Алекс Паншин. Обряд перехода

   - Мы ходили на море купаться, - соврала я.
   - А. Ну, пошли на Корабль, там мы тебя высушим.
   Я зашагала с ним рядом, стараясь попасть в ногу. Несколько минут мы шли молча, потом Джордж сказал:
   - Знаешь, я действительно не хотел тебя смущать тогда. Я не стал бы делать так нарочно.
   - Теперь это не имеет значения, - ответила я. - В следующий раз только, пожалуйста, убедись, что выключил все, что нужно.
   - Договорились, Миа. - Джордж улыбнулся.
   Мы вернулись на Корабль, и я сразу отправилась в туалет и включила подачу горячего воздуха в сушилке. Через пару минут я уже полностью высохла. С аппетитом поев - несмотря на морскую болезнь, я здорово проголодалась, - я почувствовала себя гораздо лучше. Ничто не может сравниться с ощущением сытого желудка.
   Когда вернулся Папа, снаружи была уже ночь, хотя по корабельному времени недавно пробило полдень. С наступлением темноты постоянно пополнявшаяся толпа зевак разошлась по домам, как я полагаю, поужинать. Папино возвращение прошло без оркестра.
   Заслышав стук копыт, я вышла из Корабля, остановившись на верхней ступеньке трапа. Один из членов экипажа спустился вниз, и Папа с мистером Табменом передали ему лошадей. Затем они повернулись к сопровождавшему их мистеру Дженнаро. Меня они так и не заметили.
   - Вы обещаете, что это несчастье не повлечет никаких изменений в нашем соглашении? - спросил Дженнаро обеспокоенным голосом.
   - Даю слово, - улыбнулся Папа. - Вы принесли извинения, и я совершенно уверен, что моя дочь уже получила свое удовлетворение, столкнув вашего мальчика в воду. И давайте забудем обо всем этом. Наш грузовик прибудет за рудой на следующей неделе...
   Я не стала дослушивать до конца, повернулась и ушла на Корабль. На душе у меня потеплело: Папа не сердился на меня.
   - Чего ты ухмыляешься? - спросил Джордж.
   - Так, ничего, - ответила я.
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   ВНУТРИ РОДНОГО МИРА
   Мы взлетели с Грайнау почти сразу, как Папа поднялся на борт разведкорабля. Он, мистер Табмен и я сидели в креслах в центре нижнего отсека. Трое членов экипажа играли в карты, а Джордж Фахонин был наверху и вел Корабль.
   Я испытывала тихое довольство собой. С одной стороны, конечно, мое поведение на Грайнау было одной сплошной ошибкой, но мне не хотелось смотреть с этой стороны. Пусть я допустила кучу промахов по части такта и здравого смысла, но в стратегическом плане, так сказать, это не имело никакого значения.
   Наверно, я заслуженно пребывала в хорошем настроении. Меня просто переполняла радость открытия: я могу встретиться с грязеедами на их собственной территории и, если уж не поведу себя самым лучшим образом, то хоть не попаду в дурацкое положение.
   Словно та девочка, которая впервые узнала о том, как развести костер, что такое принцип рычага и впервые же осмелилась попробовать заплесневелый козий сыр, обнаружив, что это "рокфор", я открыла для себя нечто абсолютно новое в мире - уверенность в себе.
   Да, я совершила ошибки. Уже совершила. И если бы Папа стал мне за них выговаривать сейчас, я бы все равно не смогла их исправить. Но уверенность в себе оказалась бы мертворожденной.
   Но Папа только курил и улыбался.
   Меня же мучило любопытство, и я решила расспросить его, что он думает о Ральфе Дженнаро и его высказываниях.
   - Мой тебе совет, не беспокойся об этом, - сказал Папа.
   - Даже слушать грязееда не стоит труда, - вставил мистер Табмен. - У них нет никакой перспективы. Живут себе в своих ограниченных мирках, а что происходит на свете - не понимают.
