушали десятилетиями отлаженную, могучую структуру госбезопасности. Под дикие вопли о том, что у нас больше нет нигде никаких врагов, вгоняли в гроб "стариков", ломали мослы молодым и перспективным, и это было, разумеется, неслыханное предательство, но умные люди, системники и аналитики, хорошо понимали логику происходящего: нельзя разрушить Союз, не раздробив в пыль одну из главных его укреп. Понимали также, что это явление временное, вроде стихийного бедствия. Так и оказалось. Не прошло и десяти лет (мучительных, полных непоправимых утрат), как разрубленные цепочки, будто крошечные капельки ртути, постепенно начали стягиваться в прежнюю конструкцию. Организация энергично зализывала раны. Это был не первый в ее истории структурный разгром и, наверное, не последний, но сыск, как известно, вечен.
   Появление Крученюка настораживало тем, что не укладывалось ни в схему погрома, ни в схему восстановления. Мрачно шутили, что полковник инопланетянин. Он ни бельмеса не смыслил в оперативной работе и вообще не имел, казалось, никакого представления об органах, но это не главный его недостаток. И прежде, бывало, присылали маменькиных и папенькиных сынков на очень высокие должности, но ничего, как-то с ними управлялись. Система перемалывает инородные сущности независимо от чьих-либо конкретных решений. Суть в том, что полковник Крученюк был абсолютно, стопроцентно бесконтактен, хотя производил впечатление въедливого интеллектуала и при этом незлобивого, добродушного человека. Те, кто попадал к нему на беседу, выходили умственно парализованными, ничего не могли объяснить и лишь в растерянности разводили руками. Возможно, он был побочным порождением ельцинско-гайдаровской семейки. Все в нем было нелепо: и Душа, и одежда, и мысли. Одежда особенно. На работу он всегда выходил в полном парадном облачении, в полковничьем мундире, но неизвестно какого рода войск. В странном головном уборе, напоминающем гусарский кивер, вроде того, в каком любил покрасоваться непотопляемый генерал Починок, иконописная легенда демократии. Тщедушный предупредительный, с пылающим взглядом, полковник владел какой-то дьявольской магией: сотрудники конторы причем бывалые зубры, после даже случайной встречи с ним в коридоре потом подолгу не вылезали из туалета.
   - Выпей водочки, - предложил Петрозванов. - Не все так плохо, как кажется. Мы с тобой, Антоша, покамест живые.
   - Мы живые, - согласился Сидоркин. - А Марютину умыкнули. И прикрытия у меня нету.
   ... За неделю, которая прошла с тех пор, как исчезла Надя Марютина, он много чего накопал, хотя вел разработку при крайнем дефиците свободного времени. Пробелов тоже хватало, но главное усек: с корпорацией "Дизайн-плюс", возглавляемой Ганюшкиным, по нынешним временам не справится никто. Есть такие "висяки", которые висят потому, что ими бессмысленно заниматься. В криминальном, прогнившем государстве образовалась множество государств помельче, и каждое них достигло такой плотности защиты, что не испытывало больше нужды скрываться ни от закона, ни от глаз так называемого электората. "Коррупция, панимашь", как благодушно говаривал бывший царь Борис, прародитель доселе неслыханного в мире социального устройства. Иное дело, что эти мини-государства никак не могли до конца поделить страну и время от времени затевали жесточайшие разборки. Гремели заказные убийства, летели, готовы неприкасаемых, распахивались тюремные камеры для вчерашних триумфаторов, и колоссальные награбленные состояния переходили из рук в руки с такой же легкостью, как на лужайке перепасованный игроками друг дружке мяч. Обо всем этом обыватель своевременно узнавал из истерик по телевидению, давно ставшему официальным рупором социальной шизофрении.
   Поняв, с какой силой столкнулся, Сидоркин не слишком огорчился. Он ведь не замахивался на святая святых - на частную собственность, его задача была помельче: вытащить из беды одного-единственного человека, а именно девицу Надин, и он полагал, что это ему по силам. Но девица вдруг исчезла, и его сердце наполнилось тоской.