   - Я бы хотел, чтобы ты не употреблял этого слова, Генри, - сказал Папа. Оно такое же бессмысленное, как и то глупое слово, которое подцепила Миа. Как сказал тот мальчик?
   - Хапуги.
   - М-м-м, да. Оно самое. Для обмена оскорблениями нет причин. У нас свой образ жизни, у них - свой. Я бы не стал жить, как они, но не уважать людей только из-за этого мне кажется непорядочным. Я уверен, среди них есть и хорошие люди.
   - Это все потому, что у них нет будущего, - повторил мистер Табмен. -Держу пари, именно сейчас Дженнаро жалуется своим, что ты его надул.
   - Может быть, - согласился Папа.
   - Но ты ведь не обманывал его, Папа? Он же был счастлив, что вы готовы заключить с ним сделку.
   - Откуда ты знаешь?
   - Услышала, когда вы приехали.
   - Отсутствие перспективы, - опять сказал мистер Табмен. - Он отвратительно торгуется, и испугался, что твой отец разозлится из-за твоего приключения. Дженнаро сдался раньше, чем должен был. Тогда-то он был счастлив, но сейчас уже жалеет, что продешевил.
   Папа кивнул и снова набил трубку.
   - Не вижу никаких причин беспокоиться за него о его интересах. Моя точка зрения - чем меньше мы делаем для колонистов, тем быстрее они научатся следить за собой сами. И это будет для них наилучшим выходом. Тут у меня разногласия с мистером Мбеле. Он верит в исключения из правил, он хочет, чтобы мы относились к колонистам лучше, чем к себе. Я этого не могу принять.
   - Должен признаться, Майлс, я научился торговать, наблюдая за тобой, заметил мистер Табмен.
   - Спасибо, Генри. Но ты станешь плохим торговцем, если будешь недооценивать людей, с которыми имеешь дело. И ты, Миа, допустишь ошибку, если недооценишь такого человека, как мистер Мбеле. Его принципы светлы, но часто он видит лишь один путь к цели.
   Мистер Табмен через несколько минут отошел и подсел к игрокам в карты. Я решила пойти наверх.
   Я встала, и Папа, вынув изо рта трубку, взглянул на меня. Трубка погасла, но он этого не замечал.
   - Идешь послушать еще одну сказку?
   - Не знаю... Может быть, - ответила я и, поднявшись в купол, оставшуюся часть перелета провела с Джорджем.
   Итак, я вернулась домой, в Гео-Куод. Обдумав со временем происшедшее, я поняла, в чем заключались, по крайней мере, некоторые из моих ошибок. Но не почувствовала стыда.
   Я сидела в неудобной позе в большом и мягком кресле и ждала Джимми Дентремонта. Я особенно не волновалась, испытывая лишь некоторую неловкость. Гостиная инта Гео-Куода, в которой я сидела, была очень похожа на гостиную моего собственного бывшего интерната. Сходство не раздражало, но я была тут посторонней - и оттого чувствовала себя скованно. Если вы не поняли этого до сих пор, то я должна сказать, вернее, напомнить, что всегда предпочитаю быть хозяйкой положения.
   Комната была обставлена неплохо, но как-то безлико. Индивидуальность помещения возникает обычно вследствие личной привязанности к нему хозяина, его заботы, его интереса, и в чем большей степени комната является общей, тем менее она индивидуальна. Моя собственная комната у нас в доме гораздо индивидуальней нашей гостиной, а та, в свою очередь, индивидуальней, чем спальня в этом инте (я, правда, их не видела, но отлично помнила, как выглядят спальни в интернате) и тем более чем комната, в которой я сидела сейчас. А если вы находитесь в казенных до отвращения четырех стенах, в которых к тому же присутствуют знакомые друг с другом, но совершенно посторонние для вас люди, то чувство отчужденности усиливается во много раз.
   Войдя и оглядевшись, я остановила какую-то малолетку, девочку лет восьми, из местных.
   - Где тут Джимми Дентремонт?