   По совету друга выпив водки, он сказал:
   - Сережа, она беззащитная, как мотылек.
   - Это понятно, - кивнул старлей, приняв водки за компанию. - Директор "Купидона". Судя по названию, там много таких мотыльков.
   - Тебя, Сережа, погубит не пристрастие к бутылке, хотя и это опасно. Тебя погубит цинизм. Потребительское отношение к женщине помешает тебе создать крепкую здоровую семью, а без этого - без семьи, без детей - мужчина не способен реализоваться. В Писании сказано: проклято древо, не дающее плодов.
   Петрозванов выслушал наставление старшего друга с обычным вниманием.
   - Мне кажется, ты не совсем прав, Антон Иванович. Цинизма во мне нету. Женщин я люблю не меньше тебя. Но ведь мы прокачали эту дамочку по всем каналам. У нее очень богатое прошлое при ее сравнительной молодости. Она и за бугром гастролировала. Ты о ней говоришь как о невинной голубице, вот что странно. Хочешь еще водочки? Под семужку, под малосольную хорошо идет.
   - Налей, - улыбнулся майор. - Но по чуть-чуть. Мне еще баранку крутить... Богатое прошлое, говоришь? А что это значит? Вообще что значит внешняя канва событий по сравнению с миром, который внутри нас? Так ли уж это тесно связано? Ты в себя загляни, Серж. У тебя тоже богатое прошлое. При сравнительной молодости. Или ты ни разу в грязи не барахтался?
   - Почему? Барахтался. Всяко бывало. Но... я и не считаю себя ангелочком.
   - Ангелочком - нет. Но благородным человеком считаешь. То есть человеком, способным на высокие чувства. Верно?
   - Допустим. А что такое?.. Помнишь, как я Леньку Филатова отмазал, когда он на Нюрке погорел? Да еще тачку генеральскую раскурочил. Кстати, пятьсот баксов он так и не вернул.
   Сидоркин поморщился.
   - Не уходи в сторону, Сережа. Я не об том. Да, я знаю, ты благородный человек, хотя в твоей жизни, сам говоришь, всякое бывало. Но почему же, к примеру, женщине, которая оступилась, причем, вполне возможно, не по своей вине, а по воле роковых обстоятельств, ты отказываешь в благородстве? Почему сразу готов присобачить ей какое-то клеймо? Нехорошо, Сережа. Не по-рыцарски. Или женщины для тебя вообще не люди? Так выходит?
   Петрозванов потупился. Перед интеллектуальным напором Сидоркина он никогда не мог устоять. За занавеску вторично заглянул Данилыч, хозяин заведения, - серьезный, с асимметричным загорелым лицом мужчина средних лет бывший профессиональный катала. Поинтересовался, не надо ли чего. Присел на минутку. Свдоркин налил ему из графина.
   - Рассуди, Данилыч. У нас небольшой спор вышел. Как по-твоему, женщина способна на любовь?
   - Сколько угодно, - солидно ответил Данилыч, с сомнением разглядывая фужер. - В зависимости от финансовых возможностей партнера.
   - Вот! - обрадовался Петрозванов. - Современный взгляд на проблему. А ты, Антон Иванович, извини, все в облаках витаешь. Высокие понятия с нашим веком несовместимы. Это все в прошлом. Вопрос не в том, мужчина или женщина, а в том, что апокалипсис на подходе.
   - А это при чем? - не понял Сидоркин. Старлей младенчески просиял, радуясь, что поставил наставника в тупик.
   - При том, что скоро семью вообще отменят. Я в журнале читал. Рожать будут через пробирку. В результате, как сказано в статье, взаимоотношения полов упростятся до первобытного состояния, как и положено быть. Любовь на самом деле выдумка голодранцев, которым нечего предложить своим подружкам, вот они и заговаривают им зубы.