   - Должен быть наверху, - ответила она.
   Неподалеку от двери находился щит связи - специально для посетителей, вроде меня. Отыскав имя и фамилию Джимми в списке, я дала два длинных звонка и один короткий.
   Обычно именно Джимми заходил за мной по пути к мистеру Мбеле - ему было почти по дороге. Но сегодня я сама зашла за ним - я хотела с ним кое о чем поговорить.
   - А, привет, Миа, - сказал Джимми, появившись на экране щита.
   - Привет, - ответила я.
   - Что ты здесь делаешь?
   - Хочу с тобой поговорить. Давай одевайся и спускайся вниз.
   - Ладно, только погоди немного, я что-нибудь на себя наброшу. -Джимми отключился, и его изображение растаяло.
   Вот тогда-то я выбрала кресло и стала ждать.
   В инте Джимми жил недолго, всего год с чем-то. Его рождение было спланировано Корабельным Евгеником - родители Джимми почти не знали друг друга. Потом он жил с матерью - до одиннадцати лет, когда она вдруг решила выйти замуж, и тогда Джимми по собственному желанию перебрался в интернат. Не хотел путаться под ногами, - объяснил он мне. - Я иногда захожу туда по вечерам. И с отцом тоже вижусь, время от времени.
   Наверное, только потому, что Джимми мог вернуться к матери, если бы захотел, он и не находил жизнь в интернате угнетающей. На интернат он смотрел как на временное пристанище, в котором можно пожить, пока не вернешься с Испытания и не поселишься в собственной квартире. Но в разговорах с ним я старалась не углубляться в эту тему - не потому, что боялась задеть его, а потому, что это было неприятно мне самой.
   Дети в гостиной играли в какую-то настольную игру, а я сидела в своем кресле и наблюдала за теми, кто играл, и за теми, кто следил за игрой, и за теми, кто просто проходил мимо. Но за мной не наблюдал никто.
   Джимми спустился через несколько минут, и я встала с кресла, готовая сразу отсюда исчезнуть. И уже на ходу спросила:
   - Джимми, не хочешь ли ты отправиться со мной в пятницу? Это очень важно.
   - Куда отправиться?
   - Что значит "куда"?
   - Миа, ты же знаешь, - сказал Джимми, - я поеду с тобой, куда бы ты ни предложила. Просто назови место и скажи, как туда добраться.
   - Счастье твое, - ответила я, - что я слабее тебя. Было б у меня сил побольше, я бы тебе врезала. Нечего умничать.
   - Ладно. Так куда ты все-таки собираешься?
   - Ты разве не знаешь, о чем я говорю?
   - Нет. - Джимми покачал головой.
   Достав пришедшую вчера повестку, я развернула ее и протянула ему. В повестке значилось, что в среду мне предстоит медосмотр, а в пятницу -надлежит вместе с другими ребятами явиться на первую встречу класса выживания у Пятых Ворот, Третий Уровень.
   Эта первая встреча моего класса выживания приходилась на 3 июня 2198 года. Физическая подготовка продлится ровно полтора года, и только потом нас высадят на какую-нибудь из планет-колоний на Испытание. Ни в одном законе не говорится, что ребенок обязан посещать занятия в классе выживания, но практически все пользуются преимуществом, даваемым тренировкой. В жизни очень редко удается выбрать наилучший курс - и это один из тех случаев, когда сомнения излишни. Вас не просто выбрасывают погибать на планете, сначала вас полтора года муштруют, и Испытание лишь показывает, какую пользу принесла вам эта муштра.
   Новые классы формируются каждые три-четыре месяца, последний образовался в марте, так что повестка не была для меня неожиданностью. Поскольку Джимми тоже родился в ноябре, как он поспешно сообщил мне при первой нашей встрече, то я ожидала, что мы с ним окажемся в одном классе выживания. И, если уж до конца быть честной, мне не хотелось идти туда в пятницу одной.
   - Я ничего не знал, - удивился Джимми. - Мне, значит, тоже должна была прийти повестка. Когда ты ее получила?
   - Вчера. Я думала, что ты позвонишь мне насчет своей, но ты не позвонил.
   - Подожди здесь, я сейчас все узнаю, - сказал он и пошел искать воспитательницу.
   Он вернулся через несколько минут, держа в руке повестку - точную копию моей.
   - Вот. Я просто ее не искал, а воспитательница и не подумала мне сказать.
   Было в Джимми одно качество, которое меня ужасно раздражало, но которым я одновременно восхищалась. По крайней мере дважды я звонила Джимми и оставляла ему сообщения. Один раз я просила его позвонить мне, когда он вернется, в другой - чтобы он передал мистеру Мбеле, что я не смогу прийти на встречу. Но ни разу Джимми не выполнил моих просьб, он просто не поинтересовался - есть ли для него что-нибудь. Это возмутительно и вместе с тем странно привлекательно как беззаботно человек может относиться к чужим просьбам: Джимми просто заявил, что был занят, и недосуг ему было утруждать себя подобными вещами.
   Моя идея отправиться в пятницу вместе на Третий Уровень Джимми понравилась. К этому времени мы еще не стали близкими друзьями - был элемент антагонизма, - но мы уже хорошо знали друг друга, учились у одного наставника, мистера Мбеле, и я не имела ничего против, чтобы мы с Джимми встретили новую ситуацию вместе.
   - Ты помнишь, как после Грайнау я рассказывала вам с мистером Мбеле о том мальчике и его сестре? - спросила я, когда мы шли по коридору к квартире мистера Мбеле.
   - Это у которых дурацкие о нас представления?
   - Да. Он, например, утверждал, что мы на Корабле все время разгуливаем голыми. Я возражала, конечно. Я вообще на все возражала... Но что бы сказала, если бы они оказались здесь и увидели бы тебя по видику даже без носок?..
   - Тогда они, наверное, подумали бы, что совершенно правы, -рассудительно заметил Джимми.
   - Но они же не правы!
   - Не знаю. Я же был голым.
   - Ну и что! Ты был в своей комнате. Я дома тоже хожу голая. Но они-то говорили, что мы вообще не носим одежды.
   - Так ведь, - Джимми усмехнулся, - если нам хочется ходить голыми, почему нам этого не делать? - Он начал стаскивать через голову рубашку. -Я считаю, что мы можем себе позволить быть такими, какими нам хочется быть. И от того, что они о нас думают, мы не становимся хуже. Разве не так?
   - Не извращай, - сказала я.
   - Ходить голым - это извращение?
   - Дурацкое твое упрямство! Ты собираешься есть землю только потому, что они думают, будто мы ее едим? Зря я вообще завела с тобой этот разговор. Просто мне показалось, что тут есть какое-то несоответствие.
   - Несоответствие, - поправил Джимми, ставя ударение на тот слог, где ему полагалось быть.
   - Какая разница, - огрызнулась я.
   Иногда я действительно по-глупому ошибаюсь, употребляя слова, которые где-то читала, но никогда не слышала, как правильно их произносить. Так бывает еще и потому, что разговаривать приходится не с теми людьми - и не о том. И наверное, вернувшись домой с Грайнау, я сделала очередную ошибку, сразу же рассказав Джимми и мистеру Мбеле, что я на самом деле думаю о грязеедах.
   - Они действительно воняют? - спросил мистер Мбеле.
   Мы с Джимми сидели на кушетке в его квартире. В руках у меня была записная книжка с пометками о темах и книгах, которые я хотела бы обсудить. Сообразив, что вряд ли я смогу по-настоящему доказать правоту своих слов, я дала задний ход:
   - Не знаю. Но все говорят, что они воняют. И мне не понравилось то, что я там увидела.
   - Почему же? - спросил Джимми.
   - Это серьезный вопрос или ты просто меня подначиваешь?