   - От тебя ли я слышу, Сережа? - ужаснулся майор, пораженный, не столько смыслом сказанного, сколько неожиданной гладкостью речи.
   Впрочем, этот феномен был для него не в диковинку. Иногда после очередной дозы у Первозванова наступало временное помутнение мозгов, и он начинал изъясняться совершенно по-книжному. Снять этот шок можно было только еще одним добрым глотком. После чего Петрозванов опять становился нормальным, надежным опером.
   - А что? Он дело говорит, - поддержал старлея Данилыч. - У меня три взрослые дочери, и все рассуждают точно так же. С веком не поспоришь, Антон. Прав твой дружок.
   - Стыдно вас слушать, ребята. Как можно жить с такими мыслями? Ну, с Сержем понятно. Он от телека не отходит. Мозги промытые. Но ты, Данилыч, разумный вроде мужик. На зоне парился. Состояние сколотил. Жена хорошая, Манюха, по прозвищу Пропеллер. Как же можешь нести такую чушь?
   - Да я что... - смутился Данилыч. - Самому иной раз тошно. Им же, кобылам моим, подавай обязательно как минимум иностранцев. Наши женихи им не годятся: совки. Мы с матерью диву даемся. Скажи, Антон Иванович, раз такой умный, откуда повелась на Руси эта зараза? Что, дескать, у них все мед, а у нас дерьмо на палочке? Плюс быдло.
   - Из наших собственных мозгов повелось, откуда еще?.. - Первозванов украдкой опрокинул рюмку, в башке у него прояснилось - и он с изумлением оглядывался по сторонам.
   - Антон, я ничего лишнего не говорил?
   - Не помнишь?
   - Не-е, провал какой-то... Здорово, Данилыч. У тебя водка не паленая?
   - Сам ты паленый, - Данилыч обиделся и ушел, а Сидоркин вернулся к наболевшей теме.
   Он отследил, куда упрятали Марютину, за неделю восстановил весь ее скорбный путь - от офиса "Дизайна-плюс" до загородного лечебного заведения, хосписа "Надежда", с двумя пересадками (массажное заведение "Геракл" на Калининском проспекте и больница № 15 на "Каширской"), но что делать дальше, пока не решил. Хоспис "Надежда" представлял собой современный кирпичный дом-крепость, обнесенный двухметровым забором с колючей проволокой и надежно охраняемый. Лечебница принадлежала тоже "Дизайну". Если он не ошибся и девица там, то забрать ее можно лишь двумя способами: с помощью штурмовой роты десантников, либо проникнув туда лично под каким-нибудь благовидным, не вызывающим подозрений предлогом. Штурмовую роту Крученюк не даст, он даже не поймет, о чем речь, поэтому Сидоркин склонялся ко второму способу и уже обдумал некоторые варианты, одним из которых поделился Петрозвановым. У него был на примете человечек, входивший в окружение Ганюшкина, которому он когда-то оказал неоценимую услугу, вытащил за уши, считай, с того света. Сидоркин не сомневался, что если на этого человечка правильно нажать, он окажет ответную любезность и порекомендует его на работу в хоспис, Допустим в качестве санитара. Времени придумывать что-то более надежное не было: если хотя бы часть того, что рассказала Марютина, правда, ее деньки действительно сочтены. Уже сейчас он, скорее всего, опоздал. Петрозванов идею оценил высоко.
   - Я тоже хочу санитаром в хоспис, - сказал он. - Надоела наша лавочка. У меня и дед был санитаром. Так и помер в тифозном бараке.
   Сидоркин нахмурился.
   - Предупреждал тебя, Сережа, допьешься до белой горячки. Дед твой жив и здоров, сидит у себя на генеральской даче в Подлипках. Солит огурцы.
   - Все равно хочу в санитары. Почему тебе можно, а мне нельзя?
   - Ты должен подстраховать меня в конторе. Надо что-нибудь вкрутить Крученюку, чтобы не искал.
   - Что ему можно вкрутить? Только шомпол в задницу. Остроумно, да?