   - Мне тоже интересно, Миа, - сказал мистер Мбеле. Тут-то я точно знала, что вопрос задан всерьез. Мистер Мбеле никогда не натравливал нас друг на друга.
   - Не знаю, - сказала я. - Мы просто не поладили. У меня должна быть более веская причина для неприязни?
   - Конечно, - заявил Джимми.
   - Ну, если ты так считаешь, - сказала я, - то давай назови мне хоть одну такую вескую причину. А я послушаю.
   Джимми пожал плечами, вид у него был смущенный.
   - У тебя их нет, - заявила я. - Просто я сказала то, что ты не приемлешь. А я просто не переношу грязеедов. И если я захочу, то мне никто не запретит сказать, что от них смердит.
   - Может, ты и права, - неохотно согласился Джимми.
   - Гм-м, - произнес мистер Мбеле. - Миа, а что, если в твоих словах истины нет? Что, если твои слова причиняют боль другому человеку? Что, если ты просто возвеличиваешь себя, унижая других?
   Я промолчала.
   - Ты согласна, что это было бы не лучшей политикой?
   - Надо полагать.
   - Так вот, запомни, - сказал мистер Мбеле. - Заявлять, что колонисты воняют, - просто самооправдательный миф, изобретенный для того, чтобы дать нам возможность чувствовать моральное превосходство и свою абсолютную правоту. Коей нет. Твое заявление помешает мне теперь выслушать действительно веские аргументы, которые ты могла бы привести. И это не принесет тебе пользы.
   Джимми следил за нашим спором.
   - Понятно, - сказал он. - Я могу не любить людей, но зачем же их оскорблять?.. Я не обязан оправдывать свою неприязнь к ним, но обязан оправдывать свою сварливость. Так?
   - Это немного упрощенно, - заметил мистер Мбеле.
   На мгновение я сорвалась с крючка, и поскольку меня осенила одна мысль, я тут же ее выложила:
   - А как быть с людьми, которых тебе следовало бы любить, но ты их не любишь и, наоборот, с людьми, которых ты любишь, хотя их вовсе не за что любить?
   - Не понял, - сказал Джимми.
   - Ну, например, мы с тобой во всем согласны, и я тебя уважаю, и ты мне никогда не делал гадостей и не злословил за моей спиной без причин - и все же я тебя не выношу. Или, скажем, есть некто, полная противоположность натуральная сволочь, крыса, человек, который любую подлость сделает, если увидит в этом свою выгоду, - но все равно он мне нравится. Можно ли отделять приязнь от поступков человека?
   Мистер Мбеле улыбнулся, словно его забавляло направление, в котором шел разговор.
   - А ты сама их разделяешь?
   - Думаю, да, - ответила я.
   - Джимми?
   Джимми с минуту помолчал, размышляя, но я уже знала его ответ, ибо только что нашла его сама. Все разделяют. Иначе не было бы в мире очаровательных, принимаемых обществом негодяев.
   - Да, наверное, - ответил Джимми.
   Я указала им на ошибку:
   - По-моему, вопрос был - нужно ли их разделять?
   - Есть ли здесь какая-то разница? - спросил мистер Мбеле.
   - Вы имеете в виду, что с этим все равно ничего не поделаешь?
   - Нет, - пояснил мистер Мбеле. - Речь о том, влияют ли твои чувства на твои суждения о людях...
   - Алисия Макриди?! - догадался Джимми. - Говорят, ее все любят и жалеют. Повлияет ли это на решение Ассамблеи?
   Алисия Макриди была женщиной, носившей незаконного ребенка. Совет долго решал, что предпринять в этом случае, но Макриди явно рассчитывала на более снисходительное к себе отношение, если дело будет рассматривать не Совет, а Корабельная Ассамблея. Совет на это согласился, он должен был так поступать в особо трудных и важных делах.