   Сидоркин разлил еще грамм по пятьдесят и положил на тарелку друга крупного бойцового рака с оторванной клешней.
   - Я, конечно, возьму больничный на недельку, но Павел Газманович бюллетеней не признает. Говорит, пережиток советской эпохи.
   - Правильно говорит.
   - Сережа, давай на посошок. Нужно, чтобы ты в разуме был.
   Петрозванов, охотно выпив, гордо заметил:
   - У меня, кстати, ум всегда ясный. Независимо от дозы.
   - Вот и хорошо. Значит, пустишь по конторе слушок, что у Сидоркина, дескать, большие личные неприятности. Ну, допустим, жена спуталась с инвестором. В это он поверит.
   - С каким инвестором, Тоша?
   - Неважно. Звучит убедительно.
   - Но у тебя нет жены.
   - Какая разница? Для Крученюка не имеет значения. Петрозванов смотрел на друга с восхищением.
   - Знаешь, Антон, честно скажу. Я таких умных людей, как ты, не встречал. По уму тебе в палате лордов заседать. Не ниже.
   - Что есть, то есть, - согласился Сидоркин.
   После этого они еще с полчасика попили пивка и дошелудил блюдо с раками. Ни о чем серьезном больше не говорили. Потом Сидоркин начал собираться, ему предстоял важный ночной визит. Из-за этого он и в водке себя ограничивал. Петрозванов набивался ехать с ним, но майор мягко отказал:
   - Нет, Сережа, ты маленько выпивши. Давай лучше домой.
   - Может, телку прихватить? У меня сегодня хата пустая. Как посоветуешь?
   - Случайные связи, Сережа, приводят к венерическим заболеваниям, - сообщил Сидоркин. - Я уж не говорю, что безнравственно.

2. НОЧНОЙ ДОПРОС

   У доктора Варягина выдался трудный денек. Лаборатория примыкала вплотную к массажным кабинетам "Геракла", но располагалась ниже уровнем, как бы в полуподвале, и клиентов для сортировки обыкновенно спускали по пологому желобу уже в связанном и одурманенном виде. К каждому была прикреплена бирочка с более или менее полными данными, включая результаты предварительного медицинского обследования, а если информации не хватало, Варягин снимал трубку и звонил наверх, в регистрацию, чтобы уточнить, что за фрукт. Но обычно информации хватало, да и поступлений, как правило, было немного: два-три человечка в день, работа не бей лежачего.
   Но сегодня - как поперло... К семи вечера, к концу смены, он с двумя помощниками обработал с десяток наркоманов мужского и женского пола, двух престарелых бомжей (обоих пришлось усыпить после короткого экспресс-анализа) и двух педиков, вынырнувших из желоба привязанными друг к дружке в одной упаковке. Вот с ними и хлебнули. Видимо, балбесы наверху не рассчитали доз, и один из педикoв, здоровенный мужичина лет тридцати пяти, очухался на "Разделочном" столе, свалился с него и затеял драку. Помощники у Варягина надежные, опытные, оба с большим стажем работы на бойне, но мужичина (по бирке - Гаврила Адамович Штейн, бизнесмен из Ставрополя) застал их врасплох, и пока удалось его заломать, успел обоим раскроенить лица до неузнаваемости. Мясники озверели, и Варягицу стоило большого труда отбить у них педика живьем. Если бы его забили, Варягину пришлось бы платить неустойку из собственного кармана: экземпляр ценный, здоровущий, без малейшей патологии. Он тут же накатал докладную на имя главного менеджера "Геракла" (пойдет-то она выше) с требованием компенсации за причиненные по недосмотру головотяпов увечья, и мясники успокоились, лишь увидев проставленные суммы - по десять тонн на каждого. Также указал в докладной, что это не первый случай вопиющего разгильдяйства медицинских сотрудников фирмы и, если не будут приняты строгие меры, ему придется обратиться в вышестоящую инстанцию. Угроза, конечно, пустая, но сгодится на тот случай, если попытаются обвинить его самого.