   Корабельная Ассамблея - общее собрание всего взрослого населения Корабля, которое собирается в амфитеатре на Втором Уровне. Там проходит общее голосование. Поскольку Макриди была известной особой - хотя я о ней даже не слышала до всего этого дела, - она хотела встретиться лицом к лицу с Ассамблеей, надеясь, что там с ее популярностью посчитаются больше, чем посчитались бы в Совете.
   - Хороший пример, - согласился мистер Мбеле. - Я не знаю, чем это кончится. И раз вы не можете пока присутствовать на Ассамблее, я бы посоветовал вам следить за происходящим по видео. Тогда мы сможем в следующий раз обсудить ее решение. Но это лишь часть гораздо более серьезной проблемы: что является основой человеческого поведения? То есть этики. Это то, с чем ординологу, - кивок в сторону Джимми, - или синтезатору, - кивок мне, следует основательно познакомиться. Для начала я вам дам названия книг. Уделите им время, а когда решите, что готовы поговорить, дайте мне знать.
   Мистер Мбеле подошел к книжной полке и стал называть нам книги и авторов эпикурейцев, утилитаристов, стоиков, философов силы и прочих, не считая гуманистов нескольких направлений и всевозможных религиозных этических систем. Если бы я знала, что все это станет результатом одного-единственного моего необдуманного замечания, я никогда не раскрыла бы рта. Может быть, в том и заключался урок, но если даже так, я все равно его не усвоила. Я по-прежнему склонна открывать рот, где не надо, и втравливать себя в неприятности.
   Первого июня, в среду, я отправилась к доктору Джерему. Сколько я себя помню, раз или два в году я посещала его кабинет обязательно.
   Он был среднего роста, склонный к полноте, и, как и большинство докторов, носил бороду. Борода была черная. Однажды, еще совсем маленькой, я спросила у доктора Джерема - зачем он носит бороду, и он ответил:
   - Затем, чтобы мои пациенты чувствовали себя увереннее. Или, наоборот, чтобы я чувствовал себя увереннее с ними. Я даже затрудняюсь сказать, кому она больше нужна.
   Обследуя меня, он, как всегда, болтал, извергая ровным басом поток острот, направленных наполовину в меня, наполовину в себя. Наверное, он делал это специально - пациенты успокаивались, как успокаивается норовистый жеребенок от голоса всадника. Такова была профессиональная манера доктора Джерема.
   - Великолепно! Отлично! Ты здорова. В хорошей форме. Вдохни. Теперь выдохни. Хорошо. Хм-гм. Да, замечательно...
   Иногда возникает вопрос: насколько можно доверять словам докторов? У них есть свои этические правила - сколь много о вашем состоянии они имеют право вам сообщить. Но у меня не было причин не верить доктору Джерему, я действительно чувствовала, что абсолютно здорова и нахожусь в отличной форме. И перед классом выживания мне не нужно никакого лечения. Что называется полная кондиция.
   - Всегда приятно с тобой встретиться, Миа, - сказал доктор Джерем. -Хотел бы я, чтобы все мои пациенты приходили ко мне в таком добром здравии. У меня тогда было бы немного больше свободного времени.
   Он сообщил мне еще одну вещь. Измерив мой рост, он сказал:
   - Ты подросла на три дюйма с тех пор, когда была здесь в последний раз. Молодец!
   Три дюйма.
   Я не знала, чьих рук это дело - Папы или Природы, но услышать это мне было приятно.
   К Входным Воротам № 5 на Третьем Уровне мы с Джимми прибыли минут за десять до назначенного времени. Дверь челнока скользнула в сторону, мы вышли из кабины, и она, словно лифт, ушла, вызванная с другого Уровня. Рядом с нами в ожидании вызова стояли кабины горизонтального сообщения. Двустворчатые двери станции были раскрыты. Надпись над ними гласила:
   ВХОДНЫЕ ВОРОТА № 5, ТРЕТИЙ УРОВЕНЬ, ПАРК. Через открытые двери видна была освещенная искусственным светом трава, а за воротами толпились ребята примерно моего возраста.
   - Вот они, - сказал Джимми.
   Третий Уровень разделен на три различных зоны. В первой, культурной зоне, производится пища, кислород и корм для скота. Говядина -единственное наше натуральное мясо; искусственное выращивается от культур в баках, которые находятся тут же, на Третьем Уровне.
   Вторая зона - это парк. Здесь есть деревья, озеро, цветы, степь, места для пикников, для прогулок пешком и верхом - то, чего можно было бы пожелать на любой планете.
   Последняя зона - дикая местность. Во многом она похожа на парк - но гораздо опасней. Как значилось на картах, здесь водились дикие звери, а за растениями никто не ухаживал, и они росли, как им заблагорассудится. Эта зона предназначалась для охоты, для испытания риском и обучения подростков местность таила в себе множество всевозможных неожиданностей.
   Я еще ни разу там не бывала, только в аграрной зоне и в парке.
   - Пошли? - предложила я.
   Мы прошли сквозь дверной проем, затем через короткий десятифутовый туннель; прозрачные ворота раскрылись - и перед нами предстал лес, конюшни, кораль среди деревьев и домик с приподнятой двухскатной крышей -в нем находились раздевалки и душевые.
   Только здесь, на Третьем Уровне, можно было по достоинству оценить размеры Корабля. В других местах повсюду вас окружают стены, здесь же ничто не ограничивало поля зрения. До ближайшей точки, где потолок и почва упирались в борт Корабля, пролегали от нас целые мили. Потолок находился футах в трехстах над головой, и нужен был острый глаз, чтобы разглядеть разбрызгиватели и прочие детали оборудования.
   Труба челнока поднималась за нашими спинами со станции, исчезая в потолке высоко вверху. Горизонтальная линия челнока была не видна, она проходила глубоко под землей.
   Двух часов еще не было, и ребята, которые прибыли сюда раньше нас, столпились у кораля, наблюдая за лошадьми. Среди них я узнала Вени Морлок, но не удивилась - она была лишь на месяц старше меня, и я ожидала, что на Испытание мы полетим в одной группе.
   Со станции челнока стали появляться и другие ребята. Мы с Джимми прошли вперед, присоединившись к тем, кто разглядывал лошадей. В юном возрасте я не научилась ездить верхом, как когда-то научилась плавать, почему-то не возникло в том особой нужды. Но у меня не было перед лошадьми панического страха, я их просто остерегалась, предпочитая обходить стороной.
   И сейчас тоже смотрела на них издали. Но была в группе девочка, которая, нисколько не боясь, протянув руку через ограду, поглаживала одну светло-чалую кобылу. Было видно, что это нравится им обеим.
   Высокий, крепко сбитый парень, стоявший неподалеку от нас, посмотрел на нее и сказал:
   - Терпеть не могу таких молокососов, как эта Дебби.
   Мгновение спустя раздался металлический звук - словно кто-то дунул в свисток. Я глянула на свои часы - ровно два.
   На единственной ступеньке домика раздевалок появились двое мужчин. Один из них, который был помоложе, лет сорока пяти, в руке держал свисток. - Сюда! раздраженно позвал он. - Идите сюда!
   Он был среднего роста, темноволосый, с гладким лицом. В другой руке он сжимал какой-то список. Он очень походил на человека, который всю жизнь тратит на всякие списки. Есть, знаете, такие люди, они не получают от жизни никакого удовольствия, если не могут все спланировать наперед, а потом ставить галочки, когда выполнен очередной пункт.
   Мы собрались вокруг, и он зашуршал своей бумагой.
   Второй мужчина выглядел и вел себя гораздо спокойнее. Он тоже был среднего роста, но стройнее, на лице его было больше морщин, а в одежде -куда меньше официальности.
   - Отвечайте, когда назовут вашу фамилию, - велел тот, что был помоложе, и начал зачитывать свой список, составленный по алфавиту - от Аллена до Юнга. Рослый парень, который не испытывал энтузиазма по отношению к молокососам, оказался Робертом. Всего в списке было примерно тридцать имен.